My Own Science (Моя собственная наука)

Ты так ничего и не ответила, просто таращилась на него с широко открытыми глазами и разинутым ртом. Он заметил, что было в печи. И явно не выглядел довольным. – Ты идиотка? Мы задействовали десять человек, чтобы расплавить железо, и на это ушли часы работы. Ты действительно думала, что сможешь сделать это в одиночку? Тебе бы потребовалось на это несколько дней, а то и целая неделя. И даже при этом тебе придётся работать без перерыва, и днём, и ночью. Пока он говорил, ты надеялась, что он просто уйдёт. Тогда бы тебе не пришлось ничего отвечать. – Я знаю, что ты делаешь, – ты сглотнула, когда он сказал это. – Ты могла бы просто попросить меня. Ты раздражённо улыбнулась. – Ага, конечно, – медленно поднялась. – Это моё дело, и именно я должна это сделать. – Это самая тупая и нелогичная причина, которую я когда-либо слышал! – он подошёл к тебе. – Неужели? Ну, значит так и есть. – Просто посмотри на себя! Ты больше не можешь продолжать работать! – Раньше нас это не останавливало. – Потому что нас было десять! – он схватил тебя за плечо. – Ты даже не знаешь, как «создать» хоть один инструмент! Просто дай мне сделать это! – Нет! Заткнись! – злобно заорала ты в ответ, смахнув его руку. – Конечно, это легко для тебя! Ты человек науки! Ты гений! – ты остановилась, собираясь с духом, чтобы произнести это. – Ты намного полезнее меня! Да все полезнее меня! Сенку не ответил на это. Вы смотрели друг на друга. Конечно же, он понимал, что происходит. Однако это было не то, что он ожидал. – Я не сделала ничего с тех пор, как оказалась здесь! – продолжила ты. – Единственная важная вещь, которая у меня когда-либо была, исчезла! Сейчас у меня есть возможность вернуть её, но даже в этом я полный отстой! Ты пнула печь, но была слишком слаба, чтобы сломать её. Трясущиеся ноги подкосились после пинка, ты потеряла равновесие и грохнулась на задницу. Злость переросла в отчаяние. Слёзы хлынули из твоих глаз. – Я просто… – ты попыталась вытереть их, но безуспешно, так что закрыла лицо руками. – Я просто грёбанное ничтожество!.. Минута прошла в тишине, нарушаемой лишь твоими плачем и всхлипываниями, которые эхом разносились по всему Царству Науки. – Сенку… – ты подняла на него взгляд. – Зачем ты оживил меня? Безграничная печаль, которая слышалась в твоём голосе и читалась на твоём лице, для Сенку, хотя его выражение лица особо не изменилось, была просто невыносима. Поначалу он думал, что ты догадаешься сама, периодически подталкивая тебя к этому. Но это был один из его немногих просчётов, которые он совершал в своей жизни. И именно он был для непростителен. Он повернулся к тебе спиной. – Т/и… – произнёс он, смотря на небо. – Ты знаешь, почему лунная соната Бетховена так прекрасна, даже несмотря на то, что он был глухим, когда сочинял её? Ты лишь всхлипнула, устав от его вопросов и расплывчатых ответов. – Что ты, блядь, несёшь? – ты медленно покачала головой. – Всё дело в паттернах, скрытых в звуках. Сперва это звучит до смешного просто: всего лишь три ноты одной рукой – и готово. Но эти структурированные ноты раскрывают удивительную взаимосвязь между музыкой и наукой. Первая половина пятидесятого такта состоит из нот ре, фа-диез и ля. Такой паттерн зовётся трезвучием, и это не просто рандомный набор звуков, он идеально отражает математическую взаимосвязь между высотой звука и частотами нот. Я не буду вдаваться в теорию, но эти три ноты образуют созвучие, которое, естественно, приятно звучит для человеческого уха. Ты снова всхлипнула, уже внимательнее прислушиваясь к каждому его слову. – И в этом же произведении, с пятьдесят второго по пятьдесят четвёртый такт, он применяет диссонанс с помощью нот си и до. И их частоты насто-о-олько не синхронизованы, что слышать только их довольно неприятно, – он сделал паузу. – С помощью контраста этих двух прямо противоположных вещей, Бетховен добавил в математику неописуемый элемент – эмоции. Ни один учёный ещё не смог объяснить, почему конкретные паттерны поражают сердца слушателей… – он опустил взгляд. – И человек логики, такой, как я, никогда не сможет стать мастером в этой науке. Но ты… Ты можешь сделать это, словно это какой-то пустяк. Ты – музыкант, математик эмоций, ты чувствуешь паттерны и, разумеется, понимаешь их эффекты, – он повернулся к тебе. – Эйнштейн однажды сказал: «Самое прекрасное, что мы можем испытать – это таинственное. Это источник всей истинной науки и искусства». Но наука объяснима, а с музыкой дело обстоит иначе – можно только поцарапать поверхность. И музыка существует ещё с тех пор, как появились звуки. Птицы могли петь задолго до появления людей, а люди смогли создать музыку только тогда, когда научились ударять палочками друг о друга. Это самая древняя и самая сложная наука. Некоторое время вы оба молчали. – Ты спросила, зачем я оживил тебя, – произнёс он. – Ответ прост… Он посмотрел прямо в твои глаза. Его выражение лица было серьёзным, но взгляд был такой ласковый. – Ты исключительная. Ты почувствовала, как холодок пробежал по всему твоему существу, когда на вас подул свежий ночной ветер. Ты уже давно перестала плакать, однако слёзы вновь начали наворачиваться на глаза. – Ох… – ты опустила взгляд, слабо улыбаясь и быстро моргая, пытаясь снова не расплакаться. Сенку опустился перед тобой на колено и протянул руку. – Ну же, надо поспать. Я уберу тут всё, —тихо сказал он. Его улыбка была ласковой, а брови нахмурены. Твоё сердце, которое бешено стучало, пропустило удар. Ты никогда его таким не видела. Принимая его руку, ты почувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо прежде. Он помог тебе подняться, и ты медленно поплелась за ним. Он вздохнул, наблюдая, как ты, пошатываясь, направилась ко складу. Учёный до сих пор улыбался. Даже когда ты была уже вне поля его зрения. Убирая железный песок, он вспомнил об ещё одном просчёте, который допустил в прошлом, но всё-таки был рад, что совершил его. Пути Сенку с Тайджу и Юзурихой разошлись уже порядка нескольких часов назад. Пробираясь в одиночку через густой лес, его сопровождала сплошная тишина – он был один. Но он провёл шесть месяцев в подобной ситуации до этого, так что он знал, что будет в порядке. Затем, краем глаза он заметил одну статую в очень специфичной позе. Как будто бы до окаменения она держала что-то во рту, что-то типа трубы. Он взглянул на неё; должно быть, это совпадение, ведь многие люди играли на трубе. Но когда он присмотрелся, то замер на месте, раскрыв рот. Он явно был в шоке. Он просто не мог поверить в то, что видел перед собой. Может, течение реки унесло статую так далеко, может, изменение ландшафта за 3700 лет сменило её местоположение, может, мох, растущий на деревьях, сохранил её в целостности. Миллион факторов могли сыграть здесь свою роль. Итак, вот где ты была. Твоё тело наполовину было под землёй, глаза закрыты – неподвижна, в целостности и сохранности. Сенку не мог найти слов. В его груди бурлил целый спектр эмоций. Прошло шесть месяцев одиночества, плюс один год с Тайджу, он был так чертовски сосредоточен. Увидев тебя, именно в этот момент, воспоминания нахлынули огромной волной. День, когда вы познакомились, время, которое вы провели, следуя друг за другом, тесты, которые он устраивал, чтобы проверить твои способности и инструменты. Музыка, которую ты сочиняла, выражение чистой радости, которое появлялось на твоём лице всякий раз, когда ты играла. Твоя улыбка, твой смех, то, как ты произносишь его имя. Только сейчас он понял, как же сильно скучал по тебе. Прежде, чем он осознал это, Сенку откопал тебя и вылил на голову последние остатки живительной жидкости. Мысленно умоляя, чтобы этого было достаточно, чтобы вернуть тебя. – Вернись, прошу.