Провода

      Тональность меняется.

С пятого минора до унижения.

      У Джой не получалось остановиться.       Рядом с Эмили, сейчас, когда она стала еще более запретной и вместе с тем невыносимо желанной, Джой казалось, что она потеряла контроль совсем. Шестерёнки в голове не вертелись, руки дрожали, ноги не слушались; единственное, что, как красный сигнальный огонек, мигало у нее в глазах — это имя, которое последние две недели было больно произносить вслух. Пять букв с острыми гранями — Э-ми-ли — прошивали ей горло крошечными иголками. Джой хотела её постоянно, как одержимая. Она хотела её видеть, касаться ее, целовать ее; все их вечерние встречи в кабинете заканчивались крышесносящим сексом у Джет на столе, а иногда — в кресле, на диване и на полу. Эмили приходила к ней почти каждый вечер.              Она венчала выблескивающее мрамором пространство своими стонами так жарко, что Джой плавилась к чертовой матери. Эмили выгибалась под ней, поддавалась и повторяла люблю тебя; она едва могла вытолкнуть ее имя, когда закатывала глаза от дикого ритма внутри себя; она плавилась в ее руках, как восковая свеча, а Джой, словно ей двадцать два, растекалась в её.       Казалось, не было у них никакого перерыва в три года, и Джой вовсе не сопротивлялась напору Эмили последние месяцы.       Как можно было с-о-п-р-о-т-и-в-л-я-т-ь-с-я ей?       Джет никогда в жизни не позволяла себе того, что позволяла с Эмили — она не думала, что сможет так аморально трахаться с другой женщиной, пока жена верно ждет ее дома, готовит панкейки на завтрак и возит их дочь на развивающие занятия.                    Но Джой почему-то могла; она делала это прямо сейчас, и ни одна трещинка из тех, что покрыли ее мировоззрение в Шарлотте, не мешала ей задыхаться от выворачивающей эрогенные зоны похоти. Она вжимала в подлокотники пальцы — прямо сейчас — сполза́ла в кресле в одной рубашке, прилипшей к вспотевшей спине, и чувствовала теплый язык Эмили между своих беззастенчиво разведенных ног. В кабинете горел верхний свет, на экране макбука светились входящие сообщения; за окнами уже практически село солнце.       В какой-то момент — в одну из сотен мелькающих перед глазами вспышек— Джой шумно выстонала родное имя, и рот Эмили замер на ее пульсирующей точке. Джой откинула голову назад на прогнутой спинке и распахнула веки. Звёзды плясали перед ней в лихорадочных па; танго, самба и реггетон.       — Боже, — выдохнула Джет, стараясь вернуть ровный ритм грудной клетке.       — Можно просто Эмили, — выпустила смешок она ей прямо в бедро. Джой опустила взгляд на темную макушку Эмили: Эмили лежала на ее животе, упираясь коленями в пол, и обнимала ее. Бороться с желанием погладить ее мило растрёпанное каре сил совсем не было; они уже были потрачены на другое. — Конфета… Ты такая сладкая.       Каламбур. Джой сдавленно рассмеялась. Ее пальцы касались волос Эмили; они шелковыми нитями скользили по коже рук, ласкали ее, как утекающая вода, и время, мерцающее в этом кабинете, превратилось в желе. Оно застывало рядом с Эмили. Джой смотрела прямо перед собой и больше всего на свете хотела, чтобы это длилось как можно дольше… Не просто щека Эмили на ее бедре, не просто сумасбродный секс в ее кабинете, нет; она хотела вернуться с ней домой — туда, где были бы Вайолет и Рене и… никакой Рейны.       Она хотела назвать Эмили своей в полной мере, назвать ее своей, будучи уверенной в слове «моя» каждой клеткой. Она хотела этого, может, больше всего на свете, но язык просто не поворачивался — потому что потом, в голове, фраза непременно дополнялась бы оговорками. Джой старалась не думать об этом, но ее мысли давно уже обрели отвратительную автономность, форму затянувших голову ниток.       Ты моя, сказала бы она, но у тебя есть муж. Ты моя, повторяла бы, но я жената на другой женщине.       Ты моя, но я не могу признаться в этом другим; ты моя, но я снимаю свое обручальное, когда собираюсь трахнуть тебя этими пальцами; ты моя, но я так сильно боюсь что-то менять.       — Поехали… в… отель? — выдохнула ей в живот Эмили. Ее духи все наполняли кабинет карамельно-ванильной сладостью, и у Джой уже начинало гудеть в висках. — В отель хочу… какой-нибудь поближе? Конфета.       Томный голос, тягучий, как патока, вырвал Джет обратно в реальность. В отель? Она погладила Эмили по щеке. В отель. Это означало бы, что Джой не вернётся домой сегодня — а она всегда ночевала дома. Последний раз, когда она оставалась у Эр, Рейна выдолбала ей все мозги.       — Эмили, — заплетающимся языком выговорила она; в горле совсем пересохло, — мне нужно…       — Не-е-т, — протянула Эмили. Влажная дорожка из поцелуев снова коснулась ее совсем рядом с лобком. Клитор истерически дернулся в ответ на это движение. — Тебе нужно быть со мной. Только это нужно. Я хочу тебя на всю ночь.       — Не сегодня, Эми, — с трудом вытолкнула из себя Джой; произносить одно, когда тело говорит о другом, было пыткой, но Джет не могла иначе. Не сегодня, не сейчас. Она должна была помнить о другой своей жизни — о другой, не только об Эмили. Она медленно выровнялась в кресле и взяла разморенное лицо Эмили в свои руки. — Мне нужно встретиться с Роуз. Мы договорились. Я не могу это проигнорировать, я отменила уже две встречи и…       — Не можешь, потому что твоя милая сестрёнка что-то заподозрит? — фыркнула Томпсон. Она резко поднялась на ноги, и Джой напряглась. — Знаешь, звучит так, как будто ты слишком расслабилась, конфета. Ты должна рассказать о нас, должна развестись к чертовой матери, и ты что, надеешься, что твою чудную везде-сую-свой-нос-сестренку эта новость обойдет стороной? — едко поинтересовалась она. — Да ее сын женат на твоей любовнице, Джо. Ты трахаешь жену своего племянника.       Джой, как в морском приливе, бросило в ледяной пот.       — Боже, Эмили, — глухо прошептала она, — прекрати.       — Вот в чем твоя проблема, видишь, — ровно ответила Эмили. — Ты боишься правды. Я не сказала ничего, что было бы ложью, а ты просишь меня замолчать.       Хорошо, что Джет оставалась в рубашке и нижнем белье, иначе чувствовала бы себя совершенно униженной — где-то там, брошенной рядом с плинтусом мокрой мышью. Что Эмили можно было ответить.? Тупое бессилие разбирало Джет на чёртовы атомы, когда она начинала напоминать ей обо всем этом; обо всем, во что Джой угораздило вляпаться.       Она молча подобрала с пола свои брюки, наклонившись по левую сторону подлокотника, и вернула их обратно на бедра. Казалось — опять долбаная иллюзия, — что одежда могла как-нибудь скрыть замаравший ее позор. Позор, но разве она могла уже что-то вернуть обратно? Да и даже если бы она вернула, то разве чувства к Эмили могли просто исчезнуть? Испариться, как какая-нибудь мелкая лужица в жаркий день? Мелкая лужица. Чёрт. Да будь ее чувства сравнимы с лужицей, Джой никогда не стала бы спать с Эмили, будучи в браке с Рейной. Никогда. Она никогда не изменяла своей жене, это было неправильно, это было… Боже. Боже мой. Джой угрюмо поджала губы и застегнула пуговицу на примявшихся от нелюбезного обращения брюках. Джет наградила Эмили почти робким взглядом.       Всё то, что сказала Эмили, можно было объяснить не так грубо.       — Я не просто… — У Джой не повернулся язык повторить всё так расхлябанно, как обозвала их связь Эмили. — Я не просто сплю с тобой. Я люблю тебя.       — Ну так скажи об этом, — непреклонно отзеркалила Томпсон. Она сложила на груди руки. — Я могла бы уже сто раз развестись с Лиамом и ты бы не спала с женой своего племянника, но я знаю, что если я сделаю это первой, то всё твоё «я разведусь с Рейной» тут же полетит в задницу. Ты решишь, что можешь легально трахать меня до пенсии, потому что я больше никак не связана с Лиамом, ты не делаешь больно своей семье, ну, а измена, — повела рукой Эмили, — все богемные женщины изменяют своим супругам, не так ли? От принципиальности до беспринципности — всего одна капелька удовольствия.       Джой задохнулась от этих слов. В запястьях завибрировали кости, а внутри ее грудной клетки вмиг рассыпался черный пепел. Она действительно так считает?       Эмили считает ее беспринципной?       Кулаки в широких карманах брюк стиснулись сами собой. Джой честно собиралась задать ей этот вопрос напрямую, но не смогла: вопрос о беспринципности так сильно ее надламывал, что все буквы — б-е-с-п-р-и-н-ц-и-п-н-о-с-т-ь — прорвались на ресницы влажными каплями. Она рвано выдохнула, привалившись к столу поясницей. Джой сосредоточенно рассматривала, как верхний, чуть приглушённый свет лежит тенью на ее пальцах.       — Молчишь, — буркнула Эмили. — Значит, знаешь, что я права.       Существовали на свете вещи, в которых Джой боялась признаться даже самой себе. Права ли Эмили? Может быть.       А может, и нет.       Эмили стояла рядом, опираясь ладонями о стол позади себя, и выглядела непоколебимо уверенной. Даже ее скрещенные на мраморном полу кеды; почему она не могла просто взять и отсыпать Джет горсть уверенности, если у нее этого счастья хоть отбавляй?       — Я сказала, что мне надо немного времени, — одним лишь усилием воли Джо сохраняла голос спокойным, — и ты согласилась с этим.       — Да, конфета, я согласилась, — подтвердила Эмили и накрыла ее ладонь на столе своей. — И прошло уже три недели, а не три дня. Ты сказала, что едешь встречаться с Роуз.       — Да, я…       — Расскажи ей первой.       Джой вздрогнула. Она нахмурилась и туго сглотнула; скопившаяся во рту слюна стала наждачной бумагой. Рассказать Роуз первой?       Сегодня?       Сейчас?       — Что? — едва слышно вытолкнула из себя Джой. — Эмили, я… я не могу сейчас ей сказать, я…       — Скажи ей, — неотступно стояла на своем Томпсон. Когда она раздражалась, ее брови всегда угрожающе хмурились — она становилась похожа на маленькую угрюмую тучку. В такие моменты Джо мучила необходимость утверждаться за счёт чего-то более очевидного, чем непреклонная твердость, запрятанная глубоко в стрессующем подсознании. Джой выпрямилась так, чтобы разница в росте между ней и низкой, чересчур уж настойчивой Эмили стала вновь очевидной. Темная макушка не шевелилась в районе ее ямочки меж ключицей. — Признайся Роуз во всем, — уже спокойнее продолжала она. — Она тебя точно поймет. Никто не любит враньё, конфета, ты же сама всю жизнь вбиваешь эту фигню мне в голову.       — Э-ми-ли, — вкрадчиво выдохнула Джой и взяла в ладони ее лицо, скуластое и очаровательное; с припухшими, со смазанной помадой губами, Эмили была самой красивой женщиной в этом мире. Джет погладила нежную кожу на ее щеках подушечками больших пальцев, а затем, не выдержав, оставила поцелуй на сладких трещинках ее губ. — Эмили. Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю… пожалуйста, не торопи меня.       — Пожалуйста, — в ту же секунду отразила она; Эмили стиснула ее запястье и поднесла ладонь Джет к своему рту — многозначительный чмок в середину ладони и цепкий взгляд заползли Джой под кожу ребристыми червяками. — Не заставляй меня торопить тебя, моя сладенькая конфетка, мой вкусненький малиновый кексик. Я люблю тебя, но я ненавижу ждать и я не люблю терпеть.       Ждать и терпеть — всадники апокалипсиса.       Джой тоже их ненавидела — о, разве можно было относиться иначе? — но ещё сильнее она ненавидела плохие сценарии, которые раз за разом, день за днём всё четче складывались в ее голове. Рейна, Роуз, Рене… Лиам.       Да, Лиам; он, как гребаный фантом ее жизни, появлялся рядом совершенно внезапно, и когда они с Эмили вышли из центрального входа в офис, Лиам уже ждал Эмили там. Может, он следил за своей внезапно изменившейся женой, может, просто пытался вернуть былое внимание — Джой понятия не имела, но выглядело это ужасно. Она не могла долго смотреть на него: Лиам приехал за Эмили с огромным букетом синих роз, посыпанных блёстками, он вымученно, с надеждой улыбался капризно вертлявой Эмили. Вечер текущей пятницы оказался солнечным, будто нарочно. Холодные лучи отражались от стеклянных зданий вокруг «БМВ», и можно было притвориться, что они бьют Джет прямо в лицо. Она застыла у входа рядом с охранником, не ощущая в себе даже капли сил подойти к племяннику и поздороваться. Нужно было дождаться, пока они уедут…       Боже, как тошно.       Лиам склонился, чтобы поцеловать Эмили, и, кажется, ему это удалось. Джой поморщилась. Стыд густым, гудящим потоком залил ей лицо и уши.       Она просто надеялась, что Эмили прополоскала рот после того, как отлизывала ей двадцать минут назад — иначе Джет прямо сейчас провалится под эту чёртову землю. Джой чувствовала себя такой грязной, словно стояла не у собственного двадцатипятиэтажного офиса, а в свином загоне, и не в костюме, а в рваном рубище. Она неестественно, напряжённо выдохнула, когда фиолетовый кроссовер скрылся в потоке других машин. Господи.       Что Джой, мать ее, делала?

***

      — Да ты сияешь.       Роуз заметила это с оторопелой улыбкой. Она выдала комлимент (комлимент ли?) Джой сразу, как только они столкнулись на парковке перед сияющим, как и прежде, «Риксоном». Тринадцать архитектурно вычурных этажей, сборник звукоизолированных офисов для музыкантов; тот самый, в котором у Эр последние десять лет имелась студия звукозаписи — там Роуз работала, а вот в ресто-бар на двух последних объединенных этажах частенько заглядывала, чтобы встретиться с друзьями по духу и лирическому поп-року. Это был старый, винтажный бар… Джо нравилось, что там прозрачная крыша из литого стекла, раритетные пластинки и всегда есть ее «Гленфиддич».       Они с Эр должны были встретиться прямо там, но получилось чуть раньше. Парковочные места, принадлежащие центру офисов, располагались перед заполненной людьми аллеей; их, как, впрочем, во всем Лос-Анджелесе, толпилась целая уйма. Жаль, что Джой забыла солнцезащитные очки в офисе. В последнее время публичность была тем самым, чего ей совсем не хотелось. Сплетни, даже из чертовых жёлтушных газет — бессмысленные чихи в ее сторону, — заставляли ее тревожиться. По правде говоря, Джой просто хотела, чтобы все на этой планете оставили ее в покое. Чтобы просто отстали от нее.       Чтобы не задавали ни единого идиотического вопроса — вообще ничего.       Даже с Эр она в последний раз виделась больше трёх недель назад — а это их отношениям было совсем не свойственно. Они с Роуз обычно часто пересекались на кофе или ланчи, а раз в неделю обязательно собирались у кого-нибудь из них дома… Джой краснела, как девочка, когда думала о том, что всё ее свободное время на работе теперь принадлежало Эмили. И вечера тоже ей. Джо совершенно забылась; стала растерянной и беспамятной, и единственное, что выворачивало ее сознание, были одержимые мысли об Эмили. Так много Эмили, что голова кружилась; Джой тонула в ней и каждую минуту боялась, что пять букв ее имени непостижимым образом засветятся, как неон, прямиком у нее на лбу.       Может быть, они всё-таки засветились?       Роуз приобняла Джо за плечо. Сначала Джой вовсе не собиралась развивать поднятую сестрой тему, но Эр она, видно, никак не давала покоя. Ее всегда оптимистичный настрой сегодня сменил наблюдательный, вымученный; она не отрывала от Джой глаз ни на секунду, и это подкидывало в их реплики песчинки тупой неловкости. Кислород в лифте сгущала пыльная духота.       Они с Эр, пока дошли до чертова лифта, уже успели обменяться парочкой рутинных вестей, как вдруг сестре снова захотелось поговорить о том, что Джой нарочито проигнорировала в самом начале.       — Джо… Черт, я, правда, уже давно не видела тебя такой, — задумчиво прикусив нижнюю, озвучила Роуз. Она на что-то ей намекала?       Джой тут же напряглась; выровнялась, будто ей в позвоночник винты вкрутили. С какой стати она давно не видела ее такой? Что такое это «такой»? Джой же даже не улыбалась шире, чем обычно. Она старалась вести себя, как и раньше, но либо она законченная идиотка и у нее не получается даже это, либо у Эр рентген-аппарат вместо глаз.       — «Такой»? — выгнув бровь, уточнила Джет; она надеялась, что прозвучала не слишком нервно, но сейчас ее уверенность была такой шаткой, что никакие железобетонные утверждения не помогли бы ей стать прочнее. — Что ты имеешь ввиду?       Выстеленный уютом и музыкой, ресто-бар пустовал сегодня; зимнее солнце рассеивало на стенах жёлтый свет. Они опустились за деревянный столик в центре, поздоровавшись со знакомой бармейд, всё как обычно: Роуз повесила на спинку кресла свою косуху, а Джет осталась сидеть в пиджаке. В лёгких кололо в предчувствии неприятного разговора.       Когда Джой взяла в руки меню, она почувствовала, как взмокли ее ладони.       — Ну да, Джо, такой, — подтвердила Эр, откинувшись чуть назад. — Ты обычно вся в себе, вечно уставшая, а сейчас как-то не так… — Пронзительные голубые глаза скользили по Джет как в пыточной. — А ещё у тебя глаза блестят, охренеть просто, как будто ты кристаллы в радужки вставила. Случилось что-то хорошее, да? — Ее позитив показался Джой настолько ненатуральным, что она поняла мгновенно: Роуз сама не верила в то, что собиралась сказать. — У вас с Рейной всё наладилось? Наладилось же, да?       Джой перестала дышать. Она поджала губы, избегая столкновения взглядами; зачем было спрашивать то, что было очевидным и без вопроса? Блядь. Она, честно сказать, понятия не имела, как можно было спасти их перегоревшие отношения с Рейной, даже если бы она сильно хотела этого: можно ли построить новую башню, когда из инструментов у тебя только пепел из той, что уже истлела?       — Роуз, — выдохнула она. Меню в ее руках захлопнулось само по себе, а прямой — прямее, чем можно было себе позволить, — взгляд впечатался сестре прямо в лицо. — Не наладилось.       Плечи сестры поникли почти незаметно. Если не знать Эр, то хрен догадаешься, но Джой читала сестру лучше самой себя — судя по всему, как и Роуз ее. Она никогда не говорила, что Джо ее разочаровывает, однако Джо знала все признаки этого состояния, малейшие намеки, которые Роуз переняла у их отца от и до: плечи ниже, брови дёргаются друг к другу, губы превращаются в одну сплошную полоску.       Эр растерянно моргнула. Она заказала подскочившей официантке «что-то на ваш вкус» и уложила на столешницу покрытые татуировками руки. Солнце со стороны стеклянной стены освещало ее выражение так, как лучше бы не; Джой крепко стиснула зубы.       — Значит, — медленно выговорила Эр, сложив пальцы в замок, — причина не в Рейне. Причина в… той женщине? — Джет молчала. — У вас… ну, у вас… Твою мать, Джо, — цокнула она, — я же вижу, что что-то изменилось. С каких пор ты стала такой партизанкой? Скажи мне честно, ты с ней спишь?       Это было настолько заметно? Джой невольно поморщилась. Во рту пересохло, как по щелчку. Ей срочно нужен был виски; долбаный, заливающий нутро стыд сегодня следовал за ней по пятам, и как можно было признаться сестре в том, с кем она спит, если даже от самого факта измены ей перехватывало дыхание?       — Роуз, — с трудом вытолкнула она, прикрыв глаза; веки пылали, как ее щеки под слоем пудры. — Я не…       — Твою мать, да, — прищурившись, шепотом произнесла Роуз; она уставилась на Джо во все глаза, сверля ее то ли изумлением, то ли неверием. — Ты с ней спишь, о боже!       — Да тихо ты, — в ужасе шикнула на нее Джет и с гулко стучащим сердцем поняла, что не может сфокусироваться ни на одной точке в зале, — я не хочу это обсуждать, я не буду с тобой говорить об этом. Роуз, пожалуйста.       — Джой, Джо, эй, ты что, — с придыханием пробормотала Эр, вцепившись на столе в ее руку; она подалась вперед так, чтобы быть к Джет совсем близко, и от этого Джой становилось еще хуже. — Я твоя сестра, помнишь? Я не собираюсь осуждать тебя, нет, я просто… — Она покачала головой. — Просто удивлена. Это на тебя не похоже.       — Я… — Джет совершенно перехватило горло. Соленая влага оросила ресницы раньше, чем она успела сморгнуть ее; в грудной клетке взрывались мины — один гребаный раз в полсекунды. — Роуз, я… — Под сочувственным взглядом сестры у нее заплетался язык, превращаясь во фрагменты конструктора «Лего» с каждым словом, которое Джой пыталась из себя выдавить. — Я люблю ее.       — Ауч, — будто непроизвольно вырвалось у Эр. Она, сглотнув, явственно моргнула. — Ну… Понятно. Да, ясно. Что ж, ну… Ого.       Если бы Джой могла, она бы стёрла с лица Земли любые упоминания о себе в ту же секунду, что Эр на нее вот так посмотрела. Лицо у Джет горело, как будто его держали над нешуточно высоким костром; всё это звучало, как полный бред, как дешёвая мелодрама, тупая мыльная опера; но как можно было оправдать измену ещё?       «Люблю», направленное на Эмили, звучало естественно только рядом с Эмили — другим никогда этого не понять.       Подоспевшая к их столику официантка не смогла разрядить повисшую между Эр и Джо тяжесть.       — Ваш салат, — как из-под воды сказала девчонка с дредами. Она опустила перед ними тарелки. — Приятного вам аппетита.       — Спасибо, — мило отозвалась Роуз. Она сверлила девчонку пытливым взглядом до тех пор, пока она не скрылась за углом, где высился огромный фикус в зелёном горшке. Джой смотрела на айсберг с тунцом в тарелке и понимала, что не сможет втолкнуть в себя ничего из того, что ей приготовили. — Джо, — взяв приборы, степенно заговорила Эр, — да ладно тебе. Не жмись. Поговори со мной, я же не священник… Я всё понимаю… Правда. Джо?       Понимает? Сомнительно. Джой стиснула край стола. Внутренняя дрожь лихорадочно билась в ней изнутри, точно выброшенная на берег рыба. Грудную клетку распирало; она грозилась треснуть то ли от стыда — всепоглощающего, как Эмили, то ли от чувства собственного ничтожества.       — Она меня с ума сводит, Эр, — сдавленным шепотом призналась Джой и облизала сухие губы. Она не могла смотреть на сестру, когда говорила это, так что собственные ногти становились полностью белыми от давления на столешницу — и она смотрела, как делает это; она чувствовала, как больно кончикам ее пальцев. — Ты не представляешь, ты не представляешь себе, как меня выкручивает от нее… Мне так тянет к ней, что я просто не могу, не могу отказать ей. Мне все время хочется… ну, знаешь, — она медленно выдохнула. — Хочется, чтобы она была рядом со мной. Я с ума схожу.       — Так, поняла, — сосредоточенно кивнула Роуз. Джой наблюдала за тем, как она спокойно разрезает рыбу и отправляет маленький кусок в рот, тщательно пережевывает; она словно заставляла себя съесть хоть что-нибудь. — Слушай… Может быть, это просто страсть и она пройдет? — также тихо, с надеждой спросила Роуз. — Так бывает, Джо. Это не обязательно любовь. Ты просто хочешь ее, тебе хорошо с ней, но все это поверхностно, это не то, ради чего…       — Ты не знаешь, — отчаянно пробормотала Джой, глядя себе на колени. — Ты ничего не знаешь… Это то, Эр. Просто… я пока не могу сказать. Я не могу.       — Джой, — резко оборвала ее Роуз. Вилка с ножом выскользнули из ее рук оглушающе громко для пустующего зала. — Да, я не знаю. Я не знаю, и я не понимаю, почему ты не можешь сказать мне как есть, почему ты не можешь быть честной со мной, какого черта? Что с тобой происходит?       — Да блядь, — вспыхнула Джой; раздражение разобрало ее на атомы так резко, что сдержать его не было никаких шансов. — Я не готова, я не хочу, не прямо сейчас в этих обстоятельствах! Просто потому, что что ты не поймешь, а я не знаю, да, твою мать, я не знаю, что и как мне нужно тебе сказать! Что здесь непонятного?       — Ничего мне непонятно, — также сердито прошипела Роуз в ответ. — Ты говоришь, что я не пойму, и да, я уже не понимаю, почему ты без проблем можешь трахать левую бабу на стороне, а признаться мне, что же за богиня такая, от которой ты с катушек летишь, не можешь. Может, я вправлю тебе мозги, м? У тебя семья, черт возьми, Джо, о чем ты вообще думаешь? В сорок девять лет же самое время с ума сходить, правильно!       Просто встать и уйти — вот, о чем она думала в эту секунду, но в следующую Джой с огромным трудом подавила в себе это желание. Они с Роуз не ссорились никогда в жизни, боже; и допускать это, пускать всё на самотёк, когда Джо и так не знала, что делать с большинством человеческих отношений в своей реальности, было бы совсем безрассудно. Джой вытащила «Джи Сэм» из внутреннего кармана и, считая звонкую наковальню в своих висках, громогласно позвала официантку. Эр вопросительно склонила голову.       — Виски принесите мне, — гаркнула Джет. Она вставила сигарету в губы; чиркнула зажигалкой, подаренной ей Эмили несколько лет назад. — Холодный «Гленфиддич», лёд не нужен.       — Только три часа дня, — сказала Роуз.       Джой рвано выпустила изо рта почти черный дым. Злость заклокотала в ней, как чокнутая, и пальцы даже онемевшей руки задрожали от желания вжаться ногтями себе в бедро — она так и не избавилась от этой дурной привычки.       — Не диктуй, что мне делать, Роуз! — громче положенного рявкнула Джой. Роуз лишь слегка вскинула брови. — Я взрослая женщина и я сама разберусь, я не обязана перед тобой отчитываться. Ни перед тобой, ни перед Али, ни перед Рейной, блядь, ни перед кем! Я нихрена никому и ничем не обязана, и если я не хочу о чем-то говорить, то это значит, что нужно закрыть свой рот и выбрать другую тему для разговора.       Джой скурила ровно половину сигареты, колющей ее изнутри гвоздикой, когда Роуз, наконец, ей ответила. В ресто-баре зазвучала тихая музыка, спокойнее, чем предыдущая; может, так бармейд решила по-своему разрядить сбитую атмосферу.       На середину стола грациозно опустилась бутылка «Гленфиддича» и два рокса с янтарной жидкостью. Официантка фантомно растворилась в воздухе.       — Я понимаю это, Джой, — негромко сказала Роуз. Она тяжело выдохнула, откинувшись на спинку своего кресла; в прозрачно-голубоватой радужке можно было увидеть, как вьется пронизывающая печаль. — Я знаю. Ты права. Прости меня. — Она покачала головой, нервно сжав локоть правой руки, и раздражение Джой почти сразу перестало существовать. — Я… Господи, Джо. Пожалуйста, не думай, что я осуждаю тебя, нет, это не так совсем. Просто… я очень волнуюсь за тебя. Я волнуюсь, что ты ничего не рассказываешь, что ты отталкиваешь меня, мне сложно, потому что я не понимаю, в чем дело и почему ты так изменилась. Мы стали реже видеться. Эта твоя женщина… Не знаю, Джо, — с сомнением скрипнула Роуз и расфокусированно уставившись в угол стола. Она закусила губу. — Всё это так неожиданно. Вы с Рейной так долго вместе, у вас дети и… Я думала, что у вас всё наладится. А теперь ты вот, сидишь здесь со своими блестящими глазами и говоришь, что любишь другую женщину. Ну как так? Что вдруг случилось? Чем она тебя так зацепила? Это же совсем, совсем на тебя не похоже. Ты мой самый родной человек, моя семья, я знаю тебя. Я знаю, о чем говорю. Джо, — проникновенно вздохнула Роуз и потянулась к ладони Джет; она накрыла пальцами ее кулак, сложенный у ребер, и мягко продолжила: — я не пытаюсь ничего тебе диктовать. Я всего лишь хочу честности от тебя, больше ничего. Ты же знаешь, что я всё пойму, только не закрывайся от меня, ну, родная моя, — она свела брови, — пожалуйста.       Может, это был тот самый идеальный момент, чтобы во всем признаться. Возможно, это было бы так трогательно и мило, как Роуз и обещала. Вероятно, она бы не стала даже пытаться вернуть на место ее мозги, потому что знала, что с Эмили это не имело смысла; всё могло бы пройти хорошо, Эр ведь не дура, она понимала, что Эмили совсем не пара для ее сына и что никакие «долго и счастливо» им не светят.       Могло бы.       — Не хочу говорить о ней, — горечь расползалась по ее горлу полынным сиропом с перцем, — Роуз, всё будет так, как нужно, я расскажу, но не сейчас. Мне нужно ещё подумать.       — Тогда я ещё раз хочу спросить, прямо, — совсем тихо, не осмеливаясь говорить громче, прошептала Эр. — Тебе нужно только одно слово — «да» или «нет»… Скажи мне. Скажи, эта женщина — это Томпсон?       — Нет! — раньше, чем успела подумать над ответом, выпалила Джет. Боже. Боже, боже, боже. Она вязла во враньё все сильнее с каждой секундой; никак не могла разорвать этот чертов порочный круг. — Нет, давай поговорим о чем-то другом, Эр, пожалуйста, у нас есть какие-нибудь другие темы для разговора?       Роуз смотрела на нее так, как в начале, снова. Джой курила, как паровоз, издевалась над лёгкими, заполняя их ментолом и никотином; Эр доедала рыбу. Они молчали.

***

      Разговор за столом у них так и не склеился. Все силы Роуз очевидно были брошены на то, чтобы унять клокочущие в грудной клетке эмоции, а у Джой — на то, чтобы перестать ощущать себя машиной по усиленной выработке стыда. Сколько бы Джет ни убеждала других и саму себя в том, что всё в порядке и ей просто нужно время, буря внутри не утихала. Она прекрасно знала, что увязла в аморальности происходящего, как в болоте; только вот остановиться Джой уже не могла.       Оставить Эмили звучало самым страшным, пронизывающим ее до костей кошмаром в реальности, а рассказать обо всем семье — как ещё один точно такой же. Джет понятия не имела, что делать, а почти-ссора с сестрой вообще окунула ее лицом в ледяную воду — как после этого долбаного ленча, после собственного же «нет», признаться в том, что Джо — врёт? Что врала постоянно, все это время, день за днем.       Ее слова, получается, ничего не стоили.       Джой сделала очередную судорожную затяжку. Она вызвалась подвезти Роуз домой. Эр всю дорогу несла чушь о неизвестном Джо шоу «Маски» с Хьюиттом Мэлоном, шутила поверхностно и вспоминала историю за историей, лишь бы не утопиться в том напряжении, которое грузной тенью висело между ними с начала неудавшегося ленча в риксоновском ресто-баре. В салоне кроссовера играл мирный джаз, который выбрала сама Эр.       Джой в голову лезли черные шутки. Если умирать, так с музыкой, про себя говорила она.       Только вот умирать им не пришлось; на перекрестке Седьмой и Четырнадцатой у Роуз зазвонил телефон. Джой потушила окурок «Джи Сэма» о специальную пепельницу на дверце и со вздохом покачала головой. Роуз явно звонила Али, а Джет не хотела вслушиваться в их разговор. Она думала о том, что между ней и Роуз никогда не затягивались такие паузы, как сегодня; они с сестрой никогда не конфликтовали. И тем не менее, сегодня между ними словно трос натянули — и приказали идти по нему на встречу друг к другу.       Джой явно свалилась первой.       Она свернула руль в сторону Шэлдонского шоссе, ведущего в Пасадену. В этот момент Роуз в злостном порыве бросила телефон себе на колени, а затем с рычанием откинула голову на сиденье. Джой невольно повела бровью, наблюдая за эмоциями сестры в зеркало заднего вида. Темные брови Эр почти столкнулись на переносице, а переливающиеся от блеска губы на секунды стали единой линией. Что-то произошло? Сердце Джет кольнула тревога.       — Что-то случилось? — голос нежданно сел, и получилось почти не слышно. — Эр?       Она шумно выдохнула и, наконец, посмотрела на Джой совсем как раньше. Темная челка ее пикси качнулась следом за рваным движением головы.       — Лиам, — просто сказала Роуз, и имя племянника из уст сестры совершенно Джой не успокоило. Она туго сглотнула и пообещала себе сосредоточиться на дороге; что бы Эр ни сказала, ей лучше сосредоточиться на дороге. — Али узнала, что он снова не поехал к доктору Эклзу. Третий раз уже пропускает… — Роуз покрепче схватилась за пересекающий ее ремень безопасности. — Он вообще какой-то не такой в последнее время, нас это беспокоит сильно. Он говорит, что всё в порядке, но я знаю, что нет. Лиам не хочет лечиться, мы так до сих пор ничего и не решили с его выходкой на шоу… То есть, мы с А пытаемся, только вот, как оказалось, посещение психиатра для нашего сына смерти подобно, и он с пеной у рта доказывает, что нет у него никаких проблем. Ну, а то, что он лицо человека в месиво превратил, это ничего страшного, это он «немного вспылил». Фух, боже, — скрипнула она. — Я не знаю, что с ним делать. Мы в ужасе.       Джой показалось, что ее самообладание вернулось на место. Сердце перестало стучать, как заведенное, а голова — кипеть, и она плавно повернула руль влево.       — Эр, успокойся, — серьезно начала Джет, ни капли не сомневаясь в собственных мыслях. Прошло уже больше месяца со времен того неприятного случая на «RRRED», и агрессивность Лиама в ее голове теперь жила в облике сказки о бунтующем джунгарике: было и было, с оговоркой на эмоциональные мелочи. Мужчины иногда дрались, в этом не было ничего удивительного. Однажды Джой видела, как инвестор «Холди Ди», пятидесятилетний владелец многомиллионного состояния и тридцатый человек в списке «Форбс» в нервном угаре пытался выдавить секретарю глаза — за то, что он принес ему не тот кофе. Что уж говорить о молодом парне, который увидел, как его жену лапает черт знает кто? — Не надо паниковать раньше времени. Вы с Али не думали, что слишком накручиваете себя из-за того случая? Лиам, он… — Она оглянулась на сестру, чтобы понять, как Роуз относилась к ее словам, но ничего, кроме втупившегося в окно профиля сестры не увидела. — Он нормальный человек. Нормальный парень. Ты сама говорила, что проблемы с гневом у него начались в подростковом возрасте и там же и остались. Он перерос это. То, что произошло, в самом деле похоже на то, что он просто сильно вспылил. Всё навалилось на него, психика не выдержала такого стресса, вот он и разбил рожу Грэммэру.       — Он разбил рожу Грэммэру потому, что не мог себя контролировать, Джо, — угрюмо ответила Эр. — Я знаю своего сына. У него есть проблема, которую он не решает, и я не могу перестать думать об этом, не тащить же мне его к доктору насильно. — Она покачала головой, а потом вернула внимание Джой. Их глаза столкнулись в отражении на долю секунды, и Джой показалось, что она почувствовала, как ее прошило насквозь. — Томпсон тебе ничего не… — начала Эр и осеклась. — А, хотя да, о чем это я. Ей же поебать на него. Мой мозг отказывается воспринимать факт того, что Томпсон стала чьей-то женой. Нельзя ли как-то забыть, что идиот, взявший ее в жены, это мой Лиам?       Джет закатила глаза. Они уже подъезжали к дому Эр; за воротами слышался дикий визг вперемешку с грохотом рок-н-ролл группы. Выстриженный изумруд газонов и идеальные кустовые розы в этом районе плохо вязались с атмосферой Анинных репетиций. Насколько Джой знала, Анна редко где-нибудь выступала. Она мучила барабаны только для удовольствия — хобби такое, но играла она, признаться, неплохо. Пела тоже. Джой до сих пор иногда задавалась вопросом, как так вышло, что половина ее семьи заделалась в музыканты: само́й ей, как и ее дочерям, слух явно выкрутили ещё в роддоме. О Вайолет пока, может, рано было судить, но будущая глава «БМВ» не будет петь дурацкие песенки, как клоунесса какая-нибудь.       — Ладно, Джо, — буркнула Роуз, когда Джет плавно припарковалась у высоких ворот. Она отстегнулась. — Рада была повидаться и…       — Эр, — вырвалось у Джо раньше, чем она успела подумать; эмоции всегда лезли вперёд, особенно рядом с семьёй — лезли так, словно ничего больше, кроме чувств, внутри не было. Паническая волна накрывала сердце, нежность ласкала вены; она накрыла руку сестры своей и почувствовала, как у нее в глазах щиплет — осколки стекла, должно быть.       Роуз слегка наклонила голову. Маленькая паутина морщинок у глаз углубилась, когда она их чуть-чуть прищурила. В этот момент Джой казалось — маниакально, навязчиво, невозможно, — что Роуз давно уже всё поняла.       — Да? — тихо отозвалась она. — Что?       Горло будто сдавило леской. Джет прижала к нёбу язык, чтобы обрести возможность говорить снова. Она должна была сказать правду, она знала, знала, что должна сказать ей…       Но она действительно не могла.       — Я люблю тебя, Эр, — голос непослушно дрожал. Джой стиснула ее пальцы крепче. — Ты же знаешь, что я люблю тебя?       — Да. — Роуз дернула уголком губ. — Я тоже тебя люблю, малышка. Всегда буду любить, я же не наш папочка, — глядя прямо в побелевшее при упоминании отца лицо Джет, добавила Эр. — Только ты почему-то забываешь об этом, так вот, — она мягко уложила ладонь Джо на щеку. — Не забывай никогда, Джо. Я с тобой.       Джой — отвратительная сестра.       Она укоряла себя этой мыслью — точно правдивой, черт, — всю дорогу, пока возвращалась домой, и даже проделала несколько кругов, чтобы вернуться в свое семейное гнёздышко не так быстро: там, конечно же, будет Рейна, а судя по времени, они должны будут вместе ужинать. Джой сядет во главе стола, Рейна будет прямо напротив… они будут есть и вести вымученные разговоры, из которых по-настоящему живо звучала лишь одна тема — их дети. Странно, наверное, это было; почему о том, что она ужасная сестра, Джой думала чаще, чем о том, какая она жена?       Джет откинулась назад на сиденье прямо перед тем, как должна была направить кроссовер в гараж. Подъездная дорожка, выложенная серой плиткой, вела прямо к пустующему месту парковки; среди десятков других «БМВ» кроссовер, на котором она ездила чаще всего, выделялся почетным местом по центру. Джой должна была просто взять и припарковать там машину, а потом просто взять и зайти домой. Эти, казалось бы, простые действия стали такими сложными с тех пор, как Джой из верной жены превратилась в… в кого? Кто она вообще такая теперь?       Она спит с женой своего племянника, врёт сестре, дочери, изменяет жене и подыгрывает лживому образу для общественности. Если последнее ее волновало не слишком сильно, то все остальное никак с Джой Джет не вязалось; эта грязь никак не могла быть частью той, кто всегда хотела семью, почитала стабильность и скучную, размеренную жизнь с правильными поступками.       Если бы год назад ей сказали, что все это рассыпется, как шаткая хижина, она бы ни за что не поверила. Так не бывает ведь.       Почему то, что Джой считала своим костяком столько лет, смогла разрушить одна только женщина? Маленькая такая, каких-то пять футов два дюйма; громкая, бесцеремонная, распущенная, как черт… Джой глупо улыбнулась и, заметив это в зеркале заднего вида, прикрыла улыбку пальцами. Эмили.       Э-ми-ли. Казалось, никого роднее, чем она, у Джой не было. Рейну и Эмили никогда не сравнить, даже рядом по-идиотски ставить. Рейна родила ей детей, да, она дала ей самое дорогое, что было у Джет в жизни, но Эмили — это совсем другое. Она существовала в ее реальности не для чего-то конкретного, а просто потому, что представлять жизнь без нее было чертовски странно. Рядом с Эмили мир оживал, терял серость и впитывал, как холст, яркие краски. Эмили заставляла ее жить не ради чего-то, а просто так.       Взгляд Джой невольно упал на обручальное кольцо, блеском венчающее правую руку. Крупный голубой бриллиант мог бы слиться в одно с ее радужкой, образовать водопад, залив, Тихий; Джой иногда представляла, что кольцо связывает не ее с Рейной, а ее с Эмили — и ей в ту же секунду становилось трудно дышать от восторга, мигом вливающегося ей в грудь. Окольцовывать Эмили было заведомо безумной идеей — вот, как у них с Лиамом, — но почему-то Джо хотела этого больше всего на свете… Не для чего-то, может, а просто так. Жизнь ради самой жизни. Джой чувствовала вкус жизни, когда в любой момент могла почувствовать вкус Эмили. Она опять улыбалась.       О боже, быть влюбленной дурочкой в сорок девять — это вообще нормально?       Джет долго наблюдала за тем, как в отражении продолговатого зеркала блестит у нее в зрачках — этого, правда, нельзя было не заметить. Роуз права, всё очевидно; и Джой должна рассказать всё жене, обязана. Она понятия не имела, как Рейна отреагирует, но ее не столько беспокоила реакция Рейны, сколько всех остальных… В первую очередь, ее волновала реакция старшей дочери: Рене уже переживала их с Рей развод, и у нее получалось не очень. Сейчас она стала старше, у нее свои подростковые драмы, как и положено, но развод родителей — это всегда что-то отдельное. Что, если сказать об Эмили не сразу, а потом, чуть позже? Они разведутся, пройдет чуть-чуть времени… Тогда, наверное, будет проще.       Никто никому не изменял, просто так получилось, можно будет сказать.       Чувства угасают, такое случается, добавить, мы с Рейной поняли, что нам лучше жить по отдельности.       Джой подумала о Вайолет, когда захлопывала дверь «БМВ» — на тонированном стекле неожиданно обнаружилась крохотная наклейка с котиком. Джой потянулась, чтобы содрать ее, но вместо этого лишь провела по ней пальцами. Ее маленькая характерная девчонка. Отучить ее от груди до сих пор так и не получилось. Что делать с этим? Джой не знала, как Вайолет переживет отлучение так резко. Она, конечно же, не собиралась отдавать свою дочь Рейне только из-за молока у нее в груди; Джой не смогла бы жить отдельно от своих детей. Ни за что. Даже если Рене вдруг захочет переехать к Рейне после развода, этого никогда не случится — просто потому, что и она, и Вайолет пока не понимают, что для них лучше. К тому же, это дочери Джой, а не Рейны. Не имело значения, кто их выносила и родила, потому что гены и кровь у них у обеих принадлежали Джет. Они обе были частичкой Джой.       Она решительно бросила ключ на тумбочку в затемнённой прихожей, когда вошла, наконец, в дом. Закатное солнце смешивалось с пастельными облаками, бросалось острыми лучиками сквозь окна гостиной; ровные линии, идеальная геометрия. В доме стояла дьявольская тишина, темные шторы от пола до потолка оказались наполовину задернуты. Джой нахмурились, обнаружив на диване накрытую пледом Рейну. Она что, спит? Джет подошла ближе и заглянула в лицо жены. Веки у нее действительно оказались закрыты, дыхание казалось слегка неровным; на смуглой коже под ресницами виднелись запавшие синяки. Рядом с ее вытянутой из-под пледа рукой обнаружился электронный градусник, в зале пахло, как в госпитале, из-за остатков каких-то капель на дне стоящей на спинке дивана чашки.       Заболела, что ли? И где тогда Вайолет?       Цифры на градуснике как неоновое табло: 102,3 °F°.       Заболела.       — Мам, ну наконец-то, мама-а-а, — громкий шепот Рене раздался за спиной так неожиданно, что Джой едва не подпрыгнула. Рене на носочках, чтоб, видимо, не шуметь, несла с кухни поднос. На стеклянной доске высились заварник и кружка; из носика хрустальной посудины плелись туманные завитки. — Отойди, я чай маме Рей несу, она заболела же. Ты видела, какая температура высокая? Я принесла ей жаропонижающее, она выпила, но ей все равно плохо. Скоро врач приедет, я позвонила.       Джой так и застыла каменным изваянием; не хватало лишь рот открыть и в немом изумлении поднять бровь повыше. Она молча наблюдала за тем, как Рене с волнением суетилась рядом с Рей: она погладила ее по голове, прошептала что-то, подсунув чай ей под самый нос. Затем взяла шуршающий блистер непонятных таблеток и извлекла оттуда две продолговатые капсулы. Рейна все никак не могла проснуться. Она хмурилась от каждого звука.       — Рене, успокойся, — с озадаченным спокойствием оборвала ее Джой. Она осторожно вытащила капсулы у дочери из ладони и только тогда заметила, что руки у нее холодные и дрожат. — Ты что так нервничаешь? Это наверняка просто какая-нибудь простуда. Сейчас приедет доктор Нок и… Ты же ему позвонила, так?       — Да, ему, — отрывисто ответила Рене и подтянула к груди колени. — Рей потеряла сознание, мам, упала прям на кухне, это не похоже на простуду. Люди же не падают от простуды в обморок? Она держала Вай и…       Сердце у Джой провалилось куда-то в горло; она держала Вай?       — Что, она держала Вайолет? — испуганно переспросила Джет. — Она что, упала вместе с ней? Она ударилась? Где Вайолет?       Рене в ответ раздраженно цокнула. Дочь подняла голову; посмотрела на нее так, словно узнала, что ее мать жжет котят на досуге, и фыркнула:       — Тебе вообще неинтересно, как мама Рей себя чувствует и что с ней? — ее интонацией было впору забивать гвозди, но Джой это волновало мало; в голове уже как минимум десять раз сложилась картинка, где ее Вайолет падает и ударяется об угол стола, об пол, о дверь, обо что угодно, и единственное, что ее волновало в этот момент больше прочего, это благополучие младшей дочери. — Нормально всё с твоей Вайолет. Она не ударилась, только испугалась. Спит сейчас на кухне, в стуле этом своем…       — На кухне? — обеспокоенно уточнила Джой и тут же сделала несколько шагов в сторону кухни. Кухня отделялась от зала только выгнутой планировкой, так что она вполне могла одновременно вклеивать мозги старшей и осторожно вытаскивать из стульчика младшую. Вайолет обычно спала так, что ее не растолкали бы даже Аннины барабаны, так что Джой не сомневалась, что ещё какое-то время Вай будет дрыхнуть. На малышке была пижама, светлые кудряшки торчали, как в клоунаде, в разные стороны. Щеки у нее были перемазаны клубникой. Джой уложила дочь на изгиб локтя и вышла обратно в гостиную. Спросила громким шепотом: — Почему она спит на кухне, господи, ты не могла уложить ее в кровать? Она давно спит?       — Да какая ей разница, где спать, мам? — Рене со всей своей исключительной артистичностью возвела глаза к потолку. — Мартышка эта и на чемодане в аэропорту спала, как в отключке.       — Боже, Рене, — неосознанно Джой закатила глаза точно также, — я уже устала тебе повторять. Не называй сестру мартышкой, это отвратительно. Так что, долго она спит или нет?       — Полчаса где-то, — буркнула Рене, отвернувшись. Она погладила Рейну по плечу. — Я боюсь, вдруг с мамой Рей что-то серьезное. Я никогда раньше не видела, чтобы она падала в обморок…       Вайолет в руках Джо шевельнулась. Она смешно дернула нижней губой, а в следующую секунду начала громко сопеть, уложив ладошку на грудь Джет. Крошечная теплая булочка. Джой улыбнулась спящей дочери; не удержалась — и оставила невидимый отпечаток губ на пухлой щеке.       — Мама, ты слушаешь вообще? — громко спросила Рене.       Джой оторвалась от Вайолет, в замешательстве втупившись взглядом в старшую; это ещё что такое? В этот момент тишина, повисшая между ними, снова разорвалась. На этот раз была Рейна: она медленно поднялась. Она закашлялась так сильно, будто бы в ее лёгких застрял инородный предмет, а трахея изо всех остаточных сил проводила в них воздух. Ну и угораздило же ее…       Джет прижала к себе Вайолет крепче, лихорадочно соображая, кто теперь будет сидеть с Вайолет, когда Джой на встречах, и, что ещё важнее, как сделать так, чтобы малышка не заболела. А Рене? Черт, она же сидела прямо рядом с Рейной. Нужно было срочно проконсультироваться с врачом.       Можно надеяться, что это что-нибудь не заразное?       — Джо, — низко прохрипела Рейна, когда, наконец, откашлялась; она сделала пару глотков чая из чашки, которую Рене обеспокоенно для нее придерживала. Надо же. Джой редко доводилось видеть дочь такой нервной; и дался же ей этот обморок. — Ты приехала.       — Да, приехала, всё в порядке, — спокойно ответила Джой, машинально покачивая дочку из стороны в сторону. Она окинула Рейну изучающим взглядом. Первыми в глаза бросились те самые синяки под глазами; примятое, осунувшееся лицо. Длинные черные локоны, как всегда, послушно лежали на плечах, обтянутых белой футболкой. Всё как всегда. Даже не так плохо, как для больной. — Скоро приедет доктор, поднимись, пожалуйста, в спальню, — продолжила она, решив, что нужно срочно что-то делать с этим сборищем перепуганных. Судя по всему, не лучший день для разговора сегодня — и эта болезнь Рейны совсем не ко времени. Джой подумала об утерянной возможности — она ведь уже решилась, черт, — и в ее груди вспыхнуло одновременно два огня: «блядь, не получится разговор» и «фух, в следующий раз». — Рене, — обратилась к нахмуренной дочери Джой; она слегка тряхнула головой, — принеси мне телефон в прихожей, я наберу экономку и ещё Роуз. Нужно спросить, сможет ли она посидеть завтра с Вайолет, у меня важная встреча в десять.       — И что, что встреча, ты же босс, — продолжала ворчать Рене, однако, несмотря на свою угрюмость, поднялась и сделала все, как послушная девочка. Она с каменным лицом всучила Джой ее телефон. — Почему ты не можешь отменить свою встречу? Рей же плохо. Побудь дома.       Джой лишь тяжело вздохнула на слова дочери. Она уже собиралась ответить, но черт ее дёрнул заглянуть в шторку с уведомлениями. Ей написала Эмили. Широкая улыбка осветила лицо автономно, сама собой; Джой открыла их переписку.       Emily, [6:03]:       я тебя так люблю сильно, конфета       Emily, [6:03]:       ты мой сладкий малиновый кексик       Боже, Эмили. Когда она так говорила, вокруг начинал виться аромат сахарного сиропа. Джой поняла, что пялится на сообщения от Эмили слишком долго, когда рука заныла от веса Вайолет. Она заблокировала экран и сунула телефон в карман пиджака.       Рене стояла перед ней и смотрела, не моргая. Джой с трудом вспомнила, о чем шла речь в последней сказанной ею фразе.       — Все иногда болеют, Рене, и что теперь? Не работать? — недоуменно спросила Джой. В самом деле, чем она поможет Рейне? Ей лекарства надо пить, а не чтобы Джой с ней сидела сутками. К тому же, она не хотела сидеть с ней сутками; вообще никак не хотела. Смотреть на жену после Шарлотта было неприятно. Даже, скорее, омерзительно. Джет почему-то не чувствовала вины перед Рей — одно только чёртово раздражение. — Всё, пойду уложу Вайолет. Рей, — окликнула жену Джой. Рейна снова закашлялась. — Лучше в спальне кашляй, ок’ей? Пусть доктор передаст рецепт водителю, он привезет лекарства. Сегодня на смене Джейс.       — Как ты себя чувствуешь, ма? — прозвучал сочувственный голос Рене, когда Джо с Вайолет сделала несколько шагов вверх по лестнице. Она слышала, как обеспокоена ее дочь, и пыталась убедить себя в том, что это нормально и никак не задевает ее. В конце концов, Джой же не собиралась запрещать им общаться.       Рене же справится? Она как-нибудь справится, иногда ведь родители расходятся, разводятся, как мосты в Нью-Йорке, по разные стороны баррикад; иногда в жизни нужны решения, которые причиняют боль.       Рене всего лишь шестнадцать. Не взрослая и не крошка, как Вайолет. Сможет ли она принять то, что происходит сейчас? Сможет ли она принять Эмили рядом с Джо?       Так тяжело.       Джой вместе с дочерью опустилась в кресло в гостевой спальне. У кресла была покатая спинка, которая тут же послушно выгнулась под ее весом. Джет уложила Вайолет себе на грудь раскрасневшейся теплой щекой, накрыла дочь пледом и позволила взгляду утечь за пределы высоких окон.       Шторы были задернуты, как и в зале, наполовину, так что в бежевые обои с остервенением въедалось рассеянно-закатное золото; вымученно-красивое, оно ложилось на ковер под ногами и венчало торшер с вышивкой, а ещё напоминало Джой о том, как сегодня утром Эмили ей улыбалась. Она принесла ей двойной американо без сахара, встала напротив Джой, и тогда солнечный зайчик от регулируемых жалюзи скользнул по ее лицу…       Джет гладила дочь по ее кудряшкам, голубые озера в радужке блестели, как маленькие бриллианты. Джой зачем-то мысленно повторяла имя; смаковала любимые буквы. Эмили.       Э-ми-ли.       You, [6:34]:       Я так соскучилась по тебе.

***

      Э-ми-ли — те же пять букв, родное имя; горечь древесных аккордов и сахарный апельсин на ее макушке — запах, который сводил Джет с ума в постели и кабинете, в машине, на столе, на полу, в кресле… Стоило только позволить себе этот жест, казалось, совсем легальный, но такой личный: коснуться губами темной макушки и втянуть в себя сладкий запах. Джой так давно знала Эмили, господи, но уже больше месяца ее охватывали моменты, когда Джо казалось, что они едва познакомились… И пусть с Эмили такой вариант звучал странно — ей нужна была целая жизнь, чтобы доверить Джо больше, чем просто тело, — но для Джой это характеризовало вполне реальные чувства: эйфория заливала в грудь восторг, а в низ живота помещала кипящий, тяжелый свинец.       Именно сейчас, когда Эмили лежала на ее коленях, как игривый котёнок, а Джой пропускала меж пальцев короткие черные волосы, она думала о том, что любовь все же может быть всемогущей. Любить всю жизнь одну женщину… Да, это возможно. Просто у всех это происходит по-разному. У Эр с Али всё вышло правильно, а у Джой — совсем нет. Может, Джой и думала всю жизнь, воспринимала их с Эмили совершенно не так, как нужно: вдруг это сама Джет — ломаная линия? Не консервативная синусоида, как ей казалось.       Она молча обводила овал лица Эмили кончиками указательного и среднего. Движение, как мазок кистью; хотелось запечатлеть ее такой, чтобы пересматривать потом бесконечно. Красивое скуластое личико, будто бы вылепленное самим Лапини или Канова; припухшие губы со смазанным контуром, над верхней — никакой выемки; глубоко посаженные глаза, такие красивые, что Джой позволяла себе нырять в них, раз за разом, до помешательства. У неё отказывали тормоза, когда она видела Эмили. Вероятно, потому, что ее тормоза привыкли к бездействию в присутствии этой женщины на ее коленях.       Это было странно, неловко, неправильно. Джой почти чертов полтинник, она дружит с Эмили целую вечность — и она совсем потеряла голову.       — Ты такая сладкая, — томно пробормотала Эмили. Она погладила Джой по щеке, и от этого прикосновения по чувствительной стороне тела пробежался табун мурашек; они загустевшей тучей осели внизу ее живота.       Границы смылись, словно были лишь линией на песке в том самом месте, до которого без труда дотягивался прилив. Джой склонилась к ее губам. Ладони бережно обрамляли присыпанное веснушками лицо, пока Джой целовала ее; нежно, медленно — можно было представить, что у Эмили на губах сахарится мед.       По мраморной башне — так называли кабинет Джой в «БМВ», — рассеивался приглушённый свет четырех бра на стенах. Они расходились плавно, совсем как нежность в ее груди; нежность была облаком, и эта нежность — зефир и вата — окутывала сердце глубже, чем мог представить себе кто угодно. От сердца — артерии, к сердцу — вены; каждый несущий кровь проводок ощущался теплым морем внутри. Сеткой приливов.       Джой не знала, почему это происходит с ней и почему сейчас. Она не могла даже предположить, но и отлипнуть от Эмили тоже не получалось. Джет, не отрывая от Эмили взгляда, гладила ее волосы, и мысль о том, что дома ждет Рейна, причиняла ей физический дискомфорт. Мысль о том, чтобы отпустить Эмили к Лиаму, вбивала гвозди ей в череп.       Реальность нависала над ней лавиной; она высилась, сбитая и непроглядная, прямо над ее головой.       Но игнорировать ее с Эмили было просто: пальцы в волосы, черный шелк сквозь белые пальцы, губы бездумно накрывали ее губы.       Джой хотелось любить ее, просто любить; показывать, как сильно она любит ее, до тех пор, пока от этой мысли у нее не перестанут течь слезы. Джой не замечала воды на щеках, пока Эмили не собрала ее в собственные ладони.       — Хочу, чтобы ты поехала со мной в отель, — медленно выговорила Томпсон; она прочертила влажную дорожку по ее скуле ногтем указательного. Ее глаза гипнотизировали Джой безмятежностью — безмятежность эта была синего цвета. — Будь со мной сегодня, — тихо попросила она, и прежде, чем Джет автоматически скажет нет, повторила: — Будь со мной, — она провела пальцами по ее губам, — я так хочу, чтобы ты была со мной… пожалуйста, Джо. Поехали.       В голове Джой, как на кинопленке, прокрутились вперёд оправдания: затянулись переговоры, пришлось остаться в офисе, я-не-могла-иначе.       — Ладно, — выдохнула она, — поехали.       Сначала это было как развязать, наконец, туго затянутый пояс.       Там, в сияющем лос-анджелесском «Ритце», пятидесятиэтажном здании на пересечении Бульвара Беверли и Аве Вермонт, Джой в очередной раз чувствовала себя уязвимой. Она не могла устоять перед ней; Эмили нельзя было не поддаться. Она была такой настойчивой, когда хотела чего-то, и так сложно было сопротивляться, если Джой на самом деле хотела того же самого.       В груди бурлил, кипел, как вода, адреналин; он смешивался с дикой пульсацией между ног, и одержимо дернулся вместе с клитором, когда Эмили толкнула ее на кровать в чертовом «Ритце». Все мысли, как обычно бывало наедине с этой невыносимой женщиной, вышибло в долю одной секунды.       — Знаешь, что я хочу, конфета? — в тишине номера ее шепот действовал на Джой оглушающе; она вибрировала словами прямо в ее живот, и когда Эмили подняла взгляд, столкнув его с глазами само́й Джо, Джо снова залило кипятком: смотреть на нее сверху вниз всё равно что мегаполисы рушить — в синем цвете, как пыль, вился густой туман.       — Что, — натужно вытолкнула Джет, стиснув шелк темной простыни, — ты хочешь?       — Хочу вылизать тебя всю… — томно протянула Эмили. Ее ладони медленно, словно они из ткани, а не из кожи, погладили маленькие напряжённые груди. Соски Джет отозвались на касание мини-импульсом.       Она, прикрыв веки, с улыбкой запрокинула голову. Эмили резко потянула ее за икры, и Джой рухнула с локтей на лопатки.       — Так займись этим, — глухо выстонала она, уложив ладони на ее волосы. — Сейчас.       И тогда Эмили опустила пылающие губы Джет на бедро; она потянула вниз резинку мягкого французского кружева: по лобку, по ногам, по коленям и щиколоткам… Между ног билось так яростно, что Джой не запомнила, с какой чертовой податливостью, мягкая, уязвлённая и без сил сдерживать умоляющие выдохи, разводила ноги перед ее лицом.       Джой дрожала под Эмили, как девчонка.       У нее мелко дрожали мышцы: косые на животе, жилы на кончиках пальцев, нежно ласкающих каре Эмили, мышцы, огибающие треугольник ниже пупка. Венка на шее билась в истерическом танце, пока предвкушение заставляло тело Джой покрываться волнами щекочущих насекомых — мурашки окатывали ее от ушей и до лунок в нюдовом педикюре. Эмили сыпала поцелуями вокруг самой чувствительной точки; она издевалась — вела губами по внутренней стороне бедра, водила кончиком носа по широкой полосе волос на лобке… Когда она пощекотала ее половые губы, так, будто это было перо, Джой не выдержала. Она стиснула ее каре крепче и прижалась к ее рту совершенно бесстыдно, внезапно, бесцеремонно; невозможно было больше терпеть.       Но вдруг Эмили только это и было нужно? Она раздвинула языком влажные складки там, наконец, где требовалось, и втянула в себя налитую возбуждением точку с таким давлением, что Джой выгнулась, как дуга.       Окутывающая спальню вуаль рассеивалась звёздными вспышками. Прикосновения Эмили таяли на коже разрядами; с ней было дьявольски хорошо, невыносимо — Джой извивалась на чертовой кровати, на черных матовых простынях так, словно собиралась вот-вот растаять. Провода между ними натягивались и искрили, а тело расслаблялось настолько, что Джет становилась слишком чувствительной — бедра дрожали, внизу живота будто бы стучал барабан, и мокрые касания языка Эмили заставляли тело вибрировать изнутри.       — Хочу что-то попробовать на тебе… — ее голос словно кипел в тишине номера; она оторвалась от Джо почти на самом пике, и Джой протяжно застонала — громко и, наверное, развратнее некуда — пульсация плясала на ее клиторе, как чокнутая, требуя язык или пальцы, а лучше и то, и другое… Она инстинктивно потянулась ладонью ниже, но в этот момент Эмили накрыла ее руку своей, где-то на ее животе.       Вдруг ее между ног коснулось что-то холодное. На контрасте с жаром Эмили это ощущение холода заставило Джой содрогнуться; что там она ещё придумала, черт возьми.? Она подняла голову, вцепившись в простыню крепче. Не успела она ничего сказать, как в нее толкнулась скользкая голубая игрушка. Джет увидела, что она голубая, когда пальцы Эмили чуть выгнули вверх ребристое основание.       Блядь.       — Эмили, — выдохнула она, сама не зная, просьба это убрать или продолжить; она использовала фаллоимитаторы каких-то несколько раз за жизнь, а на себе — всего лишь пару… и это тоже случалось с Эмили. Ощущение сладкого тумана внизу живота поползло вверх по слишком чувствительной сейчас коже. Это было слишком… слишком широко… — Черт, Эмилия…       — Тебе понравится, конфета, — томно ответила она, и промелькнувшая улыбка на ее губах вынуждала Джой в очередной раз ей верить. Нельзя было ей не верить… Джой закусила нижнюю и, оперевшись локтями о простыню, запрокинула назад голову. — Вот так, расслабься, да, так… Ещё чуть-чуть… Ты такая мокрая, Джо. Такая… — Она двинула игрушкой так глубоко, что изо рта Джет вырвался тихий хнык. — Чувствительная для меня.       Влажный, пошлый звук, с которым эта голубая штуковина из нее выскользнула, вклинился в воздух мускусным возбуждением, ожерельем, разорванным и рассыпанным по полу десятками белых жемчужинок; всё в ее теле будто бы взорвалось внутри — каждый нерв, запутанный в клубок проводов, — когда отдача от резкого движения заставила ее запульсировать сильнее, чем было с пальцами. Джой рыкнула сквозь сжатые зубы, совсем потеряв волю к мыслям.       Она стиснула простыню так сильно, как только смогла вцепиться в нее.       А потом Эмили втолкнула в нее игрушку снова — до конца, и вытащила резче, чем Джой успела с ней свыкнуться. Мурашки по ней не бегали, а искрили, и потолок из лепнины превращался в масляные мазки. В какой-то момент толчки внутри превратились в сплошное давление, сумасшедшее и тягучее, что-то невероятное; Джет почти задыхалась — вдохи и выдохи получались рваными и громкими, умоляющими, может, совсем развратными… Она почувствовала, как Эмили склонилась у нее над лицом. Ее свободная ладонь улеглась Джет на грудь, а губы защекотали где-то в районе уха.       — Тебе нравится? — тихо протянула Эмили. Ее дыхание обожгло прямо под мочкой. Она снова двинулась в ней до конца, до лёгкой боли внизу, и Джой безвольно дернула бедрами. — Скажи. Скажи мне.       Говорить было также трудно, как и дышать. Горло ощущалось налитым и напряжённым, как и каждая мышца в ней; хотелось кричать от накопленного в животе возбуждения.       — Да, — вытолкнула Джет, зашипев. Игрушка внутри зашевелилась почти лениво: вперёд и назад.       Джой медленно распахнула веки и встретилась взглядом с Эмили. Смазанная тушь обрамляла яркую синеву; она видела ее через расплывчатую дымку прямо перед собой, и убедиться, что всё в реальности, в реальности так хорошо, было необходимостью. Джой положила руку ей на затылок, заставив лицо Эмили склониться к своим губам. Это было только для того, чтобы ощутить ее ближе: шевелить губами так, как нужно, Джет не могла — ее разрывало долбаное торнадо, физически и морально. Рядом с этой женщиной было до помутнения хорошо, и она готова была позволить Эмили делать всё, что ей хочется.       И она хотела, кажется, именно этого: целовать ее в шею и одновременно доводить до желания свернуться в ком и дрожать от текучей по венам лавы.       Именно этого: заставлять Джет сжиматься на чертовой игрушке и стекать по ней, по простыни, по пальцам Эмили, иногда касающихся раскрытых розовых складок, как будто она в самом деле вот-вот расплавится.       Станет сахарной лужицей.       — Эмили, — ощутив, как между ног становится совсем невыносимо, просипела она; возбуждение бежало по ее нервам по нарастающей и грозилось вот-вот рассыпаться… Рассыпаться… Джой вжалась щекой в подушку. И пальцы, стискивающие шелк постели под ней, и бедра, которые невозможно было не вжать в кровать, напряглись так сильно, что она чувствовала каждый толчок внутри.       — Тебе так нравится, Джо, — сбито шептала Эмили, — так сильно нравится, когда я трахаю тебя такой милой голубой штучкой, да..? — Она громко, резко выдохнула, когда движения в ней чуть замедлились, но не сейчас, не сейчас; только не сейчас… — Ты хочешь сильнее? Нужно трахать тебя сильнее? Попроси меня…       — Да, да, да, — совсем не в себе скулила она; господи, это было невыносимо, внизу будто бы бил приближающийся набат, — сильнее… Так, да, так, — Эмили стала двигать запястьем еще резче, и Джой свела брови. Она свела их со сдавленным стоном, точно как сейчас сводило у нее внизу живота. — О боже, да, да…       В ту секунду, когда пульсация внизу взорвалась дикими импульсами и разбежалась по ней, как десятки вспышек за раз, Джой будто бы перестала существовать — а потом резко ожила снова. У нее не было таких крышесносящих оргазмов целую вечность, и она дрожала на этой отельной постели так, что ещё долго не могла эту дрожь успокоить.       Сердце стучало в груди, горле и клиторе.       Эта ее штуковина — голубая, как небо в ясные дни, — очень медленно выскользнула из нее; Эмили убрала это куда-то в сторону, когда Джой, как в слоу-мо, повернулась обратно на спину. Томпсон уселась на ее бедра и опустилась сверху так, чтобы касаться сосками сосков Джет; это прикосновение пронизывало ее ещё сильнее, сейчас, когда собственное тело казалось опустошенным и одновременно — переполненным до краев.       — Ты так клёво кончаешь, конфета… Кажется, я даже сейчас чувствую, какая ты мокрая, — хихикнула ей в губы Эмили, за что тут же получила лёгкий, возмущенный шлепок по обнаженным ягодицам. Она улыбнулась, взяв разомлевшее лицо Джет в свои руки. — Ауч, — поцелуй, — я снова тебя хочу…       — М-м-м, и как ты хочешь? — усмехнулась она, очерчивая невидимую линию на голой коже сидящей на ней Эмилии: от ямочки меж ключицей, по животу… Ее груди неровно вздымались, вторя дыханию. Эмили накрыла ладонь Джет на своем бедре и выровнялась, уперевшись коленями о постель. — Вот так? — Джой легко скользнула в нее четырьмя пальцами, и тогда Эмили опустилась обратно; она села прямо ей на ладонь, и Джет ощутила влажную пульсацию в свою кожу. Жар вдоль ее пальцев всколыхнул очередную волну, оседлавшую ее также, как сделала это Эмили. — И так? — Пальцы послушно согнулись в ее влагалище; стали чуть изогнутой лодочкой между стенками.       — Ага, — мурлыкнула Томпсон и, соединив их грудные клетки, накрыла ее рот поцелуем; невесомым, как лепестки, касанием. — Вот так хочу…       — Ты же знаешь, — рвано выдохнула Джет, — что ты с ума меня сводишь.?       — Хочу быть твоей, конфета, — двигаясь на ее руке, прошептала Эмили, — покажи мне, скажи мне, что я твоя.       Джой сомневалась, что все ещё способна заниматься сексом всю ночь — возраст всё-таки должен был брать свое, — но в эту ночь, первую с тех пор, как они были вместе в Шарлотте, всё будто бы переставало иметь значение.       За окнами блестящего «Ритца» стало совсем темно, в номере — жарко, и рядом с ней лежала Эмили; им никуда не нужно было спешить, и они не спешили… Джой брала ее снова и снова, и целовала до тех пор, пока губы не начали гореть от частых столкновений с зубами в порыве оставить на теле — податливом и сладком, как мед, — свой след, след, который впору было бы назвать чокнутой меткой собственницы. Джой написала бы на теле Эмили Томпсон, будь ее воля, губами; она написала бы, что любит ее, что это ее женщина и что она хочет чувствовать ее рядом с утра до ночи, пока сил совсем не останется.       Джой накрывали эмоции, как тайфун, и она ничего не могла сделать с тем, что совсем потеряла голову.       Она касалась Эмили так, как хотела касаться всю оставшуюся жизнь, и уже тогда знала, что утром ей на грудь снова улягутся гранитные плиты из-за разрывающих ее чувств. Разрывающих, разгрызающих, острых, как чили, и тяжёлых, как грузовик, который везет гранит.       Она распадалась надвое: в «Ритце», прямо тут, у Джой была открытая, родная, любимая Эмили, а за его пределами — вся семья.

***

      Уже светало, когда Эмили опустилась животом на простыню рядом с ногой Джет; шелк под ними все еще казался накаленным и влажным, и Джой никак не могла вернуть себе четкость зрения. Ладонь Эмили по-хозяйски улеглась Джой выше колена. Она придвинулась совсем близко — почти уперлась лбом в ее кожу, на секунду прижавшись к ней жаром губ со смазанным блеском. Мурашки пробежались по Джой, как лавина, и она опустила взгляд ниже.       Родная темная макушка, растрёпанное каре, блестящий от пота лоб; ресницы у Эмили подрагивали в такт ее вдохам и выдохам. Джо ласково завела прядь Эми за ухо. Она опустила руку ниже, и обвела указательным контур ее скулы.       — Скажи, — чуть слышно прошептала Эмили, — скажи, что я твоя любимая девочка.       Джет улыбнулась, расфокусированно глядя в стену.       — Ты моя любимая девочка, — сказала она, и сердце в очередной раз сжало дикое ощущение того, что она сдалась.       Джой сдалась. Она сдалась, потому что быть с Эмили — естественно, как дышать, и в моменте это возносило Джой до небес.