Провода

Можно тебя в неурочный час,

в самый отстойный день?

Куртку неловко стащив с плеча, молча отдать тебе.

Трогать ботинком осколки льдин, времени сбросив счёт.

По переулкам пустым бродить

до покрасневших щёк.

Можно тебя на недолгий срок

в комнате

для двоих?

Следом руки украшать бедро, выстроив ровный ритм.

Звёзды ловить, захватив балкон, кутаясь

в темноту,

и перекатывать

языком

вкус твоих губ во рту.

      Окна в номере были высокими и широкими, и ещё в номере располагался крошечный стеклянный балкон. Джой обычно всегда останавливалась в триста четвертом номере, потому что там было удобно курить — один шаг, и дым уже помогает гнить твоим лёгким.       Номер, который принадлежал Эмили всю неделю, был точной его копией. А может, они были близнецами — родились в один день и теперь украшали собой весь сорок второй этаж. Чёрно-белый мрамор на стенах и под ногами, прозрачное, литое стекло; Джой, не шевелясь, рассматривала серебряные канделябры на громоздком рояле. Тканевые жалюзи пропускали какой-то чересчур белый свет меньше, чем наполовину, и Джет хотелось опустить их до самого пола.       Ей хотелось спрятаться.       Там, за окнами, привычной жизнью жил окружающий мир, степенный, красивый, чужой Шарлотт — в Шарлотте высотные здания чередовались с одноэтажной Америкой, бронзовыми ручками старых домов и джаз-клубов, где девочки в шляпах играли на саксофоне; там, за окнами, всё осталось, как было. Может, в Шарлотте даже зима все ещё, и может, проникающий в номер свет такой яркий именно потому, что там сейчас идет чёртов холодный снег.       За окнами всё такое же, но в этом номере — нет. Больше нет. Джой сама всё разрушила. Этой ночью… Она словно взяла реальность, превратила ее в доску и сломала об колено, как делали профессиональные дзюдоисты. Неважно, насколько эта доска была хрупкой до того, как сломалась. Она была.       А теперь на ее месте валялись сплошные деревянные щепки.       Джой чувствовала себя такой пустой, что не могла заставить собственное тело пошевелиться; руки, ноги и бедра казались ей налитыми вольфрамом или свинцом, но в голову не лезло ни единой полезной мысли, а из груди будто бы вытекло сердце. Обычно оно горело, плавилось, стучало как сумасшедшее и раздувало ребра своими размерами, но сейчас дышалось совсем легко, словно она качается на убаюкивающих волнах Тихого. Джой не хотела вставать, не хотела смотреть в окно, не могла заставить себя включиться обратно в мир и взять телефон Эмили — свой-то она разбила, — чтобы позвонить Рейне, или хотя бы в «Уотерс Стар Лайн». Она… они с Эмили проспали запланированный рейс уже третий час как. Должно быть, авиакомпания давно оборвала телефон Кевина, а Кевин не мог не оборвать в ответ ресепшен «Ритца». Джой знала, что, как только она выйдет отсюда, ей придется предупредить всех, что она не исчезла и не умерла — Джой Джет ведь не опаздывала и ни за что не пропустила бы самолёт; она бы непременно сказала, что не летит, если бы планировала это, и обязательно перенесла бы полет, если бы собиралась.       Но она не собиралась. Всё, что случилось… Джой была не в силах об этом думать. Лофтовые стрелки часов над роялем показывали почти двенадцать. Кто знает, сколько бы ещё времени она пролежала в постели, не двигаясь, вне реальности и привычного мира, если бы Эмили спала дольше. Эмили.       Э-ми-ли.       Первый взгляд, упавший на лицо Эмили этим утром, оборвал жалкие остатки здравого смысла. В груди защемило от желания прижать ее к себе ближе. Джой щекотало ноздри от желания почувствовать запах ее волос опять, и кончики ее пальцев мелко дрожали; первым делом Джой громко выдохнула от неожиданности — она надеялась, что это будет не так. Она надеялась, что всё прошло; что то, что у них было, поможет ей выпустить накопленный пар, и Джет перестанет рвать внутренности от этой безумной, ненормальной нежности к Эмили…       Но этого не случилось.       Всё изменилось — она думала, что изменилось, — но когда Эмили открыла глаза, сияющие, как сапфиры в рассеянном утреннем свете, когда она посмотрела на нее, у Джой внутри что-то перевернулось. От застывших слез моментально намокли ресницы. Эмили широко ей улыбнулась. Она лежала чуть ниже своей подушки, на совершенно измятой простыни; одеяло прикрывало ее грудь меньше, чем на половину, и маленькая розовая бусина быстро выскользнула из-под ткани, когда Эмили начала потягиваться. Джой медленно повернулась на бок, чтобы опереться локтем о подушку, а голову подпереть ладонью — так было удобнее на нее смотреть. Она, господи, проснулась с ней. Она была рядом с ней.       Джой не думала. Тело диктовало ей, что делать, так что она просто потянулась к Эмили, прикусив нижнюю. Кончики ее пальцев коснулись скуластой щеки с еле заметной веснушчатой россыпью, неспешно поплыли ниже — очертили ее подбородок, ее шею. Джет хотелось расплакаться. Она могла касаться ее этим утром, и это было ирреально, это была картина, выполненная в сюрреализме: спустя целую вечность они проснулись вдвоем, вместе, она и Эмили. Джой ласково накрыла ее грудь, и в ладонь тут же упёрся напряжённый сосок, а уже потом она почувствовала рубцеватый шрам-месяц. После искусственных родов на позднем сроке у Эмили воспалилась молочная железа — ей делали операцию. Воспаление оказалось слишком большим для лазера, и врачам пришлось резать скальпелем. Джой помнила, что швы у Эмили постоянно расходились, молоко долго не уходило, и она мучилась с этим несколько долгих месяцев. Джой помогала делать Эмили перевязки.       Джет чувствовала, как белый шум от левой части тела постепенно переползал на правую. Ей нужно было подняться, но не получалось себя заставить. Эмили улыбалась ей. Она была трогательной, как игривый котёнок. Джой подумала, что ей не хватает синего цвета на волосах — тогда ее затащило бы в прошлое окончательно...       Это не было дежа-вю, о нет. Это было что-то пушистое, мягкое.       Оно происходило прямо сейчас.       — Конфета, — тихо хихикнула Эмили, — мы проспали самолёт.       — Да, — завороженно ответила Джой. — Я знаю.       — И тебя это не волнует?       — Нет, — поджала губы она. — Не волнует. — Джет наблюдала за тем, как указательный медленно полз от груди Эмили вниз; она коснулась горячего ребра, очередной ее чуть-чуть острой грани. Она представила, что ее пальцы — мёд, и он течет по телу Эмили, оставляя за собой золотую дорожку сахара. Обручальное кольцо Джой поймало отблеск — мелькнувшего солнечного зайчика — аккурат в тот момент, когда она остановила ладонь на животе не-своей женщины.       На несколько секунд Джой замерла, перестала дышать; но потом она поняла, что дышать она вполне могла дальше, а дыхание ей не перехватывало — она сама его задержала.       — О чем ты думаешь? — спросила Эмили. Она обхватила запястье Джой и поднесла ее ладонь к своему рту. Поцелуй отпечатался на середине ее ладони, так же просто, как грудь Эмили обычно заполняла эту ладонь. Мягкое тепло, исходящее от нее, казалось таким же рассеянным, как и свет.       Выходить по-прежнему не хотелось.       Вместо ответа Джой молча склонилась к Эмили. Она соединила их губы в долгом, ласковом поцелуе; крылья бабочки трепетали на их кончиках, на пальцах, в ее животе — Джет не верила, что делает это, это всё сюр и неправда, но их же никто не видит, никто не знает. Окружающего мира вокруг них не было.       Его не было, боже, просто не было; Джой так сильно не хотела туда возвращаться.       — С тобой так хорошо, — непроизвольно вырвалось у Джет, и она сама не поняла как, потому что не успела даже об этом подумать. Оно, это понятие, это чувство лежало где-то на подкорке ее сознания. Насыщенно-синий цвет радужки Эмили сиял прямо на уровне ее глаз. Ее правая ладонь соприкасалась с бархатистой кожей Эмили на щеке. — Я не знаю… почему. Мне кажется, я свихнулась.       — Ну нет, — комично нахмурилась Эмили. Она очертила ее рот невесомым касанием, и Джой с трудом сглотнула скопившуюся слюну. — Это я здесь свихнутая, помнишь? — Она облизала губы. — Ты конфета.       Желание покрыть поцелуями ее всю загорелось в Джой, как фитилёк свечи. Поцеловать лицо, шею, плечи. Поцеловать каждую ее грудь, ее живот… Господи, всю; нужно было всюду оставить на ней отпечатки — невидимые, но Джой бы их точно чувствовала, — которые неизменно, всегда истлевали после долгой ночи; становились белым пеплом на избалованной лаской коже.       Э-ми-ли.              Эмили.       — Не знаю, что сказать.       Сердце у Джет все же не вытекло. Мгновение спустя оно грохотало так громко, что оглушало любой звук, который мог бы проникнуть в спальню и помешать им. По левой части тела растеклись щиплющие разряды тока, и Джой пришлось сесть. Мир потихоньку возвращался в нее: вот мысль о том, что нужно немедленно привести себя в порядок, вот — необходимо срочно сообщить Кевину, чтобы он извинился перед «Стар Лайн» и пообещал, что Джой обязательно оплатит не состоявшийся вовремя полет; надо, чтобы он перенес рейс на позже. Вот — восстановить симку. Купить новый телефон.       И самая главная. Та самая, прихода которой Джой ожидала с отупевшим, уязвленным бессилием: я сука.       Она сука; она предательница. Она изменила своей жене.       — Господи, — понуро выдохнула Джет, потерев переносицу. Одеяло ощутимо соскользнуло с ее спины и груди. Оно упало ей на колени, и тогда она, откинув его, осторожно поднялась на ноги. На ней ничего не было, но какая разница? Эмили видела ее голой миллион раз, да и после того, чем они занимались ночью, было бы глупо искать, чем прикрыться. Всё уже произошло.       Уже случилось.       — Конфета? — Эмили резко села. Джой знала, что она села, ещё до того, как повернула к ней голову. Смотреть на Эмили без одежды было все равно что подносить пылающую спичку к дорожке бензина; между бедер растекалась требовательная пульсация. — Ты же не хочешь сказать, что всё это ошибка и ты жалеешь, и что нам надо вернуть всё, как было?       Она грустно дернула уголком губ. Вернуть всё, как было? Джой подняла с пола свое вчерашнее платье. Они были в номере Эмили, и других вещей у нее тут не имелось. На нее напало какое-то вялое отупение, когда до ее помутненного сознания все же дошло: ей придется сейчас сходить в душ, ей придется выйти из номера, ей придется разговаривать с людьми так, словно ночью не произошло ничего особенного.       Джой придется притворяться; приложить хренову кучу сил к тому, чтобы не смотреть на Эмили так, как сейчас.       — Уже ничего нельзя вернуть, Эмили, — тихо сказала Джой. — Ничего.       Под громоздкое молчание — казалось, что оно стало куском, отколотым от огромного айсберга, — она повернула вниз ручку двери. Она зашла в ванную комнату и посмотрела в зеркало так, словно никогда раньше не встречалась взглядами с собственным отражением. С этой женщиной: острые углы челюсти, пульсирующее сердце в глазах; нежно-голубая радужка блестела в зеркале как утренняя роса.       Что Джет имела в виду, когда говорила о том, что ничего им не вернуть, она не знала сама. Ничего не вернуть, как было. Как было до чего? До секса? До признания Эмили? До их разговора на майамской террасе?       Может быть, до того, как Эмили стала носить обручальное?       Или до того, как Джой женилась на Рейне второй раз?       Или вообще: до того, как наглая синеволосая восемнадцатилетка пришла в «БМВ» и разорвала душу Джой, как свора собак разрывала бы кусок мяса?       Джой стояла в душе, позволяя теплой воде стекать по телу, гладить лицо; она стояла так целую вечность. Она думала о прикосновениях Эмили и о том, как сильно они похожи на непрерывный поток воды. И ещё о том, что не уверена, что хочет возвращать всё, как было — и неважно до какого события. Джой точно знала только одно: когда Эмили в ее жизни не было, она чувствовала себя безумной.       И когда Эмили была… Ох. Да, когда она была — тогда, впрочем, тоже.

***

      «Уотерс Стар Лайн» любезно согласились перенести их рейс на десять часов вечера. Это означало, что самолёт приземлит их в ЛА в восемь утра, и Джой сразу же сложила картинку: их с Эмили руки размыкаются в аэропорту, чтобы позволить Джет к девяти оказаться дома, с Рейной и дочерьми, а Эмили — с Лиамом и Элли, которые наверняка ее заждались.       Эта картинка причиняла Джой почти физические страдания. Их будущее спустя десять часов как карета, превратившаяся в тыкву, как только стукнет двенадцать; они вернутся, и им нужно будет что-то сделать? Им нужно будет поговорить — Джой с Рейной, а Эмили с Лиамом, и тогда мир расколется надвое, как потрясающе блестящая ёлочная игрушка. Их никто не поймет, точно как эту чертову игрушку, которая была такой красивой всего минуту назад, а теперь — она же, золотистый ореол и фиалковый цвет, — валялась на полу торгового центра кучкой острых, переливающихся осколков. Джой зачарованно склонилась над разбитой игрушкой. Она почувствовала, что порезала кончики пальцев только тогда, когда Эмили одернула ее руку.       — Ты чего делаешь? — спросила она, присев рядом. Осознание странности собственного положения — они в переполненном людьми «Саутпарке», зачем-то присели около до сих пор не убранной ёлки, и у Джой кровь на пальцах, — вспыхнуло огнем на лице. Джет мгновенно поднялась, и Эмили вскочила следом. Она, не отпуская ее запястья, вгляделась в красные капли. — Вроде бы в коже нет осколков. Зачем ты их вообще трогала, конфета? Не проснулась ещё?       Волна невыносимого отчаяния накрыла ее уже третий раз за это не похожее на другие утро. Джой понимала, она повторяла себе, как заведённая, что они должны были вести себя как обычно, что Эмили по-прежнему Эмили, а Джой по-прежнему Джет, но это было так тяжело; в конечном итоге собственных терзаний она все равно оказывалась на краю пропасти, и картинки прошлой ночи сводили ее с ума.       Они плясали в синих глазах Эмили, как крохотные маячки — Джет захотелось взять ее руку и немедленно вернуться в отель, в один номер, чтобы использовать оставшееся им время в Шарлотте так, как не получится в ЛА.       Джой понятия не имела, что будет в чертовом ЛА; кроме того, что в аэропорту их руки разомкнутся, а когда они переступят домашний порог, их будут легально касаться те, кто, казалось, не должен был делать этого никогда больше. Джой ляжет с Рейной в одну кровать. Эмили будет спать с Лиамом? Она будет… делать с ним то же, что и с Джой прошлой ночью?       Джет не хотела говорить об этом. Она не могла о их отношениях даже думать. Джой обескураженно моргнула; наверняка она выглядела сказочной идиоткой со стороны. Со всех сторон.       — Всё в порядке, я просто… — пробормотала Джой, стараясь не смотреть в лицо Эмили. Она закуталась в пальто крепче, предварительно утерев остатки крови о ладонь. — Просто думала. Пойдем, пожалуйста, дальше, ничего не отвечай, ничего.       Джет снова держалась целую вечность по меркам Эмили — два часа, пока они гуляли по бутикам с одеждой и разными забавными, но бесполезными штуками; в «Картье» Джой понравилось кольцо в виде пумы из розового золота — для Рене, и маленький очаровательный браслет на ножку с плоским белым цветком — для Вайолет. С рождением дочерей Джой никогда не возвращалась из командировок без подарков для них, и украшения были лучшим вариантом… Для Рене точно, потому что в повседневной одежде их вкусы не совпадали, а вот для Вай Джой должна была найти что-нибудь ещё в магазине игрушек. В огромном, утыканном яркими детскими радостями «Хэмлисе» играли песенки из мультфильмов. Эмили с ходу напялила себе на голову шапку Санта-Клауса и, конечно же, выудила конфету из большой золотистой вазы на кассе. Джой покачала головой, наблюдая за непосредственностью Эмили как за мини-спектаклем. Моментами она вела себя, как ребёнок.       Джой почти забыла, что гудки телефона в ее ухе должны были вот-вот смениться голосом старшей дочери. Она хотела попросить ее включить видеосвязь и дать ей поговорить с Вайолет: с Рейной Джет так и не помирилась… не могла она ей позвонить. Казалось, она поймет, что случилось, после первого же произнесенного слова.       Черт.       — Да-да, мам, сейчас найду ее… — отвечала Рене, и Джой слышала, как она спускается вниз по лестнице. — Хэй, мартышка, с тобой мама хочет поговорить! Она в магазине игрушек!       — Рене, — укоризненно оборвала ее Джой, уже заранее зная, что ее бесконечные просьбы плохо работают, — не называй так сестру! Ну сколько раз повторять?       — Она уже привыкла, — хмыкнула Рене. — Ну а кто она, ма? Не мартышка, что ли? Посмотри на неё.       Рене включила камеру и направила ее прямо Вайолет на лицо. Малышка была лохматой, как после сна — светлые кудряшки торчали во все стороны, — и страшно задумчивой, губы очаровательным бантиком смотрели прямо в экран. Она сидела на ковре в гостиной. У Джой защемило в груди от переполнившей нутро нежности; эти самые сладкие в мире щеки хотелось зацеловать — Джет помнила, что они, теплые и мягкие, пахнут свежими плюшками.       — Любимая моя, — с улыбкой протянула Джой, едва сдержавшись, чтобы не чмокнуть камеру, — привет, моя девочка.       Вайолет меланхолично опустила голову на голос Джой. На маленьком личике мелькнула широкая улыбка, но спустя секунду погасла, уступив место театрально насупившимся бровям. Маленькая хорошая булочка.       — Вай не будет! — с ходу фыркнула Вайолет, ковшом выдвинув вперёд нижнюю. Она, судя по звуку, отобрала у Рене телефон. Лицо младшей мимолётно погасло из-за пальцев, накрывших камеру, а потом возникло совсем-совсем близко. Большие голубые глаза блюдцами смотрели прямо на Джой сквозь экран. — Маму Вай хочет. Эту маму, — она снова закрыла ладошкой камеру, — к-асивая мама.       — Да, красивая, — подтвердила за кадром Рене, — мама скоро прилетит, будет с тобой дома. Давай, мартышка, говори, что ты хочешь, она в магазине игрушек. Не прое… не пропусти свой шанс, как говорится!       — Вай хочет мусо-овоз! — подпрыгнув, в восторге заявила Вайолет. — И маму Вай хочет.       — Я совсем скоро буду с тобой, Вайолет, моя девочка, мама тоже очень соскучилась, — не в силах сдержать трогательную улыбку, пообещала Джой. — Мусоровоз большой хочешь? Может, грузовик лучше? Или «БМВ» всё-таки… — Джет с опаской оглянулась на заполненные детскими машинами стеллажи позади себя. У дочери был целый огромный гараж с какими угодно автомобилями, и ровно настолько же ее интересовали куклы, зверушки и прочая нечисть. Иногда, когда она заходила в магазины игрушек, Джой казалось, что у Вайолет есть абсолютно всё, что она видела там на полках.       А мусоровоза, оказывается, нет.       — Ну чё там, сколько можно, поболтали? — Эмили наверняка успела обойти полмагазина; теперь на ней, кроме шапки Санта Клауса, красовались ещё и очки с оправой из зеленых блестяшек. Она прижалась к Джой и встала на цыпочки, чтобы видеть экран тоже. — О-о-о, малыха, приветики! Ну чё, ты как?       — Эми! — от радостного вопля Рене Джой выпустила невольный смешок. Телефон у Вай она отобрать не смогла (протестующее мычание грозились вылиться в дикий вопль), но всунулась в камеру ровно наполовину; ее щека соприкоснулась с округлой щекой Вайолет. — Клёвые очки!       — Спасибо-спасибо, мой стилист просто душка, — съерничала Эмили.       — Когда вы уже прилетите? Мы ужас как соскучились, — оживлённо продолжала Рене. — Мне нужно срочно кое-что тебе рассказать, Эми! Сходим с тобой в «Линквуд», когда приедешь?       — В «Линквуд»? — настороженно уточнила Джой, вопросительно зыркнув на Эмили. — Это ещё что такое? Клуб? Надеюсь, что нет. Никаких клубов в шестнадцать лет.       — С шестнадцати уже пускают в некоторые клубы, конфета, — важно закивала Эмили. — Ничего криминального…       — Кто пускает, Эмилия? — строго переспросила Джой. — Я никуда её не пускаю.       — Ну мам, — цокнула Рене. — Я же с Эми. Ничего не случится, ты знаешь Эми. Она же наша подружка!       Подружка.       — Обсудим это дома, Рене, — отрезала Джой. — Я прилечу завтра утром.       Эмили отдала Рене честь на прощанье. У них была традиция: Томпсон говорила «семпер фай», когда они прощались друг с другом, а Рене повторяла девиз с всегда теплой улыбкой. Для Эмили ее дочь вряд ли бывала колючей когда-то; Рене нравилось, что Эмили никогда не пыталась ее воспитывать или учить — она просто ловила ее волну, и это, конечно, должно было сильно льстить. Женщина, которой сорок пять, называет себя твоей подружкой, обещает быть «семпер фай» и даёт только прошенные советы. Рене ее обожала.       Только вот что бы она сказала, если бы статус Эмили изменился? Не подружка, а мачеха. Невозможно было даже представить это — масштаб того ужаса, который застыл бы в глазах Рене, если бы она услышала, что Джой и Рейна снова разводятся. Для нее это было трагедией три года назад. Она подросла с тех пор, но разве эти три года сделали ее не таким же ребенком, как раньше? Джет казалось, что Рене ещё слишком маленькая, чтобы понять некоторые вещи. То, что происходило между Джо и Рейной, то, что Джой испытывала к Эмили — разве шестнадцатилетняя девочка могла бы принять это здраво? Да ещё и такая эмоциональная, как Рене…       С каждой подобной мыслью перспектива узаконить их с Эмили близость казалось Джой все безумнее. И когда они вышли из торгового центра, а на звенящие, как в сказке, улицы Ша́рлотта вновь посыпался снег, Джет стало больно дышать. Эмили покрепче запахнулась в свою мехову́ю кожанку. Когда Джо уже почти решилась завести разговор, она воскликнула, глядя на широкую витрину «Диона» с масками чертей по периметру:       — Надо Лиаму купить! — Эмили показала пальцем на чёрную толстовку на манекене — арт, где истекал кровью огромный глаз. — Прикольная, да?       Джой показалось, что ноги у нее резко вросли в асфальт.       Она остановилась прямо посреди тротуара, и хорошо, что здесь не чертов Лос-Анджелес, иначе бы она стала предводительницей огромной человеческой пробки. Если бы она могла, она бы прибила Эмили к этой витрине одним только взглядом. Лиаму купить?       Лиаму?       Джой прищурилась.       — Как ты так можешь?       Эмили невозмутимо посмотрела на Джой. Она остановилась прямо перед ней и слегка склонила голову в сторону. Снежинки, наполнявшие город ледяным серпантином, оседали на ее лице как капли жидкого серебра. Хотелось смахнуть их.       — Как — так? — спросила Эмили. Она словно в самом деле не понимала, в чем дело, и, может, это было правдой — ее отношение можно было знать и предвидеть, но не быть уверенной на все сто.       Джой раздражало это. Она должна была быть уверенной.       — Ты что-то к нему чувствуешь? — вырвалось у нее раньше, чем она смогла утихомирить рвущуюся из горла обиду. — К Лиаму. Ты что-то чувствуешь к нему? Скажи правду.       — М-м, — театрально задумалась Эмили, — дай-ка подумать… Нет. Я ничего не чувствую. Да ладно, конфета. Ты что, не купила бы своей рыбке какое-нибудь пафосное вечернее платье?       — У нее есть карта, — буркнула Джо. — Она может сама купить себе всё, что хочет, Эмили, хоть долбаный вертолёт.       — Ну вот, — с усмешкой ответила она, но в следующую секунду забавно нахмурила свои густые темные брови. В глазах Джой сверкало стекло. — И ты хочешь сказать мне, — медленно говорила Эмили, считывая ее, — что есть разница, когда рыбка сама покупает себе платье и расплачивается твоей картой, и когда ты покупаешь ей…       — Вот именно, Эмили, да! — твердо закивала Джой, не сдержав нервный хмык. О господи. Где ее сигареты? Джой бегло ощупала карманы распахнутого пальто и, когда пальцы наткнулись на знакомый квадрат упаковки «Джи Сэма», с облегчением выдохнула. Она достала пачку и намеком кивнула Эмили отойти за угол; на площади Картрайта была красно-зеленая арка, украшенная огоньками, и ныряла она, казалось, во дворы — но на деле в маленький, будто бы пражский переулочек со множеством одноэтажных зданий из красного кирпича. Джой чиркнула спичкой. — Поэтому я и спрашиваю. Ты думаешь о нем, да? — Ментоловая затяжка, первая и слишком глубокая, прошила лёгкие ледяными иглами. — Ты что-то к нему чувствуешь.       Эмили с обречённым вздохом привалилась плечом к стене. Красный кирпич оказался вдоль и поперек испещрен черным граффити. Под кожанкой Эмили на прямоугольнике пряталась надпись: i am your prayer.       Хлопья снега стали тоньше. Они падали на бежевое пальто Джой, оседали влагой на лице и жгли морозом лицо. Время в Шарлотте, как всегда, останавливалось; здесь, в этом переулке, среди странных кофеен и архаично, как в «Гарри Поттере», украшенных рождеством дверей, Джет жила не свою жизнь. Осколки реальности из Лос-Анджелеса вклинивались в них с Эмили как стальные ножи в пульсирующее сердце: где-то там действительно существовал Лиам, где-то там была Рейна.       Джой ждала, пока Эмили ответит, и неотрывно гипнотизировала ее кольцо. Хидден Холл. Хидден Холл, Хидден Холл, Хидден Холл.       — Я ничего не чувствую к Лиаму, конфета, — наконец, как-то вяло постановила Эмили. Джой склонила голову. — Нет, ничего. Просто он милый.       — Милый? — взвинченно переспросила Джой. — Так вот что, — вытолкнула вместе с облаком дыма, — он милый. Так, может, нам просто оставить всё как есть? Пусть всё, что у нас было, здесь и останется, в Каролине, в Шарлотте, почему нет? — с каждым словом костер у нее в груди обжигал всё больше, но Джой ничего не могла с ним сделать. Она почти давилась чертовым дымом, и ледник в глазах Эмили только способствовал этому. — Почему бы тебе просто не остаться замужем за милым Лиамом, может, детей ему ещё родишь? О, он будет счастлив.       Эмили заливисто рассмеялась. Этот ее смех всё разрушил; раздражение, секунду назад казавшееся Джой размером с Шарлотт, испарилось как ничтожная лужица. Боже. В самом деле. Что Джой несла такое? Разве она не понимала, что всё это жуткий бред, какая-то дикая, невыносимая чушь?       Она уронила взгляд себе под ноги. Почти сгоревшая сигарета в ее пальцах тлела быстро, а звенящий хохот Эмили становился всё ближе, пока родное лицо не возникло прямо перед распахнутыми глазами Джой. Желание поцеловать ее зачесалось где-то в гортани.       — Ты такая ревнивая, любовь моя, — прошептала Эмили. — Просто ужас. Перестань. Я люблю тебя. — Она оставила короткий поцелуй у Джой на губах; Эмили пришлось очаровательно подпрыгнуть, чтобы дотянуться до Джет. Она чуть сжала ее запястье. — Ну?       — Когда мы вернёмся, — совсем тихо выговорила Джой, глядя на Эмили в абсолютной, немыслимой уязвимости; Джой понятия не имела, что может так, — ты будешь спать с ним? Будешь спать с ним и со мной, да? По очереди.       — А тебе нужно так много времени, чтобы разобраться со своим браком?       — Отвечай мне, — порывисто прошипела Джой.       Лиам будет касаться Эмили — одно лишь предположение, четыре слова, — оно приводило Джой в такое бешенство, что ей хотелось взорвать Землю; тот участок, на котором Лиам позволял себе касаться ее Эмили, а Эмили принимала это.       Эмили с улыбкой, от которой на порозовевших щеках показались ямочки, коснулась ладонью ее скулы.       — Ты не хочешь, чтобы я спала с ним? — спросила она.       — А ты хочешь спать с ним?       — Я хочу спать с тобой. — Ее пальцы коснулись нижней губы Джет, и она потеряла свой окурок где-то в снегу; он утонул там точно как ее здравый смысл. Эмили подошла совсем близко. Их горячее дыхание — холодные, сбитые облака, — резко контрастировало с морозным воздухом. — Я хочу быть твоей и чтобы ты была моей, и ещё я хочу, чтобы каждый муравей в мире знал это.       — Это ты говоришь? — почти всхлипнула Джой. В Шарлотте было так холодно, что выступившие слезы мгновенно начали застывать на ресницах. Она обхватила ладонями щеки Эмили, позволив брендированным пакетам приземлиться рядом с ее ботинками. Мир померк; он мерк, когда это лицо — изящные скулы, раскосые глаза, как вытянутые сапфиры, эти потрясающие веснушки, — оказывалось так близко к ее губам. Джой казалось, что она задыхается. — Эмили. Эмили…       — Конфета, — томно выдохнула она вместе с паром, — я люблю тебя. Верь мне. Пожалуйста, поверь мне.       Джой судорожно закивала. Себе или Эмили? Может, она подтверждала то, что совсем уже чокнулась? Слетела с катушек?       Растеряла свои мозги?       В груди горело так сильно, что остановить этот пожар одной волей не получалось.       — Мне нужно время, — прерывисто выговорила Джой, поглаживая ее щеку большим пальцем, — чуть-чуть времени. Я обещаю, я… что-нибудь сделаю с этим. Разведусь с Рейной.       — Я буду с тобой, Джо, — без улыбки ответила Эмили. Она звучала так серьезно и тихо — только для нее одной, к черту всех остальных, — что Джой пришлось задержать дыхание. Эмили уложила голову ей на грудь (словно на эшафот) и обняла ее. — Только с тобой, конфета… Если тебе это важно, то и мне тоже.       — Я хотела услышать это двадцать семь лет, Эмили, — нервно усмехнулась она, зарывшись носом в темную, пахнущую ванилью макушку. Джой сосредоточила невидящий взгляд на крыше кофейни, похожей на пряничный домик. Мурашки гуляли по ней приятными мини-импульсами. — Ты не представляешь. Я… я чувствую себя… господи, я чувствую себя влюбленным подростком, Эмили. Мне сорок девять.       — Плевать, — хихикнула Эмили. — Наплевать.       Эмили действительно наплевать — ее не волновало ничего, кроме собственного хочу, и Джой знала, что это правда. Сейчас Эмили хотела её. Сейчас. Что, если сейчас однажды закончится?       Стоило ли бросаться с обрыва, рушить выстроенный, вышколенный годами за́мок, если существовала вероятность, что Эмили передумает? Но она ведь никогда не говорила того, что уже сказала в Ша́рлотте — а она никогда не врала о том, чего хочет.       И в «Ритце», там, в отеле, когда они снова оказались втиснуты в один номер, Джой точно знала о ее желаниях всё; о ее желаниях — всё, а о своих ровно то, что она была совершенно не в состоянии их контролировать. Джет задыхалась между спешными поцелуями (скоро-ведь-будет-рейс), и раздевала Эмили, позволяя знакомым-родным рукам гулять по уже обнаженной коже. Джой нечасто оказывалась голой первая — обычно это была привилегия Эмили. Нет, не обычно… раньше. Когда-то давно.       И вчера.       — Эмили, — выдохнула Джой; она с трудом зажала в себе дикое, сумасбродное желание рухнуть в постель без слов, — скоро рейс… мы вернёмся домой…       — Молчи, молчи, — возбуждённо шептала Эмили, и блики от фонарей за панорамным окном плясали в ее зрачках, — забудь об этом сейчас.       Она толкнула Джет спиной на постель. Кислород в номере сделался вязким, густым, по вкусу, как карамель на кончике языка; Джой казалось, что по ней текла карамель, когда Эмили медленно избавляла ее от белья. Чёрное кружево змеёй ползло по длинным ногам, очерчивая тканью каждую косточку — одну из этих ног Джой не чувствовала, но когда пальцы Эмили сталкивались с ее нечувствительной половиной, мини-разряды тока вместе с пронизывающими мурашками влезали во всё ее тело. Они расползались огнем в груди и жгли, как поднесенная свечка, на вершинах ее сосков. Господи, у Джой было такое только с Эмили — как в чертовых книжках, которые она читала в глубокой юности.       За высоким стеклом шел снег. Там ещё не стемнело, но уже начинало, и Джет как-то упустила момент, когда хлопья снега вдруг стали вдвое больше, а небо, уже темное, приобрело оттенок снежности: серо-белый, рассыпчатый… ледяной?       Синяя венка на шее Джо билась в истерике. Она выгибалась напряжённой дугой. Рыкающие стоны боролись в ее гортани с привычкой сдерживать их и побеждали первые; внизу, там, между бесстыдно разведенных ног пылало так, что Джой не чувствовала, с какой силой пальцы Эмили вдалбливались в нее — они просто были, как лавина внутри неё. Судорожные движения, от которых грозились взорваться нервы. Резкий, порывистый ритм сплетался с сумасшедшей пульсацией в одно целое.       И когда Эмили склонилась, зачем-то замерев между стенками, когда она склонилась, чтобы поцеловать ее — Джой чувствовала, что они вдвоем одно целое. Одно большое сердце. Оно билось без ритма: бум, бум, бум.       — Не останавливайся, — просипела она, коснувшись запястья Эмили, — только не останавливайся, я хочу…       — Да, да, — туманно бормотала Эмили; ее пальцы плавно отобрали у Джой заполненность, выскользнув, погладили ее сверху, — скажи, что ты хочешь, скажи мне…       — Верни пальцы, — выдохнула она, — мне надо чувствовать… чувствовать тебя…       Чувствовать ее — и это то, ради чего Джой сдалась. Она думала, что другого выхода просто не было; на самом деле она сдалась бы ей ещё раз, и ещё, и ещё… время, деленное на двоих, сокращалось вокруг крышесносящей пульсацией. Эмили целовала её живот, в родинку с правой стороны от пупка.       Она целовала её везде. Джет рассыпа́лась, растекалась и забывала собственное имя. Джой Джет, может, тоже человек. Джой Джет, может, тоже совершала ошибки.       Только вот где она ошибалась сильнее: прямо сейчас, пока задыхалась в постели с Эмили, или когда возвращала обручальное кольцо на палец своей жены?       Джой сняла свое сразу после того, как Эмили стянула с нее пиджак.       Она хотела о нем забыть.

***

      Но спустя пять часов она надела кольцо обратно. Телохранитель в выглаженном смокинге отражался в зеркале бархатного трюмо, пока Джой, затянутая в черный брючный костюм, то снимала бриллиант с безымянного, то возвращала назад — примерялась. Телохранитель (его звали Дэвид, кажется) тащил ее чемодан к выходу. Джет привела себя в безупречный порядок после черт-знает-скольких-раз с Эмили в той кровати у себя за спиной. Зачем она красилась и надевала этот костюм, если им предстояло провести в самолёте десять часов — и эти десять часов будут ночными, они с Эмили должны будут… они должны будут спать.       Джой дышала рвано, маленькими глотками. Она уже должна была выходить из этого номера, но запах, витавший здесь, атмосфера интимного полумрака, где всё случилось, не отпускал её. Она словно к полу приклеилась подошвами своих лоферов. Картинки в голове сменяли одна другую в совершенно беспорядочном танце: постель, влажная и скомканная, напоминала, какой всего пару часов назад на ней была Эмили. Обнаженная, стонущая, раскрытая. Она выглядела так порнографично, черт, и в то же время безумно, невозможно притягательно… Джой целовала её и не могла остановиться. Ей казалось, она и сейчас не останавливалась, хотя Эмили уже давно сидела в машине, а Джой стояла в номере, как изваяние, и хотела, чтобы их последние пять часов в Шарлотте никогда не заканчивались.       — Ты должна поговорить с рыбкой, конфета, — вкрадчиво протянула Эмили, когда Джой, садясь в машину, с трудом сдержалась от поцелуя. Ее ладонь всё равно по-собственнически легла Эмили на колено. В белом свете фонарей и отблескивающих фар блики ложились на лица смазанным отпечатком. Джой опустила взгляд. Поговорить. — Ты скажешь Рейне, и тогда я скажу Лиаму, — продолжила она. Джой не просила ее замолчать только потому, что разделяющая стенка между их задним сиденьем и водителем не пропускала звук. — Тебе сложнее, да, конфета?       Господи. Джой откинула голову назад, выпустив шумный выдох. Кроссовер плавно тронулся с места. Джет попыталась отключиться от раскручивающейся спирали в своей груди.       — Мне страшно, — сглотнув, призналась Джой. Эмили взяла ее руку и, к удивлению, просто переплела их пальцы. Это случилось так вовремя; будто бы она могла чувствовать, что Джой сейчас это нужно. В салоне играла приглушенная музыка. Кажется, это было кантри; и Джордан Фрэнсис что-то пел о луне.       — Эй, конфета, ты что, — тихо ответила Эмили, намеком коснувшись ее подбородка. Джой даже не собиралась скрывать то, насколько печальной она чувствовала себя в эту секунду — в глазах застыла бледная поволока. — Люди импульсивно клянутся любить друг друга до гроба, как ты в своей этой свадебной клятве, но это чаще всего проходит. Так бывает. Ты не обязана жить с ней до конца дней только потому, что вы женаты и она родила тебе твои оплодотворенные в лаборатории яйцеклетки. Ну, что за чушь такая? — поморщилась Эмили. — Ты ничем ей не обязана, и это не страшно.       Эмили никогда и ни за что не понять глубину чьих-то переживаний. Джой это ни разу не обижало: Эмили не понимала, но она держала ее за руку сейчас и готова была ждать, пока Джо наберётся смелости… Найдет где-нибудь и зачерпнет этой смелости как ковшом. Только вот где ее было взять? Джет понятия не имела. Она вымученно улыбнулась и потянулась к щеке Эмили. Кончики пальцев начинали вибрировать, когда она прикасалась к этой коже — такой дьявольски притягательной. И родной.       Такой близкой.       — Эми, — ласковое сокращение выскользнуло из горла само по себе, — я люблю тебя.       Не сосчитать сколько раз — в полете, в воздухе, потому что, казалось, в Лос-Анджелесе эти слова снова перестанут быть позволительными, — Джой повторила это Эмили в самолёте. Она говорила это, когда Эмили танцевала под дурацкую музыку в смешной толстовке; говорила, когда Эмили села на ее колени лицом к лицу, говорила, когда знакомые губы снова и снова опускались на ее губы. Джой не могла заткнуться даже тогда, когда ресницы Эмили уже едва подрагивали во сне, а сама Джет лежала, шепча беззвучную фразу из трёх слов в пахнущий сладостями затылок.       Легче не стало.       Ей, боже, хотелось вывернуть себя наизнанку.       Уже в частном терминале, стоило телефону Эмили зажужжать, а ей — нажать на зелёную трубку, Джой хотела этого особенно сильно. Лиам сразу же набрал Эмили, когда они приземлились в Голливуде; он сказал, что уже на месте и ждёт ее, чтобы забрать домой. Он сказал, что безумно по ней соскучился. Бейби. Господи боже. Джой ничего не могла сделать с этим: ее безбожно мутило, когда она слышала эту кличку.       Было восемь часов утра. Джой закончила поправлять макияж (что угодно, лишь бы не смотреть на Эмили в эту секунду), а Эмили — натягивать на себя легкий джинсовый комбинезон вместо теплого. В Лос-Анджелесе обещали плюс восемнадцать.       — Я буду так сильно скучать по тебе, конфета, — томно протянула Томпсон, смерив ее туманным взглядом с головы до ног. Замеревший узел внизу живота ответил на ее взгляд мгновенно, затянувшись ещё сильнее. — Особенно ночью…       — Эмилия…       Шаттл плавно поднялся вверх. Южное солнце превратило застывшую вокруг атмосферу в рассеянные лучи. Прямо рядом с посадочной полосой стоял ярко-фиолетовый спорткар «БМВ» — машина Эмили. У Лиама был такой же, только жёлтый. И какого черта ему не ездилось на своей?..       Джой злилась на него. Она должна была испытывать вину, наверное, черт; почему она злилась на него? Джет натянула на губы вежливую улыбку и поднялась, усилием заставив себя кивнуть на приветствие племянника вместо того, чтобы в злостной панике запретить Лиаму трогать Эмили. Он все равно будет трогать ее. Он ее муж. Они женаты. Кольцо на пальце, вырезанное сердечко, Хидден-Холл в гравировке…       — Я скучал, бейби, — с широкой улыбкой сказал Лиам и крепко обнял Эмили. Он поднял ее над полом и прижал к себе так сильно, что Джой ожидала услышать хруст. — Я так рад, что ты дома.       — Хэй, котик, поосторожнее, — фыркнула Эмили. — Чемоданы там. Календари я сама возьму!       Джой вымученно улыбалась им вслед. Широкая спина племянника в черном худи, черно-красный беспорядок на волосах. Рядом с ним шла Эмили. Она казалась совсем маленькой — ниже его плеча, миниатюрная и такая… такая дерзкая. Чем ближе к машине были их спины, тем меньше по сравнению с Лиамом казалась ей Эмили. У Джой громко стучало сердце. Оно грозились вылететь к чертовой матери. Господи. Что она натворила?..

***

      Эмили дьявольски утомляли полеты. Первые пару часов из Шарлотта в Голливуд она накапливала невесомость в груди; они с конфетой запойно целовались в ее кресле, и это было так сладко, что хотелось, чтобы эти ее губы лежали на губах Эмили весь полет. Вместо этого, конечно, Эмили поймала ублюдскую тошноту, как обычно, и все остальное время провалялась у Джо на коленях, уговаривая организм не блевать. Нет, ближе к приземлению ей все же удалось уснуть, но настроение у нее было ни к черту. Ее все ещё слегка мутило.       Лиам вел тачку с исключительной деликатностью, так что плюсик за вождение наверняка пошел ему в карму, но тот же плюсик исчез, как только его нескончаемый треп достиг ее точки кипения. Эмили даже не вслушивалась. Ей было неинтересно, чем занимался Лиам, пока ее не было; какая вообще, блядь, разница?       Эмили просто хотела спать. Она бы с радостью поспала бы с конфетой, не будь та слишком уж занята своей дурочкой Рейной, рожающей ей детей. Конечно, она же такая важная. Вернуться к ней вместо того, чтобы быть с Эмили. О да, почему нет. Сказать «пошла к черту» — это же слишком долго. Джо так затянуто решалась на то, чтобы позволить себе быть счастливой, а теперь снова оттягивала время и продолжала стоять на месте.       Эмили больше не хотела стоять на месте — прикосновения Лиама уже раздражали, кольцо на пальце давило, а каждодневная рутина, в которую она должна будет вернуться здесь, у себя в доме, казалась страшно занудной. Но всё это — то, что ей ни черта больше не нравилось, — Эмили должна была терпеть ради того, чтобы дать Джо чуть больше времени. Это было тяжело.       Эмили не привыкла терпеть.       Она задумчиво водила указательным вокруг металлических пуговиц у себя на джинсовке. Они въезжали в Пасадену в полной тишине, не считая дурацких песен из включенного радио. В любимом районе Джо за неделю позеленели и распушились все изгороди, таблички с номерами домов выблескивали на солнце зо́лотом; на идеальных газонах не огражденных домов уже виднелись будущие цветы.       Их дом был жёлтого цвета, один этаж, и Эмили нравилось, что среди чёрных и серых, выблескивающих стеклом и шиком, его было заметно издалека. Лиам на минимальной скорости миновал подъездную дорожку, чтобы объехать… Эмили нахмурилась. Она отстегнула ремень безопасности и выпрямилась, чтобы разглядеть в окно черный пикап, блокирующий въезд в их гараж.       — Это что? — раздражённо спросила Эмили. Она вопросительно выгнула бровь, указывая большим пальцем на машину со знакомыми номерами. — Джеки и Сэм приехали? — Она резко откинула пряжку ремня в сторону, и он с лязгом ударился о дверь «БМВ». — Какого долбаного хрена, Лиам?       Он неловко почесал затылок.       — Да я не знаю, бейби, — вяло ответил он. — Они ещё вчера приехали. До тебя трудно было дозвониться. Джеки испекла яблочный пирог.       Блядь. Эмили неодобрительно покачала головой и вылезла из машины раньше, чем планировала. Она забрала из багажника календари и, аккуратно придерживая ящик впереди себя, направилась ко входу в дом. Что ещё за неожиданные визиты? Сэму с Джеки было уже под восемьдесят, и Эмили никогда не посвящала их в лишние подробности своей жизни. Они были слишком переживательными — ещё эмоциональнее, чем Джо, так что некоторые вещи им не следовало бы знать. Они были в курсе, конечно, что Эмили вышла замуж за Лиама, и они чересчур сильно любили его (как будто это он их племянник, о боги), чтобы периодически ещё и подкреплять эту любовь явкой в ней в дом без повода или приглашения. Это же не чертов Лиам их пригласил? Эмили не хотела, чтобы они откинулись с горя, когда узнают, что она с их любимчиком разводится к чертовой матери.       Прямо с порога пряный запах фирменного пирога Джеки защекотал ее обоняние. Джеки всегда добавляла в выпечку ромовый ароматизатор, ваниль и корицу; Эмили выросла в доме, в стенах которого каждый день хозяйничал аромат именно такой сладости — лучше не могла сотворить даже Эмили. Она сделала глубокий вдох прежде, чем войти в кухню-гостиную: оттуда слышался, как всегда, милейший разговор Джеки и Сэма, и не возникало ни единого сомнения насчёт их конкретного местоположения в доме. Ящик с календарями она положила на пол прихожей.       Эмили вспоминала все самые вежливые слова, которые могла отыскать в своем лексиконе, когда делала шаг вперёд. Входная дверь позади нее с силой захлопнулась — это втащился Лиам.       — Ох, боже правый, это же наша милая девочка пришла! — воскликнула Джеки, в вечной манере всё драматизировать схватившись за сердце. Она была высокой, по-прежнему, несмотря на возраст, красила волосы в черный, и сегодня выглядела элегантнее, чем когда-либо. Кажется, Джеки похудела. Она расставила руки, приглашая Эмили в объятия; она, конечно же, обняла любимую тетю: не сказать, что сильно соскучилась, но была довольна видеть их в своем уме и здоровыми. — Эмили, детка, мы так скучали! Мы с Сэмми думали, что ты вчера прилетишь, приехали, так сильно хотели увидеть тебя, но Лиам сказал, что ты прилетишь сегодня, было уже поздно, он предложил нам остаться… Милый, милый молодой человек, такой обаятельный и хороший мальчик.       — Эй, детка, иди ко мне, я тоже хочу тебя обнять, — скрипящим голосом выдал Сэм и как-то устало улыбнулся. В отличие от тонкой Джеки, он будто бы увеличивался с каждой их встречей, как наполненное водой облако. Он сидел на диване. Эмили плюхнулась рядом и обняла Сэма за шею. — Ну вот, поглядите-ка, как была малышкой, так и осталась…       — Сэмми, мне сорок пять. — Эмили растянула губы в елейной улыбке.       Любовь дяди с тетей к ней была безгранична, как Тихий. Она знала, что они любят ее и охотно принимают любое ее известное им решение; Эмили знала, что если бы не Джеки и Сэм, она бы никогда не оказалась там, где была сейчас. Эмили Томпсон, выращенная Даниэль и тупым ублюдком Оуэном, точно сосала бы члены за обед в дешёвой забегаловке посреди Комптона, или стала бы совершенно отбитой наркоманкой в одном из тамошних притонов. Но Эмили Томпсон, окружённая возможностями и любовью Сэма и Джеки, была собой прямо сейчас. Она работала на «БМВ», знала, как справляться с психопатией, делала, что хотела; в конце концов, она взаимно любила саму Джой Джет, с которой, если бы не работа Сэма, Эмили никогда бы не встретилась.       В какой-то мере, наверное, Эмили любила и Джеки, и Сэма тоже — она должна была их беречь.       — Мы с Сэмми так рады, так рады, что у вас с Лиамом всё хорошо, у вас здесь так уютно! — Джеки стояла у стола и ловко раскатывала песочное тесто; Эмили заметила, что она достала формы-сердца для печенья. — Малышка Элли спит, так Лиам сказал, мы ждём, когда она проснется. К слову, родная, ты так и не думаешь о малыше? Мы с Сэмми…       Джеки выдавала миллион слов в минуту, пока Сэм смотрел на неё так, как Лиам обычно пялился на Эмили. Она знала этот взгляд; он означал, что тот, кто смотрит вот так, влюблен как дурак. Джо нравились такие мелочи. Эмили попыталась вспомнить, как красиво в глазах конфеты переливались голубые кристаллики, когда в Шарлотте она гипнотизировала её ими — наверняка ее взгляд означал то же самое, и Эмили при мысли об этом захотелось снова ее увидеть.       Интересно, получится ли у нее самой смотреть на конфету так, чтобы она прочитала люблю-тебя? Люблю-тебя-больше-всех. Хочу-быть-твоей-женой. Хочу-тебя-на-столе. Эмили весело хихикнула. Текст в глазах, что бы ещё придумали?       — Ох, Лиам, мой мальчик, садись, садись! — счастливый щебет Джеки выдернул Эмили из ее головы обратно в реальность. Ах да. Никакой Джо тут не было — она уехала к себе домой; вместо Джо рядом Эмили видела Джеки, Сэма и Лиама, которому следовало бы капнуть на язык лимонного сока, чтобы не лыбился так широко. Джеки исключительной силой убеждения усадила его на стул и уложила испещренные морщинами руки на его плечи. На плечах Лиама руки Джеки выглядели как крошечные птичьи лапки; как сюр. — Рассказывай, как Эмили тебя встретила, вы, наверное, скучали друг по другу. Помню, когда Сэмми уезжал в командировки…       — Джеки, Джеки, — спешно перебила ее Эмили и поднялась. Она не собиралась выслушивать весь этот бред по сотому кругу. Развели, черт возьми. Джеки посмотрела на нее с выражением растерянного недоумения. — Успокойся. Вы зачем приехали? Меня увидеть? Увидели, отлично, ещё что? Я устала и хочу спать.       — О, детка, иди отдохни, — кивнув, улыбнулся Сэм, — мы пока с твоим мужем поболтаем, посидим немного ещё. Мы привезли куклу для Элли, подождем, пока ваша крошка проснется.       — Наша крошка? — поморщилась Эмили. — Господь, где вы только таких слов набрались. Может, вы забыли, но Элли не моя дочь, и я все ещё не собираюсь никого рожать. — Она закатила глаза и снова вернула внимание Джеки. Она в этот момент как раз с любовной улыбкой глядела на Лиама. — Это что здесь, цирк, блядь?       — О, зайка, только не выражайся, пожалуйста, — поправила ее Джеки. Она ласково потрепала смущенного Лиама по беспорядку на его голове. — Мы всё поняли, ты устала после перелета, пойди немного поспи. Мы подождем тебя.       — Бейби, всё хорошо, не кипятись только, — мирно подхватил Лиам.       — Да вы…       — Элли! — Уставившись Эмили за спину, Лиам улыбнулся и расставил руки, пригнувшись. — Иди сюда, тыковка.       За ее спиной обнаружилась притихшая Эллен. Темные волосы были примяты после сна, на ней была оранжевая пижама, а в руках, глядя на воцарившейся цирк во все свои симпатичные голубые глазки, девчонка сжимала плюшевого оленя. Сначала Эмили подумала, что этот олень похож на Лиама, а потом, когда услышала восторженный вздох Джеки, просто поняла, что момент упущен. Теперь Сэм и Джеки точно откинут коньки от умиления. О боги, это же даже не их родственница.       Эллен моргнула, а потом быстро, словно пол мог обжечь ее стопы, побежала к Лиаму на руки. Маленькая стесняшка. Джеки с Сэмом души не чаяли в таких милых ванильках, и это был очередной факап за сегодня: вежливо спровадить дядю с тетей Эмили не сможет с вероятностью в сто процентов, а делать это невежливо она не должна была — ещё один стоп, черта, которую Эмили никогда не переходила. Обязательства есть обязательства.       — Привет, Эллен, — с ядовитой улыбкой поздоровалась со смущенной девчонкой она. Эллен слишком давно видела Джеки и Сэма, чтобы помнить, какие они сахарные бабушка-дедушка. Джеки склонилась над темной макушкой и что-то тихо сказала ей. Она погладила Эллен по голове, и мелкотня с улыбкой спрятала нос Лиаму в шею.       — О, детка, ну посмотри же, какая очаровательная крошка, разве ты не соскучилась? — Титул Миссис Сентиментальность на этом вопросе явно достался Джеки. — Ну, родная! Скажи, что ты скучала по крошке Элли.       Да блядь.       — Нет, с какой стати? — Эмили поморщилась. — Я спать хочу. Веселитесь.       Звенящий хохот из кухни — с ума сойти, какая сладенькая семейка, — ещё долго мешал ей уснуть. Она уложила подушку себе на лицо и задавила рык в мягком пухе; визит чересчур уж осчастливленных стариков не входил в ее планы. Последнее время так много всего шло не по плану, что ей это начинало надоедать. Эмили казалось, что она попала в какой-то цветной сюрреалистический сон: там она возвращалась в дом, в котором больше жить не хотела, и говорила вовсе не то, что ее порывало сказать. Это всё ради конфеты. Только ради нее. Мысль о том, что Эмили почти обрела желаемое, как блестящий издалека трофей, имела над ней неограниченную власть.       Она засыпала. Эмили представляла, что на соседней подушке — Джо; она фантазировала, что в этой спальне пахнет не одеколоном «Авентус Крид», как в реальности, нет; несуществующий для этого дома тяжёлый «Диор» в ее воображении мешался с конфетами, сладостью оседая на языке. Эмили хотела бы обнимать не подушку. В ее руках место Джо.

***

      Мрамор, гранит, чёрно-белый. В затемнённых окнах во всю стену виднелись тени, по которым Джой с лёгкостью могла определить, чьи они: на лестнице третьего этажа скакала с пипидастром горничная, на втором этаже, с Вайолет на руках, спускалась по лестнице Рейна. Джой стояла рядом с припаркованной у бассейна «БМВ» и просто смотрела на собственный дом; она рассматривала его так, словно никогда раньше не видела, как он выглядит, а глубоко в грудной клетке растекалось онемевшее отупение. Оно походило на обречённость. Но если охарактеризовать это как обречённость, то Джой понятия не имела, как ей продолжать жить дальше и как можно было сегодня вернуться в одну с Рейной постель. Кольцо на ее безымянном жгло, как ожог, и зудело, как десять миллионов по шкале Сковилла.       Ее водитель, дождавшись одобрительного кивка, вытащил из багажника чемодан. Он потащился с ним к входной двери, и Джой, поджав губы, направилась за водителем. Она почти не спала в самолёте; глаза пекли и тело сковывало от усталости, но Джет точно знала, что та дрожь, которая хозяйничала внутри сейчас, не позволит ей просто уснуть. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которая, играя, разбила индийскую вазу из отцовского кабинета — и теперь нервно ждала, пока ее накажут за это.       На первом этаже ее встретил привычный за последние пару лет беспорядок, состоящий из валяющихся повсюду игрушек Вайолет. Электрический камин под плазмой горел на минимальном режиме, а на диване лежал скомканный клетчатый плед. Джой нахмурилась. Кто-то спал на диване? А, впрочем, плевать.       В доме незримой дымкой вилась тоскливая тишина, и Джой решила, что ничего страшного не случится, если она для храбрости перед этой чертовой тишиной выпьет немного виски. Со льдом, пожалуй… Начатая бутылка «Гленфиддича» в баре с охотой открылась, а затем красивой, изумрудно-блестящей струйкой влилась в заполненный прозрачными кубиками рокс. Джой тяжело выдохнула и сделала глоток, оперевшись ладонью о мраморную столешницу. В этот момент входная дверь хлопнула с таким грохотом, что Джет дернулась от неожиданности.       В следующую секунду тоскливая тишина раскололась надвое. Если бы тишина, разрываясь, издавала звук, то он походил бы на разлетевшиеся осколки стекла: десять чашек за раз, не меньше.       Это была Рене.       Джой слышала, как дочь рыдала, всхлипывала и, может, разбрасывала по прихожей вещи. В желудке мгновенно похолодело; по позвоночнику пробежались ледяные мурашки, выкованные из льда и ментола.       Она почти выбежала из кухни.       Что, черт возьми, случилось?       — Рене, — окликнула ее Джо, когда Рене, покрасневшая от рыданий, уже собралась сбежать в свою комнату. Когда дочь обернулась — потекшая тушь, растрёпанные волосы и, господи, вид такой, будто бы она душила себя подушкой, — Джой едва не схватилась за сердце. Она подошла к Рене ближе и испуганно, автоматически протянула ладонь к ее щеке, чтобы убедиться, что она цела, но Рене только покачала головой. — Боже, боже мой, Рене, что случилось?       — Ничего! — срывающимся голосом ответила она. На ней был измазанный в какой-то пыли белый свитер. Джой красноречиво вскинула брови. — Ничего, — подавила всхлип Рене и смахнула слезы со щек так, словно действительно надеялась притвориться, что всё в порядке.       Ее дочери не были свойственны такие истерики. Она была взрывной, импульсивной, эмоциональной, дико упрямой; но Рене никогда не ревела по пустякам. Ее стержню мог бы позавидовать кто угодно, а в ее отчаянной подростковой смелости Джой по крупицам узнавала саму себя в ее возрасте.       — Рене, — напряжённо повторила она, стиснув поручень лестницы, — что происходит?       — Ничего, мам, — плаксиво ответила Рене. Она нервно кусала губы, и казалось, что, как только она окажется за дверью комнаты, ее расплавит к чертовой матери. Джой скользила по дочери пристальным взглядом; она будто бы ходила по тонкой леске — готова была поклясться самой себе, что если заметит на ней хоть малейшие повреждения, то взорвет каждого, кого бы стала подозревать в них.              Но ни синяков, ни ссадин заметно не было.       Джой начинала злиться.       — Рене, — выдохнула она, — немедленно расскажи мне, в чем дело.       — Ни в чем, — продолжала упрямиться она. Ещё только ногой не хватило топнуть. Рене уронила взгляд. — Я пойду в свою…       — Ну-ка сядь, — безапелляционно настояла Джой и сделала шаг в сторону, чтобы Рене могла пройти. Она кивнула дочери в сторону дивана, и Рене помрачнела ещё сильнее. У нее по щекам опять потекли окрашенные в черный дорожки слез. На этот раз Джой удалось приблизиться к Рене настолько, чтобы дотянуться до них. Она осторожно стёрла мокрые дорожки на лице дочери подушечками больших пальцев. Сказала уже ласковее: — Сядь, Рене, пожалуйста, и расскажи мне, что произошло. Тебя кто-то обидел? Ты поссорилась с Лети? С учебой что-то? Может, Джон…       — Нет, мам, — цокнув, прорыдала она. Рене подняла глаза к потолку, и у Джой защемило меж ребрами: глаза у Рене казались такими воспаленными, будто бы она плакала часы, а не минуты. — Я не могу рассказывать тебе такое.       — Ты можешь рассказывать мне всё, что угодно, — возразила Джой. У нее на лбу выступила холодная испарина при мысли о том, что Рене будет скрывать от нее причины своего такого состояния; как можно было скрывать это от нее? Джой обняла дочь за плечо, и Рене, понурив голову, пошла с ней. — Родная, пожалуйста, поговори со мной. Я обещаю, я не буду ругать тебя. Я просто хочу знать… и помочь, если это нужно. Мне нужно знать, почему ты плачешь, я же переживаю, боже…       Они опустились на диван: сперва это на остолбеневших ногах сделала Джой, а после, коротко выдохнув, прямо на плед рухнула и Рене. Она долго молчала; возможно, раздумывала, стоит ли Джой доверять, и это било по ней с силой обезумевших волн. Джой поймала себя на том, что тревожно кусает губы. Она делала это совсем как Рене. Что, ну что могло случиться такого страшного, что могло бы заставить рыдать ее дочь? Рене всегда сдерживала слёзы. Она стойко переносила конфликты, проигрыши и неудачи; если что-то не получалось с первого раза, она шла и делала это второй раз, а если не выходило во второй — брала и делала в третий. Джо была уверена, что никто бы не осмелился обидеть ее из друзей и знакомых, потому что с вероятностью в девяносто процентов он тут же получил бы за это в нос.       Джой даже не предполагала, в чем дело.       Она обняла задумавшуюся дочь за плечо и поцеловала ее влажный висок. Они сидели в этой звенящей тишине, как в банке, наполненной сомнениями Рене до краев. Воздух казался густым, как побеги ваты, и до тех пор, пока Рене, наконец, не заговорила с ней, Джой успела поймать нервную дрожь в руках. Не так она себе представляла первое за неделю утро в собственном доме.       — И ты ничего не расскажешь Рикки? — совсем тихо спросила Рене. — Никому не расскажешь?       — Рикки? — Джет озадаченно нахмурилась. Причем тут Рикки?.. — Эм-м, нет, конечно, я ни с кем не буду обсуждать твои секреты. Рене, ну ты что? — Джой пригладила ее растрёпанные светлые волосы и покачала головой; когда только ее дочь успела так вырасти? Иногда Джой никак не могла поверить в то, что ей уже аж шестнадцать. На фоне Вайолет Рене выглядела совсем уже взрослой. — Рене? Говори.       — У Лети с Винсом, у них, — Рене поджала губы, — всё было. Вчера.       Джой не сразу поняла, что Рене имела в виду. Она уже было открыла рот, чтобы уточнить, но заметила, как лицо дочери мгновенно залило красной краской. Ее обычно бледные щеки покраснели так явно, что скрыть это не представлялось возможным; на ее ресницы опять навернулись слезы. И что бы это, мать вашу, значило?..       Джой потерла переносицу, напряжённо выровняв спину.       — Ого, — выдохнула она. — Я поняла. Хм, что ж… почему тебя это расстроило? — медленно выговорила.       Джой догадывалась. Она бы нагло врала, если бы сказала, что не замечала эмоциональных всплесков Рене, направленных на Лету; большинство из них — хлопнуть дверью, заорать на весь дом в трубку телефона, фыркнуть, бахнуть по столу, — у Рене возникали, когда она говорила либо с Летой, либо с самой Джо. Ей что-то не нравилось, ее задевало, ранило, и она тут же бросалась в гневные крайности. Джой вспыхивала точно также, хоть и давно уже пережила подростковый возраст — но вспыхивала она исключительно из-за тех, кто имел для нее значение. Только близкие люди могли выбесить ее до стадии клокочущего в висках гнева; только они знали как.       Например, Эмили.       А Рене, ее стальная девочка, рыдала из-за Леты. Они дружили с Лети всю жизнь, с тех пор, как родилась Рене — и ее реакция на то, что у Леты случилась первая близость с Винсентом, вклинивалась в голову дьявольской очевидностью. Боже. Джой все ещё не могла осязать этот факт в полной мере. Когда, когда они успели так вырасти? Джой надеялась, что Рене не станет слишком с этим спешить… Черт. Теперь ей не даст покоя мысль, что у дочери с этим ее Джоном-который-друг могло случиться то же самое.       Джой нервно сглотнула.       — Ты же понимаешь почему, — буркнула Рене и легонько ткнула локтем в ребро Джет. — Вы с мамой Рей уже давно всё поняли. Это правда, я думаю… Лети сильно мне нравится, но… знаешь, я думала, это бессмысленно, то есть, я не хотела об этом думать и… и у меня почти получалось, я… а сегодня она сказала такое. — Рене подтянула колени к груди. Джой заметила, что она сильно закусила губу и стиснула на коленях пальцы до белесых лунок; она тревожилась так, что Джой улавливала легкую дрожь. — Это было так больно. Так… ужасно. Я не хотела знать, не хочу знать. Чем он лучше меня, мам? Ну чем. Тем, что у него есть пенис, да? Почему так. Почему это важно. Почему.       Джет коснулась ее дрожащего подбородка и приподняла голову Рене чуточку выше. Огромные голубые глаза Рене казались такими водянистыми, что в них было впору плавать.       — Ничем он не лучше тебя, Рене, — твердо ответила Джой. — Ты слышишь меня? Абсолютно ничем. Ты здесь не причем, просто Лети так захотела, и всё. Иногда… Знаешь, иногда люди делают выбор, которого нам не понять.       — Я хотела бы, — шмыгнула носом Рене; она начала вертеть свой золотой браслет на запястье — на нем было два раза написано «я люблю тебя» почерком Джо и Рейны. Второй браслет был от Лети: с крохотным замком, и ключ от него был несложно понять у кого, — я хотела бы, чтобы она была моей девушкой. — Джой понимающе кивнула. — А она везде шатается с этим тупым Винсом, с этим бесячим душнилой. Он такой урод. Лети с ним даже гуляет по вечерам теперь, хотя раньше она гуляла со мной, и после уроков тоже со мной оставалась. А теперь нет, теперь у нее этот придурок. Она же обещала, понимаешь, обещала мне, что мы всегда будем близкими… — Рене покачала головой и спрятала в ладонях лицо. — Но я чувствую, что мы… мы отдаляемся друг от друга. Всё этот конченый Винс, ненавижу его.       Джой едва сдержала нервную усмешку. Эта история, всё, что говорила ее дочь, было так сильно похоже на нее саму, что становилось жутко.       Видимо, жизнь издевалась над ними обеими.       — Рене, — успокаивающе прошептала Джой ей в висок и прижала дочь к себе ближе, — я понимаю.       — Правда понимаешь? — всхлипнула Рене. Джой угукнула. Она уложила подбородок ей на макушку, и в памяти у нее всплыла Эмили. — У тебя было что-то похожее? Я думала, тебе отвечали взаимностью все, кого ты хотела… ты же Джой Джет.       Ха. Да, разумеется. С оговоркой, одной маленькой синеволосой оговоркой; до того, как Эмили влетела в ее размеренную жизнь, Джой понятия не имела о том, что, оказывается, взаимность бывает неполной, недостаточной, как сосуд, заполненный всего лишь наполовину; она говорила люблю тебя и порхала, как мотылек, по чужим постелям.       Чтобы в итоге выйти замуж за мальчишку, который совершенно не мог с ней справиться?       Чтобы мучить Джо тем, что у них не сбылось; обещать, что может сбыться — и могла ли Джо полностью в это верить? Сейчас, когда она не видела Эмили, она снова думала, что всё это просто сказка.       Джет нахмурилась, поглаживая дочь по распущенным волосам. Она ни за что не хотела, чтобы Рене пришлось переживать то же самое, но, наверное, это было все же дьявольски похоже на них с Эмили: был Винс как Лиам и Джон как Рейна. Была Лети как Эмили. И Рене, конечно, как Джо — хуже и не придумать.       Ничего забавного в этом не находилось; у Джой, из-за этой чертовой аналогии, не получалось думать, что это всё обыкновенная подростковая драма.       — Он пригласит ее на выпускной, ну, конечно, — всхлипывала Рене, — а я хотела, чтобы она со мной пошла, мам… — Джой кивала. Рене распалялась всё сильнее; совсем скоро дорожки слез на щеках дочери высохли, а сама она начала гневно стискивать кулаки. Она злилась. Острый подбородок Рене дрожал. — Я просто не могу видеть их вместе, просто не могу! Они постоянно обжимаются, как будто мне назло. Лети же знает, она же видит, что меня это бесит, но все равно позволяет этому придурку лапать себя при мне. Ещё и девственности с ним лишилась, это просто ужасно, фу! — злостно фыркнула Рене и отвернулась, сложив руки на груди, словно ей не шестнадцать, а где-то примерно пять. Джой ласково убрала прядь волос ей за ухо.       — Я не думаю, что Лети делает это специально, Рене, — мягко ответила Джет. — Она… да, я понимаю, тебе больно это принимать, но она влюблена в Винса. Так же, как ты в нее. Это просто чувства, она увлечена сейчас, но эйфория пройдет. Тогда она вспомнит о том, что, кроме Винсента, у нее есть ее жизнь. Понимаешь, Рене? — Она старалась подбирать правильные слова так, как не старалась никогда раньше. Рене сидела к ней в полоборота и, замерев, слушала. — Вы так долго дружите… Я уверена, это не могло исчезнуть, Лети по-прежнему твоя близкая подруга и, уверена, она думает так же. Тем более, насколько я знаю, у тебя есть Джон. — Рене несмело зыркнула на Джой.       — Джон просто так, — тихо сказала она. — Он… просто друг. Хорошо, что он есть, но… Лети. Лучше бы это была Лети. Мне она нравится.       — Что у вас с Джоном и что значит «просто так»? — деликатно спросила она. Ещё одна мысль, которая никак не желала оставлять ее больную голову: Джет не хотела, чтобы ее дочь совершала необдуманные поступки. Бич и ее, и ее дочерей — эмоции, плещущие из них, как вода из дамбы, и ее иногда просто невозможно было остановить. Кому, как ни Джой, это знать. — Только честно говори.       — Ничего такого, — повела плечом Рене. — Мы не занимаемся ничем… таким, как Лети с этим ее оленем. — У Рене на щеках проступили явные желваки. — Джон, он хороший. И нам весело вместе, забавно, вот и всё.       Джой стало легче дышать. Она оперлась локтями о колени и наклонилась чуть-чуть вперёд, чтобы быть ближе к лицу отвернувшейся от нее Рене.       — Ты имеешь в виду, — как можно невозмутимее начала Джо, — ты знаешь, что Джон влюблен в тебя и не чувствуешь, что это взаимно, но тебе просто удобно, что он рядом? — Рене удивлённо моргнула. Кого-то это напоминало, снова (о, Джо, он вел себя как настоящий хороший мальчик), но Джой больше не хотела думать об этой не выходящей из головы аналогии; к черту. — Да-да, я понимаю. Джефферсоны на это обречены, — с улыбкой хмыкнула Джой, на что Рене с любопытством выровнялась. — Я знаю родителей Джона, мы вместе учились в Йеле, я же говорила? Его отец, Нортон, был влюблён в его мать с первого курса, бегал за ней, как йорк за лакомством. В конце концов Маргарет нехотя сошлась с ним, а потом они вдруг поженились и родили четверых сыновей.       — Ну мама, — закатила глаза Рене. — Какая миленькая история, не могу просто, — буркнула она. — Я не собираюсь за Джона замуж и тем более рожать детей, даже не думай об этом, — категорично отрезала. — Я буду учиться в полицейской академии, я же уже говорила тебе. У меня в Бейкерсфилде не будет времени на всякие глупости, а потом и подавно. Ни за что. Нет.       — Опять ты про свою академию. — Джой тяжело вздохнула. — Ты меня так до инфаркта доведешь, честное, блядь, слово. Ладно, Рене, хорошо… Почему ты думаешь, что семья — это глупости?       Рене откинулась на спинку дивана и завыла, уложив ладони себе на лицо. Джой вскинула брови. Ну надо же; очень натурально сыграла — настоящая мученица, как Иисус на кресте, только девочка.       — Ма-а-а-а-ама-а-а-а… — прорычала Рене. — Ну не начинай только.       Джет уже было открыла рот, чтобы сказать, что она ещё ничего не начинала, но решила, что сегодня ее мозги не выдержат перепалок с дочерью. Рене была упрямой, как сто ослиц, и переубеждать ее в чем-либо не было никакого смысла, хотя Джой бы соврала, если бы сказала, что не пыталась. На самом деле она редко когда могла сдержать в себе это рвение — и сегодня был именно такой день. Рене просто-напросто повезло.       Джой примирительно обняла дочь за плечо и чмокнула в кончик носа; их носы были одинаковыми, совсем как глаза, и иногда Джет смотрела на старшую дочь как в зеркало с эффектом машины времени. Рене смешно поморщилась.       — Всё хорошо, родная, — улыбнулась ей Джо. — Я люблю тебя, ты же знаешь?       — Я тебя тоже люблю, — обрадованно (видимо, ее счастье было продиктовано отсутствием очередной лекции) ответила ей Рене. Если бы не потекшая тушь на ее щеках и чуть покрасневшие белки глаз, можно было бы подумать, что никаких слез и не было вовсе. Ее голубая радужка сияла, как ограненный алмаз. — Вообще мне понравилось, как ты сказала насчёт Лети. Ты права, иногда люди делают выбор, которого нам не понять… и всё-таки она же не обещала мне любовь, мы дружим, но она, наверное, совсем уже повёрнутая гетеросексуалка, — пустилась в размышления Рене. Она зацепилась взглядом за лепнину на потолке. — Вот если бы она обещала, я бы с нее не слезла, конечно. Нельзя обещать и не делать, это буэ, мерзость просто. Я думаю, — Рене закусила губу; она сдерживала улыбку, — что если бы Лети сказала мне, что любит меня как девушку и хочет быть со мной, я бы не говорила, что на эти глупости у меня нет времени. Я бы любила ее без всяких этих дурацких оговорок, знаешь… мы бы купили дом в Бейкерсфилде, поженились бы на первом курсе и завели бы себе собаку. Большую. Акиту-ину!       Улыбка приклеилась к губам Джо фантиком от приторно-сладких конфет. Без всяких дурацких оговорок… о, должно быть, это значило, что ее дочь все же правильно воспринимала семью. Джой хотела бы иметь хотя бы каплю ее непосредственности; хотя бы каплю мыслей о том, что всё только кажется сложным, а на деле — легко. Никаких оговорок, просто пожениться, купить дом и завести собаку. Потрясающе чистая мечта.       Можно ли верить в эту мечту, если перед всеми этими пунктами находились десятки тех оговорок? Чтобы пожениться, нужно развестись. Чтобы развестись… нужно столько всего. Джой бросало в дрожь, когда она позволяла себе представлять реакцию Рейны, Рене, Роуз — все они будут в ужасе, если (когда?..) Джой решится заявить им такое. Они решат, что у нее совсем крыша поехала, что она чокнулась, слетела с катушек, обезумела: развестись с женщиной, родившей ей детей, ради Эмили.       Поменять стагнацию на ядерное топливо из атомного реактора.       Немыслимо. Джой снова казалось, что всё, что между ними произошло в Шарлотте, было сном. Она прикрыла глаза, уложив подбородок дочери на макушку. Знакомое спокойствие, которое Джет временами испытывала у себя дома, окутало ее запахом свежих духов Рене. Она думала о снах; сон, сны, Эмили была сном. Ей так часто снилась Эмили в последние месяцы, что такая отговорка могла стать вполне верибельной.       Для кого?       Может, не так всё было и плохо?       Пронзительный крик Вайолет разорвал ее мысли с такой лёгкостью, словно они были вощеной бумагой — пожелтевшей от времени и истертой от частых прикосновений. Если бы мысли могли стираться от частоты повторений, как эта самая долбаная бумага, Эмили в ее голове давно бы перестала существовать.       Но сейчас, в эту секунду, она просто отошла на второй план в ее голове. Джой была так рада увидеть Вайолет, что, когда малышка с широкой улыбкой улеглась ей на грудь, она забыла про всё на свете. Кудряшки дочери забавно подпрыгивали в утреннем свете калифорнийского солнца — совсем не таком, как в Ша́рлотте. Вайолет с упоением грызла пальцы, и улыбалась так, как обычно никогда не бывало. Она оставила теплый отпечаток губ у Вай на макушке; ее младшая пахла как сахарный кренделек.       Джой так и застыла с дочерью на руках, вдыхая вмиг загустевший воздух. Она скорее чувствовала, чем видела, что в дверном проёме в гостиную стоит Рейна.       Джой не хотела к ней оборачиваться.

***

      Эмили впервые за долгое время не чувствовала, что способна разлепить веки с первого раза. В обволакивающей темноте, стоило чуть их раскрыть, мелькало два крошечных огонька свечи на тумбочке рядом с кроватью; по маленькой спальне расползался душный аромат тыквы и сладких сливок. В горле совсем пересохло, а тошнотворный запах… черти бы этого Лиама драли. Он любил аромасвечи, как ванильные девочки любили слизывать сиропы с горла́ бутылок; в доме свечи стояли повсюду, но ещё никогда Эмили они не раздражали так, как сейчас. Она громко замычала в подушку.       Пришлось заставить себя сделать рывок, чтобы встать. Эмили ураганом пронеслась по темной спальне: задула вонючие до ужаса свечи, открыла форточку и налила себе стакан воды из-под крана, метнувшись в ванную комнату. По-хорошему следовало бы ей принять душ, но Эмили ничего не хотелось; она чувствовала, что ее нервы, как струны электрогитары, натянуты до предела. И она знала почему. Она не хотела быть здесь. Она не должна была больше быть здесь.       Она, блядь, никогда не делала того, чего не хотела; но Джо решила, что это отличная возможность добавить ей ощущений.       Эмили взъерошила свое растрёпанное каре и со вздохом вернулась назад в кровать. Она обняла подушку, стиснув пальцы на уголках до боли внутри каждого ногтя.       Су-ка.       Эмили злилась. Она злилась на каждый уголок в этой спальне. Она злилась на блевотные тыквенно-сливочные свечи, на кровать со слишком горячими, нагретыми ею же простынями, на ванную комнату, где царил вылизанный порядок; она ощущала, как натянутые провода внутри неё растягивает почти до финиша. Вот-вот — и порвётся всё, треснет, как разрезанная веревка.       Эмили взяла телефон, чтобы проверить, не писала ли ей конфета, но чат с ней молчал, застыв на том самом вопросе, который Джо написала в филиале Шарлотта в понедельник.       Sweetie 🍬       Где ты?       Эмили отправила ей семь знаков вопроса. Джо должна была понять. Когда она там поговорит со своей рожающей рыбкой?       Она убрала телефон на тумбочку и, свернувшись в клубок, снова закрыла глаза. Это ей всегда помогало. Когда Эмили сильно злилась, она ложилась в позу эмбриона и представляла, что вокруг нее черный вакуум. Черный вакуум не поглощал ровную линию внутри Эмили, как злость; он вытягивал из нее всё лишнее, как если бы нужно было убрать катышки со штанов. Она дышала глубоко и размеренно, и ни одна мысль не влезала в эту кристально чистую темноту в ее голове.       Джо сказала бы: омут же.       Спустя полчаса Эмили больше не слышала никаких звуков; она снова уснула, вытянув на кровати гудящие черт пойми от чего ноги. На замену искусственному аромату от свечей пришла чуть прохладная свежесть, и скоро она уже холодила голые ноги до колючих мурашек — на Эмили было лишь нижнее белье и огромная белая толстовка, в которую она с лёгкостью могла бы обернуться два раза.       Нежное прикосновение к стопе она не почувствовала.       Ее разбудила только горячая ладонь, нырнувшая под толстовку, а сразу после — ощущение влажных губ на изгибе шеи. Никакой щетки на подбородке. Лиам соизволил сбрить ее без напоминаний, ну что за милость; Эмили машинально завела руку назад, коснувшись его лица. Лиам оставил поцелуй в середине ее ладони.       — Я скучал, — пробормотал Лиам ей в шею. Его шершавые пальцы намеком улеглись на ее живот, и Эмили поморщилась. Она попыталась раскрыть веки, вновь залипшие после сна; жар его тела сзади сильно мешал проснуться — точно как теплое одеяло, которое затягивает в сон глубже, чем ей бы того хотелось. Эмили сегодня приняла две таблетки снотворного. — Бейби, ты ещё спишь?       — Нет, — сонно ответила Эмили, не двинувшись. Рука Лиама поползла ниже, а вездесущий, как всегда, рот остановился на ее скуле. Невесомые поглаживания сквозь ткань нижнего отдались слабой пульсацией в клиторе. — Лиам… отвали. Я не хочу сейчас.       Он резко остановился. Неожиданный ступор был странным, ненастоящим, будто бы нарисованным; словно слова Эмили стали льдиной, упавшей на его голову, но никак не обыкновенным «нет». Тепло его тела, как заторможенное, отделилось от ее, и матрас немного поднялся. Эмили открыла глаза.       — Не хочешь? — озадаченно переспросил Лиам. — Но ты… ты же всегда хочешь. Ты что, плохо себя чувствуешь? Ты заболела? Снова хочешь побыть одна? Ты же только что вернулась из Каролины.       Эмили тяжело выдохнула. Она обернулась на спину и мгновенно наткнулась взглядом на недоуменное выражение на лице Лиама. Раздражение, фитильком растаявшее в ней не так давно, снова начало дымиться; сероватый дымок оплетал каждое ребро по очереди, и Эмили чувствовала это как расползающийся по телу яд. Почему она должна объяснять ему что-то?       — Вернулась из Каролины, да. И что дальше? — ровно спросила она. — Что, по-твоему, это должно означать?       Его густые, заросшие брови почти сошлись на переносице. Лиам поджал губы. Тишина в спальне снова грозилась стать душной, но милый котик спас их от этой участи; прошло секунд тридцать, прежде чем он спросил, а не три часа, как ожидала Эмили.       — У тебя кто-то был? — напряжённо выдавил он. — В Каролине.       О, разумеется. Конечно, он догадался; может, догадался он не от большого ума, но Эмили действительно не хотела трахаться с ним, и было вполне справедливо предположить, что это ее желание уже было удовлетворено кем-то ещё. Она никогда в жизни, за исключением долбаного аборта в тридцать три, комы Джо и шести дней в Шарлотте, которые Джет мариновала ее ожиданием, не держала целибат больше трёх дней подряд.       Это было просто не ее. Отсутствие секса — не то, что могло украсить ее действительность вспышками морализаторского удовольствия; Эмили выступала за гедонизм, и помимо прочего, считала себя той ещё распущенной нигилисткой — такова суть всех психопатов, и черт бы с ней. Она просто пожала плечами.       — Да, кто-то был.       У Лиама перекосилось лицо. Это выглядело так мистически, словно ему только что влепили по щеке — и не просто рукой, а кастетом.       Он прошипел:       — Кто?       — Кто? — хмыкнув, повторила Эмили. — А какая тебе разница кто, котик? Хочешь пофантазировать, как меня трахает кто-то ещё? Может, подкинуть подробностей? — с едкой улыбкой продолжала она. Лиам перестал дышать; она видела, как напряглись мышцы в его плечах. — Тебе какой вариант больше нравится: как меня трахают в вагину или в рот?       У Лиама под щеками, как прорывающие ход черви, заходили напряжённые желваки. Она втупился в одну точку, словно загипнотизированный осёл, и Эмили ничуть не удивилась, когда его дыхание стало частым и порывистым — котик злился. Он наклонил голову, увенчанную бардаком из волос, и почти выплюнул:       — Мне нравится, — прорычал, — когда в рот или в вагину тебя трахаю я, Эмили.       — Упс, — съерничала она. — Не в этот раз, пупсик. Ты мне надоел.       Эмили едва успела выйти из спальни, когда за дверью раздался ожидаемый грохот; такой, как если бы он швырнул одну тумбочку о другую. Звук удара был таким громким, что, не знай она его придурковатую проблему с выражением гнева, подумала бы, что над ее головой рушится потолок. Эмили улыбнулась. Забавный мальчик. Он обещал принимать ее отношения с другими людьми. Он обещал и, должно быть, не верил самому себе — для таких шалостей существовало едкое выражение: ссать в уши.       Только делал он это не в уши Эмили, а в свои.       Она взяла со стола яблоко и вышла на крыльцо, чтобы подышать свежим воздухом. Плевать ей было на всё. Скоро Джо дозреет до нужных признаний, и всё, что было в этом доме, закончится навсегда. Схлопнется и исчезнет.       В отличие от Джо, ставить точки Эмили нравилось больше, чем запятые. Она всегда выводила их филигранно: нужно было плавно опустить грифель на бумагу, прижать к поверхности крепче, а затем… резко отнять его. Вверх.       В небе над ее головой не было ни одной серебристой точки.

***

      На следующий день Джой стояла у панорамного окна в своем кабинете и боялась пошевелиться. Всего одно движение — плечом, ногой, рукой или даже шеей, — и пустоту в ее голове заполнит рой непрерывно жужжащих мыслей. Она хотела бы, чтобы эти мысли можно было выпарить из себя, как простых пчел, но это оставалось очередной дурацкой мечтой. После того, как они с Эмили переспали, поток издевательских желаний о ней никуда не исчез; напротив. Если до той ночи в Шарлотте Джой казалось, что она сходит с ума, то сейчас она была железобетонно убеждена, что с ума она точно сошла. Прямо в «Ритце», в тот самый момент, когда Эмили выскользнула из своих лиловых шелковых шорт и на ее нижнем показалась нашивка с Хэллоу Китти. Джой прокручивала в голове этот момент десятки, сотни чертовых раз — и каждый такой раз ее плавило, как леденец, и она понимала, что их секс — не порыв под шквалом эмоций, и не желание облегчить душу, и даже не слепое наваждение, которое Джой не смогла бы себе объяснить. Она точно знала, что делает. Она смотрела на ту дебильную Хэллоу Китти в лунном свете и знала, что сдается; знала, что уже ей сдалась.       Джой бы не покинула тот номер, как бы там ни было, потому что она хотела, чтобы это случилось. Она хотела взять Эмили, хотела раздеть ее, целовать ее, любить ее, боже; Джет до сих пор выкручивало, когда она вспоминала их ночь. И их вечер. И… Чёрт.       Джой всё-таки шевельнулась. Она прислонилась лбом к окну и приложила к стеклу ладони, закрыла глаза; оживленный Лос-Анджелес жил своей жизнью там, внизу, и вывески мигали неоном под пылающим золотом небом. Лос-Анджелес жил, а она, как облачный росчерк, застыла где-то между мирами.       Сегодня утром она помирилась с Рейной. Ну то есть как — помирилась; скорее, они обе сделали вид, что Джо вовсе ей не грубила по телефону из Шарлотта, и продолжили вести себя как ни в чем ни бывало. Джой ожидала, что это будет тяжело, но всё оказалось так просто, что она долго не могла в это поверить. Всё было ровно: поговорить о дочерях, поужинать всем вместе и прийти в спальню уже тогда, когда Рейна давно спала. Джой казалось, она попала в игру, в которой ее с высокой сложности перекинуло на уровень ниже среднего. Или на автодром, где в последний момент надо было убавить скорость. Все эти ситуации имели одну общность, единственную: Джет ожидала одного, а получила совсем другое.       Она ждала, что ее бесконечно будет мучить чувство вины; приготовилась не спать всю ночь, даже ждала, что это случится… Она думала, что это прибавит ей смелости. Ночь пройдет отвратительно, так, чтобы утром Джой не выдержала и рассказала Рей всё. Я тебе изменила, сказала бы она. Я не люблю тебя больше. Кажется, я влюбилась в другую женщину.       Но ночь прошла так же, как и всегда. Джет выключило, едва она коснулась затылком подушки, а утром ее не то что не разрывало от желания всё закончить — реальность была такой привычной, с семейным завтраком и Рейной, успокаивающей Вайолет грудью, что Джой начало ещё сильнее донимать ощущение, будто бы Эмили ей приснилась. За минувшие сутки (даже больше) Джой порывалась написать или позвонить ей раз пять, но в последний момент всегда сдавала назад.       Джой заскребла по окну ногтями. Эмили. Э-ми-ли. Джет пыталась представить, как Эмили сидит у себя в кабинете, сосредоточенная на экране, чертовски серьёзная. Она улыбнулась. В сердце будто бы защемило прищепкой.       Именно в этот миг дверь ее кабинета распахнулась без предварительного стука. Даже Кевин в селектор ничего не сказал; он привык к бестактности Эмили Томпсон слишком давно, чтобы пытаться как-нибудь повлиять на это. Похоже, он был уверен, что Джой не против. Весь офис, видимо, знал это.       То, что позволено только ей.       — Привет, конфета…       Джет медленно прикрыла глаза. Она узнавала Эмили даже по шагам; ее ноги в изящных лодочках мягко ступали по мрамору, отмеряя шаги, выверенные и вкрадчивые. Лисьи, как и она сама. Джой обернулась к ней ровно тогда, когда до Эмили оставалась всего пара дюймов. Эмили стояла на маленьких каблуках, так что ее нос был на уровне ее ямочки над ключицей.       Сладкие духи Томпсон прокатились по телу Джет горячей волной; прикосновения к ней вдруг вновь обрели легальность — они обрели ее вместе с руками Эмили, которыми она обхватила ледяные ладони Джой. Теплом, скопившемся на кончиках пальцев, она пробежалась Джой по запястьям.       — Эмили… — Джой опустила взгляд. Она мгновенно наткнулась им на тонкие, затянутые портупеи на черном коротком платье; они обтягивали ее так же, как раньше. Джет хотела что-то сказать о Рейне, о том, что у неё ничего не вышло…       — Не надо, — прошептала Эмили и потянула пальцы к ее лицу. Ее ладонь легла на вспыхнувшую щеку Джет, — я и не думала, что ты решишься развестись с ней так быстро. — В глазах напротив щурились чертики. — Иногда… ты такая… тормознутая.       Джой нервно усмехнулась, а потом ее и вовсе разобрал тихий смех; не менее нервный, чем усмешка до. Ну и умела же Эмили растворять чертово напряжение. Джет склонилась к ней, взяв родное лицо в свои руки, и оставила поцелуй на ее губах — не удержалась. Когда она видела ее, ей хотелось целовать эту невыносимую женщину до спазмов в теле; до того самого момента, пока между ног не начнёт невыносимо пульсировать.       — Мне нужно чуть больше времени, я, — Джой прислонилась своим лбом ко лбу Эмили, — должна настроиться.       — О да, настроиться, — хохотнула ей в губы Томпсон; Джет пронзило вспышкой острого возбуждения, когда Эмили сдвинула ее ладони себе на ягодицы. У нее было такое короткое платье, что Джой едва сдержала порыв подвинуть руки чуть ниже и задрать дурацкую ткань повыше. — Я помогу тебе настроиться, конфета…       Шумный выдох вырвался из нее совершенно непроизвольно, стоило Эмили оторваться от нее и сделать медленный шаг назад. Не то чтобы Джой считала достойным трахаться прямо в офисе (ей ведь не двадцать уже, как когда-то), но собственное тело совершало предательство: отрывать от себя Эмили было почти болезненно. Да что с ней такое, боже?       Джой на секунду прикрыла рот тыльной стороной ладони, попытавшись скрыть в ней разгорающийся пламень в подрагивающих губах.       Тогда — когда Джой задержала дыхание, чтобы восстановить его ритм, — Эмили нырнула под свое платье большими пальцами. Черная ткань обнажила белые бедра по обе стороны, а потом… потом… господи, она опустила свое белье. Ткань платья скрывала то-самое, пока кружево ползло вниз по ее ногам. Эмили смотрела прямо Джой в глаза, и у нее в зрачках плавились ледники.       Эмили вышагнула из кружева, оставив его валяться сверху на своих туфлях.       — Эмили… я… у меня… — с трудом выталкивала из себя Джой; она стискивала кулак в кармане своего пиджака, чтобы не взорваться, как переполненный кислородом воздушный шар. Она не могла, не могла не пялиться вниз; теперь она знала, что под платьем у Эмили не было ничего. — У меня совещание.       Эмили лениво склонила голову. Она гипнотизировала её сплошной невинностью, пока кружила указательным по рельефу соска под платьем.       — Эмилия, — снова повторила Джой. Она забывала слова, как девчонка. — Совещание через десять минут…       Она не слушала. Джой и сама не слышала, что говорила; только наблюдала за тем, как Эмили отодвигает макбук на угол, а затем… Твою мать. Джой протяжно застонала, в одно мгновение ощутив себя ничтожной и переполненной. Между ног было унизительно мокро, и она чувствовала это, не двигаясь.       Воздух увяз в сладости; в позволительной или нет?..       Джой казалось, что она тонет в сахаре.       Эмили села на край стола и призывно посмотрела на нее из-под опущенных ресниц; на них слегка смазалась тушь. У Джой в памяти вскипела картинка ее лица в Шарлотте, разморенного и томного, когда она только оторвалась от вибрирующей точки у Джет внизу.       — Нахуй совещание, — повелительно заявила Эмили. — Я хочу, чтобы ты трахнула меня на столе. Сейчас.       — Ладно, — завороженно выдавила она.       Так просто, что аж абсурдно; Джой не могла сдержаться, ее тело не подчинялось ее мозгам, не дружило больше с ее здравым смыслом. Джой приблизилась к желанной женщине настолько, чтобы ее перестало выкручивать от невозможного расстояния. Теперь ноги Эмили были послушно разведены, а бедра Джет втискивались аккурат между ними — так правильно, так нужно, так хочется; хочется нырнуть в нее, вылизать ее, утопиться в ней.       Хочется п-о-в-т-о-р-я-т-ь: Эмили.       Э-ми-ли.       Джой нетерпеливо впечаталась в ее губы. Язык скользнул в ее рот, и Эмили податливо раскрылась, оперевшись на выставленные за спиной руки. Уши Джет заложило к чертовой матери, мысли покинули голову, оставив ее пустой; она накрыла гладкую кожу между ног Эмили и замерла так, спросила, сцепив зубы:       — Как ты хочешь? — сипло выстонала. — Скажи мне.       — Я отрываю тебя от важных рабочих дел, конфета… — с жалобным всхлипом пророкотала она. Джой слегка надавила ладонью на ее клитор, нырнула кончиками пальцев в нее; даже сверху Эмили была просто бесстыдно возбуждена — таяла, как расплавленный леденец. — Накажи меня…       Джой сомкнула левую руку на ее волосах и оттянула назад ее голову. Нежный, долгий поцелуй в танцующую венку на шее сыграл на контрасте с тугим толчком внутрь. Она толкнулась в нее резко, до основания длинных пальцев; сразу четыре — они растягивали лаву внутри неё до предела.       Джет почти задыхалась в сладкий изгиб между плечом и шеей — Эмили пахла персиками.       — О боже, — хныкнула Эмили, — да, да… вот так накажи…       Пальцы медленно согнулись лодочкой между стенками. Джой казалось, она сама вот-вот кончит; влажный звук, когда она двинулась в мокром шёлке назад, почти выскользнув, и обратно до самых костяшек, разрывал мины внизу ее живота.       Кислород в кабинете пропитался кисло-соленой вязкостью; бедра под ней совсем скоро напряглись ещё больше, Эмили с развратными хныками съезжала на самый край. Джой двигалась в ней резко, порывисто, тоже выскальзывала к чертям; она даже не касалась ее клитора, чувствовала, что это не нужно — тогда бы всё закончилось слишком быстро…       Джой хотела, чтобы это продолжалось часами: смотреть на Эмили, на ее дьявольский рот, развратно блестящий под белым светом, на ее сведённые брови, на то, как закатывались ее глаза; она сжималась вокруг ее пальцев, и Джет казалось, что точно так же внизу сжималось и у нее.       Она хотела слышать ее стоны, срывать их с любимых губ, как трофей; Джой, боже, порывало вдолбить Эмили в грёбаный стол — и она готова была поклясться, что сходит с ума от одной только возможности делать с ней это.       С ней.       — Джо, — совсем рвано всхлипнула Эмили; она потянулась к ее запястью, отталкивая его, и Джой, как в замедленной съемке вытащила из нее пальцы. Эмили тут же прижала ее ладонь к своему клитору и с тихим вскриком содрогнулась, уперевшись лбом ей в пиджак. Джой чувствовала, как пульсирует у нее под ладонью; так быстро, словно в коже стучал механизм. — Джо… — туманно повторяла она. — Люблю тебя. Так… люблю тебя… ты чувствуешь?       — Ты меня с ума сводишь, Эмили, — голос дребезжал, как стекло, — ты просто… Эмили…       — Я случайно, — глухо рассмеялась она. Ее пальцы накрыли костяшки Джет, и она, глядя ей прямо в лицо, повела ее ладонь вниз; белесая смазка стекала от влагалища до ягодиц, и Джой, как заколдованная, послушно собрала ее одним движением пальцев. У Джет между ног бил гребаный барабан. Эмили поднесла ее запястье выше, к своему рту, и заставила Джой оставить влагу у себя на губах. — А теперь поцелуй меня.       — Только, — приблизившись, пробормотала Джет. Она сжала ее горло, наблюдая за ней сверху вниз, — не открывай пока рот…       Джой провела по ее губам кончиком языка. Лизнула только чуть-чуть, увлеченно собирая вкус Эмили; эта женщина была такой вкусной, что она бы коллекционировала ее, будь такое возможно. Когда оставалось совсем немножко, Джой поцеловала ее так глубоко, как могла — прислонилась близко, нащупала языком ее язык и сплела их, поддразнивая; Эмили потянулась к пуговице на ее брюках.       Голос Кевина из селектора ожил так резко, что Джой панически вздрогнула, оторвавшись от Эмили в полсекунды.       — Миссис Джет, напоминаю, у вас назначено совещание в пять ноль ноль. Вы опаздываете на пять минут.       Джой с судорожным выдохом заткнула Эмили рот.       — Я помню, Кевин, — с металлической выдержкой ответила Джой. — Перенеси. Десять минут.       Эмили вырвалась и легла спиной прямо на стол. Она нахмурилась и, пытаясь восстановить дыхание, поправила прямо в селектор:       — Полчаса!       Джой беспомощно смотрела на ровно вздымающуюся грудь под облепившей соски тканью; она должна была их оголить. Погладить эту грудь, сжать… Поцеловать ее. Клитор сумасшедше вибрировал; Джой казалось, она не здесь — а где-то, где мир, как слух, смазывался и плыл, и по Эмили стекал жидкий мёд.       — Полчаса, — согласилась Джой.       Эмили выключила звук, и Джет с побежденным стоном опустила рот Эмили на ключицы.