Надорванные нити

В дверном проеме спальни Рафаэля предстает бледная во всех смыслах фигура, практически призрак щуплого усопшего. До сих ты считала излишне худоватым лишь Донателло, но то, как непомерно узок вошедший, откровенно пугает. Он не просто потерял массу, но и истощился настолько, что кости обтягивает, кажется, лишь кожа, как у древнего старика на предсмертном одре. Глубокие излучины морщин, прорезающие помятое лицо с впалыми щеками в уродливые шрамы, сильно искажают на деле еще молодой возраст, накидывая лишних несколько десятков лет. Или в этой ветке черепашьей реальности этот персонаж настолько совсем старше? Если бы не скрывающий спереди туловище жесткий пластрон, явно под грудной клеткой заметно проступали бы ребра, а живот выглядел впалым. Тебе в страшном сне никогда не привиделось бы, как кто-то из рептилий превращается в анорексика в случае тотального отказа от употребления пищи — бегло иного объяснения феномену не находишь. А мысли о пагубных веществах даже не посещают, настолько кажутся абсурдными, особенно применительно к данному непогрешимому герою. Тем не менее стан гордо высится благодаря натянутой струной лидерской осанке. Похоже, даже когда Леонардо в отчаянии складывает полномочия командира и отрекается от удовольствий бренного физического мира, поводырская суть никуда не исчезает. Пастушья сила диктует послушно стать такой слабой овечке, как ты, за ним, а не стоять перед, рассматривая, как новые врата. На старшем надеты лишь черные с белым поясом хакама — широкие ниспадающие японские штаны в складку наподобие шароваров. Вероятно, его ноги-палки, если сравнивать с нынешней толщиной рук, совсем уж печальное зрелище, стыдливо прикрытое тканью. Маски на мутанте нет, ни единой обвязки, бинта или ремня. И если бы не серо-голубой металлик глаз, пожалуй, сочла бы, что к бунтарю наведался некто тебе незнакомый, пятый из Хамато, а не четвертый. А должен быть первым! Свой чужак вместо подачи голоса неожиданно шустро что-то показывает жестами. Пальцы так быстро пролетают у его губ, что ты не успеваешь обдумать увиденное, как за спиной следует басовитый комментарий Красного: — Зачем? Она ж и так знает, кто ты. Склоняя голову, Лео возражает серией других стремительных движений глухонемых. — Ладно-ладно. Раз ты настаиваешь, – без сопротивления сдается Рафаэль и подводит тебя за плечи к лидеру. – Знакомься, – склоняется он ближе к твоему лицу, – это, не поверишь, тот самый, – тепло улыбается, – зануда Леонардо собственной персоной. Действительно осознать сие сложно. Ты же все это время склонялась к тому, что Бесстрашный славно пал, и оттого о нем при тебе не вспоминают, ибо чересчур уж поднимать столь больную тему биографии четы на фоне потери друзей. Судя по удавскому спокойствию хулигана, возвращение главы семьи откуда бы ни было вовсе не неожиданность, пусть и будничная приятность. Спохватываясь, ты называешь себя и совершаешь в уважении вполне достойный низкий поклон: тренировки с Рафом начинались с малых побед в знаковых традициях. Оказалось, что даже для верного исполнения поклона необходимы выносливые мышцы кора, иначе загнется поясница, а позвоночник просыпется после сотен повторений. Впрочем, из-за переусердствования с качалкой где-то что-то в организме позорно трескается, вызывая неприятные ощущения. Не то колено, не то шея или спина — определить сложно, закрепощено все. — А вот это было лишним, – беззлобно фыркает здоровяк, поднимая тебя за ворот, как щенка за шкирку. – Че терь? – обращается он уже к лидеру с легко читаемой тревожностью в тоне. Ответ следует незамедлительно: пальцы Лео порхают незаметно и воспроизвести жесты сложно. Считается ли, что он тараторит? Как Раф успевает «прочесть» и «перевести» прямо на ходу? Похоже, давно общаются подобным методом. — Да ты гонишь! – сквозь нервную веселость не верит метафорическим ушам Раф. – Слушай, сгоняй-ка за остальными? – возбужденно просит тебя темперамент, кладя руку на плечо по-братски. Что-что, а распоряжаться поручениями бунтарь точно привык, и ему, видимо, будет сего не доставать. — А что сказать? И куда звать? – теряешься ты в шоке, оттого что негаданно приоткрывается завеса тайны Леонардо, да еще внезапно в прискорбном состоянии. Вот уж действительно скукоженная, но сладчайшая изюминка клана. Все же депрессия лучше смерти. Наверное. — Лео в кои-то веки хочет побазарить со всеми, – цокая, с иронией поясняет громила и поражает дополнением: — В его комнате. — Ой, – краснея, виновато смотришь за локоть забияки на лидера, машинально понижая голос до шепота. – Но я ведь заняла его комнату! — Так не ту же, – по-доброму ощеривается Красный. – Они проведут тя, не боись. Главное, позови быстрее. По дороге к комнате Микеланджело твою голову разрывают трепещущие вопросы. Если братья были в курсе, где находится старший, как допустили его отказ от питания? Почему силком не запихивали еду? Что сподвигло смириться с его решением саморазрушаться? Тем более примерно разбираясь в его натуре, знаешь, что явно одними лишь физическими условными, а то и реальными истязаниями не обходится. О немоте старшего глубинно размышлять пока некогда. Тебе сдается, что это вторичная проблема, которая по сравнению с остальными неурядицами не так существенно важна, и скорее всего лишь следствие чего-то гораздо более масштабного. Жалко только, если ему отрезали язык. Но тогда было бы понятно, почему кусок в горло не лезет. Наверное, без рецепторов разговорной мышцы вкусы все равно совсем не чувствуются, так и аппетита никакого не будет. Бедняжка. Заочно хочется закомфортить его чем-нибудь сладостным. За дверью спальни младшего ты вдруг передумываешь стучать и опускаешь кулак. Строчишь в че-фон запрос Джейн с просьбой, чтобы она поскорее разбудила Майки и Донни, посвящая в такую же краткую вводную, чем владеешь сама. Раф на самом деле не привык пользоваться виртуальным помощником, полагаясь на старину, и даже не въезжает, как и без того пустяковые мелочи можно еще сильнее упростить. Ты ожидаешь парней в гостиной, не зная, куда направляться и как долго они будут собираться. След же старших простыл, их не видно и не слышно, будто сквозь землю провалились. Хотя куда там деться ниже? Разве что левее или правее, где-то за пределами логова? Первым появляется уставший Донателло — предсказуемо, он, видимо, еще не ложился, идет из лаборатории. Майки же приходится нейросети тормошить подольше, бомбя грохотом музыки из всех устройств махом, прежде чем он приходит в себя и, сонный, плетется, смачно потирая глаз. — Пойдем, – подзывает Донни за собой потерянную тебя и не очухавшегося до конца брата заодно. — Как думаешь, что скажет Лео? – сладко зевая, задается риторическим вопросом Оранжевый. — Понятия не имею. Но с учетом того, что он даже пожелал познакомиться с нашей поклонницей, думаю, мы услышим что-нибудь положительное, – предполагает гений, сдержанно улыбаясь в твою сторону. Тебя окутывает неловкость от ощущения, что делают великую честь, в то время как следовало бы и далее дистанцировать от некой тайной правды. К добру ли ваше знакомство? Донателло останавливается у стены в дальнем углу напротив входа и информирует с волнением: — Пришли. Лицо Микеланджело становится таким же напряженно-беспокойным, отрезвевшим. Рука сосредоточенного умника неуверенно ложится на некий конкретный кирпич — потайная дверь бесшумно отъезжает вбок. Эка невидаль, за непримечательной глухой стеной расположены настоящие покои лидера, о существовании коих ты не подозревала. Может, Леонардо еще и соседствовал все эти почти три месяца, что ты находишься у черепашек, совсем рядом?! Вот это настоящая конспирация ниндзя! И хоть бы что-нибудь выдало подобием намека на сей поражающий факт! Никто и ничто не прокололи истинный статус главы, благо не занимающий именем строку в колонке некрологов или объявлений с розыском исчезнувших без вести. Мальчишки пропускают тебя вперед, и ты становишься столбом от удивления. Только что представляла себе если не каморку, на худой конец скромную комнатушку, не больше той, куда тебя поселили. А на деле у Леонардо в распоряжении целые хоромы! С самым настоящим садом, занимающим половину помещения с довольно высокими потолками, на которых проекция имитирует движение неба. Вольером с соловьями по одну стену и бескрайними книжными стеллажами по противоположную вдоль крошечного спального угла с рабочим столиком, где вьется в свитки бумага с иероглифами, торчат из стаканов разномастные кисти, краски и прочие приспособления для каллиграфии. Журчащим прудом вокруг зеленого периметра, завершающегося миниатюрными фонтанами. Собственной, можно посчитать, полевой кухней и такой же ванной комнатой. Микроклимат в гигантской комнате-студии приятный, в меру влажный, теплый и освежающий одновременно. Всюду пахнет бодрящими травами и одурманивающими благовониями. Похоже, для медитаций под центральным деревом на валуне у Лео лежит коврик. Для прочих занятий по центру помещения расчищена небольшая площадка между садом и спальным местом. Лидер активно жестикулирует с заместителем аккурат меж матов тренировочной зоны. Возвращая себе дар речи, сипло молвишь: — О-фи-геть! – настоящий собственный заповедник для черепахи на дому. Кажется, в памяти смутно всплывает какой-то фанфик про огромный аквариум для Леонардо. – Как это возможно вообще?! — Чего не сделаешь ради брата-затворника? – елейно произносит Майки и, огибая тебя, выступает вперед, крича с поднятой рукой: — Йоу, Лео, бро, ты как? Прерывая беседу с Рафаэлем, Бесстрашный отвечает в своей новой для тебя манере. Подходя к татами, младший гогочет: — А ты в отличном настроении! Это круто! Раф вовсе заходится, хлопая себя по колену, едва продыхая: — Во жестко сказанул! Замечая твое недоумение, роль сурдопереводчика берет на себя посмеивающийся Донни: — Лео сказал, каким бы плохим не было здоровье, его всегда хватает на всю жизнь. — Оу, – только и можешь выдавить из себя в изумлении, поражаясь черноте юмора предводителя Хамато. — Надень прямо поверх очков, – ученый без всякой торжественности вручает свой визор, довольно личную вещь. Весьма трепетный жест, аж руки трясутся от волнения. – Джейн напишет себе субтитры. Так будет проще, чем, ну, знаешь, перебивать речь, – профессор на секунду многозначительно приподнимает надбровные дуги, кивая на лидера. — Спасибо, – благодаришь ты, нацепляя поверх обычных очков ультратехнологичные. Вертишь головой в стороны — вторая пара держится и практически не ощутима, ведь совсем невесомая. Очень легкий сплав и тяжелая начинка. В странном ношении ничего необычного, не привыкать: ты надевала таким же образом очки для просмотра 3D-кино и солнцезащитные на пляже за неимением в тот момент альтернативы. Как перед сенсеем, братья опускаются на колени в линию перед лидером, освобождая тебе место напротив него между Рафом, тоже в середине, и Донни, кто замыкает шеренгу с одного конца, а Майки крайний — с другого. Действие обезболивающего и спиртного выветрено, поэтому опуститься и стать на колени без допинга кажется целым испытанием, дабы с нечитаемым выражением лица присоединиться к остальным. На секунду кривишься, задерживая дыхание, и, вроде, сего не замечают. Не хватало, чтобы Леонардо счел, будто тебе даже такая простая физическая нагрузка дается с трудом. Всем вам не терпится узнать причину общего сбора. Собравший почетную шеренгу не торопится. Спустя паузу молча Лео начинает свой пальчиковый танец, и ты едва успеваешь читать. «Я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить о том, что готов вернуться за пределы своего райского уголка, который я не заслужил. Обещаю, что отныне мы будем снова тренироваться и проводить время вместе. Но при этом я приношу свои извинения за то, что по-прежнему не могу быть лидером. Мой обет молчания еще не завершен. Этот путь все так же тернист и долог, как в начале, и я не стану обманывать тем, что верю в его финал. И мне очень совестно за то, что я бросил вас, теша собственных демонов, когда вы нуждались во мне не меньше. Но я искренне благодарен за то, что несмотря ни на что все вы оставались моей поддержкой, которую я до последнего эгоистично отвергал, считая себя недостойным». Тронутый словами старшего, Майки звучно всхлипывает: — Бро, я так скучал по тебе! Я всегда верил в тебя! Я знал, что ты справишься и вылезешь из своей раковины! — Мы все скучали и верили, – теплый голос Донни тоже подрагивает, подхватывая настрой умиления. — Ну раз не хошь лидерские права обратно, как хошь. Хоть накомандуюсь тобой вдоволь, – ехидничает Раф, часто моргая, чтобы подсушить увлажненные глаза. «А что ты скажешь?» – неожиданно вопрос адресуется тебе. Очень хочется высказаться высокопарно, мудро, а выходит как всегда, с глупой лыбой и скрипучим, тонким голосом: — У табурета обязано быть четыре ножки. Фраза, по сути которой тебе нет места даже в подтексте, Леонардо нравится. Он, словно читая мысли, подхватывает ее с воодушевлением, продолжая задорно, с тенью улыбки: «И у табурета нет смысла, если на нем некому сидеть». — Это… я прямо не знаю, что ответить, – смущаешься ты от намеков на полное принятие незнакомца. — Ну, табурет без сиденья — это четыре места для усадки особо отчаянных или провинившихся, – вклинивается Микеланджело с кряхтящей самосмейкой. Впрочем, через пару секунд комнату разрывает общим гулким гоготом. Беззвучный смех старшего, правда, вызывает у тебя ледяные гуськи жути. «Так уж сложилась судьба, что теперь ты часть нашей семьи, – говорит Лео тебе. – Именно поэтому ты сидишь здесь, слушая откровения, а не осталась за дверью в столь важный переворотный час. Я вижу, как с твоим приходом ожил наш дом. Спасибо тебе за это. Ты прошла проверку». — Что значит прошла проверку? – напрягаешься, чувствуя, как холодеет спина. «Раф, ты ей не сказал?» – удивляется с порицанием во взгляде лидер. Бунтарь отстраненно пожимает плечами, будто отталкиваясь от вопроса. — Сказал что? – уточняешь ты, облизывая пересохшие от волнения губы, переводя взбудораженный взгляд с главы на хулигана и обратно. «Говори сейчас, – просит Бесстрашный, нахмурившись. – Не стоит начинать с чистого листа с недомолвок. Это касается всех». Тяжело вздыхая, Рафаэль оборачивается к тебе и повествует: — Ну, короче, Лео сказал тогда, типа, что надо втереться в доверие, чтоб позырить, че ты за чикса-то, и принять окончательное взвешенное решение, че делать дальше. Теперь все встает на свои места. В сердце впиваются ядовитые клыки правды — здоровяк с тобой сюсюкался, потому что просто пробивал почву, а вовсе не из-за вины и тем более желания подружиться. Что ж, он отлично справился с ролью няньки-детектива. От горечи в горле мутит, из-за звона в ушах не слышишь собственных спутанных мыслей. Это провал. Хочется нестись куда-нибудь без остановок до сведения легких и судорог коленей, раскидывая ливнем слезы. Но встать и уйти не вариант: слишком много посторонних пар глаз и проклятый гонор. К тому же не смеешь портить некий переломный момент воссоединения семья своими бабскими истерическими выходками. Тебе хватает моральной силы заглянуть в бесстыжие глаза и остановиться на них. Почему действительно нельзя было просто подойти и сказать прямым текстом, мол, понимаешь, мы не можем довериться незнакомцу, поэтому буду присматриваться, хочется мне или нет, а там, как пойдет?! Приосанившись, Микеланджело назидательно покачивает головой, а Донателло понуро изучает вмятины на матрасе. Они тоже повязаны? Или это одиночная миссия? Впрочем, младшие ничего и не обещали. Похоже, как раз им претило знакомиться из-за предостережения, пусть и парни, конечно, тоже с головами на плечах, не позволившие бы чужаку больше, чем дозволяют интуиция и логика. А ты пренебрегла как раз их искренним общением. Майк старался увлечь с собою, может, чтобы как раз уберечь от подобных прояснений в будущем, ведь изначально зрил в корень ситуации, в которую, поди, попадает любая знаменитость и поклонник. А Дона, напротив, следовало разговорить тебе, чтобы не захлестнуться с головой в вымышленную, расчетливую дружбу, почаще включая здравый рассудок. Не ценишь ты тех, кто заслуживает твоей любви больше, чем ты — их расположения. А вот на слово хулигана ты повелась, как распоследняя дура. Раф прав: так поступила бы любая фанатка, только предложи, помани лакомым куском. Побежала, высунув язык, как дрессированная собачонка, даже против воли обожаемого хозяина. Ему все равно, кто бы ни оказался на твоем месте. И это бесит еще больше. Гнев, обращенный на себя из-за объективной правды, высказанной косвенной причиной смятения, самый испепеляющий душу. «Я не так говорил», – поправляет старший более резкими, порывистыми движениями. Сканирующе окидывает тебя метким взглядом. Очевидно, что плотно поджатые губы и собранные до бела костяшек в кулаки руки на коленях, нахмуренные брови, морщинистая переносица и багровые щеки на бледной коже заметны и понятны каждому, кто хоть сколь-нибудь разбирается в человеческой мимике. Но Лео видит куда глубже, чем лежит на поверхности. У тебя не вызовет никаких эмоций, если окажется, что тот запечатлел изменение окраса твоей ауры и змееподобное движение теней ненависти вокруг. Ты не знаешь, насколько лидер в курсе происходящего в логове, но сдается, что тайком следил за каждым достаточно детально, чтобы примерно сопоставить одно с другим. Похоже, звание главного шпиона убежища все же не за Джейн. — Но имелось же в виду это, – с нажимом выделяет Красный. – Какая разница, как назвать? Тем более наши цели совпали — подружиться, – у темперамента хватает наглости еще и подмигнуть тебе, употребляя приторно-сладкую интонацию. – Я ж ваще-то не притворялся ни секунды. И меня вначале правда воротило от этого навязывания, поэтому не любезничал. Но потом привык, и все закрутилось само собой. Честно! – Раф примирительно выставляет раскрытые ладони, затем стучит кулаком по пластрону в области сердца. – Клянусь новой трансмиссией своего любимого байка! Как будто у Рафа есть ненавистный мотоцикл. В гараже стоит всего один железный двуногий конь. Особого рода произведение искусства, которое в движении увидеть, к сожалению, не довелось. Зато удалось невольно искупаться в его синтетическом масле. — Хорошо. Я приму это. Все справедливо, – выдавливая спокойствие, шипишь ты, смотря сквозь пространство, мысленно выставляя кирпичную стену перед собой в желании укрыться от ударов истин. – Спасибо, что приютили и поверили. Раньше нужно было думать о благодарности. Чуть что, теперь никто и не заступится, ибо поделом. — Конечно, примешь. Как будто те есть куда податься. Это ж как жить с идолами! – нервозно ехидничает Красный, словно в отместку непонятно за что. Будто ему мало твоей обиды. «Прекрати. Мы тут не для ссор собрались», – вмешивается Леонардо, громко стуча жестами, где возможно по технике исполнения слова или фразы. Появление лидера само по себе лично для тебя сродни чуду. Тем более его внезапное принятие тебя выходит за все допустимые рамки представлений. И тут такой глупый конфликт на пустом месте. В то время как стоило бы праздновать налаживание климата в клане. Вероятно, так и случилось бы, если бы не лишнее, бракованное звено. — Да вроде как точки над «и» расставляем. Нет, я не вдуплил? – щерится громила, зыркая на тебя. «Тогда, пожалуйста, заканчивайте», – просит хозяин комнаты. Так-то вы все по сути у него в гостях, еще и выясняете отношения. А ты вовсе впервые встречаешь. Лучшее впечатление уже точно ничем не произвести. Именно перед этим персонажем хочется очень стараться, чтобы выглядеть по всем фронтам максимально идеальным, даже если это не совсем твоя натура. Разница между быть и казаться в таком случае не существенна. Надо так казаться, чтобы и быть. — Так и заканчивать нечего, – забавляется забияка. – Ничего ведь и не начиналось. — Раф, помолчи, пожалуйста. Это уже перебор, – костерит Донни, глядя на брата искоса. — Или тебе вдруг стали нравиться бразильские сериалы? Стареешь, чувак, – невесело усмехается Майки. — Нет, все нормально. Пусть говорит, – просишь ты с нарочно широченной акульей улыбкой. В то мгновение становится абсолютно плевать, что здоровяку ничего не стоит в один взмах рук свернуть тебе шею. Да и лучше бы сделал это еще при первой же встрече на кухне! Хуже представления лидеру быть не может. Из всех вас ведь, между прочим, видать, даже не до конца выпарилась дурная водка. Может, в ней все дело? — А я закончил, – безразличным тоном произносит бунтарь, взмахивая руками, как отгоняет муху. — А вот у меня остался незакрытый Гештальт, – парируешь ты, рывком переводя тему, обращаясь к старшему: — Можно спросить, Лео? «Да, – кивает старший. – Спрашивай, о чем хочешь». — Что случилось в тот роковой день, который все изменил? – ударяешь всем по нервам, наверное, роя себе могилу. Тебя давно мучает этот вопрос, и лучшего случая разведать больше может не представится. Настроение все равно испорчено, так хоть отвлечешься очередными шокирующими подробностями. Может, даже перед смертью. Вдруг после таких знаний не оставляют в живых? Или твое сердце не выдержит еще одну смертоносную правду? «Я предполагал, что ты однажды спросишь об этом. Что ж, не вижу причин ничего утаивать. Если мы тебя принимаем в семью, ты имеешь право знать. Но, думаю, будет проще послушать историю от кого-нибудь из братьев», – переводя, Джейн даже выделяет глагол жирным, вероятно, как это каким-то образом сделал временно немой специальными жестами. — Нет, я хочу узнать ее от тебя, – настойчиво оглашаешь, проявляя всю уверенность, на которую способна. Логическое ударение само по себе ставится голосом на местоимение. «Тогда внимательно читай», – наставляет Лео и, прикрывая глаза, погружаясь в прошлое, складывает пальцы.

***

Ни черепашки, ни сам клан Фут не догадывались о существовании Культа Шреддера. Горстка последователей Саки, не переносящих Караи, сколотили отдельную группировку имени бывшего хозяина и скрывались много лет, растворяясь в подпольях, расширяя численность и наращивая могущество. Отступники действовали хитрее лисов и были скольже угрей, никогда не выступали в лобовую. Преступные дела исполнялись чужими руками или собственными, но все равно неизменно под личиной прочих банд. Каждый осторожный шаг продумывался с ледянящей расчетливостью, а с новым промахом клан скорбящих по предводителю, умеющий мастерски извлекать уроки, становился лишь сильнее. Ученики господина стремились к тому, чтобы стать его гордостью, и у них получалось отлично. Поклонничество на грани безумия способно из любого слабака сотворить опасный инструмент возмездия. Бывшие футовцы ненавидели черепах всей своей черной сутью: если уж не из-за смерти Шреддера, то из-за личных счетов. Мутанты многих сгубили, искалечили, лишили друзей и возлюбленных, ненароком унизили, опозорив превосходством во многом. Как раз тогда, когда Леонардо заключил перемирие с Караи, значительная часть солдат и офицеров отреклась от повиновения новому лидеру, не желая косвенно сотрудничать с убийцами истинного верховного. По внутреннему кодексу, предавших клан ожидала казнь с правом на реабилитацию. Тех глупых фанатиков, кого удалось изловить, перевоспитать было невозможно, и от них, не колеблясь, избавились с чистой совестью. Разумнейших же либо так и не отыскали, либо они остались, притворяясь послушными рабами, чтобы в группировке находились надежные чуткие уши. Шреддеровцы не гнались за богатствами и славой. Они жаждали лишь возмездия для предательницы идеалов клана и мучительной мести для врагов. Караи не прекращала поисков ни на день, понимая, как опасны прежде всего для нее самой могут быть идолопоклонники такого чудовища, как приемный отец. Разведчики по всему миру втирались в доверие к неблагонадежным личностям, вступали в разношерстные группировки, как злодейские, так и вполне мирные, собирали нелепейшие слухи по самым захудалым подворотням, без конца посещали грехопадные заведения, постоянно подкупали органы правопорядка и власти, чтобы напороться хотя бы на единственную зацепку о базе отступников. Хотя бы одно прямое доказательство их существования, а не косвенные намеки и домыслы! Помогали в сыскной кампании и черепашки, но все без толку. Спустя много лет в роковой день мутантов прижали, как неопытных юнцов. Еще не зная, с кем именно имели дело в масках мафиозного картеля, полагали, что все обойдется, как обычно. Но пешки врага множились, вдруг превращаясь из низших бандитов в непобедимых бойцов. Ловушка схлопывалась. Брали на сей раз не столько численностью, сколько мастерством. Культовцы много работали над тем, дабы освоить собственный стиль, чтобы их никто не узнал по манере исполнения приемов, и возымели на сим попроще успех. Ни с кем не сравнимая, неповторимая серия маневров вызывала восхищенный трепет зеленых воинов, допетривших, что победа за далекими горами. Готовились черепашки совершенно к иной битве. Леонардо поздно понял, что шаг к позорному отступлению всего один, иначе погибель братьев не минуема. К тому же травмы не способствовали удачному раскладу. — Уйдешь, и они все умрут, – предугадав затею, предостерегающе выкрикнул командир вражеского отряда, схлестывая со звоном меч с клинком Бесстрашного. Старший не мог рисковать головами семьи, но всегда был готов отдать свою на отсечение: — Оставьте их! А со мной делайте, что хотите! Разумеется, это была уловка, притупившая бдительность соперника. Глава Хамато успел подать братьям тайный сигнал, как отступать и куда. Неизвестно, заметил ли жесты враг или сделал вид, но дисциплинированный строй соперников чуть разошелся по приказу ослабить напор. Мгновения хватило, чтобы повернуть ситуацию на свою сторону. — Уходим сейчас же! – дополнительно скомандовал в наушник Лео с обгоревшим лицом, замечая, как замешкался ослабевший Раф с сильно раненным Майки и медлил оглушенный Донни. – Скорее! Чудом ниндзя удалось покинуть здание, положив пару главарей погани. Недовольные из-за нужды сбежать, раздосадованные тем, как юрко их обвели вокруг пальца, рептилии все же с облегчением выдохнули — изрядно израненные, но живые. О том, что произошло с друзьями, подлечившиеся черепашки узнали только через два дня, заподозрив неладное из-за долгого невыхода на связь Эйприл, буднично писавшей или звонившей хотя бы раз в сутки. Это чудовищно — убить людей руками тех, кому они доверяли. Очевидно, первой пала Караи от кинжала верного лаборанта ее мужа Чаплина, ставшего практически членом семьи. А затем — по цепочке следующим же утром остальные. Эйприл лишила жизни личный лечащий доктор во время приема — женщина подозревала, что беременна, и это оказалось, к несчастью, так; улетели на небо сразу две души. Джонса умертвил начальник охранной службы престижного банка, где тот работал его лучшим подчиненным. Шедоу сгубил совсем юный член Культа на физкультуре во время плавания в бассейне начальной школы — подружка по песочнице. Убийцей Ангел стал ее любящий муж, буквально носивший девушку на руках. Талера уничтожил приятель бариста, с кем тот перебрасывался парой слов в местной уютной кофейне каждое утро. Джои отравила ее лучшая, способная ученица. И еще несколько знакомых и неизвестных имен, но таких же жутких в своей иронии ситуаций. Люди, окружившие друзей черепашек, были отлично обученными подставными спящими агентами. Непоправимое происшедствие вскрыло мозг черепашек, вывернуло душу наизнанку, выжгло сердце. Недавно мальчишки похоронили отца — благо он почил без мучений лучшим из вариантов ухода, просто прикрыв глаза, — а теперь потеряли вообще всех. Четыре брошенных богом черепашки одни против целого злобного мира. — Я не слушал внимательно. Не переспросил, о ком он говорил. Я должен был догадаться, что в словах крылся подвох. Обязан был придумать, как выкрутиться без жертв. Это моя вина. Моя, моя. Моя! Мой наивный разум и поганый язык. Я больше не отдам ни единого приказа. Мой голос никого больше не погубит, – бормотал Леонардо в душевной агонии. Братья не могли ничего с этим поделать. Старший даже не побежал привычно выкашивать негодяев, а окончательно замкнулся, буквально навсегда заткнувшись. Он не ел и не пил, чтобы достичь нужного пограничного состояния между реальностью и сном и войти в опасную, глубокую многодневную медитацию, дабы хоть как-то успокоить безмятежный дух. За эти месяцы, пока лидер витал где-то меж струн миров, вместе с верными Караи футами младшие выследили-таки членов Культа Шреддера и стерли с лица земли раз и навсегда пособников жутчайшего, подлейшего злодея, чья нечеловеческая харизма способна порабощать и управлять даже с того света. Лео не отчаялся в край до свершения сэппуку исключительно только благодаря семье. Но одних лишь братьев оказалось недостаточно, чтобы перестать истязать себя, лишая земных благ и постоянно сражаясь с внутренними демонами. Глава клана отрекся от лидерства, снял маску, обесцветился, сложил мечи и дал обет молчания до тех пор, пока не сумеет обуздать в себе таящуюся бесконечную злобу. Позже Хамато пришлось совместно разработать собственную азбуку, словарь глухонемых, ведь у них всего по три пальца на руках, а не пять, как у людей, чтобы использовать готовые пособия — общаться ведь кое-как необходимо, что бы себе Лео не надумал. При этом от синтезатора речи Бесстрашный сразу же категорически отказался, не видя иначе смысла в его клятве. Постепенно боль утихала, снижая градус накала нервов, и лидер малыми, неуверенными шагами возвращался в мирское настоящее, снижая частоту медитаций и исполняя роль невидимого домового. Морально вернуться в семейную обыденность Лео не позволяло совестливое нутро. Он все еще практически не покидал комнату, свое идеальное уединенное уютное прибежище и одновременно с этим давящую тюрьму, которую с такими стараниями дружно строили родные, чтобы предоставить максимум комфорта расколовшемуся старшему, смирившись с его упрямством в искуплении греха. Ремонт занял довольно много времени, и он позволил переключиться на быт от самобичевания. Каждого из Хамато заживо грызла до костей вина, рвала душу в клочья, разъедала сердца. Лишь во имя тех, кого не воротишь, мальчишки топтались на месте, не ступая назад. Почти пять лет прошло с тех пор, как голос Леонардо не поучает, мелодично разливаясь по слуховому проходу.

***

Как бы ты не готовилась к чему-то подобному, «слушать» откровение невыносимо больно. Чем дальше пролистываются строки повести, тем сильнее сжимается сердце. Тебя безбожно выкручивает, переламывает, молотит. Вдруг забываешь о едва не разорвавшейся при всех спонтанной ссоре, обиде на подмену понятий и личностных огорчениях. Все, чего жутко хочется, — просто обнять четверых потеряшек и выглаживать со скрипом до полированного блеска, обещая, что лучшее вот-вот настанет, а страшное никогда не вернется. Ты не сможешь их защитить, но способна поделиться и окутать любовью, которой так недостает семейке крадущихся в панцирях. Держишься, чтобы не зареветь, но в финале поток эмоций прорывает плотину стойкости. Переживая чужие чувства, как свои, крепкий внутренний стержень надламывается. Ты порывисто срываешь обе пары очков и утыкаешься в согнутый локоть, подергивая плечами. На спину ложатся чьи-то руки, и не одна, даже не две, а больше. По тяжести кистей не понять, кто касается, чтобы успокоить. Возможно, по ладони опустили все трое, с кем уже как бы то ни было почти сроднились. Поднять голову не хватает духу: тогда слезы не только услышат, но и увидят. Только не перед Лео прослыть плаксой! — Лео говорит, чтобы ты так не волновалась, потому что пережитое осталось позади и оно закалило. А у тебя есть шанс создать для нас новые хорошие воспоминания о былом, – озвучивает лидерскую реплику Майки. Внезапно кто-то кладет еще одну руку на лоб спереди и легонько надавливает, ненавязчиво заставляя показать лицо. Неохотно по непонятным порывам ты все же разгибаешь локоть и приподнимаешь голову. Ладони со спины исчезают. С сочувствием заглядывая в твое распухшее обслюнявленное сопливое лицо, Леонардо мудро изрекает, что на лету подхватывает и переводит Донни: — Не бойся проявить слабость. Это чувство одно из тех немногих честнейших, что всегда показывает настоящего человека. Как и страх, ее не скрыть и не подделать, потому что они проявляются на уровне инстинктов и всегда определяются самим человеком безошибочно. — Спаси-и-ибо-о-о, – всхлипываешь ты с новой силой, зажмурившись, и незаметно оказываешься в горячих и широких объятиях бунтаря. — Рева-корова! Ты ж так не рыдала, даже когда смотрела нового «Хатико», – с иронией цокает хулиган, убаюкивая покачиванием. – Подумаешь, пара штук черепах-неудачников. — Давайте уже обнимемся все вместе, что ли? – хнычущим тоном взмаливается Майки. Тем лишь горше, оттого что раньше ему явно не приходилось просить о таком. В следующее мгновение становится совсем тесно и жарко, как в твердом безопасном коконе. Ты успокаиваешься под братские признания в любви друг к другу. В темноте, грубо прижатая ухом к пластрону, на ощупь надеваешь очки и толкаешься вверх, чтобы чуток продохнуть. Парни как раз расцепляются, ломая черепашью кучу, в центре которой довелось только что поучаствовать. Одно из тех потаенных мечтаний, исполнение коих осчастливливают через край. Снова такой контраст переживаний в логове героев. «Что ж. Делу время, а потехе час. Идите отдыхать. Утром рано подниматься», – берет слово лидер, улыбаясь и не спуская при этом с тебя пронизывающих до мурашек глаз. Тут ты обещаешь себе, что вызубришь язык жестов от корки до корки как можно быстрее, чтобы ни от кого не зависеть для понимания главаря. С кем-кем, а потолковать с Лео наедине очень хотелось бы: тебе необходима его особая мудрая точка зрения по разным вопросам, начиная с субъективных мелочей и завершая глобальными извечными вопросами. — Ну вот. Опять началось, – с деланным возмущением протягивает фразу Микеланджело и тут же громко нашептывает, победно держа кулаки у губ: — Наконец-то!!! Как же я давно не пропускал будильники!!! — А, по-моему, по-стандарту ложиться уже нет смысла, – вздыхает Донателло, проверяя на трекере, который час. — Главное не когда, а с кем, – со смешком язвит хулиган, украдкой зыркая на тебя исподлобья, снова жестоко издеваясь. Утихомирившаяся обида залпом всколышивается. Слишком много контраста за один день. Ты пресыщена эмоциональными американскими горками. От стремительных перепадов и перекосов чувств реально уже тошно. — А еще важнее, не с кем, а зачем, – добавляешь с ехидством, гордо вздергивая нос. «Раф, останься, пожалуйста, ненадолго на пару слов», – перехватывает следующую реплику брата Леонардо с таким выражением, что тебе чудится дух Сплинтера за спиной старшего. Да и мимика Рафа резко меняется с ворчливо-кусучей на примерно такую же сокрушенную, какой явно бывала на плахе перед отцом, нацеленного на серьезный разговор за некую ненарочную, но провинность. Донни, Майки и ты тактично устремляетесь на выход. Перед тем, как покинуть обитель немого по самопринуждению, оборачиваешься, чтобы еще раз запечатлеть убранство комнаты, детали которой можно изучать неделями. Лео на сей раз присаживается спиной ко входу, и тебя вновь поражает увиденное до невольного вздоха, будто от удара в поддых. Панцирь Бесстрашного взорван в центре до образования неровного кратера, одной излучиной соединяясь со старым вырванным куском у шеи. Похоже, за всю жизнь сильнее всего потрепало все же именно его, а не Рафа. Против такой памятной воронки ни одна сквозная продольная трещина на панцире темперамента не устоит. Дыру в панцире явно чем-то как-то можно заделать, что-то придумать, укрепить, но Лео точно ни за что не согласится на избавление от символичного дефекта. С недюжими впечатлениями, врезавшимися в память, ты с сожалением покидаешь чудесную светлую тайную комнату, далекую от темного чулана затворника.

***

Не успеваете вы выйти, как где-то что-то электронно брынькает. Донни спохватывается, хлопая рукой по боковому карману пояса: — Секундочку. Мой цыпленок, похоже, проснулся и снова обгадился, – смущаясь, с детской наивностью поясняет он, вынимая пластиковый овал на цепочке. — У тебя там курица или петух? – заглядывая на экран древнего тамагочи, вопрошаешь ты. Зелено-серый фон и черные квадраты пикселей когда-то являлись целым отдельным красочным миром, собственной вселенной в ладонях. – У меня раньше был котик и собачка. — Хороший вопрос. В этой старой игрушке цыпленок почему-то остается цыпленком до смерти, – растерянно отвечает ученый, кликая по крохотным кнопкам, чтобы убрать, покормить и поиграть с питомцем. Ни разу не промахивается здоровенными пальчищами. – Пока ты не спросила, у меня не возникало мысли исправить эту простейшую электронику. — А у тебя был тамагочи, Майки? – обращаешься ты к притихшему младшему Хамато. — А? – еле вылазит из раздумья Оранжевый, потерявший суть разговора. — Ты в порядке? – беспокоится старший, убирая карманного любимца обратно. — Да я просто еще раз со стороны это все увидел, – понуро вздыхает весельчак. – Это дичь, бро. Как мы все не свихнулись? – риторически бросает он в сердцах. — Устойчивость психики определяется целым рядом факторов. Первостепенную роль играют, конечно, гены, – делится мнением ученый. – Но, думаю, в нашем случае, в большей степени повлияли спартанские условия и воспитание воина. — Да. Папка нами гордится, – тоскливо улыбается Майки и по-щенячьи предлагает, дотрагиваясь до предплечья старшего: — Посидим у ящика, потрещим? — Почему нет? – пожимает плечами Донателло, соглашаясь. — Я с вами? – неуверенно уточняешь ты на случай, если двум ниндзя не найдется места третьему смертному. — А как иначе, подруга? – искренне удивляется вопросу озорник. – Это разве не само собой? — Ну, – запинаешься ты, решая объясниться честно. – Мне показалось, что ты на меня немножко злишься или типа того, – слабо произносишь, закусывая губу. — Чувиха, я слишком себя люблю, чтобы вечно дуться по пустякам, – со снисходительной улыбкой Майки начинает шествие к излюбленной притягивающей точке — дивану, подталкивая остальных двигаться тоже. – Может, конечно, в какую-то секунду и ляпнул что или посмотрел не так. Но в общем у меня к тебе никакого негатива нет, как и не возникало с самого начала. Я же все понимаю. Насильно мил не будешь. Ваша троица занимает диван, усаживая тебя, кряхтящую при сгибании, между парней. Майки включает телевизор на случайном канале и снижает звук, чтобы что-то тихо болтало для уюта и чисто для вида, и забрасывает пульт. На экране показывают скучную прямую трансляцию чемпионата по бильярду. На этом спортивном канале Раф обычно смотрит хоккей. — Насчет насильного милования, – возвращаешься ты к волнующему вопросу, теребя край майки. – Вы знали, что Лео попросил у Рафа обо мне? — Не-а. Но, как по мне, это было очевидно, – произносит небрежно Микеланджело. — Нет, – холодно признается Донателло. – Но в общей фабуле это было правильно. Тебя это задело? — Есть такое, – подтверждаешь, натужно вдыхая. – Просто… – и медленно выдыхаешь. – Ну, не знаю. Зачем надо было притворяться, что не притворяешься? Я бы поняла. Правда всегда лучше. Но важно, чтобы она была еще и своевременной. А теперь дорога лжи уже пройдена. Как понять, в какой момент включилась искренность и включилась ли она? — Дорога лжи, – цитирует Майки, задумчиво хватаясь за свой подбородок. – Ничего себе сказанула! Ты случаем не поэт? Или уже успела цепануть от Лео каплю мудрого занудства? – спрашивая, балагур скорее всего не подразумевает получить ответ, как ты считаешь, поэтому не комментируешь риторику в космос. — Главное, что включилась, – замечает Донни. – То, как Раф, тебя возненавидев сначала, переменил свое отношение на прямо противоположное, когда узнал получше, дорого стоит. Полное его доверие никому заслужить нереально. Но то, как он относится уже сейчас, говорит, что этап тотальной подозрительности остался позади. — С чего ты уверен, что Раф не просто терпит меня? – скептически уточняешь ты, иронично цокая. — Потому что я знаю, какой он, – запинаясь посреди фразы, гений показательно кашляет в кулак, тщательно подбирая слова, – когда расположен к кому-то. — Подтверждаю, – кивает Майки, придавая интонациям жесткую серьезность. – Рафи не стал бы тратить столько времени с тобой, чтобы понять, что ты за человек. У него хорошая чуйка. Хватило бы какой-нибудь недели-две, от силы месяц, чтобы раскусить. Ему бы наскучило зазря продолжать фарс, разузнай он уже все, что хотел. Как бы ни было отрадно слышать от братьев, какого они мнения относительно отношения Рафаэля к тебе, пока не подтвердит бунтарь, увериться в их субъективных показаниях сложно. Ты же вблизи видела совсем иное, обращенное лично. Поэтому, вспыхивая, на эмоциях возмущенно выкрикиваешь: — Но почему же тогда сразу не поверил и не учуял, кто я?! Вываливая глаза из орбит, тут же охладеваешь, спохватываясь от того, как много вопросов задаешь о фаворите, кого по идее обязана знать, как облупленного! А ты не видишь мотивов, не можешь расшифровать, не получается прогнозировать, как до́лжно. Во истину вызубрить чье-то поведение наизусть со стороны и окунуться в характер лично — зачастую дают совсем разные восприятие и понимание. К тому же в любой, даже самой продуманной, франшизе неизбежно содержатся сюжетные дыры и пропущенные сцены, которые привели бы фаната к совсем другим выводам о герое. Персонажи не идут на поводу у автора, а протаскивают против воли лишь по тем путям, которые избирают сами для демонстрации своих подвигов и проступков. Каждый поклонник способен узреть в героях что-то свое, и правдивость сего отражения истины о них равноценна. Даже если ты бог фанона, можешь ошибиться и о своих творениях. Только при реальном столкновении с каноном, глобальным или авторским, можно лицезреть настоящие характеры персонажей. И то всем давно известно: сколько разумных существ во вселенных, столько и миров. Погружаясь в чужое творчество, отпочкованное от оригинала, продукт субъективного представления, формируешь еще одну отдельную вселенную со своими особенностями, отклонениями и законами, и так до бесконечности. И в каждом из таких новых миров как можешь на все сто процентов знать наперед, чего ожидать от всего и всех, так и не угадать вообще ничего, попади ты туда. Все как в скучной жизни на планете господствующего бюрократизма. Чувствуя твое бурное смятие, Микеланджело мельком оглаживает твою руку и, лучезарно озаряя, изрекает: — Всем свойственно ошибаться. К тому же между ясновидением и интуицией большая разница. — А ты, Майки, сразу поверил мне, – расплываешься теплотой в ответ. – Получается, у Рафа развита интуиция, а ты обладаешь ясновидением? — Не угадала. Я разносторонний самородок, – гордо выпячивая грудь, деловито произносит младший. – Поэтому я всегда знаю больше остальных. — Ну и что же меня ждет дальше? – шутливо бросаешь ты, поддерживая самовосхваление Оранжевого. — Думаю, сегодня еще один серьезный разговор с Рафом, – держа вытянутые руки у тебя на голове с прикрытыми веками, прорицает весельчак. — А я и про первый ничего не сказала ведь! – поражаешься до глубины души его догадливости. — Але-оп! – пожимая плечами, гогочет мастер нунчаков. — Тогда о нем. Этом разговоре, – тускнея, возвращаешься к волнующей сути. – Если Раф ко мне… действительно… лоялен, то почему пытался отвадить от себя? Говорил, что моральный урод и все такое? Вот из-за этого, – раздувая ноздри, распаляясь, продолжаешь ты, – этой полулжи? Или он что-то может скрывать еще? Оба младших искоса красноречиво переглядываются, откидываясь на спинку дивана. Отчего-то густо краснея, Донателло осторожно, как сапер на минном поле, тихо голосит: — Не знаю, стоит ли мне сейчас высказать свое предположение… при… при Майки. И стоит ли вообще. — Стоит, – невозмутимо утверждает Оранжевый и со смешком убивает тебя наповал одной единственной фразой: — Думаешь, я не в курсе, что вы с Рафом раньше с горя шпилились? — Так ты всегда знал?! – вроде как с некоторым облегчением выдыхает сгорающий от стыда Фиолетовый, не то сомневаясь, не то убеждаясь в сказанном. — Конечно! Я знаю обо всех больше, чем вы знаете о себе, – продолжает восхваляться Майки. – Ты это уже не раз слышал. — И в чем мы прокололись? – невинно хлопает веками мозговитый мутант, робко выведывая. — Да у вас на рожах все было написано! А у меня отличное зрение. Даже третий глаз есть на затылке, как мы только что прояснили, – хохочет весельчак, приподнимая сзади маску, поворачиваясь спиной. – Видишь? Он сейчас просто закрыт. Вот-вот как распахну его снова! От меня никто ничего не скроет! Все ваши темные, мерзкие делишки будут вот тут, – возвращаясь на место, хитро щурится парень, тыча себе в висок. — А Лео? – понижая голос, невольно проверяя поворотом головы за панцирь, нет ли кого за диваном, спрашивает Донни. — Уверен, что этот просветленный истукан до сих пор даже не догадывается, – беззлобно обзывая старшего, машет рукой мелкий. – Уверен, что и Раф зассыт признаться даже сейчас. Если ему это вообще еще интересно, – как-то совсем уж по-лисьи щурится на тебя Майки. — Хех. Все как всегда. Все логово ором перешептывается, а лидер в упор не слышит, – посмеиваясь в кулак, саркастично выдает Донни. – Что ж, это, пожалуй, к лучшему. Все это время, что братья ведут двусторонний диалог, ты молчишь в попытках осознать услышанное о пейринге. Весь этот мир вдруг переворачивается вверх дном, приобретая совершенно новые краски. Тебе хочется и плакать, и смеяться, погрузиться в депрессию на год и кутить двадцать четыре на семь. Это же в корне все меняет и объясняет многое с неожиданного угла обзора! Дар речи возвращается, и ты хрипло восклицаешь, смотря на случайного очевидца тайных бесстыдств: — В смысле Дон с Рафом шпилился? Я что, попала в пост-слеш?! — Скорее смешанной направленности, – смеется Майки. – Я вот, например, нормальный, – заключает он. — Ну, спасибо, братик, – артистично обидчиво дуется уже аж побагровевший ученый. — Пф, да ладно! Не нормальной, а среднестатистической ориентации, – исправляется Майк. – Это даже не так интересно. Хотя никто ведь из мужиков и не предлагал еще! А надо брать, когда дают! – хлопая себя по колену, заливается нервным смехом весельчак. – За уши потом не оттащите! — Да какая вообще, блин, разница?! Я тут не о том, у кого на что стои́т! – прерываешь рассуждения ты с добрым возмущением. У тебя вполне, так называемые, прогрессивные взгляды на любые предпочтения во всех сферах жизни. И вовсе не потому, что идти в ногу со временем, ломая традиционные стереотипы, престижно, модно. Пускай каждый делает что, как и с кем хочет, лишь бы от души и чтобы это никак не задевало других и не противоречило безусловной морали. Постельные дела вообще никак не должны влиять ни на какие прочие социальные инстанции и институты. Иначе это то же самое, что считать человека при высокой должности преступником за то, что доподлинно пронюхали, будто у него под дорогим строгим костюмом от Кутюрье дешевые дырявые трусы в горошек с рынка. Разве это кому-то на самом деле мешает жить? — Просто, выходит, мне не светит ничего, – грустно улыбаешься ты, – кроме дружбы. Зато надежной, да? Нужно этому радоваться? — Я бы не отчаивался, – приободряюще хлопает по плечу Микеланджело. – Может, Раф как Донни? — То есть? – на всякий случай уточняешь ты, уже сомневаясь в том, что вообще хоть что-то верно понимаешь из происходящего между братьями и вообще. — Какие у вас в каноне основные шипы на гет у Донни и слеш у Рафа? – помогает зардевшему брату Майки, задавая наводящие вопросы. А ведь мальчики и правда всячески не привязываются к тому, что ты фанатка: никто из них не выпытывал никаких подробностей канона, с которым знакома. Вы не обсуждали в сущности совершенно ничего из того, что тебе могло быть известно из медиа о какой бы то ни было версии черепашек-ниндзя. Они не сравнивали себя с другими, не интересовались, как представили создатели и чему радовались поклонники, не просили пересказать сюжет и описать что-нибудь из любопытства. Сей вопрос о пейрингах первый из такой категории. Ты же по косвенным признакам и случайно изведанным подробностям, на которые забавляет натыкаться, постоянно находишь в данной вселенной признаки разных канонов. Напрямую же обсуждать прошлое сторонишься, чтобы не теребить раны героев, а они при тебе и не вспоминают былых подвигов, которые помогли бы подсказать, куда именно тебя забросило. Но в гремучей смеси содержится много особенностей мультсериала именно две тысяча третьего года — любимейшей из версий. Но и прочие другие детали из различных вариантов тебе по-особому любы душе. Чем больше таких объединяющих каноны мелочей, тем лучше. — Эйпрителло и Рафонардо, – произносишь общие для большинства вариаций романтические линии с опасением, хмурясь от подозрения в очередном взрыве мозга. — Ха! А мне нравится, как это назвали! – лыбится Майки, разово аплодируя. — Вы хотите сказать, что Раф и Лео?.. – пересохшей гортанью скрипишь ты, окончательно проваливаясь в бездну сражающих наповал удивлений. – Они оба?.. Новость об этюде скрытой романтики между двумя братьями, правда, уже не настолько шокирует, так как формирующая ее основа, скажем, уже известна. Однако, в голове уложить, как нечто типичное, непросто. Ты привыкла все же видеть черепашек в гете. Это та самая последняя капля, которая переполняет чашу. В данном случае — адекватности. Тело вдруг сотрясает от истерического хихиканья. — О, нет. Ничего так и не сложилось, – торопится успокоить Донни. – Видишь ли, в те давние времена юности ни я, ни Раф так и не признались своим… – останавливается заалевший гений, припоминая нужное слово, – крашам. А потом как-то закрутилось между нами от отчаяния, – тень вымученной улыбки ложится на лице ученого, заглядывающего с теплотой в былое. – Но это осталось в давнем прошлом, – четко отрезает он, резко возвращаясь в нынешнее время с холодностью. – В сущности мы никогда и не любили друг друга так, как любят в… в… – не находится, чем сравнить термины ботан, стесняясь ровно произнести каждое компрометирующее словечко, – в амурном понятии. От силы, – волнуясь, Донни наматывает на палец край ленты маски, – временная… легкая влюбленность. Ни к чему не обязывающая инстинктивная… страсть. Но той самой любви между нами никогда не было, – мотает в отрицании головой крадущийся, выпуская ткань. – Мы пытались, но у нас не получилось. Чисто братская, какой она была во младенчестве и какой остается сейчас, — эта любовь оказалась гораздо сильнее, – подытоживает Донателло. – И я жутко рад этому. Тяжело сглатывая, продолжает после вязкой липкой паузы: — Что случилось с Эйприл, ты знаешь. Я ее потерял окончательно. Забыть не могу, но и не могу сказать, что чувствую что-то, кроме тоски, – рвано выдыхает Донни. – Все-таки Эйприл была нашей боевой подругой, сестрой и иногда даже матерью. Лео всю жизнь души не чаял в Караи, но тоже не смел к ней подойти с такой стороны. И вроде как узнал незадолго до происшествия, что она вышла замуж ему назло, чтобы вызвать ревность и заставить действовать, – неодобрительным тоном вещает гений. – Но и ее постигла та же участь. Караи не дождалась Лео, доигралась в интриги, – с ехидством выпаливает он. Вздыхая, возвращается к сути проблемы: — А вот как там сейчас на личном фронте у Рафа, тебе стоит узнать самой. Мы с ним больше не возвращались к этой теме, когда разошлись. И в принципе с тех пор проводили мало времени вместе, как некогда до нашего… назовем его безумного эксперимента, – с сожалением произносит умник. – Мы могли неделями просидеть в гараже, перебирая с нуля поврежденный шеллрейсер, – опечаленно улыбается воспоминаниям Фиолетовый, говоря с ностальгическим воодушевлением. – Я не знаю, что точно теперь у бунтаря на уме, увы. И вряд ли кто-то скажет, кроме него самого. Так что, возможно, шансы у тебя вовсе не нулевые. Пока вы оба живы, лучше все же попытаться разобраться с… этими переживаниями, – приходит к единственно верному выводу Донни. От новых подробностей волосы на руках становятся дыбом. Выслушивая гения, переосознаешь заново, как все-таки невообразимо трудно приходится мутантам и насколько они сильны духом. За тобой остается дело за малым — не стать ничьим источником треволнений. Все обвинения со страдальца Рафа сняты. Сияя, ты благодаришь Фиолетового за разъяснение заблуждений: — Спасибо, что поделился таким важным знанием, Донни. Я бы никогда не догадалась, как на самом деле обстоят дела. — Боги, чел, это было великолепно! – ревет Микеланджело, бросаясь брату с объятиями. – Хочешь я снова буду мешаться тебе, ошиваясь в лабе, чтобы тебе не было так одиноко, и разбивая пробирки, чтобы было веселее, и нажимая на все кнопки, чтобы было интереснее? — Майки, всего в меру, – со смешком фыркает Донни и постукивает по панцирю младшего, всхлипывая: — Ну, будет тебе, дурень. У меня же очки потеют, когда я плачу. Какой бы умилительной не являлась сцена, ты встаешь, дабы закрыть до тренировки конфликт. Двум растрогавшимся младшим, приобнимая сверху, напоследок сообщаешь: — Я, пожалуй, пойду. Вы крутые, ребята. Спасибо за все. Простите за то, что иногда игнорю вас. — Все будет хорошо, сестра, – обещает Микеланджело, показываяя «класс». — Удачи, – добавляет к мотивации Донателло одобрительным кивком. Улыбаясь, ты оставляешь детишек в пропитанных слезами масках укреплять братские узы.

***

Несмотря на то, что поспать до подъема остается от силы часа два, ты переодеваешься в пижаму. Заглядывая в зеркало перед выходом, останавливаешься и рассматриваешь ближе покрасневший угол губ. Злобно щуришься. Великолепно: выскочила болячка! И намазать, как на зло, нечем, а обращаться к Донни уже совестно, по крайней мере точно не сейчас. Даже в мелочах тебе сегодня нечто хочет добить морально. Ритуально хватаешься за кончики отросших волос. Когда-то черепашкам придется тебя отпустить наверх хотя бы в парикмахерскую. Не говоря уже о том, что однажды может понадобиться минимальное специфическое медицинское обслуживание. Хотя как тут в США без страховки и в принципе документов, подтверждающих личность, пусть и чужой страны, обойтись, еще неизвестно. Донни, конечно, мастер на все руки во многих областях, но ты не готова к тому, чтобы он по локоть углубился в гинекологию с тобою в качестве живого пособия для практики. Даже размышлять об этом стыдно, но уже поздно поворачивать воображение. Отражение заливается похотливым румянцем. Нет чтобы просто нафантазировать себе мультипаспорт от гения! Как специально, в комнату стучат. Сердце отбивает ритм вместе с повторением удара. Слишком тихо и бережно для Рафа, это точно не он. Деваться некуда, не притворяться же спящей, когда стоишь в метре от двери. Открываешь спальню и снова чуть ли не шарахаешься от неожиданности. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть к зомбического вида Леонардо. Слишком уж он матерый вожак чешуйчатой стаи. С благостным выражением лидер молча вручает распечатанный словарь жестов имени клана Хамато и откланивается. Машинально прижимая книгу к груди, провожаешь взглядом старшего, вновь поражаясь его монструозным увечьям. Когда след ниндзя простывает, бережно кладешь книгу на стол, ведь прятать актуальное пособие нет смысла. Интересно, ему кто-то подсказал принести учебник языка трехпалых немых или он сам решил приобщить к его знанию ради общения? Заметил ли проклюнувшийся так некстати проклятый герпес? От досады прорыкиваешь возмущение и покидаешь комнату. Спальня Рафа благо не заперта. В комнате он никогда полностью не выключает свет, а приглушает его, ставя яркость на минимум. Бунтарь лежит лицом к стене, не шелохнувшись. Возможно, уже спит, пусть и не всхрапывает. Когда он один, обычно предпочитает вешать над кроватью гамак. Неужели ждет? Почему тогда молчит? Не потревожить ли его сон, все же откладывая разговор на потом? Разбуженный Раф пострашнее в разы того, кому не дали уснуть. Осторожно забираясь под одеяло, ты аккуратно ложишься за панцирь, подвигаясь вплотную. И тут же от внезапного рычащего возмущенного баса вздрагиваешь: — Че приперлась? — Украсть у тебя сон, – шутливо отвечаешь со зловещей интонацией, прижимаясь крепче. Как же желанно ощущать эту прохладную костяную твердость! Никакая перина не сравнится с жесткостью родного щербатого панциря. – А ты чем занимаешься? — Сплю и вижу, как тебя здесь, слава богу, нет, – бурчит темперамент. – Но раз ты все равно пришла, то надо поменяться местами, – лукаво распоряжается Красный, поворачиваясь, чтобы привычно развернуть и вжать тебя посильнее в пластрон. — Нам нужно договорить, Раф, – сопротивляясь, просишь ты. — А о чем мы говорили? – притворяется, что забыл, хулиган, позволяя лежать лицом к лицу. Его глаза в полумраке притягательно светятся двумя желтыми огнями. — Если вкратце, то о том, что я тупая дура, а ты пропащий козел, – напоминаешь с ехидством. — Так эта тема исчерпала себя, крошка, – супится здоровяк. – На правду не обижаются. — Не гни эту линию скотины, пожалуйста. Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – произносишь требовательно, не теряя самообладания. Вознамерилась любыми судьбами добиться ответов и ни за что не уйдешь отсюда, если не выпрут. — А ты не проси того, что не положено, – кривляется забияка. Уже наскучивает перемывать отношениям косточки иносказаниями и междустрочьем. Вздыхая, повествуешь аргументированно: — Слушай, я даже не предлагала встречаться или что-то такое, а просто открыла чувства, которые, как ты сам говоришь, и так были очевидны с самого начала. Да и то ничего громкого не сказала. И с тебя взамен ничего не требуется сверхъестественного. – Приближая момент истины, спрашиваешь: — Только скажи, искренен ли ты со мной сейчас? — Предельно честен, – без запинки, машинально вбуривая пальцы между волос, перебирая пряди, парень говорит серьезно. — И все? – невольно прикрывая глаза от удовольствия, переспрашиваешь с укором. Такой убаюкивающий бдительность жест мешает сосредоточиться, как следует. — Ага, – фыркает Красный, переводя ладонь с головы до поглаживания лопаток. — И поэтому ты ответишь на любой вопрос? – наивно вопрошаешь, невинно проходя пальцами по грудной части пластрона. — Смотря какой, – иронизирует бунтарь, вцепляясь за твою шаловливую кисть, напрягаясь. — Ну, Раф! – возмущенно восклицаешь, невесомо ударяя по жесткой груди, высвобождаясь от инстинктивного тиска. — Валяй уже! – закатывая глаза, ворчит собеседник. — Хотя бы гипотетически… – назад отступать нет как, была не была. Зажмуриваясь, выдавливаешь: — Я нравлюсь тебе хоть чем-нибудь как девушка? – и распахиваешь глаза с надеждой. На сей раз молчание заметно затягивается. С нечитаемым выражением лица хулиган блуждающе осматривает тебя, словно видит впервые. Его начальные характеристики о попаданке были крайне далеки от комплиментов. Неужели мало что изменилось, и Рафу не за что зацепиться, что могло бы сойти для него за красоту? Наконец здоровяк рвано выдыхает: — Это не имеет значения. — В смысле?! Для меня очень значит! – приподнимаясь на локте, хмуришься, смотря сверху вниз. — Потому, – тоже привставая следом, дразнится Рафаэль, подкладывает подушку под панцирь, опираясь на стену. — Ты обещал отвечать! – усаживаясь по-турецки поудобнее напротив, возражаешь. — Нет, не обещал же ваще-то! – артачится парень, скрещивая руки на груди. – Ты это сама себе выдумала! — И что? Мне нужно знать! – на секунду просяще кладешь ладонь на ключицу бунтаря. — Для чего? – ворчливо низко басит несостоявшийся любовник. — Для того! – тоненько срывается твой голос. Детская перепалка порядком надоедает, но ничего путного в уставший колокол не лезет. – Потому что хочу и все! Так нельзя? Уводя взгляд за плечо, Рафаэль через силу выплевывает: — Ну, может быть, самую капелюшечку нравишься. – Затем, напыженный, стреляет беспокойным светом янтарей, в самую душу: — Че это меняет? — Да все! – давишься нервным смешком. – Тогда, выходит, ты все же можешь, – утверждаешь с надрывом, – дать совсем чуть-чуть мне то мужское, чего не достает. Просто не хочешь, – саркастично фыркая, настойчиво подытоживаешь. – А почему, я не понимаю. — Нет, не могу, – сопротивляется Раф, снова пряча глаза на сей раз в другой бок. — Да как же ты не догоняешь, что лучше обрубить гниющую ногу, чем надеяться на то, что некроз рассосется, когда уже нечего спасать?! – перехватывая его взгляд, склоняешься, перегибаясь в три погибели, чтобы сократить расстояние до неприличия близко. – Он ведь пойдет дальше, и тогда потеря будет значительнее! – опаляя безмятежным дыханием, отчаянно кричишь. Секунды длятся вечность. Сердце стучит в висках, заглушая разум. Искоса смотря, здоровяк отодвигает тебя, выравнивая, и смачно вмазывает метафорическую пощечину: — Зато ты точно полностью нравишься Лео. Вот на кого тебе стоит положить глаз. Блеск! Мало того, что только сегодня узнала о том, что лидер хотя бы просто жив, так еще и каким-то образом успел присмотреться издали! Ты реально ему нравишься? Сие известие окончательно срывает все тумблеры чувств, и ты неверяще, безэмоционально, практически равнодушно, отстраненно едва шевелишь губами: — Что? Но как же так? Он ведь со мной даже… — Никогда не общался, чтобы втюриться по-настоящему? – широко ощеривается без издевки Раф. – Ниче не напоминает? И правда очевидная аналогия с фанатством лежит на поверхности. Все мы когда-нибудь хотя бы раз в жизни создаем себе идолов, лишь наблюдая со стороны, возводя в ранг богов. Это может быть обычный сосед, с которым ни разу не заговоришь, но за вдохновляющей работой которого во дворе в саду приятно душе следить, рисуя себе образ идеального трудящегося человека. Талантливый актер, чья игра заставляет трепетать сердце и за личной жизнью которого тщательно следишь, чтобы сложить впечатление о разносторонней личности. Или фантастически привлекательный персонаж книги, которого писатель представляет именно таким, каким его видит сам, а не каким тот является, но на коего читатель желает равняться. — Ты это сейчас узнал, да? – тяжело вздыхаешь ты. — Нет. Я узнал об этом примерно в прошлом месяце, – с той же грустной интонацией говорит хулиган. — А как он вообще понял?.. – обрываешься на полуслове, смущаясь. — Наблюдал сам и слушал мои доклады. Вот и сделал свои выводы, наверное, – неуверенно отвечает бунтарь. — Нет, погоди. Вот прямо так и сказал, что нравлюсь? – все еще не осознавая до конца, что тебе известно о своей персоне, переспрашиваешь, желая как-то дополнительно увериться в том, что вдруг что-то неверно понимаешь. Усмехаясь, Раф передает руками альтернативно переданную реплику брата. Ты так на него зыркаешь тем самым исконно женским, ведьминским, коварным взглядом, что бунтарь вынужден, холодея, не глядя на гонор и вредность, виновато повторить вслух: — Сказал, что ты, похоже, очень хороший воспитанный, достойный человек. — Ты издеваешься?! – икающе истеришь с вибрирующим хохотом. — А че я? Это Лео! – отбивается от обвинений Раф, скалясь. — Ладно, – смиряясь, переводишь тему ты, предчувствуя ответ. – А о чем вы говорили сейчас? — А вот секрет. Личное, – склоняет голову Раф, осклабившись. – Нельзя все знать. Морщины рано появятся. — Касательно меня, да? – догадливо добавляешь с уверенным придыханием. — Возможно, – цедит сквозь зубы, не юля, собеседник. — Тогда я имею право знать! – возбухаешь запальчиво, накрывая гигантские руки бунтаря своими крошечными. — Вот же приставучая липучка! – без претензий рычит громила, усмехаясь. — Ну? Даже если что-то очень суровое и скверное, расскажи, пожалуйста, – просишь ты, вымученно улыбаясь, произнося ироничным тоном. – Хуже мне сегодня уже не будет. Раздумывая несколько мгновений, Раф расцепляет руки и аккуратно убирает за ухо твою прядь волос, очерчивает овал лица, смазываясь с подбородка. Склоняясь ниже, тихо отвечает с цоканьем: — Лео сказал, что если еще раз увидит, как я тебя обижаю, буду иметь дело с ним, хех. Довольна? — И что, из его уст это значит, что ему кто-то нравится? – все еще не способна поверить в очередное взрывное откровение ты. — Более чем, – кивает Раф, выпрямляясь. — И что теперь? – опечаленно шепчешь Красному, предполагая, как все усложнится. — Я не хочу стоять у него на пути, – без сожалеющих предисловий твердо молвит Раф. – И ты дай ему шанс. Пожалуйста, – на мгновение темперамент берется за твой подбородок, чтобы заглянуть ближе в глаза, и отпускает. – Ты же видишь, в каком он говне. Помоги ему, если сможешь. Лео ж много не нужно, просто быть рядом и улыбаться. Можно даже не махать, – скалится тот, тряхнув головой. Так вот оно что. Раф пытался отпугнуть тебя, выставляя в худшем свете, чтобы сразу дать свободную дорогу брату. А тебя даже не спросили. Лео, конечно, тоже входит в перечень любимейших персонажей, и ты готова ему помочь как и чем сможешь в том числе, чтобы облегчить страдания. Как и каждому из героев логова желаешь скрасить мучения одиночества. Но какие благородные не были бы мотивы просьбы Рафа, снова погрязнуть во лжи не хочешь. Тем более выступая в качестве источника притворства. Ты же знаешь себя: как бы не были приятны остальные, все равно глаза будут искать красную маску и видеть в других его черты. Прискорбно, что бунтарь пошел именно такой дорогой — вранье во имя лучших побуждений — и уже не может остановиться, подбивая к этому методу остальных. Впрочем, обсуждать с Рафаэлем, как ты будешь общаться с Леонардо, и не собираешься. К лидеру обратишься со всей искренностью, к чему бы это не привело. Дай великие, что не дойдет до лютой братской ревности! Никогда не мечтала попасть в спутанную многосерийную «Санту-Барбару». Размышляя о разочарованиях, сочувственно заискиваешь у Рафа: — А как же ты? — А я что? Подвинусь, никуда не денусь, – ехидно лыбится забияка. – У меня на тебя никаких дальних видов нет. Разве что снова один не буду высыпаться. В постели тебя будет не хватать, – собственнически рявкает он, трепля тебя по волосам. — Я не о том, – отрицательно мотаешь головой, проглатывая сожаление о том, что за тебя даже мало-мальски вести борьбу хулиган не собирается. – Мне Донни все рассказал. Как ты все еще относишься к Лео? – жестко бросаешь последний козырь правды, глядя исподлобья. Спустя кратчайшую неловкую паузу неожиданно комнату заполоняет раскатистый гром смеха Рафаэля: — Ах, так! Спалил-таки контору ботан! Вот проныра! Такую интригу выдал! – успокаиваясь, продолжает серьезно: — Если честно, то я не знаю, что ответить. Столько воды утекло с тех пор. Кажись, я давно перегорел. Вообще для чувств. Любых. Прости детка, я точняк не твой варик, – пасмурная улыбка крадущегося говорит лучше любых слов. – Ваще ничей. Не мое. Потаенно ощущаешь, что запутавшийся в себе Рафаэль вовсе не лишен напрочь чувств. Но ему тоже нужна помощь, чтобы осознать это, поверить в обратное. Чем дольше стараешься казаться жестче, тем сложнее рассмотреть за защитной пластиной свою мягкость, какими бы путями она не вылазила. Всем черепашкам нужна поддержка, чтобы вернуть нечто утраченное, и каждому что-то свое. От сегодняшних многовекторных переживаний сводит сердце. Сил вывозить больше не остается, чтобы не обернуть итог дум в злую шутку-решение: — Так а если нам просто замутить тройничок? — Ишь ты, затейница, а, чего удумала! – сотрясается до слез смехом Рафаэль, держась за лоб. Замирает, когда чувствует, как на его шершавые губы вдруг ложатся гладкие женские. С герпесом на углу рта. Возбужденно дыша, ты коварно улыбаешься. Снова все будет буквально написано на лицах.

Финал?

13.02.–13.05.2024