Until the end

      Саша не знает, была ли она несправедлива к Илье с самого начала.       Просто… это ранило. То, его отношение с самого начала — всё это ранило. Ранило, когда её косу дёргают вниз, ранило, когда в кармане сумки она находила паука с восьмью тонкими ногами, и он знал, он знал что она вусмерть боится пауков.       Он пытался испортить ей жизнь. Он пытался выжать, изжить её из жизни.       На ней, по всей видимости, была чёрная метка, которая распространилась и на её парня, ведь она не могла ещё объяснить тот факт, почему Илья объявил войну ещё и Марку.       Его губы всегда издевательски изгибались в противной ухмылке, когда она проходила мимо него с Марком за руку — ему не в падлу было связывать его коньки вместе или вовсе — попытаться испортить тренировочный костюм.       И Саша не знала.       Саша не знала, почему он так злится.       Это всё было…       Так поступают дети. Дети, которые всеми силами пытаются обратить на себя внимание.       Саша кричит на него — Саша уже серьёзно готова впустит в ход ноги и отмудохать его по полной программе — да вот не может. Если бы он вечно остался тем самым щуплым подростком, которому на вид лет четырнадцать, у которого вечный поток матов с языка и шутки за восемнадцать плюс.       Если бы.       Просто сейчас с какого-то чёрта она может смотреть на него, только приподняв голову, с какого-то чёрта, иногда цепляясь глазами за его русую чёлку потемневших с возрастом волос.       И он красивый.       С какого-то. Чёрта.       Он красивый.       И она не может это отрицать.       Он по странному не знаком тогда, когда держал ледяные пальуы в своих, когда отводил волосы от её лица — перед ней был призрак, фантом, тот, что быть не может, да вот глаза открой да посмотри — вот он, весь в красе, да глаза по ее лицу бегают беспристанно, словно боятся что-то увидеть, что-то понять…       Что-то осознать.       И Саша его не прощала. За крепкую хватку на шее, за вылитую воду на ее волосы — ни за что.       Саша все помнила.       Саша боялась забыть.       Это ведь единственное, что осталось, что было сокрыто внедрах сердца, оно — ярко вычертанно, оно — резкое, яркое.       Такое… по странному тягуче нежное изнутри.       Саша не хочет ничего забывать.       Саша не хочет отпускать. Его, не хочет.       Ни когда он так преданно держал ее волосы с одной стороны, ни когда она изливала на него слезы, неразборчиво крича о том, что ненавидет, всех ненавидет, что лучше уедет, а слезы этот голос и крики душили — она плакала. Плакала как ребенок, оттого то у детей эмоции и самые искринние.       И сейчас Саше хочется.       Резко плюнуть им всем в лицо и показать средней палец левой руки.       Ведь хер они до нее доберутся.       Илья на следующее утро по странному тих — он искоса поглядывает на неё, будто опасается повторение припадка, словно уже мысленно готовится бросится и вовремя подхватить, и Саша бесконечено злится, злится, ведь это выводит. Слишком сильно, бескочно.       И Саша боится.       Его боится.       Словно это не он тогда был. Словно не он тогда помогал.       — Так, руки-ноги целы вроде, голова на месте, да и ты тоже жива. Даже как-то странно. — качает головой Изабо, расталкивая кусочки завтрака на тарелке.       — А ты что, уже похороны там мои расписала? — спрашивает Саша, и стул неприятно скрипит, когда Эмбер мягко поправляет на ней волосы, заправляя за ухо, и у нее гребаное дежавю.       — Я не знала, что и думать, в этом проблема! — мычит Левито. — Ночью чуть себя не сожрала, к вам дойти хотела.       — Как ее соседка — подтверждаю. — кивает Эмбер, и Саша глаза закатывает на это заявление.       Лучше бы пришла она.       Не Илья.       Тогда бы Сашу не душили эти воспоминания, как и те, навязывающиеся, с Олимпиады. Может быть, тогда бы Трусова была бы без синяков под глазами и красные линии — царапины, на руках Ильи не видела. Ведь, они мозолили глаза, и хотелось подойти, провести ногтями по ним, брызгая кровью на бледную кожу. Странно, но Саше это действительно хотелось.       Вот он уже поднявший подбородок, что казалось голова упадает, с высокомерным, дерзнем взглядом и манерами самовлюбленного эгоиста. Бесит.       Трусова сжимает зубы, с грохотом роняя вилку на тарелку, когда эта непристойная, вульгарная ухмылка проявляется на смазливом личике, после обращения к нему Хейн.       Задушить бы его, вот о чем мечтает Саша, не слыша вопросов Изабо и Эмбер.

…

      — Ты как? — рыжеволосая спортсменка склоняет голову к плечу, тихо присаживаясь рядом с Кондратюком. — Выглядишь не очень, что-то случилось?       У спортсмена пот струиться больше не от перегрузки, а от злобы, что сжимала его кулаки до покраснения, плясала огоньками ала в глазах и пульсировала в венке на шее. Впервые Саша видела Марка таким. И это не могло не навеять на неё особый страх, осторожность при контакте с ним, от чего та и не обнимает его. Боится, что тот наконец скажет ей, что это ему не нравится. Трусова же знает. Знает и делает. Для формальности, что ли?       — Случилось, — неожиданно для двоих выпаливает тот, и поджав губы, кивает. — Да, случилось, Саш, случилось.       Девочка смотрит на него, широко раскрыв зеленые, искренне полные интересом глаза. Не моргает даже почти, пока тот все качает, и качает головой. Но ему нудно было девать эту энергию ярости куда-то, вот и трясся.       — Илья Малинин случился, — выплевывает его имя Марка и Саша устало закатывает глаза, ведь этот чертов парень опять у неё на слуху. На этот раз от её парня и далеко не в позитивной форме. — херов quadgod, — не успокаивался Кондратюк.       Хоть Саша и молчала, подозревая что тот опять натворил на тренировке, но вид заинтересованности, по привычке, выработанной после картин, делала. На самом деле, судя по реакции её парня, можно было засомневаться, что тот всего-лишь выпрыгнул свои шесть квадов, и интерес стал превращаться в правдивый.       — Вышел, — снова неожиданно заговорил Марк, на этот раз заставляя Сашу вздрогнуть, — и с места четверной аксель. Ладно он один, но он пошел и как неугомонный эти четверные свои никчемные лепит по всему льду, мерзавец. Отвратительно. А эта улыбка его? — спортсмен не сдержался, прорычал, что есть силы, ударяя кулаком по колену. — Да хоть вырвать и истоптать. Бесит.       Саша молча слушала, не подавая признаков согласия, отказа или безразличия. Словно, мысли были не о четверном акселе и шестиквадовке, а о том призраке, что протягивал ей свои теплые, спасительные руки. И ей хочется увидеть его снова, хочется уснуть. Нет, это сумасшествие, на вождение, и ничего иного. Пора бы стать более благоразумной.       — Ничего, — чувствуя, как невпопад она сказала это, спортсменка обхватила грубые, чуть ослабевшие кисти. Не такие, как у ночного героя. Саша! — он их недокручивает.       — Уверена? — голос из-за спины заставил обоих обернуться и покосить на пришельца свой едкий, призрительный взгляд.       Илья, как Илья. С расхлябанной манерой движения, словно все ему было дозволено, облокотился об дверной проем сзади и подбрасывал яблоко. Для доведенного до трясучки Марка, этого действия стало достаточно чтобы сжать кулаки снова, оскалить клыки и проткнуть его взглядом и Илье это так сильно нравится — чуть ли не до слюней на уголках рта, да ухмылки во все губы.       — Убирайся, — прорычал Кондратюк, на что Малинин нахально усмехнулся. — Ты меня не понял, подсушивать чужие разговоры плохо. Разве мамочка тебе об этом не говорила?       На этот раз и Илья кинул на него, мягко говоря, недоброжелательный взгляд, мельком, а потом буквально вперивается им в Сашу, из-за чего та сглатывает, и дрожь бежит по спина. Зачем? Непонятно. Ему просто нужно было увидеть, её выражение. Злиться, расстроенна, а может ей все равно? Что? Этой секунды не хватило чтобы разобрать язык этих глаз, всегда говорящих больше, чем их обладательница.       — Зато мама меня учила, что больше двух говорят вслух, Марик. — сложил руки на груди Илья, не отходя от стены. — И между прочим, нигде не написано, что я не могу здесь стоять.       — Это я тебе говорю, убирайся, — Саша настороженно, больше пугливо смотрит наконец на Марка, что привстал, готовясь броситься на юнца и задушить того. И ей стало страшно, — И подходить ко мне, и к Саше больше не смей.       Единственное, что Кондратюк знает про них с Ильей, что они друг-друга ненавидят. Саша сказала это раз, привела пару примеров, чтобы хотя бы ревности, хотя бы к Илье не было. Спасла получается на только свою шкуру от лишних истерик.       — Ну к тебе, пожалуйста, а про Сашу не ручаюсь. Забыл? Мы тренируемся вместе, — выделяя последнее слово, заулыбался Илья, видя, как вырастает перед ним фигура спортсмена, не достающая ему и по глаза. — Да, да, вместе.       — Да что мне с того, — не выдержал старший, кинувшись к Малинину, хватая того за толстовку у горла. — Хотя, дай подумать, наверное мне стоит переживать, что с моей девушкой, — выделил Марк       — И живем тоже вместе, — с наиграным вздохом говорит Илья, сужая глаза, чуть ли не в кошачьей манере обходя их по кругу, ни с того пристраивая руки у неё в районе изгиба шеи, как тогда, в комнате, — Я бы на твоем месте беспокоился, а то парень, девушка, одна комната, кровати в метре друг от друга, немаленький же, всё понимаешь, ну… — парень в совершенно нахальной манере, показушно обвел контур губ высунутым языком и Саше бы отмереть, сбросить руку накрнец, да вот горячие пальцы скользят по холодной коже в такой собственнической манере, что её на части разрываат, когда Марк буквально зеленеет. — Кто знает? Может твоя любимая не так уж тебе и верна.       — Зато я знаю, что с моей любимой тренируется какой-то урод, что только и может как скакать, строить всем личико, и делать из себя Бога.       Для Ильи финальной точкой стала такая тактичность со стороны Марка, а уж после всех слов, омерзительно вылетающих со рта недоумка — парня этой Сашеньки и вовсе с катушек слетел. Не думал о последствиях, не думал о результате, не о чем не думал, просто со всей, хранившейся в этом теле силы, врезал Марку кулаком в лицо.       А затем, ещё, и ещё.       И удовольствие было настолько сильное, настолько ослепляюще сильное, при чем такое, что Малинин сжимал зубы что бы не заулыбаться сумасшедшей, дикой улыбкой одержимого.       А когда вскочила Саша все веселье закончилось. И валявшийся, полу сидя на полу Марк уже не был такой привлекательной грушей для битья. Просто перестал. Зачем ввязывать в это Сашу?       — Ты, — рявкает Илья в Сашину сторону, — Стой там и не лезь, когда другие разбераются.       — Грёбаный ублюдок. — схаркивая кровь на пол, шипит Марк, поднимаясь, нападая на русого сзади, что с силой заломал руку тому за спину до ломающегося хруста, медленно накоонившись к его уху.       — Что, страшно, что реклама убежит? — шепчет он ему на ухо, не позволяя Саше расслышать, что происходит между ними. — Или ты так не уверен… чей член она хочет? — издевательски тянет русый, сжимая стальную хватку на его руке, удовлетворённо слушая скулёж от боли и сопящее дыхание.       — Даже если сейчас она с тобой, не смей забывать, кому она принадлежит.       — Ты больной. — рычит Кондратюк, сжимая зубы. — Она никогда твоей не была и не будет.       — Я имею на неё больше прав, чем ты в совей тупой голове можешь осознать. И если ты так в себе уверен, — громче продолжил он. — Поинтересуйся, в чьих руках она была этой ночью.       Сашу метает изнутри и снаружи. Душа разрывается на мелкие кусочки, рассыпаясь, как те слёзы на простынях ночью. Её внутренность сотряслась с грохотом падая на лёд снова, и снова, без возможности выбраться из-под тела-мучителя. И…       Саше это нравилось?

***

      Гребаный триксель, в кошмарах она его видела. Видела, как проваливается на Олимпиаде, а ведь, тогда это не было преступлением и Саша не мучила себя обвинениями. Только сейчас, когда серебряная медаль в красном бархатном футляре лежала дома и с каждым днем покрывалась новыми частицами пыли она стала драть на себе волосы. Приземлить тройной прыжок стало долгом, миссией и она её выполнит любой ценой.       Бедро покрывается ледяной крошкой, что впитывается в разгоряченное тело вместе с привычной, характерной для Саши болью. Это будоражит нервы и злит умиротворение, не существующее у Трусовой. Ей нужно.       Нужно почувствовать прилив смелости.       Нужно истощить силы.       Нужен адреналин.       Нужна боль.       Почему не закончила со спортом, со льдом и вечными травмами, которые Саша считает пустяком? Потому что зависима. Ей жизненно важен скрежет лезвий по льду, скорость, в которую девочка влюбилась, когда была совсем маленькой, холод, что обволакивал её жар и стабилизировал температуру в теле. Саша хочет, не хочет, а на арену возвращается. Пробовала не кататься, смотрела за тем, как юниоры бьются об ультра-си, а Илья об квады. И все это казалось ей неправильным. Как это, Саша и не на льду?       Недовольно окинув полу пустой лёд глазами, Трусова встаёт, не без дрожи опираясь на бортик, ведь сил не было никаких. Пора бы уходить, ей еще нужно вытерпеть гнет присутствия Ильи в номере, но такая Саша. Если не получилось, сделай ещё раз, чтоб не бояться в будущем и знать, что ты можешь сделать это.       Лезвия разгоняли под собой лёд и снег, с характерным звуком царапали ровную поверхность. Алая прядь волос упала на нос, но спортсменка словно и не заметила этого. Ей плевать. Острый, как железо под ногами, взгляд сверлил место куда девочка могла выпрыгнуть. Каждое действие невероятно неточное, грязное, ибо сил на красоту и правильность не оставалась. Саше просто надо. Её еле поднимает надо льдом, и вращает больше, как марионетку, но раскрыться поздно. Вернее, Трусова себе это не простит. Проще рухнуть на лёд, приземлившись на внутреннее ребро и распластаться от боли в спине.       Но такая Саша.       До раздевалки дошла, хватаясь руками за стены, почти не разгибаясь после последней попытки. Могла бы ещё зайти, попробовать и наверняка бы разбила голову, если б не выехала заливочная машина и всем оставшимся на льду пришлось покинуть его. Наверное, так правильнее. Тренеры же просили дожить до произволки, а Саша, видимо переоценив свои возможности пообещала. Хотя что там. Она всегда врала. До произвольной доживет её тень, если все продолжиться в таком русле.       Саша присаживается, нет, Саша падает на мягкую скамейку в раздевалке, жмурясь от стреляющей боли. Видимо потянула, до отъезда сюда все было также, и помочь смогли только мази и вечные обматывания в шарфы Эмбер который она вот прям на такие случаи и таскала с собой на тренеровки, на Скейте вовсе перевязывая Сашину ногу, помогая ходить. Такой расклад, мягко говоря, Трусову не обрадовал.       Время близилось к девяти, что значило — поужинать она уже не успеет, но лечь спать пораньше, успеть увидеть Марка всё-таки хотелось, хотя и этот план как-то медленно и тягостно рушился. Саша и на сантиметр не могла наклониться вперёд, а коньки все также влажные, в твердых чехлах и на ногах, были завязаны.       Сложно было признавать, но без помощи Трусова не справиться. Ей нужен кто-то, кто поможет развязать туго затянутые шнурки, но кто такой глупый, как она будет на льду в такое время? Что за бред?       Только вот железная дверь, ведущая на лёд поддалась вперёд. Внутри все запорхало от счастья, предвкушая, как быстро та сможет хотя бы написать Кондратюку, что задерживается, и освободившись от твердых коньков, доплестись до отеля. Даже губы уже приоткрылись, пока язык вертелся на кончике просьбу. Очень уважительную, что не похоже на Сашу.       Все с грохотом рухнуло, когда уставшие глаза увидели перед собой Малинина. Тот мельком глянул на неё, вжатую в одну позу, не имеющую возможности шевельнуться и не прореагировав от слова совсем, двинулся в противоположный угол раздевалки, параллельно вытаскивая из ушей наушники.       Ну уж нет. Да ну вас. Саша хватило ночи, затем стычки в коридоре, и предвкушения того, как «весело» ей будет в номере, через 2 часа.       Малинин напротив, словно хвастаясь своей выносливостью и здоровьем, расшнуровался очень быстро. Ровно также он сложил все вещи в сумку, накинул куртку, даже не стараясь её застегнуть и фыркнув, в какой-то слишком уж собачьей манере тряхнув головой, разочаровываясь в Саше, направился к выходу.       Он ждал от неё. Что угодно, какого то знака, полу-слова, лишь бы она дала знать, лишь бы открылась, себя пересилила, свою гордость.       Да вот не дождется он этого.       У Трусовой два вариант: или отпустить Малинина восвояси, оставшись сидеть здесь, как статуя, не позвонив и без встречи с Марком, или дернуть его наконец, пересилить себя и заставить отвечать за содеянное.       Услуга на услугу, Илья.       — Эй, Малинин, — нахально кинула Саша, что наверняка выглядело не как просьба о помощи, а как приказ. И Трусова мысленно ударила себе по голове. — эм-м, ну в общем, — Саша виновно опустила голову, оставалась только указательные пальчики сложить и кинула на Малинина просящий, больше молящий взгляд, — не мог бы ты помочь… пожалуйста? — тише добавила Саша.       Спортсменка опять роняет глаза в пол, чувствуя, как щеки заливаются краской и эта просьба больше не кажется ей невинной. Напротив, Трусова уверенна, что еще немного и она задушит себя.       Ждет ухмылки, ждет высокомерного взгляда побежденного, но ни того, ни другого нет. Илья стоял, безразлично или жалостно поглядывая на неё, словно решал, помогать или нет? снисходить или нет?       — Хорошо, — спокойно, без капли нахальства в голосе кивнул Илья. Саша даже не узнала его, не знала, что это личико может выражать что-то доброе. Или знала, но к нему не привязывала. — Что сделать?       Малинин, шаркая кроссовками по полу зашагал к Саше, сводя руки в замок перед собой, на что та удивленно и растерянно открыла рот. Но и это не смутило младшего.       — Я не могу просто… у меня это, в сумке телефон. — ломко просит Саша, боясь посмотреть на Илью спереди. — Спасибо.       Через пару минут телефон был протянут ей в руки, на что Саша еле слышно шепнула благодарность и быстро, одной рукой напечатала Марку о своей задержке с объясненной причиной.       — Все? Я могу идти? — и на этот раз нотка раздражения была в его голосе.       — М-м… да, да, — кивает Саша, все больше чувствуя себя заключенной в его выжидающем взгляде, наседающим на горло голосе.       — Саш, вот давай честно, насколько страшно попросить расшнуровать тебе коньки, — Илья склоняет голову к плечу, хмуриться и одновременно улыбается. Саша помнит эту улыбку. Она принадлежит её навождению. — я уверен, что у Марка ты не попросишь.       — Ничего мне не страшно, — хмурится старшая, когда Малинин садиться на корточки перед ней. Темные зрачки, как черные дыры в небе, расширились, создавая образ щенка. Доброго, преданного щенка, будто бы прислуживающий хозяйке.       — Правда? — Илья меняет чехлы на сушки, вновь бросая на Трусову тот же взгляд. — Знаешь, я вот думал, ну не можешь ты встречаться с этим Марком.       — Серьезно? Как же так? — наигранно поднимает глаза Саша, строя удивление и огорчение. — Чушь. Мне все равно, что ты там думал. Я люблю его, он любит меня.       — Да не любит он тебе нихера, — не выдержал Илья, выдергивая конек с ноги и отшвыривая его куда-то в угол. — Дура, ты Саша, — скалиться младший. В тот же угол полетел второй конек. — Слепая, глупая дура. Ты обманываешь сама себя. Между вами ничего нет.       — Илья, ты реально не в себе, — качает головой Саша, больше испугано смотря на младшего, — сходи проверься, может сотрясение и тебе память отшибло, но тебе должно быть плевать на то, что у меня с Марком.       — Это очередная твоя идиотская привычка? — Саша опешила, вжимаясь больным позвоночником в холодную стену. — Думать, что всем плевать на тебя.       — Илья…       — Что Илья? — взъелся Малинин. — Трусова — ты самый… тупой человек, которого я знаю. — Саша тяжело глотнула, видя как дергается жилки на его шее, а глаза сверлят в ней дыры. — Ты буквально задыхаешься ночью, а с утра слушаешь то, как плохо твоему ненаглядному Маркуше. Ты — реально идиотка. Насколько нужно себя ненавидеть чтобы так издеваться. Труп. — выплевывает Илья. — И ведь этот придурок так и будет тебе болтать про свои рисуночки и ему откровенно похуй, что там с тобой. Да умри, ты, Трусова.- скорчился спортсмен напротив, активно жестикулируя. — А нет жаль, некому будет раскручивать его гнилое существование. Конченная дура.       — То что было днем, в коридоре… — трясется Саша, впиваясь ногтями в мягкую обивку сиденья. — Для чего?       — Я его ненавижу, ровно так же, как и тебя, — рычит младший, готовый задушить в любой момент. — Тебя потому что это ты, а Марка потому что он также, как и все остальные, делает тебе больно и убивает тебя. И поверь, наступит время, когда тебе прилетит не нож, а пила в спину от твоего любимого. — если бы здесь стоял Марк, то Саша бы перестала бояться за себя, она бы вызывала полицию.       — Так зачем? — повторила Саша, смотря сверху на Илью, чувствуя, как нетерпеливо скапливаются слёзы в уголках глаз.       — Чтоб эта сволочь знала, что такое хотя бы физическая боль, — но затем добавил потише, себе под нос: — чтоб изничтожить.       — Тебе это зачем? — дрожит Саша.       — Честно? Потому-что я, как не странно, хочу чтоб ты была счастлива. Или хотя бы, все было, как раньше. — на этот рас дернуло и Илью. Каждое слово, словно кровь по открытым ранам, сочились и щипали. — Потому что не хочу чтоб ты сдохла, так проще? Кинь этого придурка. Или я голыми руками его удушу.       — За что ты так со мной? — хриплый, молящий вопрос слетел с её губ, и Саша чувствует, что все в ней клокочет, а слюна горько течет в горле. Она ведь пыталась в начале — пыталась примаститься, но ее по рукам били, бил он же, стоящий перед ней. — Скажи мне, что ты добиваешься?!       — Чтобы ты включила голову и трезво оценила ситуацию. — хлестко бросает он. — Вот где он? Ты тогда сказала на интервью, что он твоя семья и всегда с тобой. Сейчас я вижу человека, который не может ходить от боли, ну и где этот твой ценитель прекрасного? Ему насрать на тебя, его слова яйца выеденого не стоят. А ты все идешь к нему, — качает головой парень, и Саша хочет уйти. Хочет, подается в сторону, и тут же заваливается на бок, перехваченная чужими, сильными руками, как и тогда ни с того ни с сего подарившие бесконечное чувство защищённости. — Тебе больно? — требовательно даже не спрашивает, зная ответ.       — Нет. — та упрямо качает головой и Илья вздыхает.       — Вот. — громыхнул он. — В этом твоя проблема. Хотя бы раз, хотя бы один гребаный раз в своей жизни покажи, как тебе больно. Скажи, что тебе плохо, признайся, что ты не бессмертная и такой же человек как и все. Молчи, — приказывает Илья ей. — И не смей никогда больше делать этого. Учись жить, а не выживать в конце-концов.       И он помогает ей. Как тогда, ночью, и сегодня, когда не дал влезть в драку — выгородил её. Он помогает идти, крепко держа плечи, он затаскивает в номер, кинув ей в лицо комплект с ее одеждой — Илья помогает.       Он рядом.       Он всегда за ее спиной.       Где-то там. Сзади, сбоку…       — Спасибо. — тихо говорит Саша, и он недовольно косится на нее.       — Будь осторожнее. В следующий раз моей спины в нужный момент может и не оказаться. — отрезает он.