все ли гусеницы превращаются в бабочек?

Честно признать, ещё какое-то время хулиган сомневается в словах Джэюна — они звучат предельно убедительно, однако свою роль играет тот факт, что Ники не желает принимать правду, которая звучит буквально как:

«Ким Сону любит Пак Сонхуна, всегда любил — и они наладили свои отношения».

А как же… А как же всё, что было до? Неужели носитель Adidas был для него чем-то вроде места, где можно было переждать бурю, а затем, когда всё наладится, забыть как очередное укрытие, из которого суждено выйти по окончанию ливня? Нишимура вот видел в Киме человека, с которым можно быть рядом, забив на погоду и недовольные рожи людей вокруг. Для Нишимуры он вмиг стал тем, что страшно потерять, но как там говорится в дурацкой поговорке? Боишься потерять? Потеряй и больше не бойся. Но Рики так не хочет. И как бы велико ни было желание всё вернуть путём одного простого разговора, менеджер Шим, увы, оказывается прав, и это подтверждается, когда Нишимура не может подступиться к Сону не потому, что тот прячется (лучше бы он вёл себя так — найти было бы проще), а по причине заново появившейся компании. Отныне всюду балерина ходит под ручку с внешне идеально подходящим ему изящным Пак Сонхуном — на балет и с балета; он провожает Сону домой и встречает там же, отпугивая своим присутствием хулигана только потому, что тот не хочет мешать, раз у Сону впервые за долгое время по-настоящему всё хорошо. Хотя что это ещё за «отпугивает» с Пак Сонхуном в одном предложении? Не надо использовать такое по отношению к Нишимуре, понятно? В Пак Сонхуне его не пугает ничего, кроме перспективы сделать ещё хуже своим вмешательством в их с балериной отношениях. Нет никакого желания становиться причиной слёз Сону. Спрашивается, что делает под балетным корпусом который день подряд, ковыряя мыском своих кед на плоской подошве сырой асфальт? Рики всего лишь хотел на всякий случай убедиться. Ну что, получилось? Убедился? Вроде бы да, но единственное, чего не может понять гопник, стоя как вкопанный, — это причину, по которой не может уйти насовсем даже при виде улыбки на лице Кима. Как будто в его голове заевшим плеером то и дело надрывно скрипит: «Ещё пару минут, ещё немножко, и улыбка окажется поддельной — она спадёт с кимового лица, и всё тайное станет явным, подстава тоже; поэтому ты должен караулить все выходы с самого утра до полуночи, чтобы точно не пропустить намёка Сону на то, что любит он совсем не Сонхуна». Ну, хотя бы влюблён. Шиложопный Ники постоянно на горизонте, даже если видеть его совсем не хочется. Гопнику требуется много времени, чтобы смириться, хотя до победного сделать это так и не получается. Каждый раз ударяя по металлическому домофону, Ники только сжимает набухающий до пульсации кулак, чтобы нежно грубо прикоснуться к Сону к стене ещё раз, но уже не с размаху. Он проходит все стадии, начиная от отрицания, продолжая гневом, торгом и депрессией. Даже доходит до принятия. Но круг замыкается, и вот он — опять стоит у отрицания. Вместо Сону, привыкший разговаривать с граффити, нарисованном на двери кимового подъезда (о него в процессе одного из таких диалогов даже разбил кулак, не выдержав чувства печали), Ники всё-таки превращает монолог в попытки опомниться. И, поспорив с голосом собственного здравого смысла, приходит к неутешительному вердикту: это конец. А раз конец, пора заканчивать ходить вокруг да около, даже если придётся прекратить в прямом смысле слова. Вот Ники и обещает себе завязать. Увы, не с сигаретами. С человеком. Надежды почти не остаётся, и больше, чем за тем, чтобы убедиться в словах менеджера (и что ему не показалось), после долгого отсутствия походов к театру, спустя ещё две недели Ники появляется перед балетным зданием скорее для того, чтобы посмотреть на Кима в последний раз. Увидеть его издалека уже идущим под руку с Сонхуном (потому что отныне всё время он проводит в его компании по собственному желанию) и наконец-то отпустить. В свободное плавание, разумеется. Сону, опомнись, ну же, опомнись! Неужели ты забыл, сколько дерьма Пак на тебя вылил и главным героем скольких психологических травм стал в твоей жизни? С каких пор ты заделался золотой рыбкой, у которой память двенадцать, с Богом её, секунд? Рики человек умный, способный разграничить голос эмоций от голоса логики. И он понимает. В конечном счёте любой заслуживает быть счастливым: и балерина тоже, какое бы прошлое у него ни было с его мудацкой пассией, должен обрести свою радость — с Сонхуном или без него, с Ники или… С Ники. Как же, блять, паршиво на душе. Рики скоро заплесневеет от тоски, как угол в душевой у него дома, который за жизнь видел только паутину и качающихся на ней пауков; а теперь нет и их, потому что перед первым и последним визитом Кима Нишимура вынес их в подъезд. Что ж, по итогу у него ни пауков в ванной, ни камер в общественных туалетах, ни Ким Сону в спальне — остался целиком один. Спасибо, блять, охуенно огромное. Зачем он вообще всё это продолжил? Зачем затеял какие-то попытки превратить их общение в более глубокое взаимодействие? Оно получилось так само, этого не отнимешь, но тем не менее… почему хулиган не срубил всё на корню? Неужели ещё тогда не мог предсказать, сколько мышей повесится у него в моральном холодильнике? Был настолько влюблённым идиотом? И что теперь, семена чего пожинать? А в этом ли проблема на самом деле, или же всё-таки в том, что таким же он остаётся до сих пор, вопреки пониманию того, что чувства Сону теперь направлены на другого человека? Спас бы балерину и поставил на том точку, а теперь же вынужден страдать. Лучше бы Ники был мафиози с пистолем, а не гопником с зубочисткой, заложенной за ухо, — тогда и застрелиться можно было бы сразу, не мучаясь. И Пак Сонхуна пристрелить вместе с собой. Потому что тот факт, что из всех именно он… ещё обиднее. Нишимура по привычке зачем-то приосанивается, выглядывая из-за стены, когда видит, как неподалёку шагает Ким. Как и ожидалось, не один. При виде него что-то в глубине Нишимуры уже до приевшегося привычно падает и трещит как литосферная плита, создавая огромные волны; по ощущениям всё ещё тёплые. Сонхун заканчивает тренировку в одно и то же время со своим партнёром. Вот и идёт, увязавшись за Сону по тропинке, но вместо того, чтобы смирно и терпеливо шагать по отпечаткам его маленьких стоп, как это всегда делал хулиган, довольно скоро догоняет и поравнивается, чтобы привлечь к себе внимание. Идиот. А Ники вот знает, что Сону не любит, когда за ним идут домой рядом; он соглашается только на то, чтобы идущий сзади держал дистанцию, и именно это называет прогулкой в мироввозрении Ким Сону! Ничего этот индюк про Сону не знает. Точно ли Сонхун делает так, как Киму нравится, или же… для него балерина сделал исключение? В любом случае снова Ники видит их во дворах вдвоём. Раньше он даже не мог на это смотреть дольше минуты: от ревности выворачивало. Клин клином, и одну привычку выбивает только другая привычка. Поэтому, по приходе домой забуриваясь под тридевять слоёв одеяла, Нишимура, вместо того, чтобы, как обычно, чекать долбаные экраны с камер, открывал новостные заголовки на телефоне, связанные с балетом, и тут же кликал на свежие заголовки папарацци, где в разных ракурсах и местах эти двое ходили под ручку. И всё выглядело так, словно они и правда забыли обо всех проблемах и снова ходят вместе. Рики настолько убивало безосновательное чувство собственничества по отношению к тому, что ему не принадлежит, и невозможность ничего с этим сделать, что всё, что он мог, — это смотреть на пойманный в объектив, застывший перед глазами момент чужой милости и не обращать внимания на то, какое же всё-таки каменное на каждом фото лицо у Ким Сону. Ники привык к тому, что у некогда его флегматика было только такое выражение даже в моменты крайней радости и наслаждения, поэтому не придал этому значения; должно быть, ни разу не замечал, как Ким выглядел со стороны, пока был рядом с хулиганом. Лицо его было совершенно другим. Впервые набравшись достаточно воли, чтобы посмотреть на двух танцоров в реальности и поставить жирную точку, Ники чувствует, как что-то внутри него разрывается на части, когда видит, как Пак склоняется над прежде его балериной, чтобы подарить поцелуй. Наверное, лобызания за эти дни тоже стали частью их рутины, приемлемой для всех влюблённых. А вот если бы у Ники такое было, он бы уже был супе- Ким приподнимает голову, прикрывая глаза, когда их губы по-настоящему соприкасаются. Рики как будто издевается над собой, когда внутренним голосом не позволяет себе закрыть свои лупарики или по крайней мере отвернуться, чтобы всего этого не видеть. Он, напротив, должен рассмотреть всё в ярких красках, дабы не забывать, и прекратить делать себе больно, возвращаясь к Сону снова и снова. Может быть, вид чужой любви его отрезвит? Видеть перед собой подобное в жизни, как и ожидалось, действует намного сильнее, чем то, что порой кажется фотошопом в статьях журналистов. Теперь уж объяснить себе всё компьютерной графикой не удастся — это правда происходит. Пак Сонхун целует Ким Сону так, как будто они две влюблённые школьницы. С этого расстояния тем не менее не видно, насколько же сильно хмурится лицо одной из фигур. — Ты совсем не стараешься, — разомкнув губы шепчет на ухо Сонхун, чуть нагнувшись; хотя всё выглядит так, будто после поцелуя они обнимаются. — Попробуй, что ли, изобразить влюблённый взгляд, когда мы вместе и на людях, милый, — он специально оставляет акцент на этом слове. — Иначе они нам не поверят. Сонхун делает то, что умеет лучше всего, — переходит границы. Они о таком не договаривались на берегу, были обговорены только держалки за руки и объятия, а не… Сону в ответ на подобную наглость очерчивает свои права заново — демонстративно, будто бы назло Паку вытирая рот краем рукава от чужих слюней, делает уверенный шаг назад, помня только о том, как именно делается удар, которому его учил Ники. Ким, конечно же, сомневается, что далеко не пощёчиной удастся врезать с подходящей силой в одном маленьком крепко сжатом кулачке, но как минимум неприятно это будет. Из последних сил балерина сдерживается, имея за собой только призрачную уверенность в том, что сумеет хорошенько вмазать, когда Сонхун окончательно потеряет совесть, а Ким Сону вдруг решит, что с балетом можно завязывать. Перед тем ещё есть смысл подумать, а стоит ли Пак Сонхун подобного? Ну вот, а так хорошо держались столько дней подряд, никаких драк на людях и выяснений отношений: отлично вжились в роль только для того, чтобы у Ким Сону сдали нервы и закончилось терпение за месяц до открытия сезона. Встал не стой ноги, или, может, сон дурной приснился? — Ты меня избегаешь? — Сонхун делает ещё один шаг ближе, когда Сону продолжает отступать, внимательно следя глазами за всеми его движениями, и Паку явно не нравится этот огонёк злости в чужих зрачках; где-то на подкорке он начинает чувствовать, что Ким Сону в последнее время становится всё сложнее управлять, манипуляции не действуют настолько же предсказуемо, как раньше, когда они же его обескураживали, как малого ребёнка. А потому Пак пытается давить с новых сторон, проверяя реакцию. На этот раз — путём деланной и совсем не искренней мины, от которой Сону заметно кривится с непривычки. — Они нас неправильно поймут, — специально ласково произносит Пак, — смотри, они же на нас смотрят каждую секунду, даже если мы их не видим. Говорит ли он про репортёров, фанатов, гопников в кустах, тренеров, коллег — или про кого вообще? Балерун указывает куда-то в сторону многоэтажек с потушенным светом в окнах; и пускай Сону действительно не может увидеть никого, кто за ними наблюдает, пока оба стоят во дворах перед корпусом, у него с Паком нет никаких гарантий. Сонхун берёт свою силу из слов и выигрывает благами неизвестности — у Сону нет оснований, чтобы говорить, что он неправ. Скорее всего, всё так и есть — за каждым их шагом действительно следят. А кто именно, не суть важно. — Показывать зубки и снова бить меня по лицу не получится, — и этому Хун победно усмехается, лишь сильнее провоцируя. Сону уже давно не общается с гопником и особо не думает о вещах из серии «как он там»? Сдерживает в себе любые порывы вернуться назад, но вместе с ударами, которым тот его научил, вспоминает об их очередном разговоре из прошлого. Удивительно, как быстро и едва ли заметно «сейчас» превращается в какое-то отдельное «тогда». — И в чём его причины над тобой издеваться, если завидовать нечему?.. Сону как будто жутко обижается из-за этих слов, что Рики тут же ощущает собственной кожей, резко заделавшись эмпатом: — Эй, э… нет! — но захочешь выжить во дворе, и не в такого секущего превратишься. — Я не это имел в виду! — активно машет руками растерянный парень, кривя белыми линиями на своём чёрном адидасе. — Я имею в виду, что он находится в позиции ничем не хуже твоей и твой проигрыш не является частью его интересов! Я просто не понимаю, в чём смысл и причина так себя вести… Постой, а кто кого тогда бросил? — Он меня. — Но так почему он тогда злится? Понять не могу… — Ну а ты мне скажи. И правда, почему Сонхун злится на всех, кроме самого себя? Сону не нытик и не слабак рядом с другими людьми, поэтому мог зайти так далеко. Он такой только при Сонхуне, потому что уже давал перед ним слабину и не сумеет приподнести себя по-другому для этого человека. Пак никогда не взглянет на него по-другому, но разве у Сону остался хотя бы намёк на желание искренне ему понравиться? А вот и нет. Ким только признаёт, он ошибался с выбором: кому доверять, а кому нет, но и что теперь? Расшибиться теперь, что ли? У него, похоже, вообще проблема с умением оценивать людей так, как они того заслуживают, но ничего, исправится. У Сону выборов не особо много, но он бы предпочёл «не доверять больше вообще никому». Раз даже Нишимура оказался тем ещё мудаком, надежды на человечество тоже больше нет. — Я сам пригласил папарацци, они точно где-то поблизости и должны увидеть наш поцелуй. Ну же, поцелуй меня ещё раз? Но на этот раз более убедительно. И на этом этапе Ники, насмотревшись на их голубиное воркование достаточно, уже собирается уходить, разочаровавшись как минимум на одну жизнь вперёд, но вовремя успевает зацепить взглядом момент, в который Сону резко отталкивает Сонхуна. Пак почти что валится в сугроб от неожиданности; нога скользит по нерастаявшему льду, но ему, чуть побалансировав, всё-таки удаётся устоять. Надо было идти в фигуристы, а не в балерины, и не отравлять Сону жизнь, Сонхун-а. — Ты что творишь?.. — пытается выяснить брюнет, тут же поправляя успевшую растрепаться чёлку. — Плевать мне на твои камеры, понял?! — рявкает Сону. — Я с диктофоном! Благодаря тому, что Сону сразу же переходит на высокие тона, Рики удаётся услышать, о чём они говорят дальше, пока он, наконец, поворачивается в правильном направлении; не том, что ведёт домой. — Япона вошь… — так Рики выражает что-то вроде удивления, потому что никогда не видел не только того, как Сонхун лезет к балерине с поцелуем, но и того, как Ким показывает свою агрессивную сторону, защищаясь. Угрожая кому-то. Он выглядит весьма круто, но Ники держит руку на пульсе, чувствуя, что помощь его маленькому танцору всё равно может пригодиться в любой момент. — …И вырежу только то, что в первую очередь омрачит в глазах публики тебя, а не меня. Советую не лезть на меня больше, — у Сону в руках жалкий айфон, но говорит он так, будто целый нож, который он силится использовать без зазрений совести. — Ааа, — понимающе тянет Сонхун, активно кивая, пока поправляет ворот куртки (зачем-то расстёгивая верхнюю пуговицу), но не выражает ни намёка на страх или замешательство, — решил пойти во все тяжкие, значит? Совсем с дуба рухнул? Интересно, кто тебя этому научил. — Не считаешь, что всё потому, что мне надоело твоё поведение и придирки? — они ходят по кругу. — Пусть все нанятые тобой журналисты спокойно снимают нас, выставляют кадры, которые понравятся сильнее всего, а затем публика уже решит, на чьей стороне правда. — Ах, как же. И ты прямо-таки всем расскажешь, что из себя сам представляешь? — Может, и так. Что с того? Раз идти на дно, то вместе. Тебя с радостью прихвачу с собой. — Ого, сколько безосновательной смелости, Сону-я! — хохочет Сонхун, ставя руки в боки, пока забавляется прежде невиданной стороне парня напротив. С чего это Сону так оперился? — Ты правда считаешь, что меня хоть кто-то решится заменить? Забыл, кто тут любимчик и стоит на своём месте неподвижно? — он сдувает спадавшую на глаза чёлку, заметно начиная раздражаться. — Или возомнил себя таким же? Растёшь ни по дням, а по часам, я погляжу. Кто же придал тебе столько надуманной уверенности? — Замолчи… — Ох, я, кажется, даже знаю кто. Тут и гадать долго не придётся, — наконец, сомкнув свои челюсти с идеальными зубами, больше напоминающими вампирские, Сонхун, скукожившись как от отвращения, продолжает: — После тренировок пропадаешь где-то в противоположной от дома стороне, что я даже не могу найти тебя в местах, в которых всегда находил; переодеваешься где-то вне раздевалки, уходишь во время перерывов черти знают куда. — И что теперь? Хвастаешься тем, что следил за мной?! Я думал, что каждый должен делать свою работу, а слежка — это вроде как хлеб СМИ. — Ну что ты. Я-то, в отличие от тебя, свою делаю по совести. А вот чем занимаешься ты за шторами, пока идёт дополнительная тренировка? Сону замирает, прекратив ощущать все свои лицевые нервы. На этом расстоянии можно услышать, до чего же надрывно вниз по дрогнувшему горлу скатывается проглоченная слюна. Во рту только сухость. — Тут изменения скорее бросились в глаза сами, — чувствуя, что возвращает себе контроль, с куда более довольной миной продолжает Сонхун, — непонятно откуда взявшись. Мне даже не надо было особо стараться, чтобы озадачиться. О? — вбрасывает он странный звук, округлив губы, как будто готовит Сону к интересной новости. — Хотя откуда это всё взялось я, кажется, знаю. Целыми днями скучаешь по кое-кому, находясь в зале, а каждый раз ты, снова сделав не тот элемент, хотя сам виноват, идёшь плакаться какому-то стрёмному парню в адидасе… Что, у него так хорошо получается жалеть тебя своим телом? После этих слов всё в округе погружается в тишину, даже ветер вокруг не шумит, не ломит сухие кусты. Стекавшие, как тающее мороженое, гигантские сосульки на карнизах не спешат никого убивать, упав. А жаль, им стоило бы поторопиться. Снег не крошится с оконных рам. Даже перекати-поле и карканье ворон решают повременить прежде, чем Сонхун и Сону разберутся друг с другом. Но кто кого отправит в нок-аут первее? В голове балерины возникает лишь «ошибка 404, сигнал потерян». Пак же ещё какое-то время ждёт, прежде чем добить. Они стоят молча, глядя на блеск снега: Сону под свои шлёпанцы, которые, как и всегда, даже на морозе носит без носков, надеясь на охлаждение ранок и мозолей, а Сонхун под крупные ботинки. Особо не хочется сталкиваться зрачками, хотя только этого Пак и ждёт, провоцируя Кима разозлиться, и те самые папарацци сумеют сделать потрясающий снимок того, как Ким Сону, поднимая свою голову, демонстрирует очаровательную разницу в росте своим взглядом снизу вверх — и это они тоже романтизируют, пометив заголовок как «Ночное свидание двух танцоров балета после тренировки. Толпа в ожидании потрясающего шоу с неподдельной химией». Ну уж нет, увольте. Поэтому Ким держится до конца, глядя вниз и сосредотачиваясь лишь на собственных всё больше краснеющих на морозе больших пальцах, торчащих из-за шлёпанцев. Но Сонхун довершает контрольным выстрелом, который не то чтобы сложно… — Дал своему гопнику, да? …скорее невозможно проигнорировать. Зрачки расширяются сами по себе, когда Сону, вроде как «забывший» о Нишимуре за прошедшие пару недель, слышит одно-единственное слово и тут же поднимает голову в возмущении, сам от себя не ожидая. Не ожидая, что прореагирует так, словно оскорбили одного из членов его семьи, а не обвинили в том, что Сону пользуется своим телом как хочет. — Он не гопник! Потому что теперь так получается, что Ким Сону знает о Нишимуре слишком много — даже больше, чем хотелось бы. Из-за этого знания отношение к нему становится отвратительном, но и одновременно с тем до безумия понимающим. Сону никогда не был с ним в одной шкуре, оставшись по другую сторону всей конструкции, называющейся «жизнь артиста», и он готов поклясться, мол, понятия не и имеет, как бы вёл себя сам, если бы потерял самое важное — балет, как когда Ники потерял танцы. Сонхун, как и полагается ледяному принцу, специально продолжает капать на мозг сосулькой, вызывая мальчишку на коллективный нервный срыв: — Раздвинул ноги только потому, что тебя, ничтожного, пожалели? Сказали, какой ты бедненький и ни в чём не виноватый? Тебя просто наебали. Подыграли, чтобы выебать, Сону-я, — приподнимает одну из своих густых бровей Сонхун и нагибается поближе. — Он хотел только этого, как и все остальные. Все мужчины такие, разве ты сам не знаешь? Тебе совсем не жаль, что у одного получилось? — Не смей грести всех под одну… — сквозь зубы шипит Сону, глядя на него исподлобья. — Ники не такой человек… — Ещё как такой, — снова наступает вперёд Сонхун, приближаясь к Сону, пока играется с ним, как с какой-то жертвой, — только вот на его хитрость ты попался легко, — переходит на издевательский шёпот, — так ещё и остаёшься в восторге после всего случившегося. А я же стал для тебя плохим только потому, что говорю правду и виню тебя в том, в чём ты по-настоящему виноват? — Не смей переводить стрелки… — говорит тише и сам Сону, крепко сжимая кулаки, которые пока что не спешит использовать. — Ни в чём я не виноват и никогда не был! По крайней мере, не тебе это решать. Сам по себе хорош, как последний придурок! — Он говорил только то, что ты хотел слышать, да и всё! Может, Сону сам делал бы вещи хуже, идя во все тяжкие. Может, сам окончательно себя потерял бы, но Ники — это всё ещё Ники, какую бы дичь ни творил; он о ней, в конце концов, не единожды пожалел, но вот Сонхун не умеет раскаиваться совершенно. А потому Сону, даже если не намерен прощать хулигана, считая, что уже поздно для перемоток назад, готов защищать его до посинения (не от холода, а от злости). Пак Сонхун может говорить всё что угодно о Ким Сону, и он стерпит, но… Не о Нишимуре Рики. И без того существует достаточно людей, которые его судят лишь по внешнему виду и роду занятий. Это не дело Сону, однако он не позволит числу неправдивых суждений о хулигане увеличиться. Потому что он не заслуживает такого. Никакого права он не имеет судить о Нишимуре по его внешнему виду и образу жизни. Пак ни черта не знает: ни о прошлом Ники, ни о том, каким был бы сам, окажись на его месте. Хотя и на своём «прекрасно» справляется. А с Ким Сону мог бы разобраться как-то иначе, уж точно не путём спуска до таких вот осуждений. — Не смей говорить о нём ничего! Он не гопник, а такой же человек, как и мы. Он — нормальный. И «нормальный» было бы лучшей похвалой в жизни Нишимуры. — Не гопник? А кто же ещё? Маргинал? — в голосе Сонхуна слышится пренебрежение. Он явно ставит себя гораздо выше Ники, хотя никогда таким в глазах Сону не станет. — «Ким Сону в актовом зале трахал маргинал» звучит гораздо лучше, чем «гопник, который делал всё то же самое», что ли? Тебе такое слово больше понравится? Так, значит, он всё видел?.. Не просто так догадался, а застал, но ничего не говорил до настоящего времени. — Заткнись, понял? — Ого-ого, как мы заговорили, — откровенно смеётся над Сону Сонхун, чуть ли не тыкая пальцем; с высоты своего роста он выглядит куда убедительнее задирающего голову Сону. — Только не говори, что втюрился. В очередного? Как у тебя всё просто. Последствия широкого сердца? Оно раньше таким не было. А что у тебя ещё теперь широкое? На заднице своей не больно сидеть? Сонхун хотел бы тыкнуть как можно больнее — не только пальцем. И, наверное, брюнета больше всего раздражает то, что Ким даже не пытается отрицать главный глагол в его вопросе. Не в хулигане даже дело, а в том, чем они вместе занимались. Получается, это правда и из стонов за шторой ему ничего не показалось? Как и не привиделась странная липкая слизь — следы, оставшиеся на матах? Раньше Сону боялся Сонхуна и переживал перед ним настолько сильно, что не мог сказать ничего в ответ, но только посмотрите на него сейчас: ему стало настолько плевать на мнение Пака потому, что у Кима хотя бы раз в жизни появился кто-то, кто искренне его поддерживал? Кто спокойно без всякого отвращения целовал и обнимал его? Кто спокойно занялся с ним сексом и не заставил раздеваться? Нишимура заставил поверить в то, что Сону можно любить, что его можно желать и душой, и телом. Для Кима чего-то столь простого было не измерить никакими ценностями, и от одного существования Ники, даже если тот далеко, Ким чувствовал себя сильным. Отныне гораздо сильнее трусливого балеруна напротив. Он больше не намерен верить в его унизительные плевки оскорблениями — пусть сам задохнётся в своём яде. У Сонхуна дрожат кости и сухожилия, пока автоматически в кулаки сжимаются ладони. Он сглатывает засохшую в горле слюну от мысли, что всё правда случилось, а не ему показалось. Ким Сону с кем-то спал, не оставшись девственником на всю жизнь, но этим кем-то был не Сонхун? Как же так? И пусть прошло достаточно времени и случилась уйма неприятных событий и диалогов, он будто бы всё ещё считает Сону своей собственностью, которая, даже если не достанется ему, не может достаться и другим людям. Вот прям никогда. Словно обижать Ким сможет только он один — сам относиться нормально не будет, и другим не позволит. На Кима снисходит осознание того, о чём его уже предупреждал Ники. — Так ты из-за этого злишься? — абсолютно спокойно спрашивает юноша, опуская некогда напряжённые плечи — в них больше нет боли. — Ничего нового, Сонхун-хён? Я даже немного разочарован. Уже ведь думал, что тебе есть, чем меня удивить. Но снова ошибся. Ты топчешься по всё тем же граблям. Не надоело ещё об вилы биться? — Из-за того, что ты сбежал из моей постели, ссылаясь на какие-то свои психологические проблемы, но в то же время преспокойно раздвинул ноги перед какой-то дворовой швалью? — Пак мигом подхватывает то, о чём идёт речь. — Не знаю, кто на моём месте не напрягся бы. Ты поступил странно, не находишь? Я бы сказал, что переживаю за тебя сильнее, чем за себя, когда ты творишь что-то подобное. Это что ещё за заявления? — Ты переживаешь? Обо мне? — деланно удивляется Сону. — Да, представь себе! — машет ладонями Сонхун, словно пытается прибить невидимую муху. — Может, кто его знает, ты уже успел подхватить какую-то дрянь по типу ЗППП? Мало ли с кем твой гопник ещё шлялся? Дворов в Сеуле много. У Сону на это аж дёргается глаз. — О себе поволнуйся. — Понравилось тебе? — и хватает за запястье, специально так, чтобы со стороны это выглядело, будто пара держится за руку; но жим у Сонхуна настолько неадекватно сильный, что Сону, как чуть ли не от выворота руки, морщит лицо и стискивает зубы, а боль всё равно терпит до конца. Сам не знает почему. Смотрит в глаза с той же наглостью и злостью. Если Сонхун сделает что-то более откровенное, если поднимает на него руку, то у Кима больше не будет причин затыкать себя самостоятельно и играть в воспитанного. Всего одно более откровенное действие, и он обязательно… Ах, если бы только они были не на улице. Пускай пустынной, Сону не верит в то, что в мире, в котором даже у стен есть уши, можно остаться незамеченным, будучи на открытой местности. Кусты, пусть и без листьев, спрятаны в сугробах достаточно, чтобы скрыть за собой пары каких-нибудь любопытных глаз. И, ох, Ким Сону совсем не ошибается. Правда, их больше, чем кажется. — Охуеть что творится, — едва ли слышится жевание чего-то хрустящего неподалёку. — Беспредел. Комментарий, который могла бы сделать разве что бабка-завсегдатайка лавочки, привыкшая обвинять всех в наркомании и безобразии, но вместо бабки диву даётся совсем молодое лицо, принадлежащее… — А ну, тише давай! Вдруг они нас услышат?! Все трое… На самом деле, именно сегодня в кустах нет никаких папарацци, а на лавках бабушек, но это не значит, что в округе в это время совсем ноль глазниц. Пока Ники наблюдает за Сонхуном и Сону из-за поворота, за ним следят ещё двое, решившие сыграть в «наблюдение за наблюдающим». Оба в цветных адидасах, промёрзшие до костей, но неготовые пропускать такое-то шоу. Чонвон с Чонсоном переглядываются, и Пак нагибается, заставив Яна встрепенуться, но зря, потому что становится ближе к прячущемуся в кустах побратиму лишь затем, чтобы захватить полную ладонь попкорна, пачку из-под которого младший держит в руках, пока наблюдает за разворачивающейся драмой. — Это что-то вроде любовного треугольника? — задумывается Ян, бегая глазами, лишь бы не смотреть на своего братка. На братьев смотреть ненормально, пока зрачки по-странному широкие — Чонвон себя со стороны таким не видит и не хочет, чтобы его таким видел Чонсон. У них, вообще, так-то здесь другая задача, а не что-то вроде просмотра фильма, где в главных ролях два актёра балета и ноль пять от целого гопника — иначе и не опишешь, когда Рики настолько полуживой. Даже жалко его как-то от этого становится. Что же у них случилось, если весь прошлый месяц проходили пятка в пятку, как принцесса и телохранитель, а теперь Ким Сону ни с того ни с сего нашёл себе какого-то принца на стороне и полностью ушёл к нему? — Я же говорил тебе, что он какой-то уёбищный, — на фоне полной тишины продолжает хрустеть намного тише, но набрав больше кукурузы в щёки, как какой-то хомяк, Чонвон. — А ты ещё его оправдывал, хён. — Ладно, признаю. Странноватый, — согласно жуёт то же самое, что и младший, его хён. Рики целыми днями напролёт сторожит подъезд Сону, чтобы к нему не пришли те парни; специально заявляет о своей территории, помечая Сону, лишь бы они его, беззащитного, не трогали. В любой момент готовится вступить в жёсткую драку, как в говно, но… — Чо вы тут делаете? Валите отсюда на хер! — шипит Нишимура, в один из вечеров чуть ли не с разбегу налетая на кусты; не боится болезненной посадки, потому что знает, что его ждёт только мягкая — как иначе опишешь целые два нагретые в зарослях и сугробах телеса? Всё это время не догадывается, что следили Чонвон с Чонсоном вовсе не за балериной. Нафиг бы им он в своём трико вообще всрался? Их интересовало другое. Спугнутые прихвостни Ли Хисына в тот день не обрадовались настойчивости проницательного Нишимуры и разбежались, как дворовые коты, но не навсегда. Прежде всего важно запомнить главное — Чонвон и Чонсон всегда идут в комплекте, за что во дворах их прозвали «даббл-Чонами». Нет, они не близкие или дальние родственники, не братья и не кузены, а что-то вроде самых кровных некровников. Куда один — туда и второй, а потому даже главарь их дворовой шайки никогда не разделяет их, везде посылая вдвоём. Это как шарик от хвостика. Ой, то есть хвостик от шарика. Ну короче, блин! Это решение всегда оправдывается, потому что Пак и Ян умело подчищают друг за другом и с честью выполняют все указания Ли. Они даже дерутся лучше, когда в комплекте. Чувствуют друг друга. И пока один бьёт, другой прикрывает. А кто бы ещё стал сидеть столько часов подряд в кустах и подглядывать за мимо проходящими, щёлкая семки? Так только притуплённый гормонами влюблённости (потому что теряет счёт времени, и то, сколько часов прошло под чужим подъездом, может понять только по уровню обморожения конечностей) Ники может, ожидая свою балерину, а остальные гопники такой скуки смертной не вынесут. Вот вдвоём и сидят — так веселее. Особенно с дутой кукурузой вместо семечек, здесь он вписывается как родной. Поначалу Чонсон с Чонвоном и правда играли в шпионов только по приказу Хисына, который требовал следить за Ким Сону, потому что так бы автоматически поймал и Рики, наконец полноценно отпиздив, но в какой-то момент даббл-Чонам самим стало настолько интересно, что все дальнейшие сцены из кустов они рассматривали чуть ли не через бинокль, жуя попкорн. Ну а что такого? Он продаётся в каждом круглосуточном, а не только в кинотеатрах. У них ещё с прошлого раза осталось, вот и приходится дожирать старое. Чонсон с Чонвоном, которым в какой-то момент стало полностью насрать на свою изначальную цель — Ники, наблюдают за тем, как Сонхун приближается к лицу Сону, чтобы, так и сохранив зрительный контакт, победно улыбнуться. — Я тебя прощаю, — внезапно слышится, когда Сону уже готов идти во все тяжкие, отвечая агрессией на агрессию, но на этот раз Паку получается серьёзно застать его врасплох. — Но я перед тобой не извинялся. И не собираюсь. Что ты там умудряешься простить? Безумно чешутся руки, так и хочется исправить чесотку прикладом о чужое лицо, но Ким сдерживается. Увы, отныне совсем не потому, что боится папарацци или новых слухов. Просто теперь Сону, и без того вляпавшегося в придуманный скандал с отношениями, ещё и станут шантажировать. Одна грязь перекрылась другой, считайте дерьмо глиной. Ведь лучше сделать из двух танцоров балета, раз уж у них обоих главные роли, любовников, чем признаться в том, насколько заклятые из них враги. Сону угрожали тем, что его отстранят от роли и возьмут кого-то другого, если он ещё хотя бы раз поднимет руку на своего партнёра, потому как на первый раз публика схавала всё под соусом «у них страстные отношения», но если это будет повторяться, обязательно появится кто-то, кого одолеют сомнения, и снова моча поползёт по батареям. Только отделаешься от одних проблем, притворившись, — новые сразу тут как тут. А здесь ещё и Сонхун знает про то, что у Сону что-то было с дворовым хулиганом… Вот в чём настоящая дилемма, потому что в её результате пострадает не только один Ким, но и Рики. Ким не пустится во все тяжкие, если опасность угрожает не только ему. Достаточно лишь подкинуть ответственным идею проверить камеры наблюдения, стоящие в корпусе. Конечно, самого процесса видно не будет, но вот то, как Сону тащит Нишимуру, не являющегося тем, кому положено заходить за порог театра, за руку… Нет, нельзя. А Сонхун, если уж захочет, может подкинуть такую вот свинью. Сону же уже говорил, что может стерпеть всё что угодно, но не дать другого человека, который никогда не был зол к нему намеренно, в обиду. — Брось, Сону-я, — выдаёт Сонхун с ухмылкой, немного похихикав в преддверии; наверное, привычно по-нарциссически восхищается остротой собственного языка. Так радуется тому, что ему есть чем кольнуть Кима? Что ж, Сону, подписавший лишь временную петицию о «ненасилии», с интересом послушает, что ещё выдаст смекалка этого придурка. — Я ведь единственный, кто может принять тебя с твоими недостатками. Ну? Подумай об этом. Иди же ко мне, я тебя обниму, — и в пригласительном жесте раскрывает руки. Сонхун пользуется тем фактом, что Ким не станет жертвовать своей карьерой лишь затем, чтобы себя защитить. Что не станет жертвовать Нишимурой за тем же — уж тем более. — Обними меня, ну? — настаивает он как бы мягко, но с каждым новым повторением предложения его голос всё сильнее наливается сталью; он явно злится из-за того, какой упёртый баран перед ним стоит. И да, Сону действительно больше не может поднять на него руку даже в попытке отбиться при самозащите, но зато… — Да, давай обнимемся, раз ты так сильно этого хочешь. …Может кое-кто другой. Только Сонхун успевает обернуться на источник звука, как со стороны прямо ему в лицо прилетает смачный кулак. Чонсон в кустах едва ли успевает прикрыть рот охнувшему от звонкости удара Чонвону; оба они стали свидетелями столь театрального выступления, причём не в самом театре, а рядом с ним. Как круто, что не пришлось платить за билеты и притворяться не гопниками, а культурными людьми! Но придётся быть бдительными, чтобы не попасться. Нишимура выпрямляется после того, как позволяет всей инерции своего кулака услужливо передаться Сонхуну. Отряхивает ладошку следом, подозревая, что на эмоциях немного не рассчитал угол, под которым бил, — кажется, сместил себе что-то. Но Рики сейчас как-то не до смещений и трещин в костяшках, покуда есть кое-что, что волнует его гораздо сильнее. Вот он и отвлекается от Сонхуна, чтобы повернуть голову к Сону только на секунду и убедиться: — Порядок? — Ни… ки?.. И, вежливо ему улыбнувшись, целиком стирает это выражение с лица, когда нагибается к Сонхуну обратно, чтобы схватить того за шиворот и зачем-то помочь подняться; всё-таки цели забить до смерти, как и добивать уже лежачего, никто не преследует, но почесать кулаки хотелось уже давно. И пока Ники возится, сам получает по лицу, потому что Пак не из робкого десятка. — Вот же уёбок, — чертыхается себе под нос Ники, сплёвывая кровь вместе с мокротой в снег, а затем и помогая себе стереть её остатки с разбитой губы, пока возвращается взглядом к Сонхуну, который вернул себе выгодную позицию. — Я думал, ниже падать некуда, но со дна постучали, — и, накидываясь, встряхивает балеруна за шиворот, чтобы тот посмотрел на него. Сонхун на это лишь улыбается, продолжая задирать голову, дабы глядеть свысока по-прежнему, как он привык (и это даётся непросто, потому как их рост с хулиганом похож — Нишимура даже немного выше, что задевает чужое самолюбие), не представляя, как сейчас выглядит смешение слюны с кровью, плывущих по его зубам, которые вроде как на месте. Пока что. — Ты теперь, Сону-я, натравливаешь неадекватов на порядочных людей? — кричит брюнет куда-то в сторону, не в состоянии даже определить направление, в котором осталась балерина, пока самого Сонхуна за шиворот сжимают руки гопника. — Ты слишком хороший и мог бы плюнуть на каждого — так ты думаешь, да? — интересуется Нишимура у Пака, заставляя обратить внимание на себя и наконец отстать от Сону. — Когда считаешь себя лучше других, задирая голову, сверху плюет кто-то ещё, — даже как-то смешно слышать это от Сонхуна, возвращающего взгляд на главную опасность, после всего себе известного. Хулиган только смеётся с этого калмабура, делая вывод, что не только высокий рост, но и их юмор схож, а потому делает любой разговор столь занимательным. Понятно то, что у Сону есть определённый типаж, но Рики отныне абсолютно плевать, что Сонхун когда-то тоже под него подходил. Они с ним как индюк и утка. Спасибо, что ли, Паку за то, что создал благодатную почву, на которую Рики смог прийти героем: словами Сонхуна разбивать, словами Нишимуры — склеивать. Как если бы Ники был той самой упаковкой с пластырями с рисунками уток. Их бы хватило, чтобы заклеить сердце Сону целиком. Пускай оно никогда не было настолько маленьким, каким казалось. И получилось бы как на картинке: огромная трещина, на которую прилеплено непонятно что, будто поможет. Но если пластырь напоминает о Рики — обязательно поможет. Особенно смешно то, с насколько каменным и незаинтересованным лицом за их разборками, пока мутузят друг друга, наблюдает балерина, хотя Ники прекрасно знает, что Сону никогда не был безразличен к тому, что происходит вокруг. Он никогда не был безразличен к нему, раз всё с Сонхуном у них было не по-настоящему. Никогда бы и близко не стало с тем, что было между ними. Но злиться на Пака меньше всё равно не получается: Рики должен начистить ему лицо и за предыдущие разы, все те мгновения, что отравлял жизнь Сону, зная, что тот не сможет ему ответить. За всех и за всё ответит Нишимура, иначе взорвётся как бочка с говном. Ники продолжает держать Пака за грудки, встряхивая, как боксёрскую грушу. С этого ракурса гопник может лучше разглядеть все подробности лица Сонхуна, чтобы сделать вывод, что… Да, он красив. Но красота — это первое и последнее, чем его одарили. — Ты же на самом деле им одержим! — Кто бы говорил? Сонхуну всё же удаётся вырваться, и в силу того, что физически они равны, завязывается куда более серьёзная драка, в ходе которой Рики получает сам. Это вам не лящи лепёшками отбивать, как было бы при стычке Сону с Сонхуном, потому что Пак не сумел бы завязать с ним настоящую мужскую драку — силы не равны, и Сону бы вырубили сразу, так что речи об этом не шло никогда. Любые попытки сопротивляться со стороны Кима скорее казались смешными, но… С Нишимурой приходится разбираться по полной — по-мужски, без игры в поддавки. Ники в этом процессе, пока уворачивается (не всегда успешно — ему тоже успевают разбить губу и скулу, но спасибо, что не нос; Сонхуну в этом плане меньше повезло), продолжает думать: Сону нёс с собой скакалку, чтобы повеситься в туалете из-за вот этого вот ублюдка? Серьёзно? Ах, как бы Нишимуре хотелось найти ту самую штуку для прыжков вновь, чтобы помочь сделать то же самое Паку. Осознание того, что Сону мог покончить с собой из-за этого подонка, разогревает кровь до состояния лавы, и остановить Нишимуру становится почти невозможно. Он не понимает, что творит, когда с трудом, но всё-таки умудряется окунуться с Сонхуном в сугроб, запачкав снег в капельках сукровицы, перекатиться в связке, из которой летят клочки и искорки, но в итоге оказаться сверху. И продолжить лупить. Погружённый в процесс до такой степени, что вряд ли остановится без посторонней помощи, Ники, сам с отёкшими от побитости скулами, настолько увлекается, что даже не слышит криков со стороны, но Сону точно повторяет одно и то же: — Прекрати бить его по лицу! И вот это абсурдное «У меня не будет работы» в конце каждого предложения с просьбой прекратить… Резонно, учитывая, что так просто заменить одного из двух главных героев пьесы, один из которых твой партнёр как минимум полкарьеры, — такая себе задача. Не из лёгких. Но здорово, что Сону переживает о вопросе карьеры больше, чем о том, что Нишимура вот-вот случайно сядет за убийство. Сонхун не остаётся в стороне и примерно столько же раз пытается ответить Ники, но тот снова и снова оказывается наверху, зажимая балеруна так, чтобы ударять первым. К этому моменту в ушах Нишимуры стоит свист, который перекрикивает всё вокруг. Он же так долго ждал этого момента истины. Пусть Сону только не говорит, что не хотел узреть то же самое. Не своими руками, но чьими-то ещё. — Слезь, слезь с него! — ни то из приличия, ни то из нежелания брать на себя вину во время будущих похорон, пытается остановить хулигана Сону. Он не напуган, флегматики не склонны бояться. Он просто может нарисовать в своей голове в излишне ярких красках, к каким последствиям это может привести. — Ники! Всё это растворяется где-то вдалеке, и в себя Рики приходит только от ощущения странных ударов сзади. То есть по жопе. Через одежду почти как комарик кусает, но стоит только чему-то резиновому попасть по оголённому участку кожи, по части с задравшейся тканью на пояснице, с сотого размаха, Рики отпрыгивает, не ожидавший странного обжигающего чувства. Известная, к счастью, «не печально», скакалка, вытянутая именно из сумки прима-балерины, бьётся ужас как больно; Нишимура, а точнее его задница и поясница, готовы покляться, что хуже кулака. А только она и присутствует в арсенале Сону. Запоздало повернувшись, пытающийся понять, что происходит и кто внезапно атаковал его со спины, тем самым заставив оторваться от валяющегося в снегу Сонхуна, Ники понимает, что видит перед собой Кима. И только благодаря взгляду глаза в глаза вспоминает, где всё это время находился. Видит его, долгожданного, не плачущего, а злого и уверенно держащего в руках сложенную вдвое прыгалку. И вот он — тот, кого реально надо бояться им обоим. И Сонхуну, и Ники. — Быстро поднял свой зад, иначе этой самой скакалкой я сделаю с тобой то, что не смог с собой в первый день нашего знакомства! — рявкает балерина, одновременно с тем продолжая хлопать своими прекрасными длинными ресницами, ощутить щекочение которых так и хочется на своих щеках снова. Ники явно думает не о том и не в то время. Сделает скакалкой то, что не смог в первый день знакомства… В жопу засунет, что ли? А нет, точно, извините. Повесится. То есть поможет повеситься? Или придушит? Уже не суть важно, Нишимуре не стоит цепляться к мелочам. Любой из раскладов, при котором никто не умрёт, звучит заманчиво, если его получится разделить с Сону. Простите, но из Нишимуры это не вытравить. Что ж, главное, что угроза звучит вполне себе убедительно. Сону выпячивает всё угрожающе, и Нишимура, который не боится ничего в целом мире, почему-то не рискует с ним спорить. Становится и страшно получить добавки, и совсем немного смешно от неловкой ассоциации — Сону со скакалкой напоминает жену со скалкой. Так и рисуется его образ в голове: дворовый хулиган превращается в обыкновенного жителя спального района, приходящего с работы к своему мужу-балеруну, который держит полотенце замотанным ещё час после мытья головы, ходит в халате и делает маски для глаз из свежих огурцов. Но таким его видит только Ники, и больше никто из мира балета. И это в миг кажется не таким уж и плохим сценарием его жизни. Даже хулиган готов соскуфиться ради любви… Пока ещё Рики не подозревает, что таким образом в свои руки ситуацию Ким берёт для их общего блага. Стоит только Нишимуре податься к нему ближе, и Сону крепко хватает его за руку, чтобы потащить на себя, как пугало без костей. Прямо как в день, когда за собой его тащил Ники, пока они убегали от прихвостней Хисына и его самого. Только теперь наоборот. Роли меняются, и теперь гораздо быстрее ногами перебирает Сону, позволяя Ники, оставаясь позади, ловить лицом встречную волну прохладного ветра. И просто любоваться. Как развеваются чужие волосы, как мнётся накидка, как снова по пути теряется лишь один розовый тапочек (сколькими ещё шлёпанцами они должны пожертвовать ради счастливого финала?), оставаясь в снегу, как Ким маниврирует на поворотах, словно какая-то спортивная машина. Не зря же балерина, да — получается по-своему изящно. И Рики может просто позволить ему взять всё в свои руки. Всё, включая себя. Здорово оказаться на другой стороне. Даже если не озвученно и не подтвержденно… Не только любящим, но и любимым. Только секунд через тридцать Нишимура начинает понимать, что это за свист стоял у него в ушах. Не от злости и не от состояния аффекта, оказывается. Дело было не в том, что Ники закипал, как самый настоящий чайник, просто это была она, та самая. Полицейская сирена. Кто-то, похоже, увидел драку из окна, вот и вызвал ментов, чтобы потом не вызывать скорую или похоронное бюро. — Пиздец, — машет головой Чонвон, не в состоянии поверить в увиденное. — А я и не ожидал, что мужика в порыве гнева, — речь идёт о Нишимуре, — возможно остановить… — Балерины — страшные люди, скажу я тебе, — не менее напуганно кивает Чонсон. — Иначе как, по твоему мнению, они выдерживают конкуренцию и заходят настолько далеко? В тихом омуте черти… — О, тебе нравится такое, хён? — Черти в тихом омуте? — Угу, — кивает Чонвон, прямо сейчас мало напоминая хулигана: скорее маленькую фею, переодетую в адидас своего парня. Размер ему как раз великоват, словно украден у сидящего рядом Чонсона. Ян слишком мило хлопает своими длинными ресничками и глазками-бусинками, когда смотрит на старшего — Чонсону иногда начинает казаться, что у него помутнение рассудка. — А, ну… Наверное, да. — А я тихий, по-твоему, хён? Чонсон неловко почёсывает голову, пока теряется в ассоциациях, размышляя, Чонвон «чёрт», «тихий» или «омут», прежде чем ответить: — Получается, что да… — и он не может наблюдать, насколько расплывается в радости лицо Чонвона, потому как придумывает ему новую кличку: — Будешь Чонвоном Мирным! — Мирный! — востороженно повторяет, пробуя на вкус Чонвон, хлопая своими же кулаками, которые от радости забывает разжать в ладонях. — Чонвон Мирный! Охотившиеся на хулигана гопники должны были отпиздить Нишимуру по велению Хисына как последний раз в жизни. И ни Сонхун, ни Сону им бы не помешали своим присутствием — их бы тоже отпиздили (и крики тех, кого бьют, заглушили бы признание Чонвона в симпатии, предназначенное для Чонсона), но так уж вышло, что сцена перед глазами открылась слишком интересная, и гопники не смогли в неё вмешаться, боясь не узнать продолжение страстей. Всё потому, что Чонвон с Чонсоном мечтали о телевизоре, который Хисын им так и не подарил в общую сходку, а тут события поинтереснее, чем в их любимых мексиканских сериалах. Сону тащит за собой Нишимуру, явно избегая приезда полиции, и пока они улепётывают, а Сонхун валяется на жопе в сугробе, куда-то в сторону сплёвывая кровь и её же стирая краем своего светлого рукава (на деле только размазывает), жизнь не собирается обделять его или оставлять пострадавшим. Ведь всё-таки каждый — абсолютно любой — заслуживает быть любимым. Он медленно поднимает лицо, половина которого покрыта собственной кровью (из разбитой губы, такого же носа и не менее радужно настроенной брови: у неё из цветов только чёрный от природной густоты и красный от бегущей вниз по скулам дорожке), когда замечает перед собой движение, а затем и чувствует, как приглушается свечение одинокого фонаря в центре двора. Всё потому, что на него падает чья-то тень. И тут же Сонхун видит прямо протянутую к себе, широко раскрытую ладонь. Ведёт глазами чуть выше, и прежде, чем успевает что-то шепеляво, из-за отёка во рту, сказать, с ним здороваются первым: — Ты в порядке? — интересуется известный как менеджер Сону. — Джэюн?.. — так и продолжая сидеть где-то внизу, смотрит на него Пак с задранной головой, подпирая тело выставленными за спину руками, касающимися заснеженной земли. — Вид у тебя не очень. Давай, вставай скорее, не сиди на холодном, — снова покачивает Шим ладонью, не отклоняя предложения помочь. Так вдвоём, не оставив для сюжета нового фильма ни одного намёка, менеджер Сону уходит вслед за поднятым с земли Сонхуном, пока прятавшиеся в кустах гопники от шока чуть ли не роняют свои челюсти. Чонсон успевает подобрать чонвонову, подставив ладошку, но не свою. — Это что это получается? — пытается расспросить у старшего Вон, доевший весь попкорн, но всё ещё не чувствующий, что ему достаточно зрелищ. — У менеджера Ким Сону какие-то мутки с его злейшим врагом?! — Я смотрю с самого начала так же, как ты! — цыкает на младшего Чонсон, как если бы они обсуждали реальный фильм, о котором мало знаний у обоих. — Откуда мне знать?! Мало кто догадается, потому что маскировка у этого человека работает просто невероятно. Он изображает из себя непримечательного, порядочного (скорее оттого, что отпустил волосы и носит деловые очки), готового положить жизнь и неоплачиваемые часы работы за прима-балерину, но суть в том, что… Менеджеры — тоже люди. Да, это были не другие балеруны, однажды позавидовавшие Ким Сону настолько, что решили подставить его компроматом с пощёчиной, а его собственный менеджер, Шим Джэюн. Подлянка пришла оттуда, откуда её совсем не ждали, и это он записал видео исподтишка, чтобы мгновенно слить его в сеть. «Некто, кто по-сталкерски запечатлел ссору Сону с Сонхуном, наверняка включил видео ещё до того, как вошёл в раздевалку, где были двое, ведь звук щелчка на видео вдвое тише, чем на камере при фото. Но отключил запись, идиот, раньше времени, поэтому парни поняли, что за ними следили». Пожалуй, это было его единственным промахом, но не шибко повлияло на результат. Никто ни о чём так и не догадался: ни сам Сону, ни Пак Сонхун, ни люди в их окружении. Казалось, Шим, совершивший подобную подставу из ревности, мог навредить им обоим, но на деле он только подтасовал карты. Дело не в ревности, а в структурированности плана: без действия А не было бы продолжения в виде Б. Шим придерживался строгой тактики по медленному сближению. Таким образом, чтобы Пак, сам не зная, за что должен быть благодарным, медленно, но верно перевёл внимание с конфликта бывших возлюблённых на то, что у него нет никого, кто мог бы его пожалеть, кроме менеджера его же врага. А вот у Сону очень даже присутствует подушка, в которую можно выплакаться, да, Нишимура Рики? Несправедливость всегда фигачила по голове сильнее бейсбольной биты, а потому хотелось во что бы это ни стало её исправить, уровняв счёты. Сону — свой жалельщик, Сонхуну — свой. Любой заслуживает человека на своей стороне, а Шим отлично понимает людскую психологию. Каждый раз, когда Пак кряхтел в раздевалке, ругаясь на своего партнёра по пьесе, Шим якобы случайно появлялся рядом и заговаривал с ним в ленивой и малозаинтересованной, но вежливой манере — в целом действовал не навязчиво, как будто это Сонхуну нужен был собеседник, и Джэюн всюду оказывался вовремя, а не наоборот. Смеялся с шуток Пака, пока это не превратилось в привычку и они не начали говорить каждый божий день, но уже специально встречаясь в перерывах, а не случайно сталкиваясь на этаже. Они могли беседовать часами после тренировок (когда уже заканчивался рабочий день Юна и он прекращал быть чьим-то менеджером, который бегал за прима-балериной, как нянька), выходя курить на задний двор или же балкон на верхнем этаже балетного корпуса. Никто не удивлялся при виде них вместе и не заподазривал ничего странного: Джэюн менеджер Сону, а главный партнёр Сону — Сонхун. Потом и вовсе создали видимость, что Пак и Ким друг с другом встречаются, чтобы окончательно не порушить их карьеры из-за ссоры. Таким образом, план Джэюна, который и был тем, кто слил видео, удался, безумно облегчив ему путь по сближению с Сонхуном: в глазах публики и стаффа театра не было ничего подозрительного или странного в том, что он мог общаться с «парнем» своего же подопечного. Мол, они все раками варились в одной воде и друг с другом контактировали, к примеру, разговаривая о той же прима-балерине. У Шима была задача заполучить себе Сонхуна, потому что он ему понравился с самой первой встречи, привлёкший к себе внимание конфликтами с Сону. Пак запал Джэюну в душу. Так что дело не в том, что чей-то курсор симпатий сбился или переменился — просто никто не знал, что он был таким с самого начала. Сону бы выпал в осадок, как купрум эс о четыре, если бы об этом узнал. Но всё в порядке, он пронюхает ещё ой как не скоро, потому что Шим всё продумал и отлично скрывается. Химия между Джэюном и Сонхуном была с самого начала, читалась во взгляде, подтверждалась в диалогах, полных понимания. В целом они совпадали по всем пунктам. За время их общения и жалоб Пака на своего партнёра в пьесе Джэюн, ни разу ни о чём не спросивший напрямую, своим же очарованием добился того, что узнал всё о Сонхуне и его отношениях с Сону «от» и «до», потому что Пак, доверившись, всё сам ему рассказал, первым же завязав этот разговор. Не хватало только событий, способных окончательно подтолкнуть Шима и Пака друг к другу; отныне, спасибо Нишимуре за появление и вмешательство, их достаточно. Как же здорово, что он появился в жизни Сону, а Сонхун наконец оказался в руках Юна. У Джэюна были свои взгляды на неудавшиеся отношения Сонхуна и Сону, и если кто-то может посчитать, мол, мудак во всей этой ситуации есть и он — это определённо Сонхун, то для всех с таким мнением у менеджера плохие новости. В нём крепка лишь мысль о том, что виноватых в этой истории попросту нет, и какие бы ошибки ни были сделаны, всё, что к ним привело, до слёз банально. И, мол, не стоит всюду искать козла отпущения. Эти двое — оба пострадавшие, они просто не сошлись травмами: Сону себя с Сонхуном чувствовал некрасивым, а Сонхун рядом с Сону ощущал себя нелюбимым. Оба столкнулись с тем худшим, чего боялись больше всего, увидели это в глазах напротив и испугались. Вот и обиделись друг на друга — сглупили, что вовремя не остановились, когда ещё на подходе прознали о несовместимости. Но Джэюн это понимает и совсем не винит ни Сону, ни Сонхуна. Просто так получается, что у менеджера Шима тоже есть личная жизнь, и, бесконечно будучи помощником для того, на кого работает, сердцем-то он остаётся на другой стороне. А личная жизнь — отдельное дело каждого; так Джэюн мог бы хоть и не оправдать, но объяснить своё поведение. — Ай, — мигом превращается в складочку морщина на переносице, когда Сонхун шипит при соприкосновении перекиси с ранками, оставленными хулиганом. Повезло хоть, что они с Ники одного роста с весовой категорией, и досталось не сильно. В дальнейшем Нишимура бил бы скорее снег, чем лицо Сонхуна. — Больно? — Да пустяки, — закатывает глаза Пак, силясь выглядеть непоколебимым и крутым, и оба смеются, потому что менеджер читает насквозь: Шим — понимая, что это ложь, а Сонхун — чувствуя, что Джэюн об этом знает. Вдвоём, в конце концов, у них с менеджером всё отлично складывается… Джейк, забив на окончание своего рабочего времени, проводит (не)своего танцора обратно в корпус, чтобы никто не видел его в столь плачевном состоянии, и помогает ему с ранами, в то время как Сону помогает Ники с тем же, впервые за всё время за руку приводя в свой собственной дом. Отопление в доме Кима вырубается раньше времени, а вот похолодание на улице не спешит сваливать. Как будто в преддверии весны зима решает выкрутить свои кнопки на максимум и довести несчастных жителей спального района до последней стадии обморожения. Тем не менее Сону с Ники это почти не грозит, пока они вместе. Сону не хотел бы так думать, но всё же. В прибавку идут какие-то перебои электричества, и вот, сам не ожидавший такого эффекта, Ким встречает себя в своей же квартире со свечами, которые приходится зажигать по ходу, и палаткой на полспальни. А уже казалось, что ещё запущеннее сегодняшний день не станет. Так ещё и Ники подключается в весь этот незапланированный спектакль… Не слишком ли романтично? — Тебе придётся сделать кое-что, если ты хочешь получить допуск в эту квартиру, — нарушая ту самую бабочками парящую в воздухе романтику, косится Сону на Рики, когда возвращается к нему, секунду назад убеждённому остаться ждать на пороге. Прям как к какой-то выброшенной из дома псине. Но ничего страшного, Рики и на коврике перед дверью поспать сможет. Сможет же? — Что у тебя за условия? — едва ли успевает спросить он, пока всё не становится очевидно. А звучит так, как будто уже заранее готов на всё — слишком много энтузиазма в глазах. Сону дёргает в руках скакалку, которой не так давно колотил Рики, пытаясь не позволить довести до убийства, и угрожает ею повторно, недобро глядя на парня. — Скакалка?.. — а Сону вроде как обещал, что сделает кое-что нехорошее, если Рики не прекратит мутузить Сонхуна. — Я же отпустил его, — вспоминает гопник предыдущие угрозы балерины, заметно начиная опасаться за свою жизнь; ладно, на самом деле только для вида и радости в глазах Сону — таким его не напугать по-настоящему. — После увиденного я не уверен, что буду чувствовать себя в норме, — Ким, так и продолжая стоять на пороге, деланно отводит глаза, но только затем, чтобы возвратить их снова со словами: — Пока у тебя развязаны руки, я чувствую себя не в безопасности. Это… Э… Давайте ещё сделаем из Рики какого-то разбойника, которого можно только опасаться и сторониться. — Ты хочешь сказать, что боишься меня? — но куда сильнее пугается этой перспективы сам Рики. Это видно по вылупленным глазницам, в которых читается страх больше никогда не вернуть доверие Сону. Хотя странно. Нишимура не находит, что оно и так было давно утеряно, или же успел обнадёжить себя тем, что Ким сам потащил его за собой после драки с Сонхуном, и что даже не пришлось никуда напрашиваться? Рано радовался, получается? Ладно быть конченым извращенцем — это Сону понял правильно, но вот быть пугающим долбоящером… Ники не такой. — Руки, — вместо тысячи слов повторяет Сону, требуя Нишимуру протянуть оба запястья как под наручники, и парень всё-таки слушается, перед тем, как зайти в его квартиру, терпеливо ожидая, пока Ким закончит со своими морскими узлами. Они, сцеплённые не на нишимуровой шее, а на его руках, выглядят как никогда иронично. Особенно, когда балерина, почему-то так и не отпуская до конца, тащит хулигана за собой, как на поводке, хватаясь за висящее держало. Хулиган, несколько раз подёргав руками, когда идёт уже вслед за Кимом, чувствует, что вряд ли сможет выпутаться из этих резиновых жгутов. Да он и не будет пытаться, чего уж там. Скорее наоборот. Обычно на дно палатки в гостиной, как и большинство людей в том же жилом комплексе (это лайфхак такой), Ким стелет матрас с подогревом, который работает на батарейках, и вуаля — готово. Закроешься изнутри, укутавшись одеялами, и тепло, исходящее от матраса, когда горячие полы не работают из-за перебоев электричества, сохранится внутри. Ники приходится залезть туда вместе с ним, корячась на коленях (делать это со связанными руками так себе затея, но зато Ким рядом с ним теперь чувствует себя безопасно), когда Сону захватывает вместе с собой цветные пластыри и какую-то мазь. И какое-то время, усевшись в ограниченном пространстве, создавающем странную атмосферу, они проводят в самой настоящей тишине — такой между ними Нишимура не слышал никогда. И почему-то она вызывает куда больше чувств, чем мог бы даже диалог по душам: всё остаётся додумывать и додумывать. Сону молча раскрывает упаковку из-под детского пластыря (на котором, как можно заметить, вместо слоников — утки) и разматывает крышку от мази. Как он ещё не лопнул от этого молчания? Неужели ничего не разрывает его изнутри, как разрывает наблюдающего за всеми его действиями Нишимуру, который едва ли сдерживается, чтобы не припасть к полу и не начать умолять себя простить? Он сделал бы это, если бы знал, что такое может ему помочь. Но ведь не поможет же. Что сейчас чувствует Сону? О чём он размышляет? А может, в его голове играет какая-нибудь музыкальная дорожка? Как бы она тогда звучала? В каких тонах и настроениях была? Он всё ещё обижается на Нишимуру? Но почему тогда с такой заботой мажет мазь и снова клеет пластырь на переносицу, прямо как раньше? Почему не смеётся при виде того, что у Рики всё лицо в пластырях с утками, включая переносицу, скулы и щёки, а смотрит на него со странным чувством нежности? Страха полно словно только в одном Рики, но неужели покой в чужом сердце поселила скакалка? Её было достаточно? Как будто они не только никогда не встречались, но и не расставались тоже. Сону выглядит ещё красивее, когда так сосредоточен. У Рики появляется опасно много времени для того, чтобы снова начать разглядывать его в подробностях — такого ему не было разрешено ни разу. Ничего криминального в этом тоже нет, учитывая, что за поедание глазами ещё никого не посадили. Но всё закручивается до точки невозврата в момент, когда Сону приближается к лицу Нишимуры больше положенного. Вовсе не для того, чтобы поцеловать. Но губы же он вытягивает, вот Рики и сносит крышу, а сделать он всё равно ничего не может — ни приблизиться, ни отпрянуть. Потому что поцелуют — не откажется, как можно-то? Но намекнут — первый тоже не полезет, больше нет. Из этих губ-бантиков только и выходит прохладный поток воздуха, когда Сону дует на болящую ранку. В гаданиях и стенаниях у Нишимуры все органы выворачивает наизнанку, он никогда не чувствовал настолько много к человеку. Чего этот самый человек, интересно, добивается такими своими действиями? — Больно? — спрашивает Ким, за время проведённое в палатке впервые нарушив тишину, когда понимает, что Рики постепенно покидает сознание, пускай глаза гопника по-прежнему открыты. Он скорее как зомби на дофамине, окситоцине, серотонине, и что там ещё есть? Рядом с Сону в Рики собирается вся таблица Менделеева. — Да. — Так тебе и надо. Что? — Что? — Ничего, — хмыкает Сону, так и не продолжая фразу тем, что ему ещё и становится жаль Ники. Всё-таки он влез в эту драку далеко не из своих интересов, а чтобы защитить Кима. Он много старался совсем не для того, чтобы вернуть высокие позиции в глазах балерины, и не затем, чтобы снова ему полюбиться. Он просто хотел, чтобы тот, кто заставил Сону плакать, получил по заслугам, и совсем не ожидал, что Ким притащит его сюда. Это то, что Сону хорошо понимает. Рики пытался исправиться, держался до последнего, чтобы не сделать и не сказать лишнего, вот и сейчас не тянет руки и не пытается воспользоваться моментом, принимая тот факт, что они связаны, как лучшее благословение. Потому что так даже лучше — проще укрощать свои потуги. Мало будет описания того, что Рики рад просто сидеть перед ним, чувствуя, как скакалка натирает его запястья. А всё-таки тело реагирует при виде того, как Сону продолжает мельтешить перед лицом, будто дразня. Сначала дул на переносицу, а теперь и вовсе сокращает расстояние между их губами. Протягивает указательный палец с нанесённой на него мазью, чтобы оставить её следы на нижней губе Ники, аккуратно к ней прикоснувшись розовеющей подушечкой. А затем Сону замирает, опираясь на выставленные вперёд ладошки, касающиеся покрытия одеяла, и наклоняется вперёд сильнее, чтобы сделать то же, что делал с предыдущими участками, — вытянуть свои очаровательные розовые губы в трубочку и подуть в самый центр нишимуровой в пух и прах разбитой губы. Прохладно. По-приятному прохладно. Особенно на фоне всего жара, что царит вокруг, только вот матрас под их телами ещё не успел нагреться до такой степени, чтобы так шпарило. Рики справляется с терморегуляцией сам. Точнее сказать — не справляется. Это просто какое-то издевательство, ни больше ни меньше. Нишимуре хватает ума понять, что его испытывают на прочность, когда то и дело изображают прелюдию к нежному поцелую, но так и не дарят его. И пусть не делает вид, что не понимает, зачем всё это делает. Сону же специально, да? Тело подводит, не способное заткнуться до конца. Шатен, даже закончивший дуть отсчитанное количество секунд, замирает, а затем и вовсе чуть отстраняется с непонятным мычанием, пока продолжает озадаченно разглядывать лик Нишимуры. — Я слышу что-то странное, — хмурит он брови, пытаясь понять. — Что?.. — Может, соседи пришли и стучат? Странно, мы вроде не шумели, — устало вздыхает парень, как будто его отвлекли от чего-то поистине важного, а затем заметно пытается подняться, обойдя Нишимуру, который сидит перед молнией — выходом из палатки. — Пойду проверю. — Нет, подожди! — но на это Ники дёргается и, хотя так и не может протянуть связанные руки, останавливает Сону одним испугом в глазах. В очередной раз. — Что?.. — Стой, неужели… — всё-таки догадывается балерина самостоятельно. А затем, не спрашивая разрешения и не предупреждая, кладёт руку на сердце Ники. — Это оно?.. Так сильно колотится… У тебя снова тахикардия, или… — оно ударяет в руку так, как будто вот-вот выпрыгнет, причём согласное приземлиться только в ладонь одного Сону и ни в чью больше. Тянется к нему всеми силами, как к избранному. Ким же на полном серьёзе поверил в то, что тарабанит кто-то извне, настолько громко это слышалось. Интересно, у Нишимуры там в центре груди трубы и кто-то по ним всё время стучит, или как? — Ты что, опять возбуждён? — Нет, я просто… — Что, прямо сейчас, серьёзно? — и непонятно, сказано это больше с издёвкой или же с повторным разочарованием. Но если второе — последний шанс Нишимуры, появившийся на горизонте, потерян навсегда. Ники нервно сглатывает, и рядом с ним Сону находится на достаточном расстоянии, чтобы увидеть, как от верха и до низа прокатывается выразительный кадык, по красоте напоминающий собой скалистый рельеф; и двигается он так пылко, цепляюще взгляд, как будто Рики действительно проглотил что-то большое, а не просто сглотнул один литр слюны. Подумаешь, что здесь такого. И оправдаться получается на раз-два: — Нет, просто немного взбудоражен, — многое ведь может спровоцировать учащённое сердцебиение, повышенные слюно- и потоотделение. — Хочешь трахнуть меня, да? — но Сону слишком проницателен для того, чтобы соблюдать хоть какие-то рамки приличия и прелюдии. А подумать только: кому они вообще нужны, когда правда говорит всё за себя сама? Скрывать её за вежливыми улыбками, которые не выглядят никак, кроме как неловко, бессмыслено. — Признайся, что того раза тебе, как любителю подглядывать, было мало и ты остался недоволен. Что, хочешь сделать всё по классике, как подобает? Провоцирует намеренно, чтобы сначала довести до белого каления, а потом обвинить Нишимуру в том, какой он мудак? Но чтобы перестраховаться, Ким ещё и связал его. Вот это класс! В голосе Сону звучит обида, которая его выдаёт, но Рики хотел прояснить как минимум момент того, что он совершенно не прав. — Я знаю, что ты не разденешься, — хотя не отрицает целиком, что его хочет, будучи не менее честным. Но и не соглашается сходу, чтобы не пугать и не вводить Сону в состояние дискомфорта. Сейчас совсем не до разговоров про секс и не до него самого, потому что Рики, какое бы высокое либидо у него ни имелось и каким бы озабоченным сам по себе (как и большинство парней его возраста) ни был, заботится о другом. Куда сильнее он начинает переживать о чувствах Сону. Точнее, он ни разу за всё время и не прекращал, его безумно тревожил тот факт, что они ничего так и не выяснили по-нормальному, что Сону его не простил и так и не вышел с ним на контакт. — Но я и не требую от тебя подобного. Знаешь… если бы мог отмотать время назад, я бы не смотрел ни на кого из них. Потому что с самого первого момента нашей встречи в моей голове был только ты. Голым или одетым… Благо, что драка с Сонхуном, пускай Ники сам получил по своему красивому носу, пришлась очень кстати; стало ли Ким Сону жалко (некогда) своего хулигана, или сработала совесть по отношению к пострадавшему, который получил по лицу только потому, что за него заступился… Рики выпал буквально единственный шанс поговорить с Кимом и объяснить ему свои настоящие эмоции. И вместе с ними глубокую степень точки и печали по поводу того, как всё закончилось. А закончилось ли, или просто было на паузе? Сону кидает взгляды, в которых смыслов гораздо больше — в нём сейчас наверняка, как и в Ники, связаны противоречивые стенания. С одной стороны, он безмерно тронут тем фактом, что Ники про него не забыл и, зная обо всей ситуации с Сонхуном (именно о той ложной версии), всё-таки полез на рожон, не боясь получить сам; заступился за свою балерину вопреки тому факту, что они были в ссоре (даже если обида односторонняя, Рики мог бы пойти на поводу гордости и забить на Сону после того вагона вылитого им хладнокровного игнора, но не сделал этого). С другой же, даже если обида притупилась, сама мысль о том, что она должна оставаться, и принципы, которые чуть ли не оказались нарушены, не дают Киму расслабиться и отступить. Вот его и штормит как чёрт знает что: от нежности взгляда до попыток возобновить ставшее привычным осуждение, потому что последнее куда проще. Но первое-то намного желаннее. Хочется протянуть руку и погладить по волосам, однако в итоге Сону только парадоксально ласково (нежностью фонит каждое его прикосновение) откидывает прядь, спадавшую на лицо Ники, чтобы не испачкать в мази, которую наносит на лицо своего ненаглядного. Рики, в свою очередь, совсем не до спутанных, словно пряди с отросшими корнями, мыслей, но тело-то живёт своей отдельной жизнью и реагирует отдельно от ситуации. Сосредоточиться сложнее, когда Ким Сону будто бы нарочно касается тебя вот так. — Ну так что будем делать с твоей проблемой? — ещё и не забывает уточнить, словно она у них общая. — Проблемой?.. — Ты же хочешь меня. Моё тело. — Нет, — крутит головой Ники. — Не твоё тело. Тебя. — А что тогда? Сону и его желание связать руки Рики в прямом смысле слова стоит понять. В какой-то момент Нишимура был так добр, бел и пушист перед Сону, что он даже как-то подзабыл о его хулиганском бэкграунде. Но сегодня Ники напомнил о том, кто он есть. Вот Ким и подумал, что стоит перестраховаться: в конце концов, не каждый день рядом с тобой оказывается представитель сомнительной культуры, который мало того, что способен повалить и зажать тебя на раз-два, превышая в мышечной массе и габаритах, как сделал с Сонхуном в сугробе, но и… пытался снять тебя на скрытую камеру, явно рассматривавший как потенциального сексуального партнёра ещё до момента вашего знакомства. Все эти размышления заставляют Сону чувствовать себя дискомфортно, ещё и учитывая, что они всё-таки переспали как минимум единожды. И это же было совсем неплохо… Вот отчего становится ещё сложнее. Это было хорошо. Это было очень приятно — настолько, что хочется повторить ещё много раз. Сону прежде никогда не думал, что близость может быть такой. Поэтому и не знает, что делать. К Ники тянет по-прежнему, причём не только физически, а всеми магнитами мира. Если отбросить все «но» и мешающие предубеждения, все мысли о «до» и «после», а остаться только в «сейчас», идя на поводу своих ощущений, то всё, чего хочет Сону, — это прижаться к хулигану и забыть об окружающем их мире, словно его за пределами этой долбаной палатки не существует. Уснуть в обнимку. Поцеловать его по-настоящему, а не только дразнить, издевательски ходя вокруг да около; снова уткнуться в разбитые губы, жалея о том, что раны наверняка заболят ещё сильнее, если оставить на них свои слюни. Будет ложью сказать, что Ники не хочет того же. Однако мир за пределами этих отшитых стенок палатки всё-таки существует, и оба они не спешат нарушать какие-либо путеводные. Сону упрямится, Ники осторожничает. — Вот допустим, ты не увидишь меня голым ни разу в жизни? — Это не проблема. — То, что я не даюсь и, возможно, не дамся тебе больше никогда? — Мм, — Ники осторожно кивает. — Не давайся больше никогда. Ты для меня всё равно тот Ким Сону, которого я знаю. Узнав однажды, нельзя так просто забыть. Пока слушает всё это, Сону продолжает смотреть на ту самую скакалку, связывающую руки Нишимуры. Ничего и никогда не было однозначно, как не может стать и кимово «нет» в ответ на желание хулигана вернуться в его жизнь. «Тогда» камеру Рики не отключил и, судя по тому, что досмотрел до момента, когда Сону выудил «верёвку с мылом», уже расселся в кресле, готовый передёрнуть. Не надо быть семь пядей во лбу, чтобы догадаться без его честного признания: Сону ему бы подошёл как материал. Как и многие другие. Это сильно смущает. Обижает. — Как будто тебе это помешало бы… — Да не буду я трогать тебя, успокойся, — причём последнее слово из уст Нишимуры звучит сказанным самому себе, а не Сону. А может, и не самому себе, а той из двух голов, которая находится внизу и напряжённо пульсирует. Но если так подумать, Сону… Да как его вообще можно не хотеть? И всё же больше всего на свете Нишимура не желает, чтобы Сону думал, что Ники может использовать его тело как объект для удовлетворения своих потребностей. Потому что ни черта, блять, это не так, никогда не было и не будет. Даже если придётся сожрать собственный прикушенный язык, сдерживаясь, Рики к нему не притронется, даже если Сону сам попросит. Потому что помимо чистого животного желания и совместимости на физическом уровне существует что-то ещё. Много чего ещё, и это «много чего» прежде давалось Рики тяжело. А с Сону стало легче, понятнее, реальнее. Душевно. Просто что душевное, что телесное — «они» способны существовать вместе рядом с ним. Нельзя допустить того, чтобы плохие мысли и сомнения балерины укоренились. Сейчас он может провоцировать хулигана специально, поддаваясь и соблазняя, как когда дул ему в губы, чтобы в один момент остановиться, сказав: «Я так и думал, что ты из таких». Рики ожидает такой вот подставы, поэтому не будет ему так просто доверять, сам начав играть в недотрогу. Звучит как сюжет из параллельной реальности, но так уж вынуждают обстоятельства. Даже если возбуждён, что свойственно перед Сону, не признается в этом, как бы его ни выводили на чистую воду. В данный момент скрывать это — в интересах Нишимуры. — Кто сказал, что я беспокоюсь? — вдруг вопрошает Ким. Но вы его вообще видели? Эти пухлые, вечно блестящие увлажнённые губки (прости господи, каждый раз выглядящие как просящие чего-то больше), в которые хочется уткнуться своими сухими, не видавшими ни миллиграмма гигиенической помады, слизать с них всё, простонав в открытый рот. Да, Ники извращенец. Он такой и другим не будет, потому что таков его метод выражения чувств, любви — и менее ценным от этого она не становится. И да, это нездорово, но здорово для его возраста и высокой половой активности; её некуда выпускать помимо секса и драк. А ещё очередное не менее важное: да, Сону расшевеливает то, что он прежде хорошо контролировал, и будоражит от пят до кончиков волос на макушке. Эти его тоненькие запястья, длинные реснички, которые оглаживают щёки, пока он моргает, а щёки-то хочется огладить и своими пальцами. Эта его фигура, которая вся собой так и кричит: «Забери меня, подними на руки, отнеси в спальню и брось на кровать, как пушинку. Нависни надо мной, целуй до следущего утра в разных позах». Сону может комплексовать сколько угодно, но он притягателен. Он красив. Он может быть не уверен в себе и не знать о своей внутренней силе, но он потрясающий. Сексуальный, желанный… Рики скручивает живот при одной мысли, и это ощущается побольнее ранения во время поножовщины или каких-нибудь ног, которые шарашат по внутренним органам, когда ты скрюченным лежишь в середине пытающейся покончить с тобой толпы. У Нишимуры был и такой опыт, да. В те моменты из-за адреналина боль не чувствуется, а в эти… Он, падла, видимо, не считает ситуацию достаточно критичной, чтобы уберечь своего владельца, и не выделяется. А Ники надо было бы немного успокоиться, потому что простое переживание, смешанное с желанием и восхищением всей сутью человека, становится гораздо страшнее простого и понятного «перепихнулись и разбежались». С Сону так не хочется. С Сону так просто не получится. Его хочется целиком и полностью. Не одно только тело. Его. И Нишимуре было бы искренне плевать, в одежде он или нет, пока он смог бы ощупывать его изгибы своими ладонями даже сквозь ткань рубашки и штанов. Засыпать и просыпаться вместе, приготовить ему ещё тысячи гренок, в которых якобы ноль калорий. Проводить на тренировки и обратно, когда она закончится, до дома. Сторожить на этот раз не только его подъезд, но и сон, когда он будет сопеть, утыкаясь носом в ключицы, рядом. Этот его Сонхуна наверняка визуал, пока для Ники главное прикосновения. Что тогда главное для Сону? Хулиган первый, кто задумался о его языке любви. А Сону на деле не нужно ничего, кроме поддержки, понимания и факта, что с его трамвами и страхами считаются, а не оставляют его с ними в одиночестве, мол, ты вылечись, а потом приходи раздвигать ноги. Доказать бы, что душевные увечия не становятся причиной его не любить. Конечно, Ники хочет уложить его на лопатки, что тут врать-то? Подумаешь, сенсация. Но и нишимурова проблема заключается не в этом, а в другом. В том, что желание разделить постель, — не последнее в сторону Сону. А это уже что-то новенькое и уникальное в его жизни: жутко от мысли о том, что он хочет разделить с ним ещё много других эмоций. Раздеваться не было так страшно, как и вести себя подобно животному. Но вот чувствовать ещё что-то свыше — пугает и заставляет кожу по всему телу краснеть от стеснения. Почему-то разговоры о чувствах вызывают куда больше трепета и волнения, чем тысяча и один способ отвесить пошлую шуточку. — Ты глупый по-настоящему, — всё-таки не выдерживает Рики. — Почему? — Потому что говоришь такие вещи… Как можно было такое подумать? — А разве это не так? — Сердце бьётся, не только когда хочешь кого-то трахнуть. — А когда же ещё? Сону застывает, готовый выслушать до конца, как будто желает поймать те самые слова озвученными. Хотя и без уточнений догадывается. Остаётся только услышать это, потому Сону сам угодил во всё это без шанса выбраться. — Сердце бьётся ещё и тогда, когда тебе кто-то очень сильно нравится. — Например, мои серёжки? — с бесхитростным лицом подставляет он ухо, чтобы показать блестящую висюльку, но Ники пользуется этим, чтобы принаклониться поближе и прошептать: — Например, твоё всё. Сону резко отстранятеся, а Ники вместе с ним, но в другую сторону. Их оттягивает по разным сторонам палатки, как разводные мосты. Но, не рассчитавший амплитуды, Нишимура валится куда-то в неустойчивую тканевую стенку. Сону едва ли успевает ухватить его за края скакалки, чтобы приянуть обратно на «поводке». — Ты… в порядке? — Хотелось бы сказать, что да, но… — Но нет? — Но нет. — Ты что, мне только что в чём-то признался? — не может не спросить Сону перед тем, как подтолкнуть Ники к моменту истины. — В чём? — часто-часто моргает Ники, не способный сбежать, пока сидит на привязи, а Сону пытается заглянуть в лицо, которое Рики тут же пытается спрятать. Что не получится, становится понятно в момент, когда Ким протягивает ладони, пользуясь безоружностью хулигана, которую сам же её ему и устроил, и накрывает своими прохладными пальцами краснеющие щёки Ники, прося чужие очи обратиться обратно к нему. Ладошки Сону тут же краснеют от небывалой уверенности (собственное волнение он также пытается скрыть), становясь того же цвета, что и нишимурово лицо, точно оно заражает их стеснением. — Это я у тебя выяснить пытаюсь. — Зачем тебе это? — пытается избежать происходящего Ники, хотя знает, что ему никуда не деться. — Забудь. И вообще, знаешь, если честно… Ты только не обижайся, но сейчас… Не мог бы я пойти к себе домой? Ещё и отпрашивается. Только посмотрите, какой воспитанный. Остаются ещё какие-то сомнения в том, что влюблённый волк больше не волк? — Зачем? — не умолим Сону перед чужой слабостью, когда сам же ею и является. Ох, он ещё потреплет Ники нервы в отместку за то, что он потрепал его. Они определённо друг друга стоят. — Нет, просто я… — стыдливо отводит Рики глаза, — плиту не выключил. Он это сейчас серьёзно? Решил пуститься во все тяжкие? — Ники… — И утюг ещё оставил работающим, кажется… Может, там сейчас моя хата горит, а я сижу связанным скакалкой?.. — едва ли потряхивает он натёртыми запястьями, строя из себя пострадавшего. — Может, ещё у твоей соседки умерла племянница кошки внучатой бабушки? — хмурится Ким. — Да, определённо. Спасибо, что напомнил! — как под гипнозом кивает Рики, даже не пытаясь пиздеть качественно. — Ты спешишь домой по какой угодно причине, я правильно понимаю? — Да, — в неспособности врать до конца, кивает хулиган с нечитаемым лицом, пока несёт полную ахинею, уповая на чувство жалости балерины (забыв о том, что оно у танцоров балета частично отсутствует, если вообще не полностью), но тут-то Сону его и подлавливает: — Дай-ка угадаю, собрался заниматься своими привычными делами? — больно тыкает Ким, по сути не прикасаясь к Нишимуре ничем острым, кроме своих слов и напоминаний об уже пройденном этапе. — За кем будешь следить на этот раз? Искать на своих экранчиках похожих на меня людей? Эх, будь Сону его кентом в таком же адидасе, а не потенциальным объектом вселенского обожания, перед которым дрожат колени и пропадает способность говорить на человеческом, всё было бы проще. Своим друзьям Рики сказал бы: «А тебя это ебать не должно», но по отношению к Сону на такую речь язык не повернётся, он поворачивается толь,ко на слабое подобие в виде: — А тебя это не должно волновать, — мягко звучит Ники. — Ещё как должно, — качает головой Ким, в какой-то момент ещё и начав поглаживать щёку Нишимуры большим пальцем. Что эта балерина вообще творит? Он готов вызывать скорую, или что? Пока в дом Рики с его выдуманным невыключенным утюгом будет ехать пожарка, а за Сонхуном остатки ментов, значит, что в дом Сону направится скорая помощь? Иначе кто будет откачивать несчастного Нишимуру, слышащего лишь провокационное: — Я мог бы помочь. — Мне?! — Да и себе тоже… — Я же попросился домой… — Сону хочется в той же степени, в которой пришлось бы его от себя отпихнуть, чтобы не допустить чего похуже. — Нет, ты не понял. Если ты правда сдержишь своё обещание и не будешь стягивать с меня всю одежду даже спустя годы… — отведя глаза, продолжает сам Сону. — …Если будешь оставлять меня хотя бы в рубашке столько времени, сколько понадобится, даже если так будет всегда… большее я дать пока не смогу, но… Ты правда можешь спать со мной на постоянке, Ники. Блять. Если Сону так его испытывет, нащупывая точки давления, то у него получается. Он же сейчас несерьёзно, а просто играет на нервах, глядя на реакцию, верно? Благо, что у Рики достаточно ума, чтобы не воспринимать чужую манипуляцию как мотивацию к действию. Японец сейчас сгорит от стыда и предпочтёт, вернувшись в прошлое, задушиться этой самой скакалкой, связанной на своих запястьях, вместо Сону. А он и не знал, что, оказывается, привыкшему быть уязвимым самому, Киму нравится видеть, как кто-то, кто запросто мог бы его нагнуть, смущается. При виде этого он больше не чувствует себя в опасности остаться влюблённым, но нелюбимым. Теперь их в этой абсурдной влюблённости наконец-то двое. — Просто пойду домой, ладно? — подгоняет Рики, не выдерживая. Ещё чуть-чуть, и он реально задушится, пытаясь сдержать свои порывы в направлении Сону. Так сильно хочется его поцеловать, что собственные и без того повреждённые губы вот-вот превратятся в пожёванное мясо окончательно. — Скорее, развяжи меня, пока не стало поздно. — Так значит… — продолжает Сону свои пытки, — ты подглядывал за людьми, потому что жутко стесняешься общения с настоящими? — Да. Я не хотел признаваться. — Почему? — Никому не нравятся стеснительные… Тем более, ты меня видел? Как-то образ не вяжется с тем, что встречается на выходе. Я буквально притягиваю парней, которым нравятся уверенные в себе качки. «Ну, конечно, сам себя не похвалишь, никто не похвалит», — мысленно хихикает про себя Сону, хотя соглашается с тем, что Ники хорош собой и, хоть очень отличается от Сонхуна, во внешних данных ничем ему не уступает. Сону может бесконечно долго смотреть в эти чуть припухшие глаза без двойного века, линиями очерчивать их острый разрез и восхищаться тому, что все черты на лице парня напротив как будто бы нарисованы. — А я соблюдаю только один пункт из двух. Внешность не совпадает с… — А мне нравится и такое. Сону ненавидит своё тело, а Ники ненавидит своё стеснение. И одно, и другое — часть, которую они не могут в себе принять. Разве это не делает их ещё более подходящими? Чтобы через друг друга понимать, что не такая уж и катастрофа то, что каждый считает своим минусом, чтобы тот, кто сидит напротив, заполнял пустоты любовью и ненавистные темные углы светом обожания. Из каждой трещины же лучится свет. Сону понимает, что любой человек заслуживает второй шанс. Разве хороший человек автоматически прекращает быть собой? Разве хороший человек совсем-совсем не может сделать что-то плохое? Даже если Ники сотворил что-то безнравственное, то на нём ещё рано ставить крест; туда же споры об артистах и культуре отмены. Как можно так просто разбрасываться людьми, вычёркивая их после первого же случая проступка? Раз сделал ошибку, надо дать шанс реабилитироваться, разве не так? Тем более хулиган перед Сону признаёт свои проступки. В отличие от Сонхуна, который делает виноватыми всех, кроме себя самого. — Признайся мне честно: ты расстроился, что я так и не разделся на твою камеру? — и балерина хватает гопника по обе стороны щёк ещё крепче, чтобы притянуть ближе к себе и заглянуть в глаза. Никто не будет опрадывать Рики, но... Не оправдывать — не значит не прощать. Все могут оступиться. — Ничуть. Раньше смотреть мне было проще, чем к кому-то касаться. И я бы даже не понял тогда, но сейчас знаю, как сильно расстроился бы, не прикоснувшись к тебе, как к реальному человеку, а не какому-то экранчику. К твоей личности. «Я почувствовал это сразу же, из-за чего, наверное, и сорвался тебя спасать тот же час, не тратя времени на раздумья. Впервые смотреть мне показалось мало». — Да и… я хочу близости только с теми, кто мне нравится, но именно рядом с ними начинаю переживать. — Серьёзно? — поднимает только одну бровь Сону, но не в сомнении, а в искреннем удивлении: разве такое бывает? Если бы у Кима было такое тело, как у Нишимуры, он был бы в себе уверен и не упускал бы возможности ходить направо и налево, не связывая себя с одним человеком, но… Но Нишимура совершенно не использует свои качества так, как мог бы. Он куда более ранимый и мягкий человек, чем может показаться на первый, второй и даже третий взгляды… Может понадобиться очень много времени, чтобы узнать его получше, и то, всё равно будет мало: — И много таких людей? — Один. — Получается, я тебе… И Сону делает смелое предположение только затем, чтобы услышать: — Да. — Я даже не заметил твоего стеснения… — Как и я не заметил неидеальности твоего тела, про которые ты говорил. — Но ты же его не видел. — Как и ты не видел красноты моих щёк. Сону хмыкает, умиляясь. Видел, но значения не придал. — И правда, — стоило же понять ещё по стуку чужого сердца. Ники, забивая на связанность своих рук, поднимает их вверх и, перекинув через чужую голову без каких-либо попыток развязаться (а скорее помогая Сону запутаться вместе с собой), крепко обнимает мальчишку, так и продолжая сидеть на кровати. Таким образом скакалка оказывется не только вокруг шеи балерины, а вокруг них обоих. Как связавшая их в первую встречу, так и не отпустившая в момент, поставивший на грань прощания. Утыкаясь в шею Рики, ощущая приятный запах его кожи на пару с натирающей её же резиной, Ким старается не думать о том, как сам чуть не покончил в завязках скакалки: если бы она, его сейчас здесь не было бы. Если бы не она, здесь не было бы Нишимуры. Всё-таки скакалка несла какой-то смысл более глубокий, чем средство для самовыпила. Хотя, если чувство такой силы можно приравнять к самоубийству, то со своей задачей она всё-таки справилась. У Рики же теперь есть мечта: вместо того, чтобы обласкать тысячи разных людей, тысячи раз на день ласкать одного Сону. Ему вот опять придётся целовать Ники в разбитую губу, делать касания нежными, чтобы не причинить боль. Сонхун создал благодатное поле своими же собственными руками, и придётся засыпать его целиком. Нишимура крепко прижимает к себе и, слыша, как удары его сердца встречает второе, набирает полные лёгкие воздуха, вместе с тем впитывая в себя смелость, которой маловато в воздухе как для двоих. Однако он всё же тратит все свои силы и мужество на то, чтобы прежде, чем заобнимать до смерти и хруста в межреберье, решиться произнести это вслух: — Давай встречаться, — раз и навсегда покончив с недоразумениями и недосказанностью. — Я хочу, чтобы ты был только моим парнем, Сону.

***

Спустя два месяца, апрель.

— Алло, здравствуйте. Это школа Ханлим?

— Здравствуйте, да.

— Я хотел бы узнать, возможно ли вернуться на обучение в девятнадцать.

Рики точно не уверен, можно ли назвать того, кто завязал с драками, истинным гопником, однако адидас он всё ещё носит. И балерины его тоже привлекают, правда, далеко не все. Скорее, это действует по привычке. Домой он ходит по старым тропам, но уже не нога в ногу с заносчивым флегматиком, носящим розовое трико. Не влезает в драки с Ли Хисыном и его людьми (их, кстати, подозрительно давно не было видно в ближайшем радиусе), не бегает от полиции и не устанавливает камеры. Не караулит балетный корпус и не охраняет чужой подъезд. Многое за эти месяцы изменилось, и в то же время многое осталось таким, каким было раньше. На улице всё ещё лежит снег, блестят сугробы. Если погода и сменится, это произойдёт так внезапно, что никто и не заметит, наступала ли весна вообще. Вот так просто всё и случится — из зимы в знойное лето. Как не случилось у них. Ники и Сону не вместе, но они не расстались. Сложновато сделать это, даже если не начинали встречаться. Однако Нишимура помнит каждый из их диалогов. Даже когда это не казалось столь судьбоносным там и тогда, сейчас уже бывший хулиган может ощутить, как сильно Сону на него повлиял. Чего стоит один разговор про его стенания касательно брошенной школы искусств? — Знаешь. Посмотри вокруг. И Ники сам не понимает, почему сначала слушается, послушно смотря по сторонам, и только потом задумывается, зачем всё это. — И что? — У нас всё ещё февраль, если ты не заметил, — игриво наклоняет голову Ким, приобнимая свои колени, пока сидит рядом с Ники. — На улице куча лысых деревьев. Разве по ним тоже можно сказать, что всё потеряно? — Ким приподнимает бровь, когда Рики возвращает взгляд с зеркала, где отражаются их силуэты, на него, начиная понимать, к чему тот ведёт. — Почему-то у деревьев ты даже мысленно не отбираешь шанс зацвести, а у себя зачем-то крадёшь те же возможности. Когда зимой, то есть прямо сейчас, ты видишь дерево, тебе трудно поверить в то, что однажды все эти облезшие ветки снова покроются зелёными листьями. Тебе кажется, что если цветение когда-нибудь и случится, то этого стоит ждать не в скором времени. С осени по начало весны ты уверен, что ничего не меняется, начинаешь злиться на это дерево и, возможно, впоследствии даже срезаешь его под корень, веря, что оно и дальше стояло бы голым и серым, но… Даже в самую холодную зиму идёт процесс, незаметный человеческому глазу, и в его конце, когда приходит весна, всё оживает, как будто заморозков и не было. — Да, но как это связано с… — Не следует резать или пинать дерево, не стоит пытаться заставлять цветок раскрыться раньше времени, обрывая ему лепестки. Нужно дождаться, продолжая делать то, что ты делаешь, — Сону ненадолго замолкает после этого, отводя глаза, чтобы ещё немного подумать. Как он сам зашёл настолько далеко, и что отличало его от других людей? Да ничего, по сути. Сону тоже в кои-то веке обычный. Всем, включая его, свойственно переживать и не верить в себя. — Вот о чём я думал всё то время, что тренировался, особо не надеясь на положительный результат. Существует одно золотое правило… — Какое же? — Надо просто отъебаться от себя и продолжать начатое. Ники даже оживляется, услышав от Сону матерщину. Говорил же, что от этой балерины можно ждать что угодно. На реакцию Нишимуры он только очаровательно улыбается, сложив глаза в полумесяцы, как будто это не он только что выругался. Ники поджимает губы, когда видит силуэт Сону вдалеке. Останавливается первым, приставляя ногу к ноге, потому что на это раз они идут друг другу навстречу, и никто ни за кем не гоняется. Сону подбегает к нему молча первый, не «еле переставляя конечности», а, срываясь с места, летит по воздуху. Однако, даже добежав, не обнимает с размаху и не утыкается носом в куртку Рики. Ким будто держит дистанцию — мизерную, но никогда не сокращающуюся до конца, замирая в жалких сантиметрах, резко и бесповоротно тормозя. Разве такое может не расстраивать, не оставлять свой отпечаток? Хотя кое-что в его внешнем виде заставляет почти бывшего гопника чувствовать себя более удовлетворённо. Потому что Сону носит на время одолженный чёрный адидас — гордо, во все плечи, а не просто накинув на спину. Он велик на его хрупком теле, но Ким не жалуется, ведь под вещь можно надеть лишний свитер или же утонуть в ней целиком, натянув молнию до самого краснеющего на холоде носа, тот ущипнув, как мог бы ущипнуть Ники. Сону обещал, что вернёт его, но никто из парней пока не представляет себе, когда это случится. Зато Рики знает кое-что другое. — Я возвращаюсь в школу, — то, чем решает порадовать балерину Нишимура вместо приветствия, когда они останавливаются друг перед другом, и хулиган услужливо не лезет к танцору первым. — Серьёзно?! — пошире открывает глаза Сону, искренне удивляясь не тому, что у Ники получилось, а тому, что он всё-таки захотел попробовать снова. — Ты снова будешь танцевать? — Похоже на то. Придётся, если не хочу закончить проигравшим себе же, — нервно смеётся Нишимура, пока они идут нога в ногу, сами не зная куда: потому что Ники идёт за Сону, а Сону за Ники, а двор превращается в бесконечное кольцо. — Но теперь я точно буду самым старым в классе. — Зато ещё и самым лучшим, — подбадривает его Сону, запоздало добавляя, — танцором. И любые его заминки по-прежнему вызывают эмоции. Нет, за это время Ники не забыл Ким Сону. Да и как такого забудешь? Хулиган даже не пожалеет, что раньше всё-таки осмелился предложить ему встречаться, пускай всё сложилось не так, как он посмел рассчитывать, когда спрашивал как никогда смелое: — Давай встречаться. Потому что Сону ответил лишь: — Не хочу. — А? — Рики понятия не имеет, что сказать дальше. Так и продолжает сидеть с Кимом в объятиях, в той самой палатке, не понимая, почему его 2+2 дало отнюдь не четыре. Он боится отстраниться, а потому просто слушает, что ему отвечают, не шевелясь, словно любое дальнейшее действие грозит ему расстрелом перед разрисованной такими же хулиганами стеной. — Думаю, что после всего случившегося мне нужно время, — однако балерина продолжает: — Я больше не обижаюсь на тебя. — Но, дай-ка угадаю, дело в тебе? — продолжает шептать выдохами в чужую кожу Рики. — Дело не во мне и не в тебе, — слабо улыбается Сону, схватив за широкие плечи и отстранившись из чужих рук так, чтобы посмотреть Нишимуре в глаза. — А в чём тогда?.. — В балете, — своими блестящими. Может ли это быть потому, что Сону желает вариться только с теми, кто вертится в его сфере? Словно никто не поймёт танцора лучше другого танцора. Он не хочет встречаться с простым гопником, несмотря на все положительные качества Рики, или же дело совсем не в этом? Но что он тогда имеет в виду? — Я должен сосредоточиться на карьере, — поджимает губы Ким, словно отказывает не столько Рики, сколько самому себе. — В апреле начинается сезон концертов, к которому я готовился всю свою сознательную жизнь. Думаю, ты и так прекрасно понимаешь, что карьера для меня на первом месте. А если я буду с тобой, Ники… Боюсь, что мне будет настолько хорошо, что в какой-то момент балет потеряет для меня такое значение и я перестану стараться. Да и Сонхун никуда не денется, — вздыхает Ким. — А как я смогу смотреть тебе в глаза после всех тех сцен с ним? Нам даже утвердили поцелуй в конце пьесы, чтобы зажечь публику. Я не смогу целоваться с ним, зная, что в отношениях с тобой. Ники понимающе кивает, не зная, что делать с этим дальше. — Если ты правда… — Сону кладёт руку ему на щеку, наконец не отказывая себе в том, чтобы ласково огладить её, — …хочешь дождаться меня… Давай встретимся ещё раз в более подходящее время, когда сезон закончится и я смогу больше не разрываться между карьерой и личной жизнью. Пока что объединить и одно, и второе — мало возможно. — Это значит, что ты будешь моим, когда сезон закончится? Сону на это не отвечает ничего, только улыбнувшись хулигану, глядящим на него с ожиданием. Сону не смог бы простить себе, если бы, играя в такой пьесе с другим мужчиной, позже клялся во влюблённости другому человеку. Он переживал не только за его чувства, но и за свои собственные; Ким чуть эгоистичен в том плане, он не желает делать больно другому в той же степени, в которой не желает чувствовать себя виноватым. Идея «мы в ответе за тех, кого приручили» играла не однобоко, а так, что Сону не брал на себя ответственности, на которую пока не нашёл бы ресурсов, чтобы вынести. Но это не значит, что они оказались друг от друга вдалеке: Сону фактически поставил всё на паузу до конца сезона. А Рики надо было как-то отвлекаться во время, что он ждал его возвращения, пока Ким был безумно занят: в перерывах копил деньги, чтобы вскоре посещать каждое его выступление, любуясь сиянием; сам параллельно занимал себя делами поинтереснее разбоя, рисования на заборе или же установки скрытых видеокамер, с которыми давно завязал. Отныне Рики тратил всё время на подвал, но не тот, что был в садике (его, кстати, наконец начали реконструировать), а на часы танцев в подготовке к вступительным. — Надеюсь, ты как-то перебьёшься со своим Сонхуном, если будешь представлять на его месте меня. — Ну, мой бывший всё равно переключился на моего бывшего менеджера, поэтому теперь не такой злой. И больше, чем факт того, что кто-то вроде Сонхуна больше не злой, Ники удивляет то, что: — Он встречается с твоим… — Да, — вздыхает Сону, явно сам узнавший о чужом затянувшемся романе не так давно, — с Джейком. — Бр… Мурашки. Хочешь я их обоих побью? — Ники-я, — одёргивает его Сону, прекращая смотреть себе под ноги, хотя они продолжают идти по голому льду, на который даже не успели ничего насыпать (вроде соли или песка), — ты собираешься стать танцором или из гопника переклассифицироваться в бандита? Не порть себе репутацию! Сонхун, конечно, мудак, раз начал встречаться с моим менеджером, зато от меня отвлёкся. Да и они друг друга стоят. «Прямо как мы», — не успевает договорить Ким будто бы по велению самой судьбы, потому что наконец отвлекается на лёд. Нога предательски едет, а вторая за ней не поспевает, и вот Сону, пытаясь не прилететь в землю носом, откидывается назад, окончательно теряя равновесие. Но до асфальта так и не долетает, словленный быстрыми руками хулигана. — Вот же жесть… — Я тоже в полном шоке. — Я тоже, — потирает подбородок на этот раз третий, впервые в настолько полном кино подключившийся к подсматриваниям Чонвона с Чонсоном Хисын. На самом деле, есть причины, по которым Хисын отстал от Нишимуры: Чонвон с Чонсоном, изначально призванные следить за отношениями Сону и Ники, отлично справились со своей задачей, но по итогу сыграли не последнюю роль в том, чтобы убедить самого Ли «посмотреть на этих голубков поближе прежде, чем начать их мутузить, а там поглядишь — и пропадёт желание. Тем более Ники сам прекратил влезать в драки с его людьми, значит, больше не в зоне риска». И вот он, согласившись приостановить преследования, сам поспешно втянулся в просмотр кино, в главных ролях которого были балерина и хулиган. — Он теперь у нас подкаблучник, значит, да? — морщит носик Чонвон. — Не подкаблучник, а подкроссовочник, получается, — поправляет его Ли. — Раз уж на то пошло — подпуантник, — зачем-то исправляет своего главаря Чонсон, за что сразу же получает по лбу. — Ай! — Хисын-хён! — но за Пака вступается Чонвон. — Ну главное же, что мы сами не пидоры какие-то, правильно? — пытаясь прикрыть за собой Пака, зачем-то уточняет Ян, сравнивая себя и Чонсона с вот теми двумя. — Конечно! — Да пидоры вы, пидоры, — вздыхает Хисын в стороне, сидя в кустах, — просто проблема в том, что я, походу, тоже… — А?.. — Тоже так хочу, — почти что прикусывает кулак Ли, потому что до локтей, чтобы те кусать, никак не достаёт. Может быть, истинная причина того, что зима не проходила настолько долго, заключалась в том, что весна, как и Ники, стояли в очереди? Весна тормозила в ожидании Нишимуры, который уповал на время, что проходило, пока он не дождался бы Сону. И пока мальчишка не вернул бы ему тот самый адидас. Вместе с признанием и принятием своих чувств. Льды сошли бы тот же час, как Сону наконец вытащил бы своё сердце, которое положил в морозилку на время финальных тренировок и спектаклей. Бабочки наконец явили бы свои цвета миру, раскрыв крылья и взлетев, как только Сону оттаял бы. И сам ждал этого с нетерпением, печалясь по поводу того, что временно обязан держать Рики на расстоянии, чтобы сконцентрироваться на другом. Зато ни на секунду не забывал о нём, всюду нося с собой и на себе его оверсайз Adidas; гопники даже иногда со своим путали. Но, несмотря на календарь, на улице всё ещё холод и лёд — зато именно последний позволяет оказаться столь близко. Впервые за долгое время Ники с Сону не разбегаются в разные друг от друга стороны, а замирают в обнимку. Так и продолжая стоять в странной позе. — Давай так постоим ещё немного? — тем более Рики сам предлагает. И Сону самому безумно хочется постоять так ещё, но если он начнёт перебарщивать, то не сможет остановиться и сам нарушит свои принципы, поэтому и отвечает только: — Зачем? — как будто не знает. В надежде оттолкнуть от себя хулигана, а тот никак не отталкивается. — Вкачаю в тебя главное для любого человека ощущение, чтобы было в базовых настройках. У тебя же завтра первое выступление, — произносит Ники и будто бы в подтверждение по-смешному жмякает обеими ладонями ткань куртки Сону, продолжая стоять у него за спиной. — Или же… Неужели ты пришёл на это подобие катка, потому что надеялся, что себе что-нибудь сломаешь и выходить не придётся? — Может быть. Кто знает, — вздыхает и закатывает глаза Ким в своей привычной манере, пока отпускает всё напряжение из тела, чтобы свободно повиснуть в руках Ники, как пугало. А тому словно совсем не сложно держать его навесу. — Сону! — Что за ощущение? — всё-таки сдаётся балерина, когда его мягко просят стать чуть-чуть, самую малость, серьёзнее. — Ощущение того, что тебя кто-то любит. Ох уж эта хитрая лисица, прекрасно понимающая, что происходит, но отказывающаяся так просто идти на уступки, раз с супер уверенным и спокойным тоном, полного атмосферой недогоняющего дурачка, произносит что-то вроде: — Кто-то — это кто? Наверное, потому, что хочет услышать это напрямую, а не намёками. Снова. Что ж, Рики вновь придётся набираться смелости, как в первый раз, но ничего, он потерпит. С Ким Сону и его лёгкой (или же не очень) стервозностью каждое признание, пусть даже в сотый раз повторённое, кажется самым первым. — Я, — и хулиган сжимает его в объятиях, со спины, ещё сильнее, когда впервые признаётся настолько открыто. — Надеюсь, что тебя, как самую яркую и красивую бабочку, не смутит то, что в тебя влюблена мерзкая гусеница вроде меня. Сону молчит, изо всех всех сил сдерживая разрывающую лицо улыбку — оно вот-вот треснет. — И почему сразу мерзкая гусеница? По-моему, мы друг друга стоим, а раз уж я бабочка, то ты… — Не-а, — крутит головой Ники. — Я хочу смотреть правде в глаза, но и не расстраиваюсь, когда она смотрит на меня в ответ. Знаешь почему? Быть гусеницей для меня больше не страшно и не унизительно. — Правда? — пытается чуть повернуться к нему Ким, но только касается его щеки своей, потому что Ники, со спины обнимая его всем телом, но так и продолжая надёжно держать над землей в замершем полупадении, кладёт свой подбородок на плечо Сону. — Мм, — положительно кивает Рики так, что Сону может почувствовать это своим плечом, по которому елозят. — Моя дорога только начинается заново, — наверное, он имеет в виду подачу документов обратно в Ханлим. И пусть неясно, примут ли его назад, Ким уже безумно гордится переменами и тем фактом, что Рики постепенно возвращается к себе, прекращая сублимировать злость и обиду в драки. — Помнишь, ты сказал, что все гусеницы становятся бабочками, если им ничего не мешает на пути? Кем бы ни стал впредь, я всё ещё на своем этапе гусеницы, признаю… — Ничего страшного, — Сону протягивает холодные пальчики к обвивающим его (широкую и мягкую от пуховика) талию рукам Нишимуры, чтобы накрыть их своими ладошками, крепко сжав в полном доверии, пока Рики чувствует как всегда подрывающую все внутренние органы волну трепетного тепла и обожания. — Все бабочки когда-то были гусеницами. И, превратившаяся в бабочку или нет, гусеница — всё ещё гусеница. А значит, у неё всегда есть шанс стать чем-то бóльшим.