все ли гусеницы превращаются в бабочек?

— Ты когда-нибудь поднимался на Намсан ночью?

— Нет, а что? Там же вообще нет людей и темно.

— Вот именно. Там нет людей и темно.

Сону настороженно щурится, но в итоге решается доверить хулигану чуть ли не свою жизнь — терять уже нечего.

Вместе поднимались на Намсан, смотрели на ночной город; вместе ночевали в том самом детском саду; вместе купались в лужах, когда было потеплее, вместе копались в снегу; вместе пару раз сбегали ещё и от полиции — неясно почему в это вляпался, однако Сону бежал просто потому, что дал дёру Рики. А позднее в такой же ситуации бежал уже потому, что вместе с ним на рассветах рисовал на стенах, а за такое давали большие штрафы. Они друг друга стоили. Вместе пытались бросить плохие привычки. Вместе с Кимом Нишимура вспоминал базу хип-хопа, пытаясь посмотреть на то, как балерина будет делать более размашистые движения в бэгги-джинсах; топтались в подвале без никого и хрустели камнями под ногами, доламывая и без того раздолбанный пол, который должен был уйти на починку. Рики даже учил Сону бить в морду, притащив в полуразрушенный садик нечто наподобие манекена, на котором вместе тренировались. Начинал, конечно, с того, что предлагал Сону тренироваться на себе, но один раз Ким ударил так, что сам запереживал за состояние Ники. Нишимура, разумеется, посмеялся, но больше решил не повторять подобные приколы — Сону, в конце концов, мужского пола, и каким бы хрупким ни выглядел, потенциал у его удара хорош для уменьшения количества зубов во рту. Зато Нишимура будет гордиться, если хрупкая балерина станет зубной феей для кого-то другого. — Ты обязательно должен использовать эти приёмы, если до тебя снова доебётся Сонхун, раз не желаешь, чтобы с ним разбирался я. — Конечно же не желаю. Мне не нужна вина за появление нового трупа. — Тогда запоминай удары, чтобы бить самому. После затянувшихся разборок с Хисыном Рики получал всё новые ранки, на них же — вдвое больше поцелуев. Позже снова и снова находил себя прежним брутальным гопником с отросшими чёрными корнями, но на этот раз ещё и с клубничным чупа-чупсом во рту. Вместе ели одну конфету, вместе делились идиотскими пластырями для детсадовцев (Сону больше всего любил клеить их на переносицу хулигана), в шутку менялись обувью (было жутко неудобно, но весело), вместе лечились от простуды, которую схватили на дожде. Даже целовались, выдыхая сигаретный дым в губы, после чего Нишимура пообещал, что обязательно бросит, потому что распереживался после того, как Сону сморщил лицо и закашлялся. После каждой новой тренировки (а чем ближе к балетному сезону двигалось время года, тем маловыносимее они становились) Ники вытирал чужие слёзы рукавами своей толстовки, отдавал Сону несколько водолазок и даже любимую кофту от Adidas. Сону, похоже, наконец встретил настоящего мужчину, который, прежде чем пытаться раздеть, в прямом смысле учился его одевать. Пусть жертвуя своей одеждой, но всё же. Сону тоже шло быть гопником — иногда по ночам от полиции он гонял в таком же адидасе, как Ники, у него и позаимствовал. Не зря говорят, что люди, которые нравятся друг другу, медленно начинают становиться похожими. Вряд ли истинный гопник скоро затанцует в балете, но Нишимура до сих пор не может поверить в то, что Ким согласился на амплуа хулигана. Даже местные пацаны были сбиты с толку, считая, что прежде столь хрупкого парня среди своих точно не видели. Стоит отметить, что Ники с Сону пока ещё не начали встречаться — Ким как будто ждал предложения от хулигана и никогда бы не пошёл на что-то столь смелое первым, а Нишимура, в свою очередь… из ровного пацана превратился в настоящее ссыкло. Но и его можно было понять — осторожность да трепет, боязнь потерять то, что уже есть, не позволяли ему торопиться. Пару раз он по-честному пытался предложить, но всё оборачивалось привкусом металла во рту, будто бы срабатывали предохранители и в последний момент язык прикусывался на автомате. Просто находиться рядом с Сону было достаточно, ну а дальше… Время, как он верил, решило бы всё само. И если бы был момент чуть более подходящий, чем все предыдущие, Рики точно бы сказал то самое заветное: — А давай встр… Могло показаться, что то, что между ними происходит, — это и есть отношения, но без подкрепления словами мало что работает; Сону вот периодически, будто бы специально, напоминал гопнику, где его место, давая от ворот поворот, так что совершенно гладко всё не было. Зато интересно — да. Жизнь шла своим чередом, как будто позади не было никаких поворотных моментов. И Нишимуре начало казаться, что так счастливо, наверное, будет всегда. Все предыдущие проступки забыты, и Рики отработал карму достаточно, чтобы не получить по щам. По-прежнему существовала черта, которую они не могли переступить, ибо продолжали оставаться на расстоянии, осторожничая, — не решались пригласить друг друга в гости. Рики, наверное, боялся, что если он придёт к Сону, откажется уходить и начнёт жить у него под диваном, пугая по ночам бабаек, чтобы не нарушали чуткий сон танцора. Но Нишимура обещал, что позовёт Сону к себе, мол, даже приготовит своё лучшее блюдо — гренки. Несмотря на то, что тот со своими диетами, скорее всего, не будет их есть. Однажды Сону всё-таки решился принять приглашение. Накануне визита была затеяна невероятных масштабов, мягко говоря, «генеральная» уборка, во время которой Нишимуре пришлось выселить целую семью пауков из угла в туалете (причём ни одного он не убил, спокойно перенеся за дверь в свёртке салфетки), постирать всё своё шмотьё, а не просто понюхать и отложить то, что пахнет ещё сносно (а что? так делают все парни), перетереть плиту и кухню как перед приходом ревизора. Отчего-то хотелось произвести на Сону наилучшее впечатление, словно Ким стал бы ходить по его квартире в белых перчатках и проверять поверхности на уровень пыли. Ким приходит вовремя, а сам Нишимура от этого теряется только сильнее: ожидал, что кто-то вроде балерины опоздает специально? Во всяком случае хулиган, носясь по дому как угорелый, как будто не потратил больше суток на уборку, просит его подождать. Когда его приводят в комнату, напоминающую нору, в которой от мира прячется Ники, Сону осматривается, как кот, которого впервые притащили в его новый дом, и в целом выглядит так, словно изучает свои новые владения. Носителя Adidas, который на этот раз обошёлся только спортивной майкой и шортами, это, конечно же, умиляет; он так и хотел, чтобы Ким мог чувствовать себя комфортно. — Я скоро вернусь! Никуда не уходи. — А я не то чтобы собирался, — говорит Ким, когда хулигана уже не видно в дверном проёме. Пока Нишимура пытается что-то «уладить», довершив какие-то мелочи по уборке, Сону первое время изучает то, что его окружает. Говорят, что по комнате и привычкам вести быт можно многое сказать о человеке: Рики живёт один и вряд ли настолько чистоплотный, как пытается показать, но у него довольно уютно как для молодого парня. Отдельно кровать, письменный стол, диван, пол из чего-то, похожего на дерево (скорее всего, линолеум в его расцветке), базовые обои, немного приглушённое освещение и обычное окно сбоку. Возможно, на стенах раньше висели плакаты, но Ники их снял, чтобы не позориться. Какое-то время просидевший смирно в комнате один и крутивший головой, взглядом Сону совершенно случайно натыкается на то, на что не должен был. И решается подойти, чтобы взглянуть поближе, проверив: а не показалось ли? Где-то на средней полке открытого шкафа, в котором всё разложено наспех, но по полочкам, запихнутым лежит чёрный школьный портфель, который уже как года два никуда с собой не носили (да и в девятнадцать он вряд ли нужен). Из него, расстёгнутого, торчит удостоверение из учебного заведения с подписью «…й факультет, Нишимура Рики, старшая школа Ханлим». И когда Сону подходит ближе, чтобы, набравшись не храбрости, а наглости, протянуть руку и прочитать надпись целиком, ему гораздо лучше становится видна фотография молодого человека с густыми мазутными волосами. Такими чёрными, что само воронье крыло позавидует. Но ныне смешавший выжженный блонд с тёмным мелированием Нишимура… — Это же знаменитая школа искусств… — шепчет Сону, с лёгкостью узнавая на изображении своего Нишимуру, пускай сейчас он выглядит совсем по-другому. Подождите… Какая школа искусств, если он дворовой хулиган без образования и умеет только драться? Сону крутит головой, пытаясь переосмыслить и восстановить правдивую картинку, но когда открывает глаза, на чуть сильнее вытащенной наружу карточке, что держит в пальцах, всё ещё наблюдает надпись «Танцевальный факультет». Что за двойную жизнь ведёт Ники? Может, он ещё скажет, что всё это время на самом деле был Ханной Монтаной? «А я живу две жизни и от каждой беру, то что мне по нутру», или чё? Типа сегодня он бьёт морды в спальном районе, а завтра выступает в центре города со своей школьной группой? Может, ещё скажет, что тоже в детстве занимался балетом? Господи, да Рики же по большому счёту должен быть в выпускном классе в своём возрасте! Почему он не в школе? Сону раньше об этом не думал и, с большим опозданием переосмысливая этот факт, вспоминает, чем они занимались в балетном корпусе неделю назад. Щёки краснеют, а глаза выкатываются, пока голова считает, какой примерно срок светит Сону, но потом он чудом вспоминает, что с Ники они погодки и вроде как оба совершеннолетние. Поэтому пойдут в тюрьму вдвоём! За то, что вытворяли в общественном месте. — Что это такое? — услышав шаги позади, Сону, встречаясь взглядом с вернувшимся в комнату Ники, тут же указывает пальцем на ученический билет. — А, это? Когда-то я ходил в ту школу, — на удивление легко реагирует хулиган, не увиливая от правды. — Это же ты ожидал услышать? — Не дразнись! — топает ножкой Сону, хотя с этого момента он начинает задумываться: что он знает о Ники кроме того, что парень — гроза района? Разве можно описать всю его жизнь только этой фразой? Не мог же он родиться уже хулиганом, ими, вроде как, обычно становятся. — Сколько ты ещё от меня скрываешь? Почему-то Рики передёргивает от этого вопроса, хоть Сону не имел ничего такого в виду. Звуки дождя становятся чем-то настолько привычным на фоне, что на них прекращают обращать особое внимание. Рингтон телефона с какой-то песней Дженнифер Лопес из нулевых (да, у Сону особый вкус) прекращает выть, когда уже минут десять звонивший ему Сонхун сдаётся, поверив, что Ким занят другим человеком и не возьмёт трубку. — Так вот почему ты говорил, что раньше жил в престижном районе, — соединяет два плюс два Сону. — А ты ещё не верил. — То есть подожди, ещё раз… Ты бросил школу или выпустился из неё? Рики был на танцевальном факультете, а не просто в школе для будущих артистов. В случае школ вроде Ханлим, в которые мечтает попасть чуть ли не каждый хоть немного танцующий ребёнок, существуют серьёзные вступительные экзамены, чуть ли не прослушивания, где ты должен показать всё, на что способен. Там буквально сорок мест на класс при десятках тысяч подающих заявки. В Ханлим при принятии на учёбу смотрят не только на талант и старательность, но ещё и на харизму с уверенностью. Насколько же тогда Нишимура был хорош? — Тебя за что-то исключили? — Я бросил по своему желанию. А он ещё хочет сказать, что по собственному желанию покинул место вроде того?! Боже мой… — Учителя говорили, что у меня неподходящее поведение, как для будущего артиста. — Чего? — кривится Сону. — Ты что, и тогда хулиганил? — Нет, не прям хулиганил. Я просто немного не вписывался со своей философией в кругозор преподавателей. Видимо, всё немного не так, как рассказывает Нишимура, а в школе случился какой-то конфликт, раз ему пришлось уйти. Какова вообще вероятность? На самом деле Ники ещё до официального начала своей жизни дворового пацана был противоположен Сону в том плане, что… для него человеческое было на первом месте. В мире «поголовамходцев» чистый по натуре вкупе со своими никому не нужными человеческими качествами Рики бы не выжил. Учителя просекли это ещё на этапе, когда он нарушил главное незыблемое правило «шоу должно продолжаться» во время одного из фестивалей: ещё до конца музыкальной дорожки подбежал к однокласснику, который ушибся во время выполнения технически неправильного сальто. Их школа на протяжении десятка лет, победив SOPA (такую же школу искусств, которая была рекордсменом ранее и оставалась главным соперником Ханлим), возглавляла рейтинги, выигрывая первые места на ежегодных весенних фестивалях, но из-за одного Нишимуры и его решения помочь другому мальчику они скатились на второе место — им сняли баллы за прерывание шоу одним из танцоров. Директор, преподаватели и вся их команда потеряли большой денежный приз по большому счёту из-за Рики. После этого уже и произошёл скандал: никто не добивался его ухода, лишь пытались перевоспитать. А он взял и ушёл будто бы из протеста. Пока Сону был эталоном требований и подсыпал стеклянную пыль в чужие пуанты, идя вверх по карьерной лестнице со скоростью KTX, Нишимура клал заявление об отчислении. И никто из них не был неправ. Просто так получается, что каждое действие имеет свои последствия, а Нишимура тогда об этом не думал. Сону стал прима-балериной со своим подходом, а Ники в себе усомнился, решив, что раз такой весь из себя принципиальный, то уже проще жить по понятиям. Во дворах они более-менее прозрачные и объяснимые, лёгкие для соблюдения по его меркам: не укради, не обидь товарища, заступись за своих, сделай серость района ярче, мой друг — ещё один я, а значит, к нему надо относиться справедливо. — Ты так много лезешь в драки, потому что больше не танцуешь в меру? — Откуда взялась такая логическая цепочка? Теперь Сону понял Ники немного… лучше. Нишимура просто потерялся в жизни — в этом-то и вся проблема. Киму хотелось бы помочь ему хотя бы добрым напутствием вместо того, чтобы предлагать привыкнуть к тому, к чему нельзя, как-то делали все остальные, ещё больше его закапывая. Танцор рождён, чтобы танцевать. Данный по рождению талант становится самым большим грехом, портящим жизнь, когда его не применяют. — Не зря же говорят, что невыраженный талант начинает действовать как яд, когда ты не выпускаешь его наружу, — отравляет тебя. Я сам боялся этого больше всего, когда мне предлагали оставить балет как жалкое хобби. Ники есть, что рассказать, но он не станет проваливаться в подробности. В Ханлим у него были обычные друзья, была девушка с модельного факультета (кстати, из-за неё он может понять проблему пищевых расстройств, которые есть у Сону; в плане постоянных мучений диетами они похожи). После этой девушки Ники, конечно, понял, что он по парням, но это не отменяет того факта, что жизнь в те времена казалась совсем другой. — Но людями свойственно оступаться, — говорит Сону, проходя чуть дальше, а так и не оставляет в покое ученический билет Рики; как сорока его себе присваивает, только получив в лапки. — Ты не должен быть идеален. Ни ты, ни я. Сам же говорил. — Говорил. Но удивительно, что я слышу эти слова от кого-то вроде тебя. — Я, может, и перфекционист, но не дурак, всё понимаю. Все совершают ошибки, и иногда они становятся поворотными в человеческой судьбе, — пожимает плечами Сону. Рики совершил свою. По поворотности такую же, как увлечение камерами, но, в отличие от первой, которая дала только отчаяние, вторая крупнейшая из его ошибок сохранила жизнь Сону — и теперь он сидит перед Ники, говорит ему всё это. Значит, не все ошибки обязательно приводят к чему-то плохому. И никогда не знаешь, как что повернётся, так что не за что себя корить… Это даже вселяет надежду, что Сону, если однажды узнает о прошлом хобби Ники, сумеет простить его. — Всё-таки, — отстав от ученической карточки, балерина перебирает пальчики, опустив голову, — важно только то, как ты их исправляешь и запоминаешь, чтобы не повторять. — Наверное. — Но разве после всего не стало легче?.. Когда ты ушёл. — Поначалу было такое ощущение, но потом… Находясь во дворах, Рики впервые словил себя на мысли, что испытывает к ним не только нотки привязанности, как к чему-то родному. Его посещало ещё и чувство, что старый подъезд — то место, которое его окончательно съест. На стенах летописи, забычкованные следы — символ упущенных лет, и именно они, вопреки всей своей эстетике, ставили на нём свой крест. Сколько было ещё таких же потерянных? На хронике лент пережёванный старый сюжет — драки на районе, попойки, знакомства с новенькими, снова драки. Сначала весело, а затем «никакого развития нет». Всегда же такое бывает: родной дом тоже может стать ненавистным, когда ты в нём заточён, не имея шанса никуда выбраться. У Ники слишком много мыслей и рефлексии как для простого гопника. — Потом, — уверенно крутит головой Нишимура, — я только и делал, что кусал локти. — А почему нельзя вернуть всё сейчас? Раз ты уже понял, что это было ошибкой. — Потому что есть неисправимые вещи. Как и те, которые нельзя вернуть, потеряв. И Ники думает, что одна из таких — это доверие Сону. Почему, интересно, он застопорился на этом страхе? Ничего ведь плохо пока ещё не произошло. — Гусеница тоже зреет долго, — дальше размышляет Сону вслух, — а жизнь той самой бабочки, к которой она стремится, прячась от мира в свой кокон, безумно коротка. Так же, к сожалению или к счастью, выглядит описание любого артиста. Он кладёт всю молодость (да и жизнь в целом тоже) ради ничтожно коротких минут сияния, которые быстро закончатся. Но я понимаю тебя. Понимаю, что для тебя было важно сначала исполнить свою мечту, а потом уже распоряжаться, как придётся. — Да, — на той же волне остаётся и Ники, — неважно, что было бы потом, но мне хотелось постоять на большой сцене. Поскорее стать бабочкой в своей сфере, чтобы дольше наслаждаться своим полётом. Но я до него так и не дотянул, — и если улыбка Сону видится усталой, то эта улыбка Нишимуры отчего-то выглядит донельзя грустной. — Наверное, мне следовало понять раньше, что далеко не всем гусеницам в мире суждено стать бабочками. Мне вот точно. Буду гусеницей до самого конца. — Ты говоришь такие глупости, — вопреки всему, что ожидалось, Сону, плюхаясь на диван, выдаёт только это, покрутив головой и даже пару раз цокнув языком. Ники продолжает стоять перед ним, как будто чего-то не вдупляет. Это ещё что такое? Рики, как и всегда удивлённый чужим реакциям, ожидал услышать слова поддержки или что-то вроде того? Ах, он и вправду дурачок, раз забыл, кто перед ним сидит: если тебе сдаётся, что ты сможешь предсказать следующее движение Ким Сону, лучше перекрестись. — Каждая гусеница становится бабочкой в конце пути, — зато Ким, несерьёзно задрав голову, с радостью укажет на то, о чём Рики прежде не задумывался. — Ты разве не знал? — А если нет? Рики подходит ближе, оставив половину комнаты позади, но не садится рядом, остановившись напротив Сону, протягивает руки, чтобы обхватить щёки балерины и погладить скулы большими пальцами. — Абсолютное да, — смотрит точно в глаза снизу вверх своими горящими, не подавая виду, что ему приятны эти прикосновения; плавится под родными руками совсем тихо и незаметно. — Все мы переживаем одни и те же метаморфозы. — Просто задумайся. Ники, похоже, решил сломать Киму мозг, но не получится. — Каждая, — ровно один раз уверенно кивает Сону, — по крайней мере любая из них имеет такой шанс. Просто не все доживают в целом виде, — пока Рики издевательски медленно, будто испытывает чужое терпение (своё сильнее), наклоняется ближе к его лицу, Сону, в попытках сохранить мозг «в чистом потоке» и стараясь не сбиваться с мысли, словно специально начинает тараторить что-то на биологическом: — У гусеницы путь в один конец, и он положительный, но пока она в коконе, то может быть уязвима, — ещё на пару сантиметров ближе. — Существует целая куча условий невезения, таких как паразиты, которые подселяются к ней внутрь и целиком сжирают заготовки прежде, чем гусеница вылезет на свет; неподходящие погодные условия типа шквального ветра — будущей бабочке не повезло выбрать опасное время и место для своего созревания; даже неосторожный дворовой пацан, который случайно сорвёт куколку, задев рукой, пока будет лазить на дереве! Гусенице могут помешать, вполне, но это совсем не значит, что бабочкой не получилось стать по её вине — она здесь ни при чём. Если не стала, то это не её проступок, так сложились обстоятельства. Вокруг Сону тоже была куча паразитов (взять хоть того же Сонхуна), но он чудом выдержал, тогда как Рики пришлось сдаться. Ники наконец не выдерживает и чуть подталкивает Сону упасть на диван спиной, сам же, поспевая за ним, нависает сверху, расставив руки по обе стороны от его головы. Как и всегда красивый, как и всегда желанный. — Откуда такие знания биологии? — с интересом чуть наклоняет голову Нишимура, не спеша атаковать поцелуями. — Я думал, ты балерина, а не биолог. — Просто я учился, вот и всё. — Ах ты… — мгновенно ловит Нишимура этот не шибко тонкий намёк, но, вовремя поняв, что не выдержит поцелуя после такого (это покажется слишком смущающим и бьющим по сердцу от очаровательности Сону, который смотрит выжидающе, с замиранием пульса отсчитывая последние мгновения, пока его наконец не поцелуют), сходится на том, что решает просто защекотать Кима до полусмерти. Правильно, врагов надо добивать кулаками, а кого-то вроде Сону — любовью. Ники порой хочется съесть балерину, ну или укусить как минимум, но он сдерживается — не знает, как ещё выразить всю ту степень обожания, которую испытывает. Тот только визжит, как поросёнок, но больше от радости. Рики даже начинает казаться, что вот он, тот момент, когда надо наконец закрепить их отношения словами, предложить встречаться. Говорят же, что спортсмены туповаты: танцоры из его школы, учитывая, сколько в сравнении уроков танцев приходилось на число обыкновенной общеобразовательной программы, тоже входят в эту статистику. По крайней мере, этим можно было объяснить то, что Ники в очередной раз упускает идеальный момент сделать Сону своим парнем официально, и вместо поцелуя или озвученного предложения просто с него слезает, сгорая от стыда, появившегося из-за того, чего так и не произошло. Рукалицо, конечно. Сону тоже бы сделал, если бы знал, о чём Нишимура снова промолчал. Ким тем не менее мыслями продолжает оставаться на том факте, что Нишимура по собственной воле бросил школу и теперь пинает сам на себя. Как он мог потерять всё, чем так горел, раз от многообещающей куколки спустился в придорожную пыль? Паразитами, мешающими раскрыть крылья и взлететь, выступают другие люди — для Сону всё ещё только они, а вот для Ники эту роль играют лишь собственные мысли. Перед людьми сдаваться в падлу, а вот собственным домыслам проиграть куда проще; ничего не будет звучать убедительнее, чем личные страхи и сомнения. Их глаза встречаются, как будто прежде самый флегматичный из существующих флегматиков кидает Нишимуре вызов. — Возвращаясь к бабочкам… — как куколка, часто-часто моргает Сону. — Талант начинает разрушать тебя, когда его не используешь, так что дерзай. Дай себе шанс вырасти, измениться, даже если сейчас до желанного состояния тебе далеко. И вот увидишь — ни то, что было тогда, ни то, что есть теперь, не будет зря. Я верю в тебя, Ники-я. — Ты правда так думаешь? — Да, я так думаю. Дно хорошо тем, что от него удобно отталкиваться, — для пущей убедительности Ким покрепче сжимает крупную ладонь Нишимуры в своих изящных ручках. — Для меня уже поздно, — отговаривается хулиган, стараясь не подавать виду, насколько он рад любому такому контакту с Сону, да ещё и в своей квартире. Это же с ума сойти можно насколько интимно, причём совсем не в сексуальном плане. Ники скорее имеет в виду, что подобные диалоги и обстоятельства могут разделить только близкие во всех смыслах люди, а не просто знакомые или партнёры по постели. Это сложно с чем-либо перепутать, ты всегда знаешь по глазам. И пусть Ники сомневается, он всё же уверен, что, если спросит напрямую, получит положительный ответ. Нишимура наконец начинает чувствовать, что та взаимная любовь, о которой он столь долго мечтал, уже даже не у порога, а давно его перешагнула. Прямо сейчас сидит на диване, на котором Рики раньше занимался всякими непотребствами. Какой ужас… Сону срочно надо пересадить отсюда. — Тебе всего девятнадцать, — продолжает Ким на фоне. — Перебори свою гордость, чтобы не потерять оставшиеся шансы. Или ты так и планируешь провести всю свою жизнь во дворах, завяв там как очередная роза под чужим балконом? — Но если откинуть обращения к биологии, Сону, и смотреть на мир реальными глазами, — Ники смотрит точно ему в глаза, повернув голову, и впервые в них просматриваются бьющиеся за продолжение жизни надежды, граничащие с некогда привычными отчаянием и смирением, — каждая ли гусеница превращается в бабочку? Впервые за долгое время на дне своего сломленного кокона Рики видит лучи света. — Не все гусеницы стали бабочками по ряду причин, но я знаю, что каждая бабочка без исключений когда-то была гусеницей. Помни об этом.

— Ты голодный? — Немного. — Помнишь, я обещал сделать тебе свои фирменные гренки? Пока господин гопник готовит, пытаясь замести следы сожжённой от нервов первой гренки (пусть она притворится блином и уйдёт комам), Ким снова остаётся в его комнате один, но на этот раз с компьютером — Нишимура вписывает пароль и отдаёт его сам. Хулиган уверял, что в его гренках калорий будет не много, так что их можно будет использовать в качестве попкорна, а там и фильм какой-нибудь посмотреть вдвоём. По этой причине Сону, получив все разрешения, копается на сайтах с рекомендациями. Всё как будто не подходит ему по вкусу, поэтому то, что Рики возится на кухне долго, скорее играет на руку, у Кима оказывается больше времени в запасе. В итоге он всё же находит что-то более-менее годное, но, когда нажимает на проигрыватель, вместе с ним на окне всплывает какое-то уведомление об обновлении приложения. Сону не собирается хозяйничать в чужом ноутбуке, поэтому от всплывшего окна отмахивается, из двух кнопок нажав на первую попавшуюся без злого умысла. Но ею оказывается кнопка «открытия», которая позволяет раскрыть неизвестную Киму программу для начала перезагрузки. Сону тянется к крестику, чтобы поскорее её закрыть, но то, что он видит следующим, мешает сделать это вовремя. Приложение с экранчиками из туалетов, судя по всему, не в прямом эфире (отснятый материал выглядит старым, но Сону на эту мелочь уже как-то плевать) полностью забирает на себя всё его внимание. — О, ты вышел на запах? — слыша шарканье, Ники даже не оборачивается, потому что знает, что это его Сону. — Я тут сжёг одну, но надеюсь, ты не почувствуешь запах гари, даже решил проветрить. Вторая точно хорошо получится! Ты уже нашёл фильм? Мы идём кушать? — Постой… — на всё ответ только один, и Сону сходу звучит странно, пускай сдерживает себя из последних сил, чтобы не начать скандал на ровном месте. Как и подобает флегматикам, просто выпадает из реальности. — Скажи мне. Как ты узнал, что я повешусь? Сону спрашивает совершенно спокойно, пока Ники к нему поворачивается с улиточной скоростью. Перед глазами проносятся вся жизнь и не успевшее исполниться счастливое будущее. Сону смотрит в упор, сдерживая в себе порывы, ведущие разве что к срыву, когда пазл в его голове постепенно начинает воссоздаваться всё больше с каждой новой секундой нишимурового молчания. — Я этого не говорил никому из друзей и близких, а с тобой мы даже не были знакомы… Впервые он задумывается, каким образом Рики мог знать о планах на самоубийство, если они прежде в глаза друг друга не видели, а дверь в общественном туалете была наглухо заперта — снаружи чужих попыток повеситься не было бы видно. Сону проваливается в анализ и сразу же получает ответ, в который при желании мог бы уткнуться ещё раньше. Но почему Ким как будто специально избегал догадок о подробностях их первой встречи? Словно притворился великим слепым и не желал признавать, насколько всё плохо на самом деле, раз Рики вряд ли привёл в ту кабинку нюх, которому могла бы позавидовать разве что немецкая овчарка. Да не было у него такого, разумеется. Раньше казалось, что такой хренью страдают только душевнобольные девственники, не стоящие выеденного яйца, прыщавые сорокалетние мужики, которым в жизни не даст ни один пол, вот они и ведут себя подобным образом оттого, что некуда деться. Мерзкие существа. Но… Что-то Нишимура не особо подходит под это описание, как и ни под один стереотип.

«Сону всегда было интересно, как выглядят бляди, которые занимаются подобным непотребством, как установка камер в общественных туалетах и слежка за ни в чём не повинными людьми».

Ах, как же. Ники оказался довольно симпатичным — теперь Сону знает, пожалуй, излишне много и может более не интересоваться этой темой. Отныне он не из тех, кто «меньше знает, крепче спит»; похоже, скорее самоубийства Кима теперь убьёт бессонница. — Это не то, о чём ты думаешь, — первое, что на автомате выпаливает Нишимура, забивая на сковородку, пускай даже это именно то, о чём думает Сону. — Камер CCTV нет внутри кабинок… — продолжает размышления Ким, забегав глазами так, лишь бы избежать Нишимуру. Теперь смотреть на него почему-то становится неприятно. — А скакалку я нёс в сумке, ты никак не мог даже предположить, что я собираюсь с ней делать и как использую, даже если бы заметил… — и на это Ники ответить уже нечего. Нишимура стоит перед Кимом, как олень в свете фар автомобиля, которого вот-вот собьют, и в этом сравнении тоже есть доля правды — не то чтобы Ким Сону планировал останавливаться, только набирая разгон в беззвучном шипении (с подобным звуком от злости медленно заводится двигатель), и не то чтобы его можно было остановить какой-то другой силой. Минуты идут в убыток, угрожая взрывом. Твою же мать… — Больной извращенец… — Ким делает этот вывод вслух быстрее, чем Ники успевает исправить ситуацию, так и не дождавшись ответа от растерянного гопника, который только и делает, что машет руками с видом мартышки, но сам и слова связать не может; он доказал раз и навсегда, что человек произошёл не от обезьяны и что никакой обезьяне не суждено стать прямоходящей. Любая печаль начинается в первую очередь с гнева, и слёзы это всего лишь результат того, что ты, разозлившись, не смог иначе выразить то, что почувствовал. Непонятно, кто это придумал и правда ли это в ста процентах случаев, но именно так это сейчас ощущает Сону. Он хотел бы разозлиться изо всех сил, обязательно выразить это — что-нибудь бросить в Нишимуру (если не его самого), а попадает только в стену мягкой пачкой салфеток, что попалась под руки первой. — Я же никого не убиваю и даже не присутствую во время… — Рики секунду назад увернулся рефлекторно; если бы знал, что Сону успокоит такой бросок — он бы сам под него подставился, но ситуация всё больше походит на то, что нельзя реабилитировать, даже если сегодня из дома Ники выйдет в окно. — Да что ты? А так было бы лучше?! — и эмоции Сону тоже понятны, но… неужели то, что между ними было, столь просто разрушить? Да, Рики сам согласен с тем, что он мудак и занимался хернёй, но ведь должен же он хоть как-то исправить происходящее? Или вернее будет сказать произошедшее? Да, Нишимура Рики не заслуживает оправданий или защиты на уровне адвокатов в суде, но если он сам не будет себя защищать, то кто тогда ещё собирается в этом помочь? Или лучше, если бы он совсем молчал? Проблема хулигана заключается в том, что он совершенно не знает, как правильно, и от какого его решения может стать ещё хуже, а какое хоть немного сгладит углы. Последнего варианта, должно быть, не существует. Об углы суждено что-нибудь себе рассечь, и первым в ход идёт сердце. — Сону… Разве минут тридцать назад ты сам не говорил мне, что людям свойственно совершать ошибки?.. — поэтому Рики не придумывает ничего лучше, чем это. — Я был неправ! Сону молчит пару секунд, и Ники даже начинает казаться, что у него получилось его остудить, но… — Это другое! Или ты из тех, кто извиняется только затем, чтобы потом опять сделать больно?! Совсем нет. — Когда я хоть раз делал тебе больно намеренно? Я никогда этого не хотел! Я ничего не знал до нашего знакомства… Ни о тебе, ни о твоих страхах! — Замолчи! — шипит Ким. — Не надо было тебе ничего рассказывать. Конечно же, ты ничего не знал просто потому, что был плохим человеком сам по себе! — Может быть, ты и прав… Но я изменился! Не ради тебя, а из-за тебя. С тобой я понял, что делал не так и жил неправильно, — из последних сил Рики пытается всё сохранить, но это ускользает сквозь пальцы, как песок. Сону слишком ранен этой правдой — этого и стоило ожидать. Это видно по его лицу, по спутанным волосам и смазанным жестам, слышно по дрожащему голосу. Больше всего на свете Рики хочется обнять его и успокоить, но он не делает ни единого лишнего шага, потому что так сделает только хуже. Отвратительно наблюдать за тем, что по своей глупости ты сотворил со своим близким человеком, а теперь беспомощны вы оба. Рики не пытается выкрутиться, он готов принять совершенно любое наказное, но не потерять выстраданную балерину навсегда. Хоть на коленях готов перед ним извиняться, чёрт побери, но Ким Сону же такого не надо.

«К чёрту тебя и твои извинения. И гренки твои туда же» — всё идет к этому, так?

И совершенно не зная, как донести все свои чувства, Ким Сону, понимая, что даже как следует не сумеет вмазать по щеке хулигана — даже не пытается, а просто останавливается на том, что… Плачет? Ещё не хватало так унижаться перед Рики. Почему должен плакать Сону, когда виноват гопник? Надо было прислушиваться к стереотипам о людях вроде него… Зря Ким их проигнорировал. Никакие предрассудки не берутся из пустого места. Как же, блять, обидно. — Нет, стой, Сону, подожди. Это… — и что бы он ещё мог сказать, когда врать не о чем, а отрицать нечего? Рики понимает, что признаться честно себе дороже, но попытками лжи он закопает себя только глубже, вобьёт финальный гвоздь в крышку гроба, олицетворяющего их с Сону недоотношения. — …действительно то, что ты подумал, но послушай же ты хоть секунду! — А то яблоко? — Сону несёт дальше. — Только не говори, что… ты подкинул мне яблоко в надежде, что таким образом сумеешь почувствовать себя прощённым?! Но это же не неправда. Что Ники может ещё сказать, если балерина всё равно не поверит? — Я боялся… Боялся сказать тебе напрямую! Боялся реакции. И понятное дело, что не зря. Почему некогда творческого, талантливого, здорового молодого парня больше тянет подсматривать за левыми мужиками с камер, установленных в туалете? Сону не может понять. Просматривая что-то такое Рики старался не задумываться о своих проблемах, чтобы совсем не впасть в печаль, но неясно, интересуют ли его после всего другие, закрепив за ним звание изварщенца, или же парень теперь обречён по-новому, потому что его тянет подсмотреть именно за Ким Сону?.. Да необязательно даже подсматривать. Просто быть с Ким Сону. Ники больше не тот эгоист, которым был раньше. Если бы в то время он знал, как Сону осторожен и боится сделать или показать что-то не так, из уважения к нему Нишимура бы ни за что себе такого не позволил ни по отношению к Киму, ни по отношению к другим людям. Вернувшись во времени, он запретил бы себе всякие шалости. Но жалеть об этом глупо, потому что в противном случае с Сону они бы не встретились. А ведь Рики даже не успел предложить ему начать встречаться… — Почему ты это делаешь? Моим самым большим страхом всё это время было не то, что на меня кто-то подрочит, а что кто-то увидит моё уродское тело… Все хотят быть любимыми такими, какие они есть, но то, какой Ники, могло бы любого от себя оттолкнуть, и обвинять бы всех ушедших было бы не в чем. Забавно в конце всех этих раздумий прийти к выводу, что они с Сону, какими бы бесконечно разными ни являлись, оба хотят одного и того же.

Но, похоже, всё-таки не получат.

— У тебя не уродское тело! — Кто сказал? — Я! — Мне раздеться, чтобы ты понял, о чём я говорю? — совсем уже переходит за грань Сону, когда дрожащими пальцами, будто бы блефуя, начинает расстёгивать свою рубашку. — Давай, — и когда слышит это просто… — Что? — Что. Подняв глаза, всё-таки избавившийся от верхней одежды перед кем-то впервые за дикое количество лет, Сону понимает, что Ники крепко держит ладонь на веках, чтобы не смотреть на него. И если хулиган таким образом проявляет к нему уважение, Сону, судя по всему, лишь больше разочаровывается.

«Если у меня не уродское тело, то почему же ты даже не взглянешь на него?»

— Ты совсем уже сдурел, Нишимура. Едва ли поборов дрожь в конечностях, Сону, хлюпая носом, спешно натягивает на себя одежду обратно и пробегает мимо, толком не успев застегнуть на все пуговицы (настолько сильно хочет уйти отсюда — подальше и как можно скорее), пока Нишимура упорно на него не смотрит, просто потому что знает, что Ким об этом пожалеет в будущем и уж точно откажется попадаться Ники на глаза впредь. А Ники подобного развития событий не желает, поэтому приходится выбрать наименее худший вариант. Не успев даже выйти из подъезда, Сону, надеясь, что за ним не бегут, для пущей уверенности, что ему не придётся продолжать разговор с Ники, достаёт из кармана снова завибрировавший телефон и, сам не понимая, что творит, намеренно принимает входящий от Сонхуна. Из окна доносится голос Кима и столь отталкивающее: «Алло, ты звонил, Сонхун-хён?». Ники, увы, это слышит. Где-то на кухне, когда вслед за Сону с надрывом хлопает входная дверь, догорает очередная гренка, о которой благополучно забыли. Рики, помимо переживаний о новой ссоре, приходится отвлечься на попытки разогнать ладонями дым и перекрыть газ. Открытого окна на этот раз не хватает, чтобы задышать по-нормальному.

***

И воспоминание о том, как совсем недавно у них всё было лучше, чем можно себе только представить, останется только воспоминанием. Тот день из балетного корпуса — одним из лучших.

неделю назад, после перехода из садика в здание балета.

В здании балета приходится, крепко схватив Рики за край рукава, таща за собой, подниматься до четвёртого этажа, молясь о том, чтобы по пути не попались на глаза никому знакомому. В это время в их корпусе людей не так много, как было ещё пару часов назад, но внешняя пустынность коридоров не отменяет вероятности, что кто-то мог засидеться допоздна. Наверное, думать о том, какой скандал поднимется, если кто-то увидит Сону с хулиганом и догадается, куда они так активно направляются, не приходится. Хотя вряд ли о таком можно догадаться, правда же? Танцор спешит поскорее пропасть с открытой местности и, всё это время пулей пролетая лестничные переплетения, заходит в первое попавшееся помещение, выбрав одно из самых отдалённых, первым, чтобы провести Рики, так и не расцепив захват с его рукава, вдоль по огромному помещению. — Что это за место?.. — Мы его называем актовым залом, — на секунду оборачивается Ким через левое плечо, чтобы проверить реакцию Нишимуры. — Здесь обычно никто не собирается для тренировок, только на контрольных показах перед самими концертами, а до них пока ещё далеко. Поэтому сюда, скорее всего, никто не придёт. Как оказывается позже, всё это время шатен двигается к толстым разведённым шторам в конце помещения, судя по всему, слабо скрывающим балетный инвентарь и прочие штучки «пидоров в трико». Помимо штор и огромной сцены, в помещении находится достаточно кресел для предполагаемых зрителей, которых в данный момент — ни души. — А как же дверь? — вовремя вспоминает Ники, оторвавшись от Сону. — А, точно… И на реакцию Сону, сам отпустив его руку, следует к двери, чтобы поскорее запереть ту изнутри. Ким чуть не забыл про главное. Может, конечно, присутствия людей здесь и не планируется в ближайшее время, но бережёного Бог бережёт. — Ты что, сначала делаешь, а потом думаешь?!.. — имеет в виду выбор помещения Ники. — Ну… есть такое, — хлопает глазами Сону. — Признаю, что не самая сильная моя сторона, но в балете только так. Привычка выработалась с детства: на первую линию берут тех, кто первым поднял руку, поэтому дети привыкли сначала поднимать свои, когда просят, а потом уже думать, на что они вызвались. Сону, пожалуй, в том возрасте и остался. Ники смеётся в кулак, целиком и полностью очарованный. Примерно таким же был их диалог во время первой встречи, как только Ники вытащил Сону из петли, так что ничего, в принципе, нового о нём Нишимура не узнал. «Сначала делаю, потом думаю. Ну, как повезёт. Главное же, что вообще думаю. Кто-то не делает и этого». Стоило уже привыкнуть ко всем особенностям природной рассеянности. Это даже мило, если, конечно, вторая сторона будет помнить и закрыть всё те же двери за Сону, заботясь о его безопасности и приватности, он же всё-таки публичная личность. Для того Рики и существует. Свет они так и не включают, а Ким, когда управляется с последним окном, оборачивается на звук щёлкнувшей за спиной двери, но не замка на ней; Нишимура успевает только прикрыть её до упора. Зрачки с хулиганом встречаются повторно, когда Рики лишний раз налаживает с ним зрительный контакт, чтобы безмолвно спросить: «Ты уверен?» — получается передать одним взглядом, когда Сону оказывается близко, пройдя от начала и до конца зала в попытке задёрнуть всю линию штор, прежде, чем с громким щелчком Нишимура прокручивает замок. — Мне кажется, что при желании этот замок можно открыть монеткой, — неуместно к ситуации (скорее от волнения) пытается перевести тему носитель адидаса, получив на свой молчаливый вопрос уверенный кивок. — Много у тебя познаний в открывании замков, я погляжу, — снова намекает на чужое криминальное даже не прошлое, а настоящее Ким, насупившись. — Сону, я серьёзно. — А мы так эту дверь и открываем… — и балерина ничуть не радуется подобной новости, нервно почёсывая затылок. — То есть нас могут?.. — Не знаю, — с этим словами шатен снова подходит к Ники, так и не отошедшему от двери, чтобы возобновить поцелуй первым. И стоит только ненадолго отстраниться, снова наладив зрительный контакт, поскольку Ники по-прежнему заметно переживает, едва ли скрывая затруднённость дыхания (Сону путает её с возбуждением и в этом не ошибается — всё в Ники перемешивается в один коктейль), Нишимура решает на всякий случай убедиться, что всё понял правильно. Не только взглядом, но и словами лишь затем, чтобы в будущем не было никаких путаниц или обид. Блондин не хочет допускать даже мысли о том, что вынуждает Сону что-то делать. А то мало ли… Вдруг Сону всё это время втайне боялся эмблемы Adidas и не смог отказать Ники во время первого поцелуя? Вероятность, конечно, до смешного мала, но тревожность имеет большее количество голосов в голосовании, которое происходит в голове Нишимуры. Сейчас был бы идеальный момент, чтобы притормозить, вот он и спрашивает напрямую, предлагая передумать, если вдруг Сону решил, что дороги назад уже нет: — Я правда тебе нравлюсь, или тебе просто меня жалко из-за того, что я разбил себе лоб о стену? — после этого вопроса Ники смиренно смотрит на Сону, отдавая все бразды правления, как и право решать, в его маленькие ручки. Зрит выжидающе, с замиранием сердце и, казалось бы, даже не дышит. Хулиган примет любой ответ: и отказ, и желание ускорить собственное торможение, но это не отменяет того факта, что мысль о любой реакции Сону, какой бы она ни была, вызывает волнение. Вот каково это — быть человеком, который не верит в то, что его можно полюбить. «А, так значит, самоотверженно краснеть и биться головой о стену — это у Ники было таким видом флирта всё это время?» — Сону просто немного не догнал. — И то, и другое, — Сону следом прокашливается в ладошку, вспомнив, насколько абсурдной была ситуация, при которой Ники от волнения приложился о вертикальный бетон вместо того, чтобы точно так же уткнуться в плечо Сону, что было бы в разы безопаснее и менее травмоопасно. Но он выбрал, что выбрал. Иной расклад сделал бы всё намного удобнее, а теперь же Киму придётся всё время следить за Ники и его лбом, чтобы он окончательно не превратил его в месиво. Вот с какими людьми Сону, оказывается, хочется разделить не только первый поцелуй, но и многое другое. — Я хочу продолжить. А ты… передумал? — но дальнейшее от Кима звучит скорее обеспокоенно; у самого полно опасений по поводу того, что хулиган напротив к нему чувствует, но Сону хочется ему доверять. У обоих сбитое дыхание, горящие губы, теснота в штанах, доходящая до боли, и безумно сильно стучащие сердца — долгих поцелуев хватило. Вся одежда настолько промокшая, что от неё хочется избавиться, ибо из заброшенного садика до корпуса они бежали без зонтика; ему было неоткуда взяться. Но свою ткань Сону так и не снимает. Главное, что, пока он обнадёженно смотрит на Рики с желанием, может слышать ответное: — Не передумал, — активно крутит головой хулиган, — просто… не хочу, чтобы ты думал, что я настаиваю. Ты можешь ничего не делать, а мы просто тут посидим. Я могу целовать тебя хоть до… до вечера. До следующего дня, мм… сутками?.. Если только ты… — сбивается со слов Ники и начинает нести полный бред (это сигнал, что пора заканчивать болтовню и приступать к делу, которое у него получится намного лучше, чем разговоры в неподходящий момент), едва ли хватая воздух, когда Сону снова к нему медленно приближается. — Просто знай, что моё предложение всё ещё в силе и ты можешь в любой момент им во… — Ты спас меня от самоубийства, — шепчет Ким, утыкаясь грудью в грудь и глядя из-под опущенных ресниц; какие они у него длинные, мама… — Так что я тебе так отплачиваю. Чё? Он же сейчас шутит? Рики пару минут устраивает своему мозгу настоящую перезагрузку, если не полный штурм — стопорится на loading, — чтобы переосмыслить, однако вовремя вспоминает о главном: вопреки лику милой и тонкой балерины, Сону та ещё аморальная язва. И он чуть ли не целиком и полностью состоит из хорошо скрытого сарказма и иронии, до которых дворовое хулиганье пока ещё не дотягивает. Внешность обманчива, потому что внутренне Ким Сону похуже маргинала, пока в центре груди грозы района, Ники, цветут цветочки. И то, что человек не умеет драться, вовсе не значит, что он не сломает тебе пару костей каким-нибудь другим методом — Сону вот прямо сейчас делает это своим взглядом. Рики, похоже, закончил в травмпункте сегодня. Всё тело в огне. Нишимура на его фоне сама невинность, конечно, и, если бы не сдерживающие Сону факторы, это ещё вопрос, кто кого уложил бы на лопатки. — Как ты можешь шутить о подобных вещах в такой момент?.. — хулиган вздыхает, снова цепляясь взглядом лишь за припухшие губы Сону, которые сам же сделал такими. И как бы ни пытался, не может насмотреться — от этого осознания голова идёт кругом. Это он сделал с Сону… Это его губы смяли другие, изменили их цвет. Так и хочется прикоснуться к ним снова, чтобы лучше прочувствовать, а затем смотреть часами. Не получается заставить себя отвернуться, чтобы хотя бы спокойно отдышаться. — Но даже несмотря на то, какая ты язва, у меня дыхание спирает от твоей красоты, — честно признаваясь в том, что испытывает, Ники, путая ни то пальцы в волосах Кима, ни то реальность со сном (ибо смелеет излишне), сдаётся и, вновь взяв всё в свои руки в прямом смысле слова, подтягивает его ближе к себе. Во все тяжкие, так? И всё для того, чтобы, мягко погладив затылок, прошептать на ухо ещё раз: — Безумно красивый. И подарить куда более глубокий поцелуй, чем прежде. Мог бы повторять это, как заевшая пластинка, потому что эта правда даётся легко. Констатация факта: рядом с Сону нужен кислородный баллон. В отличие от его Сонхуна, Нишимура может это в открытую признать. Пока языки переплетаются, Сону обвивает свои изящные ноги вокруг талии Ники, когда тот подхватывает его под бёдра и, пройдя пару шагов с Кимом на руках, помогает усесться повыше, на горку из сложенных спортивных матов. Они находятся как раз за шторкой, которую Ники, почувствовав нужду Сону в эффекте уединения, прикрывает, чтобы создать ощущение замкнутого пространства, пускай за ней находится довольно большой зал. Сону интуитивно обвивает его шею руками вновь. Бёдра соприкасаются плотнее в области ширинок, и плечи Рики вздрагивают, когда он смотрит на медленно касающегося матов спиной Кима сверху вниз, когда помогает ему опуститься ниже и сам опирается только на вытянутые по бокам руки. Почти ничего не видно, только слышно, как капли приземляются на карниз за окном, что прячется за ещё одним слоем толстых штор. — Сону, если честно, я… я не сказал, что… — Ты уверен, что это так важно? — Важно… Я… на самом деле я… «Жуть как стесняюсь тебя, потому что ты заставляешь моё сердце сходить с ума, вырываться из грудной клетки. У меня даже немного болят кости от этого», — но балерина не даёт этого произнести: — В этом освящении я не могу сказать точно, — а только кладёт прохладную ладошку на горящую не только цветом, но и температурой щёку Ники, легонько поглаживая и тем самым остужая, — но, по-моему, твоё лицо под цвет штор. А они в цвет костра — переход красного, оранжевого и бордового. Мог бы… и промолчать. — Тебе плохо? — Мне хорошо. Сону понимающе кивает, чувствуя, как при тяжёлом дыхании соприкасаются их грудные клетки, но продолжая поглаживать по щеке, когда Рики чуть давит весом своего тела. Трепетно. На самом деле, всё, что сейчас делает Ким, чистого рода импровизация, ибо он сам не умудрён опытом настолько, чтобы проворачивать что-то специально или с расчётом наперёд. И всё равно ощущения такие, будто, лёжа под Ники, Ким именно колдует (специально или нет), а у него получается, потому как хулиган попадает чуть ли не под гипноз, постепенно успокаиваясь от ласковых касаний. Всё же перед Рики и самому Сону совсем не страшно рисковать — вот насколько уверенно он чувствует себя в его руках. Нишимура знает, что у Кима до него никого не было, если не считать неудачного не случившегося опыта с бывшим, поэтому можно лишний раз не напрягаться и не нервничать по поводу того, что Сону кинут посреди процесса только потому, что он девственник, а половина любовников не готовы брать на себя такую ответственность, становясь чьими-то первыми. Потому что Рики готов взять любую, если перед ним Сону. Отныне понимающий это Ким делает только так, как чувствует, без принуждения или давления, видит, как искренне Ники наблюдает за всеми его вздохами, осторожничая, преисполняясь терпением. Поскольку Сону захотелось прикоснуться к лицу с острыми скулами и пухлыми губами, он пытается это сделать, ощупывая пальцами, обводя линии, и видит, как дрожат ресницы хулигана. — Что это за звук? — спрашивает Сону, пытаясь отдышаться, на что Рики только протягивает ладонь, чтобы мягко и обходительно прикоснуться к кимовому запястью, направить его к себе. Он немного отстраняется и сам подтягивает пальцы к ручкам Сону, ласково покоявшимся на своём лице, и помогает Киму найти новое направление, спускаясь вниз. Несмело и ненавязчиво запустить его пятерню под свою футболку, и, вздрагивая от полюбившихся прохладных пальчиков Сону на своей горячей коже, Нишимура ощущает прикосновение сначала в области живота. Мимо него не проходит восхищённое «вау», когда Ким подмечает, что на таком рельефе можно было бы стирать — у Рики отличная мускулатура. Сону как минимум может чувствовать, как перекатываются мышцы пресса под руками, и в глубине души немного пищать от восторга, но снаружи сдерживается. Нишимура участливо кладёт руку Сону на свою грудь следом, помогая ей подняться выше с уровня живота, чтобы сквозь кожу, сухожилия и клетку рёбер своей ладошкой Ким ощутил, откуда исходит грохот. Может, это совсем не успокоит Ники, но зато поможет лучше рассказать юноше о своих чувствах, не используя никаких слов, раз уж они у хулигана сегодня больше не вяжутся. И, как оказывается, всё дело не в громе на улице, который Сону уже слышал прежде, а в… — Сердце… — чувствуя, как расширяются собственные зрачки, шепчет Сону, лёжа под Ники и на удивление не чувствуя себя каким-то неправильным впервые за долгое время. Он сам догадывается, на что пытается намекнуть хулиган, отвечая на его вопрос про странный грохот: — Только не говори, что у тебя тахикар… Круглое — кати, острое — режь. Конечно же, Сону интересуется такими вещами напрямую, не хочет же он, чтобы кто-то из них умер прямо в процессе. — Нет у меня никакой тахикардии, оно вообще мало на кого так реагирует, — хмыкает Ники, посмеявшись с неудавшейся шутки балерины и изо всех сил пытаясь скрыть дрожь на кончиках пальцев, когда тянется к Киму снова, отпустив его ладонь, но чувствуя, что она не исчезала с собственной груди уже по решению Кима. Он совсем не желает останавливаться, не нужно ему в настоящий момент никакое личное пространство; ткани на собственном теле хватает — к ней Ники послушно не прикасается. — Получается, что на меня… — Да. На тебя — да. — Даже когда я в одежде… — Да хоть в зимней куртке. Сону поджимает губы, даже не зная, как описать, насколько сильно он, будучи возбуждённым, становится ещё и растроганным. Раньше казалось, что услышать, мол, у кого-то на тебя стоит колом, приятно, но едва ли, когда у кого-то от тебя настолько сильно колотится сердце. Это же невозможно скрыть. Сону приподнимается на локтях, чтобы, в конце концов понявший, что пытается сделать парень, Нишимура помог ему словить равновесие и прижать его, тянущегося навстречу, к себе крепче. Сону утыкается носом в плечо, вдыхая запах, успевший запомниться как родной. — Она, скорее всего, пропахла сигаретами, так что ты не… — Ничего страшного. Сону прикрывает глаза, чувствуя себя в полной безопасности, и прислоняется к влажной ткани, охлаждая свой пылающий (как и всё тело) лоб и вслушивается в этот стук, который словно становится сильнее с каждой минутой. Он чувствует, как постепенно сходит с ума. В такой позе его сердце оказывается с противоположной стороны и просто анатомически не может биться стук в стук, на одном уровне, но… Находясь на другой стороне, оно заставляет чувствовать, как громыхание в груди Нишимуры колотится о собственную грудь; это ощущается даже сквозь два слоя одежды, силой своих тепловых волн пугая сильнее раскатов грома на улице. Ники мог бы под него подстроиться, просто если Сону подпустит поближе к себе. И он не отталкивает. Блондин прикрывает глаза от ощущения наслаждения, когда мягкие подушечки пальцев, особенно большой, гладит по щеке туда и обратно. Такое приятное ощущение нежности, что внутри всё расцветает чем-то таким, что ничем и никак не вырвешь и не вытравишь. — Можно я… — Не спрашивай. Тебе можно всё. Сону медленно кивает, чтобы несмело пройтись тем же указательны пальцем, опустив его с щеки пониже — по нижней губе хулигана, и получается чуть её придавать, после чего огладить от края до края снова. У Ники пухлые губы, как и у самого Сону, но в случае первого вызывают привыкание. И мэтч у них получается идеальный, это Сону понял ещё во время того медленно набиравшего обороты поцелуя в заброшенном детском саду, но там ничего делать не стоило не только из-за холода, но и из-за опасений попасться под камеры наблюдения. Здесь же территория Сону, как танцора балета, и он точно знает, где их увидят, а где нет, поэтому чувствует себя комфортно. Казалось, что, если бы он не попросил сменить локацию, всё бы случилось ещё там и Ники разложил бы его прямо на полу. Одновременно с тем, как отодвигает палец, оттягивая губу, Сону осторожно прикасается к губам — касание едва ли ощутимое и набирает нажим с течением секунд. Сону любит, когда процесс растягивается, когда всё медленно. Наконец-то он сам может сделать так, как ему нравится. Ники едва ли сдерживается, чтобы не сорваться с цепи, потому что такие манипуляции вот-вот доведут его до предела, хотя ничего ещё толком не было начато. Он крепко сжимает пальцы на ткани, скрывающей талию Кима, и чувствует, как тот напрягается, подтягиваясь поближе. Стоит потерпеть, чтобы не спугнуть Сону; разрешить ему сделать всё, что он хочет, чтобы позволить к себе привыкнуть; показать, что доверять Нишимуре Рики — решение, о котором нельзя пожалеть. Чем дальше, тем глубже: целуются, как в последний раз, разжигаясь на ровном месте, когда Ники осторожно гладит Сону по спине, чувствуя, как его тело начинает всё больше доверять собственному, как оно к нему жмётся и не избегает касаний. Продолжает помнить, что раздевать его ни за что нельзя. Он не спешит засовывать руки под кофту, не пытается расстегнуть что-то где-то раньше времени, пока Сону сам его не попросит; уважает любой взгляд и каждую просьбу, что способен в нём прочитать. Ким долго молчит и только слабо постанывает в поцелуй, когда Ники прикусывает губу и тут же зализывает пульсирующее место. С секундами шатен становится всё громче и откровеннее. В и без того тугих штанах тяжелеет сильнее, мозг перекачивает остатки крови из головы вниз, из-за чего рассудок как будто бы пустеет, а Сону уже не может терпеть, скуля и инстинктивно всё больше переводя силу в мышцы на ногах, из-за чего сильно-сильно прижимает Ники к себе, заставив пах тереться о пах. Ещё никогда он не был возбуждён настолько сильно. Даже будучи с Сонхуном в прошлом, больше действовал, прислушиваясь к голове, а не желаниям тела (таким, как сейчас). Ники снова приподнимает его, вцепившегося в плечи, в воздух, чтобы сгрести весь мешавший мелкий инвентарь в виде скакалок и ещё чего-то там с куска матов и медленно, но уверенно разложить на нём Кима целиком. Нишимуру словно подменяют, но в хорошем смысле: тело вспоминает о своей врождённой сексуальности и, наконец отпущенное рассудком, забывает о смущении и стыде. Но не о комфорте Сону. Ники бережно придерживает за талию и под коленками, чтобы Ким удобно улёгся на самый край. Сону по привычке сжимает ноги, но, когда чувствует губы Нишимуры на своей щеке, снова тает, вздрагивая и позволяя его руке мягко улечься на свою грудь, над одеждой. Рики не раздевается, как и Ким, чтобы всё было, как он того хотел (Сонхун так и не дал ему желаемого, а для Ники это будет легко, потому что просто быть с Сону, в каком бы виде это ни получилось, уже многое для него значит). Может, в конце концов они заболеют из-за того, что оба находятся в до нитки промокшей одежде, но ощущение влаги лишь усиливает и поддерживает и без того крепко застывшие на коже мурашки; они буражат достаточно, чтобы оба забыли, где находятся и что сюда, на самом деле, в любой момент может кто-нибудь зайти. Место всё-таки общественное. — Страшно? — зачем-то спрашивает Рики, когда ласково гладит Сону, с его же разрешения ныряя под линию рубашки, но никак ту не поднимая; оставляет на месте, специально не касаясь живота первое время, проводит лишь невероятно приятную полосу тепла кончиками пальцев по линиям талии. Пальчики Сону, может, всегда холодные, зато у Рики тёплые, и на контрасте его касания ощущаются иначе. Сону бегает глазами по лицу Ники, когда тот притормаживает, чтобы считать его реакцию, чуть отстранившись. И в голосе словно мелькает ложь: — Совсем нет, — лишь бы продолжить, — не останавливайся. — Сделаем… медленно, — кивает Ники, давая обещание. — Останови меня, если будет неприятно… Обязательно. Не терпи. Ники обещает быть нежным в каждом жесте и взгляде — Сону верит без оглядки. Куча упаковок из-под вазелина, который используют чуть ли не как мазь для связок другие танцоры, под рукой оказываются очень кстати. Всё-таки место за шторой считается плохо скрытым хранилищем инвентаря. Ники в очередной раз спрашивает разрешение глазами и на кивок Сону осторожно приспускает его штаны, стараясь туда не смотреть, чтобы не вызвать у парня волнения или дискомфорта. Он не собирается нарушать никакие из его границ. — Будет лучше, если это сделаю я? — стягивает до конца, поправляя рубашку на Киме специально так, чтобы закрыть все смущающие его участки от своих глаз. — Или тебе комфортнее самому? — П-попробуй ты, — шепчет Сону, согласно спотыкаясь на согласных, слишком часто моргая с затмевающимися смущением глазами. По большому счёту, либидо, как и половая конституция, у Кима весьма высоки. Ему нравится мысль о близости, особенно с тем, в кого он влюблён, но до сих пор представлять это приходилось без своего участия. Рики ушёл не сильно далеко, потому как сношаться для галочки или из-за избитого «для здоровья» с нелюбимыми ему надоело, а вот с теми, кто нравится, просто страшно. Оба решили покончить со своими замкнутыми кругами. Взаимная симпатия тем не менее смущает бесконечно. — Приподними ноги, чтобы пятки упирались в… — Я понял. Ники закидывает обе его ноги себе на правое плечо, поднимая те вверх, сверяется со взглядом Сону, который становится куда более расслабленным, и, стараясь отвлечь его от будущего (пусть и временного) дискомфорта, мягко целует щиколотки, даря приятное щекочущее чувство, обнимая обе изящные ножки одной рукой, а второй набирает чуть больше вазелина из открытой банки, чтобы, переместив правую ногу себе на второе плечо и тем самым расставив колени пошире, погрузить первый палец внутрь. За окном продолжает шарашить дождь, а Ники старается подавить дрожь в пальцах, чтобы дать Сону время привыкнуть к ощущениям наполненности без всяких посторонних движений. Ники гладит его по внутренним сторонам расставленных бёдер, пытаясь успокоить. Спускается ниже, чтобы подарить поцелуи в более чувствительных участках кожи, а Сону дрожит, уже не сдерживаясь. — Я думаю, ч-что… — сбито произносит он, — м-можно больше не затягивать. М-мы… Мы можем продолжить более… более… — Хорошо. «Начинать нежно, чтобы не обидеть, а продолжать с напором, чтобы принести настоящее удовольствие», — пожалуй идеальная формула, которой сложно придерживаться, когда у тебя мало терпения, но со своим Рики кое-как справляется. Когда Сону уверяет в том, что привык достаточно, уже после того, как Нишимура мягко вводит второй, а после добавляет и третий палец, они решают повысить ставку. Парень, пальцами путаясь в пряжке ремня, стягивает свои штаны, и Сону, на мгновение успевший кинуть на него взгляд, тут же прикрывает глаза от осознания: у кого-то стоит на него даже наполовину одетого. Это. В это почти не верится. Рики пристраивается между ног и, чуть их разведя, опускается ниже, чтобы погладить Сону ещё, подарив ещё одну тонну поцелуев. И без перерывов между этими самыми поцелуями, засыпающими лицо в попытке отвлечь от первичной боли, невероятно медленно входит, проталкивая сначала только головку. Сону рвано стонет прямо в губы, не понимает, что это такое, потому что почти сразу начинает ощущать не только биение сердца из груди напротив, что оказывается к нему вплотную, когда Рики чуть давит своим телом, прижимая к мату, но и странную, прежде неизвестную пульсацию внутри себя, когда член проталкивается чуть дальше. Невероятно ново. Пульс сходит с ума вместе с Рики и Сону, который дышит значительно чаще, стоит только Ники продвинуться ещё на пару сантиметров. Сону расставляет ноги пошире, будто бы впуская продолжать. Он сильно прикусывает не свою губу, и по всему телу проходятся мурашки, когда он чувствует, как ладони Нишимуры оглаживают его внутреннюю сторону бедра, но теперь в момент, когда Ники оказывается уже между ног: слева и справа проходится кончиками пальцев по коже с белёсыми растяжками, которых наверняка не видно, но можно почувствовать под пальцами. Сону на какое-то время забывает об этом, стараясь не волноваться и полностью отдаться ощущениям, потому что то, что делает Ники, — по-настоящему… хорошо. Он, наблюдая за реакцией на малейшее движение, смотрит только на лицо Кима, что медленно искривляется в самых разноцветных гримасах, выражая поначалу лёгкую боль, ни на шутку пугая, но, как только немного привыкает, искривляется, передавая уже другие смыслы. Он штормится, отмечая, что до сих пор не испытывал подобных ощущений от простых ласк, как и от непривычного ощущения наполненности. Рики говорил, что сам по себе процесс приятный, и… Он был прав. Сону чувствует, как хулиган старается не сделать ему больно, жертвуя собственным удовольствием, пока сдерживается, хотя по сбитому дыханию вполне себе понятно, что Рики хочется большего — Сону впервые чувствует себя настолько любимым, чтобы ради него шли на жертвы. Наконец-то получается войти до конца и ускорить темп. Ким изо всех сил прижимается к телу Ники, вцепляясь в плечо пальцами, пока его крепко держат за талию, направляя. Рики любит по-разному. Но начинать всегда хочется с чего-то мягкого, чтобы потом ускориться и вдолбить в поверхность ближе к развязке, когда оба прекращают быть особенно ранимыми и пугливыми, а, получившие и подарившие достаточно любви, природно тянутся ещё и к удовольствию. Так оно и получается: начинается максимально осторожно, разогревая продрогшее в дождевой воде тело, а теперь, когда вызвано наибольшее количество жадности, воздух горит. Сону двигается ему навстречу, цепляясь за плечи, стонет ему на ухо, обжигает шею дыханием и почти что теряет дар речи. Когда слышит, как кто-то прокручивает монетку в замке, а актовый зал, в котором не было ни духу, резко наполняется голосами, один из которых звучит очень даже знакомо. Ники сразу же отстраняется, но не сильно, лишь на том уровне, чтобы встретиться с испуганными глазами Сону, но даже не вытащить из него член. Они просто оба замирают с прежней пульсацией, не зная, что делать. — Ты уверен, что мы можем использовать этот зал, хён? — звучит мужской голос. — Сезон же ещё не начался. — Надо же пару раз сделать пробежку, — отвечает очередной. Двое находятся настолько близко к зашедшим в зал танцорам, что могут различать каждое слово в их обсуждении, но до сих пор их тела не видны. Если сюда, чтобы заглянуть на инвентарь, потянув штору, сунется хоть один нос, Сону с Рики спалят, как последних… Не на то рассчитывали парни, но… Дороги назад нет. Ким точно знает, что с открытым помещением, где наверняка, судя по низкому голосу, присутствует Сонхун, их разделяет буквально одна штора, но, вновь взглянув на Ники и чувствуя, что до разрядки осталось всего ничего, одними губами, беззвучно парень шепчет своему хулигану: «Продолжай, если не боишься попасться». Нишимуре самому слабо в это верится, но он действительно, с разрешения Сону, наплевав на присутствие людей за тонкой шторой, продолжает двигаться, на этот раз ещё и осторожно сжав член Кима в своей руке. В такт движениям сжимает его крепче, водя рукой вниз и вверх, не забывает дарить поцелуи в шею, совсем забыв о медленном темпе, и делает всё намного быстрее и с большей страстью, когда Ким, изгибая брови дугой, едва ли дыша просит держать у себя на рту ладонь, давя как можно крепче, чтобы не позволить пропустить стон. Будет безумно стыдно, если их обнаружат в таком виде, но они занимаются подобным, как в последний раз. И то ли потому, что риск доходит до своего апогея в тот момент, когда Сонхун подходит ближе всех к шторе, то ли потому, что оба в глубине души последние извращенцы, оргазм накрывает особенно сильно, заставив тело Сону содрогнуться первым. Ники — следом за ним.

***

сейчас.

Да, парень знает, что он виноват и мало заслуживает прощения, но нельзя сказать, что Рики мог представить себе расклад, в котором он бы даже не попытался не только попросить, но и получить прощение своего Сону. Вот и выследил его в очередной раз перед балетным корпусом. Если бы мог, вовсе бы вошёл в само здание, но там, увы или к счастью, был пароль по отпечаткам пальцев, а за вечер никто оттуда, включая Ким Сону, не выходил. Рики ловит его на пятом часу высидки, вышедшим через другой выход будто нарочно, и бросается вдогонку. Сону бежит тоже, но не то чтобы он делал это настолько упорно, чтобы у него появился хотя бы призрачный шанс оторваться от Нишимуры. Он перебирает ножками так, как будто вроде и хочет сбежать, но в глубине души не против оказаться пойманным; желает, чтобы его догнали, так что Рики постарается и догонит — всё равно у него ноги длиннее и один шаг равняется трём балерины. — Ты освободился? — кричит Ники в спину, пристав, как пиявка, а Сону привычно не оборачивается на него, возомнив какой-то назойливой мухой, которая не стоит лишнего внимания. — Вышел на перерыв, у меня ещё тренировка, и я занят, — всё, что говорит Ким в надежде, что от него сразу же отстанут. — Сону, послушай. Всего несколько минут! Я тебя пять часов ждал и прожду ещё столько же, если понадобится! И даже больше! — Отстань от меня! — Подожди, а? — Не трогай меня! Мне противно. — Да я к тебе рукой не притронусь, — божится Нишимура, пока тащится за балериной, который тщетно пытается делать шаги куда шире, но длина ног здесь решает не в сторону Кима. Он пару раз почти поскальзывается на льду, и Рики порывается его поймать, отчего Сону бесится только сильнее, размахивая руками. — Больно надо, — стучит Нишимура по груди и почти начинает рвать свою рубаху (толстовку на деле), когда видит, как Сону кривится при виде него. Следующие на очереди, наверное, и без того превратившиеся в солому от количества осветлений волосы. Будем выбирать, товарищи гопники. Сону всё-таки не выдерживает, поджав губы. Резко тормозит уже не оттого, что скользко, а потому что ему надоел весь этот спектакль. Он стопорится, притопнув ногой, и не менее агрессивно разворачивается, хмурясь. Даже маленький оттопыренный носик дёргается в недовольстве. Как у маленькой лисички. Так и замерев в полуобороте, как будто даже с такой шикарной растяжкой человека может заклинить, парень шипит: — Тебе мало членов? — припоминает ему Ким незаконную съёмку в туалетах. — Расстроился, что тебя прикрыла полиция, и решил прийти ко мне за новыми зрелищами? Иди на рынок Тондэмун смотреть на рыб, у них форма такая же, говнюк! — Тогда… — но «план идёт не по плану», потому что Рики на это заявление, как и на оскорбление, ничуть не обижается; видимо, достаточно наслушался их за свою жизнь. Поэтому он приглашает Сону со всё тем же осточертевшем ему расположением и открытостью: — Пошли смотреть на рыбу-член вместе со мной, балерина? Ты, видимо, тоже этим интересуешься, раз тебя задела эта тема. Сону хочет заорать на всю улицу. Но проблема в том, что сказанная в ответ колкость — совсем не то, что Нишимура хотел сказать и гонял по голове вместе с мочой (очень хотелось в туалет на морозе) все те пять часов, что стоял, замерзая. «Всё это время я жил как последний эгоист и мало что замечал, словно какой-то слепой, до конца не понимая, что делаю плохо. Но потом встретил тебя, страдающего от самого себя, и… понеслась. Я наконец-то понял, что того факта, что моё увлечение никому не вредит, недостаточно. Я понял, я точно понял, что зря это делал, создавая проблемы другим в попытках убежать от своих».

«Из-за тебя я изменился, честное слово».

«Я убрал все камеры ещё прежде, чем полиция вышла на меня. Сам же решил этим не заниматься. И уверен, что больше никогда не вернусь к этому занятию. Это всё было по глупости, Сону. Знаю, сложно поверить в то, что человек способен так быстро поумнеть, но прошу…»

«Поверь мне».

— Мне жаль! — Тебе жаль не потому, что ты сделал, а потому, что попался! — Нет, Сону! Это не так. Столько всего хочется сказать. Взять за щёки обеими ладонями и направить взгляд на себя, чмокнуть в кончик носа или хотя бы погладить по голове, но на деле Рики только отбивает чужие уколы, не имея элементарной возможности оправдаться. Он заслужил такую реакцию, что ж. А язык вообще прекращает сотрудничество с мозгом — не доносит ничего из того, что Ники желал озвучить. Думал хотя бы шутку рассказать, но всё в молоко, как будто ничем обиду Кима не исправить до конца жизни. — Я понял, что был неправ… И уже давно этого не делал! Я убрал все камеры из тех туалетов! — всё, что может собрать в единый лист информации Ники из разорванных кусочков от некогда цельных предложений, выпаливая лишь самое главное, пока Сону ещё слушает, не заткнув уши наушниками. Подумать только, Сону не может поверить, что однажды буквально в один день они встретились впервые не в туалете, а в новостных заголовках, когда рядом вышла статья про прима-балерину мужского пола и какого-то урода, который устанавливает камеры в общественных туалетах. Забавная, однако, встреча. А вот совпадение совсем не забавное. — Ты не сможешь извиниться перед всеми жертвам, — произносит Ким, продолжая активно шагать, как локомотив, хотя вроде же, как балерина, должен быть пушинкой. — Ты даже не знаешь их имен. Они для тебя все… объекты. Мерзость. Какая всё-таки мерзость. Уму непостижимо. — Но я мог бы извиниться перед тобой, — он поворачивает голову, — хотел бы. И я знаю твоё имя, а для меня это главное, Ким Сону. Было бы смешно, если бы не так грустно. Как будто у Ники вообще что-либо могло получиться. Наверное, Ким Сону нашёл какую-то новую дорогу или же из принципа начал выходить не через дверь своего подъезда, где Рики активно его пас, а выпрыгивать откуда-то из соседского окна (или, раз на то уже пошло, другого чёрного выхода, о котором Нишимура не мог знать), чтобы ни за что не столкнуться с хулиганом. Ким Сону очень ясно дал понять, что не желает с ним не только разговаривать, но более не иметь ничего общего. Нишимура не был бы собой, если бы вторая, третья и четвёртая провальные попытки его отпугнули. Они, конечно, отыграли свой эффект смачной такой пощёчины, вернув хулигана в реальность, в которой ничего не наладилось даже после разговора, но он продолжил стучаться к Сону, пускай не напрямую, не в его дверь и не в его сердце, а путем более умным — в его голову. А у Сону из всех существующих работала только голова менеджера. Ники понял это, пока тщетно пытался дозвониться до своей балерины (ведь к тому времени они даже успели обменяться номерами), но в итоге лишний раз убедился в том, что его заблокировали. Причём везде. Пытался писать на KakаоTalk, скачал Instagram (что вообще не по пацанским понятиям) и ещё пытался писать с только что созданного профиля без фотографий. Ким Сону, конечно же, сразу кинул его в блок, даже не прочитав сообщения. Затем дело вовсе зашло в iMessage (надкушенное яблоко айфона лишний раз напоминало идиотскую идею завуалированно извиняться и усиливало негодование Сону по этому поводу). Ники дописался даже до почты, поскольку ничего больше не осталось, и тогда кое-как достучался, но не до своей балерины, а до парня, который всегда отвечал пиздецки долго и обязательно с подписью «С уважением, Шим Джэюн», что дежурно всплывала во время ответа. Любые обращения и ответные сообщения на почте выглядели более-менее деловыми, но Рики не был бы собой, если бы с ноги не въехал туда повторно с абсолютно не поддерживающим субординацию:

«Так! Не представляете, как мне это надо. Давайте встретимся. Я куплю вам кофе любой цены, клянусь. Только поговорите со мной, раз Сону отказывается. Есть парочка вопросов касаемо него».

Совсем скоро, в ответ на свои мольбы увидев только адрес и время встречи, которае, что неудивительно, получила место перед балетным корпусом, Рики уже второй час стоял под зданием в ожидании выхода менеджера. Ковырял мыском своих кед подсохшую корку снега, смешанную с грязью, и худо-бедно грел руки в широких карманах толстовки. Ники буквально докапывается до менеджера балерины, потому что не может словить его самого!.. Разве хотя бы за это Ким Сону не должен оценить его упорство? Пускай Нишимура признает, что мало заслуживает прощения после случившегося. — Вы опоздали, — многозначительно заявляет Джейк в самом начале встречи, а звучит это скорее как конечная точка на любой дальнейшей попытке возражать. — Почему это? — хмурится Ники, совершенно не желая рассматривать этот вариант, каким бы реалистичным он ни был. — Ты, может быть, не знаешь, — копирует позу Нишимуры Джейк, будто бы подтверждая, что он эмпат и прекрасно понимает стенания хулигана, но ничем помочь ему не может, — но если раньше отношения Сону-щи с Сонхуном-щи были фиктивными… — отводит глаза Шим, пока Рики только и успевает, что удивляться такой откровенности (разве фиктивность отношений балерунов не была великой тайной, а менеджер что, так просто треплет её всем направо и налево?). А затем, ещё немного потоптавшись на месте, признаётся, заставив понять, почему столь легко всё рассказал: — То сейчас их отношения настоящие. Сонхун с Сону уладили ту ссору, наконец помирились и… Теперь встречаются по-настоящему. Это, кстати, случилось благодаря тебе. Нишимуру как будто кто-то сбивает столбом или палкой с дерева — по крайней мере, именно так ощущается незапланированное, чуть ли ненасильное приземление с неба на землю. — В каком смысле?.. — В прямом. Сделай одолжение, не лезь в их отношения. — Да Бог с вами. Все и так знают, что они фиктивные. Были, есть и будут! — Мне повторить? Они были такими, но теперь и Сонхун, и Сону встречаются друг с другом по-настоящему. У них всё серьезно, и лучше тебе сдаться сразу. Ты был для Сону тем, кому он мог пожаловаться, перетерпеть тяжёлый период — да. Но не настоящий любовью. Всё это время, как ты, наверное, и сам заметил, он был влюблён только в Сонхуна. Не зря же они так долго остаются партнёрами в пьесе. Все видят их химию, даже когда они в ссоре. Неужели?.. По-большому счёту, Джэюн-то менеджер Сону, а не Сонхуна, он соблюдает исключительно интересы прима-балерины, ему незачем врать. Ещё какое-то время хулиган пытается этому перечить, но трепыхания бабочек в его животе, на каждую из которых словно наступили и не просто не извинились, а ещё и растеряли по асфальту подошвой, длятся недолго. Казалось, что гусеницам Ники удалось пройти самый сложный этап, долгое время пребывая в коконе, и вот — они сумели раскрыться, обновив крылья, но, увы, не пролетели даже полметра. Не успели. И так… превращённые в труху тельца ещё какое-то время о себе напоминают на дне живота, а затем и вовсе угасают. Речь не об успевших вырасти чувствах, а скорее о вере в лучшее будущее. Не так давно она работала на полную мощь. Рики чувствует себя так, словно у него рушится весь мир, что не так давно выстроился заново. Последний раз нечто похожее он переживал, когда отказывался от своей мечты. Иронично, но в тот раз он тоже поверил чужим словам, а сейчас даже не поймёт, что наступает на одни и те же грабли. Рука долго не сумеет дотянуться до кнопки «стереть номер абонента», а если и дотянется, ещё долго Ники будет корить себя за то, что не способен запоминать цифры наизусть, вот и комбинацию чужого номера вызубрит. Помучается над отсутствующим в книжке контактов номером, и в кои-то веке забудет о балерине так же, как когда-то забыл о своих танцах. Раз уж так и не стала бабочкой, гусеница должна знать своё место.