shackles of freedom

      Больше всего Ава полюбила, когда она приносила пользу. Пользу маме, себе, дому. Близким. Она не знала, был ли Руби достаточно близок, чтобы приписывать его в крошечный список близких. Но никого ближе она не имела.       Никого кроме семьи и своего рыжего друга. И его мама относилась к ней так, словно у неё появился ещё один ребёнок.       Ава чувствовала себя предательницей. Её сердце тяжело сжималось, когда тётя Эмма мягко гладила её волосы или перебирала пряди, заплетая их в замысловатую косичку. Или когда терпеливо учила её правильно стирать и крахмалить белоснежную рубашку, заставляя руки её казаться более неуклюжими, чем они были на самом деле. Или когда они готовили вместе, и даже если Ава неосторожно разрушала маленькую кухню, Эмма не теряла терпения. Терпеливая, кроткая, с мягкими и пухлыми руками, с румяным лицом и блестящими рыжими волосами. Она не была ослепительно красивой, как Джия, но её светлая и простая привлекательность, её доброта привлекали людей В голове проскакивали мысли о том, что она идеальная мать. Оттого Ава и предательница. Потому, что в душу прокралось зловонное сомнение, очерняя её.        Госпожа Эмма, как предпочитала звать её Ава, любила кормить Руби. А где Руби — там и Ава. Он прилип к ней, как опавшие листья прилипают к обуви, а она уже и представить не могла себе дня, когда не видела бы кривозубую улыбку друга. Жгучее солнце прибавило красок ему на лице, он теперь словно весь состоял из веснушек. Они были везде — на кистях рук, на шее, на плечах, напоминая переплетения звезд, далекие созвездия.        — Не забудьте корзину! — вдогонку им крикнула мать Руби, размахивая плетеной корзинкой. Руби ойкнул, развернулся и неловко оступился, расцарапав коленки. Тонкая ткань штанов успела порваться, а Эмма недовольно покачала головой. — И помни, только свежие, яркие, не вялые!       — Да-да, мам, я понял, — нетерпеливо вырвал корзину из рук женщины и побежал обратно к изрядно отдалившейся Аве. — Эй, а подождать?       Варенье из одуванчиков. Ава о таком слышала впервые и пребывала далеко не в восхищении. Мысль, что они будут жрать растения, словно скот, вводила в ступор. А когда она вспоминала, что жрать они собираются красивые цветы, которым место лишь на полянах, куда не ступала бы людская нога — и вовсе протестовала. Но госпожа Эмма горячо и воодушевленно утверждала, что это самое вкусное варенье, что она когда-либо пробовала, и Ава была готова пожертвовать столь красивыми цветами ради неё. А ещё ради её небольшого живота, в котором рос младенец. Первый младенец, которого Ава увидит в своей жизни. Ради столь волнующего момента она даже готова молиться Богиням за его здоровье. А сердце стучало в горле, будто это у неё рождался брат или сестра, а не у Руби. Рыжик же старался быть примерным сыном, надежным братом и достойным человеком. Простыми словами — ещё более нудным, чем он являлся.        Любимая поляна встретила их неожиданностью. Среди ярких желтых цветков белели странные шары, воздушные и лёгкие, словно облака. Их было гораздо больше, чем обычно. Солнечная поляна внезапно преобразилась, наполнившись белым, будто снегом, придавая ей странное, почти зимнее ощущение.        — Ну вот, не успели! Надо было приходить раньше, сейчас мы даже половины корзины не заполним, — Руби рухнул на землю. На его лице расползлась крайне драматичная степень разочарования.       — Куда делись одуванчики? — замешательство в голосе Авы, должно быть, поразило Рыжика до глубины души — его лицо перекосила непонятная эмоция.       — Честное слово, ты словно не из мира сего, — посмотрел на неё, как смотрят на несмышленого ребёнка — снисходительно. Ава почувствовала себя глупой, хотя таковой себя не считала. — Это и есть одуванчики. Они отцвели и превратились в семена. Эти семена разлетятся по округе и в следующем году здесь вырастут новые цветы. Смотри! — он сорвал одну из воздушных шапочек и дунул ей в лицо. Взлетевшие семена, лёгкие, как вата, заполнили воздух, проникая в горло и ноздри. Ава закашлялась, пытаясь избавиться от этого нежеланного облака, хватаясь за нос и вытирая глаза.        — Руби, — хрип, который издала Ава, мало напоминал его имя. Скорее он пробирал до костей так, что по спине пробежали мурашки. — Подонок, — уже более внятно прорычала она, тяжело отплевываясь. — Я тебе эти одуванчики… — но Руби, не дождавшись продолжения, уже скрывался среди кустов и деревьев, оставляя только блеск пяток.        Ава сорвалась с места, сдерживая смех, который вырывался через силу, словно и сама не могла поверить, как легко снова чувствует себя живой. Ветки терзали её локти и щеки, оставляя за собой узкие полоски крови. Ветер играл с её юбкой, запутывая её в ногах, как если бы вся природа решила стать на сторону Руби. Птицы в панике взлетали, а мелкие зверьки исчезали в кустах, едва не сталкиваясь с её ногами. В этот момент Ава почувствовала, как её тело наполняется жизнью. Вдыхая свежий хвойный запах леса, она ощущала, как её щеки пылают от следов царапин, а пятки горят от бешеного бега. В её волосах запутались веточки и листья, а коса, прежде аккуратно заплетенная, теперь была похожа на маленькое птичье гнездо. Слух улавливал Руби далеко впереди, его смех был лёгким и игривым, и она чувствовала себя настолько живой, что хотелось закричать от счастья.       И от облегчения. Потому что она больше не была закопана в земле, не чувствовала себя как заблудшая душа, застрявшая в темных тоннелях. Внезапно перед её глазами всплыл Руби, который стоял по ту сторону неглубокой речки., течение которой вело прямо в их деревню, длинной змеёй извиваясь до самой стены Мария.        — Перепрыгивай! Тут не глубоко, — Ава сомнительно взглянула на речку. — Боишься? — подстегнул Рыжик, и Ава, не сдержавшись, побежала по ледяному потоку, морщась от вида живых рыбок, которые плавниками задевали её щиколотки, и от намокшей юбки, неприятным холодом прилипшей к ногам.        — Куда мы? — этот вопрос стал слишком частым спутником её жизни, ибо Руби заводил её в такие места, о которых — Ава не сомневалась — не знали даже в деревне.       — Здесь должна быть ещё одна полянка с одуванчиками, надеюсь, ещё не отцветшими, — он привычно схватил девочку за руку, будто мог потерять её среди деревьев. — Мама расстроится, — добавил он тихо.        Ава несмело задумалась о том, что было бы, если бы и у неё был брат. Или сестра, с такими же светлыми, но послушными и шелковистыми волосами. С зелеными глазами мамы, с её пухлыми губами и пушистыми ресницами. Ребёнок, что скорее напоминал бы ангела, чем смертного человека. Ава заплетала бы ей косички, учила читать и считать. Быть может, даже отдала бы ей свои любимые сапожки. Всё равно уже скоро станут малы.        А если мама будет любить её сильнее, чем Аву? Ведь она будет намного лучше неё, здоровее и красивее.       Тогда лучше, чтобы был брат. Но брата у неё никак не получалось представить. Каким он был бы? Наверняка защищал бы маму, был бы ей опорой больше, чем сама Ава. У него были бы темные волосы… Вряд ли. Вряд ли у неё вообще будут братья и сестры.        К счастью для Руби, желтых одуванчиков на этой поляне было больше, чем можно было унести. Вместе, слаженно, как два неразлучных спутника, они срывали цветы и складывали их в корзину, смеясь и дыша воздухом, который казался полным свободы. Белые пушинки разлетались, касаясь их лиц, и они отплевывались, кашляя и радуясь тому, как это забавно. В ярких волосах Руби они смотрелись особенно контрастно, как снежинки, случайно попавшие в пламя. Эти белые пушинки понравились ей даже больше ярких цветов. И в них было больше смысла, ведь умирая, они разлетались по округе, подхватываемые ветром, создавая новые цветы, заполняя новые поляны. Красивая смерть. Ава хотела умереть так же, подхватываемая ветром, разлетаясь по воздуху. Жаль, что это было невозможно. Она не была растением, и её смерть не могла быть такой красивой. Она была человеком, и её конец был бы таким же тяжёлым, как и всё, что связано с человеком. Точнее, как человек, которому повезло быть захороненным, иметь свой надгробный камень и людей, что плакали бы по нему хотя бы лет пять.       Но мысли о смерти уже не преследовали её так часто, как раньше. Потому что теперь безумно хотелось жить.       Жить и видеть рождение новых людей, плакать по ушедшим, создать свою семью, большую и шумную. Жить такой жизнью, которая никогда не напоминала бы о городе, что она покинула. Не хотелось даже произносить его название. Хочется забыть, отпустить. Отпустить вину, что она испытывала, когда думала о Нине. Развеять по ветру, как семена одуванчиков.       Ава сорвала одуванчик в честь подруги, в честь Нины — мрачной и странной, но безумно верной девочки. Пушистый зонт разлетелся от дыхания, и Ава незамедлительно взяла следующий. В честь Кола — мальчика, что не умеет врать. Ещё один в честь суровой, моментами страшной женщины, чьи мертвые глаза взирали на неё через окно. Один в честь Изабель, которая очень похожа на Руби, и которая очень хотела звать её сестрёнкой. Один в честь Фарлана, самого доброго человека их города. И один в честь самого города, несчастного и грешного.       Ава держала все эти цветы, разглядывая их, как будто в руках у неё была сама память. Память о тех, кто был, и тех, кто ушёл. Пусть пушистые семена разлетятся, и с каждым из них уйдут те чувства, которые её тяготили. Пусть их останется только белое пространство, чистое и лёгкое. И пусть, когда наступит новый год, она снова сорвёт новые одуванчики и развеет их над полем, чтобы воспоминания о тех, кто был, больше не тяготили её сердце.        — Ты что, решила задуть все одуванчики на этом поле? — Ава вздрогнула от голоса друга, поспешно вытирая внезапные слёзы. Поверхность превратила её в изнеженного ребёнка, что плачет по поводу и без. — Ты плачешь?        — Конечно нет, придурок. Давай я засуну тебе в глаз этот пух и посмотрю на тебя, — Ава пнула его в колено и друг рухнул на траву.       — Эй! — не успел он возмутиться, как Ава тут же рухнула следом. Руби недовольно засопел, пронзая обиженным взглядом до самых костей. Она даже не боялась насекомых, что могли залезть на них, либо ещё хуже — заползти им в ухо. Руби прикрыл уши руками и крепко зажмурился, чтобы не думать об отвратительных насекомых. Или о червяках, что могли извиваться прямо под ними. Так они и лежали, разглядывая облака в небе. — Как думаешь, у меня будет брат или сестра?        — Не знаю, — Ава оглянулась и закатила глаза, когда увидела его зажатые уши. — НЕ ЗНАЮ, — крикнула громче.       — Я всё прекрасно слышу!        — Не сомневаюсь, — иногда Ава бывает до жути раздражающей, невыносимой настолько, что хочется завыть волком. — А ты? — искренне полюбопытствовала она, сверкая глазами. Рождение его брата или сестры воодушевляло её больше, чем его.       — Тоже не знаю. Мама хочет девочку. И даже имя ей выбрала — Алекс. — Ава глядела на него долгое мгновение. Изучала его лицо, вглядывалась вдумчиво, прежде чем внезапно расхохотаться, свернувшись клубком. — Чего? Эй, да что ты ржёшь?       — Сына назвали девчачьим именем, а теперь девочку мужским? — Руби это глубоко задело. Он вскочил с места и схватил Аву за плечи, нависая над ней оскорбленной и злой тучей. Но походил на тучу на столько же, насколько походило бы солнце. На возмущенном лице смешно дёргался веснушчатый нос.        — У меня не девчачье имя! Извинись! — он щекотал её по бокам, но смеялась Ава больше от его имени, чем от слабых попыток пробудить в ней совесть. А через секунду она замерла, схватив его за предплечья и сжимая почти до боли. — Ты…        — Заткнись! — она напряглась, хмуря брови и прислушиваясь. Вдалеке был слышен странный шум, от которого цепенело тело. Ава опрокинула голову и широко раскрыла глаза — увиденное ввело её в ступор.       Птицы пролетали над ними, образуя огромное чёрное облако, которое поглощало всё вокруг, затмевало солнечный свет. Их было слишком много — больше, чем в любые сезоны перелётов. Их тёмные силуэты мерцали в воздухе, как мрак, захватывая пространство и время. В этом было что-то нечеловеческое, что-то, что вытягивало кожу, сковывало мышцы, как натянутую струну. И оба, словно в едином порыве, вскочили с места. Взгляд их был испуганным, а сердца колотились в унисон с беспокойством, которое повисло в воздухе. Тела напряглись, готовые к чему-то худшему, чем просто странный переполох в небе.        — Что это? — Руби съежился, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.       — Кажется, они напуганы? Что-то происходит, — на душе было неспокойно. Подумаешь, перелёт птиц. Но было в них что-то страшное, настолько, что их животный испуг передавался и Аве. — Так ведь не должно быть?        — Нет. Что-то не так. Мама… Мама! — Он резко выскочил вперёд, словно тотчас почувствовал, что время сжалось. Его ноги снесли землю под ним, он был быстрее, чем когда-либо.       — Руби, стой! — Ава побежала за ним, а собранные цветки остались на той поляне.       — Ава, что-то происходит! Видишь, птицы напуганы! Если они перелетают такой густой тучей, значит произошло нечто ужасное! — Руби кричал, срывая горло, но не остановился ни на миг. — Я должен найти маму!        Ава схватила его за руку и вырвалась вперёд, тянула его за собой. Она бегала так быстро, как вообще могли её ноги. Руби старался поспевать за ней, и даже ни разу не споткнулся. Кровь тревожно бурлила в жилах, леденела от ужаса. Непонятного, тягучего ужаса, что на своих крыльях принесли птицы.       Они бежали вдоль речки, терзаемые страхом, а Ава молилась богиням. Молилась Сине, чтобы она защитила их.       В её жилах бурлила не кровь, а страх — такой тягучий, странный, что Ава едва могла дышать. Страх, который они почувствовали от этих птиц, который с каждым её вздохом становился более плотным, невидимым, но реальным. Его тяжесть накрывала, пронзая сердце холодом.        Они вернутся в деревню, и тётя Эмма, смеясь, отругает их за преждевременную панику и назовёт трусишками. Отругает за корзину, что осталась в лесу, и за это странное варенье, которое Ава так хотела попробовать. Но, прорываясь через кусты и теряя ощущение времени, она не могла избавиться от ощущения, что на этом пути уже не будет ничего простого.       Деревня встретила их не тем спокойствием, к которому они привыкли, а истерической паникой. В воздухе висел гул, как в пчелином улье, наполненном тревогой и отчаянием. Дети рыдали, их жалобный, безутешный плач сливался с паническим криком взрослых. Люди седлали коней, на одного коня пытались сесть четыре человека разом. В каждом движении чувствовалась спешка, неумолимое стремление убежать от чего-то, что они не могли объяснить. Ава замерла, не в силах понять, что происходит. В следующее мгновение её ноги, словно по команде, вновь понесли её вперёд — к дому.        Мама. У мамы же сегодня выходной. Она без колебаний выбила дверь, надеясь, что всё это — просто кошмар, из которого они скоро проснутся.        — Мама! Мам, ты где?        В доме матери не было. Почему её всегда не бывает дома?! Хотя бы в такие моменты, хотя бы в свой выходной!       Паника, подкрадываясь со всех сторон, сдавливала грудь. Ава снова выбежала на улицу, пытаясь игнорировать страх, который давил на неё тяжёлым, ледяным камнем. Улица была пуста, дома стояли как безжизненные оболочки. Казалось, вся деревня забыла, что значит быть живой, что значит принадлежать этому миру. Но никто ещё не успел покинуть свои дома.       — Твоей мамы тоже нет? — Руби выскочил из своего дома. Лицо его покраснело от непролитых слез, что он старательно сдерживал в себе.       Его вопрос не нуждался в ответе, они не сговариваясь побежали к толпе, яростно кричащей друг на друга и готовой растоптать своих же. Женщины прижимали детей к груди, те цеплялись за длинные материнские юбки и глушили в них рыдания. Их тела мелко дрожали, а губы шептали молитвы. Среди криков и рыданий Ава случайно выцепила фразу «Стена Мария сломана».       Не поверила. Как так-то? Разве может настолько могучая стена рухнуть внезапно, среди бела дня, без предупреждения? Как такое возможно?       — Руби! Руби ушёл за одуванчиками! — рыдания Эммы терялись в бескрайнем шуме, но Ава уже не могла найти друга в этом океане людей. Крики, паника, бестолковая суета — всё сливалось в один неразборчивый хаос. Гарнизонцы, которых здесь не было никогда, пытались навести порядок, но в их глазах читался тот же ужас, что терзал и жителей деревни. Неужели стена действительно сломана?       Ава проталкивалась сквозь толпу, размахивая локтями, когда её внезапно схватили за рукав.       — Ава! — голос Недда, отца Руби, прорезал шум, и она почувствовала, как его сильные руки сжимают её плечи, притягивая к себе. — Цела?       — Где моя мама?       — Она искала тебя. Только что сорвалась в лес.       — Пустите, я должна пойти к ней.       — Деревня эвакуируется, ты не можешь никуда идти! — Руби вцепился в неё, будто Ава умрёт сейчас прямо на его глазах. Подруга гневно вырвалась из их рук.       — Без мамы я никуда не поеду! Если понадобиться, буду искать её до тех пор, пока титанья челюсть не сомкнется на мне!       — Ты останешься здесь, Ава! — Недд, который всегда был мягким, спокойным, внезапно стал непоколебим. Он схватил её за локоть так крепко, что она ощутила, как его пальцы вонзаются в кожу. — Мы найдём твою маму, а ты останешься здесь! Ясно?       — Но…       — Ясно?!       Ава молчала. В глазах — полное бессилие, а слёзы, словно река, безудержно катились по её щекам. Она вытерла их с яростью, как если бы могла вытереть этот ужас из своей души.       — Ясно! — огрызнулась Ава.       Мужчины беспорядочным рядом побежали в сторону леса, где, предположительно, играли дети. И где Джия искала дочь, надеясь, что найдёт её светлую макушку в толпе подростков.       Милосердная Роза, помоги!       До чего людей доводит страх. Она срывала с них маски и мнимую праведность. И даже самые светлые души сочились желанием жить, что толкало их на необдуманные поступки. Или обдуманные настолько, что заглушали голос совести.       Повозок не было. Все они уехали в Трост с первыми беженцами, успевшими покинуть свои дома, когда тревога еще не была понятна до конца. Те, кто смог бы поехать, уже исчезли, оставив других в ожидании. А ждать обещанную гарнизоном повозку терпения не было. Приоритет, что обычно отдавался женщинам и детям, больше не существовал, и тот, кто мог втиснуться первым, — тот и поехал. А хвалебная мораль и человечность трещали по швам.       Стариков же оставили напоследок, почти как в некой забытой очереди. И хотя по законам нормального мира они были бы среди тех, кто должен был уехать в первую очередь, теперь никто не знал, успеют ли они. Весть о прорыве дошла слишком поздно, и для них времени не было.       Пожилые сидели на земле и, кажется, пили чай. Единственные, кто во всей этой суматохе проявлял удивительное спокойствие.       Даже хиленькие старушки храбрее, чем ты.       Их маленькая деревня теперь казалась непомерно большой, а жителям будто не было конца. Возможно, военных повозок на них не хватит. Колени задрожали, предательски подгибаясь и роняя её на землю.       Перед глазами Авы мелькали картины, которые не давали ей покоя. Дети, не чувствуя ни стыда, ни вины, бросали своих старых родителей, как ненужный багаж. А те, словно зная, что их последний день близок, без слов, без упрёков, целовали их в лоб, впитывая в себя последнюю каплю любви. Человечность в сущности своей вовсе не что-то хорошое и доброе. Слово «человечность» не может быть синонимом к «милосердию» или «гуманности». Оно не означает заботу или сострадание. На самом деле, человечность — это страшное осознание того, что в людях глубоко скрыта жестокость. Это признание того, что каждый человек в какой-то момент своей жизни способен на эгоизм, что любовь часто оказывается лишь маской для более тёмных инстинктов.              Титаны разрушили стену. Вся вера в безопасность внутри стен, в то, что эти высокие и, казалось бы нерушимые, сооружения выстоят ещё сотни, а может и тысячи лет, рухнула вместе с самой стеной. А Подземный город теперь казался самым безопасным местом, и на самом деле действительно был им. Ведь он предназначался именно ради подобного случая. Словно люди заранее знали, что этот день настанет. День, когда Богини разгневаются на людской род и обрушат на них стены, точно свой праведный гнев. Где-то совсем близко люди стирают ноги в кровь, и всё равно становятся кормом для титанов.       В деревне царила паника. Люди, забыв о прошлом, забыв о тех местах, что считались домом, в панике хватали детей и бежали. Скот, последние остатки их земледелия, не были им больше нужны. В Тросте их ждал хоть какой-то шанс выжить, хотя бы передышка в этом кошмаре. Руби, схватив мать за руку, утащил Аву с собой, но она, полная ярости и отчаяния, осталась. Оставшись среди стариков, которые не могли и не хотели бежать, Ава увидела их отчаяние. Некоторые, несмотря на свои годы и слабость, пытались дойти до Троста, но были слишком немощны, чтобы уцелеть. И каждый шаг, который они делали, казался шагом в пустоту — в пустую землю, пустую жизнь.       Мир принадлежит вовсе не людям. Он принадлежит титанам, что зажали их в трёх стенах и держат в страхе целое столетие. Огромным существам, что проглатывают их и даже не давятся. Единственное, что действительно принадлежало людям — наивная вера в безопасность. Но даже этого теперь у них, видимо, не осталось. Хорошо, что Ава пробыла наивной совсем немного. Жизнь, как всегда, не оставила времени для иллюзий, вновь напомнив ей, что мир не имеет ни милосердия, ни жалости. В этом безжалостном, бесконечном движении времени невозможно позволить себе слабину — иначе тебя сотрёт, как врата стены Мария.       И где отец? Разве он не должен спасать людей, разве это не его долг? Так почему он не спасает их? Его вновь нет, и вновь, когда в нём нуждаются больше всего.       Лишь бы он был жив.       Лишь бы вновь посмотрел на неё пустыми глазами и обдал холодом. Ава кинется ему в объятия, даже если он оттолкнёт её в очередной раз. Даже если вновь покинет их после это. Даже если навсегда.       — Ава! — она не знает, сколько прошло времени с тех пор, как она осела на землю и уткнулась носом в колени. Лишь чувствовала горючие слезы и рыдала от безысходности. Но когда она услышала хриплый окрик матери, то ничего на свете уже не имело смысла. Она больно врезалась в маму и что есть силы стиснула её руками. Казалось, что если Ава её отпустит, то она исчезнет, испарится в воздухе. Разлетится по ветру, но ничего после себя не оставит. — Всё хорошо, сейчас приедет повозка и мы уедем отсюда. Спрячемся за стеной Роза.       — Жыль то ты дма, — непонятно пробормотала дочь, крепко сжав дрожащую челюсть. От страха она даже разговаривать разучилась.       — Что?       — Жаль, что ты дома, а не в Тросте. Ты была бы в безопасности. А я спаслась бы с другими д-детьми, — под конец голос подвёл её, а комок в горле стал больше. Глотать было безумно больно, Аве казалось, что в ней целый раскалённый шар или много-много колючек.       — Мы спасёмся вместе, — Джия прижалась губами ко лбу, её слёзы скатывались по лицу Авы, а дрожащее тело опасно кренилось из стороны в сторону.       Весь мир замер в ожидании незавидной участи, ждал, когда земля начнёт дрожать под огромными ногами. Вот-вот появится первый титан, в крах растопчет их дома и проглотит их. Детей, младенцев, стариков и даже крепких мужчин. Аве казалось, что она уже чувствует эту тошнотворную дрожь под ногами. Словно сама земля дрожала от страха.       Но им замирать нельзя. Им нужно бежать, пока ноги не сотрутся, а тело устанет настолько, что поднять собственные руки сил не будет. Даже если сломаются ноги, они должны спастись. Мама должна спастись.       Кажется, они уже слышали предсмертные крики удалённых деревень и городов, тех, кто первым столкнулся с неизбежным. Эти крики, полные боли и страха, постепенно становились всё громче и ближе, как если бы земля сама сотрясалась от этого ужаса. И вот, наконец, они догнали их — стали не просто эхом, а реальной угрозой, которая уже ощущалась в воздухе, в каждом шаге, в каждом вздохе.       — Эй! Залезайте скорее в повозку! Титаны близко! — грубый мужской голос прорвался сквозь пелену отчаяния.       Они сели в тесную повозку с тремя мужчинами и дровами. Дрова больно впивались в тело, но это было сравнимо с щекоткой, стоит только вспомнить о титаньих челюстях.       Мужчины мгновенно бросились в работу, рьяно выбрасывая дрова из повозки. Дрова сыпались на землю, словно скидывая лишний груз, чтобы сэкономить хотя бы мгновение в пути. Все было ясно — они должны убраться как можно дальше, чтобы не стать жертвами того, что неумолимо приближалось.       — Я живу в соседней деревне. До нас весть дошла вовремя и мы успели эвакуироваться. Но я решил поискать людей поблизости, вдруг кто не услышал. Если уж умирать, так с честью! — пробасил мужчина, что назвался Кроггом. И хотя он был в обносках, которые пахнут рыбой, имел очень неаккуратную, почти, что страшную бороду — в Аве он вызывал симпатию.       — До нас весть дошла поздно. А мы ещё и задержались, пока я дочь искала.       — Оно и неудивительно, деревня-то в глуши! — он оглянулся на них и подмигнул единственным глазом. Второй был под повязкой, так что он, скорее всего, лишь моргнул. — Всё путём, кроха!       Но в противовес его словам, сзади мелькнула первая неестественно высокая фигура титана. С далека он казался размером с муравья, однако был выше деревьев. Аву пробрала крупная дрожь. До сих пор в ней жила надежда, что всё это несмешная, крайне отвратительная шутка. Или беспокойный сон после долгого дня, а утром она проснётся в холодном поту, со шквалом спутанных мыслей и разрывающейся от боли головой. Но это абсолютно голое и огромное тело в дали растоптало столь глупую надежду.       А впереди они уже догнали ушедшую толпу их деревни, сильно поредевшую. Их ведь не успели сожрать? Нет же? Титаны ещё не дошли до них. его мать, тихо бормоча себе под нос, всё слабеет, едва успевая шагать за ним. Ава вспомнила, как они с ним бегали по лесу ещё этим утром, с лёгкостью, не зная усталости. Но усталость сделала своё дело, и теперь каждый шаг был тяжким грузом.       Люди вокруг, как и всё это время, были поглощены только одним: выживанием. Но как только в воздухе повис шум их маленькой повозки, настроение в группе сразу изменилось. Все вдруг оживились, с любопытством оглядываясь, словно новая надежда, хоть и слабая, появилась на их пути.       — Эй! Есть среди вас дети? — Крогг вяло прокричал, не обращая внимания на панику вокруг. Он спокойно прикуривал самодельную трубку, будто эта ситуация была не бегством от титанов, а очередной вылазкой в город. — Женщины, в повозку! — его голос оставался спокойным, даже с оттенком усталости.       Руби оглянулся на них и счастливо выдохнул.              Никто не метался за местом, как это обычно бывает в панике. Мужчины молча пропускали своих женщин и детей, одни подталкивая, другие поднимали на руки своих беременных жён или дочерей, и казалось, что в этом мгновении их мораль достигала небывалых высот. Они предпочитали жертвовать собой, но не оставлять семью.       Её взгляд метался, и она пыталась понять, как втиснуться между сидящими женщинами, но те, уже принявшие место в повозке, не желали менять свою жизнь ради двух чужих. Даже если всего несколько часов назад эти жизни были их друзьями, сейчас они уже не значили ничего. Время и обстоятельства, кажется, стирали всё человеческое, что ещё недавно связывало их. Молча, как будто в этот момент их дружба иссякла, они оставались в своих местах, не желая менять ничего. Руби, не выдержав, спрыгнул с кареты, решительно отказываясь ехать без своей матери.        — Мама, сядь в карету! Я мужчина, доберусь на своих двух. А ты защищай, если не себя, то хоть мою сестру! — Руби отчаянно пытался удержать её, но мать, сквозь слёзы и тяжёлое дыхание, стиснув руками свой живот, толкнула его в сторону и шагнула назад.       — Поджимайте! Титаны близко, мать твою! — Крогг, чей терпеливый и хриплый голос, наконец, не выдержал и прорвался сквозь гул паники. Слова его как током пронзили людей, и всё вокруг затрещало. И вот тут, среди тревожного гула, наступила настоящая ярость. Люди, срывая друг с друга остатки человечности, рвались в повозку, толкая чужих женщин с места. Кое-кому удавалось вытолкнуть, но их тут же бросали назад мужья и сыновья.       Джия внезапно соскочила с повозки, её движения были решительными и быстрыми.       — Эмма! Лезь на моё место! — кричала она, игнорируя растерянные взгляды и недовольные возгласы. Ава в ужасе вскочила, её глаза расширились, а сердце вздрогнуло от непонимания.       — Мама! Мам, что ты делаешь?! — крикнула Ава, рванувшись к матери. Но Джия, уже успевшая помочь соседке, с отчаянным взглядом подтолкнула её на место, когда Руби встал перед ними, как стена, наивно надеясь, что его хрупкое тело сможет помешать чудовищной стихии человеческого безумия.       Ава уже почти спрыгнула, готовая броситься к матери, но её схватили за шкирку и с силой оттащили назад.       — Э-э, нет, кроха! Мы выдвигаемся! — грубо прогремел Крогг, резко бросив её на место, больно стукнув головой о край повозки. Лоб отозвался жгучей болью, и вдруг по лицу потекла горячая жидкость. Она инстинктивно подняла руку, почувствовав, как кровь смазывает её кожу, но перед глазами всё равно заплясали тени.       Сквозь этот безумный мир, среди рёва и хаоса, донесся голос матери — далеко и, казалось, не из этого мира.       — Обещай мне! — возможно, она даже всхлипнула — столь неравномерно зазвучал её голос. — Обещай прожить спокойную и счастливую жизнь!       Джия кричала ей вслед уже совсем далеко, и в то же время будто стояла рядом, протягивая ей руки, утягивая Аву в холодную тьму.