Провода

      Эмили это бесило. Это — то, что миссис Конфета, вещающая прямо сейчас о провальных маркетинговых стратегиях, — до сих пор была «миссис». Джо сидела во главе стола в просторной переговорной, там, где, кроме биг босса, находилось ещё шесть человек, и колечко на ее пальчике переливалось ослепляющей яркостью. Грани голубого бриллианта плясали по стенам солнечными зайчиками, когда Джой жестикулировала. Она никогда не делала этого явно, о нет; от нее фонило исключительной элегантностью, от ее пиджака — сдержанностью, а от профессионального умения командовать, текущего в жилах Джет вместе с кровью, пахло недосягаемостью. Знал ли хоть кто-нибудь в этом здании, какой податливой и послушной может быть их грозная миссис Джет? Какой она может быть, если хорошенечко постараться…       Хоть кто-нибудь, кроме Эмили?       О, разумеется: нет.       Эмили угрюмо разглядывала собственное кольцо. Она полулежала на спинке кресла и упиралась коленом о ребро стола; эта поза Джо обычно бесила, но сегодня, да и в последнее время (уже полтора месяца?), она всё чаще играла с окружением в притворяшки. Раньше она бы обязательно приказала Эмили поставить ноги на пол, вести себя так, как подобает в офисе, заметила бы, что огромная толстовка с рисованной вульвой посередине — опять не дресс-код. Джо непременно бесилась бы, потому что такова ее суть. Сладенькая конфетка, вкусный малиновый кексик, эмоции — ее начинка, и она была переполнена ими так, что все вокруг могли по одним лишь глазам понять, что внутри. В офисе часто шептались, прячась по комнатам отдыха и туалетам, что Джой как-то размякла будто; погасла неожиданно, перестала беситься, срываться и смотреть на Эмили как на врага народа, чем упорно занималась два месяца перед этим.       Как-то всё слишком резко, морщилась старая карга миссис Блэкфорт, это же совсем не логично.       А вдруг, попискивала глупышка Бэтти, у миссис Джет какие-то серьезные психические проблемы?       Эмили едва сдерживала рвущиеся наружу шутки, да и то — не все. Если бы не обещание Джо, ирония бы уже давным-давно лилась изо рта Томпсон как животворящая вода, но приходилось держать колкости при себе. На сам факт обещания Эмили было плевать, конечно, но иначе ведь Джо расстроится — а действовать кардинальнее намекающих офисных шуточек было пока что рано… Да, наверное, ещё рано. Эмили, как в трансе, перевела взгляд на руки Джет. Она изящно держала руки на белоснежном столе, прямо перед собой, и смотрела на заику Брикли внимательнее, чем его речи того заслуживали. Томпсон не слушала. И не слышала. И даже не планировала уделять дурацким отчётам внимания.       Последнее время шар у нее в груди раздувался всё яростней. Эмили чувствовала реальность так странно, словно она сама и была этим шариком внутри грудной клетки — и прямо над ней высились пальцы, сжимающие иголку.       В этот момент телефон на столе звякнул уведомлением. Эмили закатила глаза и потянулась к телефону только для того, чтобы убедиться в своей уверенности: ей снова написал Лиам. Маленький хорошенький котик тоже двинулся головой; стал так часто показывать зубки, что Эмили теперь каждый день задумывалась о правильности своего выбора. Оставаться с Лиамом до тех пор, пока Джо не выродит чертово «Рейна, я с тобой развожусь», или просто развестись первой ко всем чертям? Она тяжело вздохнула, глядя в экран. Сообщение от без-пяти-минут-бывшего начало множиться, когда Эмили открыла чат с ним.       Deadhead 👽, [4:31]:       ты когда дома будешь?       или ты опять куда-то пойдешь?       я сегодня улетаю в НЙ       Эмили       за тобой приехать?       отвечай мне       Эмили закатила глаза и с шумом, который тут же поглотили активные голоса коллег, опустила телефон вниз экраном. И зачем она выходила замуж?..       Тогда всё было как-то не так.       Всего несколько месяцев назад Лиам не вел себя, как обиженная двухлетка, был хорошим, послушным мальчиком, а теперь растерял всю необходимую для совместной жизни стабильность. Люди, которых принято называть нормальными, были такими непостоянными — давали обещания, которых не могли выполнить, рассыпа́лись в дурацких «люблю» без фундамента, а потом вели себя так, словно никогда такого не говорили; на полном серьезе, как Лиам и Джо, считали секс проявлением любви — а потом, как Лиам сейчас, пытались этим манипулировать. Эмили видела всех так четко, словно у нее в глазах в самом деле мигал рентген-аппарат, но в контроле якобы-нормальных людей это умение помогало всё меньше. Не тогда, когда из простых вещей — развода, правды и уверенности — Джо пыталась химичить сложные.       Какого черта, с каких пор открыть рот и признать очевидное — сложно? Лиам узнает, Роуз узнает. Рейна, Рене, Вайолет и ещё полмира, который знал Джо как картинку в журнале, узнает тоже.       Эмили стиснула карандаш в руке так, что древесина, защищавшая стержень, издала жалобный треск. Одновременно с этим ее телефон в очередной раз завибрировал, но единственное желание, которое посещало ее при виде идиотского допроса — это заставить телефон треснуть также, как карандаш.       О богиня; не было в мире ничего ужаснее, чем просто стоять на месте. Под тобой бочка с горючим, блядь, а ты мнешься: слезать с нее или нет? Бочка под Эмили уже начала шевелиться, а Джой сидела на своей — и не позволяла встать Эмили. Это доводило почти до скрипа зубов, и контролировать бушующее внутри торнадо ей с каждым днём этой гребаной тянучки удавалось всё хуже.       Даже сидеть здесь, среди формально-деловитого цирка — сидеть так, как вздумается, хоть ноги на стол закинь, без единого замечания со стороны Джо, — было сегодня невыносимо. Интересно, ее дикая вина чёрт пойми перед кем теперь будет распространяться на все выходки Эмили? Без исключения?       — …как показал анализ статистических данных за…       Эмили многозначительно, громко закашлялась. Семь голов тут же заинтересованно обернулись к ней, а Брикли со своими статистическими данными — замолчал. Джой слегка наклонила голову.       — Что ты хочешь добавить, Эмили? — спокойно спросила она.       Женщина, сосредоточенная на работе. Как с полотен — представить только, в чем, кроме работы, заключалась ее жизнь ещё: во враньё жене, сестре, дочери и всем вокруг. Джо, которая всегда презирала ложь, теперь в ней тонула.       Эмили хотелось протянуть руку, схватить ее за ворот ее чудного голубого пиджака и резко вытащить.       А потом опустить Конфету в холодную воду, чтобы очнулась.       — Добавить? — Эмили вскинула брови с нарочитым удивлением. — Ну, девочки и мальчики, статистика в «Камсол» — это враки. Обсудите результаты в «Матлаб» или в «Стата», они точнее.       — М, ладно. — Джой неопределенно поджала губы и сложила на груди свои красивые руки с бриллиантовым колечком на безымянном. — Мы дойдем до этого. Хочешь сказать что-то ещё?       — Сказать? О нет, — съерничала Эмили. — Сказать ничего не хочу, я хочу, чтобы ты села мне на лицо.       Никто особо не удивился. Где-то между коллегами Эмили уловила обречённый вздох и призыв Господа («боже, помоги!»), но единственная цель, на которую она смотрела внимательно, сидела во главе стола. Джой лишилась дара речи; вдохнула и задохнулась, а затем резко выпрямилась, захлопнув цветную папку в своих ладонях. Эмили нахально усмехнулась. Нервы до добра не доводят?       — Эмилия, — вспыхнула Джой; каждая буква имени с трудом просочилась между крепко стиснутыми зубами. Джо попыталась скрыть дрожь в собственном голосе и, может, другие ее не уловили, но Эмили слишком хорошо знала, какой бывала Джой Джет, когда захлёбывалась своими эмоциями. — Я сделаю вид, что не слышала этого, повторю вопрос, и ты ответишь нормально.       — Скажи ещё пафоснее. Э-ми-и-ли-я, — с наслаждением протянула Томпсон. — Ну, давай. Эми-илия.       Яркие голубые глаза вперились в нее с такой тяжестью, что Эмили должна была ощутить бетонную плиту на своей груди, но — какая жалость — не ощутила. Тогда ответила ей не Конфета, а какого-то черта открыла свой рот Мюриэл. Она сидела третьей от Джо; Мюриел — аналитикиня из отдела продаж, нудная, грузная, сильно напоминающая Эмили бульдога из-за своих свисающих к плечам щек.       — Ты такая озабоченная, Эмили, — покачала головой — Скажи своему мужу, чтобы тобой занялся.       — О, конечно, Мюриел, так и скажу. Сразу после того, как ты подойдёшь к зеркалу и отрежешь себе язык маникюрными ножницами, чтобы не болтал, когда не спрашивают, — очаровательно улыбнулась ей Эмили.       Не успела Мюриел возмутиться — как всегда, громко и показательно, — как изящная ладошка Джет с громким хлопком шлёпнулась о столешницу. Не надо было быть эмпатом, чтобы догадаться, что Джо нервничает: она прожигала Эмили тяжёлым, как кувалда, взглядом, грудь под белоснежной рубашкой вздымалась так, словно ее поднимали и опускали тяжёлой рукой. Судя по всему, сладенькая конфетка боялась осуждения сильнее, чем Эмили могла предположить изначально. Всё же Эмили сложно было понять ее; Томпсон ничего не боялась.       Стоять на месте, пока тебя распиливает надвое чувство вины — разве это не в сто раз хуже, чем если бы тебя резанули всего один раз?       — Эмилия, — натужно выдавила Джо в совершенной тишине кабинета, — выйди.       — Ну вот, — с театральной грустью протянула Эмили и поднялась. Она выкатила нижнюю, скорчив самую печальную рожицу на планете; наверное, даже эмодзи в социальных сетях проиграли бы на фоне ее тоски. — В этот раз мое имя вылетело из твоего ротика ещё резче, а я ведь так старалась научить тебя тянуть гласные… — Джой в немой ярости вперилась в нее не взглядом, а самым настоящим мечом: это кристальное лезвие могло бы проткнуть Эмили в тот же миг, подари боженька ему хоть каплю материальности. Томпсон очаровательно улыбнулась. — Ну, я пошла? — мурлыкнула она. — Моя сладенькая конфетка.       Торжественная улыбка на губах Эмили погасла сразу, как только ее глаза встретились с литыми стеклами за дверью переговорной. Она не сразу поймала себя на том, что стоит в злостном ступоре слишком долго; ее руки сжимали дверную ручку до боли в пальцах. Волна едкой, как кислота, злости, жглась в середине ее груди. Может, все же изжога?       Но когда в голове снова возник образ Джо, Эмили ощутила во рту фантомно-горькое послевкусие. Она скривилась.       — Что же ты такая тормознутая у меня, конфета, — едва слышно проговорила Эмили.       Стрелки на ее наручных часах — электронных, с белым ремешком и радужным циферблатом, — показывали половину пятого вечера. Возвращаться домой Эмили не хотелось. Она сердито заскрипела зубами.

***

      Остаток времени, тянущегося бесконечно долго, Джой еле высидела. Она с трудом удержала себя от импульса вылететь из переговорной, как ужаленная, са́мой первой; возглавляющая совещание оставалась сидеть в кабинете до тех пор, пока на столом не станет пусто и последний сотрудник не захлопнет за собой дверь — этому нерушимому правилу научил ее отец, и Джой невольно подчинялась ему до сих пор.       В груди ее била нервная дрожь, мелкая, как капли дождя, а где-то между ребер, задевая желудок, вертелась зияющая воронка. К горлу подступала необъяснимая тошнота, когда Джой вспоминала выходку Эмили; этот ее цирк смотрелся просто отвратительно, так дёшево и грязно, что Джет до сих пор было стыдно. Вдруг кто-то из ее директоров заподозрил то, что не должен был? Хоть Эмили по-прежнему была Эмили, хоть она и не менялась ни с замужеством, ни в отношениях с Джой, подобные выпады она обычно никогда не устраивала просто так; Эмили никогда не злилась просто так.       Так что же случилось сегодня?       Джой старалась лишний раз ничего у нее не спрашивать, когда, кроме них двоих, в кабинете был кто-то ещё, чтобы не провоцировать в Эмили ее моментами вспыхивающее остроумие — и сегодня, в переговорной, делала то же самое. Но Томпсон будто бы иглой под столом укололи.       И Джой, Джой тоже.       Она туго сглотнула скопившуюся во рту слюну, стоя у двери в переговорную — там же, где недавно точно также стояла Томпсон. Джой застёгивала пиджак и чувствовала дикую жажду, а ещё — как потребность срочно поговорить с Эмили исколола ей каждую альвеолу. Почему она злилась? Неужели снова из-за того, что Джой не поговорила с родными? Но черт, она ведь должна понять… Всё было так сложно, запутано, тяжело; у Рейны скоро день рождения, у Роуз с Али — годовщина, а у Рене спектакль в «Литтлбике», на котором должна присутствовать вся семья. Как они смогут оставаться семьёй после того, что Джой скажет?.. Всё, что уже запланировано, будет испорчено. Нужно было хотя бы пережить все эти чёртовы праздники и потом уже… Джой покачала головой. Мимо нее сновали директора и сотрудники, пока она, чуть прихрамывая, возвращалась в свой кабинет. Устойчивые каблуки лоферов казались сейчас слишком тяжёлыми, точно такими же, как история с Эмили, камнем лежащая на ее груди.       Вечерний свет мягко рассеивался сквозь окна на двадцать пятом, ложился на светлый мрамор, как липовый фотошопный блик. Она застыла, заторможенная, прямо после двух шагов из прозрачного лифта, и втупилась глазами в солнечную иллюзию. Джой по-прежнему мутило. Гадкое ощущение того, что она с каждым днём всё ближе ко дну, сидело в каждом ее органе уже слишком глубоко, чтобы она могла безболезненно от него избавиться. Она вздрогнула, когда кудрявая голова Кевина внезапно показалась из-за стойки секретаря. Он поднялся на ноги; Кевин раскладывал цветные папки по полкам со своей стороны, не замечая ничего вокруг. Офис почти терял звук, когда медленно пустел вечером, но Кевин никогда не терял своей педантичности.       — Кевин, — окликнула его Джой. Он вздрогнул от неожиданности; всегда напрягался, когда видел ее, и неважно, что работал на нее дольше чем кто угодно другой. Она повелительно уложила ладонь на стол. Пальцы сами собой начали едва слышно барабанить по мрамору.       — Да, миссис Джет? — отчеканил Кевин. Он мгновенно выровнялся и поправил маленькие очки.       — Позови ко мне Эмили, — попросила она, и ей казалось, что прозвучало это не как всегда; ей казалось, что все вокруг уже давно обо всем догадались, а она, как идиотка, все ещё пыталась скрывать очевидное. Но тем не менее, скорее автоматически, чем осознанно, добавила: — Мне нужно кое-что узнать у нее, скажи, что это насчёт аналитики в ОП. Она же ещё не уехала?       — Думаю, точно нет, — он кивнул. — Она заходила, когда у вас было совещание. — Сердце Джой пропустило удар. Черт. Она же выгнала Эмили с совещания. Выгнала Эмили. — Сказала, что если будет вам нужна, то она в комнате отдыха в айти. Я схожу за ней.       В словах Кевина не прослеживалось ничего странного: ни подозрений, ни настороженности; вряд ли, даже если он что-то и замечал, Кевин стал бы болтать, а вот другие… Может… Джой остановила Кевина на полпути к лифту. Он обернулся без вопросов, вскинув брови в немой готовности выполнить что угодно и прямо сейчас — всё так же, как и всегда.       — Да, что-то ещё? Принести вам кофе? Виски я вам привез утром, бар полон, — отчитался он.       — Нет, я просто хотела… — задумчиво протянула Джой; оценивать рентабельность того, о чем она собиралась спросить своего секретаря, было бессмысленно, но она все равно пыталась. Ее пальцы автономно стиснули подкладку в карманах пиджака; шелк впечатался в кожу вспышкой, словно от зажигалки. — Скажи, ты ничего не слышал, в офисе что-то говорят о… — она облизала губы. — Обо мне и об Эмили?       Эмили сказала бы, что у Джой фобия на слово «нас».       Кевин замер. Он отвёл глаза, притворившись, что закат его интересует больше, чем офис, и пробормотал:       — Нет. Ничего. — Он постоял молча ещё какое-то время; Кевин выглядел таким сконфуженным и хмурым, что Джой не решилась его прерывать. Его реакция была более чем красноречива и не лишилась бы своей очевидности, даже если бы Кевин после «ничего» не сказал ни единого слова. Камень у Джой в груди медленно, словно кто-то специально добавлял ему веса, стал ещё тяжелее. Она едва удержала взгляд открытым, когда Кевин робко посмотрел на нее. — Все просто считают, что у вас с женой какие-то проблемы, и это никак не связано с Эмили. К Эмили давно привыкли. Правда, миссис Джет, никто не догадывается.       Джой нервно усмехнулась. На глаза навернулись слёзы так быстро, что она не успела это проконтролировать; пришлось быстро смахнуть с ресниц влагу, снова притвориться, что всё нормально и нисколько её не трогает. Кевин без слов поджал губы.       — Осуждаешь меня? — зачем-то задала вопрос Джой. Она понятия не имела, зачем спросила это; быть может, ей просто хотелось убедиться в том, что те, кто знают и ее, и Эмили, действительно никогда не поймут такой выбор. В глазах общества Джой будет законченной идиоткой, которая повелась на ветреную психопатку; слабой на передок женщиной в кризисе; сбрендившей к чертям любительнице адюльтера и острых ощущений — ведь какой адекватный человек бросит порядочную жену ради чокнутой любовницы, которую перетрахала половина земного шара?       Но всё это было вершиной айсберга. Больше всего Джой пугало то, кем она будет в глазах семьи.       Подлой беспринципной предательницей.       Р-а-з-о-ч-а-р-о-в-а-н-и-е-м.       Джой перехватывало дыхание от одной только мысли, и она переставала ощущать правую половину тела также, как после аварии перестала чувствовать левую. Она не была уверена, что сможет выстоять в такой роли; вся её сила заключалась в семье и в их вере, в том, что ее поддерживала Эр и любили дети — если этого у Джой не станет, что от нее останется? И захочет ли она тогда того, чего так сильно хочет сейчас?       Она стиснула в пальцах шелк.       — Нет, — подумав, тихо ответил Кевин. — Не осуждаю. — Джой напряжённо смотрела на секретаря, вела взгляд по идеально отпаренному смокингу… Она немногое знала о его личной жизни после того, как Кевин развелся с Брэдом, но сейчас вдруг подумала о том, что, наверное, не осуждать может только тот, кто пережил нечто подобное, кто поймет: дело не в остроте и не в сексе, а лишь в том, что Джой слишком сильно любила Эмили. — Если вас интересует мое мнение, то я вижу, что вы её любите, и всегда видел, и я знаю, что рано или поздно вы устанете скрываться, но только вот, — он сделал глубокий вдох, а спустя несколько длинных секунд уже сказал то, от чего Джет захотелось заткнуть себе уши, несмотря на совсем мягкий тон — так говорила Роуз, тогда, в «Риксоне». — Я не верю, что Эмили это нужно так же, как вам. Простите.       — Кевин…       — Я ни с кем вас не обсуждаю, миссис Джет, — серьезно ответил он раньше, чем она успела выдавить из себя вопрос. — Это ваш секрет, а не мой. Я позову Эмили.

***

      Когда Джой исполнилось восемнадцать, она поступила в Йельский университет на факультет глобалистики и международных отношений — по настоянию отца, и за три дня до начала занятий переехала в скучнейший нью-хейвенский лофт. Там были низкие потолки, стены из черного кирпича; в квартире были огромные окна, деленные на квадраты, но солнце в них никогда не заглядывало. Джой помнила, как папины прихвостни затащили два чемодана ее вещей в гардеробную, спросили, нужно ли ей что-то ещё, и когда Джой ответила, что ничего, просто молча ушли. Отец в тот день так и не позвонил. Ему наверняка доложили, что дочь добралась в целости, и он посчитал, что узнавать это из первых уст совершенно необязательно. Роуз не брала трубку весь день. Подруг у Джо не было — может быть, только те, кому не хотелось звонить. Джой оказалсь в полном одиночестве, остро бьющим поддых, в чужом городе, в темных апартаментах. В том лофте, казалось, стоял аномальный холод, и все шесть лет, что Джой провела в нем, она чувствовала, как одиночество превращается в змей и обвивает каждую ее кость. Ей часто снилось, как из этих змей проглядывают куски стекла.       В восемнадцать — так рано, о боже, — Джой впервые обратилась к дурной привычке, ещё хуже, чем баловство сигаретным дымом: она просидела на диване весь вечер с бутылкой убойного скотча. Она даже не наполняла рокс; хлестала прямо так, из горла, как будто бы делала это с завидной стабильностью, как минимум раз в неделю. Джой сначала долго думала о том, почему ее жизнь такая дерьмовая и беспросветная, затем — почему она никому не нужна, а после, в завершение, как эпичный финал: что она — девушка, способная поступить в Йель без помощи отца, непокорная никому, кроме этого самого отца, — делает в этом городе?       Почему она оказалась там, где никогда не хотела быть? Почему бы ей, юной и перспективной Джой, не лишённой мозгов и характера, не плюнуть на чертов Нью-Хейвен? Почему бы ей не отправить документы в университет попроще, не поставить отца перед фактом, не стать архитекторкой, как хотела она сама?       В тот вечер, когда она впервые так напилась, Джой было восемнадцать и рядом с ней не было никого. Джой пила и рыдала, и думала, что находится совсем не там, где ей хочется. Что если она не послушает себя прямо сейчас и не пошлет отца куда подальше, так будет продолжаться всю жизнь.       Так и вышло.       В этот вечер Джой уже сорок девять. У нее в руках был выкупленный отцом концерн, развитый ею от миллионов до миллиардов, от тринадцати процентов автомобилей в Штатах до шестидесяти трёх. Она всю жизнь генеральная директорка «БМВ», она мама двоих дочерей, она жена, сестра и тетя.       И во всем этом ворохе, во всем, что она любила, все равно было то, чего Джой не хотела: возвращаться домой и видеть там женщину, к которой Джет ничего больше не чувствовала.       От всего этого вороха Джой по-прежнему пряталась за убойным скотчем и виски, и впускала дым «Джи Сэма» в грудную клетку. На этот раз она точно знала, что сестра обязательно возьмёт трубку и, может, даже приедет, но Джой не знала, получится ли у нее самой рассказать о том, что выкручивало ее изнутри, как половую тряпку, смоченную в едком растворе. Казалось, с Эмили всё уже зашло так далеко… это не просто сказать: «Я поняла, что люблю Эмили, и ничего не могу с этим сделать, я хочу развестись с Рейной». Нужно будет объяснять Роуз, почему Джой врала. Нужно будет рассказать, что она спала с Эмили уже второй месяц, а потом как ни в чем ни бывало здоровалась с Лиамом и возвращалась в кровать к Рейне.       Джет медленно выпустила изо рта струйку дыма. Она запрокинула голову на спинку кресла и сжимала пальцами ребро под рубашкой так сильно, чтобы чувствовать себя дискомфортно; чтобы причинить себе боль, которая, как и алкоголь с сигаретами, помогала держать голову на плаву. Ресницы совершенно точно были мокрыми, тушь — размазанной, но Джой не хотела плакать. Сейчас сюда придет Эмили, и она снова скажет, что Джой опять просто жалеет себя — и это будет очередной правдой, разрушающей все ее успокаивающие иллюзии.       Едва она вдавила окурок в пепельницу, как дверь в кабинет распахнулась, как всегда, широко и резко. Эмили села в кресло напротив Джой, а не залезла на ее колени; она словно специально удержала эту дистанцию, и это больно кольнуло где-то в середине груди. Пальцы, сжимавшие окурок «Джи Сэма», безвольно разжались. Джой заглядывала в безэмоциональное лицо Эмили провинившимся щенком, и чувствовала себя точно не лучше.       — Ну и вонь же тут от твоих сигарет, конфета, — задумчиво, куда-то в пустоту произнесла Томпсон. Джет видела, как шевелились ее потресканные губы со съеденной помадой, но с трудом могла связать эти губы и то, что она говорила. Порыв накрыть ладонь Эмили своей на этом столе, признаться в любви тысячу раз и забыть, что ждало их в реальности, захватил ее солнечное сплетение, но Джой заставила себя промолчать. От Эмили фонило обидой, и в ее случае затыкать гнев словом «люблю» не было никакого смысла — она не Рейна, и она оттолкнет Джой так больно, что Джо забудет не только слово «люблю»; она забудет, что такое «дышать».       — Эмили, насчёт того, что случилось в переговорной… — натянуто начала Джет, но Эмили ее перебила. Она повернулась к ней лицом полностью и заняла руками больше половины стола.       — Итак, — объявила Томпсон, — меня не волнует то, что ты выгнала меня из переговорной. — Джой удивлённо вскинула брови. Не волнует?.. — Не заморачивайся, конфетка. Сейчас я собираюсь сказать тебе всего две вещи, и ты должна очень внимательно их послушать, потому что я не шучу.       — И, — Джой с трудом сглотнула, — и что же это за две вещи?       Эмили откинулась на спинку кресла и согнула в локте правую руку. Она стащила кольцо с безымянного, стиснула его между указательным и большим; Эмили посмотрела на Джой через отверстие в нем, как будто бы пялилась в одноглазый бинокль. Золотой «Хидден-Холл» ловил блики настенных бра, и если бы это был солнечный свет, то он непременно пускал бы зайчиков по ее лицу. Джет нахмурилась. Что за цирк снова?       — Я развожусь с мистером Котиком, — непринужденно, легко, словно они болтали о пустяках, прощебетала Томпсон. У Джой почти отвалилась челюсть; она замерла с открытым ртом, и ни единой мысли на ум не шло. — Через четыре дня он вернётся со своего тура в Нью-Йорке, и я сразу же его обрадую.       — О, — вытолкнула Джой, растерянно заморгав. — Думаю, он не обрадуется…       — Мне плевать, — ответила Эмили. Она небрежно бросила кольцо на стол вместо того, чтобы вернуть его на руку. — Второе, — щёлкнула пальцами Томпсон. — Только хорошенько вслушайся. У тебя есть три недели, чтобы рассказать обо всем Рейне, Роуз, Рене и Папе Римскому, — она улыбнулась так, что внутри у Джой заиндевел каждый орган. — Я больше не хочу ждать и терпеть, меня заебало это.       Слова Эмили, неожиданно хлесткие и холодные, схлопнули ее умение разговаривать за каких-то десять секунд.       — Это что… шантаж? Ультиматум? — нахмурились Джой. Это звучало как сюр; не может такого быть, чтобы Эмили говорила серьезно. — Ты шутишь так?       — Если через три недели ты не расскажешь, — невозмутимо протянула Томпсон, — я сделаю это вместо тебя. — Она медленно улеглась грудью на стол, чтобы издевательски дотронуться пальцем до кончика носа Джет. Джой замерла, как будто ее заморозили, как будто она превратилась в фильм, а Эмили взяла и поставила этот фильм на паузу. Ее длинные накрашенные ресницы подрагивали рядом с лицом Джой, и Джой чувствовала, как в груди разгоралось чертово пламя. Никто и никогда не ставил Джет ультиматумы, которых она могла бы бояться. — И поверь, конфетка, — добавила Эмили, холодной ладонью скользя по ее щеке, — способ, которым расскажу я, тебе не понравится.       — Я же говорила, что расскажу, — с трудом, почти по слогам ответила Джой; она чувствовала себя маленькой лепечущей девочкой, и это чувство опускало ее ниже плинтуса. — К чему это всё? Я понимаю, ты обижена, но…       — Ты говорила «я расскажу» два месяца назад, ты говоришь «я расскажу» каждый день, но не меняется ни черта, — тон Эмили сменился со скоростью звука: теперь она говорила так, как отчитывала бы Джой учительница в средней школе, о боже. Томпсон плюхнулась обратно в кресло напротив, уложила руки на подлокотники и разгильдяйски упёрлась пяткой в сиденье. — Я не трахаюсь с Лиамом два месяца, ты, блядь, издеваешься? Он задалбывает меня каждый день тупыми вопросами — где я и с кем, — и мне не хочется ехать в свой же дом, потому что я знаю, что он сидит там, как пёсик, которого я давно не кормила, и с порога начнет пилить мне мозги… Тебе не помогает даже это? Тебя всё устраивает? Тебе нормально, правда, конфета? Дома Рейна с ватой вместо рта и Вайолет с ее сиськой во рту, у тебя прекрасная репутация верной жены и безупречной женщины, а в офисе и в отеле ты без вреда для своей безупречности пихаешь пальцы в меня. В жену своего племянника, — ядовито добила Эмили.       Джой сидела серая, как асфальт.       — В общем так, — ладонь Эмили гулко шлёпнулась о столешницу, — не зли меня лучше. Я не люблю на тебя злиться.       — Знаешь, что ты делаешь, Эмилия? — Джой казалось, что все бушующие внутри эмоции в одно мгновенье растворились в охватившей гортань пустоте. Иногда ее эмоции бывали такими сильными и бессмысленными; иногда они смешивались с виной, которая рубила смелость их проявления на самом корню; разобраться с тем, что творилось в груди сейчас, маячило вдалеке недосягаемой искрой ирреальности. — Ты унижаешь меня каждым своим гребаным словом и думаешь, что этим ты помогаешь мне разобраться в жизни, но это не так. Я не рассказываю семье не потому, что не хочу, не потому, что мне плевать на тебя, не потому, что мне плевать на твои отношения с Лиамом последние месяцы! А потому, что мне просто страшно потерять близких, и это то, чего ты никогда не поймёшь.       — Да, ты права, — легко согласилась Эмили. — Для меня близка только ты одна, а у тебя роднуликов хоть отбавляй, ай-ай-ай, какая незадача! Так выбирай, Джо, — фыркнула. — Это дело приоритетов. Можешь сказать мне, что я тебе не нужна, мы расстанемся и я буду молчать, но, — она склонила голову, и Джой как будто кусок стекла вдавили прямо поддых, — ты будешь жалеть об этом до конца жизни. Без моего участия. Я ничего не скажу и не сделаю, и никто никогда о нас не узнает. Хочешь? Озвучь.       — Не хочу, — просипела Джой, — я не хочу так.       — Тогда просто расскажи о нас, конфета. Всего-то, — пожала плечами Эмили — так, словно рассказать всем о их связи все равно что чихнуть разок. Джет вперилась в нее тяжёлым взглядом. — Не думай, что я буду твоей любовницей всю жизнь, не пытайся делать из меня тупую овечку — я тебе не Рейна. Надеюсь, всё ясно, — скрипнула Эмили и, поднявшись, без выражения отдала ей честь, как обычно делала с Рене, — я домой.       Джо ещё десять минут не могла заставить себя шевельнуться. Мысль о том, что ей неизбежно придется разрушить свою семью (разочаровать сестру, разочаровать Рене) катилась прямо на ее голову, как лавина. Пожалуй, лишь в тот момент она осознала — окончательно, целиком — что ее вышколенная стабильность треснула. Те кирпичики, за которые Джой держалась, сыпались к ее ногам серой пылью. От них почти ничего не осталось.       Она достала из кармана «Джи Сэм» и курила до тех пор, пока в лёгких не начало́ чесаться. Платиновое «Хидден-Холл» блестело на ее столе все равно что проклятие.

***

      Четыре дня (неожиданно для Эмили) пролетели как один. Ее настроение лежало на одном уровне с плинтусом, и, вопреки желанию вернуть его на уровень попривычнее, она ничего не могла с собой сделать. Работа растягивалась на весь день — в корпорации, где правила миссис Я-Всё-Контролирую, всегда было чем заняться; с Джо они не пересекались, потому что Эмили не хотела, но в то же время без Конфеты под боком все стабильные линии внутри будто бы перестали двигаться. Эмили возвращалась в пустой дом и меланхолично зачеркивала дни маркером. Черные крестики стояли в ряду, как надгробия.       Всё шло не по плану: Джо не рассказала семье об Эмили в первый день после их разговора, не находила ее вечерами в комнате отдыха и нисколько не пыталась оправдать свое затяжное молчание. Эмили плевать хотела на оправдания — они не работали, но сам факт того, что времени осталось совсем чуть-чуть, должен быть как-то расшевелить Джой… С другой стороны, ее характер — больше атомный реактор, чем граната с оторванной чекой, так что Эмили продолжала ждать.       Ожидание, терпение, перманентное, неконтролируемое безразличие — то, что Эмили Томпсон считала охренеть какой мерзостью, — навалилось на нее многослойным комком грязи и убойным запахом трупного разложения.       В тот вечер, когда Лиам должен был вернуться из НЙ, всё тоже пошло не по плану.       Дома всегда пахло ароматизированными свечами — тыквой или пряностями, или корицей. Иногда Эмили готовила кексы, а Лиам почти каждую неделю колдовал какой-то новый пирог, поэтому аромат выпечки вился на цветочных обоях, впитывался в паркет; воздух в этом маленьком доме был сладким, как сахар, и Эмили любила здесь быть. Она оставляла обувь в прихожей, проверяла, на месте ли коробка с календарями (самое важное сокровище тут; будто бы оно сдалось кому-то, кроме нее), затем огибала большого мистера Котика с тягой к поцелуям, и отмокала в душе двадцать минут. Всегда ровно двадцать. Она пользовалась гелем с ароматом карамели, мылом с названием «Бабл Гам» и кремом, пахнущим банановым пудингом. В шампунь Эмили добавляла отдушку «Кленовый сироп». После нанесения максимальной концентрации сладостей на кожу и вокруг, Эмили брызгалась любимым парфюмом с ванилью и падала на яркую шёлковую простынь. Смотрела мультфильмы, хорроры или бессмысленные комедии. В зависимости от настроения, в общем-то; иногда хотелось побыть зефиркой, а иногда соорудить новую гирлянду из чьих-то нелицеприятных кишок.       Сегодня такую гирлянду Эмили хотела сделать из Лиама.       Ее пока-еще-муж сидел на диване в гостиной, заросший, будто ему вышибло память — тот самый кусок, где хранится сказ о существовании бритвы. Лиам пил какое-то вонючее алкогольное пойло. В ее доме несло спиртом, по́том и чем-то солёным. Лоб Эмили мгновенно покрылся испариной, а зубы сомкнулись в неконтролируемом скрежете. Всё, что шло против обязательных ее ритуалов, или отклонялось от неукоснительных пунктов быта, приносило Эмили немыслимые страдания. Она пила алкоголь очень редко. В доме, где жила, не пила вообще никогда; она не терпела резкий запах спиртного в своем пространстве, потому что, смешиваясь со сладостью, он напоминал Эмили тот самый запах трупного разложения. Как будто у нее дома гниет толпа алкоголиков.       Она автоматически проверила правый угол прихожей: коробка с календарями стояла там, как влитая.       Эмили решительно вошла в зал. Последние несколько шагов — пять от порога — были как в замедленной съемке, потому что Лиам выглядел как укуренный. Голубые джетовские глаза налились мутной кровавой дымкой. Волосы у него были влажными и торчали в разные стороны, как после ду́ша, но одет Лиам был по-прежнему так, словно только закончил шоу. Видимо, Элли он у своих недалёких мамаш сегодня тоже не забрал, иначе не позволил бы себе развести здесь такой бедлам. Обычно, по крайней мере, не позволял. Тишина висела в гостевой вместе с густой пеленой дыма от сигарет; Эмили уловила знакомые травяные ноты.       Она остановилась недалеко от дивана. В зале светился мигающий верхний свет, но ее скоро-уже-не-муж заметил Эмили только тогда, когда она оказалась посреди комнаты. Окна были зашторены, конфорка на электрической плите светилась оранжевым, негромко визжала разрывающая мозг музыка из колонки. Между большим и указательным Лиам сжимал сигарету, а рядом с ним стояла бутылка абсента и две смятые жестянки «Эльф Бара».       — Кольцо где? — первым делом выкатил он. Голос казался севшим и поплывшим, утыканным претензией до краев; не надо было вслушиваться, чтобы понять дикую степень его опьянения. — Эмили! — Лиам откинулся на спинку дивана; на фоне жёлтого цвета он выглядел черной кляксой. — Где, мать твою, кольцо?       Эмили нахмурилась. Ну что за милый забавный котик; саму ее он заметил, значит, только когда она подошла ближе, а отсутствие железяки на ее пальце в долю секунды? Да плевать. Куда больше её вымораживало другое: грёбаный дикий запах и разлитый на диване абсент.       — Какого дьявола ты тут устроил?       Лиам наклонился вперёд и рванул Эмили за руку с такой силой и резкостью, будто бы заторможенность пьяниц ему не ведома. Она рухнула прямо на него, а после сразу же нашла опору, уперевшись ладонями Лиаму в плечи. Коснуться коленями дивана у Эмили не получилось: привычка мужчин сидеть с широко разведёнными играла против нее.       Что-то спрашивать у этого идиота было, видимо, бесполезно. Она закатила глаза и оттолкнулась от его плеч, попытавшись вернуть себе паркет под ноги, но Лиаму понадобилась всего одна ладонь на ее спине, чтобы Эмили оказалась прижатой к нему вплотную.       — Что за хрень? — прорычала она. — Ты же пьян, как проститутка на окружной, что ты хочешь от меня? Я хочу встать, отпусти меня. Немедленно!       Также неожиданно, как медлительность четырех прошедших дней, Лиам ее не послушался. Вместо этого он прижал ее за затылок к своей груди (от черной толстовки пахло «Авентус Крид»), а второй рукой потушил сигарету в пепельнице. Эмили выдохнула скопившуюся в лёгких едкость. Она попробовала сползти вниз, чтобы вырваться из этих стальных, нахрен ей не сдавшихся объятий, но тут же почувствовала, как Лиам с раздраженным фырком обвил ее талию.       Его пальцы больно стиснули пальцы Эмили на правой руке, и она поняла, что у него сегодня точно проблемы с башкой.       — Где твое ебаное кольцо, я, блядь, спрашиваю? — прямо ей в ухо прошипел Лиам. Неприятное чувство влажности от его шёпота в ушную раковину заставило ее поморщиться и скорее автоматически, чем специально, упереться левой ему в лицо. Лиам убрал обе ее руки вниз молниеносно, но Эмили хотя бы выпрямилась. Несколько секунд она провела как в слоу-мо; Лиам тоже словно завис.       Она внимательно очерчивала поплывший из-за смазанного карандаша контур глаз; они были будто бы не его, заполненными злостью и битым стеклом. Эмили не умела читать по глазам, о нет, но она знала, как выглядели глаза Джо, когда та собиралась взорвать весь мир. Глаза Лиама, прозрачно голубые, были отличительной чертой Джет — и они были точно такими же прямо сейчас.       Только, казалось, смотрел он мимо.       — Я с тобой развожусь, — ровно сказала Эмили. Лиам по-прежнему сжимал ее запястья в своих руках; он не пошевелил ни единым мускулом, когда Эмили объявила ему чудную новость, так, словно она и вовсе молчала. — Прекрати меня держать, Норгаард, не будь идиотом. И ты плиту не выключил.       — Я соскучился по тебе, — внезапно заявил он и отпустил ее руки. Стеклянный взгляд воткнулся в нее одержимостью, прямо как в дурных фильмах, и Эмили почувствовала, как его вспотевшие ладони задрали вверх ее короткое чёрное платье. Лиам надавил ей на бедра, и Эмили вынужденно села прямо на его пах. — Ты чувствуешь?       О да, она чувствовала. Сквозь его брюки и собственное белье; его член упирался твёрдостью Эмили между ног так явно, что не ощутить этого могла только парализованная, но его эрекция рядом с ее бельем ни черта не меняла — у них больше не было ничего из того, что было в начале. Эмили не хотела его в себе, даже если забыть, что она обещала Джо; когда милый котик начинает кусаться, он перестает быть милым котиком, и ты вышвыриваешь его за дверь — вот и всё уравнение.       — Лиам, — твердо оборвала его Эмили, сжав его руки на своих ягодицах, — я не буду с тобой трахаться, я развожусь с тобой, ты оглох? Найди для этого других дев…       — Я не хочу других, — перебив, низко пробасил он. Эмили едва успела вдохнуть перед тем, как крепкие пальцы сомкнулись под ее подбородком, а кислород перестал поступать в гортань. — Я не хочу других, Эмили. — Лиам приблизился к ее лицу так близко, что она свела брови от дикой смеси абсента с марихуаной. Он поцеловал ее в нижнюю губу; Эмили обхватила его запястье двумя, осознав, что у нее кружится, к чертям, голова.       Ее пальцы с силой впечатались Лиаму в глаза — до Эмили дошло, что ее руки свободны, не сразу, но метко, — и он сразу же разжал свои грабли, столкнув ее с себя на пол. Эмили не ощутила, как ударилась копчиком о паркет; она лишь шумно втянула воздух. Каждая альвеола в ее лёгких заиграла «Собачий вальс».       — Придурок… Какой же ты придурок… — пытаясь отдышаться просвистела она. Перед глазами то и дело мигали, как фонари, черные вспышки; она ничего нормально не видела. Эмили упёрлась локтями о диван и уже почти встала, когда ощущение, будто она взлетела, разорвалось в ушах мерзким писком.       Лиам поднял ее за горло и ребра. Эмили слышала его чокнутый голос как будто из-под воды, и дышать опять было сложно. Зрение размытым пятном, как и понимание окружающего, вернулось к ней лишь тогда, когда тяжёлая рука впечатала ее щекой в матрас их кровати, а колени сильно стукнулись о каркас. Какого?..       Он что, собрался ее изнасиловать?       Мысль о том, что надо было развестись с этим мудаком раньше и что у него с концами вышибло все мозги, пришла к Эмили поздновато. Она лежала там, в полумраке знакомого интерьера, и думала, что это какой-то бред: милые котики так себя не ведут, а у Эмили все ещё перед глазами вертелась адская карусель.       — Ты моя жена, — глухо рычал Лиам ей в ухо; резинка белья под платьем лязгнула по обнаженной коже его стараниями, — ты должна носить свое ебаное кольцо! — Эмили прокусила нижнюю до крови, когда он сильно завел ее локоть за спину, грубо дёрнув безымянный, на котором больше не было железячки с надписью «Хидден-Холл». В лопатке будто бы что-то сдвинулось. — С кем ты там трахаешься все эти месяцы, блядь, с кем? Он или она тоже любят пожестче, как ты? — Она упёрлась лбом в простыню. Нужно просто чуть-чуть подождать; первый раз, что ли? Короткий звук замка в ширинке прозвучал чересчур очевидно. — Насколько жёстче, Эмилия? — Лиам стиснул корни ее волос, а затем сразу толкнулся внутрь. Толчки были частые и настойчивые, протиснуться полностью наверняка получалось хреново, когда делаешь это силой. Она не смогла расслабить напряжённые мышцы, наоборот — от имени «Эмилия» из уст конченого ублюдка ее всю свело. — Вот так?       Передёрнуло.       Когда его ноги прижались вплотную к ее заднице, Эмили стало так больно, что она крепко зажмурилась и не сдержала стон. Корни волос взорвались вместе с ядовитой болью где-то в яичниках; это походило на фейерверк надрезов, только глубже, чем просто на эпидермисе.       Боже мой, и за этого гребаного мудилу она вышла замуж? Миленький хорошенький котик такого не делает. Надо было не прощать ему его типа-аффект на «RRRED»; он едва не убил ее тогда, и Эмили подумала, что он в своей нирване просто промазал. Он не помнил же нихрена потом.       Или помнил?       Наверное, Эмили все-таки ничего не понимала в «нормальных» людях.       — С кем ты трахаешься сейчас? — гнев в его голосе звенел, как колокола. Каждый толчок внутри отдавался режущей болью, перетекающей в острую где-то на шейке матки. — Кто-то делает это лучше? Насколько жёстко должно быть, чтобы моя жена не трахалась хер знает с кем? Тебе не нравилось со мной, да, не нравилось? Теперь наверняка нравится, все шлюхи любят, когда их дерут вот так, — на этих премерзких словах боль остановилась на самом пике, пульсируя внутри как бочка с горящей кровью. Рука затекла, корни волос грозились оторваться к чертовой матери. По низу живота расползалась долбаная змея, и жалила ее органы изнутри. Кровь сильно прилила к лицу Эмили, и она снова болезненно вскрикнула, подавшись тазом назад. Ресницы вымокли от боли в одно мгновенье.       — Пошел ты, — гневно прошипела она, — ты очухаешься, Лиам… и ты… будешь рыдать как… щеночек. Когда поймёшь, что ты сделал.       — Заткнись! — заорал он и одним резким движением перевернул ее на спину. Эмили будто струсило башню. Его пальцы вцепились ей в щеки; зубы упёрлись в нежную кожу рта, и она зажмурилась. — Ты не разведешься со мной, Эмили, ты, блядь, не разведешься со мной, где твое ебаное кольцо?!       Она с трудом столкнула его лапу с лица двумя руками.       — Я разведусь с тобой, — выдохнула Эмили; потолок над ее головой причудливо менял форму. — Лучше быть шлюхой, чем твоей женой, ты, животное…       Каким-то чудом — наверное, это всё жажда жизни — Эмили успела откатиться в сторону раньше, чем громадный для нее кулак Лиама превратил ее лицо в жидкое месиво. Вместо ее лица он впечатался в простынь; Лиам взревел, как разъяренный бык на корриде.       Эмили грохнулась на пол, снова стукнувшись многострадальным сегодня копчиком; в голове медленно раскручивались шестерёнки, сердце билось гораздо ровнее, когда ей не было дико больно, и она оглядывалась, соображая, чем бы огреть этого чокнутого слона. Ей нужно было свалить из дома, добраться до машины, завести двигатель… Заблокировать дверь. Глаза Лиама стали такими красными и воспалёнными, он смотрел на нее, не замечая ничего больше; Эмили знала, что до него нельзя достучаться — он просто больной ублюдок. Единственное, что ей было нужно сейчас — это убраться отсюда не покалеченной. При раскладе поинтереснее для хоррора и травматичнее для Эмили — просто живой.              Интересно, Джо будет любить ее, если она станет гламурненьким Квазимодо?       Пока Лиам застёгивал штаны обратно, поднимаясь, Эмили успела только вскочить на ноги. Она со своими пятью футами двумя дюймами против целого лося явно проигрывала; как выбраться из задницы, в которую Эмили неожиданно окунулась обычным вечером, она не знала.       Всё происходило слишком быстро.       Эмили удалось проскользнуть мимо, но не удалось добраться даже до выхода из спальни. Он прижал ее к косяку, она сильно стукнулась затылком о дерево; любое его прикосновение к ней было таким болезненным, что Эмили виделись фантомные синяки на всех открытых местах на коже. Тонкая ткань платья ее никак не спасала. Лиам, как умалишённый, раз за разом повторял, что она не может с ним развестись.       Он держал ее у стены, как в ловушке, почти минуту, а потом грубо стиснул ей подбородок, заставив смотреть на себя. Эмили смотрела — она хотела, чтобы ее взгляд снился ему в кошмарах остаток жизни; ежесекундно она ожидала, что лапающие ее грабли сделают ей больно снова, и от этого напрягалась, как струна. Тело ныло.       Где-то в черепной коробке эхом гудел гудок.       Эмили не нравилось терпеть. Это касалось всего: боль она не терпела тоже.       — Да хватит! — раздраженно закричала она, когда он в очередной раз пропищал, что Эмили только его. Она изо всех сил толкнула Лиама в грудь, но он лишь слегка отшатнулся. — Не трогай меня, не прикасайся ко мне, отвали!       За этим последовало то, чего Эмили ожидала: боль. Он снова поднял ее подбородок так высоко, что гортань грозилась переломиться; его второй кулак двинул ей между ребер, и Эмили согнулась от разрывающего органы ощущения. Оно было похоже на эхо от тарелки для барабанов, но в этот раз, в отличие от первого, внутри ничего не разорвалось. Впервые за время чертовой вакханалии она подумала, что он еще не совсем слетел с катушек, раз ударил не изо всех своих терминаторских сил. Эмили знала: Лиам с легкостью пробивал кулаком деревянную дверь.       Что этот кулак мог сделать с ней прямо сейчас?       В голове заплясали звёздочки.       Она не разогнулась бы, если бы Лиам не пригвоздил ее плечи к стене. Желудок жгло так, словно в него впихнули паяльник.       — Тебе лечиться надо, — выстонала Эмили, морщась, — у тебя беды с башкой.       — Никуда не пойдешь.       Он сжал ее шею, и она поняла, что уже черт-знает-какой-раз не может вдохнуть. Лиам сжимал ее медленно, до тех пор, пока она едва не потеряла сознание. Руки не слушались, ноги с трудом держали ее, и тогда Лиам резко отпустил ее. Эмили закашлялась. На секунду она подумала, что это просветление, но в следующую он опять сжимал ее лицо и маниакально требовал сказать, что она только его.       — Да, — просипела Эмили, — конечно… Только твоя… Да… отойди.       — Врешь, — сквозь зубы ответил он, и новый удар прилетел ей не между ребер, а по щеке: в левую скулу, вдоль которой тут же разлезлась тупая боль. Лиам навалился на Эмили, словно собирался отрезать от всего мира, и замахнулся снова; тогда она обхватила его кулак руками и из последних оставшихся сил двинула ему в пах коленом. Получилось не сильно, но Лиам все равно отшатнулся и схватился за яйца, и тогда Эмили по-настоящему ощутила, каким тяжёлым сделалось ее тело. Оно пульсировало везде — боль цвела по ней, как трещины на стекле.       Эмили подумала, что если бы выбирала цвета боли, как выбирала значки в свой календарь, то удары определенно были бы синего цвета; оригинально, правда? Она захихикала. Надо же было так проебаться, так ошибиться; она не разбиралась, не разбиралась в нормальных людях. А может, и в больных Эмили тоже не разбиралась, она ведь не там и не тут: и не нормальная, и не больная, и никогда ей никого не догнать.       Реальность уменьшалась и увеличивалась. Она выбежала из спальни в полумрак зала, наткнулась на бардак, который видела за редкими вспышками черных пятен; в поле зрения мелькнул оранжевый круг — конфорка, которую так никто и не выключил. Эмили силилась вспомнить, куда бросила телефон, но поняла, что оставила глупый экран в машине. Несколько шагов к выходу, один, ещё, ещё один… И ее совсем не вовремя нагнул приступ сумасшедшего кашля. Эмили упёрлась локтями о спинку дивана, она кашляла и не могла остановиться. К животу будто бы подключили ток, идущий по проволоке сквозь органы. Идти у нее не получалось до тех пор, пока с последним кашлем изо рта не вытекло несколько сгустков крови. Кровь оросила ее ладонь багровым цветом; почти что, мать его, бархат.       — Я сказал ты никуда не пойдешь! — взревел сзади Лиам. Его лапа опять передавила живот. Эмили пыталась откашлять водянистое нечто, которое, казалось, вот-вот забьет горло, и не получалось. Она плохо слышала, что Лиам орет, но зато хорошо понимала, что этот придурок собирался задушить её к ебаной матери.       На этот раз не было никаких «вполсилы»: она грохнулась на пол, а он волок ее за волосы, как куклу. Эмили обхватила его запястья, шипя от адской натянутости в корнях. Долбаный извращенец.       Потолок сейчас выглядел совсем низким, а дом, в котором Эмили жила столько времени, казался пластиковой коробкой. Удушающий запах, далёкий от сладости и слишком близкий к трупному разложению, давил на виски́ как грозовая туча. Эмили раскрыла глаза, когда волосы освободились от хватки; туман стоял перед ней соленым громоздким смогом.       Лиам стиснул ей горло одной рукой и протащил по стене вверх, явно стесав ей чертову кожу. Ноги Эмили болтались как две бесполезные тряпки; она должна была испытывать дежа-вю?.. Эмили едва могла сделать вдох. Даже двумя руками разогнуть его пальцы не получилось — они сцепились на ее горле, как металлические пруты. Вытянуть руки вперёд, чтобы достать до его лица, тоже не вышло — они не слушались.       — Лиам, — прохрипела она, — отпусти. Отпусти… — Слезы текли по щекам из-за сумасшедшего давления на гортань, и Эмили почему-то подумала, что они могли бы помочь. Ей стоило всех оставшихся усилий жалобно свести брови: — Отпусти, пожалуйста, отпусти, котик… я не… могу… дышать…       В этот момент хватка на ее горле слегка ослабла. Не до конца, но ровно настолько, чтобы Эмили могла ощутить пол под своими ногами. Рука резко исчезла. Эмили свалилась на пол и, разрываясь кашлем, поползла к двери. Лиам зашипел. Она слышала, как он матерился; кажется, это разозлило его ещё больше. Он решительно двинулся к ней, и Эмили, оглядываясь, подумала только об одном: сейчас он просто убьет ее.

***

      — Ма-а-ам! — голос Рене вклинивался в офисную рутину Джо так редко, что она едва не подавилась глотком любимого орехового ви́ски. Она отодвинула рокс подальше на край стола и уставилась на дверь, простодушно предположив, что это ей всего-то послышалось. В ее сумасбродной реальности было бы вовсе не странно начать страдать слуховыми галлюцинациями; лишь бы только зрительные к ней не пришли.       То, что Рене в самом деле пожаловала в «БМВ», да ещё и без предупреждения, показалось Джой куда более удивительным, чем если бы это ей показалось. Она развеяла стоящий в сером мраморе дым от «Джи Сэма» и кнопкой на ребре стола включила кондиционер. Высокий силуэт дочери показался из арки через несколько секунд после требовательного крика «мама».       Боже мой. У нее действительно уже такая взрослая дочь? Джой вопросительно выгнула бровь, когда Рене, прямо как Эмили четыре дня назад, с недовольной физиономией плюхнулась в кресло напротив. В полумраке одних лишь горящих бра на стене Джет не сразу заметила, что Рене напялила на себя, но когда пригляделась, едва не подскочила на своем кресле.       — Рене, — в ужасе выдохнула Джой, — что это за вздор на тебе?       Рене недоуменно моргнула, и тогда Джой пригляделась ещё чуть-чуть: у ее дочери были так густо накрашены ресницы, будто она вымазала на них всю имеющуюся в их доме тушь. Мелкие блёстки переливались на лице, на волосах, на груди… О нет, кажется, Джо назвала свою старшую «Рене», а не «Пайетка». Она протянула руку и коснулась ткани спущенного с плечей платья: ткань оказалась совсем тонкой и наверняка просвечивала всё, что было под ней.       Господи Иисусе.       — Мама, нет, — цокнула языком Рене и предупредительно выставила вперёд указательный. Ее пальцы были усыпаны грубыми кольцами, а маникюр — короткие черные ногти с надписью «ебать» на среднем — мог бы вызвать сердечный приступ на каком-нибудь светском рауте. Джой метнула в дочь парочкой красноречивых молний. — Не порть мне настроение хотя бы ты. Сейчас так все ходят, ты сама вот как сбегала на вечеринки в шестнадцать? В брючном костюме, что ли? Не начинай!       Джо зависла секунд на двадцать. Действительно, она сама в шестнадцать одевалась ещё хуже, чем Рене, но какая сейчас уже разница? Чертова Рейна. Джой бы никогда в жизни не выпустила Рене из дома в таком виде даже в гараж. Да что там гараж! Даже на первый этаж, куда регулярно совал нос их садовник, или чистильщик бассейна, или водители — ни за что.              — Послушай меня, — прогремела Джет, насупившись, — если ты ещё раз оденешься, как я не хочу говорить кто, я выброшу весь твой гардероб к чертовой матери и ты до университета будешь ходить в одних брючных костюмах. Можешь не сомневаться, дочь, — одними губами улыбнулась она. — Я торжественно тебе обещаю.       — Ты меня не любишь, — пробормотала Рене. Она сложила на груди руки, подогнув под себя одну ногу, и уставилась в стену. На мраморных панелях висели фотографии первых «БМВ», спроектированных под руководством Джой, и разглядывать там явно нашлось бы что, но Рене пялилась не на них.       Откинув ее абсурдный внешний вид, она выглядела совсем расстроенной. Джой с подозрением покосилась на застывшую дочь; на профиль, почти в точности повторяющий профиль ее самой — ровный лоб, маленький, чуть вздёрнутый нос и острый подбородок. У Рене были длинные пшеничные волосы до талии, и Джой часто гадала, захочет ли Рене когда-нибудь их обрезать… Неясное волнение в глубине груди подчинило её слишком легко — интуиция; она мягко коснулась подбородка дочери и заставила ее посмотреть на себя.       — Что у тебя случилось? — спросила она. Рене, как лемур, посмотрела на нее огромными голубыми глазами — грустнее некуда, и с печалью поджала губы. — Ты же знаешь, что я люблю тебя больше всех на свете, Рене… Ну, куда ты собралась идти в таком виде? Сейчас десять вечера. Или ты уже где-то была? С кем? И почему я не знаю?       — Не была я нигде и не попаду уже, видимо, — разочарованно буркнула она. Она уложила локти на стол, и страдальческий выдох Джет-младшей разнёсся по кабинету. — Мы с Эми собирались в «Эксчейндж», поэтому я тебе не говорила, я думала, Эми скажет. Но… Джейс привез меня на Картерс Авеню, я ждала ее полчаса, а она так и не приехала. — Джой нахмурилась этому факту. — И трубку не берет. Я очень расстроилась сильно, мам! Я даже злиться на нее не могу. Эмили никогда раньше так не поступала со мной. Никогда. Я так хотела на это шоу…       — Погоди, — ответила она. — Эмили не могла не прийти без причины.       — Да, может, и не могла, только вот я не могу до нее дозвониться, чтобы эту причину узнать! — фыркнула Рене. Она гордо закинула свою длинную гриву за плечи и махнула рукой, выпрямившись; потерянный взгляд приобрел оттенки блестящей стали. — В общем, неважно уже, не очень и надо было. Давай домой поедем?       — Сейчас, дочь, минуту, — попросила Джет. Она вытащила из кармана пиджака телефон и набрала Эмили. Один гудок шел за другим, бесконечно и нудно. Джой ждала, что Эмили поднимет трубку вплоть до слов оператора «абонент сейчас не может взять…». Она оторвала экран от уха и посмотрела на знакомое имя так, будто видела его первый раз в жизни. Тревога зашевелилась в горле как клубок склизких змей. С их последнего разговора прошло четыре дня, сегодня Эмили должна была сказать Лиаму о разводе. Может, они поссорились? Эмили распсиховалась, хлопнула дверью и уехала куда-нибудь… Нет, не могла она уехать без телефона. Она вообще часто забывала телефон в машине. — Рене… ты не звонила Лиаму?       Рене закатила глаза.       — Нет.       — Тогда я сама сейчас позвоню.       Джой недолго размышляла о том, хорошая ли это идея. Если Эмили сказала ему о разводе, то рассказала ли она почему? Сейчас, когда связь с Эмили неожиданно потерялась, Джо не могла сосредоточиться на другом. Зачем-то ей нужно было срочно услышать голос Томпсон, и пока она его не услышит, дома этот вечер не кончится. Телефон Лиама оказался вне зоны доступа. Джой нахмурилась. Что за черт? Она была уверена, что Лиам вернулся сегодня в ЛА, на все сто процентов: Роуз ещё в обеденный перерыв сказала, что они с Али ждут сына — он должен был забрать Элли.       — Мам, ну сколько можно, — возмущалась Рене. Эмоции на ее личике менялись быстрее скорости звука — и вот эта малолетняя Барби уже скучающе сдвинула брови. — Я домой хочу, там Рей ждёт. Заедем по дороге в «Старбакс»? Я хочу клубничный латте.       — Чего, клубничный латте? — скривилась Джой, на секунду оторвавшись от имён контактов. Она автоматически листала вверх, ища имя сестры. Джет клацнула на «Эр» и зажала телефон между плечом и шеей. Она открыла мессенджер на макбуке. Когда Эмили была в сети последний раз? — Рене, ты с ума сошла? Ещё скажи, что ты пьешь какой-нибудь позорный лавандовый раф.       — Ничего не позорный, — хихикнула Рене. — Вкусненький.       — Алло, Эр? — отвлеклась Джой. — Хоть кто-то берет в этой жизни трубку…       Роуз с удивлением ответила, что не знает, почему Лиам не на связи; в обед он заезжал к ним, они попили кофе и он уехал домой вместе с Элли. Она предположила, что он устал после самолёта и спит, но Джой это не успокоило. Лиам спит, допустим, он спит. Тогда куда пропала чертова Томпсон?       — Она меня в гроб загонит, — тихо проворчала Джо и поднялась. Она набрала Эмили ещё раз, но за пять минут не изменилось ничего — гудки все так же вынуждали ее волноваться, а безмятежность в голосе оператора бесила до чертиков. Рене тоже встала, видимо, решив, что они наконец-таки поедут домой. — Сядь, Рене, — осадила ее Джой. — Кевин! Иди сюда.       Дверь Рене очень кстати оставила открытой. Кевин обычно засиживался в офисе дольше, чем сама Джой, так что и в этот раз он примчался по первому зову. Его мелкие черные кудри забавно подпрыгивали, когда он несся к ее столу.       — Да, миссис Джет? Мисс Джет, мы здоровались, — почтительно кивнул Рене он.       Малышка закатила глаза:       — Не называй меня мисс Джет, я просто Рене, ну ты че!       — Позвони, пожалуйста, Бэтти, — обратилась к Кевину Джой, — пусть она отследит чип в телефоне этой заразы-как-ее-Томпсон. Я хочу знать, где она шляется, и побыстрее. Скажи, это срочно, Кевин, прямо сейчас.       — Понял, — кивнул он, — уже бегу.       Рене посмотрела на Джой широко распахнув глаза. Господи, она ещё и на слизистую черный карандаш намазюкала, с ума сойти… Помада у Рене тоже размазалась. Джет не могла просто сесть обратно; ее уже начинало слегка потряхивать, так что она схватила сухую салфетку у себя на столе и склонилась над дочерью, чтобы вытереть ее размазавшуюся помаду с уголков рта.       — Да ладно, мам, — в шоке заморгала Рене, даже не сделав бунтарской попытки сопротивляться. — Такой переполох, можно подумать. Не пришла и не пришла, наплевать.       — Не наплевать, — возразила Джой. В голове, как наваждение, всплыла совершенно дикая картинка: Эмили, Лиам и тот самый авангардистский коридор, шоу «RRRED». Сейчас она почему-то очень явно представляла, что так сильно ударить Эмили мог не обязательно торчок Грэммэров. О боже. Только бы все было в порядке. Джой стёрла остатки кривых мазков с лица дочери и повторила: — Не наплевать, Рене.       В конце концов, Томпсон действительно могла забыть телефон дома. Если это так, Джой просто поедет туда, чтобы убедиться, что всё нормально.

***

      Он улыбнулся ей жуткой улыбкой, точно такой, какую тыкали во все фильмы ужасов, и она инстинктивно попятилась на локтях назад. Эмили чувствовала себя разбитой лепёшкой. Лёгкие жгло, как будто там разожгли костер, огонь горел на скуле, в костях, на спине, между ног; в глазах темнело, словно от молнии билось стекло, теми самыми черными вспышками.       Эмили попыталась подняться.       Лиам подхватил ее слишком легко и быстро. Она стукнулась спиной о стену, а затем ещё раз, и ещё раз, и ещё… Эмили держала затылок от стены подальше — голова была важнее спины. Стена холодила саднящую кожу; удары и некий идиотический бред, который Лиам нес, Эмили почти игнорировала. Она широко распахнула глаза, когда он уперся тазом ей между ног и в очередной раз — милионный? — спросил, с кем таскается его жена, с кем, если не с ним.       — Да пошел ты, — прорычала Эмили. Она вцепилась Лиаму в лицо; ногти впились ему в глаза и щеки.       Он с остервенелой яростью отнял ее руки, выкрутив запястья так сильно, что Эмили вскрикнула. Следующий миг, как вспышка, как удар молнии: Лиам обернулся к плите, на которой по-прежнему горела одна электрическая конфорка, и резко усадил Эмили чуть левее, чем чертов кипяток пылал оранжевым цветом. Ногу под ягодицей прожгло сумасшедшим жаром, такой обжигающей болью, что Эмили прошило насквозь; она обвила руками шею Лиама, повисла на ней, оторвавшись от плиты, и въелась зубами в то, что получилось достать: в заросший щетиной подбородок. Она сомкнула на нем челюсти крепче, чем позволяли силы.       Лиам с воем попятился назад, нырнув в арку спальни вместе с Эмили, висящей на нем, как на ветке.       Она (сообразила, черт, пока что растеряла не все мозги) спрыгнула и, хромая, выбежала из комнаты. Она захлопнула дверь и закрыла её на замок, а затем придвинула к ней стоящий в коридоре комод, оперевшись на него всем своим весом. Он жалобно заскрипел; звук едущих по паркету деревянных ножек отдался в ушах так явно, словно остального мира — ни жужжащей вытяжки, ни матов Лиама за дверью, — вовсе не существует. Ей нужно было доползти до ебучей машины. Только до машины, потом как-нибудь разберётся; может, поедет в ближайший отель, чтобы очухаться, может, сначала в больницу…       Только вот когда Эмили сделала шаг от стены, где ещё не так давно располагалась ее мирная спальня, к той, где была комната Элли, план в голове сложился сам по себе. Она услышала тихий стук, скрежет; ещё раз стук, скрежет.       А потом плач.       Дьявол бы его взял.       Пройдет всего ничего времени — может, ещё минута — и сбрендивший к чертям Лиам сломает дверь. Эмили чувствовала, как ее шатает, и она едва могла заставить себя сосредоточиться. Ручка двери открывалась туго для трехлетнего ребенка, так что сама Элли открыть ее не могла. Но едва это сделала Эмили, как девчонка прилипла к ее ногам как чертополох где-то в поле. В ее комнате по потолку шевелились цветные звёзды, совсем как у самой Эмили в голове — и никаких тебе дорогущих прожекторов.       — Эмили, — рыдала Элли, — папа злой, папа злой, папа злой… Он кричит…       — Ага, — вытолкнула из себя Эмили, с трудом сдержав рвотный позыв; ее начало тошнить. — Давай руку. Быстро. Пошли. В машину.       — Мне стра-ашно… Не уходи, не уходи…       В голове проскочила самая логичная мысль: оставить ноющую малявку здесь и уйти — чем быстрее, тем лучше. Она понимала, что если упустит эту минуту, то скорее всего умрет в этот день, и семья ее драгоценной конфетки не отмоется от этого до конца своих дней. Вероятно, Джо будет очень недовольна сим фактом!       Но после логичной мысли пришла мысль о том, что она не может оставить мелочь наедине с ее сдвинутым папашей; так что пришлось забыть первую.       Она склонилась над девчонкой всего на секунду — сзади раздался поток ругательств и стук в дверь; сначала не слишком сильный. Эмили тут же подхватила Элли на руки; под ребрами нестерпимо жгло, как и в лёгких, и из-за тяжести она не сразу почувствовала, что пижамные штаны Элли насквозь мокрые.       Кажется, мелочь описалась, и мелочь запачкает салон ее классной тачки — теперь белая кожа «БМВ Х7-7» неизбежно будет пахнуть мочой.       Остатки сил ушли на то, чтобы добежать до машины, пока Элли, словно тоже собиралась ее задушить, крепко сжимала Эмили шею. Эмили кашляла; по подбородку ощутимо текла струйка крови, а в горле стоял явный металлическо-кислый вкус; будто бы она жрала ржавчину. Она рухнула на водительское, стукнувшись макушкой о крышу, и успела заблокировать дверь всего за несколько секунд до того, как Лиам оказался за чёртовыми стеклами. Он орал, что сожжёт ее календари, что она шлюха, мразь и должна подохнуть в канаве; в следующую минуту, когда Эмили вжала педаль газа в пол, Лиам орал, что любит ее и что она должна быть только его женой.       Этот придурок совершенно сошел с ума.

***

      — Что значит ты не можешь отследить ее? — Джой ходила по кабинету, как заведённая, взад-вперед. Она разговаривала с (бездарной?) программисткой по телефону, судорожно сжимая в руке ключ от машины, и готова была рвануть в любой момент по абсолютно любому адресу: будь то хоть Пасадена, хоть Голливуд; даже пускай это будет блядский Комптон, Джой плевать на это хотела. Прошло десять минут с того момента, как Эбби безуспешно пыталась отыскать сигнал. Телефон, автомобили, ее любимый ноутбук, макбук, просто ее наушники. Даже браслет, если Эмили его не сняла. Джой не знала точно, откуда Эмили ещё не вытащила маячок, и Эбби была, видимо, тоже не способна оперативно выяснить этот факт.       — Ма-ма-а-а-а, — скучаще ныла Рене, играя кольцами у себя на пальцах, — я домой хочу. И латте. Сколько можно? Зачем такой переполох? — Джой, сосредоточенно слушая объяснения подчинённой, лишь отмахнулась. — Эми, наверное, с Лиамом. Точно, он же сегодня прилетел. Они давно не виделись. Мам, я домой хочу!       — Рене! — раздражённо рявкнула Джет, резко остановившись. — Я занята, я разговариваю, ты не видишь? Либо закрой рот и жди, либо позвони Джейсу, пусть он притащит сюда свою задницу и отвезёт тебя домой! Алло, Эбби, — снова переключилась Джой; она не могла удержать ноги на одном месте — казалось, если она остановится надолго, зависнет, как часы, то мир расколется на две части. — Да, я слушаю. Да, я поняла. Я поеду сейчас к ним домой, не могу ждать… Позвони мне сразу, как найдешь ее, я с ума схожу. — Она решительно бросила телефон в карман пиджака. В нечувствительном бедре гудело, словно в ее костях ехал поезд. Джой выразительно посмотрела на нахмуренную Рене: та сидела с выражением вселенской обиды на разукрашенном лице, со сложенными на груди руками, наверняка обиделась…       Но думать об этом Джой не могла: слишком пустяковыми ей казались сейчас капризы дочери.       — Лицо попроще сделай, — фыркнула Джет, — и если хочешь домой, то взяла свой рюкзак и поехали, а не развалилась тут. Давай, Рене, шевелись! Кевин, — обратилась к нему, покинув кабинет вслед за дочерью, Джет; волнение за Эмили выдалбливало в ее груди сквозные дыры, — позвони мне сразу, если вдруг что… Пожалуйста.       — Конечно, миссис Джет, — кивнул Кевин. — Только не переживайте слишком сильно, я уверен, с Эмили всё в порядке. Она та ещё заноза.       — Я знаю, — получилось почти отчаянно; в груди готов был разорваться громкий набат, — но мне все равно кажется, что что-то не так. Эмили всегда отвечает мне.       Свет за ее спиной сделался совсем тусклым, когда Джой сделала шаг в кабину прозрачного лифта. Она планировала быстро отвезти дочь домой, а потом сразу же ехать в дом к Эмили. Просто убедить себя в том, что все хорошо, оказалось невыполнимой задачей.       Джой невольно вспомнила, как десять лет назад Эмили взяла трубку и со старта пролепетала: я стащила телефон у копа, меня запихнули за эти дурацкие решетки — вытащи меня отсюда сию же минуту!       Что могло произойти такого, чтобы Эмили не ответила, Джой даже не представляла. Она сжимала в руках руль и видела, как дико дрожали у нее пальцы.

***

      Лос-анджелесские дороги ночью — это почти то же самое, что лос-анджелесские дороги днём. Поток машин на шоссе, ведущему к дому двух тупых куриц, кружил Эмили голову. В ушах бились друг о друга маленькие звоночки, у неё саднило всё чёртово тело; под левой ягодицей ожог горел так сильно, что ей хотелось орать, а сдерживаться оказалось охренительно трудной задачей. Эмили никогда не сдерживалась, никогда ничего не терпела… и нужно было делать так и дальше. Нужно было вести себя, как всегда. Она должна была делать привычные вещи — всё, что хотела, не ждать ни минуты, не приносить себя в жертву во имя эмоциональных метаний Конфеты, далёкой от психопатии, — вот так надо было. Эмили должна была развестись с Лиамом сразу, как только милый котик перестал быть паинькой.       Она старалась не нарушать ПДД, покрепче держать руль и думала о том, где ошиблась впервые.       Нужно было подать на развод сразу после Каролины. Или после «RRRED»? Тогда ее чокнутый все-еще-муж явно был не в себе, она решила, что ничего страшного; но, видимо, понимать «нормальность», чувствовать, подключать какую-то глупую интуицию, о которой орут изо всех дыр — это не то, чему можно было научиться. А если и можно было, то эта вещь — сакральное, непонятное, иллюзорное чувствовать окружающих — отскакивало от Эмили, как долбаное йо-йо. Вверх, вниз. Вниз-вверх.       Сколько должно было пройти лет, чтобы это умение приобрело в ней статичность?       В салоне стояла мертвая тишина. Эмили, сведя зубы ещё сильнее, зыркнула на сжавшуюся на соседнем сидении Элли. Девчонка поджала под себя ноги и сидела а-ля дрожающий комок; две потные маленькие ладони обхватывали руку Эмили нехилой хваткой — приходилось вести машину одной правой. На светофоре она плавно выжала тормоз. Тут же желудок сжало дичайшим спазмом, и ее лёгкие разорвало приступом кашля; какой-то он был странный, булькающий, словно в лёгких не воздух, а резервуар с розоватой от крови водой. На ладони остался ещё один сгусток. Эмили, чертыхнувшись, вытерла это дерьмо о платье.       — Папа злой, — раз в сотый пролепетала Элли. — Ты кашляешь, потому что он злой.       — Он не злой, малявка, — прохрипела Эмили и снова закашлялась. — Он чокнутый. Твоим бабкам надо показать его дяде доктору.       — Я не хочу к папе, не хочу к папе…       — Да не ссы ты, — выдавила Эмили; светофор замигал, и она на секунду крепко зажмурилась, решив, что это поможет убрать туман прямо перед глазами. — К бабкам своим поедешь. Я отвезу. Тебя. Черт, сука! М-м, — простонала она, когда боль в голове взорвалась где-то в районе затылка. Машинам сзади пришлось сигналить, чтобы она поняла, что пора ехать. Какой-то придурок крикнул ей, что она заторможенная корова, и Эмили послала его нахрен и тыкнула фак на звук; на звук, потому что перед глазами плясали темные фейерверки.       Всю оставшуюся дорогу зрение то становилось чётче, то уплывало совсем. Она думала, что если ее тормознут — если обнаружат, что она ни черта не видит и везёт чужого ребенка, не пристёгнутую, без автокресла, да ещё и выглядит как потасканная дешёвка, — то отберут права на остаток жизни, и даже связи самой Джой Джет нихрена ей не помогут.       Но Эмили повезло. Уже скоро она ни черта не плавно ударилась капотом в высокие ворота Джет-Норгаард. Она на ощупь достала из бардачка связку сенсорных ключей и начала нажимать на каждый по очереди. Когда она сделала это второй раз, зрение вернулось, и ворота послушно отъехали в стороны. Эмили, превозмогая адскую пульсацию в каждом нерве, вытащила Элли из машины. Элли опять вцепилась ей в шею, как обезьянка, и Эмили едва могла сделать вдох. Она тащила ее к крыльцу прямо по газону. Уже было поздно, и свет в окнах длинного двухэтажного дома не горел; эти две курицы, наверное, были уже слишком старыми, чтобы трахаться.       Эмили почти вдавила кнопку звонка внутрь. Она слышала вибрацию и держала большой палец на кнопке до тех пор, пока не услышала шуршание в замке. Девчонка в ее руках казалась всё тяжелее с каждой секундой. Когда дверь распахнулась, Эмили почти выбросила Элли на руки к ошарашенной Роуз. А потом ее лёгкие сжались вместе с диафрагмой от позыва блевать, и она уже отвернулась, ожидая, что сейчас так и будет, но дело кончилось одним только спазмом.       — Боже мой, господи, что случилось, что произошло? — суетливо затараторила Роуз, когда Эмили ещё не повернулась обратно. Очевидно: она сейчас облизывала перепуганную девчонку. — Моя малышка, моя девочка, что такое, почему ты плачешь? Я не понимаю, что происходит… Эмили! Твою ж мать, что у тебя с ногой, что за…       — Слушай ты, — выдохнула Эмили, привалившись плечом к косяку, — я оказала тебе услугу — привезла малявку вам, и теперь твой святой сыночка не забьет ее ногами в порыве своей шизанутости…       — Эмили, это… — растерянно хлопала ресницами она.       — Заткнись, Роуз, я договорю, — рявкнула Эмили; она злилась, но сил выразить это ярче как-то не находилось. — Я хочу никогда в жизни его больше не видеть. Ты поняла?       — Это он… — судорожно выдохнула она, прижимая к себе Элли, — это он с тобой сделал? Это Лиам?       Эмили медленно подняла взгляд. Туманный, совсем размытый; она видела, что у Роуз какого-то черта потекли слезы и она закрыла ладонью рот. Элли обнимала ее за шею так же, как Эмили пару минут назад. За ее спиной мрачно светились жёлтые бра, и Эмили казалось, что они мигают; что оба фонаря вот-вот погаснут. Если бы она лучше разбиралась в человеческих чувствах, то поняла бы, почему Роуз расплакалась, может, даже пожалела бы ее, как какая-нибудь сердобольная дурочка; но Эмили понятия не имела, почему матери, чьи дети однажды вытворяют страшные вещи, вдруг оказываются на краю чертового обрыва. В прозрачно-голубых, как у Джо, бушевал ураган «Катрина», и Роуз почему-то тоже было трудно дышать.       — Ты со своей фанатичной тупоголовой сучкой вырастила больного ублюдка, — криво усмехнулась Эмили. — Что бы ты сделала, Эр, если бы твой сыночек убил меня? Я могла бы лежать мертвая в луже крови прямо сейчас.       — Эмили, — едва выдавила Роуз и протянула к ней руку, сделала шаг вперёд, — пожалуйста, зайди в дом, мы вызовем врача…       — Да нахуй! — резко ответила Эмили и оттолкнула Роуз. Эр вздрогнула. — Сама доеду. К черту иди.       — Эмили, я прошу тебя, тебе нельзя за ру…       — Да тебе плевать на меня, — поморщилась Эмили, уже спускаясь с крыльца на дорожку, — не делай вид, что это не так.       — Эмили!       Она молча вернулась в свою машину. Дышать стало как-то легче. Эмили резко вывернула руль и выехала из узкой улочки на шоссе. Зрение, наконец-то, поймало стабилизацию. Она сделала глоток воды из бутылки, валяющейся в салоне, и поняла, что ее даже не хочется вытошнить. Значит, всё обойдется.       Эмили забила в GPS «ближайший отель» и поехала по указанному адресу. Ее телефон разрывало звонками, но она не хотела брать трубку. Она не хотела знать, кто звонил.       Она ничего не чувствовала, но пустота эта была не тем, к чему она привыкла — не обычной мирной стагнацией; эта пустота была вакуумом, водой, вкусом крови во рту. Эмили подумала, что ей нужно срочно отметить этот день в календаре черным крестиком, и когда осознала, что ее календарей рядом нет, она заорала прямо в машине, на парковке отеля, к которому привел ее GPS. Горло тут же заложило, а в лёгких будто бы вскипела вода. Эмили сжимала руль, выжав из себя остаток моральных сил; она кричала.       Кричала.       Кричала.

***

      Эта Эмили когда-нибудь ее в могилу сведёт — это точно.       Джой с раздраженным рыком, который не смогла сдержать даже при дочери, бросила телефон на заднее сиденье кроссовера. Она разогналась быстрее, чем можно было на центральном к Пасадене шоссе, превысила почти на двадцатку. Слегка сбавить скорость ее вынудило лишь то, что рядом сидела Рене: она схватилась за ручку двери и уже раз, казалось, десятый попросила Джой успокоиться.       Но успокоиться Джой не могла.       В салоне играл какой-то дурацкий плейлист Рене; мужские басы верещали, как чокнутые, и эти странные песни слишком походили на те, от которых тащилась Эр. Джет почти не обращала на звук внимания, вслушиваться не получалось; ей казалось, ещё немножко неведения — и она совсем чокнется. Хотя ничего же ведь не случилось, ничего? Вдруг она сейчас заявится в дом к Эмили и дверь ей откроет полуголый растрёпанный племянник? Такой, что сразу станет ясно, что он делал с Эмилией, и никаких догадок строить больше не придется. Просто… просто Эмили уже второй раз нарушила свое обещание. И снова из-за него. Такое же может быть. Лиам был в туре несколько дней, потом вернулся…       Ч-черт бы ее побрал. Ну нет же. Нет.       — Мам, ты так бурно реагируешь, — настороженно заявила Рене, потягивая из черной трубочки свой извращённый клубничный латте. — Твои нервы меня пугают…       — Рене, — выдохнула Джой, — я волнуюсь за Эмили. Она всегда берет трубку, а сейчас не берет, и она не пришла на встречу с тобой, а такого никогда не было и… Ты себе даже представить не можешь, как я волнуюсь, я… — Она прервала себя очередным судорожным вдохом. Ресницы у нее ощутимо вымокли, и Джой часто заморгала, чтобы сбросить с глаз пелену; она должна была следить за дорогой. Она поджала губы и добавила очевидно дрожащим тоном: — Если с ней что-то случилось, я просто не переживу.       — Эй, — с неожиданным сочувствием ответила Рене. Джой почувствовала, как дочь робко уложила ладонь на ее плечо, — мама, ну ты чего… Всё с Эми хорошо, я уверена. Ну бывает такое, может, уснула, может, занята. Она ответит. Или найдется так. Мамочка?       — Конечно, — нарочито внимательно гипнотизируя путь, кивнула Джой. Она вымученно улыбнулась дочери в зеркало заднего вида и быстро смахнула с глаз слезы; она не должна была выглядеть при Рене такой тряпкой, но, как обычно, ее внутренний вихрь почти не поддавался контролю. Можно было сделать вид, что всё успокоилось, однако вихрь от этой игры в притворяшки, как любила повторять Эмили, никуда не девался.       Джой плавно припарковалась у высоких кованых ворот, открыла окно и, нажав кнопку, открыла их. Жать на педаль получалось не лучше, чем если бы Джо втыкала подошвы лоферов в башню из ватных дисков; это было так дьявольски странно — почва под ее ногами совсем растворилась.       В тот самый миг, когда отброшенный назад телефон зазвонил, Джет резко затормозила. Рене пролила латте на свою жуткую майку, и не сказать, что Джой хотя бы малость сожалела об этом. Кроссовер застыл на полпути в гараж, а она сама потянулась к звонящему телефону. Казалось, ничего важнее, чем светящийся на сиденье экран, не существовало в ее жизни сейчас; если бы она не успела нажать на зелёную трубку, Джой наверняка бы захлестнул нервный срыв.       — Да мам! — заорала Рене, когда поняла, что оттереть пятно не получится.       Джой слышала ее как сквозь толщу воды или фунтовой льдины.       — Эбигейл, — выпалила в трубку она и перестала дышать; на выдохе получилось рваное: — скажи-что-нашла-ее.       — Я нашла её, — твердо ответила Эбигейл. — Маячок показывает местонахождение ее машины только в том случае, если она не дви…       — Блядь, наплевать мне, говори, где она!       Эбигейл продиктовала адрес. Даунтаун, отель… Черт подери, что Эмили там забыла? Злость снова вскипела в ней черной нефтью; прямо посередине груди, казалось, она враз захлестнула всё, что теплилось там до. Джой стиснула руки на руле так сильно, что в ногтях закололи иглы. Она выдохнула. Какого черта Томпсон делать в отеле в такое время? Что она могла… зачем… И с кем? С кем она там?       — Рене, иди в дом, — безапелляционно заявила Джой и сдала назад. Ворота гаража автоматически сдвинулись.       — Ладно, — пискнула Рене. Она больше ничего не сказала. Ее дочь выскользнула из машины тихо и молниеносно; Рене всегда чувствовала предел, несмотря на такой же взбалмошный характер, умела вовремя замолчать.       Но сейчас было совсем не до этого. Джой знала, что с ее дочерью и ее семьёй все в порядке: сейчас Рене зайдет в дом, в котором Вайолет давно спит, так что Рейна с удовольствием поможет ей смыть косметику и выслушает, как прошел ее день. Рейна накормит Рене чем-нибудь домашним и вкусным, они поболтают и разойдутся по спальням. Дома у Джо — порядок.       За его пределами — чёртов смерч. У Джо внутри — чёртов смерч.       Так что когда она неслась по шоссе с мыслью о том, что женщина, которую она любит больше жизни, сейчас развлекается с кем-то другим, она едва смогла заставить себя взять трубку. Ей звонила Эр, и так дьявольски невовремя.! Джой смотрела на дорогу и не видела ничего, кроме отеля, который пока даже не маячил на горизонте; она неслась мимо бесконечно мелькающих фонарей и черной пропасти вместо неба — в ее сердце разверзалась ещё одна.       Джой прошипела сквозь зубы:       — Да, Эр. Я не могу говорить.       — Но ты должна знать, — с какой-то странной, не свойственной ей дрожью ответила Роуз. — Тебе надо знать, что случилось. Мне так… я в таком ужасе, Джо. — Джой нахмурились, сбавив скорость. — Мне так жаль…       У Джой сердце свалилось сначала в горло, а затем прямо в ноги. Тревога зашевелилась в гортани, как заполненный воздухом шар; она сразу поняла, что услышит что-то об Эмили. В какой раз за сегодняшний вечер слезы текли по ее лицу?       Это всё не могло касаться ее семьи.       Не могло.

***

      Она не помнила дорогу до отеля с того момента, как Роуз рассказала, в каком состоянии Эмили к ней приехала. Джой не соображала, не могла осязать того, что ей говорила сестра, в полной мере; дорога превратилась в одно сплошное пятно.       — У неё была разбита скула, губа, она сильно кашляла. Ещё у нее что-то с ногой, кажется, это ожог… Я не знаю, не знаю, почему она не осталась, надо было вызвать ей парамедиков…       Теперь Джой не могла думать ни о чем, кроме того, что Эмили ранена, и что она отказалась от медицинской помощи. Набатом в висках стучало слово «кашляла», потому что она знала, что это значило, знала, что Эмили физически очень слабая. Джой совершенно не думала о том, что Лиам посмел обидеть ее, ударить ее, сделать с ее Эмили черт знает что ещё; если бы она думала о племяннике сейчас, ее бы не удержало от непоправимых поступков ничего — одна только Эмили, безумное, с ума сводящее желание узнать, что с ней, держало гнев Джет на грани всех допустимых значений, на той самой грани, когда вот-вот и случится бам-м.       Имя Э-ми-ли било набатом в ее висках.              Джой со всей дури въехала на одно из парковочных мест под сияющим «Ритцем», а в следующее мгновение, как вспышка перед глазами, ворвалась в чёртов холл. Золотой мрамор и хрустальные люстры плясали перед глазами. Сдерживать слезы было невыносимо трудно; эмоции бурлили в груди, как в котле.       — Эмили Томпсон, — на выдохе пророкотала Джой, оперевшись ладонями о ресепшн, — маленькая брюнетка, может быть, у нее… — Господи. — На лице что-то, ушибы, раны… Я знаю, что она здесь. В каком номере?       Администраторка с желтыми волосами хлопала кукольными ресницами так, словно в самом деле отыгрывала роль барби — она смотрела на Джой, как на призрака, и это раздражало сейчас до безумия.       — Блядь! — зарычала сквозь зубы Джет. — Мне повторить вопрос?       — А… Э-э… Была такая маленькая брюнетка, да…       — Где?!       — В пятьсот шестом номере, — перепуганно выдала она.       Джой больше ничего у нее не спрашивала. Она сходила с ума, слетала с катушек, готова была взорваться; сначала стеклянный лифт, какие-то люди, кажется, коридоры, растянутые на сотни ярдов — и только потом, наконец, двери с цифрами пять, ноль и шесть. Джет рванула на себя ручку, но дверь была заперта, и ей пришлось остервенело стучать в чёрное полотно.       Пять, ноль и шесть.       Джой повторяла себе эти три цифры, как мантру, потому что успокоиться иначе не получалось. Ее трясло. Она хотела увидеть Эмили — это было необходимо так же, как и дышать, и в то же время она боялась, что увидит что-то слишком ужасное на любимом, родном лице; даже представлять это было больно.       — Эмили! — срываясь, закричала Джой. Она не открывала, не открывала ей дурацкую дверь, боже мой! Джет заколотила по полотну до разрывающих мин в костях. — Эмилия, твою мать, открой мне дверь! Открой мне чертову дверь! Эмилия! Эмили! Я позову охрану и, клянусь, вынесу эту дебильную дверь к чертям, если ты не откроешь мне ее прямо сейчас!       Эмили никогда не поддавалась манипуляциям. Она была первоклассной манипуляторшей и без Джо; однако ничего из того, что кричала Джет, стоя под дверью пять-ноль-шесть, манипуляцией не было. Она бы ни за что не ушла просто так. Она бы никогда не оставила Эмили в одиночестве.       Она бы не сдалась, даже если бы этих дверей перед ней был не один десяток.       Эмили, конечно же, это знала.       И тем не менее, прошла целая вечность прежде, чем Эмили все же открыла ей дверь.       Джо остолбенела, когда это, наконец, случилось. Оказалось, что фраза «забыть как дышать» — вовсе не чушь, и от этого осознания Джой прошибло холодным потом. Ее любимое, родное лицо — Э-ми-ли — венчало большое синее пятно на скуле (синяк), трещина на нижней губе, разбитая припухлость на верхней границе щеки. Даже в полумраке Джет заметила фиолетовые следы пальцев на тонкой шее и точно такие же — на запястье, которое безвольно висело рядом с ее бедром. На Эмили было одно лишь банное полотенце. Ее темное каре выглядело растерпанным, как одуванчик, а сама она — совершенно измученной.       У Джо перед глазами пронеслись миллионы жутких картинок. Она зажала ладонью рот и, не в силах сдерживаться, просто начала плакать.       Она должна была послушать Роуз. Она должна была сделать что-то сразу после того, что этот маленький мерзкий ублюдок учудил на собственном шоу.       Она должна была.       — Эмили, — прорыдала Джой; она в самом деле ввалилась в ее номер и, захлопнув за собой дверь, с филигранной аккуратностью взяла лицо Эмили в свои руки. Блестящие синие глаза на уровне ее подбородка стали размытыми соляными озёрами, а у самой Джет в лёгких образовались сквозные дыры. — Эми…       — Ничего страшного, Джо, — сипло ответила Эмили. — Успокойся.       Успокоиться?..       Она замотала головой и крепко стиснула зубы. Ей же больно, больно…       Господи, наверное, ей так сильно больно.       — Покажи мне, — поверхностно вытолкнула Джой, — покажи, где болит? Эмили, Эми, боже мой… — Она прижала к себе Эмили, и Эмили доверчиво прижалась в ответ. Джой почувствовала, как холодные ладони обняли ее талию, и ещё она ощутила, что нихрена не может стоять. Она осела на пол под дверью (внутри одна за другой разрывались гранаты), и Эмили сделала то же самое. Она легла ей на грудь, и Джо крепко ее обняла. — Сильно болит? Что он ещё сделал, что он сделал с тобой?       — Ничего, конфета, — глухо повторила Эмили. — Порядок же.       Порядок?..       Эмили вжалась лбом в ее грудь. Джой услышала, как тяжело она выдохнула. В номере начала мигать лампочка, и реальность запрыгала вместе со светом: то, что происходило сейчас, казалось безумным маревом.