Провода

тебя – кто-то выдумал.

небо ли? демон ли? –

такую чужую, такую спесивую;

кого мы послушали? что мы наделали? –

ты пьёшь и смеёшься, а я рефлексирую.

мне больше не грустно.

мне больше не весело.

эстетика вянет, эмпатия рушится;

мой внутренний мир – чёрно-белое месиво.

мой внутренний мир – воплощение ужаса.

мне незачем врать: я на грани.

п о ж а л у й с т а.

      — Перед Лиамом много кто выступал, — взволнованно вглядываясь в темноту, сказала Эр. Ее обеспокоенность кружилась над ней густой черной тучей, и Джой понимала, что что-то в самом деле не так. Даже если здесь действительно никого больше не было (Эмили тоже уже могла сидеть в зале), то оставлять Лиама одного сейчас казалось плохой идеей. Он пробил дверь, мать ее.       Как вообще можно пробить чёртову деревянную дверь? Мысль об этом заставляла Джет нервничать.       — Пойдем найдем его, я думаю, сейчас не время для уединенных страданий, — предложила Джой. Она снова взяла сестру за руку. Держать ее за руку было гораздо спокойнее; казалось, так она берет часть эмоций себе, а Эр в свою очередь становится чуть-чуть легче.       Роуз благодарно ей улыбнулась. Спустя мгновение улыбка, конечно, погасла, и это уже она тащила Джо за собой. Через несколько слишком резвых шагов у Джет начала ныть нога, но сейчас было совсем не до боли. Коридоры закулисья в «Плазе» были длинными и очень темными, как виртуозно закрученный лабиринт. Блуждать по ним равно попасть в средневековый замок, и поэтому эхо здесь разлеталось с феноменальной скоростью. Скоро они с Эр уловили странные свистящие, а затем и мерзко хлюпающие звуки; на секунду Джо с Роуз замерли, не сговариваясь, а потом синхронно вздрогнули. В трудно различимом мычании пряталось имя ее племянника.       Лиам, Лиам, Лиам. Они слышали это все время, пока спешили в левое крыло протянутой в здании развилки. Джой дышала часто и коротко. Редкие лампы, напоминавшие свечи, мигали и гудели, прибавляя скорости сбитому сердечному ритму. Джет не могла собрать в кучу дичайшую тревогу; она пронизывала ее белой скользящей леской. Звуки становились всё громче, приближаяя их к чему-то, чего Джой не хотела видеть, но не могла не.       — Лиам! — с ужасом вырвалось у Эр. Она выдернула свою руку из ладони Джо и ринулась вперёд быстрее, чем Джой успела увидеть — голова сестры загораживала обзор, — что происходит.       И когда она увидела, сердце у нее провалилось вниз, пробив собой толщу окаменелого в легких льда.       Узкий коридор освещала широко распахнутая дверь в гримерку. В полосе белого света возвышалась фигура Лиама; он стоял над чьими-то дергающимися ногами в красно-зеленых кедах и не двигался, стоял, как чертов огромный шкаф. Эр, обхватив его руку, зачем-то постоянно повторяла слово «зеленый». Говорила, стараясь звучать четко и громко, но Джой слышала, как дрожала у нее интонация. Голос Эр плясал вверх и вниз, как изломленная линейка. Она говорила: зеленый, зелёный, зеленый цвет, трава, Лиам, зелёное яблоко, листья, лягушка, что ещё зелёное, Лиам?       Джой с трудом проглотила скопившуюся слюну. Она подошла ближе и, не в силах поверить собственному же зрению, прикрыла ладонью рот. Парень — примерно такого же возраста, что и Лиам, судя по его неформальной одежде и рукам, — лежал на бетонном полу; он пытался оттолкнуться ногой и отползти. Он панически мычал, кажется, даже плакал… Джой пронзило кавалькадой кошмара, стоило ей попытаться сосредоточиться на лице этого парня. Сосредотачиваться было не на чем. Кровавое месиво, расквашенный, совершенно не различимый в изувеченных чертах нос. Его белую футболку заливало брызгами крови. Из рассеченных губ он откашливал багровые сгустки, а из того места, где должен быть нос, надувались кровавые пузыри. Джой предположила, что у парня сломана челюсть, и совершенно точно у него сломан нос.       — Боже милостивый… — едва слышно прошептала она.       — Лиам! — громко воскликнула Роуз, и Джой, бросив взгляд на племянника, поняла, что Эр удалось до него достучаться. Лиам часто моргал, словно только-только проснулся. Он сжал пальцами переносицу и мотнул головой. Эр немедленно потянула сына к стене и обхватила руками его лицо. — Какого черта ты творишь?! Очнись! Очнись сейчас же! У тебя с собой телефон? Где твой телефон? Отвечай мне!       Лиам зажмурился. Он оперся спиной о стену, тяжело дыша, раза с третьего выудил телефон из внутреннего кармана своего пиджака. Красные брызги, как сыпь, рассыпа́лись у него по лицу. Костяшки Лиама были сбиты к чертовой матери, казалось, до самых костей. Роуз вырвала телефон у него из рук и отдала его Джо.       — Звони 9-1-1, — прорычала она и, когда Джой уже почти взяла протянутый ей смартфон, добавила: — Ты ничего не видела, ничего не знаешь, ладно? Джо, пожалуйста…       — Конечно, — по-прежнему шокированно кивнула Джой. Пространство вокруг нее сбилось в густую вату. — Могла бы и не уточнять.       Роуз изо всех сил втолкнула Лиама в гримерку, а затем, вернувшись, присела рядом с пострадавшим парнем. Джо подошла ближе, и тогда, кроме шипения Эр, различила чей-то сдавленный кашель. Он расползался эхом по стенам и не прекращался. Джой настороженно свела брови. Она уже хотела уточнить у сестры, существует ли этот кашель на самом деле, или она просто сошла с ума, но Роуз было совсем не до этого. Она выглядела такой взбешённой, что Джет решила поискать, откуда чёртов кашель сама. Вдруг Лиам ещё кого-нибудь покалечил?..       Она попутно набирала короткий номер, приближаясь к источнику кашля. За ее спиной Роуз угрожала парню лично его пристрелить, если он назовет копам имя ее сына. Джой другого не ожидала, это было бы даже странно; вообще-то ее сестра была доброй и светлой женщиной, и крайне разносторонней: она ощупывала пострадавшего на предмет травм посерьёзнее и в то же время пыталась взять ситуацию под контроль. Джой пока не могла думать о том, что ее племяннику так запросто удалось покалечить первого встречного, так что лучше ей было просто продолжать восхищаться Роуз. Совершенно естественно, что сын волновал Эр больше. Она помогла парнише опереться о стену, а затем метнулась в гримерную к Лиаму, с шумом захлопнув за собой дверь.       Джет почувствовала себя окончательно трезвой, когда обнаружила за углом Эмили. Это она кашляла. Это был ее кашель.       — Эмили!       Джой выронила телефон с уже набранной службой спасения. Она рухнула на колени, склонившись над посеревшей Томпсон; бегло осмотрела ее, в абсолютном тумане, за панической, суматошной завесой стремясь отыскать причину того, почему Эмили на долбаном полу прямо сейчас. Ей трудно давалось держать веки раскрытыми.       — Эмили, что такое, что случилось, Эмили? — Джой, будто бы отвечая самой себе, натолкнулась взглядом на ее руку.       Эмили прижимала распухшее запястье к голой груди — с той стороны, где была порвана лямка платья. Она морщилась и кашляла… Господи. Она кашляла кровью. Только сейчас Джо увидела, что вторую ладонь Эмили прижимала к своему животу.       — Эми, — в ужасе выдохнула Джой, отчаянно вглядываясь в ее лицо. Она взяла его в ладони, поддавшись порыву убедиться, что Эмили вовсе не теряет сознание; нет, нет, она не теряет сознание, она будет в порядке, в порядке… Эмили снова разорвал приступ кашля. — Тише, тише, я вызываю парамедиков, сейчас, сейчас все будет хорошо, Эмили…       Джой схватила валявшийся на полу телефон и набрала три цифры ещё раз. Пальцы одеревенели и не слушались, но она все равно попадала по цифрам; не могла не попасть — казалось, если она позволит себе ещё хоть одну секунду, то случится что-то непоправимое. Джой прижала трубку к уху и, старательно связав мысль о том, что это Лиам ударил Эмили, лихорадочно стирала кровь с ее губ.       Если она уберет чёртову кровь, она ведь исчезнет? Исчезнет, да?       — Этот мудак… — между хриплым, страшным спазмическим кашлем прорыдала Эмили; она выгнулась, и Джо инстинктивно подалась вперед. — Ай, Джо! Больно, больно… больно…       — Алло, да, да, — сбито говорила в трубку она. В этот момент Эмили опустила вывихнутое запястье, и платье со стороны разорванной лямки упало вниз. Завязки до бедра тоже оказались разорваны. Джой испуганно ахнула, когда заметила багрово-синий край огромного кровоподтёка на ее животе; это получилось так громко, что оператор в трубке потребовал озвучить, что у нее происходит. Что у вас происходит, мэм, говорите со мной, не кладите трубку. Слёзы брызнули у Джо из глаз, как следствие пережавшей грудную клетку веревки; она заметила, как изо рта Эмили течет тонкая кровавая струйка. — Пришлите «Скорую», Реймонд Бульвар, «Плаза»…       Эмили теряла сознание. Она задыхалась, а мир вокруг сужался до одного крошечного пространства, вмещающего их двоих. Джой держала ее голову и не знала, кого ей нужно убить; она молилась Богу, в которого не верила, потому что не знала, чем ещё могла ей помочь. Кровь текла по ее шее. Кровь была у Джо на руках. Она рыдала и видела, как красная змея обвивает шею Эмили — и у Джой не выходит ее убрать.

***

      Дорогу до больницы под оглушительный рев сирены Джой помнила исключительно как абстракцию. Это был большой мутно-серый квадрат; ей до истерики хотелось в нем раствориться, утратить способность видеть и чувствовать — превратиться в долбаную молекулу. Хорошо, наверное, когда вместо чувств в тебе исправным механизмом работают электроны — они просто строят химические связи, и нет никакой трагедии.       Нет никакой трагедии, никакой, никакой трагедии…       Только вот Эмили мчали в больницу на всех парах, ее показатели едва шевелились, а парамедик орал на водителя во всю глотку. Он орал, чтобы тот ехал быстрее, потому что у нее внутреннее кровотечение; орал, что она умирает. Медсестра предлагала какое-то экстренное вмешательство, но врач только бесконечно следил за показателями и качал головой. Он говорил, что не справится.       Джой казалось, что это никогда не закончится.       Она рыдала навзрыд, пока панически следила за циферками на экране — потому что они расплывались, и Джой не понимала, жива она ещё или нет. Эмили лежала на чертовой кушетке, как мертвая, накрытая до груди какой-то конченой простыней. Медсестра пыталась уговорить Джет отойти в сторону, сесть напротив, а не стоять на коленях, но она просто не могла отойти дальше. Она сжимала руку Эмили так крепко, как только могла; провода в груди натягивались, искрили и били током, и Джой знала: если она отпустит ее, то мир в тот же момент схлопнется, пропадет, перестанет существовать.       Джой перестанет существовать.       Солнце треснет, и всё закончится.       Она умоляла несуществующего Бога позволить ей поделиться энергией с Эмили — отдать ей ее кровь, органы и что угодно, лишь бы только Томпсон снова открыла свои дурацкие, бесстыжие, бессовестные глаза. Джой нуждалась в этом, как в воздухе, только вот Бог — фантазия, так что он явно её не слышал.       Уже в клинике, когда кушетку Эмили опускали из машины на пол, Джой вынудили разомкнуть их руки. Самой у нее не получилось — какой-то медик держал ее, а кто-то другой разжимал ее пальцы; где-то глубоко она понимала, что должна отпустить их сама, но не могла заставить себя это сделать.       Реальность смазывалась, плыла, шла кругами. Джой видела, как из коридора навстречу Эмили выбежал все тот же Абрамсон, с кучей медсестер сзади. Его волосы снова были голубыми, как когда-то давно: тогда Эмили заявляла, что брак — дерьмо, и носилась к Джой на физиотерапию, чтобы кривляться в стекло процедурной палаты. Джой вспомнила об этом лишь на секунду; она подумала, что раз здесь Абрамсон, то всё будет хорошо, но вместо спокойствия Эд наградил ее новой волной истерики. Он опустил платье Эми до бедер и приложил фонедоскоп к ее животу, туда, где синела страшная гематома, и заорал:       — Третья операционная, быстро, Меган, звони в лабораторию, пусть готовят первую отрицательную, быстро, быстро, быстро!. Лактат Рингера в третью операционную!.. — Джой смотрела, как Абрамсон удалялся вместе с каталкой, и ее выкручивало так, словно на той гребаной каталке лежит вся ее жизнь.       Свет в коридоре мигал белыми вспышками. Джой чувствовала, что ее кто-то по-прежнему держит, но понять, кто это и зачем, не могла. Ее усадили на кушетку, и Джой почувствовала лёгкий укол в предплечье. Сердце грохотало с безумной скоростью. Слёзы перманентно текли по щекам, заливали шею, грудь и мочили ворот рубашки. Медсестра сидела рядом и просила ее успокоиться. Она говорила что-то ещё, но Джой закрыла руками уши. В ее голове, как набат, стучало одно только имя — Эмили, — и она не хотела слышать ничего больше.       Что бы там Джой ни вкололи, она не чувствовала себя лучше ни спустя полчаса, ни спустя целый час. У Джет больше не было слез, а время всё тянулось сквозь нее жуткой патокой, походящей на хэллоуинскую паутину. Она ходила из стороны в сторону, бросая размытые взгляды на широкую белую дверь, где оперировали Эмили, и периодически ее захватывал цепкий ужас. Паническая атака пускала щупальца ей в грудь, проникала глубоко в ее голову; Джой, как идиотка, проигрывала в мыслях сценарий, где они с Роуз просто оставили всё как есть, не пошли искать Лиама и вернулись в зал. Они бы смотрели на сцену, шоу бы продолжалось; а Эмили бы умирала там, в долбаном коридоре, и потом Джой нашла бы одно только тело. Может, даже два тела, но до ублюдка, который очевидно сделал такое с Эмили, ей не было никакого дела. Джет знала, что его привезли сюда тоже, и жаль, что он не сдох по пути в больницу. Это точно, Лиам поэтому с катушек слетел. Лиам не мог ударить Эмили. Джой верила, что он бы никогда не причинил ей вреда… он не мог, просто не мог.       Джет рухнула прямо на пол под той же операционной. Она прижалась к стене и громко всхлипнула, вжавшись ногтями в собственные колени. Оставалось ещё совсем немного времени до того момента, когда мины в ее груди начнут взрываться одна за другой. Джой плакала, злилась и слышала тики в своих висках, так что вряд ли это позволило бы ей заметить Лиама с Роуз раньше.       Лицо Эр возникло перед ее лицом. Она что-то обеспокоенно говорила. Она была расстроена. Джой не слышала ничего, кроме тиков. Слёзы смешались с тушью и засохли у нее на лице. Эмили слишком долго. Ее оперируют слишком долго. Что-то идёт не так. Что-то точно идёт не так. Отчаяние заливало ее вместе с холодным потом всё время в этой растянутой бесконечности. Из нее вытекли все запасы чертовых слёз, закончились силы и даже возможность генерировать новые мысли. Она просто продолжала сидеть на полу, как груда бесполезных костей, до тех пор, пока доктор Абрамсон не показался, наконец, в коридоре. Тогда она поняла, что рядом с ней всё это время сидел Лиам, а на скамейке — Роуз, и никто из них ни слова не проронил. Хотя, может, Джой просто не слышала их, как и в самом начале.       Она встала и, пошатываясь, подошла к Абрамсону. Внутри всё замерло. Тишина окутала ее мерзким смогом, она, несмотря на абсурдность понятий, была такой шумной, что Джой сходила с ума под ее давлением. Она думала, у нее кончились слезы, но они снова начали бесконтрольно течь, когда Эд сочувствующе поджал губы и поддержал ее под локоть.       — Как… она? — всхлипывая, выдавила Джой. Она тут же прикрыла ладонями рот, силясь успокоится. Джой даже не представляла, насколько жалко сейчас выглядела; это волновало ее в последнюю, в общем-то, очередь. Она покачала головой, на мгновение позволив себе прикрыть веки. — Прости. Я… — Она вздрогнула. — Я сейчас… успокоюсь.       — Эмили жива, выздоровеет и скоро придет в себя, — спешно выпалил Абрамсон, видимо, заметив, что Джой совсем уже с катушек слетела. Его слова задели что-то внутри Джет; оно лопнуло, и резко, как птица, взлетело вверх. Вместо того, чтобы успокоиться, она начала плакать ещё сильнее.       Джой думала, что потеряла ее. Она правда думала, что потеряла ее.       Джет бросилась Абрамсону на шею, так несвойственно для себя; она не знала вообще, не представляла, какого черта с ней происходит, но она была так рада услышать, что с ее Эмили всё будет в порядке. Абрамсон с ошалелыми глазами деликатно обнял ее в ответ. Он терпеливо стоял, ожидая, пока Джой возьмёт под контроль дамбу с прорванными эмоциями.       Наконец, она вытерла слезы и отстранилась, пытаясь подавить глупую улыбку. Горе смешалось с радостью в огромный снежный ком, и теперь валилось Джой на голову, как лавина. Она ничего не могла поделать с собой.       Эмили будет в порядке.       Она в порядке, в порядке; Джой вытерла опухшие от слёз веки.       — Прости, Эд, я…       — Ничего, я всё понимаю. Вы боялись за нее, это нормально, — кивнул он. Абрамсон прокашлялся и поправил свои все те же коричневые очки с громадной оправой. Его лицо оставалось серьезным, а губы — напряжённо сжатыми, и было очевидно, что он встревожен.       Джой обернулась назад, заметив, что Абрамсон сверлит кого-то взглядом у нее за спиной. Ощущение слегка рассеявшейся реальности вокруг и прочного пола под подошвами ее лоферов медленно к Джет возвращалось. Джой заметила, что к ним несмело, осторожно, точно провинившийся ребенок, подошёл Лиам. Он выглядел таким безобидным сейчас, что картинка, которую Джой видела всего пару часов назад в коридоре, казалась ей дурным сном.       Лиам остановился рядом с Джо, и она машинально взглянула на его руки. Видимо, это Эр замотала ему костяшки; Джет помнила, что там не руки, а чертово месиво, совсем как лицо огрызка со сломанной челюстью. На Лиаме была большая черная толстовка, из-под длинных рукавов которой скромно выглядывал белый бинт. От Лиама больше не пахло кровью, а круглые голубые глаза казались не менее воспаленными, чем Джой чувствовала свои.       — Как… как Эмили себя чувствует? — тихо спросил он, глядя себе под ноги.       От Лиама веяло сумасшедшим чувством вины. Вина была бусинами, а Лиам — леской, продетой сквозь. Он сглотнул, спрятав руки в передний карман толстовки. Джой до зуда в пальцах захотелось его утешить; хотя больше всего ей хотелось увидеть Эмили.       — Знаешь, парень, — вдруг задумчиво произнес Абрамсон; он презрительно поморщился, — если это ты ударил ее, то у тебя реально большие проблемы. Что бы она ни сделала…       — Я бы никогда не обидел Эмили, — прогундосил Лиам. Джой поддалась порыву коснуться его плеча, и тогда Лиам будто бы чуть-чуть выпрямился, — никогда бы не сделал ей больно. Я не монстр.       — Очаровательно, — фыркнул Эд. Он перевел стрелки внимания на Джо. Железный прут привязался к ее позвочнику, вынудив ее напрячь спину до боли в нем. — Эмили зачастила. — Доктор разговаривал с ней мягко, совершенно не так, как с Лиамом. — Она потеряла больше двух литров крови, мы откачивали ее из брюшной полости. У нее повреждена печень и сосуды над ней. Удар был скорее всего один, но очень сильный… — Он нахмурился. — Либо этот урод, который бил, не в себе был, либо нарочно так постарался. Я тут слышал, в травму привезли одного…       — Скажите, — сдавленно выдавил Лиам и поднял совершенно разбитый взгляд, — только скажите, что с ней все будет в порядке. Пожалуйста, просто…       — Все будет в порядке, — резковато ответил Абрамсон. — Но имейте в виду, что Эмили много не надо. Запомните это на будущее, если она снова спутается с каким-то ублюдком. Один мужской удар в полную силу — и она в реанимации. Это ясно? Я надеюсь. Миссис Джет, — формально обратился к ней он, и Джой растерянно на него посмотрела, — подпишите согласие на лечение. Эмили скоро должна очнуться после наркоза, ещё минут тридцать, — и сможете быть рядом с ней. А вы, мистер муж, лучше езжайте домой. К Эмили вас пустят не раньше, чем после беседы с полицией.       — Я буду ждать тут, — твердо ответил Лиам.       — Ну-ну, — настороженно хмыкнул Абрамсон.       Его поведение — обычно отличающееся особой вальяжностью и каплей заносчивости, — сегодня приобрело очевидный оттенок бешенства. Джой шла за ним, чтобы подписать какие-то очередные бумажки, и замечала, как крепко у доктора Абрамсона были стиснуты кулаки. У Джой проскользнула короткая догадка о том, что Эд явно к Эмили не равнодушен, но уставший мозг отказался развивать эту мысль.       В длинном коридоре с палатами светились приглушённые бра. Джой не знала, сколько сейчас времени, но в Калифорнии ещё явно стояла ночь и глубокая. Тишина клиники на четвертом этаже помогала Джой учиться дышать заново — ее по-прежнему чуть кружило, и в грудной клетке расползалось упрямое ощущение того, что она обнулилась. Джет не испытывала такого ужаса, как сегодня, уже давно. Последний раз что-то подобное с ней было, когда погибла ее первая невеста, но тогда Джой ещё не была такой конченой истеричкой. Она просто закрылась, как сейф, к которому потеряли код, и медленно взращивала внутри себя гнилостно-серую скорбь. С Эмили всё было не так. Джой выкручивало от желания орать, рыдать и крушить, потому что хозяйничающий в ней вихрь не позволял успокоиться ни на одну минуту. Само допущение, возможность, что Эмили могла больше никогда не открыть глаза, ввинчивала болты в ее кости. Это было все равно что потерять часть себя — взять и отрезать целую половину, а не просто ногу или руку. Без ног и без рук как-то живут, но без Эмили Джой не представляла, как будет жить. Эмили всю жизнь вертелась рядом, разве можно было представить себя без нее?..       Да, она могла пропасть, уехать куда-нибудь, даже улететь в другую страну, чтобы заниматься там черти-чем, но Джой всегда знала, что Эмили к ней вернётся. Вернётся к Джо, в ЛА, домой; распахнёт с ноги дверь в ее кабинет, широко улыбнется и по-хозяйски плюхнется ей на колени. Джой не могла потерять это. Всё, что Эмили делала, всё, чем доводила ее до одержимого пароксизма, меркло сейчас; ничто бы не имело значения, если бы Джой потеряла эту бесшабашную, эту дикую часть себя. Томпсон. Эмили. Эмили Томпсон, самую ненормальную женщину в ее жизни.       А может, даже и в целом мире.       Джой подавила отчаянный всхлип, когда снова, уже второй раз за чертову неделю, увидела свою ненормальную женщину на больничной койке. В этот раз всё было намного хуже, чем в первый. В тонкую руку Эмили, запястье которой оказалось перевязано белым бинтом, было воткнуто три иглы через два катетера — один на сгибе локтя, второй над костяшками. Для ее хрупкой руки иглы казались чересчур грузными. По полупрозрачной коже расползались фиолетово-синие точки, такие, словно медсестра долго не могла попасть в вену.       Джой, вымотанная до всех допустимых пределов, опустилась на стул рядом с кроватью Эмили. В палате было темно и слегка прохладно, но у Джет по спине съезжали тонкие капли пота. Она сняла пиджак и развязала стискивающий талию корсет. Джой нужно было чуть-чуть воздуха; она заново училась дышать. Дышать так, чтобы лёгкие не разрывало, а рыдания не въедались в мышцы прутом, сковывающим движения диафрагмы.       Джой придвинулась к Эмили ближе. Она аккуратно уложила ладонь на ее бедро, накрытое простыней. Желание прикоснуться к ней было как магнит, вживленный в кончики ее пальцев, или провода, растущие из них и соединяющие ее и Эмили. Джой невесомо погладила ее, и в ушах фантомно зашумело: словно кровь, теперь правильно циркулирующая внутри Эмили, зазвучала у нее в голове. Смотри, конфета, я живая и теплая. Ты убедилась в этом? Ты слышишь, что я с тобой?       Джой кисло улыбнулась. Она в самом деле собиралась кивнуть собственным глюкам, но в последний момент сдержалась. Эмили всё ещё не отошла от наркоза. Абрамсон заверил Джет, что это должно вот-вот случиться, но пока она даже не шевелилась. Джой надеялась, что ей не будет больно, когда она проснется… не должно же быть, верно? Кажется, Джой видела в документах, которые подписывала, обезболивающие. Она нахмурилась, когда в памяти возникла картинка красно-фиолетовой гематомы на животе у Эми. С какой силой нужно было ударить, чтобы… Джет покачала головой.       Чертова ночь превратилась в чертово колесо, где вместо сидений вертится мясорубка, и пусть бы она уже, мать ее, кончилась…       В оцепенении, пролетевшим во времени, как минута, прошло около получаса. Эмили резко отняла голову от подушки. Она подняла ее, мимолетно распахнув веки, а затем сразу же уронила обратно, как что-то очень тяжёлое.       — Джо… — сонно пробормотала она. Эмили попыталась согнуть локоть с катетером, и тут же болезненно поморщилась. Джой дернулась, порываясь коснуться ее руки, но натолкнулась глазами на перевязанное запястье. Она не знала, как прикоснуться к ней, чтобы не сделать Эмили ещё больнее. Тот урод вывихнул ей запястье. — Конфета, ты тут…       — Да, да, я здесь, Эми, — тихо ответила она. Горло опять сдавило. — Я с тобой.       — Ты меня любишь, — промычала Эмили, и Джой выпустила нервный, дрожащий смешок: умела же эта Томпсон угадывать нужный момент. Или она не угадывала, а просто знала? — Ты меня любишь.       Слова звучали заторможенными и утомленными, напрочь лишенными вопросительной интонации, но когда Эмили повторила это, Джой поняла, что должна ответить. Она чувствовала себя голой, когда говорила их Эмили. Она знала, что не должна была, но проклятые десять букв сорвались с губ как что-то дьявольски важное; легко и мягко, естественно, как дышать.       — Я люблю тебя, — выдохнула она; это звучало откровенной капитуляцией, и ее дрожащий от заново надвинувшихся слез голос только усугублял это. У Джой внутри всё холодело, когда она вспоминала: если бы не стечение обстоятельств, ей бы некому было говорить это. — Конечно, я люблю тебя. — Она погладила Эмили по щеке. — Ты же знаешь, Эми. Всегда.       — Почему… — Ее слова разорвало приступом кашля. Джой обеспокоенно выровнялась, но почти позволила себе расслабиться, обнаружив, что крови у нее на губах больше нет. — Почему мне… обязательно… нужно лежать в больнице, чтобы ты сказала, что любишь меня?       Боже.       — Дурочка, — всхлипнула Джой. В гортани у нее лопнул воздушный шар, и лицо Эмили размыло стоящей в глазах водой. Она продолжала гладить Эмили по щеке, судорожно всматриваясь в измученное лицо: она была бледно-серой. — Я так испугалась, — прошептала она; слёзы безвольно начали капать Эмили на рубашку. — Доктор сказал, ещё немного и… боже, Эми, — Джой склонилась ближе. Ей казалось, что если она перестанет смотреть на нее, то Эмили не сможет держать веки открытыми, — я думала, я умру под этой гребаной операционной, не смей больше шататься одна, где не знаешь, слышишь?..       — Да ладно тебе, конфета… — сдавленно хихикнула Эмили. — Ты же меня спасёшь…       Этой ночью Джой выплакала все слезы.       О нет, она не могла спасти ни Эмили, ни себя; безвольная кукла-вуду, тряпичная кукла-вещь — Джет тонула в собственных же эмоциях, и ей казалось, что она вот-вот захлебнется их безумным количеством. Она позволяла Эмили сжимать свою руку и позволяла себе лежать на ее бедре. Джой не хотела, чтобы наступал новый день, потому что она не знала, что будет в нем делать.       Бизнесвумен, жена, мать, сестра и тетя; страницы были одинаковыми, размеренными и без проблем перелистывались одна за другой, только вот на каждой из них мозолила глаза одна и та же зудящая в центре клякса. Джой понимала, что ей нужно было что-нибудь с этим сделать, но она понятия не имела что… хотя, может, и имела. Да, точно, Джой знала. Она знала, но боялась признаться в том, чего хочет, даже самой себе. Где-то глубоко-глубоко в подсознании она представляла, что ей можно быть с Эмили так близко, как сегодня, гораздо чаще.       Если бы время можно было остановить, Джет бы поставила его на паузу именно в эту ночь. Она была рядом с Эмили. Эмили была рядом с ней.       И никому, кроме них двоих, не было до этого дела.

***

      Джой просидела на стуле несколько часов — до тех пор, пока в окне не начало светать. Мягкий солнечный свет рассеивался по белым стенам палаты и полосовал простыню, которой была накрыта мирно спящая Эмили. Джой вздрагивала от каждого ее движения. Она то проваливалась в короткую дрёму, то панически поднимала с постели голову; пару раз ей точно снилось, что она летит вниз с ошеломительной высоты обрыва. Ближе к утру ей удалось задремать крепче, и ее разбудило не столько солнце, сколько возникшая в тихой комнате медсестра. Она извинилась и сказала, что Эмили нужно поставить новую капельницу и проверить ее швы, а затем, с явной неловкостью, предупредила, что Джой в коридоре ожидает ее сестра. Джой кивнула, постаравшись сбросить налипшую на лицо пелену; щеки неприятно стягивало от размазанной косметики, а веки жгло, словно в них кто-то сыпанул щедрую ложку песка. Она медленно выпрямилась на стуле. Правое плечо нещадно ломило, а левое угрожала вот-вот схватить судорога. Джет покрутила плечами и шеей. Она хрустела не хуже, чем подсохший утренний тост.       К счастью, голова у нее оказалась достаточно тяжёлой для того, чтобы там не распускались лишние мысли. На все обязательные утренние процедуры Джой тоже катастрофически не хватило. Она выходила из ванной комнаты все с той же растекшейся косметикой, на которую просто один раз ляпнула холодной водой — чисто чтобы раскрыть глаза было легче, — с примятой укладкой и хрустящими плечами. Краем зрения Джет уловила ужасающий космос на животе Эмили. Эмили по-прежнему спала (после наркоза ей требовалось время, чтобы очнуться окончательно), пока медсестра, раскрыв ее, готовила для нее компресс. Жуткая гематома будто бы выросла за ночь: теперь почти весь ее живот укрывали фиолетовый, синий и черный цвета. Джой заскрипела зубами. Если вчерашний огрызок не сдох от полученных травм, что вряд ли, Джет найдет его и пристрелит ко всем хренам. Ублюдок.       Джой вышла в коридор. Ей не нужно было думать об этом сейчас; Джой уже чувствовала, что начала злиться, а сейчас в этом не было никакого смысла. В длинном светлом коридоре, отблескивающем глянцем и информационными табличками, царил негромкий статичный шум. Мимо изредка пробегали медсестры с планшетами и какими-то коробками; за стойкой регистрации спокойно вещал по телефону медбрат. Так и не скажешь, что вчера тут творился такой дурдом. Джой оглянулась в поисках сестры, но вместо Роуз вдруг натолкнулась на сидящего на полу Лиама. Он сидел прямо около скамьи, в том же, в чем и вчера. Полнейший хаос спутался на волосах едва не в узлы, карандаш, которым он вчера подводил глаза, поплыл так же, как тушь у Джой. Он опирался затылком на стену, прижав колени к груди, и спал. Учитывая его крайне неудобное положение, дремал… Видимо, Лиам провел здесь всю ночь. А если Лиам был в больнице всю ночь, значит, и Роуз тоже.       Голос сестры, поразительно бодрый, тут же раздался рядом:       — Доброе зомби-утро! — прозвенела Эр, и Джой резко обернулась. Роуз совершенно точно выглядела лучше их всех. Бессонную ночь выдавали чуть заметные на свету синяки и покрасневшие белки глаз, но в целом Роуз была безупречной красоткой. Она протянула Джой стакан кофе; на белом картоне было расчерчено Joy. — Эликсир жизни. Я хотела, конечно, чтобы туда ещё виски плеснули, но бариста сказал, что у них нет лицензии. Бесполезные говнюки.       — Эр… — с невольной улыбкой покачала головой Джет. Она взяла горячий стакан из рук сестры. По дороге к ближайшему дивану Джой открыла крышку, и в нос ударил потрясающий аромат кофейных зёрен. Джой почти застонала от удовольствия. То, что нужно. — Ты волшебница.       — Ой, да где там, — отмахнулась она. Они присели на диван подальше от спящего Лиама. Роуз предупредила, что его не стоит будить сейчас, потому что он уснул только полчаса назад. Лиама всю ночь лихорадило, как при температуре, но температуры, тем не менее, у него не обнаружилось. По просьбе Эр ему вкололи легкое седативное. — Я просила Лиама поехать домой, все равно нет никакого смысла сидеть здесь, — говорила она в перерывах между большими глотками кофе, — но он же такой осёл, Джо… Кстати, как там Томпсон? — опомнилась она. — Очнулась?       Джой поджала губы. Горечь от этого вопроса можно было сравнить с горечью двойного эспрессо на ее языке. Одна из тем, которая всегда заканчивалась у них с сестрой неудачно, касалась Эмили: Роуз откровенно ее не терпела. Эмили стебала ее, Роуз кусалась в ответ; их перебранки давно уже звучали совсем не по-доброму, хоть Эр и старалась вовремя тормозить. Она делала это ради Лиама и ради Джой; знала, что от Эмили никуда им с Али не деться.       — Очнулась, — напряжённо ответила Джой, стиснув стакан с кофе крепче. — Пожалуйста, Эр, только давай без сарказма сейчас, — попросила Джет, на что Роуз удивлённо моргнула; так, будто не собиралась отпускать о ней свои фирменные ядовитые шуточки. — Всё было очень серьезно. От удара у нее повредились сосуды и печень, было внутреннее кровотечение. У нее вывихнуто запястье, но это меньшая из проблем… Роуз, если бы мы… если бы… ты понимаешь, что я хочу сказать. — Слёзы легли на ресницы водяной пеленой. Она не могла произнести этих слов вслух; они сжимали сердце до такой степени, что Джой становилось больно. — Эмили ненадолго проснулась. Вчера, когда… она отходила от наркоза и…       Джой опустила взгляд и заткнулась раньше, чем чёртовы слезы потекли по ее щекам. Ей не хотелось казаться слишком уязвимой в разговоре об Эмили, но и говорить о том, что произошло, спокойно, у Джой просто не получалось. Джой рассматривала, как на черной поверхности ее кофе плавали прозрачные пузыри. Он остывал. Она наблюдала за тем, как эти пузыри — целая куча сначала, штук десять или пятнадцать, — подплывали к краям стакана и лопали. Они лопали один за другим.       — Джо, — мягко сказала Роуз и вдруг коснулась ее руки. Это означало, что Эр все же почувствовала ее уязвимость, а Джой почувствовала себя идиоткой. — Я не собиралась шутить. Я понимаю, что всё серьёзно, и хорошо, что она поправится. Я говорила с врачом.       — Да? — всхлипнула Джой. Она вытерла глаза и выдавила кислую улыбку. Роуз с сочувствием погладила ее по плечу, и лицо Джет ощутимо вспыхнуло. — Извини. И что он сказал? И зачем ты с ним говорила?       Джой не сомневалась, что здоровье Эмили заботило Роуз в самую последнюю очередь. Наверняка ее озабоченность этим была продиктована чем-то другим; возможно, чем-то не самым положительным — то, что Лиам покалечил человека, не могло пройти для него бесследно, если они не повлияют на ситуацию. Но даже с учётом их связей, если парень заговорит, это будет непросто решить: на «RRRED» кого попало не пускали — Лиам как-то говорил, что приглашения получили его друзья, а куплю билетов одобряли только людям мало-мальски известным в музыкальной сфере, — а это значило, что с тем парнем определенно возникнут вопросы.       Роуз сделала глубокий вздох и залпом допила остатки своего кофе. Она рассказала, что пострадавшего от кулаков Лиама урода зовут Эндрю Грэммэр, и это заставило Джой ошарашенно вскинуть брови. Она лично знала семью Грэммэров: они держали очень успешную сеть ресторанов «Превиоса» в Лос-Анджелесе, вплотную занимались инвестициями и спонсировали две крупные холдинговые компании по производству автозапчастей. «БМВ» тесно сотрудничали с одной из них на протяжении последних десяти лет.       — Я приглашала Синди с Кристианом на все наши презентации, надо же, — тихо хмыкнула Джет. — Не знала, что их сын такая ублюдочная срань.       — Этот сукин сын лежит в соседнем корпусе в травматологии, — мрачно изрекла Роуз. — Я была там ночью, выслушивала целую кучу дерьма. Синтия орала, что я воспитала подонка, а Кристиан угрожал посадить моего Лиама за решетку до конца дней, — подозрительно спокойно вещала она, — а если, мол, судья не даст ему такой срок, то они заплатят какому-нибудь отбросу общества, чтобы он перерезал моему сыну горло от уха до уха. Сказал: «Ему же нравится рисовать себе Челси?»       — Вот выродок, — выплюнула Джой.       — Ага, — криво усмехнулась Эр. Она откинулась на спинку дивана и посмотрела на Джой так, словно час назад всадила Грэммэрам по пуле в каждый висок. — Но, Джо, надо было видеть их рожи, когда я рассказала им, почему их пресвятой сыночка сейчас валяется в травме с перекрученной челюстью. Крисси сразу заткнулся, а Синтия сказала, что ее сын никогда бы не сделал такое с женщиной, но, правда, звучала она не особо убедительно. С тем, что в крови Эндрю обнаружили траву вперемешку с героином, не поспоришь.       Траву вперемешку с героином. Господи. Хорошо, что Джой послушала свой здравый смысл и не взяла с собой дочь в тот RRRED-рассадник наркотиков. Страшно представить, что ещё могло там случиться, если то, что уже случилось, можно было сравнить с адом на Земле. Джой медленно тянула остывший кофе, пока Роуз продолжала рассказывать.       — Я пыталась быть вежливой, несмотря на то, что мне хотелось дать им двоим леща, так что разговор у нас вроде как склеился, — сказала она. — В общем, мы сошлись кое на чем… — Роуз смерила Джой настороженным взглядом, и Джет медленно опустила стакан себе на колени, предположив, что сейчас должно прозвучать то самое «не положительное». — Я понимаю, что тебе это вряд ли понравится, но никаких других вариантов у нас нет.       — Мне это уже не нравится, — с подозрением протянула Джо.       Роуз выдохнула. Она явно переживала, как Джой воспримет то, что она собиралась сказать ей, но и облегчение ее тоже нельзя было не заметить.       — Я сказала им, что если Эндрю забудет, кто его разукрасил, — глядя прямо перед собой, начала Роуз, — то Эмили забудет, кто разукрасил её. Джой, — Эр сразу же выставила вперёд ладонь, прервав почти вырвавшееся изо рта Джет возмущение, — у нас нет других вариантов. Их просто нет. Пожалуйста, я прошу тебя, поговори с Томпсон и попроси ее молчать. Пусть она хотя бы что-то для Лиама сделает, хотя бы это — просто помолчит, ничего сложного.       — Роуз, это…       — Я не позволю, чтобы моего сына засунули за решетку, Джо, — тихо, но твердо сказала Эр, и Джой одновременно понимала ее и нет: стоять за своего ребенка было правильно и естественно, но Эмили… Если бы на ее месте был кто-то другой, кто-то не настолько ей близкий, Джой было бы проще принять эту просьбу. — Лиам не заслуживает этого. Я в жизни совершала вещи и похуже, и ничего, знаешь, как-то поняла со временем, где ошиблась. Мне вообще плевать, что мне нужно будет сделать, но Лиам никогда не будет сидеть в тюрьме.       Не хватало только добавить: «Я готова отрезать Томпсон язык». Джой с трудом сдержала едкий, неуместный сейчас комментарий. Она долго молчала; ее перетягивало из стороны в сторону, как огромное натянутое покрывало. В конце концов, может, в этой договоренности имелось крохотное зерно истины. Пусть даже этот выродок Эндрю не отправится в места не столь отдаленные, пусть он не опозорится на всю страну, пусть будет жить так и дальше; но ведь наказания бывают разными, и далеко не всегда в теме возмездия за преступление можно надеяться на справедливость — не в государственных структурах так точно.       Мысли Джой, как чокнутые, прыгали от гематомы на животе Эмили до сбитых костяшек на руках у племянника. Лиам был хорошим парнем. Он действительно не заслужил такого суда. Тем более, если у него по-прежнему были проблемы с гневом, то ему нужно было лечиться, а не сходить с ума в одиночке, терпеть допросы, экспертизы и прочее связанное с арестом дерьмо. Джой опасалась, что он всего этого банально не сможет вынести.       Она почти устаканила внутренний протест (они же будто обязались защищать этого гребаного Эндрю, едва не убившего ее Эмили), когда решила, что урон от громких признаний будет иметь куда более плачевные последствия, чем урон от молчания. Эндрю вполне себе может переехать грузовик через несколько месяцев, или он может сдохнуть от передоза в одном из клубов на шоу типа вчерашнего «RRRED».       — Хорошо, — ответила Джой. Между ребер мерзко зашевелилось кубло ядовитых змей. — Я поговорю с Эмили. -       Спасибо, — облегчённо выдохнула Роуз. Она ринулась вперёд и обняла ее. Джой растаяла в ту же секунду. — Я знаю, это ужасно, Джо, но Лиам… меня правда пугает то, что он сделал, что мог сделать. Мы будем с этим разбираться, обязательно, но сейчас нужно, чтобы ничего не мешало нам разбираться, — закивала Роуз. Джой кивнула в ответ. Она нисколько в этом не сомневалась. Эр могла разобраться с чем угодно; ее выдержке можно было позавидовать, а воля — какая-то несгибаемо-светлая для ее семьи, — всегда помогала Джой верить в лучшее.       Есть много способов. Много вариантов.       Джой должна была найти лучший и согласиться с компромиссом, потому что ей были важны все ее близкие люди. Лиам, конечно, тоже входил в их число; если бы с ним что-то случилось, Роуз было бы очень больно, а Джой не хотела, чтобы ей было больно. Никогда, не Эр: она, как и Лиам, не заслужила этого.       Тяжёлый разговор незаметно перетек в русло попроще. Теперь, когда Роуз говорила о Джесс, она не плакала; за последние двенадцать часов произошло столько пробирающих до костей событий, что примириться со смертью Джессики было вопросом одного лишь эмоционального истощения. Сейчас была всего половина седьмого утра, а Роуз уже исписала целый лист заметок у себя в телефоне. Она планировала позвонить матери Джессики и помочь ей с организацией похорон, хотя они никогда особо не ладили, а потом набрать психиатра, который лечил Лиама до его семнадцати, и отправить сына к нему на приём. До следующей пятницы с возникшими трудностями Роуз оптимистично собиралась покончить, потому что в субботу у них по плану семейное барбекю.       В Эр, даже если она объективно должна была быть уставшей, искрило столько энергии, что хватило бы зарядить пятерых. Джой уронила голову на ее плечо, ощущая себя выжатой тряпкой; ею будто бы терли пол всю прошедшую ночь, и только сейчас соизволили выкрутить и положить на место. А домой она собиралась не раньше вечера. Джой должна была убедиться, что с Эмили всё хорошо и она не будет одна, если ей понадобится помощь или просто компания. Она же такая заноза в заднице, господи. Она не поест нормальную еду, если ее не заставить, и не будет пить необходимые лекарства, если вдруг решит, что ее никто не любит и все бросили. Каждый раз, когда Эмили лежала в больнице, Джой бывала у нее каждый день, потому что Эмили закидывала ее сообщениями с утра и до ночи; Джет была уверена, что в этот раз ее ожидало примерно то же.       Джой допила свой кофе и выглянула за угол. На двери в палату Эмили по-прежнему висела табличка «идет осмотр, не входить», а значит, медсестра все ещё находилась там. Джет потерла глаза. Веки дергались, как сломанные часы; она могла сосчитать: тик-так, тик-так.       Джой вспомнила, что так и не позвонила сегодня Рейне. Да и с чего? Телефон остался в сумке на столике, которую, хотелось верить, Рейна догадалась вчера забрать.       — Слушай, Эр, я хотела попросить… — слегка заторможенно сказала Джой; на плече сестры было так удобно лежать, что она почти позволила себе задремать. Роуз мгновенно перевела внимание с экрана мобильного на лицо Джо. — Я понимаю, ты устала, но, пожалуйста, не могла бы ты проверить, как там Рейна и девочки? И рассказать им, что случилось, потому что я просто не смогу всё это… не хочу переживать это ещё раз. — Даже от намека на прошедший ночной кошмар у Джой во рту стало горько.       — Эй, конечно, малышка, — ободрительно улыбнулась ей Роуз и обняла за плечо. — Какие проблемы? Ничего я не устала. Сейчас возьму за шиворот своего белого Халка и поедем домой. Рейну водитель отвёз к нам, я думаю, Али ее успокоила, она в курсе всего. Ты можешь приехать вечером и сама забрать их.       — Моя сестра лучший человек этого мира, — выдохнула Джо. Она снова уперлась лбом ей в плечо. Джой готова была поклясться миллион раз: это, черт, было самое надёжное плечо в ее жизни. С виду хрупкое, как у нее самой, но на деле — стальное, как рыцарские мечи, и крепкое, как гранит. Иногда Джой упрямо казалось, что она не заслуживает такую сестру, потому что без нее она бы ни с чем не справилась.       — Не-не-не, не говори так, а то ещё звёздную болезнь поймаю. — Роуз хмыкнула. Она пыталась улыбаться, и этим бесконечно Джет восхищала.       Всё утро Эр звучала так, словно ничего страшного не случилось, только вот Джой помнила, что не одна она едва не поседела минувшей ночью. Джой чуть не потеряла Эмили, а Эр действительно потеряла мать своей внучки. Не успев прийти в себя, она оттаскивала сына от урода, рожа которого вряд ли будет симпатичной ближайшие пару лет — и разве можно было отказать Роуз в помощи? Чертова жизнь, сплошное дерьмо. Эр никогда особо не распространялась о проблеме с гневом у Лиама, но, конечно, Джой помнила, как они с Али переживали. Лиаму тогда было лет двенадцать или тринадцать. Эр рассказывала, в каком ужасе была, когда А позвонила ей и рассказала, что Лиам сломал ровеснику нос, рассек что-то там… Он был младшим их ребенком. Наверняка им страшно было столкнуться с тем, с чем они не имели проблем у старших. Эр с Али стабильно водили его к психиатру, пытались не волновать, что в случае с подростком практически невозможно. Лиам, насколько Джо помнила, нашёл для себя способ выплескиваться в музыке, а потом, как доктор и говорил, «перерос» свою проблему.       Джой никогда не видела Лиама раздраженным до того, как он женился на Эмили. Она не видела, как он злится, фыркает или хлопает дверью, даже когда ему было столько же, сколько ее дочери; Рене устраивала что-то подобное ежедневно. Лиам, несмотря на то, что у него имелась такая проблема, всегда казался Джой спокойным, рассудительным, милым подростком, а потом таким же добрым хорошим парнем. Он был похож на Эр и внешностью, и характером, только более тепличным, чем у ее сестры. У Лиама в жизни не было никаких проблем, и переживать что-то шокирующее ему вряд ли когда-нибудь приходилось. О какой полиции речь вообще?       Джой, как и, конечно, Роуз, надеялась: эта его вспышка гнева вовсе не значила, что к Лиаму вернулась его необъяснимая агрессивность. Это наверняка была одноразовая, остаточная ситуация; она была в этом почти уверена. На то, что Лиаму снесло крышу, имелись существенные причины, это ведь не случилось внезапно. Мальчика потрясла новость о самоубийстве Джессики, а потом он увидел, как его любимую женщину лапает урод, которого Лиам считал своим хорошим знакомым. Да тут у любого мозги накроются. Джет помнила, как дерьмово чувствовала себя после того, как ее первая невеста пустила пулю себе в висок. Добавь к этому ещё что-то гадкое, и Джой бы точно так же слетела со всех своих тормозов.       — Уф, нет, знаешь, кто реально самый лучший человек этого мира? — расплылась вдруг в широкой улыбке Роуз. Джой слышала, как у сестры в телефоне звякнуло уведомление о сообщении, поэтому не удивилась вопросу.       Джет коротко засмеялась. Сомневаться в кандидатуре на эту роль не приходилось — мнение ее сестры оставалось стабильным в течении вот уже тридцати четырех лет.       — Знаю, знаю, — с доброй усмешкой кивнула Джой. — Что там она тебе написала?       Роуз продемонстрировала Джо экран.       А❤️, [7:09]:       Ну что, ты с ним говорила? Как он себя чувствует сейчас? Девочки ещё спят, Рейна тоже. Я завариваю вам двоим зелёный чай с мелиссой и мятой и жду дома в течении десяти минут, ничего не знаю       А❤️, [7:10]:       Я люблю тебя, всё будет хорошо       А❤️, [7:10]:       Пожалуйста, приезжайте с Лиамом поскорее, я тут с ума сойду       А❤️, [7:11]:       Запишешь голосовое перед тем, как сядешь за руль, я хочу слышать, что ты в порядке. Хотя бы в относительном, Эр       Джой не сдержала теплой улыбки. Али была снежной королевой для всех вокруг, но для Эр совсем нет… Джой, честно говоря, понятия не имела, где они черпали это волшебное умение оставаться внимательными друг к другу на протяжении стольких лет, почему не утратили желание делиться друг с другом каждой мелочью и почему эти две женщины по-прежнему выглядели такими влюблёнными, словно познакомились только месяц назад. Эр говорила, что это просто любовь.       Но разве любовь — просто любовь — бывает такой всемогущей?

***

      — Эмили? — Джой постучала и, услышав долгожданное «можно», вошла в палату. Эмили лежала в постели, такая же бледная и вялая, но уже без проблем держала глаза открытыми. Темное каре разметалось по подушке, как брызги шампанского, и ее взгляд тоже можно было с ними сравнить: зрачки Эмили хаотично, медленно разглядывали белые стены, словно видели их впервые.       Она проснулась, она в порядке.       Джой присела на стул, на котором провела остаток прошедшей ночи; он был уже как родной для нее.       — Эми, — тихо позвала Джет. Она коснулась пряди ее волос кончиком указательного. Одна прядь забавно завилась на конце, соединилась на подушке с другой — вместе они лежали на белой наволочке, как нарисованное карандашом сердце. В сорок девять странно было замечать такую подростковую чушь, но Джой ведь уже заметила. — Эмили? Как ты себя чувствуешь?       Эмили плавно повернула к ней голову. Она молчала; без движений рассматривала Джой целую вечность, будто заново изучала ее лицо, которое в самом-то деле было давно изучено от и до. Джой улыбнулась, вспомнив срок «целой вечности» в интерпретации Эмили.       — Ты красиво улыбаешься, — внезапно сказала Томпсон. — Не как все. — Она говорила совсем тихо, и поэтому Джой инстинктивно склонилась ниже. Улыбка застыла у нее на губах, как будто Эмили ее заморозила. — Дашь мне салфетки?       Джет не стала спрашивать зачем. Она откуда-то знала, что Эмили собиралась сделать. Это было даже и к лучшему: сама Джой не могла заставить себя двигаться лишний раз, а ей ещё ходить здесь весь день. Она оперлась локтями о кровать и приблизилась к Эмили настолько, чтобы ей было удобно тянуться правой к ее лицу.       — Всё так плохо? — еле слышно спросила Джет; Эмили бережно коснулась ее кожи влажной салфеткой. Мокрая ткань неприятно холодила собравшееся тепло на щеках, но это того стоило. Не потому, что ей, наконец, сотрут остатки косметики, а из-за Эмили. Джой редко удавалось увидеть ее такой сосредоточенной и серьезной. Иногда она вела себя так, будто отфильтровала всё лишнее: никаких гиперболизированных эмоций и по-детски надутых губ, никакой убийственной прямоты. В такие моменты Джой казалось, что Эмили сама приглядывается к себе; она становилась ласковой и… уязвимой. Так Джой казалось.       Мягкая ткань методично скользила по ее коже. Под глазами получалось дольше всего. Эмили следила за тем, как двигались ее пальцы на лице Джой, а Джой не отрывала взгляда от опущенных ресниц Эмили. Сердце щемило переламывающей нежностью; то, чего Джой хотела сейчас — поцеловать ее ресницы, коснуться пальцами её губ, — было непозволительно, и оттого причиняло боль. Она сидела в груди, как большие железные скобы, и ныла, ныла, ныла. Неправильно, ужасно, нечестно.       Так дико.       — Мне нравится, когда ты улыбаешься, — вышло опять невпопад — это не было ответом на вопрос Джой, — но прозвучало так искренне, что она, смутившись, улыбнулась шире. Эмили отложила салфетку. Теперь она касалась щеки Джой голыми пальцами. Они были тёплыми и чуть влажными. — Конфета моя.       — Конфета, — усмехнулась Джой и, даже не подумав о том, насколько ее жест неуместен, накрыла пальцы Эмили у себя на скуле. — Когда-нибудь ты объяснишь мне, почему я конфета?       — Ты не любишь объяснять то, что считаешь очевидным, — ответила Эмили. — Я тоже не буду.       — Но это не очевидное, — возразила Джой. Она чуть наклонила голову, и Эмили повторила это движение, как в зеркале.       — Я люблю конфеты, — как прозаично, — «Черри Битс». Когда я увидела тебя в первый раз, я почувствовала что-то похожее. Мне захотелось тебя развернуть… — протянула она, многозначительно стрельнув взглядом. — И съесть.       — Ясно, — сглотнула Джой. Слюна прокатилась по горлу наждачной бумагой или перочинным ножом. Она не знала, почему именно сейчас ей так сильно захотелось это сказать, но это был очередной раз, когда Джой провалила все попытки сопротивления. Она смотрела-смотрела-смотрела: Эмили казалась родным изображением на воде, застывшим и искрящим. Джет с трудом подавила желание поцеловать ее — вместо этого просто улеглась щекой на ее ноги, позволив ладони Эмили перекочевать ей на шею.       Она сказала то, что невозможно было сдержать:       — Если ты правда собиралась меня съесть, — Джой грустно дернула уголком губ, — то у тебя почти получилось.       Или не почти? Она так устала думать об этом всё время.       Она думала об Эмили даже гребаной ночью, когда ложилась с Рейной в одну постель. Джой хотелось вытащить себе позвоночник, когда Рейна ее обнимала, вытащить его и выбросить — превратиться в чёртову бестелесную оболочку, чтобы просто перестать это чувствовать.

***

      С каждым днём Джет всё сильнее казалось, что это чувство — глубокое, как корни вековых секвой, — никуда исчезать не собирается. Оно пускало метастазы в ее органы, точно так же, как и сама Эмили. Оно разрушало то, что у нее было, кирпичик за кирпичиком, с неумолимой настойчивостью; и Джой будто бы наблюдала за этим изнутри. Когда-то ей часто снился сон, в котором ее «БМВ» стал сплошными руинами, а она просто стояла и ничего не могла сделать, чтобы всё вернулось, как было «до» — потому что ничего, как «до», уже бы не было.       Сейчас этот сон самой сутью проник в ее жизнь, только вместо «БМВ» в пыли валялись смятые клочки счастливых моментов: то, как они с Рейной познакомились, ее очаровательные рисунки на пенке кофе, их свадьба в Осло; рождение Рене, а потом и Вайолет. Джой помнила, как с замершим сердцем сказала «да» на вопрос «готовы ли вы взять Рейну Риверу в жены?», и помнила, как разрыдалась, когда на их первом гендер-пати вертолет распылил в воздухе розовый дым. После трёх лет скорби по погибшей невесте Джой мечтала о семье, и Рейна дала ей это. Джой хотела быть мамой, женой. Она хотела семью, и чтобы всё у нее было, как и должно, без сюрпризов, беспорядочных связей и сложностей.       Эмили никак с этими понятиями не вязалась.       Эмили сама по себе — огромное розовое пятно на серой картинке реальности; она далека от привычных Джой стандартов настолько, что не измерить, и Джо никак не могла понять, осязать это: почему рядом с Рейной Джой хотелось вывернуться до хруста костей в спине, лишь бы та не касалась ее, и какого такого черта рядом с Эмили ей приходилось вжимать в подлокотники пальцы, чтобы не выдать отчаянную пульсацию во всем теле. Иногда эта пульсация становилась такой сильной, что Джой сдавалась инстинктам: опускала руку между ног и представляла, что это делает Эмили.       А иногда Джой чувствовала себя разбитой, как щепка.       Тогда она позволяла себе то, что изменой назвать нельзя было — это не могло быть изменой, потому что они с Эмили всегда были близки, и это было нормально. Ощущение естественности, ушедшее, как Земля из-под ног, постепенно к Джой возвращалось. Она приходила к Эмили в кабинет или звала ее к себе. Эмили отказалась брать очередной больничный, поэтому после трёх дней в больнице она, активная и широко улыбающаяся, вернулась в офис. Она притихла со своими ирреальными требованиями взаимности. Эмили, как и раньше, трепалась ей обо всех офисных сплетнях, готовила не кофе, а чай, и не вынуждала Джой опасливо держаться на расстоянии своими намеками на постель. Джой надеялась, что ее сумасбродное желание получить Эмили исчезнет, как только их пошатнувшиеся отношения окончательно устаканятся: подружеская близость встанет на место, и тогда то, что Эмили вышла замуж за Лиама, перестанет у Джой болеть. В конце концов не было никакого логического смысла ревновать Эмили, если их отношения не изменились, если… если всё между ними останется, как было всегда.       Пока что Джой старалась лишний раз не смотреть на ее обручальное. Периодически она ловила себя на глупой мысли, что ее порывает снять и своё кольцо тоже.       В очередной раз она задумалась об этом в совершенно неподходящем для таких допущений месте. Это была суббота; долгожданное Роуз барбекю состоялось только спустя две недели, и теперь Джой сидела на веранде сестры на мягком садовом диване. Рядом с ней, совершенно не заботясь о мнении остальных, устроилась Эмили. Она свернулась в клубок у Джо под рукой, прижав колени к груди, и меланхолично наблюдала за тлеющими в мангале углями. Они ещё не успели как следует разгореться.       Вечер только начинался. Погода стояла безветренная, и сухой воздух ложился на лицо невидимой теплой дымкой. Плетёные кресла — их было семь — пока стояли в три ряда один на другом; их не успели разложить. Крохотные оранжевые угольки медленно тлели, готовясь разгореться сильнее.       Джой могла бы, как Эмили, завороженно пялиться на них. Она могла бы наблюдать за тем, как Лиам, морщась, старался собрать мудреный гриль в одну конструкцию, и как Рене с озадаченным видом подсовывала ему то решетку, то какую-то палку, и Лиам каждый раз со вздохом чесал затылок. Смотреть на то, как рядом с ними, как крохотная обезьянка, скакала Элли.       Джой могла бы ощущать абсолютный покой, глядя на Эр с Али: Али демонстрировала Роуз, как правильно надо варить глинтвейн, а Роуз дурачилась — постоянно норовила бросить в казанок что-то не то, чтобы заставить жену смеяться. Они выглядели такими счастливыми. Эр, со смехом целующая А в губы. Она обнимала ее за талию и кутала в свой жёлтый вязаный кардиган. Али благоразумно хмурилась, поправляла Роуз воротник, что-то шептала близко к ее лицу — а затем Роуз дурашливо чмокала ее в нос, и она громко, раскатисто смеялась. Джой никогда не слышала, чтобы хоть на одном празднике или светском приеме Али смеялась так с кем-то другим. Она была как закрытая книга, образ, сотканный из десятков сложных переплетений; и только Роуз удавалось открыть ее, только Роуз она поддавалась. Сейчас Джой ощущала это ярче, чем когда-либо. Она полностью ее понимала.       Джет смотрела, как в свете пылающе-красного солнца бликует ее кольцо. Эта же рука лежала у Эмили на плече. На секунду Джой представила, что это кольцо могло относиться к Эмили. Они могли бы быть женаты, и точно так же сидеть вместе на семейном барбекю, как сидели сейчас. На них никто не обращал бы особого внимания, потому что это было бы нормально, желания Джой были бы нормальны: она хотела склониться и оставить долгий, ласковый отпечаток у Эмили на виске. Хотела бы сидеть вот так и смотреть вперёд, ощущая тепло родной кожи у себя на губах, пока ее семья счастливо занимается своими делами; это было бы вовсе не странно.       В груди всё сжалось, когда Джой вспомнила, что сейчас это совершенно не так.       Она поджала пальцы на правой так, чтобы обручальное исчезло из ее поля зрения. Оно никак не было связано с Эмили — это кольцо соединяло Джой и Рейну, а Эмили сидела рядом только потому, что Рейна приболела и решила не ехать на встречу. В противном случае Джой бы сидела одна, а Рейна болтала бы в стороне с кем-то ещё.       Джой думала, что даже если бы они с Эмили… даже если бы у них всё получилось, ее семья никогда бы ее не простила и никогда бы не приняла Эмили. Она была женой ее племянника, Лиам безумно ее любил, а Эр с А безумно любили своего сына. Они любили и Рейну тоже. Рейна была прекрасной мамой для Вайолет и Рене. Рене бы тоже Джой ненавидела.       Джой бы всех потеряла.       И это было так больно, что Джой, теряясь в собственной голове, раззадоривала этот вихрь ещё сильнее. Он ломал ей ребра, а у нее все никак не получалось остановиться. Близость Эмили срывала с нее покровы, срывала с нее всю броню; и Эмили, будто бы зная это, липла к ней ещё ближе. Ее податливая, пушистая ласковость действовала на Джой хуже, чем короткие платья и попытки поцеловать. Джой знала, что сдается этому каждый раз, и все равно позволяла Эмили нарушать собственное пространство. Она сама его нарушала, чтобы пустить себя к Эмили. Ну как ей можно было отказать, если она ничего не требовала? Как ей можно было отказать, если так всегда было? И, наконец, как ей можно было отказать, если их близость возвращала Джой чувство твердости под ногами?       Все провода, натянутые между ними, сразу же переставали тянуть ее, и Джет даже могла уловить капли какого-то естественного, перманентного чувства правильности. Время в этот вечер текло медленнее обычного. Джой казалось, что реальность стала гуще под натиском царствующего здесь тепла и уюта. Наверное, она не могла чувствовать запах глинтвейна за столько футов от их дивана, но Джой точно ощущала что-то винное и фантомное, приятной дымкой щекочущее ей нос.       — Ма! — крикнул Лиам, кажется, окончательно справившись с грилем. Рене радостно водрузила на крышку маленького мягкого зайчика. — Когда там все приедут, вы не звонили?       — Я звонила, милый, — ответила Али, помешав глинтвейн большой деревянной ложкой. Роуз отправила в казанок несколько коричных палочек. — Софи с Линкольном выезжали из Голливуда десять минут назад, Оливер с Шарлоттой наверняка уже приземлились.       — Она вроде просит называть ее Чарли, — резво поправила Рене. — Она такая клёвая. Мне нравится ее манера речи. Она такая: «Первый микроскоп был создан Галилеем в тысяча шестьсот десятом году», — умным голосом съерничала Рене и поправила несуществующие очки на переносице. — «Ливви похож на Галилея, поэтому я вышла за него замуж».       Роуз расхохоталась.       — Хорошо получается! — одобрила она. — Только наш Ливви не похож на Галилея.       — Ага, он похож на Гарри Поттера, — согласилась Рене.       — На ботана столетнего он похож, — буркнул Лиам. — Я думал, Галилей этот уже никогда не женится. «Я занят исследованиями», — точно как Рене скорчил гримасу он. — «Я женат на микробиологии». И ебал, — Лиам сказал это слово одними губами, чтобы, видимо, не слышала Элли, — он походу тоже только микробиологию лет до тридцати.       — Что-что до тридцати? — уточнила Али. — Сейчас кто-то подзатыльник получит.       Рене прыснула, очевидно, крайне раззадоренная забавной шуткой. Джой забавной ее совсем не считала, несмотря на то, что Лиам шутил по-доброму — он постоянно стебал брата за его научную степень, и Оливер отвечал ему тем же; но сейчас это звучало как вымученные остатки злостного юмора.       Сегодня Лиам ходил как в воду опущенный. Джой подозревала, что такое же лицо у него было на церемонии прощания с Джессикой в Сакраменто. С похорон прошло четыре дня, но непривычная, несвойственная ему мрачность никуда не девалась. Возможно, она тянулась не с похорон, а куда дольше; например, с тех пор, как он отыграл «RRRED». Да что там, они все отыграли этот дурацкий «RRRED». Костяшки Лиама по-прежнему оставались скрытыми. Он перематывал их бинтом и надевал сверху черные перчатки без пальцев; учитывая его стиль — большие готические худи с толстовками, в основном тотал блэк и разноцветные носки, — перчатки даже подозрений не вызвали бы.       Лиам вяло кивал и силился улыбаться. Джой казалось, что он чувствовал себя виноватым, но зачем-то пытался делать вид, что это не так. Странно. В их семье готовы были много чего принять, особенно, если это задевало чьи-то чувства — а Лиам явно не собирался рассказывать все подробности брату и сестрам. Роуз вполне однозначно намекнула Джой, что никто ничего не знает и знать не должен; кроме смерти Джессики, ни Софи, ни Оливер, ни Анна понятия не имели, что случилось в тот вечер.       — Лиам всегда такой в последнее время? — тихо спросила Джой у Эмили. Их диванчик, заботливо накрытый красным клетчатым пледом, стоял поодаль от аккуратного газона и тротуарной плитки — прямо на веранде, — так что их шепот точно никто не слышал.       — Какой «такой», конфета? Всё с ним нормально. — Эмили беззаботно уложила голову на ее плечо, и Джой поняла, что она даже не собиралась вникать в его состояние. С одной стороны это было ожидаемо и даже должно было ее радовать — потому что Эмили всегда интересовалась исключительно важными для нее людьми: Джеки, Сэмом и Джой, — но Джой это лишь огорчило. Лиам не заслуживал безразличия.       Но разве он, когда надевал кольцо ей на палец, не понимал, что Эмили просто не способна дать ему что-то большее?       Наверняка же он понимал это. Да, вероятно; и от этого Джой не становилось легче.       Лиаму, должно быть, тоже.       — Он явно подавлен, — сказала Джет. Она чуть склонила голову в сторону, когда ладонь Эмили беззастенчиво легла прямо ей на ногу. — Эмили.       — Не выдумывай, — отмахнулась она. — В мальчике скопилось много пара. Ему надо было куда-нибудь его деть. И вообще, конфета, что это ты спрашиваешь меня о нем? Тебе же не нравится говорить о Лиаме. Нет, конечно, если ты передумала, то я могу рассказать…       — Не надо, — процедила Джой. — Если ты сейчас снова что-то ляпнешь о вашем… — Она не смогла подобрать то слово, которое устраивало бы ее оттенком нейтральности. — Я не хочу знать. Вообще ничего.       — Секс напрямую связан с эмоциональным состоянием человека, — меланхолично протянула Эмили. Она вытянула на диване ноги — дивана как раз хватало для ее скромного (единственное скромное, что можно было найти в Эмили) роста, — и уложила голову Джой на колени. Джет застыла, глядя на нее сверху вниз. Начинается. — Я бы сказала, что Лиам слегка не в духе, но не критично. Когда мужчины подавлены, они становятся более жест…       — Заткнись, — выдохнула Джой и легонько стукнула ее пальцами по губам. Эмили замолчала, а в следующую секунду раскатисто засмеялась. — Какая же ты заноза.       — Ты любишь меня и за это в том числе, — она сказала это с лёгкой, как пушинка, уверенностью, лишенной всяких сомнений. — Если бы я была занудой, как все твои латинки, ты бы давно обо мне забыла.       Джет сильно закусила губу. Закатные блики солнца переливались в синих глазах Эмили, как Тихий, и она в очередной раз в них потерялась. Последнее время ей слишком часто не хватало слов для ответа, а Эмили будто и не ждала вовсе: она обхватила ее запястье и уложила ладонь Джет на свою грудную клетку; туда, где у нее медленно билось сердце. Джой могла чувствовать ритмичные удары, вибрации, четко входящие в центр ее ладони. Один, два, три, девять. Теплая белая толстовка на Эмили никак, казалось, не влияла на громкость этого звука.       Джой слегка откинула голову назад и прикрыла глаза, не переставая считать. Когда она закрывала веки, то могла чувствовать ее ещё выраженнее — настолько, что сердце Эмили вдруг оказывалось прямо в ее пальцах, горячее и живое, такое сильное. Открытое для неё, но не для кого-то ещё. В этот момент Джой очень явственно могла осязать: никто, кроме нее самой, не касался этого сердца никогда в жизни, и эта мысль заставила ее улыбнуться.       Ее совершенно идиотскую эйфорию прервало резкое движение Эмили, словно она обожглась, и ее болезненное шипение. Джой тут же открыла глаза. Эмили вскочила обратно, уперевшись о Джет спиной. Джой не сразу заметила Элли — она замерла на месте, как замороженная, совсем рядом с Эмили. Большие голубые глаза на маленьком личике смотрели на нее с испугом.       — Да не лезь ты ко мне, боже! — раздражённо фыркнула Эмили. Джой не успела ничего понять, как Элли вдруг поджала губы, а глаза ее наполнились влагой. — Как ты меня задолбала, честное, блядь, слово! К папе иди на руки, не надо на меня лезть!       — В чем дело? — нахмурившись, спросил Лиам. Возмущение Эмили трудно было не услышать, и все, включая Эр и А, теперь смотрели в их сторону. Джой растерянно моргнула, когда Эллен окончательно расплакалась; малышка обернулась и побежала к Лиаму.       — Какие мы нежные, посмотрите, — небрежно гаркнула Эмили.       — Томпсон, это ребенок, — тут же одернула ее Роуз. — Какого черта ты орёшь на неё?       — Ну ребенок, и что теперь, ебануться с ней? — прорычала она. Эмили села, опустив ноги на каменный пол веранды. Джой совершенно не понимала, что вдруг произошло; не то чтобы Эмили совсем не страдала вспышками злости, но Джой ещё не слышала, чтобы они захватывали ее так внезапно. Лиам подхватил дочь на руки, и она тут же, обвив ручками его шею, со всхлипом опустила лицо ему на плечо. Он ласково погладил ее по спине и что-то прошептал на ухо. — Я не буду терпеть это дерьмо и нянчиться с ней, я говорила, что мне это нахрен не надо. Эллен постоянно виснет на мне, бесконечно! Если Лиам не в состоянии объяснить ей, что меня это не устраивает, то я сама объясню.       — У тебя совсем мозги с места сдвинулись, — покачала головой Али. Они с Роуз одновременно покосились на плачущую Элли, и Эр, кивнув жене, подошла к малышке и Лиаму. — Так не разговаривают с трехлетней девочкой, Томпсон. Тем более после того, что случилось, — буркнула она и, неодобрительно поджав губы, бросила в казанок ещё какую-то специю. Джой больше не чувствовала винного запаха. — Элли тянется к тебе, а ты ведёшь себя как свинья.       — Хрю, — с каменной улыбкой продекламировала Эмили.       — Али, — не выдержала Джой, — успокойся ты тоже. Не нужно преувеличивать, это просто эмоции.       — Да какие у неё могут быть эмоции? — вспыхнула Али. — Это у нормальных людей эмоции, а Томпсон к их числу не относится.       Элли подняла голову и слезливо прохныкала, вцепившись Лиаму в щеки:       — Папа, — прорыдала, — я хочу к маме. Когда мама приедет?       У Джой внутри что-то оборвалось, когда она это услышала. Боже. Она инстинктивно нашла взглядом Рене, а когда убедилась, что она на месте, ей до зуда в лёгких захотелось позвонить Рейне и спросить, как там Вайолет. Слышать такой вопрос от ребенка, чья мама больше никогда не придет, было больно; десятки нитей впились Джой в вены, и ее окатило холодным потом. Она заметила, как все остальные, включая Лиама, буквально перестали дышать.       Одна Эмили невозмутимо поднялась на ноги, ощупывая карманы в поисках, наверное, сигарет.       — Никогда она не приедет, — пророкотала Эмили, и Джой стиснула в руках плед. Она напрягалась, подсознательно ожидая, что сейчас что-то бахнет; чертов прут в мгновение влез в ее позвоночник. — Сдохла твоя мама, что непонятно?       — Закрой рот, Эмили! — взорвался Лиам. Он впечатался в Эмили ошалелым, свирепым взглядом. Джой никогда раньше не видела, чтобы Лиам так на нее смотрел.       Одновременно с этим Али разочарованно покачала головой, а Роуз, склонившись к Элли на руках Лиама, усердно пыталась чем-то ее отвлечь. Джой с Рене молча переглянулись.       — Что ты сказал? — бесцветно переспросила Эмили.       — Что слышала, — прорычал Лиам. — Закрой рот и молчи, совсем чокнулась уже. Говоришь как конченая кретинка.       — Да пошел ты нахрен, — прозвучало это с таким леденящим спокойствием, что Джой порывало провалиться сквозь землю вместе с диваном под ней. Эмили сняла обручальное кольцо и бросила его прямо под ноги. Золотой проблеск утонул в изумрудном ковре подстриженного газона, и Эмили, сделав шаг вперёд, вдавила «Хидден-Холл» ещё глубже. — Я уезжаю.       — Подними гребаное кольцо, Эмили, — сквозь зубы сказал Лиам, но Эмили уже вряд ли пыталась его услышать. — Так никто не делает! Куда ты собралась?!       Джой наблюдала за тем, как злость на лице племянника медленно сменяется обескураженностью, а затем и самым что ни на есть очевидным страхом. Он по-прежнему гладил обнимающую его Элли, но Элли теперь ничего не говорила, а он не пытался ничего объяснить. Роуз с Али с молчаливым скепсисом смотрели в удаляющуюся спину Эмили. Она действительно шла к воротам, и Джой знала, что ничто не остановит ее намерение выйти за их пределы — ни угрызения совести (у Эмили не было совести), ни осознание собственной ошибки (вряд ли она считала сказанное ошибкой), ни жалость к Лиаму (когда она злилась, всё остальное, логически правильное, переставало иметь для нее значение). Эмили всегда делала то, что хотела, и те оковы, которые сдерживали ее пыл, были довольно хрупкими. Чем она займётся, когда уедет отсюда? У Джой не возникало сомнений.       Именно поэтому весь остальной мир поблек; потерял материальность, смысл и вес.       Джой пошла за ней, и в этот момент — она готова была поклясться, — ей было совершенно плевать, как и кто на это отреагирует.       Она догнала Эмили у самых ворот. Ее машина не влезла в гараж, так что стояла яркая фиолетовая «БМВ» аккурат за высокими плетёными листьями; живая изгородь увивала ворота и кованую ограду. Джой схватила Эмили за руку, когда она уже потянулась ею к замку — за одну, а затем и другую, — и Эмили, цокнув языком, позволила себя повернуть.       — Эмили, — слегка сбито выдохнула Джет. — Постой, успокойся. Успокойся. Не уезжай никуда, пожалуйста.       — Не уезжать? — едко уточнила Эмили, прищурившись. — А что, боишься, что я проведу время лучше, чем здесь? Я все равно тут ни черта никому не нужна, и тебе тоже. Пойди пожалей своих полоумных родственников, давай! Они помешались на всех этих долбанутых детях! — закричала она и дернулась, но Джой, сверлящая ее жёстким спокойствием, не собиралась отпускать. Эмили нахмурилась, как ребенок, и это получилось настолько гиперболизированно и забавно, что Джой почти улыбнулась. — Я. Хочу. Уехать. Я уезжаю!       — Эми, — понимающе произнесла Джо; она притянула ее за рукава ближе к себе и успокаивающе пригладила Эмили волосы. Когда она злилась, лучшим, единственно правильным ответом на ее взбрыки было только одно: мягкость. Не нужно было знать Эмили всю жизнь — это можно было легко понять по Джеки с Сэмом, святым людям, которые ее воспитали; вряд ли кто-то из них способен был прибить комара, не говоря уже о жёсткости и наказаниях для самой любимой на свете девочки.       Это всегда было заметно в Эмили. Она — самая любимая на свете, и больше никак.       — Ну? — буркнула она. В синем цвете ее глаз блеснула серебристая молния. — Чего?       — Я хочу, чтобы ты осталась, — просто сказала Джой. Она была честна, и знала, что Эмили это уже считала. — Это всего лишь маленькое недопонимание, ничего серьезного… Уверяю тебя, все забудут об этом уже через несколько минут. Пожалуйста, Эмили, останься, не убегай, — повторила она. — Сделай это для меня.       Эмили смотрела на нее, нахмуренная и застывшая, ещё какое-то время. Она словно пыталась переварить услышанное; анализировала вероятности, варианты будущего, все за и все против. В ее взгляде легко было представить летающие цифры, этакую цифровую анимацию — Эмили сама была такой анимацией, — светящиеся зелёные цифры вместо обыкновенного сгустка энергии, или души. Джой улыбнулась ей раньше, чем Томпсон, закатив глаза, ответила:       — Ладно, конфета, — цокнула она. — Я пропущу это через свой фильтр, хотя это грязная манипуляция.       — Кто бы говорил, — вздохнула Джой.       Она стояла, глядя в удаляющуюся по направлению к дому спину Эмили. Джет считала: целая минута, пока она скрылась за распахнутой дверью. Целая минута, пока Джой, как по вате, возвращалась обратно на садовый диван.       Целая минута. Роуз смотрела на Джой с недоуменным упрёком — такая же легко читаемая, как сама Джо; в голубых глазах сестры застыли сплошные знаки вопроса. Она смотрела на нее так едва не впервые в жизни, а может, в самом деле впервые.       Джой сделала вид, что ее это совсем не волнует.

***

      Кольцо. Ее обручальное кольцо было широким — достаточно для того, чтобы вместить в себя вырезанное посредине сердце. Необычное сердце, неровное, слегка кривоватое, потому что рисовал его Лиам сам, а по его рисунку ювелиры вырезали края на золоте. Это было белое золото — определенно с добавлением платины, а не никеля, — и Джой полагала, что стоило оно гораздо дороже, чем гонорар ее племянника за его самое известное шоу в Лас-Вегасе. Гравировка шрифтом Таймс Нью Роман. Лиам решил, что «Хидден-Холл» лучше, чем «я люблю тебя». Чертов Хидден-Холл, в котором Джой никогда не была, но уже успела заочно возненавидеть, иногда мерещился ей в совершенно других словах. Что там, в Париже, произошло? Почему именно там? Почему Хидден-Холл? Джой хотела знать.       Но не хотела спрашивать.       — Надень обратно. — Лиам, мрачный, как тень, протягивал Эмили кольцо, только что извлечённое из земли. Он сидел возле Эмили на корточках и терпеливо ждал, пока она удостоит его своим взглядом, окажет честь; сейчас они правда были картинкой: влюбленный парень, утомленный тяжёлой ношей, и божество. Эмили не нужны были каблуки, чтобы оставаться недосягаемой.       Она безразлично смотрела на давно разгоревшиеся угли. Маленький оранжевый костерок пускал в воздух рассеивающееся тепло, шлейф традиционных семейных посиделок; похолодевший, но по-прежнему легенький ветер ласкал лица и осторожно целовал в волосы. Эмили сидела в кресле-качалке, уложив ногу на ногу. Чёрное каре пряталось под капюшоном ее толстовки. Сейчас Джой казалось, что она выглядит больше печальной, чем ледяной, но когда Эмили заговорила — тоном, от которого Джой закуталась в плед покрепче, — она поняла, что это всего лишь ее иллюзия.       — Засунь это кольцо себе в задницу, — фыркнула она. — Я же конченая кретинка.       Джой, тактично отвернув голову, медленно тянула глинтвейн. Хорошо, что Эр и А этого не слышали. Они всё ещё увлеченно занимались готовкой, с минуты на минуту ожидая приезда Софи, Оливера и Анны. Чуть дальше Рене бегала по газону за заливисто хохочущей Эллен. Элли вроде была в порядке, но Джет замечала, что малышка часто и тревожно оборачивалась во время игры, чтобы убедиться, что Лиам никуда с улицы не ушел. Очевидно, что она скучала по Джессике, и теперь, когда не видела ее столько времени, опасалась, что папа тоже куда-то исчезнет.       — Эмили… — терпеливо ответил Лиам; Джой не могла не вслушиваться.       — Я всё сказала, — категорично перебила Эмили. — Я не хочу тебя слушать.       — Я не считаю тебя конченой кретинкой, Эмили, боже, — получилось почти раздражённо. — Ты можешь хотя бы раз понять меня и не вести себя…       — Как конченая кретинка? — невозмутимо уточнила она. — Не могу. Уйди от меня. — Он потянул ладонь к ее лицу, но Эмили ударила его по руке. Джой поморщилась. — Не прикасайся ко мне.       — Эмили…       — Нет.       — Да блядь! — вспылил Лиам. Он поднялся с корточек, очевидно, намерившись развернуться и уйти, и Джой отлично его понимала. Но после одного шага прочь он вдруг остановился, будто бы что-то вспомнил.       После этого Лиам взял плед на диване и рывком накрыл им колени Эмили, подотнув его по краям. Он сделал это молча, без попыток снова что-то сказать, а затем просто ушел. Не надо было знать предысторию, чтобы видеть его предел.       Джой озадаченно моргнула. Эмили, не впечатленная жестом своего мужа, просто откинула назад голову и продолжила смотреть на огонь. Неожиданно для себя Джет поняла, что у ее сестры стальное терпение, и что вся эта красивая картинка и их шикарная свадьба, кольцо, Париж и его любовь к Эмили — всё это наполнено только наполовину; как сосуд, в который не долили воды.       От этого осознания ей стало тошно. В ее семье происходило что-то настолько гадкое, что Джой испытывала тупую боль, подло раздвоенную, как змеиный язык. С одной стороны ей было чертовски жаль Лиама, с другой — она ревновала Эмили, а с третьей хотела выть из-за собственных чувств.       Она могла понять всех и каждого: и Лиама, которому было невыносимо слышать «она сдохла» вместо необходимой поддержки, и Эмили, которая просто всегда оставалась собой, и даже Эр с Али, которые явно мечтали вышвырнуть Эмили из семьи. Это понимание не делало Джой счастливее. Она мечтала завернуться в свой чертов плед с головой и забыть, что она вообще существует.       Джой нисколько не удивилась, когда Лиам вдруг объявил, что ему срочно нужно отъехать в студию на пару часов. Эмили никак на это не отреагировала. Али, нарезая овощи, обеспокоенно напомнила сыну, что сейчас приедут его сестры и брат. Она убедительно обещала, что вечер ещё обязательно будет хорошим и что Лиаму непременно полегчает в приятной компании. На это Роуз намеком покачала жене головой.       — А, — сказала она, вытирая руки о полотенце, — если ему нужно немного отвлечься, то пусть. Сынок, — она обратилась к будто бы прибитому к земле Лиаму, с нежной улыбкой коснувшись его щеки, — мы будем ждать.       Джой вздрогнула, когда услышала разорвавший тишину крик Эллен. Она, видимо, заметила, что Лиам накинул на плечо рюкзак. Элли мгновенно забыла об играх с Рене; она со слезами побежала к Лиаму через газон и под сочувствующие расспросы своего папы запрыгнула ему на руки. Малышка вцепилась ему в шею мертвой хваткой и, хныча, одержимо просила остаться с ней.       Думала ли Джессика об Элли, когда запихивалась таблетками, или когда резала свои чёртовы вены?       Джой было тяжело думать об этом. О поступке Джессики они не говорили ни сегодня, ни раньше — хотя наверняка Роуз и Али обсуждали трагедию с Лиамом, — и у Джо не было шанса сказать, что это мерзкий поступок. Она же не могла всерьёз предполагать, что Эмили заменит Элли мать? Пусть Джессика была не слишком хорошей родительницей, из Эмили не вышло бы даже такой. Ее честность к ребенку, в отличие от ее честности по отношению к Лиаму, не могла помочь даже формально. Элли тянулась к женщине, с которой жила в одном доме, и это было вполне ожидаемо: любой маленькой девочке нужна мама, а Эмили не хотела быть мамой.       Вся эта ситуация — когда Эмили вручили то, что она отказывалась нести целиком, — была просто ублюдской для их семьи. Эмили казалось, что все в порядке, но она с каждым днём только усложняла и без того сложные вещи. Чем дольше они с Лиамом были вместе, тем сильнее к ней привязывались и он, и Элли; чем дольше они оставались друг другу женой и мужем, тем привычнее становились их роли для остальных членов семьи. Раньше Эмили, как проросшее внутрь дерево, пускала корни только в Джо, а теперь захватывала ими и Лиама; вместе с Лиамом — и в других, тех, кто любил его и пытался принять такой его воистину мазохистский выбор.       Софи была идеальной демонстрацией принятия, орошенного проникновенными, трогательными стараниями — и вместе с тем совершенно провальными.       Ворота на территорию дома широко распахнулись ровно в тот момент, когда Лиам с Элли собирались за них выходить. Приятное потрескивание угольков, смешанных с древесиной, тут же потерялось в радостных возгласах; Софи не была в Калифорнии всего с Нового года, но явно успела сильно соскучиться. Джой с улыбкой помахала в ответ своей самой старшей племяннице. Разница в возрасте у них была настолько невелика, что Джет даже в матери ей не годилась — всего-то десять лет. Софи с мужем жили в Копенгагене уже тринадцать, и прилетали в Штаты стабильно раз в два-три месяца: тогда Софи с радостью неслась в гости к мамам и виделась с Анной и Лиамом, пока ее муж Линкольн решал связанные с работой вопросы.       И, о господи, как же Софи была похожа на Али. Чем старше она становилась, тем больше черт Али Джой замечала в ней: этот ровный аристократичный профиль, идеальная осанка и благородный зелёный взгляд. У нее были длинные пшеничные локоны, как у Али, и даже родинка над верхней губой. В этот раз она улыбалась так широко, что Джой видела и улыбку, и родинку ярче, чем отблеск яркой машины Эмили за поредевшей изгородью.       Али с Эр коротко обнялись с вошедшим на территорию Линкольном. Он был того же возраста, что и Софи, и улыбался семье жены не менее радушно. Идеальная белая улыбка сильно контрастировала с его черной кожей. Джой помахала и ему; Линкольн параллельно выгружал из багажника кучу огромных пакетов.       После того, как их ввели в курс происходящего, Софи расстроенно сдвинула брови. Она наклонилась к Элли и ласково погладила малышку по темным косичкам.       — Мы тебе привезли много подарков, тыковка, — нежно сказала Софи, и Линкольн кивнул в подтверждение, ободрительно улыбаясь племяннице. — Оставайся с нами, давай посмотрим, что там?       — Нет, — буркнула Элли и прижалась к плечу Лиама крепче. Она словно боялась, что Лиам исчезнет, как призрак, если она отпустит его. — Я с папой буду ехать. — Лиам поцеловал дочь в висок, а Элли трогательно чмокнула его в лоб. Невозможно было не растрогаться, наблюдая за ними; казалось, неподвижной, как камень, тут оставалась одна только Эмили. — Я люблю папу.       — Да уж, ты папина дочка, — хохотнула Софи. — Вы скоро вернётесь? И завтра, кстати, если ты не против и она захочет, конечно, мы с Линком думали взять Элли, погулять куда-то поехать, — эти слова дались ей нервно; совсем несвойственно для нее. Софи оглянулась на Линкольна, на что он поддерживающе уложил ладонь жене на плечо. — Да и просто, знаешь, Линку будет полезно потренироваться, он как раз дочку задумал.       — Вы что, планируете ребенка? — с удивлением воскликнул Лиам. Хорошо, что эту новость не слышала Роуз, иначе бы уже визжала от счастья. — Я рад, Софи. Очень. — Его губы растянула искренняя, чуть грустная улыбка; глаза по-прежнему казались мутными и погасшими. — Мы часа через два вернёмся. Хочешь поиграть с тетей Софи и дядей Линком, Элли?       — Я хочу с папой быть, — ответила Элли, спокойно рассматривая своих тетю и дядю. Она перебирала шнурок от капюшона Лиама в ручках, — и ещё с мамой. — Софи, насупившись, печально посмотрела на мужа. — Но мама сдохла.       Линкольн закашлялся. Софи шокированно моргнула, в растерянности взглянув на Лиама. Воздух между ними стал густым, как сироп; Джой ощущала это даже на своем месте, в то время как Эмили продолжала безучастно шататься в кресле. Ни один мускул не дрогнул у нее на лице, и в тот момент у Джет внутри все опустилось. Она поняла, что Эмили в самом деле плевать на всё: настолько, что она без труда разведется с Лиамом, и оставит его, как коврик, рыдать на пороге.       Лиам заскрипел зубами. Стыд прошил его выражение так явно, что Джой стало неловко.       — Элли, — тихо обратился дочери он, — не надо так говорить.       — Эмили сказала…       — Эмили сказала хрень, — твердо ответил Лиам. — У нее сегодня мозги не на месте.       — Они у нее никогда не на месте, — с упрёком взглянув на Эмили, поправила его Софи. Лиам покачал головой, и она резко выдохнула. — Ладно. Просто возвращайся поскорее, забей на неё. — Она ещё раз обняла брата. — Держись, хорошо? Я люблю тебя.       — И я тебя, — вымученно ответил он, а после пожал Линкольну руку. — До встречи, Линк. Всё будет отлично. Мы справимся.       Джой глубоко вздохнула. Она подалась вперёд, дотянулась до большого термо-кувшина и налила себе еще глинтвейна. Традиционный вечер с барбекю даже не успел начаться, а она уже чувствовала себя уставшей. Главный камень преткновения семьи Норгаард-Джет — Эмили. Надо же. Кто бы мог подумать. Хотя, может, Эмили это нравилось? Внимание и эмоции окружающих принадлежали ей почти целиком; в случае с Эмили не имело значения, какие это были эмоции и в какой цвет закрашенное внимание. Так всегда было, всю их жизнь. Могло ли что-то измениться? Действительно ли Эмили могла изменить что-то в своих взглядах на эту жизнь?       Джой снова гипнотизировала ее вместо десятков, сотен вещей, на которые можно было глазеть этим вечером. Эмили словно оцепенела, замерла, превратилась в соляной столб; Джой так сильно хотела знать, о чем она думала все эти невыносимые минуты, что не выдержала сидеть на месте. Она напросилась помогать Роуз резать салат. Эр хохотала над ее ущербным умением обращаться с ножом всё время, и Джой это хорошо отвлекало.       Скоро к ним присоединился Оливер с женой Шарлоттой, прилетевшие в Лос-Анджелес из Флориды. Они поженились всего год назад, но выглядели рядом друг с другом так гармонично, что, казалось, вместе они не меньше десятка. Они оба занимались научной деятельностью — Оливер микробиологией, а Чарли генетикой, — оба носили очки и были такими спокойными, что Джой удивлялась, как вокруг них до сих не затрепетали крыльями бабочки. Оливер, в отличие от Софи, относился к Эмс нейтрально. Их с Лиамом отношения сильно походили на отношения Джо и Эр; первым делом, наобнимавшись с семьёй, он спросил, куда делся их «лохматый микроб», и Джой это так рассмешило, что в лёгких сразу стало свободнее.       Анна — двойняшка Лиама, единственная без пары, — приехала аккурат к моменту, когда все расселись по своим местам и на веранде автоматически зажглось несколько фонарей. Анни была ветром, как Лиам; только вот работала она не в клубах, а в отделе маркетинга, на «БМВ». Джой знала, что на работе из ее ответственности и креативности можно было черпать вёдрами хоть весь день — и дна видно не будет.       Рене, как удивление, села рядом с Джой и даже пару раз ее обняла. В отличие от кучи детей Эр и А, ее Рене пока что не фонтанировала желанием обниматься. Джой спихивала это на тяжёлый возраст дочери, поэтому, когда Рене вдруг прилипала к ней, Джой хотелось заплакать.       Семейная атмосфера, наполненная безусловностью и теплом, хорошо влияла на всех. Семья — это определенно кирпичики. Они удерживали сердце Джет, как стена, от падения; и пахла эта стена глинтвейном, костром и свежестью.       Али постоянно прижималась к Эр, и Эр гладила ее по плечу. Софи смеялась, вещая о разнице температур в Копенгагене и Калифорнии, пока ее муж смотрел на нее с поразительным обожанием. Чарли смешно хмурилась; она энергично приплетала результаты научных исследований в каждом предложении, а Оливер постоянно касался ее колена, гармонично дополняя жену. Анни интригующе поведала им о том, что встречается кое с кем.       Воздух вечера был пропитан семейным счастьем. Любовь заполняла каждый атом вокруг, и уже минут через двадцать в непрерывном гомоне Джой почувствовала, как зуд снова обволакивает кончики ее пальцев. Пульсирующая сквозь сердце кровь стала тягучей, сладкой; она залипла в диафрагме, как патока. На фоне пурпурно-золотых облаков глаза у Эмили приобрели сероватый оттенок. Джой подумала, что сероватый оттенок — это дым ее вишнёвого «Чапмана», а вокруг них никого больше нет. Всего на секунду; и секунда эта продолжалась так долго, что Джет потеряла нить разговора.       Эмили была такой красивой. Она была одна. Лиам не обнимал ее, потому что его тут не было, и кольца на ее пальце тоже (пока что) не было. Она пила горячий гранатовый сок вместо глинтвейна, ее колени укрывал красный плед. Джой захотелось укутать ее в этот плед полностью и прижать к себе. Она хотела обнимать её прямо сейчас и целовать в висок так же свободно, как Эр это делала с А. Грудь сдавило тугой веревкой, когда Эмили вдруг подняла на нее цепкий взгляд. Томная, длинная проволока пересекала ее зрачки и завивалась синей спиралью в центре. Звук окончательно исчез.       Джой панически постановила внутри себя: это неправильно. Ее могут о чем-то спросить, а она не услышит, потому что пялится на Эмили, как больная. Возможно ли оправдать их гляделки всё той же дьявольски близкой дружбой? Не для Джой — для других. Джой почти выворачивало от желания и одновременно невозможности прикоснуться к этой невыносимой женщине, и она понимала теперь окончательно: это не просто их близость, ревность или чертова дружба.       Господи, Боже мой. Она влюблена в жену своего племянника. Она любит замужнюю женщину. Она жената, и она любит совсем не-свою жену.       Джой медленно выдохнула. Голова у нее закружилась, как в водовороте, и она отставила глинтвейн в сторону. Джой попыталась вернуть себе способность слышать окружающий мир, втупившись взглядом в плавающий в вине апельсин. Лицо пылало, точно угли в разогретом мангале.       Первое, что Джет услышала, когда самообладание к ней вернулось, было сказано голосом Роуз. Она сказала, что пойдет в дом — помочь А дорезать закуски. Рене тоже неожиданно увязалась за Эр. К лучшему это, наверное.       Наверное.       — Эмили, слушай, я просто хотела уточнить, — вдруг уловила Джой голос Софи, и ее тон показался каким-то странным. Джой называла его «замаскированным под доброжелательность». — Ты в самом сказала Элли, что ее мама… кхм, сдохла?       — Софи! — с укором вырвалось у Джет раньше, чем Эмили успела ответить. Только этого сейчас не хватало. Софи невинно моргнула; ещё только спросить «что я такого сказала?» осталось.       Все остальные притихли. Оливер вообще сделал вид, что не слышал: просто продолжил есть.       — Да, — невозмутимо ответила Эмили. Она была полностью в своем амплуа, о боже. Почему нельзя было сказать что-то типа «не знаю, о чем ты» и забыть об этом? — А в чем проблема? Это всего лишь правда.       Оливер на секунду замер от этого заявления, но, как самый лояльный человек в мире, просто попытался перевести тему. Он спросил, кому здесь подлить глинтвейна, но Софи только покачала головой, не сводя с Эмили переполненного скепсисом взгляда. Джой раздражённо цокнула. Ей не нравился этот разговор, эта тема и то, к чему она шла. Софи элегантно заправила прядь пшеничных волос за ухо, миновав крупную золотую серёжку, и вопросительно наклонила голову.       Эмили с сарказмом сделала то же самое.       — Ты так шутишь? — вроде бы миролюбиво уточнила Софи. — Или серьезно не понимаешь, что так нельзя говорить с ребенком? Дело не в правде, а в том, что эту правду можно сказать по-разному. Тем более если ты разговариваешь с маленькой девочкой… да ещё и о таких травмирующих вещах.       — Милая, прошу тебя, не заводись, — тихо сказал ей Линкольн, коснувшись ее руки. — У нас такой хороший вечер.       — Я не завожусь, Линкольн, — нахмурилась Софи, — я всего лишь хочу объяснить Эмили, в чём она была не права.       — Ой-ой-ой… — настороженным шепотом пробормотала Анна.       Джой на секунду прикрыла веки. Эмили нельзя было этого говорить; не так.       Эмили с очаровательной улыбкой подалась чуть ближе к Софи.       — По-моему, зайчик, я не спрашивала у тебя, как мне нужно разговаривать, — елейно протянула она. — Хочешь кого-то воспитывать — роди себе мартышку и учи ее правилам приличия сколько влезет.       — Да ты… — в ужасе выдохнула Софи, но Эмили резко ее прервала:       — Я лучше пойду в дом, — с притворной нежностью сказала она. Эмили откинула плед в сторону и поднялась. Конечно, без спектакля не обошлось. Томпсон поморщилась, как будто рядом что-то сгорело, а потом с театральным удивлением взглянула на помрачневшую Софи. — А, так это от тебя снобизмом воняет. Если честно, заюш, дышать просто невозможно. Тебе срочно нужно что-то с этим сделать.       После того, как Эмили ушла, Софи несколько секунд сидела молча. Никто не пытался нарушить повисшую за столиком тишину; Джой злостно цедила глинтвейн.       На веранде зажёгся ещё один яркий фонарь.       — Напомните мне, пожалуйста, — Софи гордо вскинула подбородок, — почему наш Лиам на ней женился?       — Как показывает статистика, — тут же включилась Чарли, щёлкнув оправой своих очков, — в выборе партнерки мужчины от восемнадцати до тридцати прежде всего ориентируются на ее сексуальную привлекательность.       — Чарли… — вздохнул Оливер.       — Да Лиам просто влюбленный дурачок, — закатила глаза Анни. — Я ему говорила это тысячу раз, но он же не слушает, что ему умные люди подсказывают. Эмили такая гадкая! Может, партнёрка сами-знаете-для-чего из нее неплохая — не знаю уж, — но жена просто кошмарная, не хотела бы я такую.       Джой почувствовала, как у нее в голове что-то больно замкнуло. Она слишком громко опустила бокал с глинтвейном на стол, и часть горячего вина выплеснулась на лакированную столешницу.       — Прекратите, — оборвала их Джой. Она выпрямилась, когда все взгляды присутствующих впечатались ей в лицо. В глазах Оливера промелькнуло очевидное облегчение, а Джет все равно уже собиралась идти за Эмили. — Эмили — взрослая женщина. Она может вести себя, говорить и делать всё, что ей заблагорассудится, и если Лиам женился на ней, значит, ему это нравится. Если она один раз ошиблась, это не повод тыкать ее лицом в грязь, Софи, — Джой явно выделила имя старшей племянницы, тут же застывшей от этого обращения, — вместо того, чтобы тактично забыть об этом. А что касается вас, — Джой обвела взглядом остальных, подольше задержавшись на Анне и Софи, — вы сейчас говорите дерьмо. Обсуждать у Эмили за спиной, какая из нее жена, неуместно и отвратительно. Она такая же наша семья, как Чарли и Линкольн.       — Но я не сказала ничего плохого, — в растерянности ответила Софи. Линкольн сжал ее ладонь в своей.       — Ты вообще ничего не должна была говорить по этому поводу, Софи, — сердито отрезала Джой. — Мне не нравится делать такие замечания взрослым людям, клянусь, но то, как вы к ней относитесь… — она тяжело выдохнула. — Эмили не заслуживает такого. Она хорошая, вы просто ее не знаете.       — Если мы любим кого-то, значит, любим целиком, принимаем его, уважаем его выбор, — поддержал Оливер. — В данном случае мы должны уважать выбор Лиама, нравится нам Эмили или нет. Это не нам с ней жить, а ему. К тому же, — продолжал он, кивнув, — Эмили не просто жена Лиама, она близкая подруга Джой.       — Да, — согласился Линкольн, за что Софи наградила его таким взглядом, будто вот-вот заплачет. Он обнял ее за плечо. — Семья — самое главное. Даже если наш близкий человек выбирает то, что мы бы никогда не выбрали, нам нужно попытаться понять его. Это правильно.       Джой понимала, что они говорили о Лиаме, но что-то гадкое закопошилось в середине ее солнечного сплетения. Понимание.       Принятие.       Они бы никогда не приняли Джой и Эмили вместе — не после Лиама.       — Ладно, — растерянно признала Софи. — Наверное, я действительно переборщила. Простите меня. Но извиняться перед Эмили я не буду. Я считаю, что она поступила отвратительно и я лично ей об этом сказала. Всё, что было сказано после ее ухода, в самом деле было лишним, и я прошу прощения за то, что развязала этот неуместный, невежливый и ужасно нетактичный разговор. — Она сложила руки на колене и втупилась острым взглядом прямо перед собой. Ее достоинство явно оказалось задето, но извинилась Софи искренне. Жаль только, что эти извинения касались не Эмили, а самой Софи: никто ведь не должен знать, что ее иногда заносило похлеще Али.       Джой поджала губы, вытирая салфеткой руки. Она уже собиралась встать и пойти за Эмили, но вдруг Анна снова вернула угасающую тему в семейную колею — не успела высказаться раньше, чем все умолкли.       — А я вообще извиняться не буду, — претенциозно заявила она. Джой замерла, напряжённо глядя на племянницу; она не успела разжать кулак, сжимающий скомканную салфетку. Анна вызывающе откинулась на спинку кресла и без доли привычно-разгильдяйского настроения дернула уголком красных губ. — Неважно, что я говорила Эмили лично и что не говорила. Суть одна. Никакая она не хорошая, Джой, — фыркнула Анна. — Ты можешь думать иначе, Лиам может видеть в ней королеву, но она просто долбанутая сука, которой плевать на нашего брата и на Элли в том числе. Она не знает, что такое любовь. Я уверена, она ещё сделает нашему Лиаму охереть как больно, он будет выть и подыхать, а ей все так же будет насрать на него. Вообще не понимаю, зачем она согласилась замуж за него выходить, трахались и трахались, к чему этот цирк?       — Остановись, — сквозь зубы сказал Оливер. — Хорошо, что Лиам этого не слышит. Тебе, видимо, очень нравится с ним собачиться постоянно. Что тебе Эмили сделала плохого? Или Лиаму? Ничего.       — Нет, Ливви, дело не в этом! — огрызнулась Анна. — Просто я не собираюсь делать вид, что приняла ее, она не моя семья. Как только мой полоумный братик закончит с ней забавляться, я даже «здрасте» этой сучке не скажу, не дождется.       — Знаешь, Анна, — глухо сказала Джой, порывисто бросив салфетку в мусорку, — я думаю, Эмили без твоего «здрасте» страдать не будет.       — О боже мой, — хохотнула она. — Ты ее так защищаешь, как будто любишь ее больше, чем Лиама. Пялишься на нее весь вечер сегодня! Может, ты забыла, но у тебя Рейна есть, а Эмили у нас полирует Лиам.       — Анна! — хором воскликнули Оливер с Софи. Линкольн прикрыл ладонью лицо.       У Джой, казалось, вот-вот из ушей пойдет пар. Щеки загорелись сильнее прежнего, и послать Анну к чертовой матери ей мешало всего три стопа: Анна была маленькой и глупой, а Джой в самом деле весь вечер тянуло, как магнитом, к Томпсон.       Джет поднялась. Ее заливало раздражением от макушки до пяток; если бы взглядом можно было жечь, то здесь бы уже всё запылало.       — Ты переходишь границы, дорогая, — угрожающе тихо сказала Джой. — Может, однажды ты повзрослеешь и поймёшь, что в жизни не существует крайностей, но это будет нескоро. Спасибо за вечер. — Джой обвела взглядом всех своих племянников. Все они выглядели такими виноватыми — все, кроме Анны, — словно это они только что вылили на нее ушат дерьма. — Нам с Эмили было очень приятно всё это слышать.       У Джой больше не нашлось сил ни какие слова. Она не хотела там оставаться, потому что теперь каждой клеткой своего тела чувствовала, что должна быть рядом с Эмили, а не сидеть там, как ни в чем ни бывало, пока Эмили в доме одна. Кроме Джой о ней там никто и не вспомнил бы. Конечно, сейчас за стол вернутся Роуз и Али, и их взрослые дети сделают вид, что всё замечательно, чтобы дальше проводить хорошо вечер; им было можно, теперь можно — потому что главное яблоко раздора исчезло из их поля зрения.       Джой остановилась, услышав, как Софи резко окликнула ее и побежала следом. Она вцепилась Джой в локоть и посмотрела на нее, как маленький брошенный щенок.       — Джой, — выдохнула она, — прости ее, прости нас. Ты же знаешь, Анна иногда бывает резкой, но это не со зла. И я нет, я просто… Мне очень, очень жаль. Не уходи, пожалуйста. Сейчас мама с Эр вернутся, всё будет нормально.       — Всё будет нормально, Софи, — устало подтвердила Джой. — Отдыхайте, скоро Лиам с Элли приедут. Я пойду найду Эмили.       — И вернёшься? — с надеждой спросила Софи.       — Это вряд ли, — честно ответила Джой и осторожно отцепила ее пальцы от своего пиджака. — Эмили точно не захочет, да и я не особо хочу теперь. Я вас очень люблю, Софи, — серьезно сказала она, неспособная больше сдерживать рвущиеся наружу мысли; всё, что она могла сделать — это придать им допустимую форму, когда они покидали ее рот. — Я так сильно вас всех люблю, ты бы знала, господи. На это ничто не влияет, ни один эмоциональный выпад не способен изменить это, клянусь тебе, Софи, — ее голос дрогнул, и она ощутила, как стремительно влажнеют ее ресницы. — Но мне безумно больно, когда я вижу ваше отношение к Эмили, когда я вижу, что вы даже не пытаетесь никак узнать её, никак изменить свое мнение. Вы не пытаетесь понять и принять, как говорит Оливер, вы не хотите даже мысли допустить о том, что Эмили может быть частью нашей семьи. Мне очень больно от этого, Софи.       — Джой… — виновато опустила взгляд она.       — Я знаю, это сложно — когда человек так отличается от вас, я знаю, — она с трудом держала тон на одной, почти ровной линии. — Но мне она важна. Мне она дорога. Как и Лиаму… Софи, — Джой коснулась ее руки, — Анна не может осознать этого, но ты должна. Если вы продолжите в том же духе, меня не будет ни на одном нашем семейном барбекю. Я поддержу Эмили, потому что… — Она судорожно выдохнула; почти ляпнула то, что нельзя было. — Потому что никто, кроме меня, не сделает этого. Вы все есть друг у друга. А у Эмили есть я.       Джой не помнила, как прошла по газону и подъездной дорожке. Не помнила, как слезы размывали белые блики от фонарей, и как реальность снова затихла, потому что Джой вошла в совершенно безмолвный дом.       Какое-то время она просто стояла в коридоре. А потом, услышав звук работающего телевизора, пошла прямо к нему. На большом сером диване, освещённая одними только картинками на экране, сидела Эмили.       — Эмили? Снова мультики?       — Да, конфета, — ответила она. — Снова мультики.       Никто не смог бы объяснить тягу Эмили к мультфильмам в ее сорок пять, кроме нее самой. Она любила смотреть о роботах, феях и про каких-то странных фиолетовых енотов, но сильнее прочих ей нравилась тематика совершенно престранная — рахитная белая кошка с розовым бантиком. У Эмили с Хэллоу Китти когда-то было белье и календари, а теперь календари и мультфильмы. Хотя, может, где-то в комоде у нее все ещё есть такое белье? С Хэллоу Китти.       Джой села рядом с Эмили и уткнулась лбом ей в плечо. Она протяжно застонала, пустив вибрацию в кожу Эмили, выпустив всех засевших в гортани демонов. Ей хотелось закрыть глаза и сидеть вот так до утра.       — Ну что, цветы жизни твоей сестры уже успели обсудить, какая Эмили отвратительная? — буднично поинтересовалась она. — Я туда не вернусь, даже не думай просить меня.       — Эмили, — просто вытолкнула из себя Джой; она и не думала просить ее о таком. Она вообще не планировала ничего добавлять. Эмили. Иногда этого бывало достаточно.       Э-ми-ли.       — Да ладно тебе, конфета, это обычное дело. Не обязательно со мной тут сидеть, не-а, — говорила Томпсон. Джой улыбнулась, по-прежнему прячась на ее коже. — Торжественно клянусь не вскрывать себе вены. Конечно, жуткая трагедия, что я никому на этой занудной вписке не нравлюсь, но я как-нибудь это переживу.       — Перестань. Ты мне нравишься.       — Ты хочешь сидеть с ними, — настаивала Эмили. — Иди туда.       Джой подняла голову. Она потянулась к щеке Томпсон и, коснувшись ее кончиками наэлектризованных пальцев, заставила Эмили посмотреть на себя. Низ живота прошибло пульсирующей волной от желания поцеловать ее — эти губы, розовые и точно горячие, — но вместо этого Джой до боли стиснула спинку дивана другой рукой.       — Я хочу быть с тобой, — сказала Джой, и она вряд ли имела в виду исключительно сегодняшний вечер. — Если не там… то здесь. Я думаю, им будет весело и без нас.       — Мне нравится, — тихо отвечала Эмили; она нашла ее руку на спинке дивана и соединила их ладони вместе, сомкнула, как крепкий замо́к, — когда ты со мной.       Эти губы — розовые и горячие — почти коснулись ее губ в какой-то момент. Последняя секунда, одна; она бы позволила Джой сбросить разрывающие ее мины за борт, избавиться от мысли «нельзя» и, наплевав на приличия, наплевав на всю ее сложенную, как кирпичики, жизнь, потащить эту женщину наверх. Взять ее всю, выдрать стоны у нее из груди — такие же, как в той гримёрной, только принадлежащие уже Джой; почувствовать ее.       Но вместо этого Джет отвернулась. Их губы разминулись, и вместо ее рта Джой просто коснулась щеки Эмили своей щекой. Их кожа все равно соприкоснулась, мгновенно слившись в горящее и жаркое, как пожар у Джет между ног. Она выпустила тихий стон.       Невыносимо было не касаться ее. Невозможно было коснуться. Возведённые Джой границы трещали по швам. Эмили их только усугубляла.       — Конфета, — прошептала она, опустив пальцы на ее пах, — я скучаю. Скучаю по тебе.       Отстраниться от нее, оторваться, посмотреть так, словно не чувствовала себя вибрирующим комком плоти; все это было дьявольски тяжело, но Джет вынудила себя выровняться. Она мягко убрала запястье Эмили со своих брюк.       Сказала:       — Ты собиралась печь кексы.       — Кексы? — нахмурилась Эмили. — У меня больше нет настроя печь кексы.       — Я могу помочь, — предложила Джой.       — С настроем? — Она забавно прищурилась, и тогда Джет не выдержала и рассмеялась. Воздух над ними перестал быть таким густым, как пару секунд назад. Им просто нужно было найти другое занятие.       Джой никогда в жизни не пекла чертовы кексы.       — С кексами, — ответила она. — Я могу помочь тебе с кексами.

***

      Мир был большим. Мир был огромным, красивым и разнообразным; настолько, что описать его словами у Эмили никогда бы не получилось — а она и не особо стремилась. В этом мире Эмили была зависима от трёх вещей: от окситоцина, календарей с «Хэллоу Китти» и женщины. Одной женщины. Эмили казалось, что зависимость — это привязанность, а привязанность — это зависимость, и вещи эти должны считаться синонимами.       Зависимость, привязанность и любовь; они должны были стоять в одном ряду с теми понятиями, до которых Эмили дошла к своим сорока пяти.       Мир — это круг. Эмили была ровной линией — ни туда, ни сюда, — и она совсем этому миру не подходила. Она знала, что она ненормальная, но страдать от этого было глупо, потому что ее дефект — просто данность. Реальность, которой не изменить, аксиома, которую по сути своей не надо доказывать, да и страдать Эмили, раз уж на то пошло, была способна в исключительных случаях. Может быть, раза три или четыре за сорок пять лет. Может, меньше. Что-то такое.       Но она неплохо умела злиться, делать что хочет (у людей ведь проблемы с этим, это — не вшитая функция) и играть разные роли. Гиперболизировать эмоции автоматически, как увеличиваются воздушные шарики, если вкачать в них воздух. Эмили старалась быть гигроскопичной: впитывать мир, как влагу.       Джеки с Сэмом лет с пяти твердили ей, что самое главное — это быть честной. Не причинять боли другим людям, даже если сильно хочется. Но что, если люди сами выбирали для себя боль?       Эмили не хотела думать о том, что причиняет конфете боль. Она хотела быть рядом с ней, но не выворачивать её изнутри; хотела, чтобы конфета получила то, что хотела: детей, верность и семью, которой сама Эмили никогда не собиралась обзаводиться. Ей было легко уходить, исследовать других, получать удовольствие и обожание. Она не собиралась останавливаться и пытаться прогнуться, обрести форму полукруга и дуги, чтобы вписаться в окружность мира.       Всегда было это: Джо хотела одного, Эмили хотела другого.       Но потом что-то в Эмили изменилось. Что-то изменилось в Джо.       Не в том смысле, черт, что они сами по себе изменились, о нет; просто теперь Эмили знала, что может быть с одним человеком и не причинять тем, что Джо не принимала, ей боли. Она вообще может не причинять ей боли.       Джо знала, что теперь не может без Эмили. Это было так заметно, о боги; раньше Эмили никогда бы не заподозрила консервативную, стабильную, упрямую, как ослица, конфету в том, что она может стать досягаемой, будучи в браке. Эмили в самом деле считала, что ей будет всё равно. Она считала, что за двадцать семь лет конфета успела перегореть, как нормальные люди обычно, и что уже слишком поздно. Довольствоваться с ней родственной близостью казалось Эмили хорошей идеей ровно до того разговора на террасе, прямо в праздник.       Джо смотрела на нее так же, как когда Эмили было восемнадцать, а ей — двадцать два; Джо рисовала сердечки на запотевшем стекле.       Сейчас Эмили — сорок пять, а ей — сорок девять. Сердечек на стекле больше не было, но конфета пришла в дом, чтобы быть рядом с ней. Ее конфета. Она по-прежнему не требовала от Эмили измениться; единственная из всего того стада на улице.       Джо не умела готовить даже обыкновенную яичницу, не говоря уже о выпечке, но она старалась для Эмили, сегодня, сейчас. Может, Эмили поймала парочку сантиментов, или слишком сильно хотела затащить Джо в постель — сегодня ей казалось ценным то, что конфета пошла против своей семьи. Она ведь могла не останавливать ее после того, как ручной котик чересчур осмелел там, на улице. Джо могла уйти из дома сейчас, чтобы не провоцировать себя на исполнение запрещенных хотелок. Но она оставалась.       Она оставалась.       — Эмили, — выдохнула конфета, — всё это непотребство реально смешивается и получаются кексы, или ты меня разыгрываешь? — Она подворачивала рукава своей белой рубашки, стоя у островка с ингредиентами для будущих кексов. На фоне негромко играла музыка с первого попавшегося плейлиста; цветные блики от колонки плясали по глянцево-серым поверхностям кухни.       Они плясали и по лицу Джо. Эмили широко ей улыбалась. Она любовалась: ее конфета, как скульптура какого-нибудь Страцца или Канова, была искусством, олицетворяющим идеальную женщину. Снять бы с нее эту рубашку.       Оставить бы ее голой.       — Эмили? — снова окликнула ее Джо. Она уселась на барный стул, не прекращая смотреть на загадочные для нее продукты. Вряд ли она когда-нибудь видела муку или разрыхлитель в натуральном их виде.       — Да, реально кексы получатся, — хмыкнула Эмили. — Не шницель же. Ну давай, конфета, — весело болтая ногами, подначила Эмили. — Разбивай яйца в миску.       Джо смерила эти самые яйца таким забавно-скептичным взглядом, что Эмили спрятала в кулаке смешок. Она не хотела ржать над конфетиными познаниями в готовке слишком откровенно… ну, по крайней мере, пока что. Джо это наверняка обидит, и она перестанет ее веселить. Эмили многозначительно кивнула Джо на стоящий перед ней планетарный миксер.       — Это называется миксер, — подсказала она. — А это, — она задела пальцами край, — миска. Ее можно вытащить, чтобы было удобнее разбивать в нее яйца.       Ладно, так уж и быть. Эмили нажала на кнопку и сама поставила перед озадаченной Джо миску. Джой взяла одно яйцо из тарелки и слегка нажала на него пальцами; покрутила в разные стороны, рассматривая так тщательно, словно где-то на скорлупе должен был найтись кодовый замо́к.       — Как их лучше разбивать? — спросила она. Конфета говорила серьезно — Эмили знала это; она видела Джо на кухне единственный раз в жизни, и то, тогда она просто закидывала овощи с фруктами в чашу для блендера. Это был неоспоримый ее дебют. — Эмили, ну, чёрт, просто скажи, как я должна это сделать.       — Твои варианты? — Эмили подвинула корзинку с яйцами ближе к ней. — Давай, Джо, дерзай. Это несложно.       — Стукнуть их друг о друга? — предположила Джет, выгнув свою красивую светлую бровь. Эмили отрицательно мотнула головой, продолжив опустошать свой стакан. Это выглядело так комично, что чокнуться можно: Джо, руководящая сотнями людей, не знала, как разбивают обыкновенные куриные яйца. — О миску?       Эмили медленно кивнула, с интересом наблюдая за тем, как Джо намеривалась разобраться со сложнейшей задачей дня текущего. Она резко познакомила скорлупу с ребром посудины; настолько резко, что содержимое — желток и белок — смешались в единую жижу и частично вытекли на стол, в миску и на пол. Скорлупа дополнила этот факап крошечными осколками, точно вишенка на первом в жизни торте. Джой брезгливо поморщилась.       Эмили, не выдержав, прыснула от смеха, разбрызнув по столу ещё и свой молочный коктейль.       — Очень смешно, — цокнула Джой. Она встала и принялась одержимо тереть руки влажными салфетками, которые очень кстати нашлись на столе. — Фу, так они ещё и воняют! — сделала открытие она. — Сама с этими яйцами разбирайся, это не для меня. Ужас. Отвратительно. Кошмар.       — М-да, конфета, — хихикнула Эмили и ловко спрыгнула со стола на ноги. — Не умеешь ты с яйцами обращаться.       Джо в ответ пробормотала что-то нечленораздельное и несомненно матерное.       Впрочем, скоро ее фырки заменились фонтаном эмоций; у Джо они были очаровательно настоящими, такими искренними, что от них воздух наполнялся сладкой медовой крошкой. Она с крайним удивлением наблюдала за ловкостью рук почти-профессионалки — за тем, как Эмили орудовала миксером, вещала, как на утреннем шоу про блинчики, что и за чем добавлять. Когда Эмили торжественно всунула ей в руки наполненный тестом кондитерский мешок, Джо посмотрела на нее так, словно у Эмили рога выросли.       — Ну нет, — с опаской глядя на голубые силиконовые формочки, сказала конфета. — Я всё испорчу.       Здесь, несмотря на то, что эта кухня принадлежала датской снобке, было тепло, как будто они на кухне у Джеки. Эмили нравился аромат выпечки и кривые цветные рисунки на холодильнике; ей нравились те забавные радужные чашечки для кофе, стоящие на серебристой подставке, и ещё ей нравилось то, что она испытывала, когда видела рядом с собой Джо — вот такую, не офисную, в заляпанной соком рубашке. Это Эмили случайно ее испачкала.       Она улыбнулась Джо. Ее голубые глаза ловили блики длинных люминесцентных ламп и были прозрачными, как вода.       — Давай, конфета. Я в тебя верю.       Тогда Джо тяжело вздохнула. Она примерилась кончиком мешка к середине формочки; она прижала его слишком сильно, и тесто оттуда не вылезало.       — Нет, надо полегче. — Эмили аккуратно обхватила ее запястье, накрыла длинные, белые пальцы своими. Она протиснулась между ног Джо и серым мраморным островком. — Вот так.       — Ладно, — напряжённо выдохнула она. Ее пальцы чуть дрожали под рукой Эмили. Ее было так легко читать, о богиня; не было в мире человека понятнее для нее, чем Джо. — Вот так? О. Получается… да? Получается?       — Да, — подтвердила она. Она прижалась спиной ближе к Джо. Вторая ее ладонь упёрлась в ее колено, и Джо, бедненькая, совсем перестала дышать. Эмили тихо засмеялась. — Всё получается, конфета.       У Эмили явно всё получалось. Ещё немного ближе, чуть-чуть надавить.       — Эмили…       Между ними, как трос, натянулись искрящие провода. Только рядом с Джо она чувствовала это: что-то приятно тянущее в груди, порывы, как ветер, вынуждающие ее липнуть ближе. От ее тяжёлого «Диор» Эмили часто кружило голову.       Она была квинтэссенцией. Точкой, к которой в итоге всегда возвращаешься, даже если ты ровная линия, а мир — это круг.       — Прекрати, — прошипела Джой. Тесто перелилось через край верхней формочки, а Эмили слишком близко прижалась к ее рубашке, ее паху, ее ногам; ох, ее ноги — потрясающе длинные, как у балерины, им было самое место у Эмили на плечах. — Отойди от меня. Кто-то увидит, чёрт… Я не могу.       — Мне так нравится, — захихикала Эмили и все же послушно от Джо отстранилась. Она отошла в сторону, сложив на столе локти. Конфета рассеянно смотрела на переполненную тестом форму; тесто было ванильным. Белым, гладким и очень сладким. Эмили медленно утопила в нем указательный палец. — Раньше ты говорила: у меня есть жена, Эмили. Сейчас ты говоришь: кто-то увидит, Эмили. — Брови Джо почти сомкнулись на переносице. Она не знала, что отвечать, потому что до кульминации их истории оставалось совсем чуть-чуть. Эмили знала, что Джо скоро сдастся; совсем скоро будет её. — Нужно попробовать. Думаешь, кексы получатся достаточно сладкими?       — Думаю, — выдохнула она и отложила кондитерский мешок в сторону, — достаточно.       — Попробуй и скажи мне, — усмехнулась Эмили. Не успела Джо моргнуть, как она уже вымазала им ее нижнюю губу. Конфета проглотила всё, что собиралась сказать. Лишить ее равновесия было проще, чем украсть девственность у парижской аристократии. Джой выглядела такой озадаченной — всего-то капелька будущих кексов у нее на губе; она слегка приоткрыла рот. Инстинктивно попыталась коснуться его рукой, но отняла ее обратно ещё до того, как поднесла к подбородку. — Просто оближи ее, конфета. Так ты узнаешь наши кексики до того, как они приготовятся.       Джо покачала головой, напомнив ей консервативную учительницу младших классов. Но затем она исправилась: кончик языка неспешно пропутешествовал по ее нижней губе, мягкой и розовой. Ванильная жидкость смиренно прилепились к ее языку, заставив Эмили сильно стиснуть ребро стола. Слишком быстро. Джо дернула уголком рта и, выпрямившись, просто вытерла остатки салфеткой.       Так у нее все это время была салфетка?       — Это порнография, — сказала Эмили.       — Это кексики, — ответила она. — Вкусные.       Никто не пришел на эту чёртову кухню. С гостиной на заполненную теплом и смехом клоунаду выходили панорамные окна, но кухня у Норгаард-Джет была изолированной, скрытой, элегантной; на этом добротном столе было бы за счастье трахнуть Джо, а затем потеряться где-нибудь ещё в доме. Жаль только, что Джо на такое никогда не пойдет — не здесь.       И не сейчас, но потом — обязательно.       Эмили думала о том, как сделает это с ней, весь оставшийся вечер. Воздух был наполнен ванилью, сахаром и «Диор», и Эмили смеялась под музыку вместе с Джо. Она недавно спрашивала, почему Эмили называла ее конфетой, но разве имелось для Джо ещё хоть одно, настолько же идеально подходящее для нее слово? Ее смех на вкус — сбитая молочная пенка; Эмили готова была кривляться до самой ночи, только чтобы слышать его постоянно. Он означал, что конфета свободна: ни с кем другим она не смеялась вот так. С ее этой глупой Рыбкой это время давно прошло, если когда-то было. У них с Эмили оно будет продолжаться вечно, потому что они части друг друга, они пазлы, они Джекилл и Хайд — и Джекилл рядом с Хайдом может расслабиться, ибо каждый из них знает, кто есть кто, и какие функции они выполняют. Дополняют.       Слишком серьёзная Джо и Эмили-ветер. Кусочек ветра иногда, по проводам, проникал в Джо, а Эмили старалась понять, какие крайности сдвигали конфетины взгляды в сторону. Что ей, черт возьми, нужно, чтобы сдаться Эмили окончательно? Что ещё нужно, чтобы она       была       рядом?

***

      Постоянно.       Поздно ночью, после того, как все посиделки — и их с Джо, и тех благоразумных додиков на веранде, — закончились, Эмили смотрела на свой календарь. Обычно он висел у нее на холодильнике дома, но если она уезжала куда-то с ночёвкой, то «Хэллоу Китти» в обязательном порядке становилась ее пассажиркой. У Эмили в машине было отдельное место для нее: ящик в багажнике, закрывающийся на хлипкий замочек.       Она сидела в гостиной на диване и, уложив календарь на согнутую в колене ногу, разглядывала черные цифры. Тишина помогала сосредоточиться: звёздочка, крестик, сердечко, закрашенное сердечко. Эмили сжимала в руке фломастер. Всех этих знаков всегда имелось почти в равном количестве в ее жизни; она называла это баланс. Ловкое стояние на одной ноге, лавирование между плохими днями, хорошими, счастливыми и днями, которые она провела с конфетой. Если они с Джо будут вместе постоянно, означало ли это, что в ее календаре каждое число нужно будет обводить в закрашенное сердечко? Эмили улыбнулась, с методичностью закрашивая число двадцать семь маленькими фиолетовыми штришками. Фломастер был полупрозрачным. Страницы белыми.       Конфета была молочной, как сладкая пудра.       В тихом доме, где все давно разошлись по спальням, послышались знакомые шаги. Лиам ходил очень смешно обычно; как гусь, босыми лапками ударяющий по паркету. Лиам остановился на лестнице. Эмили поняла это по звуку, потому что сидела на диване спиной к нему. Оборачиваться она не собиралась, впрочем, как и ложиться с ним сегодня в одну постель.       Сейчас Эмили все ещё ощущала раздражение. А когда она раздражалась, секс ее не прельщал.       Лиам врубил яркий свет на весь зал, что означало, что своей вины он не чувствовал. Осмелевший котик, видимо, считал, что называть ее конченой кретинкой ему позволено, но он ошибся. Никому не было позволено называть Эмили конченой кретинкой — а уж таким милым котикам, как он, и подавно. Последнее время его взгляд больше Эмили не устраивал, а то, что она чуть не умерла, пока Лиам кайфовал от насилия в «Плазе», вообще её настораживало.       Агрессивных котиков она возле себя держать не планировала.       — Ты идёшь спать? — колко спросил Лиам. — Два часа ночи.       И снова этот тон. Эмили поморщилась. Пальцы, сжимавшие фломастер, замерли после очередного штриха: нельзя было рисовать на «Хэллоу Китти» с плохой энергетикой рядом.       — Нет, — ответила она. — Я не буду с тобой спать.       — Серьезно? Как замечательно. Когда я нужен, то я с тобой, а когда ты нужна мне, ты сидишь на диване всю ночь.       — Да я хоть в Малибу могу быть! — рявкнула Эмили. — Я где захочу могу быть! И с кем захочу, Лиам! Твоё счастье, что я вообще в этом доме осталась сегодня, и то, это не твоя заслуга, это не ты постарался. Вали отсюда, — она резко обернулась, — и не капай мне на мозги!       Его счастье, что он не стал ничего говорить. Эмили нравилось, когда Лиам был послушным и делал то, что ей нравилось, но сегодня это было не так. Тратить свое время на его пиздострадания она тем более не собиралась; сегодня у нее не возникало желания поиграть в добродетель больше, чем ее пока-муж этого заслужил.       С календарем на сегодня было покончено. Эмили сложила его обратно в коробку и оставила ее на диване. Что она здесь, господи, забыла? Без Джо это место было адским котлом для нее. Все это правильное семейство так и норовило поджарить Эмили задницу в том самом котле; все они, все, кроме Джо.       Так что Эмили решила переночевать в ее спальне. И стучать она тоже не собиралась.       К черту.       Спальня конфеты обнаружилась темной и тихой. Джо уже спала. Она спала, как и полагается леди: в своем излюбленном шелковом халате и такой же маске на глазах; причесанная и идеальная, она дышала ровно, спала на боку, и ни одна лишняя складка на одеяле не выделялась. Она слегка приоткрыла рот. Эмили беззвучно хмыкнула.       Она на несколько секунд замерла у двери, чтобы осмотреться. Сквозь не до конца опущенное жалюзи пробивались маленькие лунные лучики. Тусклый светильник стоял на тумбочке у кровати, освещая застывшее лицо Джо. Эмили подошла ближе, стараясь ступать по паркету тихо, и присела рядом с ней. Сейчас Эмили было нужно; нужно почувствовать ее запах, нужно рассмотреть каждую черту, изученную до колик в рёбрах. Эта стабильность придавала реальности Эмили необходимой статичности, так же, как ее календарь.       Она разглядела маленькие носогубные морщинки и блестящие от бальзама губы. Если бы не маска для сна, она бы коснулась ее ресниц.       Эмили захотелось поцеловать ее до хруста в пальцах, но она знала — нельзя, конфета этого не одобрит; так что вместо поцелуя она просто скользнула под одно с Джо одеяло. Эмили прижалась к теплой спине с выступающими позвонками. Их разделяла одежда, но это не имело такого уж большого значения: не с Джо, не сейчас. Она переместила ладонь с ее диафрагмы на грудную клетку. Сердце у нее стучало ритмично, громко, словно стукалось о ладонь Эмили безо всяких препятствий.       Любимый «Диор» ударил в нос невидимой дымкой, и постепенно Эмили успокоилась окончательно. Ее собственное сердце билось ровно, медленно. Она больше не злилась.