Расплата

Приходилось ли вам когда-нибудь испытывать борьбу между сердцем и разумом? Если нет, то вы либо самый счастливый человек на земле, либо — никогда не любили. В первом случае вам повезло, ведь ваше сердце бьется в унисон с другим — тем единственным, который послан вам небесами. Во втором — вы еще не встретили того, кто пробудит в вас доселе неведомые чувства и мысли, которые внесут раздор между вашим бедным сердечком и разумом… «Почему?» — Спросите вы. Я вам отвечу. Сердце человека всегда подвержено эмоциям, оно, в отличие от разума, не просто хочет, а требует любви. Разум же, в свою очередь, стремится к покою. Он руководствуется воспитанием, гордостью, моралью, самоуважением, обетами и клятвами. Разум, словно бдительный полицейский, сдерживает нас от глупых, непоправимых решений, на которые готово сердце, живущее эмоциями и так сильно нуждающееся в любви. Но как часто мы прислушивается к голосу разума? Мы, только-только познавшие, что такое настоящая любовь… Сколько раз наше внутреннее «я» просило нас отступить, не писать, уйти, исчезнуть, но разве сердце, в котором живет даже малейшая надежда на взаимность, даст нам так просто сдаться? Наверно, именно поэтому Кристина, виконтесса де Шаньи, которая еще ночью поклялась себе, что больше никогда не переступит порог Оперы, сейчас сидела в экипаже и напряженно всматривалась в окно, с нетерпением ожидая увидеть фасад так хорошо знакомого ей здания. Если мы приглядимся к лицу молодой женщины, то отчетливо увидим на нем следы страдания, бессонной ночи и мучительной внутренней борьбы, развернувшейся между сердцем и разумом нашей героини. Мысли о долге, муже, ее положении в обществе разбивались о единственное «что, если…», стоило Кристине только вспомнить о страстных поцелуях месье Мулхейма, его крепких объятиях и руках, блуждающих по ее телу. Кристина… Кристина… Кристина… Кристина… Разве не ее имя он шептал, в исступлении покрывая ее же лицо поцелуями?! Уйдите! Убирайтесь! Буду любить ее вечно… Не в силах подавить стон отчаяния, бывшая мадемуазель Дае прикрыла лицо руками и прошептала: -Боже, как мне понять…? Здание Оперы встретило Кристину каким-то странным шумом и излишней суетливостью. В любой другой день виконтесса непременно обратила бы на это внимание, но только не сегодня. Полностью погрузившись в свои мысли и переживания, женщина поднялась на второй этаж и направилась к комнате Армана, в которой ожидала найти отдушину в беседе со своим юным другом. А там как знать, быть может, месье Мулхейм… Однако ожидания Кристины не оправдались. Комната мальчика встретила виконтессу запертой дверью, которая не открылась даже на ее настойчивый стук. -Зачем вы стучите? Там же никого нет! — Внезапно за спиной бывшей певицы раздался звонкий детский голосок. Резко обернувшись, женщина с каштановыми волосами встретилась взглядом с худенькой девочкой лет восьми-девяти в так хорошо известном Кристине грязно-сером коротком платьице. «Маленькие крыски» — обидное прозвище, которому юные балерины были обязаны именно этому наряду. -Как нет? -Так значит, вы еще ничего не знаете?! — Девчушка едва не подпрыгивала от возбуждения, так сильно ей хотелось поделиться с Кристиной своей новостью. — Все только об этом и говорят! Они же уехали! И теперь у нас новый директор. Месье Феваль! Он уже… -Как… уехали…? — Кровь отлила от лица бывшей мадемуазель Дае, и она привалилась к двери, невидящим взглядом уставившись перед собой. — Уехали… Словоохотливая юная балерина еще что-то поспешно рассказывала виконтессе, но та почти не слышала ее. — А Пилар? — Резко прервав девочку, требовательно воскликнула женщина. — Где она?! Увидев на детском лице недоумение, Кристина скривилась, пытаясь вспомнить новую фамилию своей бывшей одногруппницы. -Мадам… Мадам… — Женщина нетерпеливо закатила глаза. — Боже, блондинка, исполняющая главную роль в новой постановке месье Мулхейма! -Если вы про мадам Эспозито, то ее тоже нет. Теперь вместо нее — мадемуазель Берришон, а вместо… -Тоже уехала… — В отчаянии прошептала Кристина, не обращая больше внимания на разговорчивую девчушку. — Все уехали… Боже… Но как же…? В целом, слова юной балерины были не далеки от истины. Месье Мулхейм, его сын и друг, а также мадам Эспозито действительно покинули Париж. Это произошло так неожиданно, что в Опере начали ходить самые невероятные, а порой и крайне неправдоподобные слухи, касаемо отъезда директора и его близких. Насколько стало известно виконтессе, рано утром в дом месье Феваля постучал посыльный и передал письмо, в котором Эрик сообщал о своем решении покинуть Париж и назначал мужчину временным управляющим театра. Но даже новоявленный директор Оперы не смог пролить свет на так интересовавший женщину вопрос: как скоро Мулхеймы вернутся в столицу. «Если вернутся…» — С болью в сердце добавляла про себя Кристина. Наверно, никогда прежде бывшая мадемуазель Дае не ощущала себя такой несчастной и такой одинокой в этом огромном городе. Будь жива ее мать или имей она ребенка, словом, того, кому можно излить свою душу или подарить любовь, скопившуюся в сердце, возможно, она смогла бы справиться с тем чувством, которое заставляло ее изо дня в день, неделя за неделей, в одно и тоже время переступать порог Оперы, чтобы услышать ставшие такими привычными слова месье Феваля: -Нет, мадам, не вернулись… Нет, мадам, не писал… Нет, мадам, не знаю… Лукавый огонек в глазах мужчины, вкупе с немым вопросом, отчетливо читаемым на его лице, заставляли щеки Кристины вспыхивать от жгучего стыда. Бедняжка поспешно покидала стены Оперы и раз за разом клялась себе, что больше не вернется сюда, но утром, сдавшись под натиском измученного сердца, словно околдованная, снова переступала порог театра, чтобы опять подвергнуться этому унижению. О, как несчастлива и как слаба женщина, страдающая от неразделенной любви… -Не поеду! Больше не поеду туда! Ни за что не поеду! — Меряя спальню быстрыми шагами, то и дело в отчаянии восклицала Кристина. Бледная, с темными от постоянного недосыпания кругами под глазами, она казалась крайне измученной и больной. Где-то в глубине дома часы пробили двенадцать, и виконтесса, замерев, горестно простонала, прикрыв лицо руками. -Но, если он вернулся и захочет меня видеть? — Едва слышно прошептала женщина. — А если нет? Я не выдержу еще одного разговора с месье Февалем… Господи, за что мне все это?! — Отняв от лица руки, с горечью воскликнула бывшая певица. Терзаемая душевными муками, Кристина еще какое-то время нервно ходила по комнате, затем полувсхлип-полустон вырвался из ее груди, и она, осознав, что снова не в силах противиться желанию оказаться в Опере, с яростью топнула ногой и воскликнула, глядя на потолок: -Последний раз! Клянусь, я поеду туда в последний раз! -Виконтесса де Шаньи, месье Мулхейм ожидает вас в своем кабинете. — Первое, что услышала Кристина, стоило ей только переступить порог Оперы. Управляющий театра, собственной персоной, стоял в вестибюле и, казалось, ожидал именно ее прихода. -Он вернулся?! — На одном дыхании выпалила бывшая певица, лицо которой мгновенно просияло, а губы расплылись в улыбке. Казалось, слова месье Феваля придали виконтессе сил. Она, не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих, приподняла подол платья и поспешно взбежала вверх по лестнице. С сильно бьющимся сердцем женщина, все еще улыбаясь, быстро преодолела расстояние до кабинета директора, и лишь очутившись непосредственно перед самой дверью, резко остановилась. Эйфория, вызванная словами управляющего, несколько спала, уступив место неуверенности и страху. Что, если месье Мулхейм вызвал ее лишь для того, чтобы запретить появляться в Опере?! Что, если ей снова предстоит услышать то страшное слово, навсегда запечатлевшееся в ее памяти?! Убирайтесь! Возможно, если бы за этой дверью с позолоченной табличкой находился кто-то другой, Кристина, так и не решившись войти, развернулась и немедленно покинула Оперу, но желание снова увидеть Эрика было настолько велико, что женщина, быстро поправив прическу и платье, резко, словно боясь передумать, постучала в дверь. -Войдите. — Последовал незамедлительный ответ. Наскоро досчитав до десяти, в надежде успокоить взбунтовавшееся сердце, виконтесса толкнула дверь и, чуть помедлив, шагнула в кабинет. Месье Мулхейм, нисколько не изменившийся за время своего отсутствия, сидел за столом и что-то писал. Едва взглянув на вошедшую, мужчина, не говоря ей ни слова, тут же вернулся к своему занятию. О, как его спокойное безразличие отличается от того пламени, которое сжигает ее изнутри! Сколько раз за эти недели Кристина представляла себе их встречу, но никогда в ее воображении она не рисовалась ей настолько холодной. Как будто между ними не было того поцелуя и страстным объятий! Как будто все это ей просто приснилось! Но, быть может, так оно и есть? Может все, что случилось в комнате Армана — лишь плод ее воспалённого воображения? -Месье Феваль сказал, что вы каждый день приезжали в Оперу. — Услышала виконтесса хриплый голос Эрика, стоило ей только сесть в кресло, стоящее напротив его стола. -Он так сказал? — Повторила женщина, чувствуя, как легкий румянец появляется на ее щеках. Господи, как, должно быть, глупо она выглядит в глазах месье Мулхейма! Охваченная нервным возбуждением, с сильно бьющимся сердцем, Кристина внимательно следила за каждым движением мужчины. На первый взгляд могло показаться, что ее появление в кабинете нисколько не взволновало директора Оперы, но при ближайшем рассмотрении бывшая певица с изумлением поняла, что это не так. Хотя выражение лица Эрика все еще было абсолютно спокойным, его напряженная спина, неестественная бледность, бегающий взгляд и мелкая дрожь в руке, сжимающей перо, недвусмысленно свидетельствовали о смятении чувств, царившем в его душе. -Мадам, признаться, я не думал, что после кошмара той ночи, вы найдете в себе силы снова переступить порог моей Оперы. -Кошмара?! — Непроизвольно воскликнула виконтесса, в душе которой все взбунтовалось против слов мужчины. Нет… Вовсе не это она ожидала услышать, долгими бессонными ночами мечтая об их встрече! -Кошмар, наваждение, недоразумение, ошибка… Называйте это, как хотите. — Эрик бросил быстрый взгляд на женщину с каштановыми волосами. — В ту ночь, покидая Париж, я был уверен, что больше никогда не увижу вас… Я считал, что после пережитого ужаса, вы должны непременно возненавидеть меня… -Возненавидеть? — Если бы Мулхейм-старший посмел поднять глаза и снова взглянуть на свою собеседницу, то обязательно заметил бы, как резко исказилось и побледнело ее лицо. -Сегодня, когда я узнал, что все это время вы продолжали посещать Оперу… Мадам, означает ли это, что я могу надеяться на ваше прощение? -Боюсь, я не совсем понимаю вас, месье… — С трудом выдавила из себя Кристина, все еще не зная, как правильно реагировать на слова отца Армана. -Мадам, некоторые события того вечера кажутся мне настолько неправдоподобными, что, видит Бог, я просто не имею права даже упоминать о них! Не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь испытывать нечто подобное, но иногда грань между реальностью и вымыслом становится настолько тонкой, что ты перестаешь замечать ее… Так случилось и со мной… В тот вечер я потерял контроль над собой. Поддался чувству, которое когда-то испытывал… — Лицо Кристины непроизвольно исказилось в болезненной гримасе. — Мадам, я понимаю, что это звучит странно, но… Много лет назад я имел честь обучать пению одну девушку. Она обладала прекрасным голосом. В тот вечер, когда вы начали петь, мне показалось, будто я вернулся в прошлое и передо мной стоит никто иная, как… — Эрик внезапно замолчал, словно собираясь с духом. — Моя жена… Два простых слова, прозвучавшие для Кристины, как приговор… Острая, нестерпимая боль пронзила сердце виконтессы, и она почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Я буду любить ее вечно… Правда, такая горькая и такая предсказуемая… -Значит, тот поцелуй предназначался ей?! — Непроизвольно вырвалось у бывшей певицы. -Клянусь, только ей одной! — Слова директора Оперы были произнесены с таким жаром, что не оставалось никаких сомнений в их искренности. Боль в груди Кристины стала настолько сильной, что женщине показалось, будто в ней что-то сломалось. Быть может, это ее измученное сердце не выдержало и, наконец, разбилось? Как стеклянная ваза… Раз и навсегда… Вдребезги… Я буду любить ее вечно… Она такая же, как вы… Моя жена… Ты одержим ею… Этот поцелуй принадлежит ей… Я буду любить ее вечно… Вечно… Вечно… Кровь отлила от лица виконтессы, и она, боясь разрыдаться прямо на глазах у месье Мулхейма, резко соскочила с кресла, намереваясь как можно скорее покинуть кабинет. -Вы уходите… — В тоне директора Оперы не было вопроса, скорее мысли вслух, но они были произнесены с такой горечью, что Кристина, уже почти достигшая двери, резко остановилась и, обернувшись, недоверчиво воскликнула: -Вы хотите, чтобы я осталась?! Казалось, слова бывшей певицы застигли мужчину врасплох. Его глаза широко распахнулись, он раскрыл рот, словно намереваясь что-то сказать, затем отрицательно покачал головой и, наконец, выдавил из себя, со странным выражением лица глядя на виконтессу: -Арман, мой сын… Он бы хотел, чтобы вы остались… По-крайней мере, до тех пор, пока мы здесь… -Разве вы собираетесь снова уехать? — Под странным взглядом директора Оперы, Кристина, словно зачарованная, приблизилась к столу. -Месье Феваль прекрасно зарекомендовал себя в мое отсутствие, поэтому я не вижу смысла находится здесь дольше, чем… -Когда?! — Слова отца Армана так сильно потрясли виконтессу, что она, внезапно почувствовав слабость в ногах, бессильно опустилась в кресло. -Сразу после премьеры… — Лицо Кристины непроизвольно исказилось, и Эрик, истолковав это по-своему, поспешно добавил с плохо скрываемой горечью в голосе: -Мадам, какие-то три месяца… Поверьте, время пролетит быстрее, чем вам кажется. Уедет… Снова уедет… Если несколько минут назад бывшая мадемуазель Дае была полна решимости раз и навсегда покинуть кабинет директора Оперы, то сейчас от этого порыва не осталось и следа. Неизбежность новой разлуки, быть может, еще более мучительной, чем прежняя, притупила те низкие чувства, которые Кристина испытывала к своей более удачливой сопернице. -Вы сказали, что Арман хочет, чтобы я осталась… — Хватаясь за эту мысль, словно за соломинку, произнесла виконтесса, с плохо скрываемой надеждой глядя на Эрика. –Он часто говорит о вас. — Мужчина с готовностью кивнул. — И это поразительно, учитывая его отношение к женщинам после смерти матери. Мадам, скажите, Арман вам рассказывал что-нибудь о ней? -Только то, что ее портрет висит в вашей спальне, и она ужасно сильно похожа на меня… — Стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более непринужденно, ответила Кристина. -Вы знаете о портрете?! — На мгновение бывшей певице показалось, будто на лице мужчины промелькнуло изумление, смешанное со страхом, но уже в следующую секунду он опустил голову и, чуть помедлив, почти спокойно произнес: — Не знал, что Арман… Впрочем… В моей спальне действительно висит портрет. На нем изображена моя жена. Я написал его, когда мы… Когда она… покинула меня… Тогда я переживал не самые легкие времена… — Кристина видела, что губы Эрика сжались в тонкую линию, а между бровей пролегла морщинка. — Арману было пять лет, когда умерла Элеонора. Несчастный случай… Они возвращались с воскресной службы, когда он вдруг выбежал на дорогу. Все произошло слишком быстро. Почтовый экипаж не успел затормозить, и Элеонора… Она спасла Армана ценой собственной жизни. — Месье Мулхейм взял со стола перо и принялся задумчиво крутить его. — Повреждения были слишком серьезными… У нее не было шансов… Элеонора еще сутки была в сознании, пока… Шарль был против того, чтобы Арман присутствовал на похоронах, он боялся, что у него начнется истерика, когда он увидит Элеонору в таком виде, но я решил иначе… И знаете… — Эрик наконец поднял глаза и посмотрел на Кристину. — Он даже не ревел. Просто стоял и смотрел, как гроб с телом его матери навсегда исчезает под слоем земли… Вначале мы решили, что Арман еще слишком мал, чтобы осознать весь ужас произошедшего, но потом… Он изменился, замкнулся в себе, в нем появилось… Что-то вроде страха… Стоило только кому-то прийти в наш дом, как он тут же убегал и прятался в своей комнате. Однако… С вами все иначе… Не знаю почему, но он совсем не боится вас… — Мужчина замолчал, словно ожидая от Кристины какой-то реакции. -И именно поэтому вы хотите, чтобы я осталась в Опере… — Это не было вопросом, скорее виконтесса констатировала то, что итак витало в воздухе. Рассказ месье Мулхейма живо откликнулся в душе бывшей певицы, заставляя ее не только лучше понять мальчика, но и несколько изменить свое отношение к Элеоноре. -Я тоже очень рано потеряла родителей. -Наверно, именно это делает вас так сильно похожими друг на друга… — Эрика пристально смотрел на Кристину. -Разве мы похожи? — Бровь виконтессы взлетела вверх, а на губах появилась едва заметная улыбка. -Вы даже не представляете насколько… Некоторое время мужчина и женщина молча смотрели друг на друга. С каждой секундой сердце бывшей певицы билось все быстрее и быстрее, ведь то, что она видела в глазах Эрика, так сильно отличалась от его слов! Пресловутое «что, если…» с новой силой заговорило в сердце Кристины, заставляя улыбку радости появиться на ее лице. -Месье, раз так… Значит я просто обязана остаться… Ради Армана… -Ради Армана… — Словно эхо, повторил мужчина. Что-то, похожее на робкую улыбку появилась на его лице, и он, все еще не сводя глаз со своей собеседницы, неожиданно произнес: –Та опера, которую я собирался ставить на этой сцене, сильно отличается от своего первоначального варианта… Я писал ее для моей жены. Для нее и под нее… Эта опера была одним из подарков, которые я преподнес ей в день нашей свадьбы. — Эрик не отрываясь смотрел на Кристину. — К сожалению, она так и не была поставлена на сцене… -Почему? -После свадьбы моя жена… решила покинула театр. Видит Бог, я уже не думал, что когда-нибудь смогу поставить эту оперу, но один из черновиков каким-то образом попал к Пилар. Несколько лет она безуспешно пыталась убедить меня, что она та самая, которая сможет воплотить в жизнь роль Леи… — Эрик криво усмехнулся своим мыслям. — В конце концов, я сдался. Но я не мог допустить, чтобы роль, которая предназначалась для моей жены, была исполнена другой. Поэтому я почти полностью изменил ее… Но, сейчас, когда я знаю, что ваш голос так сильно похож на ее, почему бы нам… — Мужчина замолчал, пристально глядя на Кристину. -Но… Разве я могу…? -Мадам, видит Бог, если на этом свете есть хоть кто-то, способный воплотить мою мечту в жизнь, то это вы! — От пламенной речи Мулхейма-старшего у виконтессы задрожали колени. — Скажите, мадам, вы готовы помочь мне? -Что он хотел от тебя? — Стоило только Кристине покинуть кабинет месье Мулхейма, как она тут же столкнулась с мадам Эспозито, без тени улыбки на лице взирающей на нее. -И я рада тебя видеть, Пилар. — Скрестив на груди руки, виконтесса, выдавив из себя приветливую улыбку, подошла к блондинке, быстро окинув ту оценивающим взглядом. -Что он хотел от тебя? — Повторила девушка, переводя хмурый взгляд с Кристины на дверь и обратно. — Зачем он вызывал тебя? -Он сделал мне предложение. — Реакция Пилар на ее слова была настолько красноречивой, что бывшая мадемуазель Дае не смогла сдержать широкой улыбки, искренне наслаждаясь замешательством светловолосой девушки. -Но он не мог! — Некрасивые красные пятна проступили на бледном лице мадам Эспозито. — Не мог… -Но он сделал мне предложение… — Выдержав выразительную паузу, Кристина, с удовлетворенной улыбкой на устах, добавила: -От которого я просто не смогла отказаться… -Что ты имеешь в виду? — Пилар, нахмурившись, внимательно смотрела на собеседницу. -Только то, что сказала… — С этими словами Кристина, пожав плечами, обошла блондинку и, все еще широко улыбаясь, небрежно бросила на ходу: -Думаю, скоро месье Мулхейм сам тебе все расскажет… А сейчас извини, у меня слишком много дел… Как бы Кристина не относилась к Элеоноре, но сейчас, направляясь к комнате Армана и чувствуя на себе взгляд Пилар, виконтесса в душе радовалась, что именно она, а не кто-то другой, была так сильно похожа на жену месье Мулхейма. В конце концов, как бы сильно Эрик не любил Элеонору, ее больше нет, а она, Кристина здесь, рядом… И пусть мужчина своими словами пытается убедить ее в обратном, но женская интуиция подсказывала бывшей певице, что она вовсе не безразлична ему…