Надорванные нити

Твое вялое тельце грузно бросается в кресло, обмякнув. Шумно выдыхая, машинально смахиваешь испарину усталости со лба. С этим несносным мальчишкой очень тяжело! Он как на дрожжах растет в ореоле безмерной любви и безопасном коконе ласки. Но будто по иронии неблагодарно взрывной характер с возрастом все сильнее берет свое, сколь бы идеальными условиями жизни не обеспечивали шилохвостое дитя. Ни о какой врожденной покладистости не идет и речи. Даже то, что он вытворяет из добрых побуждений, отчего-то зачастую выходит боком, имея негативный оттенок поступка. Бессонные ночи и дни под истошные грудничковые крики с бескрайней сменой подгузников, мытьем, кормлением, измерением температуры и прочими процедурами заботливой матери вспоминаются как самый спокойный эпизод бремени родительства. Практически курорт. Худо-бедно сносился период ползания аки вездессущего червячка там, где дозволяли представить, что это возможно, здравый смысл и гравитация. И тогда же в изматывающее прорезывание зубов в доме не оставалось ни одного предмета и поверхности, который не побывал во рту непоседы, не был полизал и покусан. Все, что не горькое, для него — конфетка. А стоило малышу-акселерату подняться без помощи на свои обе еще по-детски кривенькие медвежьи лапки, начался настоящий ад. Что только непоседа ни вытворял и где его ни обнаруживали! Казалось, что даже моргнуть нельзя, чтобы тут же не потерять из виду кроху. Детеныш пищом лез как назло только туда, где ничего не стоило убиться на пустом месте — а это где угодно, если не подле взрослого. Но и это еще полбеды. Теперь, когда развивающийся не по годам ребенок еще и вовсю болбочет, хватая из лексики окружения только самые дурные слова и пагубные выражения, силы изворотливости в его стремлениях навредить на пути познания мира через исключительно, похоже, разрушения оного и набивания собственных, да и чужих, шишек, не счесть. Он не специально, но от этого лишь сложнее. Мимовольно прислонившись виском о манящую мягкостью набивку, на секунду блаженно отключаешься, погружаясь в благостный темный колодец без сновидений. Вдруг ладонь чутко чувствует нечто щекотное. Дернувшись, нехотя еле выкарабкиваешься из царства уютного забытья и отворяешь воспаленные глаза. Скользишь заспанным взглядом на нарушителя отдыха, и губы изгибаются в кроткой улыбке. — Ма, зырь, че притащил! – тоненько пищит черепашонок, гордо выпячивая грудь. А только что считала, что он не способен созидать, и малодушно радовалась, что хотя бы не портит мебель и стены художествами. Добрался, чертенок, и до этого. В твоей руке покоится гирлянда из угловатых обкромсанных черепушек. Судя по краешку сохранившейся надписи с номером, поделка недавно была неприкосновенным коллекционным комиксом Майка из стеллажа за стеклом и под замком. Смиренно вздыхая, сперва мягко хвалишь, поглаживая сынулю по лысой голове: — Умница, милый. Красиво. А где ты взял эту бумагу? – вкрадчиво вопрошаешь, стараясь держать тон как можно непринужденнее. Строгим интонациям мальчуган всячески противится. — Ну, мне, – колеблясь, с сомнением отвечает мелкий, смотря под ноги и заламывая назад руки, – дядя Майки дал. — Он сам достал комикс из своего прозрачного шкафа и дал его тебе? – хитро уточняешь ты. — Нет, я взял сам! – запальчиво признается хулиган, покачиваясь на ступнях вперед-назад да поглядывая исподлобья, стараясь считать твою мимику. — А он открыл тебе дверцу, да? – продолжаешь наводящими вопросами ставить малыша в неловкое положение за попытку соврать. — Не-а, я открыл, – честно выдыхает черепашонок, нахмурившись, и прекращает качаться, напрягаясь. — Дядя Майки, наверное, с тобой поделился ключами, по доброте душевной, как обычно? – невинно хлопаешь ресницами, елейно молвя. — Не совсем, – теперь не убирая дерзкий, но потерянный большущий, щенячий взгляд с твоего пронзительно-теплого, бурчит шалун, надувая щеки. – Я нашел их. — Вот как. А разрешение от дяди Майки открыть дверцу найденными его ключами его стеклянного шкафа и взять его комикс ты получил, верно? – густо посыпаешь сахаром острый слух маленького мутанта, взывая к инстинктивной совести. В воздухе повисает жгуче царапающая нутро полузвериного ребенка пауза. Испуская рыкливое междометие, вдруг раскрасневшийся сорванец психует, оттого что неозвученно, но все же ловят на запрещенном воровстве и наглой лжи: — Я не знаю! Не знаю! – повторяет сынишка в несогласии с происходящим с бо́льшим надрывом. Резко хватает бумажный знак внимания матери и тут же экспрессивно рвет, демонстративно комкает и ненавистно топчет. Истерично восклицает сквозь гнев и слезы, аж захлебываясь: — Панцирь, этот подарок очень плохой! Он, йод-водород, уродливый! Не смотри на него! Мне почудилось, что он красивый! А он, елки зеленые, страшный! Ты испугаешься! Я не хотел! Не хотел! Не хотел так! — О, солнышко, не плачь, – сочувственно просишь ты у проказника. Он только учится понимать свои эмоции и выражать чувства. И будет постигать сие азы еще очень долго. До самой зрелости. Если не дольше. Сердце дико клокочет, сжимаясь до боли, на каждую пророненную слезинку. Хотя и понимаешь, что часть из них лишь форма привлечения внимания и манипулирование. Тянешься к задире и, хныкающего, манишь хлопком руки по бедру присесть к себе. Поднять самостоятельно рослика уже весьма тяжело. Ревун без сопротивления послушно забирается на колени и утыкается носом в грудь, до синяков цепляясь за плечи. Даже во младенчестве умудрялся оставлять глубокие следы на теле, а теперь подавно не рассчитывает силушку богатырскую. Он дрожит, и ты вибрируешь вместе с ним, словно сидишь на массажном кресле. — А мне понравилась твоя бумажная игрушка. У тебя хорошо получается! – приободряюще приговаривая, даришь ребенку ласку по макушке, плечам, бокам, ногам и обратно. – Сделаешь еще одну? — Угу, – глухо бубнит шкодник, потихоньку успокаиваясь. – Бантики! Его люто потрясывает от послеслезной икоты. И это при таком пустяке! Что же будет, когда доберется до без одного гормона пубертата? Необходимо срочно запасаться терпением! Да вот только в какой очереди выдают новые, адамантиновые нервы? — Сделаю красивый, лучше, зуб даю! – всхлипывая и шмыгая носом, ребенок вперивается в тебя доверчивым взглядом. Невольно про себя хихикаешь. Вот где и когда малыш успевает впитывать, как губка, подобные фразы? В логове на всех устройствах стоит строгий родительский контроль, а черепашки, что называется, фильтруют базар. Видать, с переменным успехом. Не хочется тыкать пальцем на тех, кто временами позволяет крохе любые вольности, и такой взрослый, очевидно, не один. Да за собой попробуй уследи, чего утаивать и гнать на других! — Мне обязательно понравится, – увещеваешь и нежно целуешь разгоряченный лоб мальчишки. – Пообещай, что следующий раз ты попросишь разрешения, перед тем как брать чужое, – балансируя, как акробат на канате над лавой, между твердостью и мягкостью голоса, произносишь с едва заметным назидательным нажимом в медовой обертке. – Хорошо? — Ла-а-ады-ы-ы, – истошно заорало под подбородком, разразившись горькими слезами с новой силой. Ты не замечаешь, как из кухни с двумя бутылками воды невольно подкрадывается Леонардо. Впрочем, пугаться уже перестала, привыкнув к неожиданным появлениям ниндзя откуда угодно, даже с потолка. Тем более оттуда. Огибая кресло, глава семьи, облаченный в черное кимоно с синими вставками и поясом и золотистым узором в виде вьющихся и переплетающихся драконов, опускается на корточки рядом с малышом. Касаясь ладонью панциря, участливо узнает: — Что стряслось, юный воин? Когда жуткий обет молчания наконец-то подошел к финалу, Бесстрашный, можно сказать, учился говорить заново вместе с племянником. По буквам, слогам, шаг за шагом складывая их в слова и предложения. К сожалению, навсегда лишился мелодичности голоса, но его скрипучая хрипотца не была лишена очарования, а прежние ораторские и повелительные интонации будоражили слух. Синий сдюжил до практически атлетических физических показателей тела, но ему все еще оставалось, куда стремиться до личного совершенства. Ты веришь, что старшему удастся достичь собственного идеала. Тем более начало тому положено — с недавних пор он снова носит цветную маску в готовности нагонять упущенное. — Ниче! – мгновенно подбираясь, фыркает пристыженный черепашонок и, поднимаясь от груди, с агрессией трет тыльной стороной руки нос. – Че надо, дядька Лео? Лидер сперва подмечает смятый ком на полу, а затем посылает тебе молчаливый зрительный вопрос, задерживаясь на лице дольше необходимого. Он всегда изучает пронизывающе, будто стараясь заглянуть внутрь черепушки, и зачастую ему удается прочесть мысли. Леонардо умудряется появляться подле тебя тогда, когда в нем нуждаешься. Вовремя стелет соломку, подает руку и берет удар на себя. Ты небрежно машешь рукой, по привычке показывая несколько беглых глухонемых жестов, дескать, ничего серьезного. Нравоучений сынку и так хватает от сенсея с лихвой, поэтому умалчиваешь о проказе, чтобы не взращивать почем зря ненависть там, где можно обойтись без вмешательства Лео. — Нам пора на тренировку закреплять вчерашние ката, – еле отрывая ошпаривающий взгляд от тебя, благородный мастер величаво смотрит на опухшего ученика, что тебя умиляет. — Опять?! Это же такая скукотища! – возмущается мальчик. – А когда мы уже будем снова драться? — Через неделю начнем каждый день регулярно чередовать, – с тенью улыбки воодушевленно заверяет защитник клана. — Честно-честно? – округляет глаза до двух блюдцев малыш. – И оружие уже дашь подержать? — Рвешься в бой, боец? – риторически восклицает Леонардо, беззлобно усмехаясь. Ему явно недостает усов и бороды мудрого отца. — А то! – радостно крича, негодник слезает с твоих колен и подходит вплотную к дяде. Сжимая обе руки в кулаках на уровне лица, в нетерпении переспрашивает с наивной надеждой: — Так дашь? — Дам, – лукаво улыбаясь, кивает лидер, аккуратно вытирая большим пальцем еще не высохшие детские слезы в уголках родных блестящих глаз. – Но пока только тренировочное, – строго добавляет тот, – деревянное. — Ну вот! Как всегда! – пиная от досады босой ногой пол, ворчит непоседа. Но упрямо не унимается: — А настоящее когда? — Посмотрим на твое поведение, – не задумываясь, педагогично отвечает крадущийся. – Если в конце месяца у тебя будут достойные результаты, я подарю тебе металлическую реплику кинжала, – на громкое обещание ты оторопело вытягиваешься в лице, ведь считаешь, что еще рановато для железа. Но возражать не собираешься, всецело доверяя обучение сына по всем фронтам братьям. – Он по сути настоящий, но им не поранишь и не поранишься, – данная реплика явно адресована персонально тебе. Искоса пробегающий по подруге вороватый голубо-серый взгляд тому подтверждение. — Ух ты! – восхищенно протягивает ученик. – Я буду хорошо себя вести! Правда! — Славно. Отличный настрой, воин! – Лео одобрительно хлопает мальчика по плечу. – Не подведи! — А сколько это, до конца месяца? – задумывается ребенок, подозрительно щурясь. – Много? — Еще двадцать три дня, – оповещает точно взрослый, мельком сверяя дату на экране текера. — Но у меня пальцев не хватит загибать! – глядя на свои руки, испуганно бледнеет шалун. – Есть только шесть! — Тогда будем отмечать дни в календаре, – подавляя смешок, предлагает мастер, поднимаясь. – Я покажу, как. – Протягивая руку, распоряжается: — Пойдем! Ради получения заветного ножа малыш покорно берется за дядю. Любо наблюдать за этой парочкой! Здоровенный матерый мутант и крохотное непорочное отражение. — Ты с нами? – зычно бросает лидер, выводя из ступора. — Не сегодня, – извиняющимся тоном отказываешься ты. – Мне нужно кое-какие дела доделать. Например, успеть перехватить после магазина и умаслить Микеланджело, чтобы тот не разворачивал трагедию из-за испорченного редкого номера. И просто подремать. Ты измотана домашними заботами. Одной конкретно. Только лавируешь между предметами интерьера, едва поспевая за сыном, да постоянно что-то объясняешь, а устаешь так, словно разгружаешь вагоны денно и нощно. Воспитание нелегкое занятие, даже когда распределено между всеми членами семьи примерно поровну. До морального истощения рукой подать — ребенок вытягивает уйму энергии. Но и отдает положительных эмоций не меньше. Леонардо понимающе кротко кивает. Он знает, как тебе нравится посещать занятия и рад присутствию, но постоянно того не требует. Он вообще ничего не спрашивает с тебя, бережет. Сорванец вдруг бросается тебе на шею и, ластясь, целует. Темно-зеленая кожа, звериные желтые глаза и необычное родимое пятнышко на левой щеке. Скоро он начнет стесняться подобной прилюдной близости с родителем — нужно наслаждаться таинством единения без причин и предрассудков подольше. — Я люблю тебя, ма! – звенит черепашонок. Однажды его голос сломается, сорвется до низкого баса, и эти трели больше не будут разливаться по логову. — И я, – целуешь сынишку в ответ, приобнимая, – люблю тебя, булочка! Беги! — Кто последний, у того хвост отсох! – гогоча, призывает дядю соревноваться негодник, прошмыгивая мимо него. Перед тем как ринуться вдогонку, Бесстрашный смеряет тебя волнительным взглядом. Он считает своим долгом по-особенному относиться к тебе. Напоследок тоскливо шепчет: — Мне тоже его сильно не хватает. Ты вымученно улыбаешься, провожая хохочущих натянуто, драматично сенсея и искреннее, заливисто ученика. Синие волны маски и красные всполохи банданы скрываются из виду крайними за носителями. Никто не мог смотреть на клона Рафаэля без хлестких терзаний души. Если бы не возраст и загадочная метка, копию было бы не отличить от оригинала.

***

Жутчайший трагический удар для клана Хамато и их подруги произошел вскоре после полноценного возвращения Леонардо в команду. Будто магнит, именно четверку в полном сборе на патруле всюду поджидали неприятности, разрастаясь в количестве и прогрессируя в жестокости. Однако, на сей раз обошлось без чьих-то хитрых речей или новомодного вооружения — сыграла злую шутку банальная роковая случайность. Самая обычная шальная пуля-дура из простенького пистолета преступника, отрекошетившись о корпус робота-убийцы, перекрестно попала точно в цель. Он не успел осознать, ничего сказать на прощание — Рафаэля просто мгновенно не стало. Это в кино всегда находится место предсмертным речам, но в жизни все иначе. Душа вылетает из тела, как по щелчку пальцев, и далеко не всегда возвращается. Ментально поседев, Донателло сделал все, что только от него могло зависеть. Но спасать по возвращению в вездеход было уже некого. Черепашек затопило непосильной болью, раздавило грузом невосполнимой утраты и перемололо осиротевшие души в ничтожную пыль. Гений сник, опустив руки, и не касался более ничего, что имело отношение к медицине, в частности, и биологии, в целом. Ритуально спалил научные приблуды того толка дотла, устроив однодневную сенсацию о масштабном пожаре из-за мощного взрыва на местной свалке. Умник погрузился в бездушную инженерию. Леонардо казалось, что он смотрел на происходящее со стороны, как в бреду предвидения, не веря в дурное предзнаменование из чужой вселенной. Лидер молчал, беззвучно воя про себя до потери разума. Старший ради памяти стойкости брата ошибок более не повторял и вскоре пришел в себя, вернув бразды управителя. Не сразу горевал только осатанелый Микеланджело, отомстив в одиночку за панцирями скорбящих братьев так, что хватило бы кары обидчикам на поколения вперед, если бы продолжение рода было после такой хладнокровной мести возможно. А после рыдал навзрыд до срыва голоса и тоже надолго заткнулся, замкнувшись. Коллекция кукол пополнилась на одну до ужаса реалистичную модель. Джейн переживала трагедию по-своему, пряча подальше из всех устройств в архив все, что напоминало о Красном, за семью многоступенчатыми паролями. ИИ ликвидировал в себе отклик на запросы показать материалы погибшего. Виртуальный помощник защищал горюющих от иллюзий подчеркиванием, что братьев ныне трое. Для тебя это стало тем шоком, после коего никогда не оправляешься до конца и пожизненно обречен время от времени беспричинно страдать с разной степенью агонии. Формально вас с Рафаэлем так ничего и не связало, но с его кончиной ты потеряла значительную часть себя. Твоя бледная тень, утопая в кипящих горем слезах, маялась по убежищу из угла в угол, ища темный горбатый призрак, и не находила его. Катастрофически быстро, и сильно, осунулись до нездорово проступающих острых скул и глубоких излучин морщин все. Никто не улыбался месяцами. В логове практически неизменно стояла могильная тишина, словно кровожадная жизнь махом погребла всю семью. Все куда-то постоянно разбредались вон, так как каждый напоминал друг другу о Рафе просто своим мельтешением перед глазами. Братья видели его даже не только в своих отражениях зеркал, но и тебе, поскольку ваш необъяснимый тесный тандем неопределенного характера плотно устоялся неразделимым образом в головах. Все дома намекало на невозможную, но случившуюся смерть. Спустя душеразъедающий период формально порознь прояснилось, что Донателло все же вернулся к работе с биоматериалами. Но тайно ото всех, включая помощницу. Он организовал в глубинах заброшенных тоннелей отдельную лабораторию для генетических изысканий, где возымел пугающий по своим задумкам успех. Хуже всего то, что гений в тот злосчастный день обманул братьев еще в шеллрейсере, подав сперва ложную надежду. Вернувшись с фатального задания в логово, под видом попыток реанимировать Рафа раскроил череп и аккуратно вынул из поврежденного мозга пулю, подлатал. Орган достал и спрятал в специальном растворе, подключив емкость к особому портативному прибору жизнеобеспечения, который проектировал еще с убийства друзей для самых экстренных случаев, подобному этому. Тело окунать в такой же состав было бессмысленно: ткани отчего-то начали стремительное разложение, к тому же оно было изрядно порвано. Джейн осталась не при делах — ученый впервые с корнем вырубил ее, формально умышленно погрузив на время в состояние, схожее с клинической смертью. Сырой экземпляр аппарата не справлялся с задачей — мутант ведь не простая крыса, которую воскресить целиком выходило по крайней мере через одну–три. Оживающий до приемлемых показателей мозг Рафаэля снова неуемно погибал. Никакая мутация тоже уже не помогала регенерировать клеткам. Криогенные методы также не давали должных результатов, а лишь оттягивали неизбежное на месяцы вместо недель. Позже — дней вместо часов. Время осталось на исходе. Благо для клонирования крови бунтаря у гения оказалось в достатке: тот выкачал всю до последней капли. Несколько неудачных попыток — и образец готов. Вот только создать из формально ничего сразу взрослое тело в ограниченное время не представилось возможным, поэтому пришлось имитировать питательную утробу для относительно естественного процесса формирования и роста плода. Донателло отчетливо знал, как ускорить такой сложный процесс. После условного рождения снова все пошло не по плану. По замыслам умника, нужно было замедлить развитие разума, но разогнать рост тела, чтобы поскорее пересадить мозг Рафа в новую подходящую соразмерную оболочку, пока ребенок не показался излишне полноценным, а не просто подручным материалом. Однако, деградация одного определенно означала стагнацию и регресс другого. Разделить на два параллельных события развитие не удавалось, чего Донни только не перепробовал. С крысами было в разы проще, как орешки щелкать. Время при любом раскладе было упущено. Умертвить и порезать впервые улыбнувшееся дитя губами умершего брата у Донателло так или иначе дрогнула бы рука. Обезумев от сотворенного, он сам явился с повинной и ополоумевше попросил помощи пережить потерю всей семьей, на сей раз «нормально». Мозг сожгли и развеяли там же, где остальные останки, — в Центральном Парке над общим любимым прудом. До сего мгновения ты считала, что не способна к материнству. Но вместо заблуждения обрела утешение — крест помнить и продолжать любить. Забота о малыше объединила клан. Счастье снова засияло не только в комнатах, но и мятежных сердцах.

***

Тебя снова накатывает. Родная любимая кровинушка — и дар, и проклятье. Чем старше малыш, тем сильнее он во всем походит на «отца». Каждый взгляд, вздох, шаг, предпочтения в еде, увлечениях, манеры, жестикуляция, — до жути повторяет погибшего вообще во всем. Гены никаким воспитанием не раздавишь, ничем не перекроишь на свой лад. Дальше станет лишь тяжелее. Страшно представить, что будет с тобой, когда клон через десятка два лет, а то и меньше превратится в окончательный дубликат. Впрочем, ты-то точно не останешься прежней, как минимум заметно постареешь. И он встретит в том новом, повзрослевшем разуме другую тебя и в ином ключе. Морщинистую мать с проседью. Но для тебя Раф предстанет как раз наоборот почти тем же молодым красавцем, каким увидала воочию впервые, разве что только менее потрепанного, как надеешься. Он твой сын. На него нельзя будет взглянуть иначе. Но тебя никто не остановит, не спасет от греха. Сдержишь ли неудовлетворенного зверя к тому часу? Тебе стыдно за подобные помыслы, противно за себя. Отвратное положение. Слезы орошают ковер у кресла. Хватаясь за изнывающее сердце, поднимаешь с пола помятое творчество, прячешь в карман и бредешь к аптечке на кухне. Их на стене две: одна с набором первой необходимости, а вторая содержит более специфические серьезные препараты. Нужная предсказуемо заперта электронным замком. — Джейн, открой, пожалуйста. Мне надо то лекарство от сердечной боли, – фактически командуешь ты, злясь на это новое правило контроля в употреблении колес от Донни. — Увы, я не могу этого сделать, – вздыхает ИИ с сожалением. – Ты сильно увлеклась ими. Перебор с подобными таблетками может привести к непоправимым проблемам со здоровьем. Ты же знаешь. — Но мне же плохо! – кричишь в панике. – Открой! – в ярости стучишь по дверце. Толстый металл не прошибить человеческими ручонками. – Мне они нужны! — Я вижу по твоим показателям трекера, что это не так. Иначе сама уже забила бы тревогу. Тебя терзают фантомные, а не настоящие физические боли, – бескомпромиссно чеканит электронная медсестра Джейн. – Психосоматика, – обобщает она резонно. – Но и для приема серьезных успокоительных я не вижу причин. Ты их уже наглоталась достаточно, что вошло, к сожалению, в дурную привычку. Хватит. Одумайся! Ради маленького Рафаэля. Он нуждается в тебе, – жестоко бьет по больному механическая подруга. Впрочем, гений отказался от идеи дать ей физическую оболочку, чтобы так называть. Он боится вдруг привязаться к помощнице еще и телесно, потерять кого-то важнейшего в третий раз. Как бы жестоко ни звучало, с виртуальным другом распрощаться чуть проще, чем с осязаемым. — У него и братья есть, – малодушно выплевываешь ты, скрипя зубами. До чего ты докатилась? Один шаг до наркомании! Изгибая в ненависти ко всему рот, порывисто отворяешь холодильник, чуть не выламывая створку. – Что, уже и нажраться совсем нельзя?! – раздраженно шипишь себе под нос, шаря по полкам. Спиртное в любом виде с недавних пор под запретом — на эмоциях бытовые мелочи забываются. Ляпает дверь рефрижератора до звона склянок изнутри. Нервы сдают, рвутся, как прогнившие в постоянных едких слезах хрупкие нити. Прикрывая лицо ладонями, зажмурившись, протяжно мычишь отчаянный ор в никуда. Не удивительно, что мальчик растет нервным. Дети интуитивно зеркалят настроение родителей. Поэтому ребятня не будет всецело счастлива, если таковыми не являются взрослые. А вы все — поврежденные роком, искалеченные утратой, после которой открытые кровоточащие раны плохо затягиваются и гноятся. Знаешь об этом, но тебе сложно справляться с эмоциональными качелями после пережитого, но не окончательно. Маятником резво качает из огня да в полымя, смачно колошматя о грани незавидного бытия. Этот путь можно и нужно проходить без помощи, чтобы закалиться. Но до чего же ты устала! От себя прежде всего. Силу воли растворяет кислота нескончаемых треволнений, которые никто не властен предотвратить. — Сделать укол? – с тяжким вздохом спрашивает появившийся Донателло. На нем неизменный лабораторный халат нараспашку. Но на сей раз до скрипа новенький и до острых концов выглаженный. Несмотря ни на что, умник стал лучше относится к своему внешнему виду хотя бы с целью подавать хороший пример своему творению. Безупречный ученый блестящего ума с фиолетовыми лентами маски, ниспадающими на грудь поверх накрахмаленного белоснежного халата с тонким запахом химикатов и гари. Коза Джейн явно уже растрындела, что тебя снова торкнуло, накрыв по самое не балуй. Сидит там, хитрая лиса, в своих микросхемах и упорно делает вид, что не при делах. Ваш электронный серый кардинал, к кому питаешь добрые чувства и обзываешь лишь от большой любви. — Это все ты! Зачем ты вообще лез туда, куда нельзя вмешиваться?! Было бы гораздо проще! Для чего ты все начал за нашими спинами?! – в сердцах набрасываешься на крайнего. Достаточно слабого из-за своей восприимчивости, оттого и кусать его в ярости так маниакально желанно. А ведь ему, бедолаге, пришлось, пожалуй, тяжелее всех. Поразительно, как стойко вынес такую ношу, не отправившись следом за братом. Да. Насчет слабости это ты сейчас зря. — Я ведь тогда уже почти смирилась с потерей, – надсадно срываешь голос, переходя на хрип, – а потом ты!.. — Я полностью с тобой согласен, – тихо произносит совестливый гений, настойчиво обрывая. – Но искупить вину, увы, мне нечем. Я могу облегчить только твои физические страдания. Но я абсолютно бессилен в остальном. Это так. Однако, я прекрасно понимаю, каково это, терять любимых. Дважды, – ядовитая горечь выскакивает из уст умника. – Так что перестань строить из себя единственную жертву, – резкая ледяная интонация режет по слуху наждачкой. Ты стыдливо опускаешь голову. – Не будь эгоисткой. Всем нам тяжело одинаково. И малыш Раф единственное, что держит нас на плаву, – под смурной оскал беспощадной судьбе снова смягчает тон гений. – Я непростительно напортачил. Но я не сдаюсь ради него. И ты тоже держишься молодцом на самом деле. Слышишь? – беря тебя за подбородок, профессор приподнимает лицо к себе, дабы заглянуть кофейными гущами в самую душу. – Ты умничка. Ты очень помогаешь нам. Продолжай в том же духе, пожалуйста. У нас не было матери. Зато у этого дитя… — Нет отца, – перебиваешь с иронией, вырываясь из легкой хватки. – Логично было бы, чтобы ты все же назвался им для ребенка. По сути ведь ты отец всему, что создаешь, – справедливо отмечаешь ты. – Был бы у него еще и отец. Весь набор! Вот такого точно у черепашек не было! Вообще, Раф-младший знает правду о своем происхождении, исключая кое-какие детали, в которые посвятите позже. Да и черепашек можно было бы наречь братьями, если уж на то пошло, что в каком-то смысле было бы правильнее. Но все же отказались от такой идеи, чтобы всячески выделить клона как отдельную личность, просто до ужаса идентичную исходнику. Иногда такое бывает, когда дети — точные копии кого-нибудь из своих родителей или других родственников. Притворство, что ребенок — плод любви, вполне правдиво с любой позиции, как ни склоняй угол зрения. А подразумевается под этим твой союз с Рафаэлем, якобы мужа и жены, кто будто захотел завести ребенка, или сумасшедшее желание воскресить брата, не суть. Клон появился во имя безграничной любви. — И что? Мы были бы тогда родителями в разводе или несостоявшимися постоянными любовниками? – ощеривается беззлобно Фиолетовый. – Какой из меня папа? А вот Лео… — Не начинай, прошу! – отрезаешь ты, фырча. Леонардо не признавался в чувствах и не давал повода считать, что собирается предложить, помимо руки, сердце. Но ты шкурой чувствуешь, что смотрит он на тебя вовсе не так, как на прочих. Жадно, голодно, испепеляюще, въедливо. Его стальной взгляд почти буквально всюду преследует тебя, и вовсе не из праздного любопытства или лишь желания обезопасить, что явно завещал бы всем братьям Раф для подружки. Скорее наоборот, ты чувствуешь себя незащищенной добычей, кому некуда более податься, несмотря на предчувствие нападения, очень терпеливого хищника. Охотника, который готов накинуться в самый неожиданный момент, как ни скрывайся и не предугадывай прыжок. Вероятно, ощущая то же самое черепашьим загривком, братья уже подкалывали не единожды, что вы отлично смотритесь вместе как родители. А где совместное воспитание, там и до супружества недалеко. Тебе не то что претит сама идея попробовать сойтись с лидером, чтобы постараться подлечить ментальные раны, вовсе нет. Но внутренний блок нерастраченной любви к умершему не позволяет спрятать когти одичалой женщины. Тебе словно срамно, позорно проявить чувства к другому, оскверняя чистую, светлую память зловонной грязью настоящего. Отречься от прошлого, отпуская смерть, — то, на что решиться пока не хватает духа. Ты мучаешь этим призрак Рафаэля, приковывая навеки к грешной земле. Как и он держит в заложниках воспоминаниями о себе. Эту плотную связь следует по-хорошему разорвать. Об одном прошлом ты уже по сути давно позабыла и перестала чувствовать себя попаданцем в фанфик, словно всегда была героиней этого мира, поскольку все здесь происходит взаправду. Но то совсем другое — отречься от памяти погибшего в нынешнем настоящем несравнимо труднее, чем смириться со своей смертью в уже чуждом мире. — Упс! Извини, – приподнимая руки в примирительном жесте ладонями перед собеседником, горбится покрасневший Донни. – Так что, укольчик на сон грядущий? – робко напоминает он. — Нет, не нужно, – спустя вязкую, липкую паузу мрачных раздумий отрицательно мотаешь головой. – Спасибо. Прости, что обвиняла в очередной раз. Без Рафи-младшего я уже себя и не вижу. Тебя только благодарить нужно за него! А злые слова сами вылетают от безысходности! – надрывно выпаливаешь, представляя, насколько абсурдны пустые оправдательные высказывания. – Всегда же проще, когда есть на кого спихнуть злость и навесить негатив! Я так не думаю на самом деле! — Думаешь, не ври, – без издевки покладисто правит реплику Донателло. – Вы все так считаете. Но это суровая правда. Я потерял голову, да. И ты держи свою на плечах. Не натвори глупостей. Ты всем нам нужна в добром здравии и рассудке, – наставляет профессор, заискивающе заглядывая в глаза, моля о принятии. — Не могу обещать. Но постараюсь и впредь сохранять адекватность, – ехидно скалишься ты. Вдруг возглас Микеланджело оглушает логово, варварски разрывая тишину: — А-а-а-а-а-а-а-а!!! Это полный капец!!! Я убит!!! — О, это по мою душу, – поджимая губы и поигрывая глазами, с нервным гоготом говоришь ты, покидая кухню. Одетый в серую с белым университетскую куртку с оранжевым логотипом некой футбольной команды, младший, то размахивая руками, то хватаясь за голову, причитает: — Как же так?! Я ведь делал все, чтобы этого не произошло! Ай-яй-яй! Как же теперь быть?! — Майки, не ругай Рафи, пожалуйста, – сразу идешь нахрапом к сути. – Он больше не будет! Если нужно, я проштудирую все комиссионки и ломбарды, пока не найду такой же. — Э-э-э, – Оранжевый обескураженно подвисает. – Ты это о чем? — Ну как же? – удивляешься уже ты, не догоняя, в чем тогда состоит сыр-бор. – А чего ты тут убиваешься? – спрашиваешь с подозрением. — Да мои прекрасные обои ручной работы! Они все отвалились! Отклеились, как по волшебству! Представляешь?! – делится бедой балагур. – На всех пяти этажах кукольного домика! В каждой комнате! Я столько мучался! И все зря! Так и знал, что это глупая затея! Нужно было оставить стены окрашенными! — Ах, вот оно что! – облегченно выдыхаешь. – Жаль, конечно, труда, но что поделать? – закусывая уголок губы, с чересчур театральной грустью произносишь ты. Держа себя за подбородок, озорник сощуривается, наклоняясь к твоему бледному лицу. К женскому лику Хамато так и тянет, как пчел на мед. Они читают тебя как раскрытую книгу. Словно включая сыщика-дознавателя, на веском основании интуиции спрашивает: — Хм. Эй, что ты скрываешь от меня? — Наш любимый хулиган, он кое-что натворил, – не увиливая от ответственности, отвечаешь, как есть. – Обещай, что не будешь ругать!? Это же я виновата, что не досмотрела! Пеняй лучше на меня! — Я похож на того, кто когда-нибудь кричит на детей? – закатывая драматично глаза, замечает Майки. – Ну ты смешная. А главный юморист здесь я! Не забирай мой хлебушек, детка! — И не собиралась, – невольно хихикаешь ты и подбираешься. – Мелкий украл ключи от твоего стеклянного стеллажа и умыкнул тот самый комикс, а потом… – запинаешься, собираясь с духом. — Продолжай, – по-доброму подначивает собеседник, покручивая указательным пальцем у рта. — Он вы́резал из него гирлянду в черепа. Психанул и помял, – на одном дыхании выдаешь ты, вынимая из кармана бумажный комок. — И всего-то?! – разочарованно цокает кукольник, хлопая себя по бедру. Тебе по-прежнему сложно понимать Микеланджело. То тот печется о миллипиздрической мусоринке, как о сокровищах инков, и рыдает белугой при ее порче. То вдруг апатично плюет с высокой колокольни на потерю чего-то объективно более значимого. У кого из вас биполярочка? Что-то подсказывает, что все же у тебя. — Но ты же говорил, что этот выпуск ценнее твоей жизни! – напоминаешь с недоверием, поясняя так собственные опасения. — Как раз потому, что я ценю жизнь, порезанного прошлого не так уж и жаль, – мудро изрекает младший, пожимая плечами. – Нет, ну, конечно, я поговорю с пацаном о воровстве, – кивает он, соглашаясь с внутренним «я». – Но похвалю за смекалку! – радостно возглашает тот, блестя голубыми небесами. – Рафке пришлось пройти целый квест, чтобы заполучить волшебный ключик от врат запретного замка. Молодец! Мой пацан! — Ты это что, специально ему подсказки подкидывал, притворяясь, будто номера за стеклом под строжайшим запретом, чтобы подстрекать внимание туда?! – осознаешь вдруг ты, ощущая себя как будто чуток обманутой. Но придавать особое значение выходкам шутника на свой счет не собираешься, себе дороже. – А сказать мне? Я же переживала за тебя! — Приятно. Но много будешь знать, рано состаришься, – Микеланджело щелкает тебя легонько по носу, хохоча. – У мальчиков должны быть свои секреты от девочек. — Так что, значит, я не узнаю твои планы на ремонт в общаге для игрушек? – хитро вопрошаешь, деланно огорчаясь. — Ой, там столько у меня новых идей на перепланировку!.. – Оранжевого прорывает словесным поносом, и он уводит тебя за талию в мастерскую. Так незаметно наступает местная ночь. Время, когда оживают тени.

***

Едва укладываешь измотанного, но довольного, как бегемот, перевозбужденного сынишку, сверкающего от впечатлений тем, что ему разрешили подержать настоящие взрослые тонфа и бросить три раза сюрикен — метко в центр. Перед тем как покинуть спальню Рафаэля, ритуально обводишь подушечкой указательного пальца родимое пятно с осторожностью сапера, чтобы не разбудить буйное дитя. Особая метка расплывчатыми очертаниями походит на цифру девять. Но не шестерка же, право? Что это за символ? Чего ярлык и чье клеймо? У оригинала его не было. Донателло пояснял нечто о том, что гены такая сложная штука, с которыми идентичности можно и не добиться по любой случайной осечке. Тем более с учетом того, что тот, желая ускорить рождение и развитие, сильно вмешивался во многие участки ДНК и использовал мутаген. Вероятно, пятна оригинала попросту случайно слились в замысловатый узор. Этот же монолог, к слову, объясняет довольно быстрое взросление ребенка на старте, которое ныне замедляется до обычных скоростей, но непредсказуемо. И, к сожалению, с небольшой, но все же вероятностью может возникнуть угроза преждевременного старения. Доигрался Донни в бога. Детскую освещает зеленый ночник, отчего комната ассоциируется с чем-то будто бы инопланетным, сверхъестественным. Дверь за тобою полностью не затворяется, и полоска блеклого света падает за порог. Однажды подросток сам начнет запираться, а сейчас так малышу спокойнее. Не закрыта для него и твоя спальня, влекущая бирюзовым отсветом. Иногда Девяточка прибегает к тебе под крыло, прячась от кошмаров. Но, по обыкновению, храбрится и не тревожит внезапным появлением. Любит красочно рассказывать по утру, как он смело сражался с монстрами, поэтому не выспался, и просит дополнительный часик покемарить. Ранние подъемы ему претят, даются с криками ура. Ты бы придерживалась более лояльного режима, но слово Леонардо в теме дисциплины превыше всего. Благо завтра выходной, хоть кто-то да выспится. А твой же сон чуток, беспокоен, недолог. Кошмарен. Независимо от распорядка. Легок на помине. Вы сталкиваетесь с Бесстрашным у одного из главных мест притяжения в доме — подле санузла. Лидер после душа всегда пахнет морозной свежестью с тонким сладковатым ароматом. Он будто воплощение тех самых рано-утренних сочных альпийских лугов в густую бодрящую росу, что щекочет открытые лодыжки. Мутант в однотонных синих пижамных брюках из шелка не разминается с тобою, задерживая вопросом: — Как ты? — Не очень, – честно говоришь, криво лыбясь, поправляя рукав розовато-персикового махрового спального костюма. – Ты? Лео берет тебя за руку и, откровенно зрительно пожирая, тяжело сглатывает. Подносит запястье к рубцеватым губам и шумно вдыхает запах ромашкового мыла на коже, будто наслаждаясь в последний раз. Обжигающе нежно целует. Щекотно. Будоражащие ледяные мурашки на коже предательски выдают волнение. Дыхание на секунду прикосновения сбивается, а сердце проваливается в пропасть. Ваш ежедневный дихотомический ритуал перед сном каждый раз вызывает у тебя дикий диссонанс эмоций. Чарующе прекрасный жест внимания. И невероятно противоречивый. Слишком интимный для друзей. Недостаточно откровенный для чего-то большего. В клане Хамато, похоже, норма сбивать с толку, вгоняя в краску. — Теперь в порядке, – сверкает улыбкой глава семьи. Но глаза остаются предельно серьезными, сосредоточенными, а взгляд неистово ненасытным. Мутант через титаническое усилие воли отпускает твою руку, и она без поддержки виснет плетью, словно парализованная ядом. – Тебе не нравится эта традиция. Почему ты меня никогда не останавливаешь? — С чего ты решил, что она мне не нравится? Я не против таких безобидных милостей-пряностей, – пунцевея, рефлекторно накручиваешь виток волос на палец, признаваясь в отношении к позволительному поведению лидера. – Просто немного... озадачивает. — Вот как, – с едва заметной усмешкой по-собачьи склоняет набок голову лидер. – А на новую традицию для проводов в постель что ты скажешь? Бесстрашный не дает возможности осознать услышанное и как-то отреагировать. Черепаха, нагибаясь, невесомо хватает зубами мочку твоего уха и, чуть оттягивая, выпускает. Ты загораешься. Леонардо умеет виртуозно смутить до сожженных ушей, пробуждая задушенное желание. Но чем сильнее оно взрывается, тем ярче ты видишь перед собою лик Рафаэля. Нет, он никогда, на удивление, не осуждает. Фирменно щерится и носом подталкивает продолжать. Он ведь так хотел этого! Тебя фантазия настолько пугает, отвлекая от реальности, что ты загнанно ретируешься, шарахаясь от Лео спиной вперед, как от прокаженного. Даже во имя последнего желания погибшего ты не можешь переступить через надуманные страхи предать. — Однажды ты перестанешь бояться его появления, – снова не давая опомниться, старший привлекает тебя к себе и крепко обнимает, нашептывая. – Я тоже постоянно его вижу. Раф наш ангел-хранитель. Он всегда будет с нами в таком обличье. К этому нужно привыкнуть. И жить дальше. Ты сможешь. Я в тебя верю. Ты всхлипываешь, но облегченно. Ни одна капля из моря слез утрат не стоит и ломанного гроша той бесценной, что обронена от счастья в жалкую лужицу радостей. — Я не перенес бы потерю, если бы не ты и Кюбанмэ́ко. Вы меня удержали здесь, – продолжает откровение безукоризненный Синий. – Я ведь уже собирался... Рано мне еще к брату, как оказалось. Я уберегу вас любой ценой. Но мне нужно, чтобы и ты наконец начала жить в настоящем. Я жду и буду ждать. Но мне очень больно смотреть на твои страдания. Позволь себе отпустить его, пожалуйста. Я чувствую, что твое время разорвать цепи с прошлым настало. Отнимая от груди, Леонардо кладет обе ладони тебе на плечи, впиваясь преклоняющимся взором. Вдруг, поворачивая голову, опускает руки и вытягивается струной. Восхитительная осанка настоящего вожака стаи. — Мам, я проснулся, а тебя нет! – заикаясь, возмущается ребенок, потирая блестящие, заплаканные янтари. От слез пропитался влагой воротник темно-бордовой пижамы в герои какого-то мультика о мотогонках. Похоже, сегодня малыш испугался своего же воображения сильно. Подмечая, что и ты невесела, сын тут же обеспокоенно справляется: — Тебе тоже приснился страшный сон, и дядя Лео пожалел? — Да, сладенький, ты прав, – шмыгая носом, опускаешься на корточки и поглаживаешь черепашонка до тихого урчания. Обычно он рокочет только сонный. Как много увидел и что подумал, кроме озвученного? – Самый страшный на свете сон. Мне было очень-очень страшно. Поэтому я плакала. А дядя Лео меня успокоил немного. — Но если и мне, и тебе страшно, то как мы будем спать?! – неподдельно волнуется дитя, вытягиваясь в лице с ужасом. В утвердительном тоне деловито выдает острый перл: — Мы пойдем вместе к дяде Лео в кроватку или че? Оба взрослые, вмиг багровея, не сдерживаясь, нервно прыскают от смеха, многозначительно переглядываясь. Рафи нахмуренно переводит взгляд от одного к другому, не понимая, что смешного, оттого раздраженно пыхтит с надутыми щеками. Командир черепашьего отряда, тихо посмеиваясь, помогает тебе подняться и берет на руки мальчика. Хитро прищуриваясь, несогласованно с твоим мнением утверждает: — Да, Кюбанмэко, сегодня вы идете в спальню ко мне. Я как раз хотел провести ночную медитацию. Кровать будет свободна. — Бе, это же так скучно! – сморщивается малыш, будто пригоршню лимонов съел за присест. — Чтобы быть истинно сильным, силу духа тоже нужно закалять всеми способами, – молвит наставник и, делая шаг, обращается к тебе с задоринкой: — Догоняй! Так вы и проводите ночь втроем. Ты с пока еще, хоть и габаритным для ребенка его возраста, но все же миниатюрным Рафом в кровати. А Леонардо, подпирая панцирем постель, на полу, словно прикрывая в защите от свирепых злых демонов, портящих волшебные добрые сны. Давно ты так хорошо не высыпалась. 12.–15.08.2024, 10–10