Скол на чашке

Люди всё время врут. Бывает ложь во благо. Шахтёр, что спускается с помощью ржавых подъёмников во мрак, всегда обещает вернуться. Сколько таких обещаний так и не исполнены? Не счесть. Бывает ложь безобидная. «Нет, я не видел Джейса. Но он очень занят, простите его», - Виктор вежливо провожает до дверей лаборатории очередную даму, уверенную, что она-то поймала самого Талиса и вот уже завтра будет объявлена помолвка. После этого Виктор обычно обещает смущённому Джейсу, прячущемуся в подсобке – как только влазит-то туда – что больше никогда не будет прикрывать его! Это обещание тоже относится к безобидной лжи, конечно. Бывает ложь незначительная. Виктор вежливо улыбается Скай: «Разумеется, я завтракал, спасибо». Он не помнить завтракал ли он сегодня, но их с Джейсом ассистентка иногда слишком заботливая, не зачем заставлять её переживать ещё больше. Виктор пока так и не понял, к какому виду отнести ложь Джинкс, ведь она не пришла, как обещала. Ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Наверное, это ложь из вежливости. Сколько раз он обещал «постараться прийти» на очередной званый вечер? Чтож, справедливо, что его настигло возмездие. Виктор продолжает упрямо возвращаться в дом, каждый раз надеясь, что она вновь влезла через окно – он проверяет несколько раз, что не захлопнул его случайно, хотя это никогда раньше не останавливало её. Если бы она действительно захотела прийти. Отпуск закончился, и Виктор был счастлив вернуться в Академию. Новая должность профессора была интересна, он впервые преподавал предмет на постоянной основе, а не как приглашённый специалист – составление расписания, определение плана семинаров, выделение часов под индивидуальные консультации. Джейс – вот уж кто сполна насладился перерывом и вернулся полный энергии и вдохновения – даже сперва ныл, что отказывается отдавать Виктора этим мерзким прогульщикам студентам, которые только и думают о том, где бы выпить, да с кем бы упасть в койку, совершенно не достойный внимания такого гениального учёного. «Судишь по себе?», - только и хмыкнул на эти измышления Виктор, но вынужден был признать, что друг прискорбно прав. Но всё это отвлекает только сперва. С каждым днём, он всё с большей злостью смотрит на открытое чердачное окно, ему тоскливо и маятно, он рассеян в работе – путается в расписание лекций и, кажется, первокурсники решили, что он не такой уж великий учёный, как всем расхваливает Хеймердингер; допускает досадные ошибки в исследованиях, лишь от невнимательности. В приступе хандры он даже разбирает музыкального монстра Джинкс – эксперименты с жидкостями ему надоели после того, как он залился виски – сначала в аппарат, а потом в себя. Сложная система сосудов, медных шпилек и самодельных валиков с тысячами колков занимает его надолго – это похоже на сложный пазл, возможно даже, излишне сложный, создателю явно не хватает академичности, базовых представлений, здесь заново изобретено уже хорошо известное, но задумка, принципы… Блестяще! Виктор часами просиживает над конструкцией, внимательно записывает последовательность деталей, он не собирается лишиться прощального подарка от Джинкс, как бы не был зол на неё; находит несколько характерных мазков цветными мелками внутри механизма и потом всю ночь пытается по памяти нарисовать её пистолет с модификациями. Теперь ему ясно, что это она автор всего этого. В его доме ночевал, возможно, самый выдающийся механик Зауна, а они всё это время говорили о чём угодно – о моде, еде, системе вентиляции, смешных собаках, газетных заголовках и вышивке, но ни разу – ни разу! – не говорили о физике, о принципах передачи энергии, о преодоление потерь импульса. Забавно, что Виктору нравились и их дурацкие разговоры тоже. Ему нравилась Джинкс без её, теперь очевидно, невероятной исследовательской пытливости. Ему просто нравилась Джинкс. Как она по-хозяйски чувствует себя на кухне – ложки в другом ящике, потому что я туда их положила; как она читает газеты – всегда по ролям, даже если не вслух, её подвижное лицо отыгрывает всех персонажей; как она теряет вещи, а потом в панике ищет их по всему дому, хотя никуда за пределы своей – уже не гостевой – комнаты даже не выходила. Виктор имеет храбрость себе признаться, что их отношения зашли не туда. Нет, неверная формулировка. Его отношение к Джинкс не неправильное. Просто невзаимное. Такое случается сплошь и рядом. В конце-то концов, Виктор старше, точно не красавец, ущербен физически, к тому же, видимо, забыл, как ухаживать за девушками. Или просто струсил. Тоже приемлимая гипотеза. Хорошо, что он не знает, где Джинкс обитает в Зауне, он и так унизительно близок к тому, чтобы отправиться на её поиски и выпрашивать толику внимания. Наверное, она бы даже согласилась из жалости, она ведь добрая, пусть и пытается казаться колючкой. Виктор никогда не терпел жалости к себе. Настольная лампа горит тускло, но её света хватает, чтобы поставить на место очередную шестерёнку – выточена вручную, чуть толще стандартной и Виктор прикидывает есть ли в этом смысл или просто совпадение. - Тихоня! – звонкий девичий голос вспарывает застоявшуюся тишину. – Ты что сделал?! Я её столько собирала! Малышка! Джинкс беспардонным ураганом кидается к полуразобранной шкатулке, причитает и заламывает руки, а Виктор медленно откладывает инструменты, отодвигает от края коробку с деталями – не приведи Жанна опрокинуть, смотрит почти не веря, что вот она. Снова тут. Ругается, пыхтит рассерженно. Теплое удовольствие разливается под сердцем, но потом Виктор вздрагивает. Она вернулась из жалости?! Решила, что бедный калека совсем зачахнет без неё и заглянула проведать?! - Где ты была? – он встаёт со стула, делает шаг назад, опираясь на спинку, выставляет его преградой между собой и Джинкс, которая даже не смотрит на него, всё внимание в разобранном механизме. - Я чутка задержалась, но это всё из-за этого, - она всю же распрямляется, показывает на свой бок, весь в бинтах, уродливые жёлтые синяки ползут из-под повязок. – Нарвалась на поджигателей, когда возвращалась, они меня славно потрепали, так что я слегла. Пришла бы раньше, но отец сказал, чтобы я была послушной и приставил ко мне Севику нянькой. Брр… Единственная радость, что ей это не понравилось даже больше, чем мне. Она весело улыбается, травмы и опасность – постоянный спутник жителей Нижних Линий, ничего страшного, обычное дело. Виктора же острый стыд пробил его от пяток до самого затылка, разлился в сердце липким сиропом. Она была ранена, лежала опутаная бинтами, синяки на коже рядом с татуировками, слабость и боль, а он всё это время думал лишь о том, что Джинкс его оставила. Идиот. Эгоистичный жалкий идиот, упивающийся жалостью к себе. Джинкс крутится около своего музыкального творения, возмущённо бормочет: «Зачем ты его разбирал, тут же тонкая настройка. Была!», а ему стыдно даже смотреть на неё – на бледной коже спины до сих пор видны заживающие ссадины. - Вот зачем ты разобрал мою Супер-Музыкальную-Уникальную-Даже-Не-Взрывающуюся-Водяную-Шкатулку?! – она гневно смотрит на Виктора, губы сурово поджаты; сама строгость, вы только гляньте. - Мне понравился принцип влияния плотности жидкости, хотел понять, как этого добились. Это же твоя работа? - Моя, - она отжимает медную шпильку, вглядывается внимательно в механизм. – Мог просто спросить, а не ломать тут всё. - Я думал, что ты больше не придёшь, - с трудом всё же признаётся Виктор. – Думал, что ты просто из вежливости пообещала вернуться. Он поднимает на неё взгляд, ожидает вечной насмешки: ямочки на щеках, широкая улыбка. «Ну ты и придурок…», - протянет, смешно округляя рот, легонько ударит в плечо, может быть увериться, что образование не гарантия ума и посмеётся над трусливым тихоней. На него смотрит монстр. Всё тело напряжено, он видит мышцы, вздувшиеся линии вен; лицо свело судорогой, не улыбка – оскал; Виктору кажется, что даже цвет глаз у Джинкс сейчас изменился, стал лиловым, что ядовитый туман, поднимающийся из расщелин Зауна. Виктор почувствовал, что ошибся. Это ощущение, покалыванием идущее от похолодевших кончиков пальцев, было ему отлично знакомо – за секунду до взрыва – когда ты сделал что-то не так, допустил просчёт, неловкость, эксперимент идёт не по плану, сейчас волна неостановимой силы вышибет окна из лаборатории и дух из Виктора. Когда не знаешь, выживешь ли. Джинкс рвано дёргается в его сторону; движение смазано от скорости – вот стояла у стола, аккуратно и нежно касалась хрупких деталей, как заботливый садовник, взращивающий нежное растение, а вот – цепко держит Виктора за горло; обломанный ноготь царапается, капля крови течёт по шее. - Никогда, - она говорит задыхаясь, как после бега. – Никогда не смей думать, что я могу оставить кого-то! Я не они! Я не уйду! Не они, не они! Не они! Её колотит крупная дрожь и Виктор понимает, что Джинкс не может вздохнуть полной грудью, в глазах дрожат слёзы. Рука на его горле сжимается крепче, откуда силы только в этом тщедушном тельце, но дышать не может она сама. От страха. Вот оно. Виктор чувствует, как в его голове становится ясно и спокойно, все тревоги прошедшего месяца, неясность и тягучая неопределённость отступают. Взрыв в финале эксперимента – тоже результат. Записать в журнал наблюдений, прибрать в разгромленной лаборатории и продолжать – новый день, новая гипотеза, новая попытка. Он аккуратно – медленно, хотя все инстинкты требую ударить, он ведь даже знает как, в локоть, потом в нос, чтобы влажно хрустнуло – нежно кладёт раскрытую безопасную ладонь ей на подбородок. - Я был расстроен, - слова тихие, осторожные, как при разговоре с агрессивным животным – Я не хочу, чтобы ты исчезла. Я не знал, что ты вернёшься. Джинкс постепенно расслабляется, ластится к его руке; разжимает хватку на шее, виновато смотрит нашкодившим ребёнком; обнимает испуганно, удержать, не отпустить. Виктор сжимает в ответ, ласково трётся своим лбом о её – жест почти романтичный, но не сейчас, сейчас он хочет успокоить, утешить. Обнявшись, они стоят долго, спина начинает болеть, но Джинкс вновь дышит размерено, стихают всхлипы. Виктор хотел бы отправить её в ванну – пусть умоется, пока он заварит чай, им обоим нужна пауза, чтобы понять, как говорить дальше. Стоит ли вообще об этом говорить. Потому что Виктор считает, что некоторые очевидные вещи можно не озвучивать. Они оба сломаны, что уж. Виктор преодолевает это через становление кем-то значимым, а Джинкс – насилием. Тоже метод, в своём роде, не ему осуждать. Но Джинкс не отпускает. По итогу они валятся на низкую кушетку; лежат в тусклом свете настольной лампы; в голове у Виктора пусто, а Джинкс и вовсе, кажется, спит, иногда сонным тёплым комком нервно вздрагивает и вновь затихает. - Пойдёшь в ванную первой? – Виктор не спрашивает останется ли она, потому что это уже очевидно так. Его голос в тишине кабинета звучит необычайно хрипло, то ли от долгого молчания, то ли от крепкой хватки. Наверное, останутся синяки и Виктор, нежно касаясь узкой спины девушки, думает, что это немножко не те следы, которые он хотел бы получить. Во всяком случае, не таким образом. - Прости, - Джинкс, вздрогнув, касается синяков на его шее. – Я была зла, но я никогда, слышишь, никогда бы не оставила кого-то в одиночестве. Особенно тебя. Меня покинули многие, но я – не такая. Преданность. Вот основа. Она говорит уверенно, словно повторяя выученный урок и Виктор ничего не отвечает ей на это – целует в макушку и снова замирает. После он попытается узнать, кто оставил его Джинкс и заодно – кто вложил эти слова в её голову. Но это после. В конце концов, они заснули на этой проклятой кушетке.