shackles of freedom

      Встретиться с отцом теперь казалось почти невозможным испытанием. Слишком много эмоций кипело внутри, переплетаясь в один неразрешимый узел. Глубоко в груди рос страх, острый и гнетущий, но злости, удивительно, не осталось. Всё поглотило горе, которое вытеснило всё остальное. Словно чернильное пятно на её душе.       Так ли чувствовали себя те, кто терял семью? Словно тебя кто-то выжигает изнутри, оставляя лишь обугленные края. Ава пыталась понять, но это чувство было слишком сильным, чтобы его выразить. Боль была не только физической — она проникала в сознание, сковывая каждую мысль, каждое желание.       И вина. Вечная, разъедающая, словно яд. Она стягивала грудь невидимыми цепями, шептала в уши, что можно было сделать больше, можно было спасти, можно было не допустить. Эти шепоты становились невыносимыми, превращались в крик. Затем родилась ярость — ослепляющая, всепоглощающая. Но эта ярость, как огонь, быстро выгорела. Всё внутри затихало, как после шторма, но оставляло её слишком слабой, чтобы подняться.       Если потеря близких причиняет такую боль, то я больше никогда не хочу любить.       Едва Ава сделала шаг к палаткам, взгляд её будто приклеился к фигуре отца. Он стоял там, измотанный до предела, в поношенной военной форме, с глубокими тенями под глазами, словно они поглощали всё его лицо. Но живой. Живее всех живых, крепко стоит на двух ногах и даже вполне резво шагает. В отличии от мамы. Она больше никогда не сделает шага в сторону дочери.       Никогда не приблизиться к ней так же близко, как сделал это Леви. И никогда больше её глаза не посмотрят на Аву, как сейчас смотрит на неё Леви.       Леви, который опустился перед ней на колени. Леви, которому смелости хватило лишь погладить её по голове. Леви, который смотрел куда угодно, но не на неё.       И время вдруг застыло, замерло в этом странном, тягучем мгновении. Долгие две недели, которые Ава провела в оглушающей боли и разъедающем горе, будто застряли в этом лагере, как в ловушке. Её взгляд, полный смеси ярости и опустошения, впился в отца. Ей хотелось испепелить его на месте, сжечь все слова, что застряли в её горле. А он, стоя перед ней, выглядел так, будто был готов принять всё. Любую злость, любой крик, любые обвинения. Но вместо этого она лишь сухо бросила:       — Мама мертва, — Ава тут же потупила взгляд, её пальцы нервно сжались в кулаки. Мама не заслуживала этого. Не заслуживала, чтобы о её смерти говорили с таким безразличием.       Не заслуживала той холодной пустоты, которая плескалась в словах дочери. И точно так же не заслуживала того равнодушия, с которым отец коротко кивнул в ответ, даже не изменившись в лице.              Внутри всё перевернулось. Словно кто-то ударил в самое сердце, не оставив места для слёз или эмоций, только для осознания, что он ничего не скажет. Ни слова утешения, ни воспоминания, ничего. Только этот холодный, безжизненный кивок, который разлетелся эхом в её голове, как звон в пустом колоколе. Не то, чтобы ей нужны были утешения. Особенного от него.       Но разве он может быть настолько… отвратительным? Хуже, чем сейчас, он уже никогда не будет. Или всё-таки может?       — Вот и всё? — голос Авы дрогнул. — Просто кивок? — Она сделала шаг вперёд, её руки сжались в кулаки. — Зачем ты вообще здесь? Чтобы молчать?       Ногти впились в ладони, пока она смотрела на Леви — этого безупречного солдата, героя. Хотя теперь никто не считал разведчиков героями. Никто никогда не считал их героями. Именно их считали виновными в прорыве стены. Те самые стены, что столько лет защищали людей от ужасающих титанов. Те самые стены, что стали чем-то вроде святыни, непреложного символа безопасности, надежды и стабильности. Сильно ли они ошибались?       Когда стена пала, многие начали искать виновных, и поиски привели к ним — разведчикам. Неважно, что они всего лишь выполняли свою работу, неважно, что они не могли предсказать того, что случилось. В глазах людей они стали теми, кто бросил их в огонь. Ведь стены были священными, и их разрушение было не просто трагедией — это было святотатством.       Богини, которых раньше никто не тревожил, теперь, казалось, приняли участие в этой мести, разрушив их мир. Священные стены обрушились, и вместе с ними упала их вера в защиту, в безопасность, в будущее       — Тебя вновь не было, — её голос дрожал, но она старалась говорить ровно. — Ты просто… где-то был. Как всегда.       Леви ничего не ответил. Его молчание бесило Аву больше, чем любые оправдания. Впрочем, чего она хотела? Чего добивалась, унижаясь перед ним и задыхаясь в слезах? Будто ему было до этого дело.       — Уходи, — произнесла она, и, к её удивлению, отец отреагировал. Вскинул брови и нахмурился сильнее.       — Я не могу изменить то, что случилось, — наконец сказал он, его голос был тихим, но твёрдым. Она резко подняла на него взгляд, полные слёз глаза встретились с его стальным выражением лица. — Если хочешь ненавидеть меня, ненавидь, — тихо сказал он. — Я не могу этого изменить. Но я не уйду, — пожалуй, эта была его самая длинная речь, которую он когда либо говорил ей.       Слишком поздно. Как же поздно он произносил эти слова. Те самые слова, которых она жаждала услышать ещё в Подземном Городе, когда цеплялась за его брюки и робко умоляла остаться. Слова, которые, словно удушающая плеть, сковывали её горло на поверхности, когда он появлялся лишь на мгновение, а затем снова исчезал.       Разве она не может быть маленькой девочкой? Десятилетним ребёнком, чтобы юркнуть в объятия отца, рыдая в голос? Сжимать его накрахмаленную рубашку и пачкать своими соплями, чтобы он утешил её.       Жаль, что этим ребёнком она никогда не была. Да и Леви не был отцом, что разрешил бы глушить слезы в своих объятиях.       Ава не решилась уйти так просто. Она не могла просто уйти, не попрощавшись с Руби, не бросив последний взгляд на округлый живот Эммы, не извинившись перед ней, даже если это было выше её сил. Она всё же оставалась привязана к этим людям, каким бы ни был её внутренний голос, который велел ей уходить.       А Руби смотрел на неё, будто Ава предавала его. Или она сама чувствовала себя предательницей оставляя его.       — Я тебе даже письма написать не смогу, — вздохнул он. В этот момент Руби показался ей взрослым. Всё детское и наивное исчезло. Не было больше того ребяческого блеска в глазах, который сверкал, как солнечные лучи, и согревал сердце. Он стал кем-то другим — взрослым и понимающим, с болью, которую она могла бы сама почувствовать. Теперь он напоминал Аве её саму. Её саму в свой первый год на поверхности — угрюмую, с болезненной худобой и недоверием ко всему на свете. Жаль. Именно исходящий от Руби свет больше всего нравилось ей в нём.       — Я бы могла, — нерешительно произнесла Ава, поджав губы. Словно сама не верила в свои слова. Вряд ли она на самом деле напишет. — Если письма вообще довозят до лагерей беженцев.       Руби молчал, его взгляд был каким-то тяжёлым, будто он не знал, что с этим делать. Ава чувствовала, как воздух между ними становится плотным, как это невысказанное что-то обвивает их обоих. Но он всё-таки продолжил:       — Я… Отец говорил, что нас переселят в старые военные казармы, — Руби заткнулся на мгновение, бросил на неё быстрый взгляд и так же быстро сжал её руку.       Напряжение между ними было убийственным, давящее, почти физически ощущаемое. Ава не выдержала. Словно какой-то тяжёлый груз навалился на её плечи, и, не сказав больше ни слова, она поспешила скрыться среди грязных самодельных палаток. Пространство лагеря казалось бескрайним, вечно меняющимся, но всегда одинаково серым и запылённым. В каком-то смысле это место не отличалось от всего остального — от её жизни, от людей, от тех, кто остался и тех, кто ушёл. Всё теряло смысл.       Перед самым входом в лагерь их встретили другие разведчики. Злые перешептывания кусали их как ядовитые шипы. Эти люди, когда-то твёрдые и решительные, теперь выглядели потерянными, почти безжизненными. Под гневными взглядами беженцев они мялись, не зная, куда себя деть, как скрыться от всех этих обвинений и ненависти. Они стояли на грани распада, и разведкорпус был близок к уничтожению, как и вся их жизнь.

***

      Они жили в доме, который скрывался среди деревьев в тихом уголке стены Роза. Дом был достаточно большим, старым, с деревянными стенами, покрытыми слоем серой краски, которая местами уже начала отслаиваться, открывая обветшавшее дерево. Он стоял далеко от шума и суеты, окружённый природой, будто спрятанный от мира.       Один из домов, что принадлежал разведкорпусу.       Мебель была старой и обшарпанной, но не имела значения. Всё было чисто, но не из-за того, что Ава любила порядок — она просто не видела смысла в беспорядке. На полке стояли книги, забытые кем-то другим, а стол был лишён каких-либо личных вещей. Даже её собственная одежда казалась частью декора, не более того.       Всё в этом доме было как фальшивая жизнь, подкрашенная небрежной ухоженностью. Это было место, где она могла просто ждать — не ищя смысла, не пытаясь наладить свою жизнь, не пытаясь что-то менять. Просто существовать. Идеальное место, чтобы сдохнуть в своих страданиях.       Сначала они неделю ночевали в самом разведкорпусе. Это место было странным, отталкивающим. В воздухе витал запах пыли и старого дерева, а издалека до неё словно доходил удушающий запах смерти и крови из лазарета. Солдаты ещё только начинали привыкать к новым условиям, и всё в этом корпусе казалось временным, недоделанным.       Первая ночь прошла в кабинете отца. Ава никогда не думала, что её нога вступит в это место, а тем более — что она когда-либо будет знать хоть что-то о жизни Леви. Она не хотела этого. Она не хотела быть ближе к нему ни на дюйм. В ту ночь её взгляд невольно упал на его фигуру, напряжённо стоявшую у окна, вглядывающуюся в тьму за стенами.        Если бы она скрылась? Если бы спряталась, не дала бы себя найти. Смогла бы она вообще от него скрыться? Как долго Леви искал бы её, прежде чем оставить попытки? Как бы он отреагировал, если бы считал её мёртвой?       А на следующее утро её разбудил титан. Ава чуть не лишилась дыхания от неожиданности, когда женщина ворвалась в кабинет. Её лицо, искажённое изумлением и странным интересом, нависло над ней, как тень. В ту же секунду пальцы женщины, холодные и сильные, сжали её щеки, заставив почувствовать себя беспомощной. Потрясённая, Ава не сразу поняла, что происходит, но вскоре рефлекторно оттолкнула незнакомку от себя, чуть не выбив её из равновесия.       — Божечки! Ты и есть дочь Леви? — пронзительный, почти оглушающий крик заполнил пространство.       Ава, всё ещё сонная и растерянная, ошарашенно уставилась на женщину, пытаясь сообразить, кто она и что ей нужно. Глаза женщины, яркие и нацеленные, буквально выцарапывали её лицо. Ава выпрямилась, пытаясь восстановить самоконтроль.       — Совсем не похожа, — сказала женщина, её голос стал каким-то странным, почти разочарованным, и в то же время пыталась сдержать удивление. — Ты точно дочь Леви? — это почти показалось Аве оскорблением. Оскорблением мамы.       — А вы местная сумасшедшая? — выпалила Ава, не выдержав.       Женщина застыла, её лицо потеряло яркость, и она словно слегка опустилась. Но странным образом это не сделало её менее странной или более понятной.       — Ужас! — сказала она с неожиданным облегчением. — Ты действительно дочь Леви — характер точно его.       Не успела Ава моргнуть глазом, как очкастую женщину вздернули за хвост. Отец, не смотря на то, что был ниже этой женщины, оттащил её с такой силой, что та буквально взлетела с места.       — Какого хрена, очкастая? — процедил он, толкнув её к стене. Сумасшедшая неловко поправила хвост и странно рассмеялась.       — Брось, Леви! — женщина не выглядела напуганной, наоборот, в её глазах загорелся какой-то огонёк. — Весь офицерский состав гудит о ней. Мне стало интересно. Ты не говорил, что у тебя есть семья, — Ава почувствовала, как её сердце вдруг сжалось от этого, и ещё больше от странной искры в глазах женщины. В её взгляде было что-то сумасшедшее, что-то отчаянное, и Ава инстинктивно поджала губы, словно стараясь избежать этого взгляда.       — Пошла прочь из моего кабинета, — сказал Леви, его голос твёрдый, как камень, и он, не задумываясь, оттолкнул женщину к двери. Но она, как будто не замечая этого, снова что-то пробормотала, не желая уходить.       — Стой-стой, Леви! Она же девочка! — женщина воскликнула, словно сделала этим новое открытие. — Ей нужна женская компания, — Карие глаза за очками снова метнули взгляд на Аву. Этот взгляд был настойчивым, почти призывающим, и на этот раз Ава почувствовала, как по её спине пробежали мурашки.       — Нет! — она и сама не заметила, как почти выкрикнула эти слова, вскочив с места. — Не нужна мне никакая компания.       С того дня никто из солдатов к ней не приближался. Был лишь скудный разговор с Эрвином, который выразил радость, что она жива и невредима. Пожалуй, его глаза были страшнее глаз той женщины.       — Соболезную, — произнес он, его голос был ровным, но слишком холодным, чтобы быть искренним. Легкий, почти беззаботный жест — хлопок по плечу — казался таким несоразмерным. На самом деле, если бы Ава не заглядывала в его глаза, если бы не ощущала того бездушного взгляда, она могла бы поверить ему. Но глаза не обманывают. В них прятались демоны, которые сжигали каждое слово, обжигали её на каждом шаге. Он говорил так, как будто это был просто долг, обязательный для выполнения, а не проявление сочувствия. Он точно знал, что эти слова не меняют ничего, не влияют ни на кого. Для него её горе не стоит больше, чем один момент.       Ава не могла понять, кем была та женщина. Да и не стремилась узнать. Была ли она женщиной отца?       То, как он с ней общался, оставило странное ощущение. Ава не могла точно объяснить, что именно её беспокоило. Может быть безразличие, с которым он её оттолкнул?       Если бы он жил с нами… Я бы не смогла вынести, что он так обращается с ней. Если бы он так вел себя с мамой, я бы не простила.       И, может быть, именно поэтому она даже была рада, что Леви не жил с ними. Потому что, возможно, она не смогла бы выдержать того, чтобы видеть это каждый день. Она бы его убила.       Неделя в разведкорпусе была невыносимо долгой. Ава решила исследовать территорию разведкорпуса не столько из любопытства, сколько из необходимости избавиться от ощущения замкнутости. Уходя в первые дни, она ловко избегала встреч с солдатами и не слишком стремилась найти других людей. Место, в котором она оказалась, было чужим и неприятным, но всё равно было нужно понять, как здесь устроено всё. Так или иначе, это стало единственным доступным вариантом для того, чтобы хоть как-то почувствовать контроль над ситуацией.       Она начинала с самых отдалённых уголков территории. Разведкорпус был огорожен высоким забором, который, казалось, был больше символом отделенности, чем настоящей преградой. В одной из его сторон находился старый склад с ржавыми металлическими дверями и разбитыми окнами, откуда доносился запах гнили и чего-то давно забытого. Она прошла мимо сарая, где солдаты хранили своё снаряжение, заметив на шершавых стенах старые зарубки и трещины, в которых можно было бы прятаться. Ава подумала, что если бы захотела, она бы могла спрятаться тут и не дать себя найти. Этот сарай был ещё одним примером того, как здесь всё оставалось функциональным, но запущенным. В воздухе витал запах грязных ботинок и старого дерева.       Внутри главного здания корпуса были долгие, узкие коридоры, перегороженные дверями, ведущими в мелкие комнаты с тусклыми лампами и полками, наполненными картами, книгами и различными военными документами.       Всё было тихо. Всё было пусто.Но было ещё что-то — какое-то чувство, что в этом месте она может остаться незамеченной. Это как раз и было её целью: не быть замеченной. Оставаться невидимой среди чужих людей и чужих стен.       В остальное время Ава почти не покидала комнату отца. Она была маленькой и довольно простой — две кровати, стол, покрытый старой кожаной крышкой, и одно окно, сквозь которое вряд ли можно было разглядеть что-то кроме серых стен соседних зданий. Пространство было холодным, лишённым личных вещей, что только добавляло в атмосферу отчуждённость. Она проводила здесь дни, как в клетке, поглощённая скучными размышлениями и поисками уединения.       Отец приходил сюда редко. Если ему что-то нужно было от неё, он заходил быстро, а потом снова уходит, как будто его присутствие здесь неважно. Его слова — короткие и сдержанные — не приносили никакой особой пользы. Вопросы Авы не получали нормальных ответов, а его молчание казалось ей привычным. Каждое утро, когда Леви уходил по своим делам, Ава оставалась в кабинете, смотрела на развешенные карты и расставленные папки.       — Ты собираешься здесь сидеть всё время? — как-то спросил Леви, взглянув на неё через плечо, когда она снова забралась на подоконник.       — Здесь удобно, — ответила Ава, почти не думая о словах.       Ужины всегда молчаливые. Отец, по непонятной причине, предпочитал ужинать вместе с ней в комнате, избегая общей трапезы с сослуживцами. Ава сидела напротив отца, её взгляд устремлялся в пустоту, а его глаза были поглощены чем-то за пределами этого маленького мира. Он почти не смотрел на неё, если только не нужно было что-то сказать, и тогда его слова были короткими, не дающими ни ответов, ни обсуждений. Ава ела в тишине. Тишина в этих моментах становилась всё гуще и тяжелее. Она уже не ждала ни разговора, ни объяснений.       Иногда, когда она на секунду поднимала взгляд, его лицо оставалось таким же замкнутым, как и всегда, словно это была не встреча отца с дочерью, а два незнакомца, случайно оказавшиеся в одном помещении. Ава ловила его взгляд и тут же опускала глаза. Её ложка скрежетала по тарелке, а в её груди что-то сжималось, но и она, и он продолжали молчать.       Она не могла понять, зачем он так упорно выбирает её компанию, если их общение сводилось к одному-двум обрывистым фразам, за которыми следовало всё то же невыносимое молчание.       Переезд в отдалённый дом, который принадлежал разведкорпусу, был для Авы не просто изменением места жительства. Это было как начало новой жизни, но она не могла сказать, что эта жизнь была желанной. Дом, казавшийся слишком чужим и холодным, казался её заключением в новом мире. Она не чувствовала себя здесь дома. Каждый угол, каждая комната в этом доме была чуждой ей, а стены, покрытые серым налётом пыли и временем, словно наблюдали за каждым её шагом.       Этот дом был далеко от всех, в глухом месте, где ничто не напоминало о том, что было раньше. Он был в пустой местности, скрытый от остального мира, окружённый лесом и горами, где даже воздух был не такой, как в тех местах, что она когда-то знала. Это было странное, почти призрачное место, где не было жизни, кроме неё и отца. А вокруг — только тени прошлого.       С самого первого дня, когда они переехали в этот дом, Ава заметила, как стены кажутся будто бы мрачными, как будто они просто ждут её ошибки, её слабости. Было сложно привыкнуть к этому дому, где нет друзей, нет людей, которые могли бы хоть как-то скрасить её одиночество. Здесь была только тишина, и её гнев, скрытый глубоко внутри, не находил выхода.       Каждый вечер, когда наступала ночь, она сидела в тёмной комнате, смотрела в окно, в котором отражалась её тень, и чувствовала, как этот дом поглощает её, как тянет в свою бездну. Леви был где-то там, в своём кабинете, в своей жизни, которая не касалась её, и Ава, скрипя зубами, сжимала кулаки. Она не могла понять, что это место сделало с ней, и почему её жизнь, казавшаяся такой обычной и понятной, теперь была в таком тупике.       Ава молча ковырялась в тарелке, съедая не самую аппетитную яичницу. Ложка скрежетала по посуде, и её губы на миг дрогнули в едва заметной усмешке, когда она заметила, как Леви раздражённо сжал челюсти.       — Мне нужно будет остаться в штабе на несколько дней, — внезапно заговорил Леви. — Слишком много времени уходит впустую.       — Хорошо, — равнодушно бросила Ава, даже не подняв взгляда.       — Уверена, что справишься одна? — Его глаза словно выжигали дыру в её лбу, в ожидании хоть какого-то отклика.       — Мне не привыкать, — Ава почти всегда была одна. Она привыкла к одиночеству, к тишине, которая сжимала её, когда она оставалась в доме.       — Это ненадолго, — сказал Леви после паузы. Его голос слегка смягчился, и он неожиданно присел напротив неё. Ава мельком взглянула на него, но тут же отвернулась. Он обращался с ней, как с маленьким ребёнком.       — Делай, как тебе удобно, — буркнула она, недовольно поведя плечами.       — Я могу забрать тебя с собой.       — Мне не нравится в штабе.       — Меня не будет три дня, — сказал он, словно пытаясь дать ей какую-то важную информацию. — Не боишься?       Ава отложила ложку и наконец подняла глаза.       — Кого?       Леви, казалось, слегка замешкался, но затем вытащил из кармана раскладной нож. Он не сказал ни слова, только протянул его ей.       — С ножом обращаться умеешь?       Ава скользнула взглядом по оружию и нахмурилась. Ещё бы она не умела. В Подземном Городе, среди разрухи и постоянных угроз, это было не просто умением — это было необходимостью.       Без лишних слов, она взяла нож и небрежно положила его на стол. Это было её молчаливое подтверждение. Леви ничего не сказал. Его лицо не выдало ни удивления, ни одобрения. Он просто встал, задержав взгляд на её лице.       — Если что-то случится…       — Ничего не случится, — резко перебила она, вновь уткнувшись в тарелку.       Он больше не настаивал. В дверях его шаги звучали глухо, словно отец тоже чувствовал ту пустоту, что давно поселилась между ними.       И только после его ухода Ава решилась рассмотреть внезапный подарок. Если его можно так назвать.       Нож был прост. Чёрная рукоять, покрытая мелкими, но ощутимыми бороздками, предназначена была для того, чтобы не скользить в ладони, даже если руки окажутся в крови. Лезвие было прямым, не слишком длинным, но достаточно острым, чтобы уверенно прорезать металл или плоть. Его поверхность не блестела, как у некоторых украшенных ножей. Он был потёрт, стар и служил своему владельцу долгие годы, выдержав в себе немало испытаний. На лезвии оставались следы ржавчины, которые не могли полностью скрыться, несмотря на постоянный уход за оружием.              Уж лучше бы он оставил ей новый нож. Этот, старый, казался настолько чужим, что Ава чувствовала, как его рукоять словно живет своей жизнью, подстраиваясь под руку Леви. Каждая трещинка, каждый бугорок на её поверхности — это была память о тысячах движений, о годах, когда нож становился не просто инструментом, а частью его тела. Он не был просто ножом, он был продолжением Леви, его привычек и жестов, как старое кресло, которое сидит в доме и помнит каждое движение владельца. Нож, который так ловко скользил в руках отца, был ей чужд.       Ава попыталась перехватить его так, как привыкла, но лезвие словно сопротивлялось, требуя другого подхода. Не было той уверенности, что приходит с привычкой. Рука почувствовала неудобство, как будто сама идея касания ножа была неправильной. Она попробовала другой хват, но и он оказался слишком сложным и непривычным. Нож был не для неё. Он знал своего владельца, но не её.       Она хмыкнула, ощущая, как в её руке скользит чуждое, но в то же время знакомое.       Ава монотонно ковыряла шкаф, соскребая с него старую краску, которая от времени облезла и потрескалась. Должно же её новое оружие принести хоть какую-то пользу. Каждый взмах ножом, каждый соскобивший кусочек краски был как рутинное занятие, которое никак не могло утолить её внутреннюю пустоту. Но это занятие быстро напомнило ей тот день в Подземном городе, что она тут же отбросила нож подальше от себя. Дыхание сбилось, перед глазами мелькнули тёмные глаза и шрам, расползающийся по половине его лица. Вдруг её собственный шрам зачесался, и в голове возникла жуткая мысль: её лицо стало точной копией его. Не выдержав, она ударила себя по щекам, пытаясь прогнать это наваждение.       В этом доме не было ничего, что бы могло отвлечь её. Она не могла сосредоточиться на чём-то более важном, чем эти мелкие детали. Она искала что-то, что хотя бы ненадолго скрасило бы одиночество. В эти моменты ей особо не хватало Руби.       Взгляд её метался по комнате, но ни один угол не наполнил её чем-то живым. Здесь всё было чужое. Лишь старые вещи, которые она так или иначе пыталась привести в порядок, чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в этом месте. Сначала она пыталась вернуть его к жизни, но теперь даже это казалось бессмысленным. Как бы она ни старалась, этот дом оставался пустым, и, что важнее, она сама оставалась пустой.       Злость, как горький комок в горле, поселилась в Аве с момента её встречи с отцом. Она не могла избавиться от неё, но с каждым днём научилась заглатывать эту ярость, пряча её глубоко внутри. Каждое утро, когда она просыпалась и знала, что Леви всё ещё живёт под той же крышей, каждый взгляд на его лицо, каждый его шаг по дому вызывали в ней бурю. И хотя внешне она сохраняла спокойствие, внутри разгорался настоящий шторм.       Жить с ним было мучительно. Под одной крышей, в тесном пространстве, которое не становилось уютным, несмотря на годы, проведённые в четырёх стенах, Ава ощущала, как всё больше утрачивает контроль над собой. Каждый его шаг, каждое слово, каждый взгляд обжигали её, как плеть, и она не могла ответить, не могла выговориться. Но каждый раз, когда он появлялся, её внутренний мир рушился, как карточный домик.       Ава сдерживала в себе не только гнев, но и ненависть. К тому, как он поступал с ней, с её мамой, как он был частью её разрушенного мира. Она не могла простить его за то, что он оставил её, за его молчание, за его отсутствие, за всё то, что она не могла осознать в тот момент. За то, что он был просто… не тем, кого она бы хотела видеть рядом. Его холодность была почти осязаемой, а его отстранённость — абсолютной.       Каждый раз, когда она оглядывалась и встречала его взгляд, было сложно понять, кто он для неё сейчас. Он был для неё чужд и холоден, как камень. И Ава всё больше ощущала, как её сердце покрывается коркой льда, как её мир сужается до этих четырёх стен, наполненных лишь тишиной и ненавистью, которые она не могла и не хотела скрывать.       Злость, словно животное, жила внутри неё, но она продолжала молчать. Но каждый вечер, когда наступала тишина, и её глаза встречались с его, она ощущала, как ненависть снова поднимается. Она сжигала её, и она не знала, сколько ещё сможет сдерживать её.

***

      Ночью тишина дома была удушающей, как будто стены сдавливали её со всех сторон. Ава провалилась в сон, слишком уставшая, чтобы сопротивляться тяжелым мыслям, но не настолько, чтобы найти в этом сне покой.       Она увидела маму. Её мама стояла перед ней, но не такая, какой она её запомнила. Бледное лицо, глаза потухшие, но с выражением, которое прожигало душу. Ава сразу почувствовала, что это не тот образ, который она лелеяла в памяти. Это была призрачная, изломанная фигура прошлого.       — Почему? — голос мамы прозвучал холодно, он был не её, а каким-то чужим, отдалённым. — Почему ты позволила этому случиться?       Ава пыталась ответить, но слова застряли в горле. Она хотела объяснить, что не могла ничего изменить, что была лишь ребёнком. Но мама не ждала её ответа.       — Ты меня оставила.       Ава ощутила, как её ноги подкашиваются. Она не могла отвести взгляд от мамы, не могла убежать, даже если бы хотела. В её груди закипала боль, но её сдавливало что-то сильнее, чем страх или чувство вины.       — Это не моя вина, — прошептала она, но даже сама не поверила в свои слова.       Мама шагнула ближе, её тень вытянулась, будто поглощая весь свет вокруг.       — Ты позволила ему взять тебя с собой, оставила всё позади. Что останется от меня, если ты забудешь?       — Я не забуду! — закричала Ава, её голос сорвался, как будто она кричала в пустоту. Она упала на колени, протянув руки, но её мама отстранилась, как мираж, уходя в туман.       — Ты уже забыла, Ава, — голос звучал теперь отовсюду. — Забыла обо мне. У меня даже нет могилы, Ава, — продолжала она, её взгляд был тяжёлым и осуждающим. — Нет места, где я могла бы найти покой.       Ава попыталась схватить этот призрак, но руки прошли сквозь пустоту. Слёзы текли по её лицу, пока она металась в этой кошмарной реальности.       Она проснулась в холодном поту, задыхаясь и дрожа. Комната была погружена во мрак, и единственным звуком было её прерывистое дыхание. Она села на кровати, зажала голову руками и почувствовала, как внутри разливается всё. Память о кошмаре не отпускала её, оставляя в душе тяжёлое чувство, будто она не только потеряла свою мать, но и оставила её в каком-то забытии, словно всё, что связывало их, исчезло.       Каждое слово, сказанное в её сне, откликалось эхом в сердце, а туманная фигура матери была словно напоминанием, что Ава не может избавиться от вины, не может найти себе покоя. В темноте, где каждая тень казалась живой, а каждая мысль — беспокойной, ей было трудно дышать.       Ава стояла на заднем дворе, сжимая в дрожащих руках лопату. Земля всё ещё хранила ночную стужу, и каждый её шаг оставлял глубокие следы в сыром грунте. Она рыла яму с такой яростью, как будто пыталась вырвать кусок земли, который был ей не по плечу. Каждый удар лопатой отдавался в её руках, и с каждым ударом её сердце трескалось.       Она копала, не думая, не останавливаясь, но в глубине её разума была лишь одна мысль: Мама не заслуживает такого.       Когда лопата снова ударила землю, в ушах прозвучал знакомый шаг. Леви. Ава почувствовала, как его взгляд прикован к ней, но не решалась поднять глаза. Она продолжала копать, но её усилия становились всё слабее. И вот наконец Леви заговорил, его голос — холодный, как всегда, но в нём была заметная нотка удивления.       — Чем ты занимаешься? — его вопрос был коротким, но с отголоском недоумения. Он посмотрел на землю, на её руки, покрытые грязью и кровью.       Ава в очередной раз подняла лопату и, не выдержав, срывается. На глазах её начинают собираться слёзы, она судорожно вдыхает, пытаясь вернуть контроль. Но её голос — дрожащий, глухой от боли — прорвался сквозь слёзы.       — У мамы нет могилы, — ответила она, её слова казались таким нелепым, таким бессмысленным, что в тот момент ей хотелось просто исчезнуть. Будто она ждала от него утешений.       Леви молчал. Он стоял, смотрел на неё, но ничего не сказал. Словно знал, что сейчас нет слов, которые могли бы облегчить её страдания. Знал, что в этот момент одно его присутствие было тяжким.       — Ты хочешь, чтобы я помог? — неожиданно предложил отец. Ава обернулась.       — Нет.       Ава стояла на краю ямы, её руки были покрыты грязью, а плечи тяжело поднимались и опускались от глубоких вздохов. В руках она держала голубую рубашку, изношенную, с рваными краями, но всё ещё такую дорогую сердцу. Теперь эта рубашка была всего лишь напоминанием о том, что было и что ушло.       Эта рубашка была последним, что оставалось от мамы. Её подарок, который она берегла ещё в Подземном городе. Единственная вещь, которую Ава оберегала больше всего, даже в лагере, среди грязи, голода и постоянной борьбы. Она дралась за неё, не позволяла никому её касаться. И всё же ткань не выдержала — порвалась. Тусклая ткань, пропитанная воспоминаниями, казалась теперь бесполезной тряпкой. Жаль, что в тот день на ней оказалась именно эта рубашка. Но так у неё есть хоть что-то, что можно будет похоронить. Этим она словно хоронила и себя тоже.       Она крепче сжала рубашку, и её пальцы дрогнули.              — Это всё, что я могу, — тихо прошептала Ава. Неужели госпожа Ханна переживала такие же болезненные ощущения, стоя на похоронах своего сына? Всё, что она чувствовала у могилы сына своей учительницы, казалось мелочным и ничтожным по сравнению с тем, что овладело ею сейчас. Этот камень, уродливый и бездушный, с кривыми словами, едва прочитываемыми на его поверхности. «Джия Хейден» — так глупо и безжизненно выглядели эти слова на надгробии, они не могли отразить всю ту боль и утрату, что заполняли её сердце. Жалкое подобие надгробия, что на самом деле был лишь найденным Авой булыжником.       Ава аккуратно опустила рубашку в яму, словно боялась причинить ей боль. Затем, дрожащими руками, принялась засыпать её землёй       Ава ощущала, как пустота внутри неё сжимается, как будто что-то большее, чем просто одежда, исчезало в этой яме. Как будто она закопала и свою прошлую жизнь, и всю ту боль, которая лилась из неё.