Провода

ты остаёшься на коже стигмами, –

кроваво-красными,

некрасивыми.

я вспоминаю тебя под градусом.

я как драккар, что давно

без паруса.

протяжный окрик. немая пауза.

разбила.

в щепки.

давай же –

р-а-д-у-й-с-я.

      Моменты, когда Эмили разбивалась перед Джо, как хрустальная ваза, можно было по пальцам пересчитать. В синих омутах редко билось стекло, ещё реже — плавилась застывшая лава; когда Эмили плакала последний раз?       Джой, заполненная эмоциями до всех возможных пределов, не могла осязать безразличие Эмили этим вечером. Она взволнованно вглядывалась в родное лицо — знакомое, любимое, красивое лицо, перечеркнутое синим пятном на скуле и припухшей раной на правой щеке. Нижняя губа Эмили все ещё кровоточила, отмеченная как будто бы не ударом, а порезом, и Джой прямо сейчас пыталась обработать ее чертовой мазью. Руки у Джет дрожали.       Номер отеля, просторный, как кабинет Джо в «БМВ», освещал приглушённый свет бра. Дверь в ванную комнату была открыта настежь, и яркий свет оттуда падал на ровно сидящую Эмили только наполовину; вторая половина ее лица находилась в серовато-желтой тени.       — Эми, — тихо окликнула ее Джой, и Эмили тут же перевела на нее ничего не выражающий взгляд. Пожалуй, если бы ей предложили сыграть роль в культовой кинокартине «Титаник», Эмилия идеально бы воплотила собой суть айсберга. — Сильно болит?       — Бо-ит, — стараясь не сильно шевелить смазанными мазью губами, сказала она, — но ты смо-ишь на меня так, будто… — Эмили сглотнула, — как будто я подыхаю.       — Не говори это, — в ужасе выдохнула Джет, — не говори так.       По Джой ледяными иглами пробежался табун мурашек. В голове, как вспышка, пронесся тот проклятый вечер на «RRRED»; а после — она усилием задавила в себе страшные картинки прошедшего вечера в доме Эмили. Она не могла позволить себе думать об этом, потому что тогда грудную клетку заливало такой густой яростью, что она мешала дышать: что Джой нужно было сделать с Лиамом, чтобы успокоить это гадкое чувство? Даже простая, правдивая мысль о родстве с ним выводила ее из жизненно необходимого сейчас равновесия.       Взгляд на Эмили, будто бы совсем маленькую этим гадостным вечером, заставлял эмоции Джой выкручиваться на грани блещущих опасностью лезвий. Она поджала губы, с той же осторожностью коснувшись ее плеча. Кожа Эмили горела раскалёнными углями, но, несмотря на это, Джой хотелось поскорее ее укутать.       Джет давно уже откинула пиджак в кресло и закатала рукава рубашки для удобства; рубашка все ещё липла к ее груди от долгих объятий с Эмили на полу. Стыдно признаться, что плакала в этих объятиях не Эмили с синяками по всему телу, не Эмили, которой пришлось пережить насилие, а Джой — просто не могла, как всегда, контролировать разрывающий ее поток слёз. Она все ещё чувствовала, как пустота в груди подчиняла ее себе: Эмили рядом, она жива, она выздоровеет — но ей ведь по-прежнему было больно и она ни черта не в порядке… Джой должна была просто взять и поехать к ней, сразу; не тратить время на дурацкие поиски, возмущения и совершенно ненужное ожидание.       В номере, точно как переплетение бархата с серебром в интерьере, их двоих окружала горечь.       Джой с тянущим сожалением, словно они в слоу-мо, наблюдала за тем, как ее Эми поднялась на ноги, застыла у кровати; а затем развязала узел на полотенце. Джой словно тяжёлым ботинком ударили. Она болезненно поморщилась, замерев. До этого момента она думала, что огромный ожог под ягодицей, выглядевший, будто к коже приложили костер, самое страшное.       Но она ошиблась.       Между ребер Эмили, как и в прошлый раз, расползлось красно-синее пятно; кровоподтёк и рана в одном. Следы пальцев на шее, на запястьях… кровавые отметины на лице. Джой казалось, что всё это у нее тоже есть — внезапно между ребер стало болеть, а запястья начали безумно чесаться. Джет подала ей халат, а затем, усевшись между большими подушками у изголовья, попыталась абстрагироваться от следов этого кошмара на теле любимой женщины. Место под ягодицей, где чуть кровоточил ожог, Джо помогла Эмили замотать бинтом в первую очередь. Сегодня она отказалась ехать в клинику, а Джой была совершенно не в силах вынуждать и без того измученную Эмили делать что-то против ее воли, даже если это и было необходимо; не настолько, чтобы выдергивать ее к врачам под лупу прямо сейчас. Завтра, когда она отдохнёт, Джой повезет ее в клинику первым же делом.       Эмили забралась в кровать следом. Она опустилась между ног Джо, молча свернувшись в клубок; ее голова лежала у Джо на груди, и Джой почти слышала, как собственное сердце посылало сбитые импульсы в висок Эмили.       Джет потянулась к одеялу, чтобы укутать им напряжённую Томпсон. Она была натянута, как струна, казалось, вот-вот — и начнет пружинить. Так было на крыше, тогда, когда… вернулся из своих псевдо-волонтерских поездок Оуэн Томпсон. Был светский прием в честь того, о чем Джой забыла в тот самый миг, когда Эмили уронила бокал, увидев своего дядю. Она сбежала на крышу и сидела там, прямо на бетоне, раскачиваясь из стороны в сторону. Джой нашла ее по камерам видеонаблюдения, укутала в свой пиджак и сидела там, в ужасе слушая нескончаемо повторяющиеся фразы из уст впавшей в транс Эмили: «Только не говори маме» и «Мы просто играем».       Эмили редко бывала уязвимой. Каждый раз так сильно напоминал предыдущий, что, казалось, это просто продолжение, что это не кончалось на самом деле; в этой маленькой непрошибаемой женщине жило столько боли, что, когда эта боль вырывалась, она забивала собой все пространство. Как вата.       Как песок.       Как сорняк..?       — Он назвал меня Эмилией, — очень тихо произнесла Эмили. Сердце Джет болезненно дернулось; она в последнее время тоже часто звала Эмили полным именем, но если ей это позволялось, то другим — никогда. Дело было не в звучании и не в привередливости, а в том… — Я не Эмилия. Не Эмилия.       Джой ласково гладила ее по коротким черным волосам, так ласково, как только позволяла ей дрожь, живущая на кончиках пальцев; она сосредоточилась на монотонных движениях кисти — вверх, вниз, — одной руки, и на таких же монотонных — другой. Джет касалась ее каре и плеча, и изо всех сил старалась заглушить гудящий рев в середине собственной грудной клетки.       Она медленно прикрыла глаза.       — Когда он назвал тебя Эмилией.? Он… — Джой проглотила слово. Это слово, его суть ужасала ее так сильно, что она не могла произнести его вслух. — Эмили, что ещё он сделал с тобой? Что ещё..? Мы поедем в больницу утром, и я… все равно… всё узна́ю.       — И что ты сделаешь, конфета? — меланхолично спросила Эмили. — Что ты сделаешь?

***

      Злость проходит. Злость всегда обычно проходит, как любая эмоция, проникшая в голову; она касается, сжигает тысячу нервных клеток, а затем исчезает, словно ничего никогда и не было. Наверное, злость можно было сравнить со спичкой: зажглась, начала гореть, превратила деревяшку в иссохший прутик, который разрушится, упадет пеплом от любого прикосновения — даже от самого осторожного.       Погасла. Истлела. Исчезла.       Рассыпалась?       Джой ни черта не чувствовала, что рассыпа́лась.       Со слов сестры о том, что совершил этот маленький мерзкий ублюдок, прошла ночь в непрерывных объятиях с Эмили, Джой лишь едва подремала; прошло утро в клинике, где доктора охарактеризовали ожог под ягодицей второй степенью, обнаружили множественные ушибы, гематому на лёгком. Ей зашили рану на щеке и обработали все ссадины. Сказали, шов в брюшной полости пострадал, и Эмили нужна операция, чтобы избежать его разрыва; слово «предотвращающая» звенело в ушах.       Джет потребовала доктора Абрамсона ведущим хирургом; она уже знала, что он в курсе ее проблем, и сделает всё как надо. Она сидела с Эмили в затемнённой палате, держала ее за руку и наблюдала за тем, как ее веки медленно закрываются, чувствовала, как она сама тикает, словно внутри вот-вот разорвется две сотни мин.       Эмили — ее любимая, самая родная на свете женщина — лежала здесь из-за ублюдка, который считался частью семьи Джет. У Джой раскалывалась реальность, когда она думала о том, что этого ублюдка привела в мир ее родная сестра; что воспитала его ее родная сестра.       Казалось, так же не могло быть.       Роуз любила свою семью больше всего на свете. Она была идеальной в понимании Джо; никаких тебе «но» или «если» — Эр с Али были для своих детей лучшими матерями в мире, и даже Джой признавала, что по сравнению с семьёй сестры она в материнстве проигрывает.       Джо часто срывалась на дочек, часто диктовала Рене, что делать, мало проводила времени с Вайолет. Она не спрашивала их мнения касательно глобальных вещей, обесценивала чувства Рене, о чем старшая регулярно Джой напоминала. Они с Рейной дополняли друг друга в родительстве не полностью: Рейна была слишком мягкой, а Джой часто включалась только тогда, когда Рейна не могла с ними справиться. Джой не выкладывалась в роли матери так, как могла бы, потому что уделяла слишком много времени работе и Эмили, а Рейна растворила себя в детях так, что Джой не могла думать о ней как о женщине — только как о матери их дочерей.       Но Роуз с Али были образцовыми, по крайней мере, со стороны… Роуз всегда давала детям максимум, придерживалась строгой линии Али в чём-то важном и давала поблажки в мелочах, типа, заказать пиццу вместо сбалансированного ужина на пару́. Али — полностью доверяла Эр. Они всё делали вместе, они давали детям свободу выбора, они проводили с ними всегда много времени; никого, кто любил бы детей сильнее и безусловнее, чем А с Эр, Джой не знала.       И тут их сын, у которого уже собственная семья, калечит свою жену.       Почему?       Именно этот вопрос, как наковальня, стучал у нее в голове, когда Эмили увозили в операционную. Когда их руки (неподвижные, холодные пальцы лежавшей под наркозом Эми) разъединились, мурашки окатили Джой как ведром холодной воды, а вопрос, такой простой — п-о-ч-е-м-у — превратился в нарывы в ее висках.       Она ни черта не могла с ними сделать, потому что, как только синяки Эмили исчезли из поля зрения, злость вернулась; она закипела в груди черной нефтью, змеёй обвила каждый орган и спустя несколько минут уже заставляла до боли в ногтях сжимать руль. Джой не планировала, нет, она не думала ни о чем, но знала, что поедет к сестре прямо сейчас, потому что иначе просто не получалось. По какой-то причине — может, это банальная логика: где домашняя псина подожмет хвост, если съела соседскую курицу? — она была уверена, что Лиам у Эр и А. Ему больше некуда было идти.       Она оказалась права.       И она узнала это не потому, что, когда Роуз, подавленная, открыла ей, Лиам шатался поблизости, в поле зрения, нет; она узнала это по атмосфере, которая повисла в доме сестры как гробовой венок над головой у ведущего панихиду пастора. Шторы в привычно светлой гостиной оказались опущены больше, чем наполовину, Али не торчала на полу в позе долбанутой йогини. Вместо привычного умиротворения дом Норгаард-Джет, казалось, стал пристанищем для огромных, наполненных грозой туч. Джой почувствовала эту перемену в виде резкого всполоха. По сердцу чиркнули спичкой, когда она увидела лицо Роуз.       Оно показалось Джой серым.       — Джо, — вымученно выдавила из себя Эр; улыбаться у нее явно не получалось, и выглядела она как призрак. Она сделала несколько шагов назад. — Мне… — сглотнула Роуз. В погасших голубых глазах, точно таких, как у Джо, заблестели слезы, и влажные дорожки прочертили на ее щеках две блестящие полосы. — Мне так жаль. Я не знаю… не знаю, что сказать, я просто… Как Эмили? — Она стёрла влагу с лица. — Как она себя чувствует?       Имя Эмили коротнуло у Джет в каждой мышце. Ядовитое раздражение опять застелило зрение; даже жуткий вид сестры, у которой в зрачках горело солнце в обычный день, не мог успокоить шторм в каждой клетке.       Она стиснула внизу кулаки.       — Ты серьезно спрашиваешь меня «как Эмили»? — с нарастающим гулом в ушах спросила Джой. — Ты вообще понимаешь, что этот малолетний ублюдок с ней сделал? Ты понимаешь? Роуз, — прошипела Джет, — ты, блядь, понимаешь?       Роуз рвано выдохнула. Она вроде бы собиралась ответить, но не смогла открыть рот достаточно для того, чтобы из него вылетело хоть слово. Она молчала. Молчала и качала головой, поджав губы, в каком-то убитом трансе.       — Где он? — получилось только сквозь зубы. — Где этот чертов сукин сын? Где, Роуз?! — не сдержалась Джой. Она отодвинула сестру рукой, не заботясь о том, чтобы это выглядело вежливее, чем было на самом деле; быть сочувствующей сестрой по-настоящему у нее сегодня не получалось, а играть роль Джой никогда не умела. — Здесь? — Она открыла дверь под лестницей — просторная бильярдная, очевидно, пустовала. — Может, здесь? — Это была маленькая комната для чтения; там Али собирала какие-то потасканные книги, которые идеально годились для того, чтобы застелить ими дно мусорки. — Или здесь? Ой, нет! Он наверху? Наверху? — допытывались Джет. — Али жалеет его, да, крошечную невинную овечку, да, Роуз?!       — Джой, перестань… Джой, — слабо окликнула ее Эр, когда Джой, растеряв все вопросы, начала подниматься вверх. Роуз пошла за ней; туча над потолком стала ощущаться как наполненный водой шар, и этот шар заполнил грудную клетку Джо от и до.       Сестра наверняка считала, что она слетела с катушек, и, наверное, так оно и было. Джой не остановили ни уговоры Роуз где-то сзади, ни даже тот факт, что на втором этаже в комнате с проектором и плейстейшеном она натолкнулась взглядом на собственную же дочь. Присутствие Рене в доме Роуз не было чем-то из ряда вон, нет; они с Роуз ладили как подружки, и обычно Рене часто бывала здесь. Они пили раф или пепси, может, ещё какую-нибудь сладкую гадость, смотрели подростковые драмы… Совершенно точно Рене жаловалась всепонимающей тете на бесячую маму Джо: она не разрешала Рене превращать себя в пугало, ходить на вечеринки с ограничением возраста и требовала всегда быть дома не позже, чем в десять часов.       Другое дело, конечно, Роуз. Если всепонимание и либеральность приводили к тому, что с Эмили сделал Лиам, Джой не хотела воспитывать детей также.       Получается, Эр ни черта не была идеальной?       — Мам, — мгновенно выпрямилась Рене, — что ты здесь делаешь? Так неожи…       — Ты не рассказала ей? — резко обернувшись к сестре, зарычала Джо. — Какого черта, Роуз? Ты думаешь, я позволю своей дочери находиться на одной территории с этим ублюдком? — Роуз снова открыла рот, но не успела сказать и слова. Джой вспыхнула: — Да никогда! Рене, сейчас же, — потребовала она тоном, которому невозможно было не подчиниться; никто не мог спорить с ней, — иди в машину и жди меня там.       Рене удивлённо моргнула, но сразу же поднялась. Дышать становилось труднее с каждой секундой. Костер в середине груди разгорался так сильно, что ещё немного — и Джет уже едва могла контролировать собственные слова и зрение; дикий гнев, как побеги плюща, вился по ней с сумасшедшей скоростью. Пространство плыло мимо нее, время тоже; Роуз правда собиралась всё это скрыть?       Она собиралась скрыть, что ее сын едва не убил женщину, которой, как маленький облезлый щенок после ебучего «RRRED», клялся никогда не причинять вред? Что усадил ее голой задницей на раскалённую плиту? Что ударил столько раз, что никогда точно не сосчитать — Эмили, маленькую и физически слабую по сравнению с ним, свою жену?       Скрыть, что он изнасиловал ее?       Эмили лежала под наркозом из-за него прямо сейчас, и у нее останется очередной шрам на всю жизнь. Эмили не терпела боль, но он заставил ее вытерпеть столько боли, что даже Джой становилось дурно. Мысль, что из-за него она, раненная и едва в сознании, вынуждена была сесть за руль, что она запросто могла разбиться и никогда больше не открыть глаза, выворачивала Джой позвоночник. Точно так же, как и яркая картинка: бездыханное тело ее любимой женщины, изувеченное, лежит в луже крови под ногами Лиама.       Джой пристрелила бы его, как бешеную свинью.       — Нет. — Перед очередной дверью Роуз встала как изваяние, не позволив Джой прикоснуться к ручке. Джет вцепилась взглядом в глаза сестры; и натолкнулась на твердость, которой была вовсе не лишена сама. — Джой, нет.       Значит, старая детская спальня.       — Роуз, — выдохнула она, — отойди.       — Нет, — категорично отрезала Эр. — Что ты хочешь от него услышать? Он не в себе. Он в ужасе. Он жалеет о том, что сделал, и да, я понимаю, что он сделал. Я разберусь.       Джой не моргала. Она смотрела в лицо сестры с разрывающим нутро желанием увидеть что-то, чего не понимала сама; может, раскаяние, а может, она ждала такой же злости, какая выжигала дыру в ее собственной грудной клетке?       Но Роуз казалась непроницаемой, как статуя Свободы, и холодной, как замерзший Северный Ледовитый. Больше не серой; скорее, обесцвеченной.       «Я разберусь» повторялось в голове Джо двоящимся эхом. Она подумала, что едва не впервые в жизни — здесь, в идеально-уютном доме, среди разрушенной веры в безупречную семью Норгаард-Джет, — не могла верить своей сестре.       Не потому, что боялась потерять Роуз, как с Эмили; а потому, что их мнения на такого же (увы) члена семьи Джет, как и они сами, не совпадали. Они не совпадали совершенно точно. Даже сейчас, когда Джой потряхивало от злости, она знала, что Роуз любит своего сына вне зависимости от того, на что он способен; подорви этот щенок весь мир, Роуз с Али все равно спрятали бы его в спальне с жёлтыми уродцами на обоях.       Хотя, пожалуй, разница между безликим «весь мир» и одной-единственной женщиной была слишком большой для Джо; это была пропасть, которую не измерить ни дюймами, ни цифрами, ни словами.       Эмили лежала в операционной прямо сейчас.       В зрачках у Джет полыхали искры.       Она обхватила запястье сестры мертвой хваткой, и их лица оказались будто бы по разные стороны одной тонкой линии. Впервые в жизни они были по разные стороны — и это было бы дьявольски больно осознавать, если бы Джо могла думать об этом; правда в том, что у нее не получалось сосредоточиться ни на чем, кроме сменяющих друг друга картинок, вырванных из прошедшей ночи. Слова Эмили эхом множились в голове.       Он назвал меня Эмилией, Джо.       Я не Эмилия.       Не Эмилия.       Боже.       — У тебя есть пять гребаных дней, Роуз, — Джой удерживала голос на грани рыка и крика, и больше всего на свете в этот момент ей хотелось не просто орать, а вопить; в грудной клетке вместо лёгких шевелилась ярость, смешанная с бессилием. — Пять. Если ты не запрешь его, этого ебаного ублюдка, в какой-нибудь психиатричке, клянусь, я…       Рука Роуз на ручке двери явно дрогнула. Джой действовала на инстинктах, от порыва едва держала себя на ногах; она резко опустила ручку и влетела в комнату, которую сторожила сестра. Ее всю выкрутило, прожгло, почти подкинуло, когда она натолкнулась взглядом на Лиама. Он сидел на кровати, опустив свою мерзкую рожу в ладони, и не двигался. Рядом с ним моргала, как тупая курица, Али, и эта милая семейная сценка лишь заставила ее встрепенуться ещё сильнее. Джой будто бы перестала чувствовать свое тело, пространство — такое размытое — врезалось в нее мистической лёгкостью. Она помнила только то, как, не в силах контролировать ни единый мускул, бросилась в его сторону и как Роуз преградила ей дорогу, а затем так крепко обвила талию, что у Джой не получалось вырваться. Она упёрлась ладонями в плечи Эр.       Ей казалось, что у нее пылает даже левая сторона — та, которую Джой не чувствовала.       Она кричала, потому что выплеснуть гнев, осевший внутри целыми футами пепла, не получалось физически; она кричала и после того, как все кончилось.       Не могла вспомнить, с чего начала.       — …ебаный кусок дерьма! Сопляк! — сыпала Джой, хотя сопляк даже и не думал поднимать голову. Он сидел так, словно прирос рожей к своим ладоням. — Ты хоть понимаешь, ты понимаешь, что сделал, ты чуть не убил ее!.. Кто ты вообще такой, блядь, кто ты такой, черти бы тебя драли! Ублюдок! Урод! Не смей к ней приближаться никогда в жизни, никогда больше, ты слышишь!       — Джой, пожалуйста… — сдавленно лепетала Роуз.       — Подними свою долбаную голову! — Джет ещё раз рванулась вперёд, но бесполезно. Роуз была сильной, как чертов амбал. В груди одна за другой взрывались петарды. Лиам не поднимал голову. — Господи, да если бы ты не был мне родственником…       — Боже, — шокировано моргнула Али. Она поднялась на ноги и посмотрела на Джой, как будто здесь она одна слетела с катушек, а все остальные — образец приличий, нормальности и покоя. Идеальные. Али вздернула подбородок и поправила выглаженную юбку. — Эр, — холодно обратилась к жене Али, нарочито игнорируя тяжело дышащую Джет, — у тебя совершенно неадекватная сестра.       — Джой! — закричала Эр. — Это ничего не даст, успокойся, не ори, давай выйдем отсю…       — Это я неадекватная? — зарычала Джой; она смотрела прямо в невозмутимые льдины в глазах Али и думала, что с радостью задушила бы и ее тоже — в эту самую конченую секунду. — Ты тупая идиотка, ты не понимаешь, что ты поддерживаешь? Ты вообще, блядь, представляешь, что твой сын сделал? Ты представляешь, Али, кого ты выродила?!       От злости, дико кипящей в венах, нещадно стучало в висках. Зрение плыло. Чертова Али — только посмотрите на нее, как всегда, лицо непроницаемее, чем у памятника, грёбаный бантик на блузке, локоны как в журнале «Вог», — смотрела на Джой точно овца, без намека на здравый смысл. Пастельными тонами своей чопорной одежды она сливалась со стенами окружавшей их комнаты, и Джой казалось, что она вовсе не человек — больше похожа на предмет мебели.       Спальня была душной и маленькой; и эмоции Джой, походившие на проснувшийся вулкан, в нее не вмещались.       Али сделала к ней два шага. Джет стиснула зубы, когда ее лицо стало ближе; слишком соблазнительное расстояние для того, чтобы по этому кукольному лицу не треснуть.       — Не смей, — твердо сказала Али, — так говорить о нём.       — Не смей мне диктовать, что говорить, а что нет! — рывком подалась вперёд Джой. Если бы она могла, то уже выжгла бы в этой тупоголовой сквозную дырку. — Хочешь поддержать насильника и ублюдка, давай, вперёд! Только помни, что в следующий раз его кулак съездит по твоей тупой физиономии, и плевать он хотел, кто перед ним!       — А кто перед ним была, Джет? — повысила голос Али, но в лице ни капли не изменилась. — Какая-то там ватная Томпсон, которая ни черта не чувствует? Лиам сорвался, да, но только потому, что эта Томпсон совсем не думает, что льется из ее грязного рта, только поэтому! Терпение ни у кого не железное. На себя посмотри.       — «Какая-то там ватная Томпсон»? — зарычала Джет.       — Блядь, да! — Али ругнулась на веку Джой, наверное, впервые в жизни, но она почти не обратила на это внимания; на рёбрах играло презрительное «какая-то там ватная Томпсон» так болезненно и бесяче, что ее грозилось вот-вот разорвать на атомы. — Это всего лишь Эмили.       Всего лишь.       — Тогда это всего лишь Лиам! — гневно отразила Джой. — Какая же ты конченая, поверить не могу, у меня в голове не укладывается! «Всего лишь»! «Всего лишь»! — распалялась она.       Али как грёбаный энергетический вампир: стояла, не двигаясь, чуть склонив голову; казалось, ей приносило невъебенную радость то, что Джой была не в силах даже стоять на месте после этих уничижающих слов об Эмили.       Что ее разрывало, как при кораблекрушении.       Хотелось орать во всю глотку; она не делала этого только потому, что в ней ещё шевелились остатки здравого смысла.       — Джо, прошу тебя, выйдем! Джо! — повторяла Роуз.       — Я ее убью сейчас, — угрожающе пророкотала Джой, и это не звучало как просто угроза. Ей в самом деле казалось, что она убьет ее; схватит за крашенные локоны двумя руками и долбанет об пол столько раз, сколько потребуется, чтобы никогда в жизни ее больше не слышать.       — Твою мать, — чертыхнулась Роуз, стерев со лба ледяную испарину — она сделала это через плечо Джой, потому что отпускать ее явно боялась, — иди к выходу давай! — грозно проорала она.       Джой не пошла бы сама. Эр пришлось выталкивать ее из комнаты изо всех оставшихся сил, и когда это, наконец, получилось, Али вдогонку бросила:       — И эта блядская Томпсон стоит того, чтобы потерять семью, Джой?       Она явно имела в виду не тот факт, что Джой спала с Эмили — она просто не могла этого знать, — но у Джет по позвоночнику все равно прокатился искрящий импульс.       А затем, когда до нее дошло, что на самом деле имела в виду Али, Джой хлопнула дверью в комнату так громко, что она почти сорвалась с хрупких петель. Если не дверь, то голова Али. Или Лиама. Кого-нибудь из них, без вариантов; Джет схватилась за стеклянные поручни лестницы до боли в пальцах.       В висках пульсировало: тик-так.       Может, вместо мозгов у нее — динамит?       — Мам…       Джой вздрогнула от легкого прикосновения к плечу так, словно ей прострелили кость. Рядом с ней стояла Рене. С другой стороны, поджав губы, стояла Роуз.       Они обе знали, что когда Джой раздражена, лучше молчать; говорить с ней в таком состоянии было все равно что совать пальцы в активный щиток с предупреждением 110V.       Джой окинула дочь расфокусированным взглядом. Большие голубые глаза смотрели на нее с робким опасением, а поскольку ее дочь робкой назвал бы только умственно отстающий, то на Джет это подействовало как один из немногих факторов, способных ее отрезвить. Руки у нее мелко дрожали, сердце билось о ребра диким набатом; она коснулась предплечья дочери.       — Иди в машину, Рене, — так спокойно, как только могла в своем состоянии, сказала Джой. — Я скоро приду.       — Лиам правда… Ну, с Эми… — неуверенно начала бормотать Рене. — Вот это всё…       Она так и не закончила — просто молча опустила глаза. Рене слышала, что Джой кричала, слышала, что ей отвечала Али. Джой не рассказывала ей перед этим, что случилось; обещала, что расскажет позже, но в итоге так ничего и не успела сказать.       — Я собиралась объяснить, Рене, — вырвалось у Роуз. Она покачала головой, нервно морщась; она тоже не могла поверить в то, что случилось, и ее поведение действовало на пылающую Джой также, как замешательство дочери. Она бросила на сестру угрюмый взгляд. Эр сделала глубокий вдох. Выдох. Поправила завязки на своем худи с черепом. — Дело в том, что у Лиама, — старалась звучать спокойно она, — проблемы с гневом. Серьезные, принцесса. Очень. Он навредил Эмили, это правда. Мне жаль, что так случилось. Я сожалею. Мы, — снова глубокий вдох; меж темных бровей то и дело появлялась глубокая борозда, — будем его лечить. Я и Али. Мы обязательно его вылечим.       Вылечим. Ну, конечно.       То, что он ублюдок, невозможно вылечить. Джой подумала об этом с той самой бурлящей злостью, но прерывать сестру не стала. Рене и так слышала слишком много для своих шестнадцати лет. Джет стиснула ладонь дочери в своей, и Рене коротко ей улыбнулась.       — Если он не здоров и причинил Эми вред не специально, — медленно выговорила Рене, обратившись не к Роуз, а к Джой, — то почему ты так сильно злишься?       — Потому что… — порыв ответить на вопрос Рене не увенчался успехом.       Джой не знала, что ей ответить.       — Потому что твоя мама любит Эмили, — почти сразу вмешалась Роуз. — Ты же знаешь, они дружат всю жизнь. Ты бы тоже злилась, если бы кто-то обидел Лети. Я понимаю, — кивнула Эр. — Это просто эмоции. Иногда их трудно сдержать… особенно твоей маме.       Ах вот так.       — Точно также, как некоторым трудно сдержать свою тупость, — это был весьма прозрачный намёк на Али. Это получилось так злобно, что почти комично; и Рене, не сдержавшись, выпустила смешок. Джой повторила: — Иди в машину, дочь. Я скоро выйду.       Рене чувствовала грань. Она знала, когда стоило послушать и промолчать, а когда можно было без вреда для себя воткнуть пару иголок в нервную систему своей и без того неуравновешенной матери. Сегодня был как раз первый случай. Джой дождалась, пока позорно-короткое платье дочери исчезнет из поля зрения, прежде чем обернуться к сестре обратно.       Наверное, Джой всё-таки плохая сестра.       — Ты поняла, что должна сделать? — голос Джет даже для нее самой звучал замороженно. У нее едва двигались губы, потому что всплеск адреналина прошел, и теперь ей хотелось лишь одного: вернуться в клинику к Эмили и держать ее за руку до тех пор, пока она не откроет глаза. — Я не шутила, Роуз, — тихо сказала она; ни одна мышца в лице не дёрнулась, хотя сестра, казалось, вот-вот расплачется снова.       Джой должна была посочувствовать ей, как матери?       Она не могла. Вспоминала разбитое лицо Эмили, страшный ожог под ягодицей, след кулака на животе, ее отчужденное я-не-Эмилия — и не могла.       — Я знаю, Джой, — дрогнула Эр и отвернулась, чтобы смотреть не на Джо, а вниз, уперевшись ладонями о перила лестницы, на гостиную первого этажа. — Мы с Али отправим его лечиться.       Только сейчас Джой заметила, что на первом этаже включен единственный тусклый бра. Лампочка в нем истерически заморгала, как будто бы протестуя. В этом доме вряд ли когда-то было тише, чем сейчас; эта тишина была как угнетающие электроволны — давила на темечко, виски́ и уши.       Джой только единожды ощущала к сестре то, что не описанию не поддавалось, то, что выгрызало дыру в грудной клетке: это было тогда, когда они впервые созвонились после отъезда Роуз из родительского особняка. Между ними висела пауза, пропасть, обрыв с зубами; так легко было протянуть руку и коснуться друг друга, обнять, посочувствовать, сказать я тебя понимаю; но вместо этого они просто стояли рядом, и окружавшая их тишина поглощала каждую из них по дюймовой капле.       У Джой была Эмили. У Роуз был Лиам. О чем они должны были говорить?..       — Я поеду к Эмили, — отстранённо сказала Джет. Она спрятала руки в карманы своего по-вчерашнему мятого пиджака. Он пах духами Эмили; сладко-приторными, совсем не привычно-тяжелым «Диор» — кажется, это были «Ланком».       — Он сказал, у Эмили кто-то есть, — когда Джой уже обернулась в сторону лестницы, озвучила Роуз. Джой остановилась, но смотреть на сестру не собиралась. Джой уже уходила, и не имело значения, о чем ей собиралась сообщить Эр. Джет стиснула кулаки в карманах. — Это никак не оправдывает отвратительный поступок моего сына, но я хочу быть уверена, что вся эта грязь никак не связана с тобой… с остальной частью нашей семьи. Я привыкла тебе верить, ты же знаешь, что я доверяю тебе абсолютно всё, ты моя сестра, моя самая близкая подруга. Пожалуйста, Джо. Скажи мне, что у тебя с Эмили ничего нет.       — Потом поговорим, Эр, — скрипнула Джой в ответ. В голове было дьявольски пусто теперь; в груди словно перестало стучать. Соврать? Бессмысленно, она все равно узнает. Но и сказать прямо (да, черт возьми, я люблю Эмили, я сплю с ней четыре месяца, она плавит меня, как чертово олово, как свинец) было как-то странно. Так что она повторила ещё раз, решив, что этого в данный момент достаточно: — Потом.       Когда Джой, наконец, вернулась за руль излюбленной «БМВ», у нее в висках стучало две реплики; всего две жутких реплики, и она не слышала ни единой ноты из грохочущего плейлиста дочери.       — Это всего лишь Эмили, — фыркала Али.       — А это всего лишь Лиам, — без угрызений совести отвечала Джо.

***

      Джой нашла дом для Эмили сразу после того, как ей подлатали швы. Вообще-то она сказала, что может вернуться и в прежний, но Джет даже мысли об этом не допускала; скорее всего для Эмили это в самом деле не было проблемой, но для Джой — да. Она не хотела, чтобы ее любимая женщина возвращаясь туда, где ее едва не покалечил этот долбанутый сопляк, ее, Господи, муж, черти бы его драли. Джой все также трясло от злости, когда в голове внезапно выплывало имя племянника — и она тут же меняла его на гораздо более подходящие говнюку прозвища.       По правде говоря, она до сих пор не могла поверить в то, что это случилось.       Джой видела его вообще крошкой по видеосвязи с сестрой: он был маленьким, совсем как дочь Джой девятью годами позже, и лежал в люльке смиреннее, чем любой среднестатистический младенец.       Она помнила то самое первое видео, присланное Роуз прямо из копенгагенского роддома, как сейчас. Лиам (тогда ещё Лиам, а не долбанутый сопляк) суровым взглядом глазел вниз, а его двойняшка, Анна, орала как полоумная. В середине того видео Али взяла Анну на руки и попыталась всунуть ей в рот пустышку, а Лиам, словно что-то мог понять, удивлённо уставился на пустое место рядом с собой. Эр совсем по-ребячески хихикала над рожицами сына. Али шутливо сказала Анне, что ее второй маме тоже, наверное, пригодилась бы соска. Подумать только… Могла ли Джой подумать.? Нет, пожалуй, прелесть настоящего в этом и состояла: любоваться ребенком, даже на секунду не предполагая, что такой очаровательный мальчик вырастет и станет вести себя, как дерьмо.       Джой не жалела о своем ультиматуме Роуз ни единой секунды, даже когда сестра холодно написала ей сообщение «Лиам уже в клинике» и поставила в конце точку. Единственное, о чем можно было действительно пожалеть — это то, что этот малолетний ублюдок приходился Джет родственником, иначе давно бы уже по частям удобрял какой-нибудь грёбаный Комптон. Пассивно делал бы то, что по-настоящему заслужил. Джой по-прежнему не могла думать о случившемся с Эмили без эмоций, и они ни на йоту не стали кипеть в душе́ тише.       Прошло семнадцать дней.       Семнадцать дней с момента, когда Эмили кашляла кровью, пятнадцать — как виновника этого кошмара Роуз отправила в психиатрическую клинику, пятнадцать — как Роуз отправила ей последнее сообщение. Джой понимала, что сестра не виновата, но ничего не могла поделать с тем, что злилась на нее всего чуть меньше, чем на племянника, а уж ее жену с коротким именем на букву «А» Джет с радостью разорвала бы собственными зубами, и плевать, насколько пафосно это звучало, потому что она в самом деле горела желанием это сделать. Семья Джой, всегда крепкая и дружная (не считая вечной антипатии Джо и Али), сейчас шаталась, словно куколка на шарнирах. Как дом на краю обрыва.       Как-то, что вот-вот сломается.       Стабильным в ставшей шаткой реальности оставались всего три вещи: ее «БМВ», улыбка младшей дочери каждый день… и Эмили.       Э-ми-ли.       Они с Джой не встречались в новом доме Эмили, хотя могли бы — никто этого адреса не знал. Ни одна из них двоих не собиралась трепаться об этом; в жизни существовали вещи, о которых лучше молчать, и Джет ненавидела себя за этот вывод. Конечно, вина перед сестрой, дочерями и общественностью уже слегка притупилась, но рассудок-то оставался на месте… Она делала шаг в пропасть, творила черти что, возможно, даже рушила свою жизнь — каждый раз, когда ее руки касались Эмили, каждый раз, когда ее сердце замирало от океана в синих глазах. Всегда, когда Джой целовала ее, она теряла свою принципиальность и предавала то, во что всю жизнь свято верила: изменять жене все равно что лизать пол в общественном туалете, а врать сестре и дочери — просто свинский поступок.       Надо было рассказать им обо всем так давно, боже мой… Джой никогда не подозревала себя в трусости, но, видимо, вся жизнь ее проходила в иллюзорной тени смелости. Рассказывать Роуз обо всем прямо сейчас казалось уже невозможным — они и о повседневном теперь молчали, не то что о большем; Рене оставалась под впечатлением последние пятнадцать дней, и тревожить ее сильнее у Джой просто-напросто не хватало духа; с Рейной Джет тоже зашла в чертов тупик, и сейчас они почти что не разговаривали друг с другом, даже спали в разных комнатах — Рейна с Вайолет, а Джой, приезжая домой за полночь, засыпала в соседней спальне. Они все ещё завтракали все вместе, но не потому, что хотелось, а потому, что, если это изменится, у Рене появятся вопросы, на которые Джой должна будет отвечать. И малышка, Вайолет — она была по утрам рядом с Джой, такая сонная и растрёпанная… Эта капля времени с младшей дочкой чуть подбадривала ее материнский инстинкт; Джой иногда просила Рейну привезти их девочку в офис, по выходным брала Вайолет в кофейню за ее любимыми голубыми пончиками, но эти вылазки длились совсем недолго — Вайолет быстро уставала от мест скопления людей и начинала ныть и требовать «сисю». Джой едва знала, как с этим справиться.       Роль матери удавалась Рей лучше, чем Джо, и Джо эта мысль доставляла самую настоящую боль — щемящую и рваную, почти физическую. Она готова была вкрутить себе винт в висок, лишь бы не думать об этом дольше одной секунды.       Но она думала. Думала все равно, прямо в эту минуту: гипнотизировала семейную фотографию в своем Инстаграме, как будто бы пристальный взгляд мог изменить состав этой семьи; заменить Рейну на Эмили незаметно и безболезненно. Насколько эта мысль (учитывая, что Рей родила для Джой самое дорогое сокровище в ее жизни) была кощунственной? Джой с силой вдавила окурок в пепельницу. Она и не заметила, что поджала губы так сильно, что ненароком прокусила нижнюю до крови. Да, это все было неправильно. Всё. То, как она относилась к Рейне, было неправильно.       Но Джой ощущала к ней такое адское раздражение; и ни черта не могла с этим, зудящим и гадостным, сделать.       — Господи, — на выдохе прошептала Джет. Она запрокинула голову, и в гортани тут же пересохло, как в пустыне. Неприятно завибрировало меж ключицей.       Телефон лег на подоконник экраном вниз.       Жизнь — та ещё несправедливая сука, и Джой понятия не имела, как с этим справиться. Уже, наверное, слишком поздно; она затянула с шансом быть честной настолько, что утонула во лжи.       Там, в экране, жил образ привычной всем Джой Джет. Здесь и сейчас, пока за дверью ванной комнаты вода шумно лилась на обнаженную Эмили, Джой Джет была настоящей.       Она стояла, оперевшись на подоконник, в одной лишь длинной рубашке, и курила одну сигарету за другой. Сколько пачек «Джи Сэма» она скурила за эти дни? Скоро ее лёгкие в самом деле начнут гнить; и в итоге рассыпятся, как прах по ветру — только не где-нибудь в романтически-красивом пейзаже, а в гораздо более жутком месте — внутри нее. Она нервно засмеялась. Также, как лёгкие существовали в середине грудной клетки, среди костей-прутьев, Джой существовала в реальности.       Прутья. Длинные паучьи лапки.       Э-ми-ли.       Она словно услышала свое имя, эхом пронесшееся по слуху Джой; делённое на склады, остро-сладкое. Самое нежное имя в ее жизни. Джой выкручивало от нежности, как от спазмов, когда она повторяла это имя, когда смотрела на Эмили, когда касалась её; даже когда просто представляла ее улыбку или то, как она реагирует на что-то забавное или даже на что-то серьезное.       Э-ми-ли — три слога, пять букв, вкус безумной любви во рту; у Джой мгновенно мокли ресницы, стоило лишь подумать: я так люблю её.       — Я так люблю тебя, — вслух повторила Джой. Она не отрывала от Эмили взгляда ни на секунду. Эмили только вышла из душа, замотанная в полотенце, с очаровательно лохматым каре и влажным лицом. Приглушённый бра в номере ложился на чуть смуглую кожу желтоватым свечением, подсвечивал ее веснушки, как звёзды, и будто бы блюрил следы давно сведённых татуировок на двух руках.       Фиолетово-желтые синяки на шее. Красную полосу на скуле.       Эмили подошла к Джой вплотную, прижалась грудью к ее рёбрам, и Джет почувствовала, как ее пальцы расстегивают одну пуговицу… вторую…       Эмили расстёгивала их до тех пор, пока не осталось ни одной сцепленной; а затем сразу же нырнула ладонями под рубашку, обвила голую кожу талии, как обвивали бы побеги плюща, и уложила голову Джой на грудь. Мурашки побежали по коже крошечными колючками. Соски напряглись, отдавшись тянущим импульсом между ног. Мир вокруг замирал, тормозил, делался густым, как кисель; дышать становилось трудно.       Эмили легонько коснулась губами ее соска на правой груди, и Джой сначала задержала дыхание, а потом рвано выдохнула. Она заставила Эмили поднять голову — мягко погладила ее по скуле кончиками пальцев, очертив углы челюсти.       — У моей конфеты мур-рчательное настроение? — хихикнула Эмили.       — Да, — усмехнулась Джой; и где она только брала все эти словечки.? — Мурчательное, — подтвердила. — Ты моя любимая девочка. Моя. Эми. Я безумно люблю тебя… — тянула она, гипнотизируя танцующие отблески в синих глазах; она гладила ее щеки большими пальцами, а окружающий мир серел и шел шумом. — Ты не злишься на меня? Из-за того, что я до сих пор не…       — М-м-м, — неопределенно протянула Эмили и, уложив ладони на ее руки, поднялась на носочках выше. Она подалась вперёд, столкнув их губы друг с другом; волна желания пульсацией забилась в груди и животе, и из-за этого Джой вовсе не насторожило отсутствие ожидаемого ответа.       Злилась ли она, если больше ни разу не говорила о разводе? Злилась ли она, если прямо сейчас целовала Джой так, что она скорее бы выбрала задохнуться Эмили, чем оторваться от нее?..       — Пойдем проветримся, конфетка, — горячо прошептала ей в губы Томпсон, и, едва Джой успела понять, что происходит, втолкнула ее в открытую балконную дверь. Балкон в «Хилтоне» был совсем крошечным — чисто для того, чтобы дымить там, а не в спальне, — так что Джой сразу же упёрлась спиной в невысокий парапет из стекла.       — Эмили, — усилием вытолкнула из себя Джет, автоматически вцепившись в стекло пальцами, — не здесь, ты с ума сошла?       — Пятьдесят первый этаж, Джо, — с улыбкой напомнила Эмили; она снова прижалась к ней, и ее влажный рот опустился Джет прямо на грудь. Джет прикусила нижнюю. Перед глазами, как мираж, стояла Эмили, а ещё — туман; она хотела, хотела сказать слово «остановись», но сказать это любимой женщине, которая опускается перед тобой на колени, задача просто невыполнимая. — Никто не увидит.       — Боже, — выстонала Джой, и до побеления лунок в ногтях вцепилась в литой парапет. — Эмили…       — Да, да, — между поцелуями сквозь сетку белья повторяла Томпсон, — скажи ещё, конфета. Скажи ещё. Э-ми-ли, — повторила Томпсон, лукаво прищурившись.       Она поцеловала ее посередине, чуть-чуть правее… Широким движением языка погладила ее под бельем, слишком, слишком медленно.       Чертова Томпсон.       Джой боролась с зудом в запястье до последнего, но выдержка никогда не была ее сильной стороной; спустя минуту лицо уже пылало огнем, горело, обдуваемое теплым ветром, как будто рядом и правда вился костер. Она стиснула волосы Эмили цепкой хваткой и прижала к себе так близко, что клитор дернулся от давления ее языка. Настойчивый и быстрый, он двигался через тонкую ткань так, словно барьера и не было вовсе; у Джой подогнулись колени, когда ее внезапно — так глубоко, боже — заполнили пальцы Эмили.       — Эмили, — ее разорванный выдох венчал стены отеля сереющей дымкой, и мурашки бежали, бежали, бежали по всему ее телу долбаным табуном, — Эмили…       Горячая волна сладости судорогой пронзила низ ее живота. Джой никто бы не вручил награду за сдержанность.       Она устояла на ногах только потому, что ее сзади надёжно держал парапет. Свежий воздух мешался с совершенно сбитым, как грозовые тучи, в ее лёгких, и голова начала нещадно кружиться. Она опустила руку Эмили на щеку. Эмили стояла перед Джо на коленях; крепко сжимала ее ноги, и правой Джет ощущала, что она так пыталась ее удержать… Это почему-то повеселило, и вместе с утихающей пульсацией по телу прокатилась вибрация от тихого хохота. Она погладила Эмили по щеке, а затем, наплевав на все правила, просто сползла к ней на пол.       Пол, литой и стеклянный, был таким же прозрачным, как и парапет за ее спиной. В дневное время это стекло переливалось всеми цветами радуги. Ночью казалось, что оно темнеет вместе с небом над вечно бодрым Лос-Анджелесом. Город ангелов, мегаполис, он никогда не спал; но в эту ночь, в два часа — Джо столкнулась с Эмили лбом, чтобы улыбнуться в любимые губы, — ей казалось совсем не так.       На пятьдесят первом они были одни — единственные во всем мегаполисе, кто не спит. Влюбленные до безумия, парящие, застывшие в воздухе; окрылённые, огражденные, горящие.       Джет потеряла голову, принципы, быть может, отношения со своей сестрой, жила как на пороховой бочке, но она знала — чувствовала — что Эмили стоила каждой пережитой секунды.       Джой готова была поклясться, что никогда в жизни не чувствовала себя такой бесповоротно счастливой, как в тот самый момент, на пятьдесят первом — без мыслей о том, что есть, и без вопросов о том, что будет. Это всё не имело значения, пока ее рука сжимала влажные пальцы Эмили, а Эмили — сжимала её. Пока их губы сталкивались, снова и снова.       Планета замирала. Тектонические плиты шли трещинами.       Внутри Джой       бушевал       Атлантический.       И так прошло ещё целых три дня прежде, чем привычный мир Джой разрушился окончательно; ее ошибка была в том, что она забыла: Эмили всегда отвечает прямо.       А если не отвечает, значит, что-то идёт не так.

***

      — …А я ему говорю, значит: «Бэн, ты не уважаешь мои личные границы», — продекламировала Кейт или Келли из класса по биологии; она была жутко болтливой девчонкой, не затыкалась ни на секунду, точно, ни на одну секунду! Какая-то глупая блондинка с розовым бантиком. Рене оставалось только вздыхать — так уж получалось, что она непременно сталкивалась с Кейт-или-Келли каждый раз, когда подходила к своему шкафчику. — А он мне знаешь что говорит?! «Милая, ты утрируешь!». А я не утрирую, — топнула, — не утрирую!       Рене слушала эту дурочку в полуха, а она все болтала и болтала, не переставая. Джет покрепче затянула резинку на длинных волосах и сделала глубокий вдох. Следующим уроком — хорошо, что последним — по расписанию был лакросс с пацанами, и она уже предвкушала, как метнет мяч со всей дури прямо в ворота, представляя, что вместо мяча бросает голову Кейт-или-Келли. Хм, вот забавно будет! Интересно, значили ли ее фантазии, что она злодейка? Может, в прошлой жизни Рене была злобной, рогатой Малефисентой… Она улыбнулась вспыхнувшей мысли. Да уж, наверняка так и было.       А Кейт-или-Келли была тиной.       — Рене! — от знакомого голоска Лети — эталонно-девичьего, напоминающего пение милой птички — у Рене в груди загрохотало землетрясение. Она резко обернулась на звук, ненароком зацепив локтем болтливую блонди рядом. Обиженное мычание за спиной слилось с гулом наполненного школьного коридора «Литтлбика», а затем, стоило Лети подбежать к Рене ближе, окончательно погрязло в атмосфере подростковых дилемм.       По лицу запыхавшейся подруги Рене мгновенно поняла: что-то произошло. Лети нервно поправляла лямку своего белого сарафана, контрастами сидящего на смуглой коже; так что первой мыслью было кольнувшее имя ее новоиспечённого парня. Может, он обидел ее.?       Если да, Рене готова была сломать ему нос сию же минуту.       — Лети, — обеспокоенно выдохнула Джет, — что случилось?       Девочка-конфетка, девочка-кудряшка; всегда беззаботная и милая, сейчас она выглядела, как сбитая с толку птичка. Она дышала с трудом, так, словно ей давалось это сквозь тысячу игл на альвеолах; в огромных чайных глазах застыла соленая лужица.       Рене напряглась ещё сильнее. Она стиснула зубы, под щеками проступили явные желваки; в позвоночник словно вживили горящий прут.       Случилось что-то ужасное?       — Лети, — предостерегающе выдавила Рене. — Что такое? Это Винсент? Винсент что-то сделал? Скажи мне, — допытывалась она; Рене коснулась рук Лети и тут же почувствовала, как сильно они вспотели. — Лети…       — Эй-эй-эй! — а это был уже другой, но такой же знакомый для Рене голос — огрубевший с начала весны ещё больше. Рене удивлённо уставилась на то, как Джон бежал к ним двоим, опередив толпу малолеток из средней школы. Что они тут, интересно, забыли.? Джет казалось, она попала в какое-то сюрреалистичное слоу-мо. — Рене, Лети! Приветос, — остановившись рядом с ними, Джон откашлялся.       Он тоже вел себя как-то странно.       — А ты чего ещё не переоделся? — недоуменно спросила Рене. Джон обожал лакросс и сокер; он был капитаном школьной команды уже третий год, и Джет знала, что его рвение метать мяч было куда сильнее, чем температура под сто четыре или даже сломанное ребро. Так что же случилось сейчас? — Тренировка через десять минут, ты че, Джефферсон, амнезию поймал?       Джон поджал губы и взъерошил свои светлые волосы на макушке. Джон с Лети секундно переглянулись, и Рене смерила обоих убийственным взглядом; эти двое знали то, чего не знала она, или что вообще происходит?       — В чем дело? Вы, оба, — нахмурившись, зарычала Рене, — быстро рассказали мне всё.       — Ты не читала новости сегодня? — робко поинтересовалась Лети. — Ну… в Гугле. Там статьи разные ещё, ну, публикуют…       — Да, — как болван, поддакнул ей Джон.       — Вы ведёте себя, как идиоты, вы в курсе вообще? — поморщилась Джет и достала телефон.       Повторять ей два раза, даже если первый был выдавлен кое-как, вовсе не требовалось. Рене решительно нажала на значок Гугла внизу экрана, и, как только она коснулась иконки пальцем, мимо них пробежали те самые малявки из соседнего корпуса; три девки, походившие на мартышек из-за яркого макияжа, и два пацана в дурацких кофтах с логотипом, видимо, тачек своих родаков — четырьмя засранными колечками.       — О-о, это Джет, смотри, смотри, это Джет! Та, у которой мама трахает свою секретаршу!       — Чего, блядь? — широко распахнула глаза Рене.       Компания мелких выродков даже внимания на нее не обратила; но поток студентов в цветном коридоре притих — почти все разбежались по своим классам, — и Рене слышала, что несли эти маленькие уродцы дальше.       — Это не секретарша, ты что, дурак! — громко возмутилась девка с розовыми губами. — Это «программистка» называется, ты ж сам в айти хочешь. Ну и какое тебе айти после этого, а?       — Эй, не сравнивай, тупица! — также громко проворчал парень. — Где айти, а где — старые шлюхи.       — Это кто — шлюхи? — шокировано выпалила Рене, поочередно глядя то на умолкнувшую Лети, то на будто бы скорбящего Джефферсона. — Это они про мою маму говорят? Про мою маму?       — Рене, только спокойно, пожалуйста, не кричи, — попытался сгладить Джон. Он потянулся к ее телефону, чтобы не позволить Рене всунуться в статьи жёлтой прессы слишком резко, но тщетно. Она вырвала запястье из его хватки в тот же миг, и он не решился настаивать. — Рене?       — Может, это фотошоп, ты только не нервничай сильно! Надо сначала всё выяснить точно, ты же знаешь эту жёлтую прессу…       — Да, они в погоне за скандалом чего только не…       Голоса Джона и Лети становились всё тише. Пространство смазалось, точно как в фильме; Рене смотрела на фотографию из первой же статьи — первой из целого вороха одинаковых статей от разных изданий. На фотографии… там… мама целовала Эмили.?       В губы?       — Что за… — ошарашенно прошептала Рене. Заголовок пестрил грязной красочностью: «Глава «БМВ» без принципов, а ее замужняя айтишница — без одежды». — Что…       «Глава «БМВ» больше не скрывает отношения со своей программисткой».       «Королева автомобильного бизнеса с идеальной репутацией — с идеальной ли?»       «Что делает Эмили Томпсон на коленях перед Джой Джет?»       «Как долго глава концерна «БМВ» — как известно, открытая лесбиянка — изменяет своей жене?»       У Рене внутри всё сначала застыло, затем — похолодело, а после — начало нестерпимо жечь.              Сосредоточиться на словах поменьше, чем заголовки, не получалось, так что она просто листала фото; изображения мамы с Эмили висели там целой серией: вот мама опиралась локтями на парапет из стекла, а Эмили, поднявшись на носочках в одном полотенце, целовала ее вполне однозначно, на следующей — Эмили стояла перед ней на коленях, и из-за прозрачного ограждения балкона легко можно было заметить, как она касалась ее черного белья.       Рене укрыло ледяным потом. Первое, что она попыталась сделать — это убедить себя в том, что всё чушь.       Во вторую очередь она заметила свежие раны у Эми на лице. Это не могли быть старые фото. Это не могла быть ложь, иначе мама Джо засудила бы каждое издание до полного разорения каждого — а если издания этого не боялись, значит…       Мама действительно, в самом деле изменяла Рей? С Эми.       Рене медленно покачала головой. Школьный коридор превратился в густой туман.       — Рене, — звал ее Джон, но она едва его слышала. В ушах шумело.       Что, если Рей тоже видела эти новости?       Что, если она уже прочитала всё?       Беспокойство, прямо как за Лети пару минут назад, горячей водой окатило ее с головы до ног. Рей, наверное, плачет…       — Мне надо домой, — пробормотала она. — Я домой.       Рене сорвалась с места, не слыша предложений Джона с Лети ее проводить. Она бежала домой и хотела, чтобы всё увиденное оказалось неправдой; чтобы все эти фотографии исчезли из сети, и мама с Эми сказали ей, что всё это просто глупости. Выдумка. Ложь.       Разве такое вообще возможно?       Слезы потекли по ее лицу ненавистными ручьями. Рене не собиралась звонить водителю. Она бежала и бежала… Ей казалось, что, чем быстрее она будет бежать, тем сложнее увиденным фото будет догнать ее; но они, вне зависимости от скорости, все равно       ее       догоняли.

***

      Сегодняшнее совещание проходило не так, как обычно. Пожалуй, если бы на нем присутствовала Эмили, то заключила бы, что их сборище, наконец, расширило рамки серости и занудства: во главе стола вместо старшей Джет восседала младшая. Она сидела в кресле, лениво раскинув в стороны ноги и руки, а Джой стояла за ней, оперевшись локтями в верхушку спинки. В мире существовало всего три человека, которым Джо время от времени позволяла занимать свое место, и одна из этих людей сейчас активно сим позволением пользовалась.       Джой вкратце описывала сложившуюся в Шарлотте ситуацию — квалифицированных специалистов было найти труднее, чем она думала, — пока десять пар глаз то внимательно кивали, глядя на Джет-старшую, то умильно лыбились самой серьезной на свете Вайолет. Вайолет удовлетворённо грызла выстраданный голубой пончик; все ее внимание занимала крайне ответственная задача, которую мини-Джо сама же себе и поставила: очистить пончик от голубой глазури так, чтобы форма круга с дыркой посередине осталась целой. Ах да; ещё Вайолет иногда посылала недружелюбные взгляды маминым подчинённым.       Мирные переговоры с оттенком милости в виде маленькой девочки в большом кресле неожиданно прервал настойчивый стук в дверь. Джой прервалась и нахмурилась. Она не приветствовала ни перерывы, ни опоздания; ей важно было сосредоточиться на одном и довести мысль до конца, а не распыляться на всё и сразу. Вайолет выпустила счастливый смешок, взглянув на Джой снизу вверх. Джет улыбнулась дочке в ответ и взъерошила ее светленькие кудряшки.       — Входите, — громко объявила она. И почему было не оповестить ее о визите через селектор.? Директора отделов дисциплинированно замолчали, ожидая, пока их переговорную разбавит ещё кто-нибудь очень важный; видимо, вопрос не требовал отлагательств, раз Джой решились выдернуть из святейшей комнаты в «БМВ» посреди совещания. — Входите! — повторила Джой уже громче.       Это был Кевин.       Сначала в двери показалась только его голова — крашенные кудри, как в двадцать пять, когда он только пришел устраиваться секретарем, — и совсем тонкая оправа больших очков. Джой вопросительно вскинула брови, и тогда Кевину пришлось выровняться по всем правилам пиетета, войти в помещение и кивнуть директорам с вежливой улыбкой.       Ее секретарь никогда не умел убедительно делать вид, что всё в порядке. Так уж сложилось, что на эмоциональную Джо всю жизнь работал не менее эмоциональный Кевин. То, что он в ужасе, читалось по дрожи в темных пальцах, сжимающих пуговицы на пиджаке, по расширенным зрачкам и дыханию, сбитому настолько, что Кевин будто бы весь день бежал кросс. Джой спокойно наблюдала за тем, как он, силясь держать дрожь под контролем, преодолевал дистанцию от двери до нее; никаких мурашек или дикого стука в груди, как от кошмарного сна, не возникло сразу, она даже не беспокоилась.       Работа редко выводила ее из состояния стабильной уверенности, а Кевин обожал делать трагедии из малозначащих мелочей.       Проектор за ее спиной с тихим щелчком перешёл в спящий режим.       — Вай хочет на у-учки, — разорвала тишину замершего кабинета Вайолет. Она водрузила несчастный пончик на стол и протянула липкие ладошки к подоспевшему к основанию стола Кевину. Он, как в фрустрации, как по гипнозом, рассеянно посмотрел на Вай, а затем встрепенулся и смешно вытащил из кармана своего фиолетового пиджака салфетки.       — Сейчас, мисс Джет, одну минутку, — пробормотал Кевин. Джой улыбнулась уголком губ, когда он присел перед Вайолет на корточки и начал скрупулёзно вытирать ее сладко-голубые ладошки. Ее дочь вообще мало кому позволяла к себе подходить; Кевин входил в круг доверенных Вайолет лиц, как семья. — Вкусный был пончик?       — Вкусный, — серьезно ответила Вайолет, — но Вай нае-ась. А ты ю-юбишь Вай? — непосредственно уточнила она.       — Конечно, я очень люблю Вай, — закивал Кевин.       — Здесь все любят Вай, маленькая принцесса, — не удержалась директорка финансового отдела — миссис Брикли — и, восторженная, послала малышке широкую улыбку. Все остальные тоже подхватили это какими-то милыми фразочками, однако Вайолет это не впечатлило. Она не обратила на них никакого внимания, так, словно здесь никого больше не было, и позволила Кевину поднять ее на руки. Она повелительно уложила чистую теперь руку на кудрявый затылок секретаря.       Джой вытерла маленькую голубую точку у дочери в уголке губ.       — Миссис Джет, — прошептал Кевин, намеком кивнув в сторону сидящих за длинным столом сотрудников, — я не могу вам вслух сказать, здесь.       — Почему? О чем? — нахмурилась Джой. — Если это снова Шарлотт, то говори, мы как раз разбираем этот вопрос.       — Это не Шарлотт. — Он туго сглотнул, а затем наклонился к лицу Джой ближе. Они были одного роста. Кевин говорил так тихо, что Джет пришлось напрячь слух, чтобы услышать то, чего она лучше бы никогда в жизни не слышала: — Это касается вас и Эмили. Кто-то сфотографировал вас… в «Хилтоне». На балконе.       Джой оцепенела.       — Что?       — Да. — Кевин поджал губы. — Мне только что звонили из «Пипл» и «Вэнити Фэйр» и до сих пор звонят… Они хотят интервью.       — Фото, — одними губами выговорила Джет; перед глазами помутнело в один миг; пронеслось: «Хилтон», Эмили в одном полотенце, поцелуй на балконе, Эмили на коленях, ее сбитое конфета-давай-проветримся, — где фото?       Наполненные сожалением глаза Кевина ответили на ее вопрос ещё до того, как он сказал это. Джой стиснула спинку кресла.       По переговорной прокатился неразборчивый шепот; он был как стая каркающих ворон у Джет в голове.       — Везде, — ответил он.       — Везде! — жизнерадостно воскликнула Вайолет. — Везде, везде, везде!