Только друзья

      Ужин заказывать не стали, Кира зарулила в супермаркет, и они закупили некоторое количество продуктов. Чтобы было, как говорится. Вика поначалу пыталась отказываться, но Кира объяснила свою щедрость: — Вика, не хочу тебя объедать. Вдруг, я еще не раз у тебя зависну? У меня сейчас такой период, тяжело одной… — Кирюшечка! Милая моя! Да хоть живи у меня! Я только рада буду! — воскликнула подруга. От облегчения совести, скорее всего.       В квартире они сразу оккупировали кухню и приготовили небольшой ужин. Бутылка красного вина оказалась кстати. А вот потом… Потом Вика накрыла в комнате, на маленьком столике. Кира села на диван, увидела радующуюся в предвкушении еды, в общем-то счастливо улыбавшуюся подругу… и вдруг разрыдалась. Плакала навзрыд, в голос, словно со слезами выходила вся боль, которую прежде она держала в себе. Надо отдать должное, Вика не растерялась, а крепко обняла ее и гладила по голове все время. — Кирюша, поплачь, моя хорошая! Тебе легче станет, ты все правильно сделала! Ты умница! Ты лучше всех! — приговаривала Вика. И как ни странно, эти простые слова работали! А может, легче стало от рыданий. Так или иначе, постепенно Кира успокоилась. И смогла говорить… — Знала бы ты, Вика, как мне сейчас плохо… — выдавила она. — Расскажи — легче станет, — посоветовала Виктория. — И ешь, давай! А то от тебя одни кожа да кости остались! — Хорошо, что не только рожки да ножки! — вяло пошутила Кира. Потом замолчала, осознавая, что именно сказала, и они вместе рассмеялись. У Киры смех был несколько истеричный, с надрывом, но это окончательно свалило камень с ее сердца. Вика права: все правильно происходит. Только надо теперь держаться, не давать слабину! — Ой, не могу! Рожки! — приговаривала Вика. — У меня тоже рожки!       И они начали есть. Потом выпили вина, и у Киры возникла потребность выговориться. — Знаешь, я ведь уже давно поняла, что он врет о своей любви ко мне, — сказала она. — Да-да, я поняла! Но взять и просто так признать поражение, признать, что потеряла его, я не могла. И я отчаянно напоминала ему о себе. Своими звонками постоянными, ревностью и подозрениями. Не знаю, зачем я все это устраивала, вместо того, чтобы бросить его сразу… — Так он, наверное, оправдывался каждый раз? — Да. Он выставлял дело так, что я устраиваю истерику на пустом месте. Что подозрения мои выеденного яйца не стоят. И конечно, если бы я объявила о расставании, виноватой тоже была бы я. И Маргарита ему поддакивала: дескать, он все равно тебя любит, просто характер у него такой с детства. Общительный очень. — Ага, на пару с Малиновским! Ужас просто какие общительные! — Вот-вот. И я сама через некоторое время после того, как высказывала ему наболевшее, начинала сомневаться в себе: ну правда же, я ведь сама себе напридумывала? Это же Андрей, любимый, родной человек! И все шло по новому кругу. Так мы и жили от цикла к циклу. От ругани к примирению. Через его измены и мои истерики. И я вроде бы привыкла к этому. Знаешь, как лягушка в молоке. Если бы он сразу полюбил кого-то другого так сильно, как сейчас свою Пушкареву любит, то я бы неплохо так ошпарилась и сбежала к черту из этой крынки. Так ведь нет! Он приучал меня постепенно, обманывая не только в фактах, но и в ощущениях. И они… притупились. — Наверное, моя любовь к нему тоже постепенно умирала, или мутировала, превращаясь в огромное желание обладать. Даже властвовать. Пользоваться своим положением вечно обманутой невесты, чтобы вызывать его чувство вины. Да-да, мне тоже нравилось, как он изворачивался, придумывая невероятные легенды. Как извинялся — тоже нравилось. Но сейчас я понимаю, что это НЕ нормально. Это болезнь, Вика, понимаешь? Но я не замечала ее симптомов! — Понимаю, кажется. Лягушка варится постепенно и ничего не чувствует, пока поздно не станет, да? — Да. И я бы, скорее всего, так и вышла бы за него замуж, продолжая терпеть эти бесконечные измены, продолжала бы шпионские игры, истерики, ругань и примирения… — Так многие так живут, — Вика пожала плечами. — Да, ты права. Многие так живут. И я уже почти смирилась, как вдруг оказалось, что Андрей, оказывается, умеет любить по-настоящему! Я всем своим существом чувствовала, что он любит. Не меня, конечно же. Я из кожи вон лезла, пытаясь выяснить, кто же эта загадочная любовница Андрея. Бесилась так, что до сих пор за себя стыдно. А письмо было спрятано на видном месте… — Какое письмо? — удивленно спросила Вика, потом закивала, поняв. — А, ясно. Да, это высший уровень конспирации! — Я хотела найти любовницу Жданова, посмотреть ей в глаза. Понять, в конце концов, что же в ней есть такого, чего нет во мне. Что со мной не так, почему он предпочел ее? А оказалось… — Оказалось, что это с ней не так! — хихикнула Вика. — Вот именно! И если бы это был кто-то вроде Лариной или Изотовой! Модель или эта бизнес-вумэн, Наталья Нестерова, наконец! Я бы в какой-то степени успокоилась: ну я объективно себя оцениваю и понимаю, что они красивее. Наверное. Не знаю. Но чтобы это была Пушкарева… Этого я даже в самых ужасных кошмарах не могла себе представить! — И внезапно дело оказалось не в красоте, да? — печально кивнула Вика. — Да, и это было самое неприятное! — Кира улыбнулась сквозь выступившие снова слезы. — Если бы в красоте… я бы успокоилась, честно. Красавицами его не удивишь. А тут… — Да уж… — Если не в красоте дело, значит, он по-настоящему полюбил, понимаешь? — Понимаю. Он же и вести себя стал иначе, когда у них это все началось! — Да. Поэтому я и заподозрила… — Кира кивнула. Выпили еще, слова выходили все легче и легче. — Я же не просто так решила Пушкареву обыскать, понимаешь? Не интуиция сработала! А просто я пошла звать Андрея на совет, когда Катя уже выступила и ушла собираться, а он, оказывается, пошел за ней. Прощения просил, обнимал, пытался целовать. Я как раз заглянула в тот момент в ее каморку… Он мне сказал «Выйди вон!». Или что-то другое, но в том же духе. Грубо и резко. Это было просто жутко, Вика, понимаешь? Как будто я — пустое место. Никто для него. И нужна только при голосовании на совете или родителям показать, что у сыночки все в порядке. Вывеска я, Вика… — Ты не просто вывеска, ты еще и контролер! — Вика сделала умный вид. — Видимо, это его бесило больше всего. Его раздражали мои вопросы о том, где он был. С его точки зрения, я должна была бежать к нему по первому требованию, не ограничивать его ни в чем и врать его родителям, что у нас все хорошо. В принципе, я так и делала. Была готова простить ему всё. А тут он обнимается с Пушкаревой, а на меня орет как на прислугу. На меня, свою невесту, к тому же акционера, от которого, на минуточку, зависит его положение как президента! Нет, я наверное сразу догадалась, что та неуловимая любовница Жданова — это она и есть. Но одно дело — догадываться, а другое — убедиться. Поэтому я и устроила тот… досмотр. И не прогадала, как видишь… — Кира горько усмехнулась и продолжила. — В первый момент, когда я вытряхнула этот ее чертов пакет и глянула в то, что Малиновский назвал милым словом «Инструкция», я осознала только одно: да, все верно. Я была права, это она. Как же мне было паршиво! Следующий момент — мы обе в слезах, она меня с каким-то отчаянием убеждает, что на самом деле он ее не любит, это все было ради компании. Это не ее он боялся потерять, когда обнимал в каморке, а «Зималетто». Ну да, конечно…       На этот раз Кира даже рассмеялась. Смех получился нервным, горьким, неудивительно. — Потом мы собрали все назад, кроме инструкции, и я велела Кате уходить. И снова начала себя обманывать. Делать вид, что поверила Кате, хотя глаза видели другое: Андрею в тот момент было наплевать на все, кроме нее. Настоящее чувство — оно такое. Я так думаю. Вот сейчас уже и не знаю, была ли моя любовь к нему хоть когда-нибудь настоящей… — Ну тут я не специалист, — вздохнула Вика. — Может, тебе к хорошему психоаналитику сходить? — Непременно, — кивнула Кира и продолжила. — И потом, когда я пошла поговорить со Ждановым после того совета, я все еще верила в то, что он закрутил с ней только из-за компании, а на самом деле любит только меня. Что Катя для него ничего не значит. А он бросил мне в лицо: «Да, я влюбился. Я люблю Катю Пушкареву!»       Вновь потекли слезы, и вновь Вика ее успокаивала… — Вот так и разбились остатки иллюзий. В тот момент я тоже плакала, помнишь? — Да, Кирюш… — И я приняла это признание, представь? Приняла, потому что чувствовала: он и правда ее любит. Больше компании и даже больше себя самого. Вот так… — Но потом ты снова заколебалась, да? Из-за Маргариты? — Именно. Сейчас я вспоминаю, что весь этот ее как бы легкий смех, снисходительный тон, с которым она утверждала, что Андрей ну никак не может любить «эту странную девочку»… Переигрывала Маргарита! Отчаянно стремилась во что бы то ни стало удержать меня около Андрея, потому что считала нас с ним идеальной парой. А может, еще по каким-то причинам, сейчас даже думать о них не хочу! — Ты предполагаешь какой-то… меркантильный интерес? — нахмурилась Вика. — Ну да. Акции же! — А, точно! Если бы ты вышла за Жданова, то тоже сменила бы фамилию, и тогда тебе бы точно было нельзя голосовать против Андрея, он же твой муж был бы, да? — Вот именно! Но о таком я думать не буду. Предпочту считать, что она просто не видела с ним рядом никого другого, как она сказала. Такая вот избирательная слепота… — Ну да, бывает. Хотела для сыночки идеальной партии. Чтоб и по любви, и по расчету. И если любовь выбивается из ряда, просто поправить и сделать вид, что ничего не произошло, — к удивлению Киры, Вика на самом деле ее понимала. Наверное, есть подобный опыт. Но вот слушать историю подруги сейчас у нее просто не было сил… — Я просто только сейчас поняла все это, Вик. Как торкнуло! Просто представила, что было бы, проголосуй я за Сашку. Ему ведь… безразлична сама компания. Ему нужна репутация президента. Он хочет славы. Хочет власти. Считает себя умнее других и уж точно лучше и умнее Жданова… — А с чего это у них пошло-то? Вы ж семьями дружили, да? — Да, и в этом все дело, наверное. Наши с Андреем мамы… они чисто по-женски гордились каждая своим сыном. Ну и сыновья, глядя на них, тоже сперва неосознанно, а потом и вполне отдавая себе отчет, начали конкурировать. С тех пор и пошло. — Но они ведь такие разные… — Да, разные. И это соперничество — худшее из всего, что было между нашими семьями… И вот если бы Сашка стал президентом… это был бы новый виток. — А сейчас его не будет, этого витка, что ли? — Нет. Сейчас он будет мстить не ему, а мне. — Ужас какой! Кир! Ну с этим надо что-то делать! — Ничего я не буду с этим делать, Вик. Он всегда давил мне на больное место. То есть на мое отношение к Андрею. Но теперь я уже практически свободна от этого. Вредить мне физически он не будет. Обломается. — Точно? — хмуро спросила Вика. — Точно. Но может подставить, пустить какие-то слухи, попытаться дискредитировать меня перед родителями Андрея. В общем, многое может. Но вряд ли будет. Видишь ли, у Саши есть идея-фикс, что он после смерти родителей в семье сейчас главный. Что он за нас отвечает, а потому может с нами разговаривать наставительно. И мы будто бы как-то зависим от него, так что долго без его ценной персоны не продержимся. Но на самом деле каждый из нас безо всякий условий владеет своим пакетом акций, как их распределил Павел Олегович после смерти родителей. У каждого из нас свои счета, независимые друг от друга. Мы вообще друг с другом только в «Зималетто» пересекаемся. Но Саша уверен, что его советы и в целом мнение нам с сестрой просто необходимо. Поэтому пока он ограничит общение со мной. Чтобы я, по его словам, дальше сама. А что дальше? Да я всегда сама!       Кира выговаривалась, из нее как будто уходила вся боль и горечь. Не только на Андрея и Пушкареву, увы, она признавала, что брат на самом деле никогда не заботился о ней, разве что морали пытался читать, для самоутверждения. И чтобы подлить яда в их со Ждановым отношения. Хотя может быть, это и оказалось к лучшему. Разговор напрямую она бы проигнорировала, как обычно…