Семья

Лишь самые великие из нас способны выбирать ошейники.

Pyrokinesis, Зависимость©

Следующие дни Шулейман задавался вопросами, которые породил разговор с Томом. «Действительно ли нужно, чтобы Кристина поправилась?», «Кому это нужно?», «Не станет ли хуже?». Известно кому нужно – Терри. Лишь ради него Оскар задался целью Кристину вытащить из её небытия – и немного из уважения к самой Кристине как к маме Терри, никакой иной роли кроме материнской она в его восприятии не играла. Последний вопрос – «не станет ли хуже?» - имел двузначный ответ. Терри может снова обрести любимую маму, а может получить ту, которая сломает ему жизнь. Оскар не мог предугадать, как повернётся жизнь, и никак не сможет оградить Терри от всего, быть с ним каждую секунду, когда он будет с мамой, Кристина может делать что-то неуловимое, полутонами, что тем не менее будет оставлять на психике Терри разрушительный отпечаток. В одном он был согласен с Томом: Кристина уже никогда не будет прежней, однажды сломавшийся человек никогда не вернётся в исходное состояние, и никто никогда, включая её саму, не сможет с уверенностью сказать, чего от неё ждать. Суровая реальность психиатрии. Можно пережить, победить онкологию и продолжать жить, будто не смотрел в лицо смерти, но психические заболевания никогда не проходят бесследно, они затрагивают человека глубже, чем любая, даже самая страшная физическая болезнь, и меняют самую личность. Ещё один вопрос немного из другой плоскости. Сможет ли он, Оскар, жить с тем, что мог – мог бы хотя бы попытаться – помочь Кристине и вернуть Терри маму, но ничего не сделал? Опять этот вопрос. Шулейман мог ничего не выдумывать, чтобы помочь Кристине, мог даже распорядиться, чтобы её лечили так, чтобы она никогда не поправилась, чтобы защитить Терри от беды, которую выздоровевшая больная мама может ему принести, но поймёт ли его когда-нибудь Терри? Увидит ли его действия благими? Вопреки уговору с Томом Оскар не планировал молчать всю жизнь, когда-нибудь он обязательно расскажет Терри всё. Постепенно. Тогда, когда он будет взрослее и сможет его понять. Поскольку Том прав – правда всегда находит путь, чтобы перестать быть тайной, Оскар и сам это понимал. Все тайны, которые люди пытаются сохранять всеми силами, рано или поздно бьют ножами в спину, такова истина жизни. Он имел не удовольствие, но ценный опыт убедиться в этом на собственном примере и на примере Тома. В ходе размышлений Шулейман пришёл к тому, что уже и так решил. Никаких больше экспериментов на грани над Кристиной. Но пусть медики под своим наблюдением вводят в её терапию стимуляторы, по чуть-чуть, чтобы не провоцировать эффект как от тех таблеток, чтобы её организм принял маленькие дозы, прежде чем их начнут повышать. Интересно, что же за недуг её сразил? По симптомам похоже на глубокую клиническую депрессию. Так и один из лечащих докторов Кристины сказал недавно. Но это не депрессия, поскольку ни одно лекарство от оной не помогало. Шулейман не мог назвать болезнь Кристины. Весь скоп высококлассных специалистов тоже, случай Кристины подходил под ряд заболеваний, но ни одним из них не являлся, поскольку ни один протокол лечения не давал прогрессивных результатов. Её максимум – самостоятельно передвигаться и частично за собой ухаживать. Большего медики за несколько лет не смогли добиться. Состояние Кристины словно останавливалось в этой точке, и дальше его ничего не могло сдвинуть, возможен был лишь регресс. В её медицинской карте стоял диагноз: «Смешанное психическое заболевание…». Без многоточия, конечно, далее шли пояснения о преобладании апатичной формы, суицидальных наклонностях и так далее. Всего лишь полторы строчки – длинный диагноз – перечеркнул жизнь молодой женщины. - Дура ты, - сказал Оскар свежей фотографии Кристины на экране, прикреплённой к отчёту из клиники. – Том в четырнадцать лет несколько недель провёл похищенным в подвале, его насиловали так, что едва не выпотрошили, он был без еды и воды, его заживо ели крысы. Да, он тронулся умом, но живёт же, причём счастливо. А у тебя что? Трагическая история любви, - покривлялся он с едким пренебрежением. – Джерри бы тебя продал с потрохами, как только ему бы это стало выгодно, а ты из-за него убить себя хотела и восстановиться никак не можешь. У тебя, между прочим, ребёнок, у тебя вся жизнь впереди, а ты? Дура. Сейчас, когда Шулейман глубоко погрузился в ситуацию Кристины, его начала раздражать «трагическая история любви, сгубившая её». Любовь – это не повод. Он тоже загибался от боли, тоже был не в себе после развода, но у него и в мыслях не было что-то с собой сделать, он оправился. А Кристина из-за одного удара, который того не стоит, безнадёжно сошла с ума. Хотя, может, любовная трагедия всего лишь совпала по времени, на её месте могло быть что угодно или вовсе ничего. Как известно, во время беременности и после родов в организме женщины происходят такие гормональные изменения и бури, что многие сходят с ума и без всяких дополнительных внешних факторов. Быть может, не будь Кристина на тот момент беременна, новость о кончине Джерри не довела бы её до нескольких нервных срывов. Но она была, она была в то время и потом, с маленьким Терри на руках, одна, без должной помощи специалистов, и «воскресший мертвец», пришедший к ней в гости, стал той самой точкой невозврата, за которой в голове что-то слишком глубоко сломалось. Манифест болезни, которая уже жила в ней. Оскар перечитал родословную Тома и Кристины, чтобы успокоить снова кольнувшую тревогу, что, раз у Терри оба родителя больны, он тоже может заболеть. Перечитал заключение специалистов – генетиков и психиатров – по Терри как результату скрещения выше приведённых случаев. Экспертное заключение по-прежнему утверждало, что беспокоиться не о чем, некоторый процент рисков у Терри присутствует, но он столь незначителен, что Терри достаточно наблюдения специалистов не большего, чем у детей от здоровых родителей. Пока Терри не соберётся сам стать отцом, прогнозируемые риски для следующего поколения значительно выше. Но до того ещё очень далеко. Главное, Терри, его мальчик, в порядке. Не считая лёгкого аутизма. - Если бы ты не сходила с ума из-за Джерри, Терри бы родился в срок и не страдал аутизмом и мутизмом, - продолжил Шулейман выговаривать безмолвной фотографии. Известный в определённых кругах факт – у недоношенных детей весомо повышаются риски аутизма по причине недозрелости мозговых и психических структур на момент рождения. Плюс алкоголь – всего несколько раз, но в больших дозах, плюс негативное состояние матери во время беременности и её нервные срывы – всё это факторы риска. Сейчас Оскар на Кристину злился – за дурость, за то, что из-за своей «великой любви» она погубила себя и сделала нездоровым Терри. - Оскар, с кем ты разговариваешь? – в кабинет заглянул Том. - С Кристиной, - ответил тот, не обернувшись. Переступив порог и прикрыв за собой дверь, Том растерянно огляделся – Кристины здесь нет. Остановил взгляд на Оскаре, ожидал увидеть в его руке телефон – да, глупо ожидать, что Кристина вдруг стала способна на связный диалог, но как ещё Оскар может разговаривать с ней на расстоянии? Телефона тоже нет. - Оскар, Кристины здесь нет, - произнёс Том растерянно и осторожно. - Ты её не видишь? – убедительно пошутил Шулейман, но тут же махнул рукой на экран ноутбука. – Я с её фотографией разговариваю. - Зачем? – Том подошёл к нему и присел на край массивного стола. - Потому что бесит, - фыркнул Оскар, передёрнув плечами. – У нас с тобой история любви тоже не самая безоблачная, но никто же не сошёл с ума – то, что ты уже был болен, не в счёт. А она из-за этого глубоко повредилась разумом. Могла бы хотя бы о ребёнке подумать. - Наверное, она не могла, - не очень уверенно сказал Том. - Да знаю я, - отозвался Шулейман и протяжно выдохнул. – Сейчас я раздражён и злюсь на неё, поэтому плююсь ядом. - Ты можешь пожаловаться мне на Кристину, - предложил Том и сполз со стола на подлокотник кресла, взял Оскара под руку. - Имей в виду, ты сам это предложил, - усмехнулся Шулейман. – Ладно, слушай… Далее Шулейман полчаса активно, ярко изливал на Тома эмоции. Том не перебивал, не осуждал, только в конце улыбнулся, взял руку Оскара и поцеловал тыльную сторону ладони. - Поедем на маникюр. - Сейчас? – удивился Том. – Ты сейчас об этом думаешь? - Твои руки натолкнули меня на данную мысль, - Шулейман указал взглядом. Том тоже посмотрел на свои руки. Руки как руки. Привычка следить за собой больше базового у него упрямо не вырабатывалась, Том ходил на маникюр лишь тогда, когда его в этом направлении пинал Оскар и отвозил в салон, но тот периодически забывал о необходимости маникюра для Тома, пока не натыкался у него на отросшие ногти, заусенцы и что-то столь же возмущающее его чувство прекрасного и физический комфорт. Тома же ничего из списка того, чего по современным меркам на руках быть не должно, не смущало, его вполне устраивали свои обычные неухоженные руки, он и разницы-то не замечал, но с пинка соглашался посетить маникюрный кабинет. Согласился и в этот раз. Том честно вытерпел все уходовые манипуляции со своими руками – они определённо стали мягче. Том покрутил кистями, разглядывая их, и посмотрел на Оскара, с тем закончили раньше. - Ты куда собрался? – остановил его Шулейман. – Ещё ноги. - Зачем ноги? - Мы каждый раз будем повторять этот разговор? – Оскар выгнул бровь. – Надо. Садись давай. Никак я тебя к порядку не приучу, - усмехнулся он, встав позади кресла, в которое сел Том, и взъерошил его волосы. Обратился к мастерице: - Сделай массаж ног. Прекрасно знал, что Том, как и большинство людей, от массажа ног млеет. Пусть побалдеет. Тому было неловко, что эта миниатюрная девушка будет массировать ему ноги, попытался отказаться, но Оскар слушать не стал. Ещё и разуться забыл. Мастерица сняла с него обувь, носки и приступила к делу. Неловкость быстро растаяла в расслаблении и наслаждении от её тонких, маленьких, но сильных и точных пальцев. Пришло возбуждение – потому что организм молодой, тело чувствительное, а на стопах немало интересных точек. Том повернул голову к Оскару – и смятение от себя как рукой сняло. Они встретились взглядами, и Оскар всё понял, и, издеваясь, взял Тома за ворот и поцеловал глубоко и долго. Доехать до дома после таких игр – пытка, которую они не выдержали. Шулейман припарковал машину в закутке побезлюдней, и Том тотчас отстегнул ремень безопасности и перебрался на его кресло. Вечер, дома Терри, пришлось бы ждать, пока он ляжет спать. *** - Избей меня, - ошарашил просьбой Том. Даже не в спальне, в гостиной, где они были вдвоём, средь бела дня. - Зачем? – Шулейман перевёл к нему взгляд. - Избей меня, пожалуйста, - вместо внятного ответа повторил Том. – Один раз. Как хочешь. Или так сильно, как сможешь. - Если я изобью тебя изо всех сил, это плохо кончится, - усмехнулся Оскар. - Ремнём, - наконец-то немного прояснил Том. – Оскар, пожалуйста. - Зачем? – также повторился Шулейман. – С чего бы мне тебя бить? Что тебе в голову взбрело? - Мне это нужно. Оскар смерил Тома взглядом и сказал: - Я не хочу тебя бить. - Оскар, пожалуйста. Один раз. - Ты думаешь, что «волшебное слово» - буквально волшебное? – Шулейман выгнул бровь. - Нет. Я тебя прошу. Оскар, пожалуйста, согласись. Избей меня один раз, - Том говорил без эмоциональных всплесков, смотрел со спокойной, принявшей решение уверенностью, что с ним бывало крайне редко. - Я в упор не понимаю, зачем тебе это, и ты начинаешь меня пугать, - Шулейман откинулся на спинку дивана и закинул на неё руку. – Я, кстати, не садист, если ты вдруг не заметил. - Я знаю. Но ты ведь можешь это сделать. Оскар, пожалуйста, избей меня. Мне не к кому больше обратиться. - Ещё бы ты обратился к кому-то другому, - хмыкнул тот. Том покачал головой: - Я не хочу обращаться ни к кому другому. Это должен сделать ты. - Уже должен? – Оскар прищурился. - Я тебя прошу. - Тебя заклинило? - Оскар, пожалуйста. - Значит, всё-таки заклинило. Тем не менее они договорились. На вечер. Когда Шулейман пришёл в спальню, Том уже был там. - Не передумал? – поинтересовался Шулейман, внимательно глядя на Тома. Том отрицательно покачал головой и сказал: - Я помню-стоп слово. Оскар лишь кивнул: отлично, что он помнит как само слово, так и о возможности его использовать. - Оскар, говори, что мне делать, - попросил Том. Оскар обвёл его неторопливым взглядом с головы до ног и сказал: - Разденься. Том безропотно снял с себя всё и остался нагой под взглядом Оскара, не пытаясь прикрыться. - Как мне встать? Или лечь?.. – спросил негромко. Пусть сам это затеял, Том волновался, но уверенности в правильности принятого решения не терял. Вернее, это не было решением, Том ничего не обдумывал – просто пришло сразу оформленное чувство, что так надо. Ему надо. - Стой так, - распорядился Шулейман и расстегнул пряжку ремня. Вытянув ремень из петель, он взвесил его в руке – тяжёлый, толстый. Том следил за ним – и отдельно за его руками. Оскар это видел, видел спрятанную в чертах его лица настороженность жертвы, которая прекрасно знает, что такое боль. Это не скрыть за самым сильным спокойствием и уверенностью, она всё равно проступает. - Не волнуйся, я не буду бить тебя по лицу, - сказал Шулейман, словами погладив жертву в Томе. Знал же – к ударам по лицу у Тома особенно негативное отношение, тем более ремнём это было бы очень больно и, вероятно, травматично. И сокрушительно унизительно. Оскар и сам не собирался бить его по лицу. - Не надо, - Том вновь покачал головой, серьёзный в принятии своего добровольно выбранного положения. – Бей. - Бить тебя ремнём по лицу? – Шулейман переспросил, чётко выговаривая слова лишь для того, чтобы Том точно услышал и понял, о чём они говорят. - Да, - Том кивнул и тут же добавил: - Я понимаю, на что иду. Я остановлю тебя, если мне будет слишком больно или если просто почувствую, что больше не могу. Оскар взял ремень иначе, зажав пряжку в кулаке. Поскольку, если ударить по лицу ей, вечер повернёт в сторону больницы, Тому придётся вправлять перебитый нос, или накладывать швы на рассечённые мягкие ткани, или вовсе выбьет ему глаз. Шулейман всегда носил ремни с массивными пряжками. - Готов? Том кивнул. Шулейман подошёл к нему ближе, медленно обошёл вокруг. Том не шевелился, не оглядывался к нему, лишь чуть-чуть поворачивал голову и скашивал глаза, потом и это перестал делать. Смотрел вперёд в ожидании удара. Прошла минута, наверное, больше. Оскар всё никак не заносил руку для удара. Внутренний барьер оказалось нелегко переступить. Оказалось, у него он есть. Оскар не единожды порол Тома в постели ремнём или ладонью к обоюдному удовольствию, не единожды его таким образом наказывал, что неизменно сменялось ласками и сексом. Но сейчас совершенно иначе – никто из них не был возбуждён, зависшая в воздухе не свершённым делом боль не вплетена ни во что большее. Это не игра. Том не прислушивался к себе, ещё рано, но отчётливо слышал, как у него бьётся сердце – мерно и немного громче обычного. В затянувшемся ожидании. Сколько раз был под ремнём Оскара и под его ладонью, но сейчас не было ничего из того, что сопровождало все те разы. Это не пряная специя, усиливающая уже томящееся в теле наслаждение, не игра с оговоренными правилами и даже не наказание. Это жизнь. - Оскар? – тихо позвал Том, не поворачивая головы. - Мне тоже непросто решиться, - отозвался тот без утайки, но с усмешкой, перехватив ремень удобнее. - Оскар, не жалей меня. Я сам об этом попросил. - Я не жалею. Я не хочу тебя бить, - прямо ответил Шулейман. Мог причинить боль Тому в порыве жгучей злости, мог отшлёпать его в постели, что в определённые моменты нравилось обоим. Но так просто, без причины, без каких-либо чувств, к которым насилие можно приобщить – это непросто. Решив, что если будет думать, то это растянется на часы, Оскар нажал кнопку «стоп» в голове. Никаких размышлений, просто сделай это. Шулейман поднял руку и нанёс удар по плечу, задевший и грудь слева. На коже проступила розовая полоса, отпечатавшая прикосновение ремня, хоть ударил он отнюдь не в полную силу. Второй удар по другому плечу. Том покачнулся, инерция сдвинула его по направлению удара. Слишком слабо, даже почти не больно. - Сильнее, - попросил Том. - Если я буду бить в полную силу, ремень может рассечь тебе кожу, - предупредил Шулейман. - Я знаю. Том был готов к любому урону, какой сможет вытерпеть. Сейчас он не боялся боли. Оскар не стал с ним спорить и ударил значительно сильнее по лопаткам. Потом по пояснице, по бёдрам сзади. Что-то не так, Том не чувствовал того, ради чего это затеял. - Оскар, пожалуйста, бей быстрее. Дело в скорости – она слишком малая, с паузами, это не похоже на избиение. Шулейман начал класть удары быстрее и сильнее, распаляясь в этих повторяющихся действиях. Тупая увлечённость, монотонная захваченность. Чистая механика, работа мускулатуры. Без мыслей в голове. Оскар уже по-настоящему лупил Тома – беспрерывно и беспорядочно. Том не издавал ни звука. Даже удар по лицу не заставил его вскрикнуть или застонать от боли, от него только онемела половина лица. Второй удар по лицу вышел скорее случайным, задел нижнюю часть. Том не почувствовал, как лопается кожа, но ощутил мокрое на губах. Солёное, тёплое. Том машинально облизнул губы, новая кровь тотчас выступила из глубокой ранки, пересекающей нижнюю губу правее центра. Третий – и последний – удар по лицу пришёлся на правую щёку, повернул его голову. Удар под колено заставил ногу Тома подогнуться, он пошатнулся, но не упал. Удары по бёдрам, по попе, по спине, ногам, рукам, животу и груди – Том попросил Оскара не избегать никаких частей тела. Том ждал, когда ему станет страшно, слишком больно, но эти чувства не приходили. Ему не приходилось терпеть, он без усилий над собой выносил десятки ударов, хоть кожа уже горела, казалось, на ней не осталось ни одного не обожжённого ремнём участка. Лишь на моменте удара по шее в нём короткой вспышкой загорелся страх, но это инстинктивное. Шулейман тоже ждал, когда Том его остановит, наблюдал за ним – вдруг Тома перемкнёт, и он не сможет адекватно остановить порку? Но нет, Том не выглядел ни забитым, ни на грани, ни хотя бы зажатым. Оскар сам остановился через долгие минуты, опустил руку с ремнём и бросил его, не сводя с Тома взгляда. Том так и стоял на том же месте, в той же позе с опущенными вдоль тела руками и чуть опущенной головой. Том молчал, Оскар тоже, только подвёл его к кровати, усадил и завернул в одеяло. Действия важнее слов. Тому нужно прийти в себя. Шулейман принёс ему воды и сел рядом. Том сделал несколько небольших глотков, держа стакан обеими руками. Что он чувствовал? Ничего понятного. Вообще ничего. Внутри тихо и ровно. Удостоверившись, что истерики, похоже, не предвидится, по крайней мере в ближайшие минуты, Оскар сходил за мазью. - Ляг, я тебя намажу, - сказал, открутив колпачок. – Она способствует заживлению и обезболивает. Том развернул одеяло и сначала лёг на живот. Намазывая его, Шулейман обратил внимание, зацепился взглядом за кровоподтёк под коленом – одного удара хватило, чтобы перебить хрупкие сосуды. Расплывшееся тёмное пятно под нежной кожей, а Том так и не пикнул. Что-то внутри – в груди и ниже, в узле солнечного сплетения – сжалось. На Томе живого места нет, вся кожа расцвечена то красными полосами, то уже проступающими синяками, в нескольких разбросанных по телу местах алели тоненькими полосками крови царапины-разрывы, но тот кровоподтёк под коленом полоснул по сердцу сильнее всего. Оскару физически неприятно видеть Тома избитым, и дело вовсе не в отвращении. Он коснулся подбородка Тома, приподнял его голову – на щеке краснотой застыл след от ремня, на скуле бледный ещё синяк. - Ты больше не уговоришь меня на подобное. - Мне больше не надо, - ответил Том. – Я просил об одном разе. Тюбика не хватило на обработку всего тела. Шулейман послал Грегори в аптеку, велев поехать с кем-то из охраны или взять такси, чтобы управиться быстрее. Потом, забрав новые тюбики, закончил с Томом, сказав ему перевернуться на спину. Снова завернул Тома в одеяло – после физических стрессов нужно согреться. - Теперь расскажешь, для чего это было? – произнёс Шулейман, сев рядом. - Я не знаю, - Том поправил одеяло на плече, ничуть не лукавил. – Я просто захотел это сделать. Хотел это почувствовать. Хотел проверить свои пределы. - Как тогда с сексом? – поинтересовался Оскар, не сводя с него внимательного, пытливого взгляда. Том отрицательно покачал головой: нет, совсем не так. Но как – он сам себе объяснить не мог. - Ладно, - Шулейман с натяжкой принял его бессловесный ответ. – И как, проверил? Каковы выводы? - Нет никаких выводов, - Том неслышно вздохнул. – Я просто этого хотел, я не задавался никакой целью. Зато теперь я знаю, на что ты способен, - без страха или разочарования. - Я бы никогда… Шулейман хотел сказать, что никогда бы с Томом так не поступил, но напоролся на его взгляд, в котором не осуждением, но неумолимым фактом читалось напоминание о Джерри. Да, он это сделал – отлупил Джерри с таким остервенением, что тот, обычно непробиваемый, дрожал от боли. Оправдание для себя – это же Джерри, не Том, с ним так можно, он заслужил. Но – какое это к чёрту оправдание? Никудышное, по правде говоря, хоть и верил в него непреклонно все предыдущие годы. Том и Джерри неделимы, причиняешь боль одному – больно и второму. Тело одно, и этим телом Том всё почувствовал. Оскар вымещал на Джерри то, что хотел, но не мог сделать с Томом, не мог себе позволить. Он бил не Джерри, он бил Джерри за Тома. И если в том первом случае можно ещё как-то выкрутиться, то есть второй, неумолимо однозначный. То, как избил Тома прошлой весной в клинике, как безжалостно бил его даже после того, как Том упал. Там никого другого не было, только он и Том, не обелить себя ничем. Том его довёл, вывел далеко за точку кипения, Том сделал ему невыносимо больно, и Оскар не смог сдержаться, не смог не ответить на это ответной болью. Но это его проблемы, что он не нашёл, куда ударить Тома словами столь же болезненно и жестоко, Оскар не имел никакого права избивать Тома за его не к месту длинный язык. Лишь глупцы и слабаки распускают кулаки в ответ на слова, в тот день Шулейман собрал комбо. Оскар не осуждал тех, кто бьёт женщин – до Тома он думал о насилии в любого рода отношениях лишь в адрес женского пола как более слабого и уязвимого – он этого не понимал, всю свою жизнь он считал физическую агрессию в адрес более слабого недостойным поведением недалёких людей, он вообще не любил применять силу, даже с равными противниками. Зачем опускаться до примитивного мордобоя, если противника можно разбить другими своими сильными сторонами? Шулейман очень правильно мыслил, пока не натолкнулся на того, об кого со скрежетом ломались его принципы. Если в отношениях плохо, человек всегда волен уйти – это истина, пусть и обрастающая в каждом конкретном случае индивидуальными деталями. Если ты остаёшься – значит тебя всё устраивает. Оскар не должен был бить Тома за то, что сам не может уйти. Не имел никакого права. Так о каком «никогда» он хотел сказать? - Ответь на вопрос, - сказал Шулейман. – Я не прошёл проверку? Том почему-то даже не удивился. Наверное, после всего, что между ними было, логично предположение, что это была проверка для Оскара. - Не было никакой проверки, - ответил Том. – Это была просьба. Спасибо, что ты её исполнил. - Я бы хотел сказать, что больше никогда этого не сделаю, но не хочу бравировать обещаниями. Я не уверен, что когда-нибудь снова не сорвусь. Кажется, мне пора на курсы по управлению гневом, - Шулейман не удержался и усмехнулся в конце – защитная привычка. - Я знаю, - ответил Том спокойно, без заверений, но с принятием. Взял Оскара за руку и взглянул из-под ресниц. – Я здесь, значит, меня всё устраивает. Я здесь – больше, чем любые другие слова, любые сложносочинённые объяснения. Том тоже понимал, как это много. - Не надо ходить ни на какие курсы, - добавил Том. – Иногда меня нужно бить. Иногда мне это даже нравится. - С первым твоим доводом согласиться не могу, мы это разбирали на психотерапии, - напомнил в ответ Шулейман. – Что касается второго – у нас вроде получается договориться. Такие вот они неправильные – и поразительно правильные друг для друга, совпадающие изощрённо сколотыми людьми и обстоятельства краями. Том свободной рукой – правой продолжал держать руку Оскара – заправил за ухо прядь волос. Шулейман подтянул на нём одеяло, оголившее плечо, и Том улыбнулся уголками губ. Оскар ответил ему такой же улыбкой, и взаимный взгляд теплился любовью, нежность, заботой, благодарностью. Том хотел проверить себя. Хотел узнать, когда скажет "хватит" так, чтобы Оскар его услышал. Не сказал. Не было момента, в котором бы захотел, в котором бы стало слишком больно, хоть что-то слишком. Оскар не пересёк его пределы. Это тихо, украдкой удивило - Том считал, что у него очень узкие границы, но они оказались шире, чем мог себе вообразить. Или дело в Оскаре, в том, что с ним у Тома пределов нет, они постоянно расширяются. Том не знал. Но он узнал то, что хотел узнать. Испытал то, что хотел испытать. Том поморщился. - Не подумал о том, что будет после избиения? – с усмешкой осведомился Шулейман. - Вообще-то да, - признался Том, он совершенно не подумал о том, что больно будет не только в процессе, но и после. – Но я смогу это вытерпеть. - Паршивей всего тебе будет на второй-третий день, - проинформировал его Оскар. Том посмотрел на него, по-детски изломив брови. Шулейман предложил: - Могу дополнить твоё лечение обезболивающими таблетками. Сильно болит? - Нет, - Том качнул головой. – Просто всё ноет. Мазь хорошая. - Можно будет подобрать тебе что-то с более сильным анальгезирующим компонентом. – Оскар скользнул взглядом по щеке Тома, по видимому участку груди. – Я не трону тебя, пока ты не восстановишься. - В каком смысле? - В сексуальном. - Это не обязательно. Шулейман удивился – не обязательно? В подобные моменты становилось очевидно, насколько у Тома проблемы с головой. - Тебе двигаться больно, думаешь, активность сотворит чудо и пойдёт тебе на пользу? – резонно вопросил в ответ Оскар. – Я, может, и немного садист, наши с тобой отношения это показывают, но не настолько, чтобы иметь человека, на котором живого места нет. Том не знал, пойдёт ли воздержание ему на пользу, но без энтузиазма согласился с Оскаром, прямо сейчас он не нуждался в близости. На третий день синяки ещё болели, особенно давала о себе знать рассечённая губа, которую вынужденно тревожил во время еды, чистки зубов, разговоров. Том носил закрытую одежду с длинным рукавом, чтобы у Терри не возникло вопросов, а синяки на лице объяснили тем, что он упал. Терри его пожалел. На пятый день Том сам полез к Оскару – надоело ждать, ему это не нужно. Том сел на его бёдра, поцеловал в щёку и провёл губами к уху. Всё ещё опухшая губа на каждое прикосновение отзывалась болью. Том гладил плечи и руки Оскара, забрался пальцами под ворот его рубашки, касаясь голой горячей кожи. - Жаль, целоваться не получится, - Том улыбнулся, заглянув Оскару в глаза. - Теперь ты решил проверить пределы моей выдержки? – Шулейман откинул голову на спинку дивана и положил ладони на бёдра Тома. - Я хочу ласки, - ответил Том просто, с честным блестящим взглядом и тем видом истошно ласкового кота, что красноречивее любых слов. И придвинулся ближе, на пах Оскара, наклонился к нему и коснулся губами скулы. Пусть больно, он не мог удержаться и совсем, хоть как-то не целовать. Очень хотелось в губы, но собственные опухшие губы такого не простят. Том одной рукой обнял Оскара за шею, пальцами проводил по коротким волосам на затылке, потёрся носом о его висок. - Ты по-прежнему весь в синяках, - Шулейман задрал его рукав, демонстрируя свой аргумент. - И что? – Том отстранился, посмотрел на него, выгнув брови. – Меня это не сковывает. Оскар, ну, пожалуйста… - протянул ему на ухо, прижавшись грудью к груди. – Я не хочу больше ждать, я в этом не нуждаюсь. Шулейман не сдержал усмешки: - Выпрашиваешь секс? Что я с тобой сделал, до чего ты докатился… - потешался. - Оскар, ты же тоже хочешь, я чувствую, - Том теснее прижался к нему внизу. - Я даже не знаю, как тебя положить, чтобы не тревожить твою больную тушку, а бесконтактный секс на весу я ещё не освоил. - Я знаю. Том всё-таки поцеловал Оскара в губы, влажно и умеренно глубоко. Больно. Том невольно поморщился, что оборвало поцелуй, вспорхнул ресницами вверх, открыв глаза. - Сейчас я не могу сделать тебе минет. - Я и не прошу, - сказал Шулейман. - Если ты так против полноценного секса, я мог бы… - объяснял Том, скользнув взглядом вниз. – Но я сейчас не могу. Губы, - он поднял глаза, коснувшись пальцем нижней губы, и извинительно улыбнулся. - Давай наоборот: я тебе сделаю, и ты успокоишься, - с ухмылкой предложил Оскар, сминая пальцами бёдра Тома. Том отрицательно покрутил головой: - Не хочу. Я хочу секса, а не просто разрядки. С тобой хочу. - Так я буду участвовать. - Оскар, - Том снова обнял его, притирался щекой, говоря полушёпотом на срывающемся дыхании. – Не заставляй меня унижаться. Пожалуйста… Я хочу. Мне нужно. Том сдвинулся немного назад и попытался просунуть руку Оскару в штаны, но в положении сидя ремень прилегал слишком плотно, даже его тонкая кисть не протискивалась. Не сдавшись, он, прикусив губу, расстегнул ремень, пуговицу, молнию и запустил руку Оскару в трусы, обхватив возбуждённый ствол, обдавший ладонь жаром, от которого голову легко и приятно повело. Шулейман прошипел от чувствительного прикосновения, и Том начал двигать кистью, и собственное сердце разгонялось в такт движениям руки. - Тебе принципиален мой член в одном из твоих отверстий? Том в удивлении посмотрел на Оскара, замерев с его членом в руке. Слишком прямые слова хлестанули. Но что делать, если так и есть? Понял это и стало легче. Том не нашёл сил на словесный ответ, но кивнул: да. Ему нужно проникновение в себя. - Я тебя понял, - сказал Шулейман с горящими в глазах чертями и столкнул Тома на сиденье дивана. Тут же потянул прочь с него штаны и бельё не забыл. Если Тому столь важно проникновение, удовлетворит его пальцами. Помнится, когда они практиковали такой способ, Том кричал и бился в сладостных конвульсиях. Ещё бы. Нравится это части представителей мужского пола или нет, анальный оргазм в разы мощнее стандартного. Так Оскар хотя бы не придавит Тома и будет выверенно контролировать каждое прикосновение. - Нет, не так! Том протестующе закрутился, схватился за рубашку Оскара и потянул его на себя, согнув разведённые под него ноги. - Полноценно хочу, - говорил, задыхаясь, и не отпускал Оскара. – Тебя хочу. - Что ж ты делаешь… - Шулейман шумно выдохнул сквозь зубы, качаясь на краю выдержки. Какая тут выдержка, когда любимый, всегда вожделенный человек даже не откровенно себя предлагает – напрашивается, желая тебя? Когда лежит под тобой голый по пояс, и ты уже между его ног. Конечно, мог бы сдержаться, с самообладанием проблемы у Оскара случались редко, но, похоже, Тому это не нужно. - Ладно. Здесь, - согласился и утвердил Шулейман. Поднявшись с Тома, он сел на пятки между его щиколоток и вытянул из кармана телефон. Набрал Грегори и без каких-либо предисловий велел ему в ближайший час держать Терри подальше от средней гостиной. - Ты тупой? Том поднял бровь, заинтересовавшись адресованным не ему вопросом. - Что случилось? – спросил, когда Оскар сбросил вызов. - Грегори додумался спросить, что мы будем делать, - усмехнулся тот, бросив айфон на столик. – Везёт мне на наивных и неискушённых домработников. - Не надо нас сравнивать, - Том мимолётно свёл брови. - Ладно. Не беспокойся, ты вне конкуренции. - По уровню наивности и неискушённости? – Том улыбнулся и вновь потянул Оскара к себе. Обвил его руками за шею, провёл ладонями по плечам и широкой спине, пока не по голой коже, по мягкой ткани рубашки. Том поспешил это исправить, пуговица за пуговицей расстегнул и распахнул рубашку, а потом перевернулся, встав на колени, и опустился на локти. Вид Тома в такой позе – вау, взрыв мозга, сколько бы раз ни видел его со всех ракурсов. Шулейман не отказал себе в том, что огладить поясницу и ягодицу. - Ты можешь сделать это грубо? – Том обернулся через плечо. - Реально – ты начинаешь меня пугать, - отозвался Шулейман, не убирая руки с его задницы. – Сначала избиение, теперь, когда ты оправиться ещё не успел, жёсткий секс, что дальше? Анальные крюки, Андреевский крест, игры с кровью и одно правило – нет никаких правил? - Тебе тоже нравится такой секс, мы им уже занимались, в чём проблема? - В том, что я знаю тебя почти двенадцать лет, но ты не перестаёшь меня удивлять, и я не думаю, что грубый секс – это то, что тебя сейчас надо. - Пожалуйста, - выдохнул Том. – Просто сделай это. - Эй, кто в нашей паре озабоченный? – Оскар ущипнул его за ягодицу и усмехнулся, загладил больное место. – У меня стойкое ощущение, что я сдаю позиции. Том не хотел спорить с Оскаром и болтать. Хотел близости. С ним. Сейчас. Том опустился на диван грудью, вытянув руки вперёд. Вот он, весь для Оскара, доступный абсолютно, ожидающий его и его милости. Пусть делает всё, что он хочет, именно этого Том и хотел. - Ладно, - согласился Шулейман. – Я за смазкой, подожди. - Можно без неё. Как раз это будет жёстко. - Ты по проктологу соскучился? – выразительно вопросил Оскар. Том помотал головой. - Значит, никаких «без смазки» после пятидневного перерыва, - отсёк Шулейман и встал с дивана. Вернувшись с необходимым флаконом, он снова положил ладони на задницу Тома, погладил, сжимал половинки и отщёлкнул крышку. Растяжку Оскар ограничил тем, что щедро налил смазки Тому между ягодиц и вставил в него сразу два скользких пальца, подвигал ими несколько раз поступательно и сдёрнул ниже свои джинсы с трусами. Долил прозрачного геля на ладонь, размазал по себе и, приставив головку, толкнулся внутрь. Вошёл Шулейман почти резко. Почти – потому что всё же было что-то долгое, тянущееся больше, чем мгновение, в этом заполняющем движении. Оскар не ждал ни секунды, взял Тома за бёдра и начал его трахать, поступательно наращивая темп. Том под ним всхлипывал и постанывал, ощущая себя именно так, хотел – заполненным, отдающимся, варящимся в накаляющемся удовольствии. - Этого ты хочешь? – жестче движения вглубь, ещё жёстче. Тома хватило лишь проскулить в ответ. Вбивающиеся в него сзади бёдра таранили, взламывали, захватывая так глубоко, как это возможно. Шулейман завёл одну руку Тома ему за спину, затем вторую, заломил обе, больно вдавливая тонкие запястья в позвоночник. Рискнул зайти дальше, решив, что сейчас Тому такой ход может зайти. Угадал. Том, не зная того, этого хотел. Именно так, чтобы больно, чтобы без права на сопротивление! Чувствовать над собой власть внутри, снаружи, везде. Залом рук пустил по телу острую электрическую вспышку. И скоропостижный оргазм будто бы начался оттуда, из места, где заломленные руки, удерживаемые рукой Оскара, давили на спину. Том отчаянно стонал, беспомощно, бесконтрольно сокращаясь на члене Оскара, пока тот продолжал его иметь. Выйдя из него, Шулейман тотчас наклонился и припал губами к влажному входу, вжимая пальцы в растянутые в стороны ягодицы Тома. Растянутый сфинктер не мог сопротивляться, легко пропустив настойчивый язык. Оскар вылизывал его, вылизывал после себя. Это слишком, слишком и на уровне физических ощущений, и в психологическом плане. Грязно, по-животному. Слишком. Том тонко, жалобно взвыл, выкрученный спазмом. - Оскар, нет! – Том, рефлекторно спасаясь от излишне остро-насыщенных ощущений, хлопнул Оскара по руке, сжимающей его ягодицу, попытался оттолкнуть и отползти. Ягодицу обожгло звучным шлепком, и низкий, директивный голос спросил: - Я разрешал тебе двигаться? У Тома закатились глаза, совершенно неподконтрольно. Да… Его проняло насквозь, пусть и с поволокой страха, что не сможет этого вынести. Это даже больше, чем он хотел. Подчинившись властному тону, Том сложил руки на спине, взяв себя за локти. Широкая ладонь одобрительно погладила по ранее ударенной ягодицы, и вернулись искушённые жаркие губы, и вернулся горячий язык, скользнул внутрь, агрессивно вылизывая сперму. Буравил поступательными движениями беззащитное раскрытое тело. Том уже был неспособен на стоны, он скулил, прижавшись щекой к обивке дивана, сильнее и сильнее сжимал пальцами собственные руки. Слишком, слишком, слишком. Том неконтролируемо вихлялся, пытаясь увильнуть от причиняемого ему наслаждения, и всякий раз карающая рука смиряющим шлепком обрушивалась то на ягодицы, то на бёдра. В какой-то момент Тому показалось, что Оскар в нём намного глубже, чем есть на самом деле, там глубоко-глубоко, где зона полного отключения разума. И губы продолжали ласкать снаружи, и язык снаружи и внутри у пылающего от сверхстимуляции входа. Том закричал, запрокинув голову. Не знал, что оргазм бывает и таким, без стимуляции члена, простаты и глубокой анальной стимуляции, которой зачастую хватало. Альтернативный, без эякуляции. Том просто трясся мелко-мелко и непроизвольно сильно сжимался, даже зубы стучали. Члена коснулись пальцы, захватили, не давая шанса обмякнуть. Том пронзительно протестующе замычал, замотал головой – он слишком чувствительный после оргазма. Просунутая между ног рука не останавливалась, как и зубодробительные ласки сзади, доводя, уводя за все грани, выдаивая. Шулейман планировал ограничиться удовольствием Тома, но собственное тело не осталось равнодушным и требовало своего. Окинул Тома взглядом. Да, нет? Конечно да, осторожно по возможности. Перевернув на спину, Оскар уложил Тома поперёк дивана, закинув его ноги на спинку. Голова Тома свесилась назад вниз. - Открой рот широко, - Шулейман надавил на его подбородок. – Так я не задену твои губы. Я всё сделаю сам. Том, не вдумываясь, исполнил команду. Оскар, стоя над ним, согнул широко расставленные ноги, направил себя в подставленный рот. Член лёг на язык, скользнул к горлу и погрузился в него, кажется, так глубоко, как никогда. Такая поза обеспечивала максимальное проникновение. Том дышал носом, он умел не давиться, но чувствовал ритмичные движения в глотке. Ничего не делал, даже губы не смыкал, Шулейман сам двигал бёдрами, трахал его в горло, опираясь руками о спинку дивана. Вкуса спермы Том не ощутил, она сразу попала в пищевод и стекла в желудок. - У тебя после крутого секса взгляд, как под тяжёлыми наркотиками, - с усмешкой прокомментировал Оскар и наклонился к Тому, осторожно поцеловал в губы. Так и есть – Том глядел на него мутным, бездумным взглядом, лёжа в той же позе. Заторможенно моргнул, облизнул губы. - М-да, не получается у нас ванильный секс, - изрёк Шулейман, обводя его взглядом, и снова усмехнулся. – Что ты со мной сделал, в какие тёмные пучины порока завёл? До тебя я таким не был. Я, конечно, всегда любил секс, но не устраивал каждый раз парк аттракционов. - Я тебя завёл? – отреагировал Том, немного придя в себя. – Это ты. Это я до тебя никаким не был, я вообще об этом не думал, - он сел нормально. - Вывод: у нас с тобой произошла и продолжается обоюдная мощная химическая реакция. Шулейман, успевший уже застегнуть штаны, плюхнулся на диван рядом с Томом, закинул руку на спинку, прищурил глаза. - Зачем тебе это? – спросил, глядя на Тома. – Боль, грубость, насилие. Мы не раз уже так или иначе обсуждали данную тему, и я в целом не имею ничего против, если ситуация остаётся под контролем, но всё же. Зачем? В этот раз ты меня удивил тем, что практически подряд столько на себя запросил. - Я не знаю, - Том пожал плечами, свесив руки между ног. – Столько лет я боялся боли, а потом… не могу сказать, что я с ней подружился, но я начал воспринимать её иначе. Это началось в Париже, после него, ты знаешь, я уже не раз говорил. Будто бы что-то во мне изменилось, и я увидел, что то, от чего я бежал, может быть… приятно? Допустимо? – он взглянул на Оскара без уверенности в глазах. – Я не знаю, как объяснить. Но ты, наверное, помнишь, как объясняла это доктор Фрей, ты там был. Я по-прежнему не люблю боль и насилие, но иногда, в какие-то моменты я ощущаю боль по-другому, это как будто какой-то другой уровень ощущений, можно даже сказать – внефизический. Просто иногда боль и грубость, подчинение закрывают во мне какую-то непонятную мне потребность. Я не знаю, была ли она во мне всегда, или это следствие моей травмы, или ты сломал что-то во мне там, в Париже. Но я не испытываю дискомфорта от своих желаний и от их реализации. Одно я знаю точно – я не наказываю себя этой болью, а остальное неважно. Не беспокойся обо мне, пожалуйста, это лишнее, и не береги слишком сильно. Я знаю свои пределы, сейчас примерно знаю. Как говорила доктор Фрей – если двух совершеннолетних людей всё устраивает, какая кому разница, как они друг друга любят? Это правильно. Да? – Том вновь посмотрел на Оскара, выгнув брови. - Да, - согласился тот. – Я спросил, поскольку волей-неволей всё равно опасаюсь, что причиняю тебе вред. Не всегда, но правильные мысли меня таки посещают, - усмехнулся. Том покачал головой. - Главное – остановись, если я скажу стоп-слово. Я на сто процентов верю тебе и в свою безопасность рядом с тобой, если ты меня не услышишь, это меня дестабилизирует. В остальное время не волнуйся обо мне, если я молчу, значит, я в порядке. Оскар кивнул, обозначая – я тебя услышал, договорились. Коснулся рукой щеки Тома, прижал ладонь к коже. - Интересно, - сказал, глядя Тому в глаза. – Ты раскрыл во мне склонность к садизму, я в тебе – к мазохизму. И в этом мы совпали. Шулейман выдержал паузу, не отводя от Тома взгляда, и добавил: - У меня есть идея. - Какая? - Завтра вечером узнаешь, сегодня отдыхай. Завтрашним вечером в спальне, всё чаще становящейся площадкой для экспериментов, Том обратил внимание на моток необычной красной верёвки, что лежал на кровати. - Как насчёт шибари? – поинтересовался Шулейман. – Ты знаешь, что это? – добавил уточняющий вопрос. Том кивнул, затем помотал головой. Он знал и не знал – слово знакомое, встречал его где-то, но едва ли мог ответить с уверенностью, что за ним кроется. - Особая техника связывания, - пояснил Оскар. – Попробуем? Том посмотрел на моток верёвки, перевёл взгляд обратно к Оскару. - Эм… Давай, - смущённо кивнул, прикусив губу со здоровой стороны. Обездвиживание – это волнующе. Очень даже. Шулейман взял моток, избавил от упаковки, размотал немного, намотав алую верёвку на кулак, посмотрел на Тома. От этого глубокого, прямого взгляда вкупе с действием, что выполняли сильные руки, у Тома пока ещё слабые мурашки пробежали от затылка до копчика. Это только начало. Даже ещё не начало – прелюдия на уровне разума и духа, которую Оскар способен зажечь одним взглядом, одним своим видом. Том сглотнул. - Запри дверь, - Шулейман взглядом указал в ту сторону. – Я забыл. Том повернул замок, вернулся к кровати, встав на расстоянии нескольких шагов от Оскара, ближе к изножью. Шулейман положил верёвку обратно на кровать, неспешно, но и без нарочитой медлительности расстегнул пуговицы на рубашке. Том на секунду от него отвлёкся, зацепившись взглядом за другой выложенный на кровать предмет, который они сегодня наверняка используют. Против он не был. Оскар сбросил рубашку на пол и спросил: - Свяжешь меня? Тому показалось, что он ослышался, он расширил глаза, уставившись на Оскара. Но вопреки шоку сомневаться не приходилось, что всё услышал правильно. - Я? Тебя? - Да, - кивнул Шулейман совершенно спокойно, словно его предложение в порядке вещей. – Я хотел связать тебя, но подумал – почему бы нам не поменяться местами? Это будет любопытный и, полагаю, полезный опыт. Согласен? - Я… не знаю… - Том совершенно растерялся. - Не хочешь? – Оскар прищурился, внимательно глядя на него. - Я не знаю… - повторился Том. – Это же… ты. И это я. Я не представляю себя в такой роли. - Ты никогда не хотел оказаться на месте сильного, того, кто всецело управляет ситуацией? – Шулейман не отводил пытливого, искушающего взгляда. - Это обмен властью, я не прочь попробовать. Я даже этого хочу. Том не знал, мечтал ли он когда-нибудь поменяться местами с Оскаром, который по жизни победитель и король. Но в общей массе каждый, кто по жизни отнюдь не альфа, желает занять место сильного. Том не ответил себе на вопрос, входит ли он в это большинство, но решил, что тоже готов попробовать. Без истинной готовности принять на себя роль сильного готов, но это мелочи. - Схема плетения, - Шулейман переставил с тумбочки на кровать ноутбук, который оказался спящим, а не отключенным, поднял крышку, на экране высветилась загруженная подробная инструкция. – Справишься? Том кивнул. Он постарается. - Мне остаться в джинсах или раздеться? Том чуть было не спросил: «Что?», но понял, что этот вопрос обращён к нему, к нему, который сейчас главный и может отдавать указания. - Как тебе удобно, - ответил Том. Шулейман остался в джинсах. Опустился на пол коленями, сел на пятки и сложил руки за спиной. Поза покорности в ожидании действий хозяина. Тому голову повело. Видеть Оскара таким – дико, это ломает всё привычное, ставшее за годы единственной неопровержимой истиной. Аксиомой. Оскар – сильный, ведущий, главный; Том – слабый, второй, подчиняющийся. Сейчас они поменялись местами. - Ты уверен? – спросил Том. Оскар его спрашивал, и Том тоже спросил. Не потому, что должен, а потому, что ему важно, что Оскар чувствует. - Да, - ответил Шулейман. - Ты готов? - Да. Можешь начинать. Том взял с кровати верёвку и опустился позади Оскара на одно колено, посмотрел в монитор. Сначала нужен первый виток, который станет основой для всего плетения. Так понял, исходя из схемы. - Опусти руки, - попросил Том, почему-то вышло негромко. Шулейман опустил руки вдоль тела, и Том подсунул под них руки, обвязывая его торс. На Томе надета футболка с обычным коротким рукавом, он соприкасался руками с боками, животном Оскара, и каждое место соприкосновения с горячей голой кожей теплилось приятным ожогом. Пульс шарашил, сердце вибрировало в грудину. Первый узел на солнечном сплетении. Едва не ежесекундно сверяясь со схемой, Том сделал обвязку на груди Оскара и завёл верёвку за его плечо, коснулся его руки. Шулейман снова сложил руки за спиной, безропотно позволяя себя вязать. Верёвка плетёная, шелковистая, приятная на ощупь, Том держал её в ладони и, протянув конец между лопаток Оскара, связал его руку первой петлёй. Связал вторую, привязывая его запястья друг к другу. Круг за кругом алая верёвка обвивала тело – сильное, мощное, послушное в своей доверенности ему. Красные линии на загорелой коже, на мускулистой спине и руках смотрелись очень эффектно. Оскару вообще всё идёт. Но сердце бесилось отнюдь не только от визуальной составляющей. Неторопливый процесс плетения завораживал, уводил в подобие транса – и кропотливой монотонностью, и случайно-постоянным контактом с горячим телом, и новизной за гранью. Схема завершалась тем, что Том уже сделал, фиксацией рук, но далее предлагалось продолжение – Том посмотрел в экран и позволил себе смелость пойти дальше. Обмотал верёвкой лодыжку Оскара, вторую. Теперь Оскар при желании не сможет встать, его ноги связаны с руками, а фиксация рук связана с обвязкой на торсе. Том перекинул свободный конец верёвки через плечо Оскара. Прежде чем встать, Том проверил обвязку: не давит ли слишком сильно? Спереди верёвка повторяла линии грудных мышц Оскара, и Том обводил их по горячей коже, просовывал пальцы под узлы. Алые-алые. Если это возбуждение, то иного порядка, можно сказать, внетелесное, большее, более сложное, чем банальное и понятное возбуждение половых органов. Зрачки во всю радужку. Тома не заводила власть, не раззадоривало то, что впервые в жизни он на месте сильного, но всё в их игре, в каждой секунде пропитано интимностью и доверием далеко за гранью. И реакция необычная, и как реагировать умом непонятно. Том и не думал. Жарко в теле. Том всей ладонью провёл по груди Оскара, глядя в его лицо, и наклонился, кончиком языка попробовал кожу у верёвки, оставив тянущийся вверх влажный след. Ему сейчас можно всё – трогать, ласкать, кусать, целовать доверенное ему связанное тело. Такое изумление внутри от этого запоздалого осознания, сразу переработанного в порыв действовать. Без плана, обдумывания и цели. Просто. Следовать чувствам. Том прижался губами под ключицей Оскара, соскользнул языком ниже, тонко и едва касаясь, и захватил зубами узел, оттянул. Казалось, что сердце взбесилось ещё вначале, но нет, оказалось, что нет, оно может больше. Теперь оно окончательно сошло с ума – удары слились в сплошной гул, и голову пьяно вело, и осязание обострилось – нюх, втягивающий запах Оскара, и покалывающее жадное осязание на кончиках пальцев. Том присосался влажным поцелуем к изгибу, где плечо переходит в шею, водил руками по животу и груди Оскара, цепляя верёвку. И это всё ещё не то возбуждение, что обычно. Другое, непознанное прежде. Как и всё, что между ними сейчас происходит – непознанное. Наконец Том поднялся на ноги. Это полный обмен властью, что лишь сейчас осознал в полной мере. Оскар перед ним на коленях, а Том стоит на ногах. Оскар связан, а Том свободен и волен делать всё, что ему вздумается. У Оскара тоже есть стоп-слово, но Том откуда-то знал – Оскар его не скажет. Вернее, Том над тем не задумывался, но если бы спросил себя, то убеждённый ответ был бы – нет, Оскар его не остановит, всё ему позволит. Том даже не представлял насколько. - Пойдёшь дальше? – предложил Шулейман, подав голос впервые с начала их игры. – Полагаю, ты видел плётку. Или воспользуешься ремнём? Глаз за глаз. Боль за боль. Обмен ролями – до основания. Плётка и есть тот предмет на кровати, за который Том зацепился взглядом. Ремень Шулейман предусмотрительно вытянул из петель джинсов, когда снял рубашку, и положил рядом с плёткой. У Тома голову повело с тройной силой. Словно на голодный желудок залпом выпил налитый доверху бокал коньяка – и алкоголь ударил в голову, и жар от головы и щёк растёкся к кончикам пальцев. Предложение Оскара и его будничный тон, будто он уже всё для себя решил, обескуражили Тома, дезориентировали. Внутри вспыхнула тихая, почти неосознаваемая паника от истовой растерянности. Оскар это серьёзно? - Ты хочешь… чтобы я тебя выпорол? – нетвёрдым голосом спросил Том. - Я не возражаю, - ответил Шулейман тем же полным спокойствия тоном. – Попробуешь? Никогда прежде он не пробовал ничего подобного. Во время давних экспериментов в русле БДСМ к Оскару никогда не применяли наказывающие, способные причинить боль практики. Оскару не претили подобные вещи, они не задевали его достоинство или что угодно подобное, он просто даже не задумывался о том, чтобы оказаться в подобной роли, это полностью противоположно ему и его интересам. Людям свойственно не думать о том, что их никак не касается. Но в руки Тома он готов доверить связать себя и первую в своей жизни порку. Не от завёдшегося вдруг желания таким образом расслабиться, сбросив с себя контроль за всем, не от чувства вины за побитие Тома ремнём и желания сравнять их счёты, а потому что – почему бы и нет? - Хорошо… - согласился Том. Логичнее было бы взять ремень, Том предполагал, что идея Оскара может быть как-то связана с его уже реализованным желанием быть битым, но рука потянулась к плети. Рукоять приятной тяжестью легла в ладонь. Удивительная вещь – серьёзно-увесистая, но в то же время лёгкая, не требующая прилагать никаких усилий, чтобы её поднять. Поднять, чтобы… Как такую мысль вообще можно допустить? Но Том уже согласился, и уже держал многохвостую плеть в руке, и не нашёл ни единой причины отказаться, растерянная паника не переросла в протестный ужас, который бы отказом встал поперёк горло. Это просто… дико, словно сумасшедший сон, какие ему никогда не снились. Тем не менее – рукоять в руке и Оскар перед ним на коленях, спиной к нему. Том не был уверен, что не спит – и одновременно ясно понимал, что это происходит на самом деле, потому что его подсознание на такое неспособно. Том не смог ударить сразу – если сможет вообще. Хвостами плети провёл по спине Оскара, тот рефлекторно повёл плечами, лёгкие прикосновения раздражающе и щекотные. Том водил хвостами по коже Оскара, следя за движением тонких кожаных полосок, их прикосновениями к телу. Завораживало. Том не решался – он просто сделал это, поднял руку и опустил на лопатки Оскара удар. Слабенький совсем, не принёсший и крупицы боли. А пульс подскочил ещё сильнее, шумя в висках. Он сделал это! Это вообще возможно? Изумление, восторг, ужас – всё это где-то фоном, не засоряя эфир сознания. Какую силу удара он может себе позволить? Он может причинить Оскару боль? Вообще – может? Или слишком слаб для того? Внутренний барьер очень сложно перейти. Том не имел барьера – «я не могу причинить Оскару боль», но имел – «я не могу в полную силу замахнуться на Оскара, рядом с ним не могу быть равноценно сильным». Том ничего не доказывал, но замахнулся и ударил сильнее. И ещё, ещё, ещё, ещё. Сокращая паузы между ударами, входя в трансоподобный раж. Оказалось – это несложно. Оказалось – это взрыв всего внутри. Барьер сыпался каменной крошкой, и мыслей нет в голове, и рука приловчилась к новому движению. Быстрее, быстрее, разрезая хвостами воздух и обрушивая их на кожу. Даже испарина на висках выступила, не столько от физического усердия, сколько от необъяснимого, непонятного пожара внутри, выдавливающего наружу что-то, что подняло голову ещё во время связывания. Эйфория, как от лёгких наркотиков. Не причинил серьёзного урона, но кожа в местах ударов налилась розовым цветом. Том обошёл Оскара, встав перед ним, посмотрел сверху. И ударил по левому плечу, по правому и, наконец, кульминацией, атомным взрывом, по лицу. Последнего Шулейман не ожидал, под ударом повернул голову вбок, но не проронил ни звука, как и за всю предшествующую порку. Том остановился, тяжело дыша. Разжал пальцы, отпустив плётку на пол, и сам тоже рухнул на колени на пол перед Оскаром, обхватил объятиями. Никогда Том не обнимал его так – как тот, кто сильнее, кто будто бы больше, обхватывая собой. Это ещё одно впервые. Последний штрих полного обмена властью, спустивший курок выстрела в мозг. Том разрыдался в голос, бурным потоком, обнимая Оскара, потом так же громко смеялся, как полоумный. Произошла разрядка слишком многого внутри, эмоции хлынули неудержимой стихией, что не несла никакого разрушения. - Мне начинать переживать, что у тебя крыша поехала от переизбытка эмоций? – поинтересовался Шулейман. - Нет, - Том отстранился, чтобы они могли друг на друга смотреть, покачал головой. – Просто у меня выплеск. Я не могу объяснить, но я так прочувствовал… Очень много. Колоссально много – и теперь глаза, хоть и заплаканные, чистые и светлые. Том вновь обнял Оскара, поцеловал в щёку, зацеловывал лицо, стирая боль, извиняясь. Потом заглянул Оскару в глаза, улыбнулся, сказал: - Спасибо. Спасибо за эту смену ролей, за власть, какую иным путём никогда бы не получил. Спасибо за то, что выдвинул эту затею, Том и не знал, что ему это нужно. Прожил бы и без, но теперь намного больше прочувствовал, больше познал. Отрезвев от куража, Том начал распутывать обвязку. - Можешь разрезать, - подсказал Шулейман, кивнув в сторону тумбочки, на которой заблаговременно оставил ножницы. - Не надо, жалко. Том развязал каждый узел, сматывая верёвку в моток, и, закончив, озорно улыбнулся: - Может быть, теперь ты меня свяжешь? - Мне очень нравится твоя ненасытность и растущая жажда нового, - Оскар широко ухмыльнулся, тоже загоревшись взглядом. – Как? Том не ответил, но смущённо-кокетливо указал взглядом. Шулейман считал посыл – запястья и щиколотки. Повторно размяв немного затёкшие запястья, он поднялся на ноги и, смерив Тома взглядом, приказал: - Разденься. Том радостно взялся исполнить указание, быстро стянул футболку, штаны, трусы и обнажённым лёг на кровать.