Скол на чашке

- Вы уверены, что ничего не слышали? - молодой офицер - начищенные до блеска пуговицы, свежеотглаженая форма, форменные ботинки, которые носят только новички - говорит вежливо, но в его взгляде плещется подозрительность. Виктору не нужно спрашивать, почему из всей улицы пришли именно к нему. Ровно по той же причине, от чего ему не улыбаются соседи, от чего экономка потребовала себе зарплату побольше, от чего курьеры оставляют посылки у дверей, не решаясь войти внутрь дома. Виктор из Зауна. Он может отрепетировать пилтоверское произношение, иметь очень уважаемую работу, носить пошитые на заказ - пусть это вынужденная мера из-за корсета, но всё же - костюмы, а его лучшим другом может быть Джейс Таллис, но это всё ещё ничего не меняет. Он родился на втором ярусе Зауна. И первое, что услышала его мать, измученная тяжёлыми родами, был не крик, но кашель сына, вдохнувшего ядовитый смог, что внизу был вместо воздуха. Многие считают, что Виктор не замечает того, что происходит вокруг него, но это неверная гипотеза. С внимательностью настоящего учёного он видит презрительно поджатые губы, улыбки через силу, неподаные для рукопожатия руки. Его это не задевает, потому что это нормальное положение дел - социальный раскол в обществе, как неизбежный этап, нормален. Иногда в качестве упражнения для ума Виктор придумывает систему, в которой можно преодолеть это, и всегда встречает непреодолимое препятствие - частное доминирует над общим. - Сэр? Сэр! - ушедший слишком глубоко в свои мысли, Виктор вздрагивает от резкого окрика миротворца и виновато улыбается. - Простите, но, как я и говорил раньше, я ничего не слышал, я крепко сплю. А преступление серьёзное? Виктор спрашивает это скорее для очистки своей совести, разницы никакой, он уже не выдал Джинкс и менять свои показания точно не собирается, но ему интересно, что могла натворить эта девица. Кроме того, что вчера расхаживала по его дому, как у себя. И испортила чашку. - Вандализм. Какой-то заунит разрисовал граффити музей современного искусства и надел трусы на статую танцовщицы, что выставляется перед главным входом, - юноша немного тушуется, видимо, вспомнив, что рассказывать о проблемах горожанам не полагается. - Ничего серьёзного, Вам не стоит беспокоиться, но этот, с позволения сказать, художник постоянно что-то такое устраивает. Вот и ищем. - Что ж, - Виктор улыбается, представив как Джинкс - боги, она же воплощение неловкости, с трудом натягивает трусы на огромную бронзовую статую. - Музей современного искусства вряд ли должен быть в претензии. Граффити это же современно? - С-э-эр, - осуждающе, но сквозь улыбку тянет миротворец, прикладывая ладонь к козырьку форменной фуражки. - Но между нами, бывал я в этом музее, он от этих рисунков ничего не потерял, правда Ваша. Виктор возвращается в дом, с удовольствием садится в мягкое кресло - не полезно для спины, но как же приятно; на краю стола стоит чашка с уже остывшим кофе и отколотым краем. Сегодня, обнаружив это, он сперва хотел выбросить её, испорченная же вещь, такими он пользовался в детстве, в Зауне, сейчас у него ведь есть деньги, чтобы всё вокруг было новым и идеальным. Не выкинул. Отколотый краешек неприятно касается языка при глотках, но это ощущение настолько привычно, хоть и было забыто, что скорее радует. Джинкс. Порча. Сглаз. Проклятье. Скол. Не имя ведь, скорее всего кличка, так часто бывает в Зауне, прилипает как песок к босым ногам - не стряхнуть, иногда и сами свои имена забывают. Но Виктору эта традиция нравится, по имени тяжело запомнить человека, да и что в том имени? Просто набор звуков. Прозвища же хлёсткие, но всегда честные. Наверное, девчонка неудачница, бегает по трубам нахальной крыской и устраивает мелкие пакости наверху. Революционерка с трусами наготове.