shackles of freedom

       Дом стал для Авы клеткой, холодной и бездушной, где каждый угол был знаком, но не приносил утешения. Вокруг не было никого, кто мог бы отвлечь её от бессмысленного существования, кто мог бы разбудить хоть искорку интереса или радости. Всё было слишком привычным и тихим. Даже время казалось замедленным, как вязкое масло, медленно растекающееся по поверхности. Секунды проплывали рядом с ней медленным потоком, она могла сидеть считать их бесконечно. И сходить с ума.       Она перепробовала всё, чтобы хоть немного сократить этот бесконечный процесс: каждую пыльную полку в доме она вытерла, каждую мебель починила, на кухне улучшила свои навыки настолько, что готовила почти как искусный кулинар. По крайней мере, ей так казалось. Книги, которых было немного, она вычитала до последней страницы, до последней буквы. Каждую ночь она забиралась на окно своей комнаты и смотрела на звёзды. Всё так же пыталась из посчитать, но быстро засыпала. Это было её спасением от кошмаров, от давящих стен комнаты.              Леви предложил отправить её в интернат — точнее, в приют для детей, которые стали сиротами при живых родителях. Эти места, вероятно, давно были переполнены беженцами. Ава категорично отказалась.       Леви хотел, чтобы она продолжила учёбу и не оставалась одна в доме, поглощённая одиночеством и бездействием. Это действительно могло бы стать выходом для неё, но в тот момент Ава чувствовала, что любой шаг в сторону этого приюта означал бы признание своей утраты. Понимание того, что, несмотря на наличие отца, она по сути остаётся сиротой.       Поэтому отец начал укреплять дом ещё сильнее. Он взял увольнительные на несколько дней, и его постоянное присутствие начало угнетать Аву. Каждый его шаг, каждое слово давили на неё, как тяжелый камень. Ей казалось, что это проклятие — не иметь нормальную семью. Либо мать, которая не была рядом, а отец, казалось, вообще не замечал её, либо отец, который теперь был слишком близко, но без матери. В обоих случаях что-то было не так.       Леви собрал длинные, прочные ветки и вбил их в землю, создавая высокий частокол вокруг хижины. В некоторых местах он укрепил их верёвками, в других — натянул проволоку. На периметре леса он установил примитивные, но действенные ловушки: Колючие западни. Вкопанные деревянные колья, замаскированные листьями и травой. Шумовые системы. Пустые металлические банки и колокольчики, прикреплённые к верёвкам. Если кто-то наткнётся на них, шум разнесётся по округе. Капканы.       — Главное — не забудь, где я это поставил, — указал Леви. Хижина постепенно начинала напоминать крепость. Ава была уверена, что даже медведь трижды подумает, прежде чем сунуться сюда. Леви вбивал последние колья в землю, укрепляя ограду.       — Ты что, решил, что мы теперь в осаде? — ехидно спросила Ава, глядя на отца, вытирающего со лба пот.       Леви не обернулся, лишь коротко ответил:       — Я решил, что ты должна остаться жива.       Ава фыркнула и подошла ближе, облокотившись на свежевбитый столб.       Она смотрела, как он проверяет капканы, заматывает верёвки на высоте её роста. Всё выглядело слишком серьёзно. Лесной воздух был наполнен запахом свежей древесины и тлеющего костра, но для неё всё это было чуждым, неуютным.       — Ты хоть понимаешь, как это выглядит? — спросила она, наконец. — Как будто мы готовимся не к жизни, а к войне.       Леви выпрямился и обернулся к ней. Его лицо было спокойным, но взгляд — тяжёлым.       — Если что-то придёт, ты услышишь это, — сказал он, наконец. — Ловушки сработают, шум будет. Ты сразу поймёшь.       — Ловушки? — переспросила она, оглядывая территорию. — А если я случайно зацеплю верёвку и упаду лицом в грязь?       — Если ты сделаешь это тихо — я буду тобой гордиться, — отозвался он с таким серьёзным тоном, что Ава раздраженно свела зубы. Но в душе она неохотно оценила шутку. И застыла.        Леви пошутил?       С этим местом действительно было что-то не так.       — Если ты так боишься, почему поселил меня в такой глуши? — спросила Ава, не сдержавшись. Этот вопрос давно скреб ей сердце, но она никогда не осмеливалась его задать. Почему они жили в этом отдалённом, мертвом уголке мира, где каждый день был похож на предыдущий? Почему её окружают стены и лес, а не шумный город, где она могла бы почувствовать хоть какое-то разнообразие? Неужели он так сильно не терпел её присутствия, что решил заселить от себя настолько далеко, насколько вообще возможно? Тогда почему он вообще забрал её из лагеря?       — Если стены прорвут титаны, ты будешь в безопасности, пока я до тебя не доберусь. Их привлекают крупные поселения, города, скопления людей. Здесь, в этой глуши, ты будешь в безопасности. Пройдёт достаточно много времени, чтобы я смог забрать тебя, — слишком серьезно прозвучал ответ Леви. И слишком заботливо. Прекрати лицемерить.       Ава вдруг поняла, что отец… Паникёр. Или солдат, который знает больше, чем обычные граждане. Какова вероятность, что стены вновь не падут? Ава не хотела возвращаться в тот кошмар.       А ещё её немного смешила самоуверенность отца.       Но ведь он был в самом сердце того кошмара.       Был во время пробития ворот Шиганшины. На его глазах жрали людей.Он был там, когда на его глазах люди исчезали, превращаясь в титанью пищу, когда всё, что их связывало с человечностью, исчезало в мгновение ока. Он был свидетелем того, как человеческие жизни легко становились ничем перед лицом чудовищ, не понимающих ни жалости, ни страха. И он выжил.       Леви действительно ничего не смог бы сделать.       В смерти мамы вины Леви не было. Но это не значит, что она вдруг проникнется к нему теплыми чувствами. Его вина заключалась в том, что он был равнодушен к ним — в той степени, в какой только ненормальный отец мог бы быть.       А может он ей и не отец вовсе?       Ава содрогнулась от этой мысли.       Она почти привыкла к неуютному присутствию отца. Жизнь действительно имело просто отвратительное чувство юмора. Она и человек, одно присутствие которого нагревало её кровь. В глуши. Наедине. В первые дни Ава была готова выть волком. Надо было исчезнуть ещё в том лагере. Спрятаться. Поменять имя, возможно. Но в те дни она настолько была опустошена, что даже не верила, что Леви действительно найдёт её. Что он вообще будет её искать.       Ава почти привыкла к тому, что этот дом она теперь делит с Леви, и даже нашла себе занятие — научиться не вздрагивать от его абсолютно бесшумных шагов. Она ненавидела, когда он, казалось бы, из ниоткуда, возникал у неё за спиной. Это всегда заставляло её унизительно подпрыгивать, спотыкаться и глупо расширять глаза. Леви, похоже, наслаждался этим, находя в её реакциях какое-то странное развлечение. Но Ава не собиралась быть его личным источником забав. Она упорно тренировала невозмутимость, даже если для этого ей приходилось усиливать свою собственную стойкость. Иногда она завидовала его каменному выражению лица, думая, как легко ему удаётся сохранять такую непроницаемость, как если бы у него не было ни мыслей, ни чувств.       Но Леви вдруг решил, что привести в дом собаку— хорошая идея.       Был дождливый день, что показывало близость осени. Леви, смирившись с решением Авой не возвращаться в школу, превратил дом в настоящий склад учебников. Листы, полные неизведанных знаний, заполнили все уголки. И теперь ей приходилось делать вид, что она поглощена учёбой, хотя на самом деле мысли её блуждали где-то далеко, не на этих страницах. С каждым днём учебники становились всё более чуждыми и ненужными, а сам процесс изучения — лишь обременением, от которого она не могла избавиться.       Отец отсутствовал уже полдня, и Ава наслаждалась редким моментом свободы. Она бродила вокруг дома, вдоль тех мест, которые Леви считал безопасными. Время словно замедлилось, пока она сидела на крыльце, глядя на небо, когда в поле её зрения вместе с прискакавшим отцовским конём внезапно появилась огромная собака. Её глаза уставились на неё с какой-то странной настойчивостью, дыхание Авы сбилось, сердце заколотилось. Она замерла, как будто в тот момент мир вокруг стал немым и неподвижным. А потом её тело будто обрело сознание — она резко вскочила и отступила, прижимаясь спиной к холодной стене дома.       — Что это? — её голос был дрожащим, несмотря на усилия говорить твёрдо, уверенно.       — Это собака, — сказал Леви, спускаясь с коня, не торопясь. Он даже не заметил, как Ава побледнела, как её глаза расширились в ужасе. Собака покачала головой, заинтересованно рассматривая её, и вдруг залаяла, сделав шаг в её сторону.       В голове у Авы сразу всплыли те кошмарные сцены из Подземного города. Перед глазами встали застывшие глаза Кола, уши наполнились голодным рыком. Это было нечто большее, чем просто страх — это был настоящий паралич.       — Убери её, — выдохнула она, её голос дрогнул, но она постаралась сделать его твёрдым.       — Она не причинит тебе вреда, — ответил отец спокойно. Ава начала быстро дышать, её руки дрожали, а страх впился в неё острыми когтями. Мясо, клацанье зубов, крики.       — Я сказала, убери её! — закричала она, её голос рвался ввысь, как будто, если она достаточно сильно закричит, всё исчезнет. Но собака продолжала смотреть на неё, и чем ближе она подходила, тем больше мир вокруг неё казался зыбким. Она обхватила себя руками, будто пыталась сдержать рвущуюся наружу панику.       — Ава, смотри на меня, — её сердце ёкнуло, когда в голосе отца прозвучала тревога. Он сделал шаг вперёд, не отпуская собаку. — Она тебя не тронет.       Собака подняла голову, её взгляд проник в душу, и она тихо скулила, будто ощущала напряжение в воздухе. Для Авы это стало как красная тряпка — паника накатила волной, заглушив рассудок. Она не могла совладать с собой, сжимала кулаки, её дыхание сбивалось.       Леви подошёл ближе, оставив собаку позади, и её взгляд всё же, наконец, встретился с его.       — Ава? — в его голосе не было той обычной отстранённости, лишь некая искренняя настороженность.       Она, почти не осознавая, кивнула, но слова застряли в горле. Было слишком много эмоций, слишком много всего. И вот тогда, с трудом, она выдавила через стиснутые зубы:       — Ты не оставишь её здесь, — тихо сказала она, почти умоляя и в этих словах звучала безнадежная просьба.Леви остановился, на мгновение задумавшись. Он кивнул, неожиданно соглашаясь с ней.       — Хорошо. Я отвезу её обратно, — сказал он. Ава сразу отвернулась.       На следующий день Ава поняла, что Леви вовсе не собирался избавляться от собаки. Он поставил у крыльца миску, наполнив её водой, и, словно в насмешку, поглаживал животное, которое спокойно сидело рядом.       Собака была крупной, её чёрно-песочная шерсть блестела на утреннем солнце, под ней угадывались крепкие, напряжённые мышцы.       Ава стояла в дверях хижины, напряжённо скрестив руки на груди. Прохладный ветер, проникая сквозь щели в стенах, трепал её волосы, и они неприятно лезли в рот. Ей не удавалось держать их в порядке, ведь она не умела заплетать волосы. Всегда рядом были те, кто помогал с этим — мама, Эмма, а иногда даже Руби, который когда-то решил потренироваться в плетении косичек, готовясь стать старшим братом. Но теперь всё было иначе. Эмма, должно быть, уже родила.       — Ты не избавился от неё, — хмуро заметила Ава.       — Да, — спокойно ответил Леви, придерживая собаку за поводок. — Мы должны решить эту проблему.       Ава мотнула головой.       — Я не хочу.       — Страх никогда не уйдёт, если ты будешь убегать от него. Она будет защищать тебя.       — Она может напасть, — резко бросила Ава.       — Нет, — ответил Леви твёрдо. — Она обучена. Посмотри на неё.       Ава бросила короткий взгляд на собаку, но тут же отвернулась. Животное не сдвинулось с места, сидело спокойно, лишь немного приподняв уши.       — Дай ей шанс, — сказал Леви, поднимаясь. — Она останется.       — Ты не слушаешь меня! — выкрикнула Ава, её голос зазвенел от обиды.       Леви шагнул ближе, но не слишком близко.       — Я слушаю. Но мы живём в лесу. Здесь есть волки, медведи. Ты поймёшь, что она не враг.       Ава несколько секунд молчала, сжав кулаки. Наконец, она тихо выдохнула:       — Хорошо. Но пусть она не заходит в дом.       — В деревне не было собак? — спросил Леви, заметив, как её взгляд задержался на животном.       Ава задумалась, вспоминая тихие дни в деревне, где всё казалось простым и предсказуемым. Она наклонила голову, но не сразу ответила. В деревне было не принято заводить много собак, особенно самок. Собаки в деревне использовались в основном для охраны, и оставлять их на свободном выгуле было нецелесообразно. Пару щенят в год — и всё. Но она никогда не подходила к ним близко, и уж тем более не оставалась наедине.              — Были, — ответила она скупо. — У неё хоть есть имя? — не сдержала Ава порыв любопытства.       — Нет. Если хочешь, можешь дать, — от подобного ответа Ава недоуменно фыркнула. Делать ей нечего, кроме как животным имена выбирать.       Потом она вдруг осознала, как много разговоров стало между ними, и как странно звучит её собственный голос. Это была не просто скука. Это было что-то болезненно зависимое, невидимая петля, в которую она сама себя запустила. От скуки, от утомления или просто от одиночества — уже не имело значения. Она замечала, как сама меняется, как начинает разговаривать с Леви, словно это само собой разумеющееся. Он не заслуживал подобного отношения.       Стараясь себя занять, она всё же начала читать те нудные книги. Увидел бы её Руби — ослеп бы от удивления.       Она пыталась. Пыталась писать Руби. Садилась за стол, держа ручку в руках. Она думала, что слова должны вернуться, но они не приходили. Не такие, как раньше. Раньше это было легко — несколько слов и смех, шутки, как всегда. Но сейчас? Буквы, как тяжёлые камни, не лезли на бумагу. Она несколько раз писала строки, потом срывала их и выбрасывала.       Дни тянулись медленно, и Ава начинала чувствовать, как привычка к этому дому, к его затхлой тишине, всё сильнее охватывает её.              Каждое утро начиналось одинаково. Леви, всегда вовремя, всегда молчаливый, выходил к дверям, чтобы проверить собаку, наполнив воду в её миске. Ава не могла понять, зачем это нужно было делать. В самом деле, зачем она должна была наблюдать за этим процессом? Но она сидела на ступеньках и смотрела, как её отец спокойно проводит эту короткую, но четкую рутину, словно каждое действие было заранее спланировано, как шахматный ход. Иногда собака подходила к нему, зная своё место, и Ава с некоторым раздражением отмечала, как легко она нашла свою роль, в то время как она сама никак не могла устроиться в этом новом мире.       Завтраки были короткими и молчаливыми. Леви засовывал в рот хлеб, кусал его, не поднимая взгляда, не разговаривая. Тишина. Только скрежет стула и звук ножа, нарезавшего хлеб. Она не могла привыкнуть к этому, но и не могла найти выхода. Иногда, слабо пытаясь что-то сказать, она просто останавливала себя — ведь что имеет значение в её словах?       По вечерам они оба сидели у камина — Ава, скучающая и нудно читающая книги, и Леви, который всегда находил себе какое-то занятие, чтобы не думать. Он был слишком занят, чтобы думать о ней. Она часто забывала, что он вообще существует.       Иногда, когда её мысли уводили её слишком далеко, Ава замечала, как отец краем глаза следит за ней, будто бы проверяя, не заблудилась ли она слишком сильно в своей голове. Но никогда не спрашивал, не интересовался. Это был своего рода невидимый барьер, который невозможно было разорвать. Ава ощущала, что её жизнь с каждым днём становилась всё более зависимой от его присутствия, и эта зависимость её пугает. Её повседневность перестала быть её.       Ава знала, что Леви не ожидал от неё ничего, и это делало её почти невидимой для него. Но в какой-то момент она поняла, что и сама перестала ожидать чего-либо от себя. Ава иногда замечала, как глаза Леви слегка напрягаются, будто у него возникали новые, неизведанные мысли. Но тут же он, как всегда, быстро скрывал это выражение. И ей это нравилось. Она не хотела видеть у него больше, чем нужно. Чем больше невыразительных действий, тем меньше ей приходилось думать о том, что это значит.       Осень пролетела быстро. Ава училась обживаться в новой реальности: заучивала правила выживания, которые Леви сухо и лаконично объяснял ей. В её жизни не было места излишествам. Еда была простой, порой даже жалкой — каши из зерна, грибной суп.       С приходом зимы жизнь замедлилась. Ава поначалу надеялась, что холодная пора быстро пройдёт, но вскоре поняла, что снег и морозы не сдаются так легко. Она утонула в рутине: топила печь, шила из старых тканей, чинила одежду. Делала всё, что обычно делали девчонки в деревне. Это временами выводило её из себя.       Зимние ночи были самыми тяжёлыми. Когда всё вокруг затихало, ей казалось, что за стенами хижины кто-то ходит. Леви уверял, что это только животные, но сердце замирало всякий раз, когда снаружи раздавался треск ветки или завывание ветра. В те дни, когда Леви уезжал в корпус, оставляя её одну в хижине, Ава превращала дом в крепость. Она наглухо закрывала двери и окна, проверяя по несколько раз, чтобы ни одна щель не пропускала ни звука, ни света. Заперев последнюю щеколду, она садилась у камина, растопленного едва заметным огнём, и долго смотрела на пляшущие языки пламени, словно ища в них ответ на вопросы, которые не решалась задать.       Собака была её единственным спутником. Ава никогда не пускала её внутрь, даже в самые лютые морозы. Она оставляла миску у окна и шепотом звала её к себе, прислушиваясь, как за окном раздаётся осторожное шуршание лап.       — Ешь, пока тёплая, — говорила она, отводя взгляд, словно боялась привязаться даже к этому животному.       Иногда, сидя у камина, Ава слушала звуки леса. Зимой они были почти неуловимыми: редкий треск ветки, хруст снега под чьей-то лапой. Эти звуки её не пугали. Гораздо страшнее было полное безмолвие, которое накрывало лес в минуты, когда ей казалось, что мир за пределами хижины больше не существует.       Ава не признавала своего страха даже перед собой. Она объясняла свои действия рационально: «Нельзя оставлять щели. Это просто предосторожность». Но с каждым разом двери запирались всё крепче, окна закрывались плотнее, а собаку она всё реже видела за окном.       — Если исчезнешь, я не удивлюсь, — как-то пробормотала она, глядя, как животное с жадностью ест оставленную еду. — Все исчезают.       И в такие моменты она чувствовала, как сильно ненавидит эту тишину, эту собаку и себя за то, что ей вообще не всё равно.       

***

      Ава задумчиво наблюдала за собакой. Ей нужно придумать имя. У собаки Кола не было имени, её просто либо называли падальщицей, либо вообще никак не звали. Подобное напоминание лишь поднимало в ней тревогу.       Она стояла перед собакой, которая сидела, как будто бы ожидая чего-то. Её янтарные глаза были спокойны, но для Авы это лишь добавляло напряжённости. Она не могла отделаться от ощущения, что эта собака всё равно будет следить за ней, даже когда она отвернётся. Она стояла в какой-то нелепой позе, чуть наклонив голову, не зная, как подойти.       — Как можно назвать эту зверушку? — размышляла Ава, злобно скосив взгляд на собаку. К тому же, что она вообще должна чувствовать к этому чудовищу, которое здесь поселилось, словно само собой разумеющееся? — Может, просто Тварь? — прошептала она себе под нос. Но потом, улыбнулась. Нет, слишком мягко. Она должна быть Кучей — да, Кучей грязной шерсти.       Это было абсурдно, нелепо, но именно так, в её внутреннем раздражении, Ава придумала имя для собаки. И, возможно, впервые она почувствовала, что всё-таки что-то контролирует в этой ситуации.       — Ты теперь будешь Кучей! — сдерживая улыбку, произнесла она вслух. На секунду даже подумала, что её слова могли бы испугать собаку, однако та просто снова посмотрела на неё своим неподвижным взглядом. Скорее всего, собака и не поняла, что ей дали имя, но Аве было от этого немного легче.       Весна принесла облегчение. Лес просыпался от долгого сна, наполняя воздух свежестью и запахами новых ростков. Ава начала проводить больше времени снаружи. Её руки покрылись мелкими шрамами от работы с ножом — порезы от слишком резкого движения, заусенцы от грубой коры. Но она не жаловалась.              Лето стало самым насыщенным временем. Солнце, пробивающееся сквозь кроны деревьев, делало лес более дружелюбным.       Иногда Леви предлагал ей поехать в Трост, и хотя эти вылазки были редки, они вызывали в ней странное чувство — смесь облегчения и тревоги. В те редкие дни, когда она сопровождала отца в корпус, Ава всеми силами старалась оставаться в тени. Хуже всего было встречать сумасшедшую Ханджи, от которой Ава пряталась буквально за ящиками или в других укромных местах.       — Лес куда уютнее, — шептала она себе в такие моменты, стиснув зубы.              Она почти привыкла к его тишине. Она больше не пугала её, не давила на неё, как раньше. Это стало её привычным миром, в котором она чувствовала себя свободной — хотя бы на время. Потому что в хижине не было нежелательных разговоров с людьми. Не нужно было притворяться и выдавливать улыбку до боли в щеках. Лесной дом давал ей защиту от суеты и чужих взглядов, от необходимости быть кем-то, кем она не хотела быть. Те редкие вылазки в Трост с отцом длились всего несколько дней, но каждый раз оставляли её опустошённой. Она возвращалась в дом, где стены казались особенно уютными после шума и хаоса города, и пыталась восстановить то спокойствие, которое с таким трудом копила в тишине.       Долго находиться в одиночестве тоже было невыносимо. Ава ловила себя на том, что начинает разговаривать с собакой, которая терпеливо слушала её жалобы и невысказанные мысли. Иногда она усаживалась у крыльца, и шёпотом делилась с собакой своими тревогами. Это было лучше, чем молчание, которое со временем становилось слишком громким.       Однажды размеренная жизнь в глуши рухнула.       Правительство мобилизовывало солдат и беженцев для отвоевания Стены Мария. Год после её падения человечество жило в страхе и неопределённости, но теперь страх сменился отчаянием. Ресурсы стремительно истощались, и вернуть захваченные территории казалось единственным шансом выжить.       Слухи множились с пугающей скоростью. Говорили о призыве добровольцев, о нехватке оружия, о том, как людей планируют использовать, словно расходный материал. Каждый шёпот, каждое упоминание становились для Авы частичкой мозаики, которую она невольно собирала в своей голове.              Прогуливаясь по шумным улицам Троста, что ещё недавно был переполнен беженцами, Ава изо всех сил давила в себе беспокойство. Она часто уходила от отца, когда он приводил её с собой в город. На рынке находила успокоение в коротких разговорах с торговцами или в газетах, вчитываясь в каждый абзац, впитывая каждую новость. Люди говорили о Разведкорпусе. Готовится вылазка.       Она старалась сделать вид, что всё это её не касается. Но каждый раз, когда её взгляд скользил по пустым лицам в толпе, а уши ловили обрывки разговоров, что-то внутри Авы вздрагивало. Лес за окном оставался тихим, хижина скрывала её от мира, а Леви, как всегда, был бесстрастен. Но где-то глубоко в душе поселился червячок беспокойства, который она не могла игнорировать.       Она знала, что Леви, как разведчик, не сможет оставаться в стороне. Это было его долгом. Долг разведчика, солдата. А ей… ей снова суждено было остаться сиротой. И в этот раз полной. И ей негде жить. Одной в лесу? Её уже на пятый день сожрала бы собака от голода.       Ава зажмурила глаза, пытаясь отвязаться от этой мракобесной мысли, которая затаилась в её голове. Леви уходил, а её будущего не было.       Чаще всего Ава сидела на коленях у могилы, склонив голову, пытаясь не смотреть на надгробие. Она чувствовала, как тяжесть этой надписи давит на грудь, и каждый взгляд заставлял ее сердце сжиматься. Беспокойные пальцы сжимали холодную землю, пытаясь хоть как-то прикоснуться к маме, даже если ее тела уже не было. Может, это было и лучше — земля слишком долго скрывала Джию от всех, чтобы снова стать её укрытием. Что-то в этом жесте давало ей ощущение, что она всё-таки рядом, что хотя бы так можно держаться за неё.       Мама хотела, чтобы я боролась.       Но с чем ей бороться? Лишь с собой, со своими слабостями, сомнениями. В её жизни не было никаких врагов, кроме её собственной несогласности с миром, кроме невозможности понять, как жить дальше. А еще, мама просила её быть счастливой. Жить своей жизнью. Ни с одной из её просьб Ава не справилась.       Не всегда могила была местом её самобичевания. Это были те редкие моменты, когда она позволяла себе быть ребёнком, пусть и на мгновение. Вместо того чтобы оплакивать свою утрату, она разговаривала с мамой, как будто та сидела рядом, прислушивалась.       — Ты бы смеялась, если бы видела, как я сегодня чуть не упала в реку, — усмехнулась Ава, вытирая ладонью капли с лица. — Ты бы сказала, что я неуклюжая дура. Но я не упала, так что всё в порядке.       Ава умолчала о том, что слишком далеко ушла от дома и если бы не Куча, которая не отходила от неё, она вполне могла бы заблудиться. Или утонуть в той же реке, потому что не умеет плавать. Маме, даже если она мертва, знать об этом не обязательно.