shackles of freedom

      Снег растаял полностью. И это было совсем не так красиво, как нафантазировала себе Ава. Это было мерзко и грязно. Снег стекал вместе с грязью, узкие улицы маленькой деревни утопали в лужах. Эти лужи намертво всасывали в себя сапоги и не отпускали. Руби так один сапог оставил, но надеялся вскоре достать его. Глубокие лужи деревни коварны — в них ноги по колено утопали.       Ава старалась. Старалась проявлять интерес к урокам, проявлять уважение к учителям, и даже вполне сносно выполняла домашнюю работу. Мама похвалила и сказала, что гордится ею. Но больше всех радовался и гордился только Руби. У него забавно дергались уши, когда он рассказывал о перспективах, которые давали знания. Он был большим фантазером, чем она сама.       Весна не всегда бывает такой светлой и радостной, как вскоре поняла Ава. Даже столь ясное время года накрывает густой мрак, тягучий и тёмный. А имя этому мраку — Смерть.       Вот уж кто точно не был милосердным, так это Смерть. В самый неподходящий момент она могла забрать душу, словно только этого и ждала. Ждала, когда настанет то самое отчаянное, внезапное время, чтобы утопить в сжигающей боли.       Их учительница, Ханна, свалилась наземь, когда офицер разведки принес им в деревню скорбную весть. И вручил зелёный плащ, который уже не развевался. Дрожащими пальцами сунул в руки немолодой женщины маленький сверток — единственное, что осталось от её сына. Тогда Ава впервые облачилась в скорбное черное. Вся деревня облачилась в черное, ведь погиб последний и самый молодой их разведчик.       — Мой сын, мой милый мальчик! Он отдал своё хрупкое сердце человечеству, а всё, что это человечество сумело — принести мне его палец! — учительница вырывала себе волосы на голове, кричала, надрывая горло и рыдала.        Рыдала так, что Ава никогда не забудет горе и тоску, что впитывала в себя земля вместе с солеными слезами. Впервые она видела то убивающее чувство, что люди называли материнским горем. И живо представила свою мать, так же рыдающую на коленях, зарываясь пальцами в землю и в кровь ломая ногти. Горло отчего-то запершило, словно в него влили кипяток, подкатил большой и болезненный комок. Она оглянулась на своих одноклассников, что глотали собственные сопли и пытались заглушить всхлипы. Внезапно и у неё самой щеки намокли от слез, словно потеряла кого-то близкого. Какое же мерзкое мероприятие эти похороны.       Руби вцепился в её руку, и Ава с удивлением заметила, как мелко дрожали его пальцы. Он мужественно сдерживал слезы, поджав губы в тонкую полосу и кусая щеки изнутри.       — Да упокоют Богини его душу, — жители неловко хлопали скорбящую мать по спине, не зная, как выразить соболезнования. А за спиной шептали:       — Смертники эти разведчики, все поголовно.       Лицемерно. Столь колюче двулично сталось на этих похоронах, от того и горько. Мать Руби подтолкнула её и нескольних детей вперед, прямо в пасть коварно оскалившегося горя.       И смерть, и отвратительное горе сейчас казались живыми и вполне осязаемыми. Словно сидели среди них и смеялись, довольно протирая липкие и длинные пальцы.       — Смелее, — мать Руби подтолкнула их класс ближе, погладив каждого по голове. Будто смахивая тяжелые мысли, своим весом раздавливающие их мозги в лепешку.       Рыжик вглянул на мать, кивнул и потянул Аву за собой. Так умоляюще тянул, точно свалится с ног так же, как госпожа Ханна, если Ава отпустит его. Она в ответ сжала поддрагивающие пальцы, с которых холодными каплями стекал пот. Мерзко. И почему-то жалко. Страх ли охватил его?       — Соболезнуем, госпожа Ханна, — первым решился Руби, неловко отводя глаза.       За ним нестройным хором повторили детские голоса. А Ава не смогла. Казалось, что стоит ей открыть рот, как она тут же присоединится к плачущей матери. Ей мертвый разведчик был никем, так почему хочется зарыдать в голос? Почему не смогла выдавить из себя хоть каплю соленой жидкости, когда под её окном лежал труп её же друга?       Как же паршиво.       Ава не нашлась, что ей сказать. Внезапным порывом потянулась к руке своей учительницы и сжала так крепко, как мгновения назад Руби сжимал её ладони. Надеялась, что та поймёт и без слов, что не придётся лить из себя прерывистые слова наравне со слезами. Госпожа Ханна удивленно оглянулась на неё, замолчала на секунду, глупо оглядывая их скрепленные руки. Тогда Ава и увидела в её опухших и раскрасневших глазах — она поняла.       Ава громко выдохнула, словно сбросила с себя целую гору тяжестей. Скинула с себя чужую боль, которая и её хотела утянуть за собой.       Когда умер Кай, такого не было. Когда умер Кол, когда застывшие глаза бабушки Нины смотрели на неё с вызывом, комка в горле не было. И ребра не уменьшались в размерах, стискивая сердце. Глаза не лопались, ручьем выталкивая слезы. Ничего не было.       А сейчас она чувствовала себя так, будто умер её родич. Настолько близкий человек, что слезы не хотели высыхать.       Рыжик вёл её через лес, ловко перепрыгивая коряги и пачкая свою обувь в грязи. Трава уже украсила землю зеленью, деревья снова надевали на себя листья. Фруктовые деревья цвели, пахли так, словно на землю внезапно спустился Рай. Насекомые повылезали из всех щелей — тёплое солнце пробудило их ото сна.       — Скажи честно, Руби, — пробормотала Ава, когда за десять минут прыжков по лесу они так и не добрались до назначенного места. Нос противно шмыгал, напоминая о недавней слабости. — Я тебе так сильно надоела, что ты решил убить меня в лесу? Или скормить волкам?       Руби споткнулся, прокатился по грязи и ударился головой о дерево. В этом определенно не было её вины. Взор его застилала пелена слёз, такая же, как у неё.       — Что?! Почему у тебя такие мрачные мысли? — возмутился он, потирая ушибленный затылок. — Весна же! Где солнечная улыбка, радость? — в ответ Ава злобно оскалилась. Рыжий закатил глаза и ухватился за протянутую руку.       — Ты уже шутки перестал понимать, — Руби споткнулся во второй раз.       — Ты? Шутишь? — он согнулся пополам и расхохотался. Так фальшиво, что Ава зло пнула его в ногу, но он лишь отмахнулся и вытер несуществующие слёзы. Шут. — Боги, когда стены падут? И кто вообще шутит с таким лицом?       — Хорош языком трепать, — подруга толкнула его в плечо, право хотела отбросить на несколько метров. Руби не удивился бы, отлети он к самым верхушкам деревьев — силы в Аве было на десять человек. — Куда ты меня ведёшь?       — Мы уже пришли, — Руби резко притянул её за запястье и вывел в открытое поле. — К слову, в нашей местности волки не водятся.       Словно солнце опустилось на землю, поцеловало его своими обжигающими лучами. Много-много небесных светил укрывали поляну, что зелень терялась в желтизне цветов.       — Что это?       — Одуванчики, — Руби гордо выпятил грудь и похлопал по ней. Ава фыркнула. — В этот месяц их особенно много. Из них обычно девчонки венки плетут.       Красиво. Красивее всех звезд, что она насчитала; всех цветов, что росли в деревне; всех бабочек, которые она сумела поймать.       Ава прошлась по краю поляны, притронулась руками к цветам и восхищенно выдохнула. Зашла глубже, пригладила лепестки и села в самом сердце желтого поля.       Жаль. Жаль, что люди в Подземном городе не видят всей красоты, что таит в себе поверхность. Словно их специально прятали в недрах земли. Недостойные красоты этого мира, не заслужившие столь щедрую милость грешники. Там ведь даже сорняки не растут.       Жаль, что Нина этого не видит.       Будь у Авы возможность, она бы сорвала эти цветы и вручила бы каждому жителю Подземного города. Чтобы они знали, что мир не настолько сер. Что он красив, необыкновенен. И что они, выродки подземелья, не заслужили даже капли всех этих чудес. Отвратно.       Она не понимает, почему чувствует вину за то, что находится наверху, а все остальные под землёй. Словно Ава сама собственноручно засунула их туда. Но мерзкие тиски вины не отпускали. Нина вцепилась в неё своими длинными пальцами.       Прости меня, Нина.       Ава откинулась на мокрую траву, взор на небо укрыли цветы. Вот бы маме показать. Ведь цветы такие же красивые, как она. Нежные, бархатные, самого яркого и насыщенного цвета на свете.       — С десятилетием, — поздравил Руби тихо, словно опасаясь расстроить её.       — Спасибо.       — Это не стыдно плакать.       — Что? — Ава оглянулась, поспешно вытирая слезы, что продолжали литься ручьем. Что за пакость такая?!       — На похоронах всегда так. Горе столь большое, что скорбящие не выдерживают, оно в них просто не вмещается. Вот и распространяется на всех, бьёт под дых, чтобы насытиться людскими слезами.       — Да уж, — Ава растерла нос, некультурно вытирая сопли о рукав кофты. — У тебя руки дрожали, — неожиданно вспомнила она и тут же неловко поджала губы. Это был отвратительный ход — ударить человека по слабости, чтобы скрыть собственную.       Руби зарделся, покраснел так, что сливался с собственными волосами. А на глазах мальчика вновь выступили слезы, которые он предпочел не трогать. По спине Авы пробежали резкие мурашки, столь уязвленным выглядел её новоявленный друг.       — Забудь.       — Нет-нет! Всё в порядке, — он громко шмыгнул, прямо как девчонки на тех похоронах, и Ава вновь вернулась в то ужасное место полное надгробий и горя. Место, где земля пропитана слезами скорбящих и кровью умерших. — Мой дед был разведчиком. Умер три года назад, просто вспомнил вдруг.       — Ясно.       — А ты? Почему плакала?       Действительно, почему? Материнское горе ударило в голову?       Вспомнила вдруг, что и мой отец выходит за стены.       Точно. Отец такой же самоубийца, как и все разведчики. И в любой момент станет титаньим кормом, что даже пальца не останется. Как с тем умершим разведчиком. Смерть была настолько близка к отцу, что цеплялась костлявыми пальцами за его плащ, готовая в нужный ей момент потянуть зелёную ткань и прибрать в свои руки, стиснуть в своих ледяных объятиях. Грядет день, а на пороге их дома будет стоять Эрвин Смит, выражая соболезнование. Естественно, если соизволить почтить память сослуживца. Подопечного. А может и друга?       Кем считал её отца глава Разведывательного отряда? Очередным пушечным мясом? Человеком, который в один из дней посвятит своё сердце человечеству? Как, если он даже не может посвятить своё каменное сердце собственной семье?       Помогут ли ему Богини, спасут ли от кровавых лап Смерти?              Заплачет ли Ава, если отец вдруг умрёт?       — Мой отец разведчик, — так ужасно хрипло прозвучал голос Авы, что она даже растерялась. Точно ли она это сказала?       А Руби посмотрел по-особенному грустно.       Тогда Ава и поняла, как сильно ненавидит похороны. Они вскрывают душу скальпелем, готовые засунуть туда свои ледяные конечности и достать самые сокровенные тайны и страхи. Раскрыть твои слабости, чтобы все видели, насколько ты никчемен.       Именины на поверхности, к сожалению, ничем не отличались от именин в Подземном городе. Мама так же отсыпается в свой выходной, а Ава так же бродит по местности от скуки. Оставленные отцом деньги пылятся в шкафу, а ненужное платье от матери в качестве подарка даже не хотелось открывать. Но расстраивать маму было самым страшным грехом, поэтому его пришлось примерить.       Красивое. И совершенно не такое, какие обычно любит выбирать мама. Белое, с прямым воротником, длинными рукавами и без рюш. Льняное, прикрывающие голени, с тонким ремешком на талии. Самое обыкновенное, неброское и, самое главное, носибельное.       — Что бы ты хотела на именины? — в неожиданно спрашивает Руби, боясь, что она пошлёт его. Это было обыденно.       Руби считал её странной. Грубая до неприличия, замкнутая и угрюмая, она будто жила в своём отдельном мире. Её лень казалась бесконечной — Ава могла спать целыми сутками, а затем внезапно исчезнуть на несколько дней, возвращаясь с опухшими, покрасневшими глазами. Её худые руки с тонкими кистями обманывали — в них скрывалась невероятная сила. И выносливости в Аве было больше, чем он когда-либо видел у кого-либо.       — Зачем тебе? — не послала. Руби улыбнулся уголком губ и присел рядом с ней.       — Интересно, — трава была мокрой и холодной. Как Ава на ней лежит? Он брезгливо встряхнул руки и присел на корточки. — Я, например, хочу торт. Тот, который в Тросте продают. А ты?       — Ты мне спать мешаешь, — она прикрыла глаза рукой, громко зевнула и перевернулась на бок. Уткнулась носом в землю и глубоко вдохнула — приятно. — Сережки, — всё же ответила Ава, зарываясь пальцами в траву. — Маленькие, которые не цеплялись бы за волосы. И за которые нельзя потянуть.       Ава всегда интуитивно тяготела к безопасности. В школе её место неизменно было у окна — тихий угол, из которого можно всё видеть и быстро сориентироваться, если понадобится. Обувь выбиралась исключительно удобной, без шнурков, как будто каждая секунда могла иметь решающее значение. Даже серёжки она подбирала не по красоте, а по практичности: маленькие, незаметные, чтобы не мешали в драке. Руби каждый раз недоумевал: с кем, по её мнению, ей придётся сражаться? С другими девчонками? Или она всерьёз готовилась встретить на улице угрозу, о которой он и представить себе не мог?       С кем бы Ава ни собиралась сцепиться в драке, Руби не собирался этого допустить. Мужчина он или кто? Не позволит он девчонке марать руки, пока рядом есть кто-то из мужского пола. Но, словно назло, Ава сама всегда рвалась к работе — потаскать дрова, искупаться в грязи во время полевых дел. И почти всегда выходило так, что её усилия оказывались успешнее.       Руби не мог этого понять, но и отрицать было невозможно: сорняки в её руках исчезали без остатка, корни вычищены до последнего; тяжёлые мешки она носила так, будто несла корзину с яблоками, а не что-то увесистое. Когда Руби пробовал сделать то же самое, его колени тряслись, и спина едва не ломалась. Ава же словно не замечала веса, прямоходящая, с отсутствующим выражением лица. Да и вся она была не похожей на них.       Пожалуй, именно Руби первым научил её быть девчонкой — заплетать волосы в аккуратные косы, потому что её неряшливый хвост смотрелся смешно и нелепо. Носить юбки вместо мужских брюк, потому что "так положено", а штаны, по его словам, приличествовали мужчинам, но уж точно не ей. Женщин в военной форме вообще мало кто любил, ведь их вид слишком часто притягивал взгляды. Их достижения замалчивались, а трудовые подвиги игнорировались, как если бы они не существовали вовсе.       Руби терпеливо учил её следить за речью. Ведь Ава, едва открывая рот, умудрялась материться так, что даже сапожник Дин краснел бы. Хотя, если подумать, у Дина на это были свои причины — он потерял четыре пальца, и жизнь ему от этого явно не стала легче. Ава, вроде, имела все пальцы на ногах и руках.       А зачем ему это? Возможно потому, что Ава свежий глоток воздуха в их запылившейся деревне? Новое блюдо на их скромном застолье. И ещё потому, что она была прямолинейной, иногда чересчур.

***

      Ава любила стены. Любила стены, что окружали их плотным кругом и укрывали от всего мира. Высокие стены, что стискивали их сердца и душили в тесноте, были для неё настоящим чудом. Ведь кто смог построить столь великое сооружение, нерушимое и непроходимое?       Говорят, стены воздвигли сами Богини. Милостью своей они даровали человечеству спасение, защитив от титанов.       — Возносите молитвы щедрой Марии, ибо её дары наполнят ваши столы. Просите милости у доброй Розы, она услышит ваши просьбы. Взывайте к гордой Сине, она станет вашим щитом, — с благоговением повторял пастор, каждый раз приезжая в их деревню по выходным. Его голос был полон священной убеждённости. — Покайтесь в грехах своих, ибо грешен каждый. Не навлекайте гнев Богинь.       Не было в этих стенах ничего святого. Богини, если и существовали, давно отвернулись от человечества. Все невообразимое, что скрывалось за величественными камнями, было порождением людских рук, людской боли и труда. Ведь разве Мария вспахивает поля, чтобы накормить голодных? Разве Роза, измотанная до предела, лечит раненых и больных? И разве Сина вступает в бой с несправедливостью?       Всё это делают они — простые смертные. Неправильно это — отдавать свои заслуги несуществующим божествам, словно человек не заслуживает благодарности за собственные подвиги.       Руби не понимал, что такого особенного она нашла в стенах. Но искренне проникся восхищением в её глазах, когда она высоко задрав голову любовалась холодным бетоном. И сворачивала шею, пока стена не осталась далеко за спиной.       Трост шумный город. Город-кармашек был сердцем торговли, на рынке торговали всем, чем только можно. Всем, что не было запрещено.       Трост похож на Подземный город своими улицами и домами. Только здесь люди не голодали, они упитанные и здоровые, с ярким румянцем на лице. Руби, в отличии от Авы, не вертел головой и не глазел на других. А его мама уверенно вела их к… Церкви. Молиться жестоким и надменным Богиням. Где они были, когда жители подземелья молились им днями и ночами? Или они находились так глубоко, что их мольбы не слышали? Или они действительно были грешниками, от которых отреклись даже добрые Богини? Где была Роза, когда Кай захлебнулся в собственных жидкостях? Где была Мария, когда Кол умер из-за голода собаки? Где была Сина, когда Ава убивала человека? Ава брезгливо поморщилась и затормозила. Зачем молиться слепым и глухим божествам, когда можно всё сделать самому? Дёрнула рыжего за руки и зашептала:       — Пока вы будете стирать колени в молитве, я лучше схожу на рынок. Меня мама встретит.       Но Руби запротестовал и крепко схватил её за руки.       — Одна? Нельзя одной ходить по рынку, особенно в таких людных местах. Вдруг деньги украдут, а ещё хуже тебя саму?       Мать Руби всё же смиловалась и отцепила сына от Авы. Эмма положила руки ей на плечи и доверительно взглянула в глаза.       — Ты можешь подождать нас на рынке, а мы помолимся. Только не потеряйся, — спрятала рыжие локоны под платком и подтолкнула Руби к церкви. А в глазах друга Ава видела нежелание и протест. Должно быть сложно, когда мать верующая, а тебе наплевать на девиц божественных. Аве было легче, её мама никогда не молилась.       Жители Троста похожи на муравьев. Таскали что-то на спине, нескончаемым потоком заполоняли улицы. Кто-то на кого-то кричал, толкались. Дети, не поделившие между собой игрушку, истошно плакали. Чем они отличались от людей Подземного Города? Тем, что им посчастливилось родиться на поверхности. Тем, что их Богини слышали их. Слышали и благоволили.       Стены здесь были повсюду. Огромные, величественные, они разрывали горизонт, превращая мир в замкнутую клетку. Гарнизонцы выделялись среди других — эмблема в виде изящной розы на их спинах бросалась в глаза. Их неспешные шаги отдавались глухим звуком по каменной мостовой, тяжёлые УПМ висели на боках, делая их походку тяжеловесной и неуклюжей. Интересно, каково это — бегать в таких устройствах? Непросто, наверное. Но зато на них можно летать, и это казалось Аве куда более заманчивым, чем обычная пробежка.       Приталенные куртки, тесно облегавшие их тела, вызывали недоумение. Как они в них двигаются? Как поднимают руки или сгибают локти? Эти наряды казались ей не столько символом военной дисциплины, сколько неудобной формальностью.       Среди «роз» мелькали другие символы — «крылья свободы». Разведчики. Без УПМ, но в своих привычных служебных куртках. Их шаги были более уверенными, почти непринуждёнными. Смертники, думала Ава, глядя на них. Все до единого. Каждый из них уже успел бросить вызов неизбежному, и этот вызов, казалось, стоял в их походке, в их взглядах, в самой манере держаться.       Солнце стояло в зените. Единственная зелёная крыша в городе возвышалась над остальными зданиями — больница. Мама работает где-то там, в унизительной форме уборщицы, протирающая за другими грязь.       Потерпи, мама.       Но то в другое время, ибо сейчас мама крепко стискивает её пальцы и ведёт по тесным улицам города. А вперди мелькает яркий рынок, который будто собрал весь город в себе, столь много людей там было.       Ава никогда не видела подобное обилие товара. В Подземном городе торговцев на рынке лишь около десятка, со скудным набором для выживания и парой-тройкой ценных вещей. Впервые она слышит, как люди кричат в полный голос, отчаянно торгуясь и сбивая цены. В ответ им кричат не менее громко, эмоционально размахивая руками и смешно корча рожи. Это даже весело. На лице девочки расползлась улыбка.       Вот она и теряется среди наземных людей, одетая в их чистую одежду и выглядещая такой же здоровой, как и они. В своих оберегаемых красных сапожках, в новеньком белом платье и в красном плаще, обидно напоминающий зеленый символ свободы разведчиков. И на рынок она ступает вовсе не для того, чтобы украсть. В карманах мамы приятно звенят монетки.       “Её девятые именины пришлись на очень неспокойное для Подземного города время. Полицейские устраивали чистку, уводили преступников и приводили новых. А молящихся им на коленях женщин грубо отталкивали от себя и пинали. Бравые полицейские, которых на поверхности так любили, превращались в настоящих уродов без чести и морали. Беззаконье их города кружила всем мозги и утягивало на самое дно мнимой человечности. Возможно, поэтому Подземному городу требовалась чистка — чтобы унести в крах разрушенных людей, у которых вместо души лишь тлеющий пепел, и привести новых. Быть может, чтобы они принесли с собой хоть каплю добра с поверхности. А скорее всего для того, чтобы растоптать их оставшуюся надежду и вырвать то самое добро с корнем прямо из сердца.       Кол шагал с уверенностью в своей безопасности, вёл их к сердцу города. Рогатые кони мелькали перед ними чаще, чем сами жители. А торговцы, пользуясь отсутствием воришек и прочих преступников, привозили новые товары. Нина сгорбилась, скрыла бледное лицо за волосами, но крепко сжимала руку Авы в своей.       — Ну и куда ты нас ведёшь? — Ава пнула мелкий камушек в сторону Кола, и удачно попала тому в затылок. Он зашипел, но бросаться камнями в ответ не решился — не дай Боги попадёт в Нину! Она же его в жизни не простит.       — Праздновать твои именины конечно же!       — Неужели? И как? — Нина заинтересованно просунулась между ними, отпустив руку Авы и оставляя на её запястьях красные следы своих длинных пальцев. Ава уже привычным движением встряхнула онемевшую руку. Отчего-то ей не хотелось вырываться из вспотевших ладоней соседки, было в этом что-то приятное.       — Видите вон того торговца? — кривым пальцем Кол указал на низковатого мужчину, с густыми усами и жидкими волосами. — Он сегодня продает свежую картошку. Идиот надеется всучить их рогатым, как будто им нужны подземные отходы.       — И как это связано со мной? — Ава передернула плечами, когда пересеклась взглядом с торговцем. Тот пригрозил ей пальцем и провел четкую горизонтальную по шее.       — Сегодня мы будем делать из тебя настоящего подземного ребенка! — торжественно вскинул руками мальчик.       — Что за фигня, Кол? — огрызнулась Ава, отмахиваясь от его грязных рук.       — Ты ведь никогда не крала еду. А каждое уважающее себя чадо Подземного города должно добывать себе еду. Это тебе повезло — у тебя мать есть, хоть и шлюшка.       — Эй, Кол, ты у меня доболтаешься сейчас, — схватила мальчика за шею, словно у неё хватило бы силенок задушить его. Или смелости. Но Кол всё равно затрясся в страхе, зажмурился и пролепетал, словно младенец:       — Прости-прости. Понял, молчу, как труп!       Ава оттряхнула руки, точно испачкалась в самой отвратительной грязи их города. Кол отпрянул от неё на несколько шагов и сгорбился, откашливаясь и отплевываясь. Посмотрел на неё из-под бровей, да так злобно, словно она убила его. Не убила же. Нина дернула его за уши и выпрямила, прямо как солдата с единорогом.       Аву всегда задевало, когда смеялись над её матерью. Не потому, что она стыдилась мамы. Нет, как можно-то! А потому, что столь тяжелый труд её мамы обесценивали. Будто она могла зарабатывать по другому, в их-то городе. Либо в пабе работаешь за гроши и всё равно торгуешь телом, либо занимаешься чем-то полезным, как целительство или шитьё одежды. Но мама не умела делать ни то, ни другое. Всё, что у неё было — красивое личико и изворотливый ум.       — Так вот, если мы отсрочили моё убийство, перехожу к плану. Нам нужно украсть у него картошку!       — И для чего? — скептично спросила Нина, присев на корточки прямо по середине улицы.       — Для того, чтобы Ава научилась воровать.       — Дурак ты, Кол. Обсуждаешь такие вещи прямо в центре города, да ещё и орёшь, — мальчик обиженно посмотрел на Нину и нахмурился. — Ты просто трусишь воровать один, поскольку эти рогатые завелись здесь, как тараканы. И боишься, что поведут тебя на виселицу, как твоего деда. Но голод совсем не милосерден, сводит у тебя желудок и колени дрожат.       — Чего? Ничего подобного, — Кол никогда не лгал. Не потому, что был образцом честности, а потому, что попросту не умел этого делать. Вот и сейчас его голос дрожал, как у плаксивого ребенка, глаза бегали по кругу.       — Но за обычное воровство не убивают, — неожиданно решительно сказала Ава, присев рядом с Ниной. — Так что нам делать?       Ей внезапно стало жаль мальчика. Друга ли? Ему, чтобы утолить голод хоть на несколько минут, приходилось рисковать своим здоровьем, а иногда и жизнью. А ей всего-то нужно попросить маму.       Если Ава научиться хотя бы воровать, маме не придётся работать. И её больше не будут унижать.        — Серьезно?! — Кол едва не подпрыгнул от радости, взволнованно переступая с ноги на ногу.       — Учи давай, учитель, — Ава дернула его за полы рубашки.       И всего через пару минут она крепко прижимала к груди ничтожных три картофеля. До отказа ног бежала от сына торговца, который был удивительно высоким, имея такого низкого отца. В ушах звенела кровь, а в душе поднималась непонятная радость и безумное веселье.       — С боевым крещением, подруга!»       — Не привычно, не так ли? — удивила её мама своим вопросом.       — Слишком… Шумно, — у Авы резко передернулись плечи, точно кто-то схватил холодными и скользкими пальцами. — И людно. Как в муравейнике.       — Точно. Как в муравейнике, — глухо повторила за дочерью Джия. Как в муравейнике, что под землёй, что над землёй.       От разведчиков смердило смертью. Этот запах был таким густым, что казалось, он просачивается в каждую пору, заполняет лёгкие, тянет вниз, как липкая трясина отчаяния. Зелёные плащи, символ свободы, развевались в такт их шагам, но Ава видела в них не гордость, а груз душ, павших на поле боя. Эти души казались неупокоенными, застывшими в вечной тени, их смерти — напрасными, бесполезными, как сухой лист на ветру.       Она впервые ощутила этот запах, когда в деревню вкатился отец, принёсший с собой весть. Его взгляд, стальной, твёрдый, не дрогнул, даже глядя прямо в побледневшее лицо госпожи Ханны. Но руки его выдавали: они дрожали, как осенние листья под ветром.       Леви унесся прочь, подальше от деревни, полой своего плаща сметая остатки тишины. Зелёная ткань трепетала на ветру, словно крылья, окрававленные и тяжёлые. Его крылья свободы, как и у всех разведчиков, казались ей не символом надежды, а знамением гибели.       Вечерняя повозка тихо скрипела, везя их обратно в деревню. Мама, утомлённая дневными хлопотами, задремала, откинув голову назад. Каждый толчок заставлял её голову стукаться о жёсткий край повозки, но она лишь машинально прикрывалась рукой, сонно сопя. Ава сидела рядом с Руби, плечом к плечу, провожая взглядом постепенно исчезающие вдали стены. Их громада растворялась в сумерках, оставляя после себя лишь серый силуэт.       — Эй, любительница холодного камня, — раздался насмешливый голос Руби. Он лёгким движением ткнул её в бок, но тут же получил в ответ локтем под рёбра.       — Эй, любитель божественных дур, — парировала она с притворной серьёзностью, но взгляд её остался направлен в горизонт. — Чего тебе?       — Держи, — произнёс он, сунув ей в руки небольшой мешочек. Ава нахмурилась, настороженно глядя на шершавую ткань, словно в ней скрывался секрет.       — Что это? — спросила она, едва заметно приподняв бровь.       — Подарок. На твои прошедшие именины.       — Мешок? — удивлённо протянула она, разглядывая ткань.       — Ты совсем глупая, да? Открой его!       Ава медленно развязала узелок. Из мешка выкатилась пара жёлтых бусин. Она взяла их в руки, словно боясь повредить. Серьги — маленькие, почти невесомые. Настолько аккуратные, что их можно было не заметить, и при этом идеальные: без острых краёв, лёгкие, такие, что точно не зацепятся за волосы и одежду.       — Хотел взять чёрные, но подумал, их и так не видно будет, — смущённо пробормотал Руби, нервно почесывая затылок. — А тебе, вроде, нравятся одуванчики.       Ава не ответила. Она молча сжала его руку, крепко, до хруста, словно пытаясь передать всю бурю эмоций, которые переполняли её. Другой рукой она прижимала к себе маленькие серьги. Её глаза, подсвеченные мягким закатным светом, блестели, и Руби, опустив взгляд, почувствовал, как его лицо заливает смущение.       Так вот какая она — дружба. Она тёплая, искренняя и осязаемая, как этот миг. Это ли не знак того, что она действительно стала частью их мира?       — Спасибо, Руби, — тихо, но с какой-то особой теплотой прошептала Ава.