Провода

      По каждому поводу

я

разрываю

ряд.

И падают,

падают буквы к ногам моим,

обглоданной падалью

слово в груди стоит,

и я замираю: не выдохнуть, не вдохнуть.

За милю до рая

я пряник

и я же

кнут.

      Первое, что Джой испытала следующим утром, был ужас. Он так пронзительно ворвался ей в грудь, что показался материальным; точно как на картине Фюссли в кабинете ее отца. Жуткая сцена провисела на той стене всё детство Джой, прямо около дубового письменного стола. Джой еще не умела читать, когда папа заявил, что это «Ночной кошмар» из восемнадцатого века — начало эпохи викторианской фейри-живописи.       Джой не могла пошевелиться. Отвратительный инкуб, сидящий на груди у изображенной в памяти женщины, сдавливал ее легкие. Она не слышала звуков, но понимала, что мозг проснулся раньше, чем тело. Джет крепко зажмурилась; мерное, глубокое дыхание помогало сосредоточиться на желании вернуть себе контроль над собственными же мышцами.       Сегодня воскресенье, и она, кажется, уснула в палате с Эмили. Зацепившись за эту мысль, Джой, как по воображаемой лестнице, добралась до ощущения чужой ладони у себя на бедре.       — …может, мальчик поигрался с кем-то на стороне. — Пропитанный небрежностью голос Эмили ровной линией вклинился в ее голову. Это был первый звук окружавшего ее мира, и сопровождался он успешной попыткой слегка шевельнуть запястьем. Эмили говорила тихо и совсем рядом. Она зачем-то прижала пальцы к ее бедру крепче; сквозь брюки они ощущались горячим компрессом чего-то ментолового. — Не пялься на меня так, как будто Малефисенту видишь, Эд. Я сказала, что ни с кем, кроме Лиама, не трахаюсь. Уже давно, между прочим. Целую вечность!       Джой подавила смешок. Целую вечность. Что в ее понятии, интересно, вечность — дня три или хотя бы неделя? Джет лежала, напряженная, на краю кровати. Левый бок у нее давно онемел бы, если бы пожизненно таким не был.       — Ну, твой Лиам выглядит как любящий, я имею в виду, моногамный парень, — утомленным шепотом рассуждал Абрамсон. Он все-таки был в палате, господи. Джой наверняка выглядела просто ужасно. — И показатели у него все в норме, здоров, как конь… Правда, я не уверен, что психически тоже. Он же на тебе женился, Томпсон. Я бы на тебе никогда не женился.       — Ха, — весело хмыкнула Эмили, — а я бы за тебя никогда и не вышла. У тебя имя, как у католического священника, — сама любезность; кажется, Эмили сегодня явно пошла на поправку, — и еще у тебя член маленький, — заявила она, а затем с виртуозным глумлением протянула: — Эдмунд.       И в этом месте Джой собиралась проснуться. Как она вообще могла уснуть здесь? Ее такт благоразумно предпочел подождать, пока доктор Абрамсон переведет тему, а лучше и вовсе уйдет; стать третьей лишней в этом сомнительном разговоре было перспективой непривлекательной.       — Нормальный он, Томпсон, — снисходительно ответил ей Абрамсон. — Можно подумать, ты помнишь. Три года прошло. Тебя за это время переебала половина земного шара, и твоя орбита вряд ли еще способна адекватно оценивать размер того, что в тебя входит.       Эмили засмеялась. Судя по приглушенному звуку, она прикрыла рот одеялом или ладонью. Разве это смешно? Что за идиотские разговоры? Джой бы за такое уже дала бы по морде; этот важный умник с профессорским именем совершенно не думал, что несет. Плевать, что у них с Эмили было и когда, но соблюдать границы приличий он был обязан.       — Ой, — страдальчески вздохнул он. Ее слух уловил тихий шорох бумаги. — На тебе, дорогуша, рецепт. Я пошёл. Веди себя прилично и не издевайся над бедным мальчиком.       — Бедным? — скептически переспросила Томпсон. — Скажи-ка мне, Эд… когда ты идёшь по улице и видишь, как песик на поводке послушно машет хвостиком, а потом получает за это кусок мяса, ты тоже зовешь его бедным?       — М-да, познания в чувствах у тебя точно как у куска мяса, — ответил ей Абрамсон. — Позже зайду.       Дверь за ним захлопнулась, и Джо в ту же секунду распахнула глаза. В них словно песка насыпали. Она зашипела, стиснув пальцами переносицу. Черт всё это дери. Джет даже косметику вчера не смыла. Хотя о какой косметике речь, если она не помнила, как уснула?       Эмили широко ей улыбалась. Живые синие глаза светились, как небольшие капельные фонарики. Она лежала на спине ниже подушки; ее голова была так близко к груди Джой, что слегка касалась ее макушкой. Надо же, само очарование в бесформенной больничной рубашке… видимо, Эмили не требовалось шелковое платье, чтобы пускать россыпь мурашек по чужой коже. Не только по коже Джо — а в принципе, по любой: может, дело в ее природной… привлекательности? В шарме? В обаянии, присущим психопатичным людям? Легко быть уверенной, когда просто не способна быть не.       — Конфета! — Эмили со смехом вскочила на колени. Она так резко дернула бедра Джет на середину кровати, что та успела лишь громко схватить ртом воздух. Чертова Томпсон бесцеременно нависла над ней сверху, оперевшись ладонями о перекошенную подушку. — Тебе нравится со мной просыпаться?        — Нет, — насупившись, фыркнула Джой. Конечно же, она не лгала; кому-то вообще нравится, когда дергают под себя, не спрашивая разрешения? Лицо Эмили было так близко к ее, что Джой могла считать ровные вдохи и выдохи, произведенные не ее легкими. От Эмили пахло зубной пастой. Она еще и зубы успела почистить; Джой понятия не имела, сколько сейчас часов. — Хорошо выглядишь. Я рада, что тебе лучше.       Здравый смысл давал Джет подсказки. Дельные, но тихие, совершенно не различимые за картинкой искусанных губ Эмили в неприличной от нее близости. Джой должна была столкнуть ее с себя и подняться; но тепло, исходящее от скрытых за тканью бедер, придавливало к постели призрачно большим весом. Она смотрела. Наблюдала, не отрываясь, как Эмили медленно проводит по своей нижней кончиком языка. Крошечные выемки покраснели от влаги.       Сердце стучало, словно кулак о ханг. Джой отделяла от здравомыслия всего лишь одна секунда — столкнуть и встать, — но время перед этой секундой текло сквозь нее ноющим полусном. Близость с Эмили всегда была для нее естественной. Прошло три месяца, как она это ощущение потеряла.       На миг, в котором Джой коснулась теплой щеки, чувство естественности вернулось на свое место.       — Ты волновалась за меня? — шепотом спросила Эмили. Между их губами осталось меньше дюйма. Взгляд Джет принужденно поднялся к сияюще-пытливым глазам. — Скажи.       — Волновалась, — выдохнула Джой. И накрыла пальцами её губы.       Пальцами. Единственный барьер, который мог между ними быть; единственный действенный в эту секунду. Мираж всё не отступал. Джой бесконечно повторяла про себя два слова: столкнуть и встать.       Если бы Эмили просто убрала ее руку со своего рта, Джет бы не удержалась.       — Даже не думай, — ровно выговорила Джой. — Слезай с меня. Сейчас. Сейчас, Эмилия.       Собственное имя с четко произнесенной последней буквой действовало на Томпсон так же, как разряд тока на минимальных вольтах. Джой чувствовала себя сволочью, когда Эмили дергалась от этого, как ошпаренная, но… иногда она иначе не понимала. Джет вытолкнула облегченный выдох. Эмили перестала ее касаться; она подвинулась на край кровати, села, поджав под себя колени. Пространство снова увеличилось. Джой села, и в голове закрутился короткий водоворот.       — Ты меня бесишь, — прямо заявила Эмили, холодно глядя перед собой. Она сложила на груди руки, точно как Вайолет, когда Джет ей что-то не разрешала. — Бесишь, Джет.       — Понимаю, — невозмутимо кивнула Джой. — Ты меня тоже.       После обмена откровенностями пелена покинула её окончательно. Джет смогла подняться с кровати, наконец-то, вернуть себе хоть какой-то, по правде, и так крайне скромный контроль над собственным телом. Левую сторону после ночи в одной позе скручивало острой спиралью, но она, как гордая развалина, сохранила лицо бесстрастным. Доковыляла до ванной комнаты, ужаснулась помятому видку в зеркале; смыла косметику и чертыхнулась, когда вспомнила, что оставила сумку с косметичкой в машине. На Джой были вчерашние мятые брюки и черная шелковая рубашка. Где ее пиджак, черт возьми?       Каждый раз, обнаруживая себя около Эмили с упертыми в ткань сосками, она обещала себе начать носить лифчик, но всегда о нем забывала. Природа подарила ей почти полное отсутствие груди, и в сорок девять она выглядела так же, как когда только выросла. Ну, может, чуть старше. Эмили же и так знала, что Джой ее хочет, правда ведь? К чертям лифчики. И не в том смысле, в котором ее озабоченные мозги трактовали… Она ещё раз плеснула в лицо водой. У Джой в телефоне наверняка уже с десяток пропущенных. Вряд ли от Рейны, но из Каролины точно. В филиале Шарлотта творилось черт знает что, а Амелия недавно взяла больничный. У нее обострилась волчанка; теперь контролировать процесс зарождающегося порядка вынуждена была Викки, хотя это вообще не ее обязанность.       Мысли о работе немного помогли Джой унять разбушевавшиеся инстинкты. В шкафчике над раковиной, как в отеле, нашелся комплект из зубной щетки и маленького тюбика ментоловой пасты. Душ здесь принимать она не собиралась, но ещё минут пять заняла привычная утренняя растяжка. Без этих детских физкультурных движений ее потом ломило весь день, как двустороннюю инвалидку, а Джой все же считала себя наполовину здоровой. И она не взяла с собой трость. И машину. Наверное, Лиам с Роуз уехали домой на ее машине, как и приехали. О, черт, так они уехали с ее сумкой? Джой покачала головой. Замечательно. Теперь ей обязательно нужно будет заехать к сестре, а только потом — домой. Наверняка Рейна будет доставать ее расспросами о том, зачем Джой осталась с Эмили, раз даже Лиам ночевал дома.       И ей до тошноты не хотелось слышать что-то подобное. Даже если бы Джой не была пьяна и не уснула случайно, она бы все равно просидела с Эмили всю ночь. Как можно было бросить дурацкую Томпсон одну, зная, что она наверняка будет бредить? Когда она вертелась, когда ей что-то снилось или виделось, Эмили хныкала и могла даже плакать. Если рядом с ней никого не оказывалось, она легко могла слететь с кровати, а потом поймать паническую атаку. Они проходили подобное, когда Эмили температурила после искусственных родов. Она тогда была не совсем в адеквате — у нее в крови циркулировал грёбаный героин, — но Джой запомнила те ночи на всю свою жизнь. Эмили успокаивалась только тогда, когда цеплялась за Джой обеими руками. Она чувствовала тепло… и засыпала. Успокаивалась. Было ли что-то подобное этой ночью?..       Наверное, хорошо, что она не помнила.       Джой последний раз критично взглянула на свое отражение. Она слегка взъерошила уставшую пикси на волосах, придав им иллюзию объёма. Ее бледное лицо смертельно нуждалось то ли в крепком сне в удобной постели, то ли в убойной порции кофе. А может, в массаже? Джет решила, что, если в Шарлотте особых проблем не будет, то сегодняшний день она непременно проведет в СПА. Это как психолог, только физический. Отличный повод, к слову, взять с собой Рене. Рейну нет; если она будет зудеть на соседней кушетке, день можно будет считать пропавшим. Без вести.       — Конфета, — с возмущением врезалось в нее, как только Джой вышагнула из ванной. Она вопросительно изогнула бровь. Джой собиралась сразу же уйти и ничего больше с Эмили не обсуждать, но то, что Томпсон до сих пор не переключила рычажок настроения, насторожило ее. Обычно для смены пластинки ей требовалось не больше, чем две минуты.       Эмили сидела, сложив по-турецки ноги, на середине кровати. Яркий свет из панорамного окна слева освещал каждый темный волосок на ее насупленных бровях; и Джой не знала, что ей хочется сделать больше: засмеяться и погладить Эмили, как маленькую, по голове, или просто проигнорировать — так, как Эмили игнорировала ее слова. Джет ведь ничего ей не обещала. Наоборот. Она прямо повторяла, что ничего между ними не будет. Ничего.       Эмили вела себя так, словно Джой твердила ей диаметрально противоположные вещи.       — Ну? — поторопила ее Джет. Она подошла к широкому креслу напротив кровати; предусмотрительно, правда, осталась стоять у него за спинкой.       — Ты думаешь так же, как Эд? — спросила Эмили. Она склонила голову. Хм, надо же. Джой показалось, что слова Абрамсона нисколько ее не обидели. Хотя, возможно, дело было не в обиде? А в чем тогда? — Я знаю, что ты всё слышала. Он уверен, что я подцепила эту болячку в Каролине… — протянула она, будто сама сомневалась. — Но он придурок и не слышит меня. Я понятия не имею, откуда эта дрянь могла во мне взяться.       — Ладно, — пожала плечами Джой. Кажется, разговор у них получится длиннее, чем она запланировала. Джет с глубоким вздохом, какие обычно делала перед речью на презентации, опустилась в кресло и закинула ногу на ногу. — Хочешь сказать, что ты верная жена и ни разу за время брака ни с кем левым не развлекалась? В Шарлотте, в Лос-Анджелесе, — скептически перечисляла Джой. — Ни разу? Эмили, — прищурилась она. Этот прищур вмещал в себя столько неверия, сколько и готовности поверить, если Эмили покажется ей достаточно искренней.       Эмили раздраженно цокнула.       — Я уже больше двух месяцев, господи, сплю с одним человеком, — твердо ответила она. — С одним, Джо! Я как монашка, черт подери, на испытательном сроке, и это, по-твоему, что за дерьмо? — Эмили осуждающим взглядом вгрызлась в глаза Джой. — Что тебе ещё надо?       Джет на секунду растеряла весь свой словарный запас.       — Мне? — моргнула она. — Мне надо?       — Конечно, — ответила Эмили и поморщилась, как будто Джой спросила у нее полный бред. — А кому, мне, что ли? Мне это не сдалось. Может, я бы отлично провела время в Шарлотте, если бы не твои дурацкие принципы, может, проводила бы его ещё лучше прямо сейчас. Мы, — она выделила это слово, — могли бы проводить его лучше. Сколько должно пройти времени, чтобы ты мне верила? Я могу себя контролировать.       Джой коротко рассмеялась, спрятав смешок в кулаке. Может контролировать.       Мы.       Джет слушала ее и не могла втиснуть сказанное Эмили в свою по-прежнему затуманенную голову. Она серьезно это всё говорила?       — То есть ты пытаешься, — очень медленно произнесла она; видеть Эмили такой серьезной в контексте того, что они обсуждали, было крайне забавно, — доказать мне свою готовность быть верной через Лиама?       — Именно. Бинго, — без тени улыбки сказала Эмили. — А как ещё мне это сделать? Единственная женщина, с которой я хочу быть, женщина, ради которой я готова изменить ритм своей жизни, не верит мне. Думаешь, это прикольно? Нет. Знаешь, я не рожу тебе детей… и вообще я думаю, двоих тебе по горло уже хватает, но я могу быть только с тобой, ясно? Могу делать то, что ты хочешь. Могу любить тебя и просыпаться с тобой рядом, — перечисляла она, и каждая фраза, вместе с ее погасшей улыбкой, врезалась в грудь чередой немыслимо глухих выстрелов. Что-то сродни тому, когда ты ожидаешь, что человек вытащит из кармана сигарету, а он достает револьвер. Эмили стиснула в кулаках белоснежную простыню. — Я всё это могу, ты слышишь меня? Нет, нет, — тут же ответила она, нахмурившись, — не слышишь прямо сейчас. Ты сидишь здесь и тратишь наше время на то, что боишься в меня поверить.       Джой молча моргнула. Она не знала, что ей ответить. Джет так редко бывала сбита с толку, о боже; и теперь, перед Эмили, ей казалось, что у нее стали пунцовыми даже уши. Она стиснула пальцами подлокотники.       — У меня, — натужно выдавила Джой единственную засевшую в голове фразу, — есть жена, Эмили. Не начинай снова. Я…       — Да-да, конечно, жена! — едко воскликнула Эмили. — А твоя жена знает, что ты сегодня ночью признавалась в любви другой женщине?       Джет замерла. Она не могла этого помнить. Не могла. Абрамсон сказал, что она будет в полубессознательном состоянии; а в таком состоянии невозможно слышать то, что тебе говорят, а после ещё и напоминать об этом другим.       Грёбаный этот Абрамсон.       — Я… — Как сложно было что-то придумывать. — Я говорила это, потому что… Потому что…       — Потому что ты, блядь, любишь меня, — как самое очевидное на свете сказала Эмили. Трава зелёная, небо голубое, ты любишь меня. Она буравила Джой расширенными зрачками, явной злостью; злость — единственная эмоция, которую с Эмили можно было легко считать. — «Я люблю тебя» означает «я люблю тебя». Всё просто, Джо. Просто. Ты делаешь из простого сложное.       Джой поднялась.       — Я больше не хочу это обсуждать, — как можно твёрже сказала она, и сразу же поняла, что твердо это совсем не звучало. Впервые смотреть Эмили в лицо было так тяжело. Ещё тяжелее, чем тогда, в новый год, когда она прилетела на виллу с Лиамом и кольцом на своем безымянном пальце. Тогда Джой видела его второй раз после их свадьбы, с которой уехала спустя полчаса. — Я уже сказала тебе. Я ничего не делаю сложным, оно и есть сложное, Эмили, — зарычала она, — а ты просто не в состоянии понять это.       — Это ты не в состоянии увидеть дальше своего носа! — огрызнулась Томпсон. — Всё так легко! То, что ты хочешь, совсем близко к тебе, но ты лучше будешь мучиться и врать себе, пока не умрёшь, да? Бизнесвумен предпочитает контроль и картинку, хотя хочет совсем другого, — жёстко отчеканила она.       Ее слова резанули сильнее, чем Джой готовилась. То же самое, что взять скальпель и ударить им по щеке; кровавая полоса жжением осталась глубже, чем просто на коже. Джет вздрогнула.       Она не врала себе. Она не мучилась. У нее отличная жизнь, жена, дети, и всё хорошо. Всё хорошо, а не так, как видела Эмили. Она не могла знать ничего из этого. Наверняка — не могла.       Но горло отчего-то мгновенно перехватило тугой слезливой веревкой, а ресницы взмокли, как будто кто-то случайно пролил на них воду. Она поняла, что не знает, что отвечать. Эмили смотрела на нее так, словно просвечивала рентгеном, и единственное, что Джой хотела сейчас — это чтобы она перестала. Джет степенно выдохнула. Притворившись, что слова Эмили вовсе ее не задели, она улыбнулась и сказала, что бессмысленный разговор смыслом не обрастет, даже если она будет инициировать его каждый день. В ответ Эмили (конечно же) посмотрела на нее, как на идиотку, и Джой подумала, что ждать вразумительного ответа сейчас тоже будет бессмысленно. Слова Эмили продолжали плавать на поверхности ее мыслей, даже когда она закрыла за собой дверь в палату.       Джой казалось, она не идёт по полу, а плывёт.       Через два шага в пустом коридоре она натолкнулась на Лиама. Натолкнулась прямее некуда, а глупее просто невозможно: шла, глядя себе под ноги, и врезалась в черную толстовку с рисунком вытекающей из сюрреалистично-проткнутых глаз крови. Жизнеутверждающе, как всегда. Джой чуть подняла голову. Огромные голубые глаза племянника были, как всегда, ярко подведены черным карандашом. Они выглядели расплывчатыми, как пятно на окрасе у далматинца, и воспаленными, словно Лиам всю ночь курил убойную Мэри Джейн.       Приступ жалости свернулся в клубок у Джой между ребер. Лиам выглядел таким грустным, что всё вчерашнее мгновенно забылось; даже то, что он женат на Эмили, перестало в этот момент давить на нее слишком сильно. Он же просто… просто… такой, боже, мальчишка. Влюбленный, грустный, до чёртиков одержимый женщиной, для которой игра в любовь — всего лишь временное пристанище. Джой знала Эмили. Если Лиам правда так сильно верил в то, что сможет ее изменить, то он заранее сколачивал себе дорогой эмоциональный гроб.       — Джой, — тихо начал он, несмело коснувшись ее плеча. Лиам с явным сожалением поджал губы и опустил глаза. Джет подумала, что он действительно немного походил сейчас на нашкодившего щенка. — Прости меня, пожалуйста, за вчера. Я такой долбоеб, — с ошеломительной самокритичностью сказал он и посмотрел на нее. Джой примирительно улыбнулась. — Я должен был сдержаться.       — Да, я тоже должна была, — признала Джой. — И ты извини меня, ладно? То, что у вас с Эмили происходит, это только ваше дело, и я… — Она вздохнула, подбирая слова. — Не имела права влезать в ваши отношения. Как бы там ни было, раз уж вы вместе, то… наверное, что-то в этом есть. Вам виднее.       — У нас с Эмили всё хорошо, — порывисто сказал он. — Я всё понимаю. Она доверяет тебе, вы долго дружите… вчера всё… знаешь, случилось так быстро и неожиданно, что я не успел всё как следует втиснуть в голову, типа, воспринять как-то правильно, — сбивчиво объяснял Лиам. Джой закивала, соглашаясь, с кислой улыбкой. Как-то правильно. — Сегодня я подумал и понял, что самое главное это то, что с Эмили всё в порядке. Я рад, что у нее есть такая близкая подруга, как ты. И рад, что это именно ты.       — Да, конечно, — скованно ответила Джет. — Ты прав. Главное, что с Эмили всё в порядке.       Вся тирада племянника — по правилам эмпатичного человеческого общения, — требовала, чтобы Джой сказала ему то же самое. Она могла бы сказать: а я рада, что у Эмили появился ещё один человек, который так дорожит ею. Или: хорошо, что у нее есть муж, который так сильно любит её.       Но Джет не могла выдавить из себя ничего подобного. Как можно было?.. Она одна всегда любила её. Она одна была в курсе того, чем Эмили живёт по-настоящему, и какая она, если раздеть ее не физически, а морально. Только Джой знала, как трудно на самом деле ее любить: тянуться, как к необходимости, подниматься и падать, разбиваться с каждым ее отказом, а затем собирать заново всё то, что осталось. Переживать это по кругу, пока Эмили, как призрак, то исчезает, то появляется, и делает то, что ты бы никогда не одобрила; делает это, а после все равно приходит, складывает мечи, улыбается широко. С годами всё это, конечно, становится привычным, и тогда происходит один перелом, второй перелом — и проходит целая эпоха, пока она, уверившись, что ты никогда не подрежешь ей крылья, протягивает тебе ножницы.       Двадцать семь лет.       Да Лиам понятия не имел, как нужно ее любить.       Он поблагодарил ее ещё раз и попрощался. Джой, застыв, наблюдала, как он вошёл в палату к Эмили. Он нес с собой небольшой рюкзак. Наверное, притащил что-нибудь трогательное для нее… Джет почему-то подумала о бульоне.       Она правда собиралась уходить, но любопытство — снова она лезла не в своё гребаное дело, да, — взяло над ней верх. Джой подошла к широкому окну, закрытому жалюзи со стороны коридора; это окно было частью глухой двери, и если немного оттянуть вниз край жалюзи… Господи. Джой — ужасный человек.       За стеклом Эмили сидела на кровати в той же позе, в которой Джет ее оставила. Она, как в трансе, злостно пялилась прямо перед собой, и не обращала на Лиама совершенно никакого внимания, но потом ее взгляд медленно перекочевал вверх. Он, наверное, что-то ей говорил, а она слушала; стекло не пропускало ни единого звука. Эмили гневно свела брови, когда он подошёл сзади и, обняв ее за плечи, поцеловал Эмс в макушку. Что он, интересно, говорил ей? Неужели спрашивал, где она взяла свою ц-инфекцию? Вряд ли. Если Лиам согласился (пусть даже вынужденно), то спрашивать такое было бы неуместно. Эмили что-то коротко ему отвечала. Он с мягкой улыбкой, такой милой, что сдохнуть можно, присел рядом с ней и поставил на тумбочку рядом с кроватью цветной лоток.       Эмили буркнула что-то… Джой удивлённо моргнула, когда Томпсон, фыркнув, смахнула этот самый лоток на пол. Он оказался стеклянным и разлетелся по плитке, как острое конфетти. Там в самом деле был бульон. Лиам, наверное, сам его приготовил.       — Сука, — одними губами произнесла Джой.       Она бы поняла, если бы Лиам психанул и заявил Томпсон то же самое, потому что её поведение в самом деле иногда переходило все допустимые человеческие границы.       Но вместо этого Лиам терпеливо вздохнул и обнял насупленную Эмили за талию. Эмили даже не смотрела на него. Лиам что-то настойчиво объяснял ей, как будто маленькой девочкой в их отношениях была она, а не он — младше на двадцать лет. Лиам потянулся, чтобы поцеловать ее, но Эмили отшатнулась и наотмашь ляпнула его по лицу тыльной стороной руки. Джой заскрипела зубами. Ее племянник принял за ночь крещение или решил стать святым, мать его? Лиам снисходительно ей улыбнулся вместо того, чтобы развернуться и уйти, как вчера он поступил с Джой. Он взял Эмили за руку, которой она ударила его, и мягко поцеловал в ладонь.       Джой покачала головой. Безнадёжен.

***

      На плазме яркими пятнами мелькали маленькие фигурки. Небольшая спальня в скандинавском, как и весь их дом, стиле, освещалась лишь включенным на телевизоре мультфильмом о роботах. Доктор прописал Эмили диету, исключающую ее любимые пончики, и она третий день переживала отсутствие сладостей, валяясь в постели с утра до ночи. К тому же, от прописанных лекарств ее постоянно клонило в сон. Лиам никогда не видел свою жену такой вялой и… грустной, что ли. Каждый раз, когда он заходил в спальню днём, Эмили спала либо ворочалась после сна. В их спальне стояла адская темень. Шторы Лиам не осмеливался распахивать — в первый день Эмили от этого завыла в подушку так, что у него сердце упало. Лиам подумал, что у нее что-то резко заболело, и подскочил к кровати, как контуженный. Тогда эта шутница накрылась одеялом с головой и потребовала выключить ебаный свет.       Ближе к вечеру четверга настроение у Эмили улучшилось ровно настолько, чтобы вместо сна в восемь вечера включить мультфильмы на Нетфликсе. В маленькой комнате пахло сном и чисто осенним уютом, хотя скоро уже весна. Лиам страдал некоторой слабостью к арома-свечам, и этим вечером, в честь того, что Эмили, наконец, вышла на связь, они с Элли натыкали арома-свечей по всему дому. Крошечные желтенькие огоньки медленно тлели, разнося по воздуху корично-тыквенный шлейф. Последний штрих — спальня.       Лиам аккуратно распахнул дверь. Убедившись, что Эмили по-прежнему увлечена мультфильмом, он впустил туда дочь. Элли тоже нравился запах тыкв; она, улыбаясь, сказала, что он напоминает пирог. Лиам пообещал приготовить его на завтрак.       — Эмили, я поставлю возле тебя, — деловито сказала Элли, рассматривая лежащую на высокой подушке Эмили. Элли сегодня выбрала оранжевую пижаму, и теперь выглядела точно как маленькая мультяшная тыковка: она оправдывала свое семейное прозвище от и до. Малышка остановилась около тумбочки рядом с кроватью. Она трогательно сжимала в обеих ручках свечу в стекле; этикетка была чёрно-белой. — Чтобы тебе тоже пахло и ты быстрее выздоровела.       Эмили перевела на нее отсутствующий взгляд. Лиам часто замечал, что у нее он отсутствующий: бейби как будто где-то витала, но потом, как по щелчку, тут же возвращалась обратно. Переключалась, как «вкл.» и «выкл.».       — Ну давай, — сипло ответила Эмили.       Элли просияла. Она аккуратно, как показывал Лиам, опустила свечу на тумбочку. Фитилёк теплым ореолом упал на стену. Комната вмиг стала уютнее. Оставалось только подобрать полотенца (его жена обычно бросала их на пол после душа) с пушистого ковролина и включить что-то более атмосферное, чем мультфильм про придурковатых роботов. Что Эмили могло в нем заинтересовать? Или она включила этот просто потому, что он первым попался в рекомендациях?       Лиам, стоя под аркой, вернул девочкам взгляд, когда экранные звуки разбавились смехом дочери. Элли забралась к Эмили на кровать; она застыла, не решаясь, видимо, лечь рядом с ней. Элли, не двигаясь, пытливо гипнотизировала Эмили до тех пор, пока она снова на малышку не посмотрела.       В такие моменты Лиам слегка напрягался: Эмили всегда хорошо ладила с Элли и Элли тянулась к ней, но их отношения ограничивались баловством и играми в салон красоты или в куклы, но «только не в дочки-матери, не буду я играть в этот бред» — с такой вот необъяснимой для Лиама оговоркой. Он замирал всякий раз, когда его дочь, стесняясь, спрашивала, можно ли ей у Эмили тоже что-то спросить.       — Что? — бесцветно задала вопрос Эмили. — Ещё свечу притащить хочешь?       — Нет, — тихо ответила она и, ища поддержки, с робкой улыбкой взглянула на Лиама. Он, кивнув, ободрительно улыбнулся дочке. Элли коснулась руки Эмили кончиком указательного. — Я хочу с тобой лежать.       — Ну так ложись, — нахмурившись, сказала она. — В чем проблема-то?       Лиам коротко хохотнул. Бейби отлично удавались разговоры с детьми. Элли долго ждать не стала: сразу после она ловко перелезла через нее и, с полным ощущением того, что ей разрешили, как делающий подкоп червяк, забралась Эмили под руку. Они смотрелись такими милыми вместе (и очаровательно сонными), что Лиам невольно залюбовался. У обеих его девочек были темные волосы и одинаковая форма верхней губы — не бантиком, а округлая, как половинка сердца. Если на секунду забыть о том, что Элли родила Джессика, то… Ч-черт, знала бы о его этой шизе Эмили. Но она не знала. И не узнает, наверное. Больше всего на свете он хотел, чтобы у них с Эмили получилось что-то крепкое. Они бы вместе воспитали тыковку — только ее одну, если когда-нибудь не случится чуда и Эмили не захочет родить для нее брата или сестру. На крайняк они могли бы завести собаку. Чуть позже… может, со временем Эмили сама что-то такое предложит.       Она почти не разговаривала с ним три предыдущих, так по-идиотски странно прошедших дня, но теперь он, наблюдая за своими женой и дочерью, мог выдохнуть: Эмили будет в порядке, всё наладится, просто ей нужно было чуть-чуть отдохнуть. Хоть этот мутный Абрамсон и сказал, что у нее ничего уже не должно болеть, Эмили могла просто чувствовать слабость после всей той хреновины, которую в нее влили в больнице. Лиам старался облегчить жене этот период. Он варил ей безглютеновую кашу утром, бульон в обед и куриную грудку с пропаренными овощами на ужин; старался играть с Элли потише и закрывать везде дверь, а то и вовсе уезжал с дочкой гулять.       Когда Эмили ловила приступы вредности, он старался ее не трогать, а просто плохое настроение у нее делилось на определенные фазы: начальная — когда говорить, обнимать целовать можно и нужно, средняя — когда ей нужен был быстрый перепихон, который сложно было назвать сексом, и тяжёлая — такая, как прошедшие три долгих дня. У неё бывало такое и раньше. Лиам понимал. Эмили привыкла жить одна и делать, что хочет, и он обещал ей, что постарается, чтобы ее жизнь после брака изменилась с минимальными для нее потерями; он обещал ей заполнять их другим — всем тем, что ей нравилось, и свое обещание он держал. Хотя иногда… с ней бывало сложно. Сложнее, наверное, чем с кем угодно, кого Лиам знал до нее, но никакую другую женщину он бы не хотел видеть на месте своей жены.       Без Эмили жизнь теряла краски и смазывала очертания; без нее было так странно, так, как в прошедшие дни — Лиам уже и забыл, когда такое случалось в последний раз. Она не позволяла к себе прикасаться. Даже просто целовать. Эмили как будто закрывалась моментами, существовала где-то за пределами, которые он мог увидеть. Или его жена просто, может, не позволяла ему их видеть? Лиам уже больше трёх лет пытался сдвинуться с этой точки. У него… ну, иногда получалось.       Всё это время он, так или иначе, знал, ради чего это делал. Три года назад Эмили слышать ничего не хотела о браке. Два месяца и три недели назад она стала его женой. В день свадьбы он ходил, как накуренный, в абсолютнейшей эйфории. В тот день Эмили казалась ему святыней; от волнения у него нихрена не получилось сказать адекватную речь, а ночью он едва не чокнулся, когда снимал с нее ее платье. Казалось, что до этого он никогда раньше не видел Эмили обнаженной.       Лиам обожал смотреть на нее и перекатывать в мыслях всё то время, что они провели вместе. Он ее так любил, что дух захватывало; типа, как когда впервые смотришь на светящуюся Эйфелеву Башню снизу вверх, гуляешь по камням около водопада Виктория в Южной Африке, или когда ребёнком входишь в охренительно-красочный Диснейленд. Просто смотришь вокруг, как придурок, и не можешь поверить в то, что всё это происходит по-настоящему. Да ещё и с тобой.       Он без сомнений обменял бы всё перечисленное на возможность всегда видеть только одно чудо света — свою жену. Его Эмили. Самую, господи, красивую, умную, самую потрясающую женщину на планете, и плевать ему, насколько слащаво это звучало бы.       Лиам пялился на нее слишком долго и в этот раз. Обычно Эмили это не смущало, но иногда она говорила так, как сегодня. На ней была его футболка с разрезающим себе рот Микки Маусом.       — Хэй, котик, — сказала Эмили, — либо вали отсюда, либо ложись тут. Ты раздражаешь.       Он широко улыбнулся, ощутив теплую волну где-то в середине подпрыгнувшей грудной клетки.       — Я скоро приду, — ответил он.       Сегодня на нем ещё был пирог. Между возней с запланированным до ночи и вариантом встать пораньше Лиам всегда выбирал первый — профдеформация.       Он достал из шкафа вещи, тихонечко пробежав под телевизором, чтобы не мешать девочкам смотреть мультик. По пути в душ он включил огоньки, паутинкой развешанные на стене у кровати. Цветные фонарики послушно зажглись всеми цветами радуги, осветив спальню, как будто у них здесь все ещё жило Рождество. В одной стороне спальни — осень, в другой — Рождество. Лиам бы сейчас с удовольствием шутливо упрекнул маму Эр: «Это ты всё, мам, виновата; нечего было делать нам такие клёвые праздники». Серьезно, у Лиама было две сестры и брат, и он был убежден, что каждый из них страдал повышенной тягой к праздничному декору.       Часы натикали десять вечера, когда Лиам выключил духовку с тыквенно-яблочным пирогом внутри. Он успел сходить в душ, пока запах корицы и тыквы — уже насыщенней, чем от пылающих и на кухне тоже свечей, — разбредался по дому. В перерывах он заглядывал к девочкам; вместо мультиков, наконец, он слышал задорный смех одной маленькой тыковки, пока вторая щекотала ее и угрожала съесть своим безупречным басом. Наконец, Эмили не оттолкнула его, когда Лиам склонился, чтобы оставить поцелуй на ее макушке. Она пропиталась витающей в воздухе сладостью, и пахла теперь, как бисквитик. Когда Лиам спросил, не хочет ли малышка пойти спать, Элли бросилась Эмили на шею.       — Я не буду спать, пап! — воскликнула Элли. — Хочу с Эмили смотреть фей.       — Да, папа, — съерничала Эмили, протянув Лиаму пульт. — Найди ребенку мультик про фей.       — И почему девчонкам так сложно отказывать? — Он театрально вздохнул. Конечно же, он нашел мультик, о котором просила Элли. Лиам ничего не заставлял ее делать, если тыковка не хотела — ей было всего-то три года, и он не собирался портить ей детство излишней строгостью и дисциплиной. Когда она вырастет, сама этому научится, а пока они могли договориться о чем угодно на языке компромиссов и демократии.       Элли прижималась к груди Эмили, пока Лиам, улегшись рядом, гладил дочку по спине. Она привыкла так засыпать. Обычно, правда, без Эмили… Наблюдая за тем, как Элли тянулась к Эмили, Лиам неизменно думал о том, что наверное, тыковке всё же не хватало внимания ее мамы. Лиам проводил с дочкой столько времени, сколько мог — был рядом почти целый день, если перед этим не работал; если работал, то просил мам отвезти и забрать Элли из сада, и они с радостью соглашались. В Лос-Анджелесе малышечке было лучше. Здесь у нее была большая семья и он рядом, хороший детский сад, где Элли делала то, что ей нравилось, друзья, огромная детская комната и, главное, стабильность. Лиам не был каким-то супер-прошаренным, но перед рождением дочки он прошел несколько курсов по детской психологии и периодически, чтобы увериться, что все делает правильно, читал что-то до сих пор. Иногда включал родительские подкасты. Лиам честно старался быть хорошим отцом для нее; но все же не мог заменить ей маму.       Элли была восприимчивой, ранимой и, наверное, чересчур эмпатичной тыковкой. Иногда Лиама укрывала дикая вина за то, что они с Джессикой так легкомысленно отнеслись к ее появлению. Просто… разве мог он подумать о том, что ребенок, не знавший другого сценария, мог болезненно переживать то, что родители не живут вместе? Элли по-разному вела себя с Джесс и Лиамом. Джессика постоянно жаловалась, что она невыносимая, и они не раз ссорились из-за этого. Когда Элли была совсем крошка, они вообще орали друг на друга, как долбанутые, потому что не сходились во взглядах на родительство. Джесс оказалась нихрена к этому не готова, и, хотя они уже давно пришли к мирному соглашению, Лиам считал, что она до сих пор не готова быть мамой их дочке. Джесс почти не уделяла ей времени. Когда Элли была в Сакраменто, она постоянно находилась то в садике, то у своей третьей бабушки — а из матери Джесс мать в десять раз хуже, чем из самой Джесс. Конечно, Элли не хотела жить в Сакраменто. Лиам бы и сам не хотел.       Последнее время — особенно после единственного звонка Джесс раз в неделю, — он часто представлял, какой Эмили могла бы стать мамой. Для тыковки и в целом… Она, конечно, не хотела об этом говорить, но Лиам и не настаивал. Он знал, что с Эмили нужно быть аккуратным, терпеливым и просто любить ее, а всё остальное приложится со временем. Бейби нужно было больше времени, чем другим, и Лиам готов был ждать.       В идиллию их особенной сегодня теплоты вклинился неожиданный звонок в дверь. Что за прикол?.. Лиам, насупившись, автоматически бросил взгляд на часы.       — Ты кого-то ждёшь? — спросил он у Эмили. — Или что-то заказывала?       — Не-а, — ответила она, не отрываясь от танцующих на экране фей. — Прострели невежественному ублюдку ногу.       — Конечно, бейби, — согласился Лиам. — Я как раз выбирал между ногой и глазом. Пойду гляну, кто это. Засыпай, тыковка. — Он поцеловал по-прежнему бодрую дочку в висок. Элли улыбнулась, любовно прижавшись к Эмили ещё крепче.       Лиам подумал, что это мог быть сосед (мистер Циммерман со своей чистокровной еврейской натурой часто просил Лиама помочь ему что-нибудь починить), или, может, та странная женщина из соседнего района, вечно разыскивающая свою белую кошку Мисти. Но на пороге — у него что, крыша поехала? — внезапно обнаружилась та, кого Лиам ожидал увидеть там в последнюю очередь. Он, промакивая полотенцем влажные волосы, так и застыл под аркой с открытым ртом.       Джессика. Она обнаружилась под дверью мало того, что неожиданно, так ещё и выглядела при этом максимально причудливо. По болезненно худому лицу косметика была размазана так, словно она рыдала четыре часа, а следующих четыре старательно эту сказочную штукатурку размазывала. Волнистые розовые волосы были мокрыми. Зелёные колготы в крупную сетку — подраны, а коленки сбиты до кровавого месива вместо кожи.       Джесс, как и Лиам, диджеила, и всегда отличалась экспрессивным подходом к шоу — ее псевдоним был Мальвина; но настолько странной Лиам никогда раньше ее не видел.       — Джессика, — тупо произнес он. — А что ты тут… Вообще-то Элли ждёт тебя завтра утром. Ты что, — Лиам оставил полотенце на спинке стула позади себя и сделал шаг к застывшей, как статуя, Джессике. Он коснулся ее подбородка, заставив посмотреть прямо ему в лицо, — ты пьяная? Гонишь, что ли?       — Лиам, — всхлипнула она, — прости. Прости. Я знаю, я должна была приехать завтра утром, но… знаешь, я просто думала… об Элли и… — Поплывшие глаза Джесс наполнились слезами в долю секунды. Лиам, вздохнув, втянул ее в прихожую и усадил на маленький пуф. Она рухнула на него так резко, что грохнулась бы на пол, если бы Лиам не поддержал ее.       — Полегче, — выдохнул он, присев рядом с ней на корточки. Джессика оперлась спиной о стену. Свет торшера освещал только одну половину ее лица, и он видел, как драматично скатывается по ней единственная слеза. — Ты чё, совсем чокнулась? Ты нахрен так надралась, Джесс?       — Я такая отвратительная мать, Лиам, — прорыдала она, вцепившись ему в плечи. От нее так несло спиртом, что Лиам отшатнулся, едва удержавшись на корточках. — Я ужасная, никудышная… совсем никакая мама для Элли, совсем, я совсем никуда не гожусь, она не любит меня. Не скучает по мне. Я не видела ее две недели. Али показывала ее мне по видеосвязи вчера, а Элли, моя дочь, которую я родила, даже не сказала мне «привет», понимаешь?.. Я пустое место для нее. У меня ничего не выходит. Я не могу, не могу…       Джессика разрыдалась окончательно. Лиам опешил, когда она упала на него, рассыпавшись в истеричных рыданиях; он чувствовал себя безропотным оленем, когда, вздохнув, обнял ее в ответ, но не представлял, как мог поступить сейчас по-другому. Хорошо, что он закрыл дверь в спальню к девочкам. Дом у них был совсем небольшим — такой понравился Эмили, — так что звуки распространялись по нему без лишних преград в виде множества толстых стен.       Лиам сидел на полу (удержаться на корточках с Джессикой на себе было задачей со звёздочкой), пока Джессика стояла на своих подраных коленях у него между ног, и судорожно думал, как из этого положения поскорее вынырнуть.       — Слушай, э-э… — промычал он, отстранив ее от себя за плечи. — Успокойся, ладно? Элли любит тебя. Давай ты сейчас прекратишь пускать слюни, — протянул Лиам, на ходу придумывая, что дальше, — пойдешь умоешься и я сделаю тебе чай. У меня есть пирог. — Джессика часто закивала, сдерживая рвущиеся рыдания поджатой полосой губ. Уже лучше. Она заправила яркие пряди за уши, глядя на Лиама с надеждой и трагедией одновременно. — Хорошо. Молодец. Но к Элли я тебя не пущу сегодня, и не потому, что она тебя не любит, а потому, что ты похожа на потасканную собаку. И ещё от тебя несёт водкой.       Джессика нервно засмеялась, сглатывая все никак не прекращающиеся слёзы.       — Ладно, — вытолкнула она, — я сейчас умоюсь.       Лиам так обрадовался тому, что Джессика согласилась прекратить свою истерику и заодно их объятия, что пулей вскочил на ноги. Он помог Джесс подняться. Она ковыляла до гостевой ванной так долго, держась за стены, что и здесь Лиаму пришлось ей помочь. Он присел и стянул с нее высоченные босоножки-убийцы, поражаясь, как она доковыляла в них аж до его двери. Впрочем, ее разбитые в кровь колени помогли конкретизировать представление.       Босиком путь до ванной оказался уже не таким тернистым. Под звук льющейся воды Лиам простоял у раковины на кухне, стиснув пальцами переносицу, несколько затянувшихся секунд. Джессика не входила в его планы на этот вечер. У них с Эмили только всё вошло в привычную колею, она снова стала с ним разговаривать. Какая, к хренам, Джессика? Блядь.       Он нехотя, но все же поставил чайник. Лиам не мог просто выгнать ее на улицу, хоть был на все триста уверен, что у Джесс ничего страшного не случилось. Все ее плаксивые метания — от охренеть какой обыкновеннейшей скуки; да о чем говорить вообще? У нее глаз не дернулся, когда Лиам предложил ей официально пересмотреть их раздельную опеку над Элли. Неофициально он и до суда проводил с дочерью раза в два больше времени, чем она. Ему дела не было до того, чем там Джессика занимается в свободное время, но почему, как мама, она себя так дерьмово вела? Она же была совсем другой, когда они законнектились в Сакраменто. Джессика хотела ребенка. Элли была запланированной для нее, а Лиам просто согласился, решив, что в бейбике в любом случае нет ничего плохого. Он до сих пор так считал.       Джесс, видимо, нет.       Ей было двадцать пять, когда она родила ему тыковку. Джессика была локально известной диджейкой в Сакраменто и пригороде, активной, веселой и лёгкой. Чаще всего она тусила в «Дерхэме» и «Аллюре»; для нее не считалось проблемой заменить бармейд на пару часов, она творила шоу из всего, что делала — ее музыка и коктейли превращали вечер в порыв творческого ветра. Она обожала подчинять людей одной эмоции на протяжении всего сета: музыка Джесс всегда содержала большое количество мягких повторений, она играла в основном фулл-он и софт-транс, погружая зал в этакую качающуюся в космосе массу. Ее и Мальвиной назвали не просто так. Первое ее шоу, на котором Лиаму довелось побывать, Джессика отыграла как привязанная за нитки театральная кукла. В свете голубых и розоватых софитов она двигалась в идеальном такте с каждой нотой, так, словно заучила каждую композицию до мельчайших нюансов, а после пропустила через себя, как сквозь фильтр. Лиам тогда немножко в нее влюбился.       Они переспали сразу, как познакомились, после ее гениально-сюррелистичного выступления. Джесс стирала за баром слезы, а он не удержался и подарил ей жёлтую розу, за которой импульсивно сгонял в ближайший цветочный — две-три минуты, задыхаясь, и он вернулся, чтобы обнаружить ее на том же месте. Джессика показалась ему чарующей; женственной и одновременно закалённой, как стальной прут, потому что далеко не каждый профессионал на их поприще мог пропускать через себя столько эмоционального электричества. Им было легко друг с другом с самого начала; несмотря на то, что Джесс играла в основном пронизывающий транс, а Лиам — лютый дарк, они сошлись даже музыкальными вкусами.       Лиам шутил, что она должна была стать оперной певицей, а не диджейкой; Джесс шутила, что ему бы не дарк играть, а кормить лебедей с руки.       Он вспоминал, какой Джессика была тогда, и сравнивал с тем, какой она стала сейчас. Лиам не понимал, что с ней случилось. Сколько бы он ни спрашивал, она отмахивалась, и после очередного такого ответа Лиам просто перестал спрашивать. С чего вдруг он должен докапываться до нее, если они друг другу, по сути, никем не приходятся? Они были родителями их Элли и должны были наладить адекватную коммуникацию, да, но на этом — всё. У Лиама была любимая жена, у Джессики… ну, наверное, тоже кто-то там был. В любом случае разговоров по душам у них с Джесс не случалось примерно с тех пор, как она перестала кормить Элли грудью. Тыковке было шесть месяцев, и у Лиама мозг дымился, когда она верещала всю ночь. Первое время он вообще плакал вместе с дочерью, потому что не знал, что ее беспокоило и как ей помочь. Джесс с этим не помогала; ее перестали ебать вопросы родительства уже давно, и по слухам Лиам ориентировочно знал, что не только родительства. О Мальвине как таковой тоже давно уже никто ничего не слышал.       Лиам с напряженным вздохом обернулся на щелчок замка в стороне ванной комнаты. Наконец-то. Прошло пятнадцать минут. За это время он заварил имбирный чай, который успел остыть, и порезать тыквенный пирог. Он кивнул Джессике на стул у круглого обеденного стола, и она, робко кивнув, медленно села.       Лиам с подозрением окинул взглядом ее фигуру. Под тусклым светом двух бра Джессика казалась ещё костлявее, чем ему показалось сначала — настолько, что Лиам вспомнил старую страшилку про Слендермэна; если заменить часть «мэн» на «вумен», то было очень похоже. Последний раз, когда они виделись, Джессика такой не была. Если сложить две ее руки вместе, получилась бы, может, половина руки Лиама, и это было охренительно ненормально.       Он сел на стуле напротив Джесс. Она отодвинула тарелку с пирогом, заявив, что не хочет есть, а потом вдруг спросила, не знает ли он, сколько калорий в имбирном чае. Лиам уставился на Джесс, как на чокнутую; сколько калорий в чае?       В чае, блядь?       — Ты что, ебанулась? Джессика, это просто чай, — с ужасом вырвалось у него. Так вот откуда чертова худоба. Он смутно помнил, как Джесс ещё до Элли периодически жаловалась на то, что у нее усваивается не вся еда, и бегала блевать в туалет. Но она была нормальной тогда. Она была красивой. У нее была талия, задница и руки не как две тюремные перекладины. Лиам медленно выдохнул, прикрыв веки: — Говори, что ты с собой делаешь.       — Я… нет, ничего, ничего я не делаю, — сдавленно прошептала она, втупившись взглядом в так и не тронутую кружку со своим чаем. — Я приехала об Элли поговорить. Я знаю, я должна была завтра утром, прости, я не хотела мешать… просто… я подумала… мы можем поговорить. Об Элли.       Лиам смотрел на нее — на истлевшие жидкие волосы, болезненно острые скулы и то, как нервно ее худые пальцы счесывали на плече тонкую кожу, — и завеса, которой Джессика прикрывалась все последние месяцы, растворялась как тростниковый сироп. Она ничего ему не рассказывала. Ничего ведь, совсем; Лиаму всегда казалось, что Джессика играет в гордость сейчас, пока у неё всё в порядке, но если случится что-то страшное (булимия, анорексия, что это?) она непременно попросит помощи… как и любой взрослый человек.       Неужели она не понимала, что происходит? Или… понимала?       Лиам, насупившись, коснулся лежащей на столе руки Джесс. Сухая и холодная, как бумага. Она нервно сглотнула, так и не поднимая глаз.       — Об Элли, Джесс? — тихо уточнил он. — Или это просто предлог? — Джессика молчала. Ее ресницы очевидно подрагивали, и Лиаму стало так ее жаль, что захотелось себя ударить. — Джесс… — Он покачал головой. — Ты могла просто сказать мне, что тебе нужна помощь.       — Не могла, — прозвенела она обиженно. Она выдернула ладонь из-под руки Лиама и, поджав губы, с упрёком посмотрела на него. Взгляд у Джессики оказался таким неожиданно колючим, что он с удивлением вскинул брови. Что ещё за новости? — Может, я бы и попыталась, может… да, может быть, я бы сказала тебе, если бы ты хоть что-то, кроме своей Эмили, видел, — заявила она и утерла снова выступившие слезы. Ее движения были такими вялыми, что Лиам опасался, как бы она не упала в обморок. — Я пыталась несколько раз. Я хотела… ещё тогда, когда Элли была меньше, я собиралась сказать тебе, но ты как укуренный постоянно. Только я начинала, ты сразу отмахивался, или тебе ни с того ни с сего звонила Эмили, и ты сразу же забывал про всё. Как я могу, — она громко всхлипнула, силясь сдержаться, — что-то… сказать… Я же плохая мать, потому что ты так решил, — выдавила Джесс, и ее бесконечные рваные попытки вытереть влагу со щек вызывали дикое желание схватить ее за запястья, чтобы она не протёрла щеки по дыр. — Элли не любит меня, потому что я не провожу с ней время, у меня нет такого дома, нет тыквенных пирогов, нет семьи. Зато у тебя… у тебя всё есть. Ты всё ей разрешаешь. Знаешь, что она мне сказала, ты знаешь, Норгаард? — прорыдала Джессика, и Лиам настороженно мотнул головой. — Она сказала, что хочет, чтобы ее мамой была Эмили.       Лиам замер. Нет, он не знал. Дочь никогда ему такого не говорила.       — …потому что она смешная, играет с ней, разрешает есть конфеты и очень красивая, — заключила Джесс, окончательно свалившись в истерику. Слёзы на ее и без того тонких, драматичных чертах лица сразу же показались Лиаму слишком тяжёлыми для неё. Они весили несколько футов и тянули вниз линии Джесс, как поплывшие на картине краски.       Лиаму ничего, кроме как встать и обнять ее, больше не оставалось. Растерянность рассыпалась между ребер звонкими стеклянными шариками; женские рыдания, да ещё и когда он частично в них виноват, поднимали в нем неистовую волну вины. Он обнял Джесс крепче, успокаивающе поглаживая хрупкие плечи. Она прижалась к его груди, как будто сил ни на что больше у нее просто не оставалось.       — Эй, — тихо сказал Лиам, — прости меня, Джесс. Правда, прости меня… Я должен был заметить.       Она громко всхлипнула, с пугающей одержимостью замотав головой. Джессика сделала полшага назад; она терялась в попытках утереть водопад из глаз, но ничего не получалось. Она лишь сильнее размазывала под ними остатки плохо смытой косметики. На секунду Лиаму захотелось помочь ей. Снова подойти ближе, провести подушечками больших пальцев по щекам, вытереть их салфеткой — так, чтобы Джессика, наконец, успокоилась, и тогда… они могли бы всё уравновешенно обсудить. Но могла ли Джесс вообще что-то уравновешенно обсуждать, пока находилась в таком состоянии? Если бы подросшая Элли спросила у Лиама, сколько калорий в чае, он бы с ума сошел.       — Нет, я… — сдерживаясь, цедила Джессика. — Это ты прости меня, я знаю, я не должна была вот так заявляться, у тебя свои дела, Эмили, я знаю, знаю… — пялясь в пол, бормотала она. Лиам с сожалением поджал губы; перед ним стояла абсолютно измученная девушка. — Просто мне сложно, мне… Я хочу, чтобы ты знал, чтобы объяснил тыковке, сказал ей, — продолжала плакать Джессика, — что я ее очень люблю и что… это я ее мама. Я ее мама, а не Эмили. Я буду в порядке. Я справлюсь со всем. Я буду стараться. Обещаю. Скажи ей, пожалуйста, скажи ей, скажи ей…       — Я скажу, — выдохнул Лиам и вдруг почувствовал, что у него в глазах защипало тоже. Ещё только этого не хватало. Он усилием подавил мысли о том, какой он дерьмовый папа, если никак не пытался вернуть Элли веру в ее маму. Лиам протянул Джессике чистое полотенце и коснулся ее запястья; он мог полностью обхватить их оба, господи помилуй, одной рукой. — Я поговорю с Элли, обязательно, Джесс… Всё, давай, успокаивайся. Я постелю тебе в гостевой комнате, у нас как раз есть одна, — выпалил он, прежде чем успел подумать, как на это отреагирует Эмили. Джессика застыла с протянутым им полотенцем в руках; они оба сжимали его с разных концов. — Элли обрадуется, когда увидит тебя завтра утром, я уверен. Можем повести ее в парк, она любит кататься на колесе обозрения… А потом, — предположил Лиам, с осторожностью заглянув Джесс в лицо, — попросим моих мам немного побыть с Элли и съездим в клинику. Пусть тебя обследуют.       — Хорошо, да, хорошо, — согласно закивала она. Джесс положила полотенце на стол рядом с остывшим чаем. Она звучала уже увереннее. Голос по-прежнему дрожал, но Джессика хотя бы перестала плакать. — Только я не буду оставаться. Спасибо, Лиам, правда, спасибо тебе, но я не хочу вам мешать и, — Лиам уже было открыл рот, чтобы возразить, но Джесс мгновенно, спешно добавила: — у меня забронирован номер в «Миттоне».       Он удивлённо моргнул, но решил не настаивать. Давить на и без того дерганную Джесс совсем не хотелось; на нее только подуть один раз — и она, как карточный домик, рассыпется.       Он вызвал для Джессики такси, усадил на заднее сидение, а потом пристегнул и взял обещание, что она непременно вернётся сюда с утра. Лиам с грустью наблюдал за тем, как жёлтое пятно становится всё дальше и дальше, пока машина не исчезла из вида совсем. Он простоял на крыльце минуты три, борясь с желанием выкурить спасительный косячок; он знал, что это дерьмо привычка, но стресс Мэри Джейн снимала лучше, чем что угодно. Тянущая тоска, как дымка, поселилась в гортани шероховатостью. Лиам почему-то чувствовал, что Джессику утром ни он, ни Элли здесь не увидят.       Травка в верхнем шкафчике кухни так и осталась лежать нетронутой. Мимолётное предположение, — что это войдёт в норму, — испугало Лиама не меньше, чем шокирующий вид Джесс, и он решил просто вернуться в спальню к своей семье. В конце концов, в его семье всё хорошо. Его дочь, его жена в порядке. Если Джесс возьмёт ответственность за себя, то Лиам только рад будет помочь ей; рад будет рассказать Элли о том, как мама любит её; но до тех пор, пока он не увидит ее желания вылечиться, Лиам не оставит Элли с Джессикой наедине ни на одну минуту. Лучше пускай его дочь любит Эмили, чем видит, как мама превращает себя в живой труп.       Когда Лиам вошёл в комнату, Элли уже спала. Маленькая сопящая девочка в оранжевой пижаме; иногда ему охренеть как не верилось, что эта крошка действительно его часть, но потом Лиам брал ее на руки и чувствовал, что готов для нее взорвать мир. Элли спала у Эмили на ногах, обхватив ее бедро ручкой, и закинув колено на левую и́кру. Эмили смотрела что-то вроде «Пиратов Карибского моря», и только что на экране кому-то оторвало руку.       — Недолго мучилась девчушка, — глядя в одну точку, тихо пропела Эмили, — в РПП-шных гаражах — ее заморенная тушка на птичек наводила страх.       Лиам, тяжело вздохнув, сел рядом с Элли. Гениально. Черный юмор у Эмили высоко держал планку — никогда не опускался ниже той полки, где у нее стояли шутки о смерти, болезнях и комплексах.       Это значило, что она всё слышала; из-за тонких стен не могла не услышать.       — И что ты об этом всем думаешь? — спросил Лиам, с мягкой улыбкой погладив дочку по волосам. Элли обычно крепко спала.       Эмили, не отрываясь, смотрела на экран. Тени быстрых кадров плясали на скуластом лице. Синие глаза Эмили казались ещё ярче в беспорядочно пляшущем свете, а короткое каре это только подчёркивало. Лиам мог смотреть на свою жену часами: она была такой, боги, красивой.       — Я думаю, что у меня затекли ноги, что тебе надо уложить Эллен в ее постель, — ровно отвечала Эмили, — а потом вернуться, чтобы я повторила тебе в миллионный раз, что я никому, включая эту девочку, не собираюсь становиться мамкой. Плевать мне, что она там хочет. — Только Лиам собирался добавить «я имел в виду насчёт Джесс», как Эмили постановила: — А Джесси рехнулась. Сдай ее в дурдом.       — Спасибо, любимая, — нежно сказал он, — ты самый гуманный человек на свете.       Эмили на это лишь сардонически усмехнулась. Лиам на ее вовлечённость и не надеялся. Проблемы с Джессикой никак на ее жизнь не влияли… да и кто ей такая Джессика?       Лиам поцеловал Эмили в щеку, когда склонился над ней, чтобы взять Элли на руки. Эмили не оттолкнула его, и знакомое ощущение эйфории, которое он испытывал только с женой, начало растекаться покоем по грудной клетке. Ему нечего переживать. Самое главное и важное было рядом с Лиамом в эту секунду — его две любимые девочки, Элли и Эмили; в их доме витал мир, полумрак и аромат тыквенной выпечки. Он уложил Элли в ее розовую постель с принцессами, чмокнул дочь в висок и накрыл ее одеялом. Ночник на детском столике у кровати пускал по потолку проекции жёлтых звёзд.       Что, если Джессика что-нибудь с собой сделает?       Она никогда не выглядела так плохо. Он снова стоял, застыв, так же, как на крыльце, только на этот раз в комнате дочери. Лиаму больше не хотелось курить. Беспокойство нарастало с каждой минутой накручивания всё яростнее, пока, наконец, не заставило его выйти и взять на кухонном столе телефон. Он набрал номер Джесс; в динамике, как оголенный кабель, протянулись гудки.       Заканчивался первый, когда Эмили, бесшумно оказавшаяся сзади, обняла его со спины. Лиам ошарашенно оглянулся, накрыв ладонью пальцы Эмили между своими ребрами. Что это на нее нашло?.. Лиам не помнил, чтобы Эмили когда-нибудь раньше так его обнимала. Она слегка покачалась и прижалась грудью к его спине. Закончился третий гудок.       — Бейби, всё нормально? — на всякий случай уточнил он.       — Не-е-ет, — провибрировала она прямо Лиаму в кожу. — Ты занимаешься черти чем вместо того, чтобы заняться мной. Ты меня больше не любишь, котик?       Уголки его рта дрогнули в невольной улыбке.       — Люблю до умопомрачения, бейби.       — Отлично, — шепнула она, и Лиам почувствовал, как теплая ладонь Эмили обвилась вокруг его запястья; он держал этой рукой телефон, и он понял, что Эмили просто до него не дотянулась. — Тогда положи телефон и возьми меня. Эта рука должна держать кое-что поважнее… — Он просто не мог не опустить ладонь следом за ее медленной тягой вниз. Лиам, зачарованно уставившись в блестящие синие омуты, отдал Эмили телефон. Шел седьмой гудок. Она бросила трубку на стол и, обойдя, прилипла к Лиаму спереди. Он склонился, чтобы поцеловать ее, но Эмили игриво отклонилась назад.       — Нечестно, — сказал он.       Лиам подумал, что Джессика уже успела приехать в отель и уснуть. Было невежливо звонить в такое время, да ещё и несколько раз… Он позвонит ей завтра утром. Да, отлично, завтра утром.       Эмили закрыла дверь их спальни на замок, со смехом позволив подхватить себя под колени. Тогда Лиам перестал думать и о Джессике, и о гудках, потому что в голове теперь звучал белый шум, а мягкий свет от свечей вуалью тлел на коже его жены. Он стянул с нее футболку; Эмили податливо выгнулась, когда Лиам уложил ее на кровать, нетерпеливо кивнула, когда он избавил ее от маленького чёрного кружева. Завороженный взгляд полз по обнаженной груди, помогая кончикам наэлектризованных пальцев. Эмили была такой безумно красивой, чёрт, разве можно было жить на Земле и одновременно быть такой потрясающей?..       Он перестал дышать на несколько тянущихся секунд. Эмили развела перед ним ноги, и внутри грудной клетки сердце совершило тройное сальто.       — Давай, котик, — простонала она, притянув его коленями ближе, — иди сюда.       Она прижалась к нему совсем близко, когда Лиам приспустил белье и штаны. Странное ощущение, разрывающее надвое чувство — ему хотелось взять ее медленно и в то же время как можно быстрее. Эмили была горячей и влажной, всегда раскованной; он повторял, как любит её, оставляя ласковые поцелуи на нежной шее. Лиам с напором двинулся в ней почти самого основания, и она с рваным вздохом запрокинула голову вверх.       — Хо-орошо, — выдохнула Эмили и обхватила его лицо ладонями. Он смотрел на нее, замерев внутри. — Ты хочешь знать, — шепотом сказала она, — что ты единственный? Хочешь?       Лиам заторможено кивнул, и их пальцы переплелись на белоснежной постели. Она сжалась вокруг него; он зашипел и тут же толкнулся глубже, сорвав сиплый стон с вызывающе раскрытых губ Эмили.       — Единственный?       — Да, — ответила, — целую вечность…       — Целую вечность, — с глупой улыбкой повторил он. — Я так люблю тебя, бейби. Слышишь? Люблю тебя…       Эмили скользнула языком в его рот, толкаясь навстречу бедрами. Лиам двигался медленно; в этот раз она не просила быть резче. Он целовал ее, любил её, пока в сердце всё ярче разгорались оранжевые угольки;       почему, когда любишь женщину, нельзя научиться вдыхать её?

***

      Джой не грезила этим мероприятием. В отличие от своей старшей дочери, донимающей ее с самого завтрака (мам, ну пожалуйста, возьми меня тоже на вечеринку, мама-мама-мама!), Джой вообще не хотела туда идти. В бликующем под софитами зале с вероятностью в девяносто девять и девять будет Эмили, а их последняя встреча закончилась на неприятной ноте. Дурацкая Томпсон совершенно точно будет вести себя, как обычно — вызывающе. Может, наденет что-нибудь такое, от чего все вокруг будут собирать челюсть пинцетом с пола, потому что она склонна падать, когда видишь перед собой женщину Я-Хочу-Вас-Всех, Я-Раздела-Тебя-Взглядом и Смотри-Только-На-Меня; а когда челюсть падает, она разбивается. Нет, сначала, когда видишь такую женщину, как Эмили — такую доступную и одновременно совершенно недосягаемую, — челюсть каменеет. Затем — стеклянеет. А уже потом падает от веса и разбивается, и ты стоишь на коленях, судорожно собирая ее осколки.       Хотя, может, ей повезет — и за долбанутыми басами Лиама на диджейском пульте Джой забудет, что Эмили в ее жизни вообще существует.       Его сумасшедшую музыку Джой слышала лишь однажды, и пяти минут ей вполне хватило, чтобы она почувствовала хруст, с которым лопаются барабанные перепонки. Это вовсе не потому, что он казался ей плохим диджеем (она ничего в диджействе не смыслила), а потому, что жёсткая музыка ей никогда не нравилась. Роуз называла этот разрыв мозга словом дарк и ещё каким-то, но если для нее это было привычно, то для Джет это приглашение было испытанием ее слуха, терпения и моральных сил.       Она закусила нижнюю, критично рассматривая свое отражение в большом зеркале. Ее пальцы легонько коснулись колье из черного жемчуга, и Джет резко разозлилась. Она подумала, что чёртов жемчуг ни черта сюда не подходит.       Она с силой рванула с шеи колье, и маленькие бусинки рассыпались по мрамору с характерным мини-постукиванием. У Джой в висках пульсировало ещё одно сердце. В этот вечер ей почему-то хотелось выглядеть по-особенному красивой. Может, это для того, чтобы не чувствовать себя невидимой на фоне блистающего на сцене Лиама? Возможно ли, что она станет для Эмили пустым местом на этот вечер? Лиам сказал, что готовит что-то необычное. Он… черт, как же сильно Джой порывало позвонить племяннику и сказать, что она не сможет присутствовать… Но они ведь только помирились тогда, там, в больнице, и отказ он мог бы воспринять, как обиду, а Джой этого совсем не хотелось.       Она третий раз переодевала костюм. Приглашенная стилистка без проблем справилась с Рейной — сделала ее жену безупречной минут за тридцать, а вот с Джой дела обстояли не так хорошо. Визажистка сейчас, опасливо погладывая на Джо, красила Рейну. С макияжем Джой она возилась два с половиной часа, пока Джет решила, что ей точно всё нравится; без вычурности, но подчёркивая каждую линию, с нюдовыми тенями и такой же, чуть персиковой помадой. Вот Уитни всегда знала, что ей идёт. Невовремя она решила переехать жить в Амстердам.       — Миссис Джет, — робко выдохнула блондинка, державшая плечики с ее нарядами, — вам очень идёт этот костюм, но позвольте, я добавлю кое-что?       Джой кивнула. Когда стилистка скрылась за матовыми дверями гардеробной, в комнату ворвалась Рене. Она была в домашних штанах и огромном бомжацком худи, которое Джет на дух не переносила; оно висело на ней, как мусорный пакет, и плевать, что Рене купила его в римском «Фенди».       Ее дочь набрала полную грудь воздуха, сложив за спиной руки, перекатываясь с носка на пятку. Рене давно уже дотянула до роста Джой, и бывали моменты, когда она выглядела даже чересчур взрослой; но, господь видел, не в этот вечер. Джой перевела медленный взгляд на дочь прямо в отражении зеркала.       — Мам, можно…       — Нет. — Наверное, это было тысячное ее «нет» за сегодня. Джет сосредоточилась на вороте своей черной рубашки, решив, что это поможет ей абстрагироваться.       Она услышала, как Рейна, покорно сидящая у окна под кольцевой лампой и колдующей визажисткой, выпустила смешок. Даже она уже понимала, что Рене берега со своим «хочу» совершенно не мерит.       — А если ещё поду-у-умать? — протянула она. — Кстати, классно выглядишь.       — Рене, я повторяю, — на грани терпения процедила Джой, — ты не едешь с нами. Шоу Лиама двадцать один плюс, и даже если я очень хорошо подумаю, если я подумаю ещё, а потом ещё, ответ всё равно будет один: нет.       Стилистка зажгла верхний свет, ловко цокнув выключателем у фикуса с ее рост. Она подошла к Джой, явно пытаясь притвориться призраком, и начала затягивать на ее талии кожаный корсет. Джет скептически покосилась на диковинный аксессуар.       — Да ладно, мам, мне шестнадцать! — драматично воскликнула Рене. Джой вопросительно на Рене посмотрела; кажется, у ее дочери были серьёзные проблемы с аргументацией. — Это я к тому, что… Ну, мам, господи, это же не какая-нибудь оргия, это просто формальное возрастное ограничение, и всё! — Джет чуть не подавилась воздухом от таких заявлений. — Да чего я не знаю из того, что знают люди в двадцать один плюс?       — Надеюсь, много чего, — нервно выдохнула Джой, надевая предложенный стилисткой пиджак. — В любом случае это ничего не меняет. То, что ты знаешь непристойные слова, не делает тебя достаточно взрослой для мероприятий, где друзья Лиама балуются по углам травкой, — твердо постановила Джой, — и черт знает, что им взбредёт в голову после этого. — Она выровнялась и одобрительно кивнула, когда на ее шее сомкнулась массивная золотая цепь. Отлично. — Дочь, — оглянувшись, обратилась к насупленной Рене она, — я ясно выразилась?       — Ага, ясно, что ты мне не доверяешь, спасибо, мамочка, — раздраженно прорычала Рене. Она так же, как влетела в зал, из него вылетела, громко топая по мраморной лестнице. — Отлично! — заорала Рене уже оттуда, и у Джой невольно дернулся глаз. — Просто отлично! Тогда я возьму твой красный спорткар и поеду куда-нибудь в Комптон, чтобы тоже всю ночь курить траву! И перепихнусь с первым встречным назло тебе! Тоже мне мама, называется! Ты стерва, а не мама, понятно!       — Маленькая мерзавка, — прошептала Джой, неотрывно глядя в свои же суженные до предела зрачки. Она аккуратно смахнула пылинку с нижних ресниц. — И в кого эта соплячка такая невыносимая? — уже громче спросила Джет, обернувшись к многозначительно гипнотизирующей её Рейне. — Ну не в меня же, не надо на меня так смотреть. Просто ей слишком много позволено. Вот полетит разок на каникулы в Южную Африку вместо Альп! — нарочито повысила голос Джой, зная, что дочь лишь сделала вид, что ушла в свою комнату; она не слышала адский хлопок дверью. — Будешь у меня сахарный тростник две недели собирать! Вручную, Рене! С утра до ночи!       — Не буду я ничего собирать! — заорала в ответ Рене. — И вообще я с тобой больше не разговариваю, не хочу тебя видеть! — Вот теперь двери в ее комнату точно потребуется ремонт. Грохот раздался такой, что, казалось, на втором этаже подорвали мину.       — Ты слышала? — возмутилась Джой. Рейна пожала плечами, так, словно это для нее было уже привычным; но на деле совсем не так, не так же! — По-твоему, нормально, что она называет меня стервой?       — Милая, — спокойно обратилась к ней Рейна, — ты же только что сама назвала ее мерзавкой и соплячкой. Как думаешь, с этим всё хорошо?       Джой ошарашенно моргнула. Она не нашла, что на это ответить, так что просто развернулась обратно к зеркалу. Джет уже успела забыть, что сзади все время, как по струнке, стояла ее стилистка. Она старательно поджимала губы, чтобы не смеяться, и Джой заметила это в отражении, но решила не заострять, сосредоточившись на витиеватой шнуровке корсета. Все эти люди — те, кто ее семьёй не считался, — всё равно будут болтать много лишнего, вне зависимости от того, что увидят. Джой почти научилась обращать на них минимум своего внимания. Но — парадокс — чем больше ей становилось плевать на мнение незнакомцев, тем сильнее ее грызли мысли о том, как на ее поступки или слова отреагирует собственная семья. Иногда (все эти два, почти три невозможных месяца) Джой ловила иррациональные вспышки тревоги; они загорались резко, как сигнальные огни на пожарной машине, и она думала: что, если кто-то узнает?       Одно-единственное «если» пустило табун мерзких мурашек по ее коже. Нет, не могло быть никаких если. Они с Эмили всегда были близки. Это все знали. Никто ничего не подумает; а если и подумает, то все равно ведь между ними ничего нет. Ничего. У Эмили был муж, а у Джой — жена, и Джой не хотела «совсем другого». Ей нравилась ее жизнь. Она любила свою жену.       — Ну как? — спросила Рейна, блеснув белоснежной улыбкой. Визажистка отошла от нее, тем самым позволив Джо рассмотреть жену лучше. Джет слегка наклонила голову: Рей сидела на барном стуле, закинув ногу на ногу, оттенок кожи отдавал на свету сияющей бронзой; на пухлых губах идеальным тоном лежала малиновая помада.       — Ты очень красивая, — улыбнувшись, сказала Джой.       Рейна смутилась. Это выглядело так очаровательно, и она больше не обижалась. Теперь все налаживалось. Тогда, в воскресенье, первое, что Джой сделала, когда вышла из душа, это натолкнулась на губы своей жены. У них всё получилось в разы приятнее, чем на яхте; под напором эмоций, видимо, Рейна даже не спрашивала, почему Джой осталась с Эмили в клинике, и не пыталась выносить ей мозги потом.       Джет почти доказала самой себе, что их брак вовсе не безнадёжен, а Эмили не права: Джой не хочет «совсем другого». Она не хочет. Не хочет.       — Поехали?       — Да, конечно, — ответила Рейна и, вздохнув, поднялась, — поехали.       У них с Рейной всё хорошо.

***

      Шоу называлось «RRRED».       Оно было полностью закрытым, и билеты, насколько Джой поняла по гулу в главном зале «Плазы», улетели все. Список приглашенных насчитывал двести десять человек. Впечатляющие неоновые буквы горели красным, сочетаясь с черным лофтовым кирпичом на каждой из четырех высоченных стен. Джой прочитала несколько слов, и они, конечно, ей не понравились. Она на секунду представила, как бы на такую стену смотрели на светском приеме. FUCK YOU. FLEABAG. MY HEART IS A BOMB. Ее сердце — тоже бомба. Джой взяла бокал шампанского с подноса подскочившего к ней официанта, продолжая медленно идти вдоль стены. В просторном зале с готическими столами пахло крепким алкоголем. Кроваво-красные буквы по очереди вклинивались в голубой цвет ее глаз.       FUCK DOUBT. SHE'S SUCH A TEASE. I CAN'T BREATHE. WOAH.       Джой выпустила короткий смешок. Прямо текст песни. Ладно, не так уж это и плохо. Для серьезных приемов такой стиль явно не сгодился бы, но для диджейского шоу вполне сносно. Стена всё не кончалась, и слова постепенно складывались в целые предложения. Может, так и до цитат Ницше дойдёт? TREATING THE PLANET LIKE A PLAYGROUND.       PEOPLE COME, PEOPLE GO       PEOPLE HIGH, PEOPLE LOW       PEOPLE STAY, PEOPLE CHANGE       PEOPLE       LIE       Да, люди — лгут. Джой лжет. Это опускает ее или поднимает? Нет. Она нахмурилась. Нет, она не лжет, она просто пытается жить в мире, который зачем-то изменился. Это не плохо и это вовсе не опускает её. Наоборот, черт. Может ли человек, осознающий ценность своей семьи, так легко разрушить ее? Может ли человек, любящий своих близких, предать их?       Эти оторванные, как ошмётки чего-то важного, слова, действительно Джой не нравились. Ближе к концу стены они становились подозрительно личными; настолько, что будто бы кто-то специально вырвал их из головы Джой, чтобы поиздеваться. Последнюю каплю ее терпения растворило, зашипев, слово CANDY в углу. Конфета, конфета, конфета…       Она поспешила отвернуться. Уже привычные лоферы, заменившие любимые шпильки, несли ее подальше от неонового безобразия. Джой глотнула ещё шампанского, пытаясь отыскать взглядом Рейну. Гости здесь чертовски походили внешностью на ее сестру и племянника — цветные татуировки, розовые дреды и аромат революции, — так что Джет опасалась, как бы Рейне не захотелось наколоть себе какого-нибудь пышущего огнем дракона на всю спину. Джой любила свою сестру любой и считала ее безумно красивой, ей однозначно шли ее многочисленные татуировки, но Роуз и Джо все же сильно отличались точкой зрения на подобный вид самосовершенствования (или самобичевания). Джет предпочитала консервативность; чрезмерное вольнодумство часто приводило к татуировке черепа на всю физиономию, или к тому, например, что в двадцать пять твой ребенок женится на сорокапятилетней женщине и выкладывает в сторис неуместные видео с их поцелуями.       Джой допивала третий бокал слабенького «Гранжа», когда в зале блеснула знакомая черно-красная шевелюра, торчащая на его голове в полном хаосе. Вряд ли Джет когда-нибудь видела племянника причесанным, не считая его глубокого детства. Как бы он, интересно, выглядел? На Лиаме была белоснежная водолазка, а сверху — нарочито расхлябанный голубой костюм в крупно-красную клетку; разноцветные носки, конечно, на этот раз розовый и зеленый, как будто он внебрачный сын Джокера из старых комиксов для подростков.       Джой приветственно помахала ему с середины зала. Лиам с широкой улыбкой махнул в ответ, но в следующую секунду его захватила толпа каких-то юных ребят. Джет не слышала, о чем они говорили, но слышала, как смеялись, и, похоже, они все хотели автограф Дэдхэда. Он дружественно пожимал им руки, общаясь с такой непринужденностью, словно они кем-то друг другу приходились.       Джой поморщилась, предположив, что у кого-то из них вполне могла быть чесотка или какой-нибудь стригущий лишай — при входе охрана справок о здоровье не требовала. Джет давно уже не позволяла к себе дотрагиваться никому из чужих людей; ее круг общения Эр называла «лимитным». И да, черт, пусть он лучше будет лимитным, чем заразным.       Она без особого труда отыскала предназначенный для нее столик. Он стоял совсем близко к невысокому, но широкому подиуму. Грубая ковка была накрыта косым черным шелком, на ней стоял жуткий череп и прямо из головы у него торчал флажок с засвеченными неоновыми именами. JOY & REY.       Оригинально. Джет присела на свое место справа. Ее взгляд тут же упал на имя, торчащее из черепа за соседним столиком. Там был всего один стул. Конечно, он предназначался для Эмили. Дэдхэд, видимо, боялся, что его королеву ада кто-нибудь украдёт.       Ловко подскочивший официант поставил перед ней какой-то бурлящий дымом коктейль. Джой покосилась на консистенцию, слегка двинув бокалом; подозрительно сильно это нечто походило на кровь.       — Джой! — радостно окликнул ее Лиам. Он согнулся и обнял ее так крепко, будто они не виделись тысячу лет, а не каких-то несчастных четыре дня. От него пахло женскими духами. Это точно были духи Эмили, потому что чтобы ими так несло, нужно обжиматься с женщиной отнюдь не по-дружески. — Я так рад, что ты пришла, ты отлично выглядишь! — Наконец, он отпустил ее и плюхнулся, выдохнув, на стул рядом. — Я видел Рейну, уже поболтали с ней… А Рене нет? Не видел ее.       — Это не детское шоу, — уклончиво ответила Джой. — Рене здесь нечего делать. Уверена, вы с ней успеете наобщаться в субботу.       — Не детское, но так-то Рене уже не совсем ребенок, — легкомысленно хмыкнул он.       — Она ребёнок, — возразила Джой.       — Да ла-а-а-адно, — со смехом протянул он, — не будь такой душной! — Он, прищурившись, заговорщически подался вперёд: — Думаешь, здесь будет происходить что-то криминальное и развратное? Ты бы на что поставила: жертвоприношения или ритуальный секс?       В-о-л-ь-н-о-д-у-м-с-т-в-о.       — Лиам, — одними губами улыбнулась она, — однажды Элли тоже будет тинейджеркой. У нее начнется половое созревание, начнет расти грудь и проснется бунтарский дух, — невозмутимо продолжала она, и Лиам так обалдело на нее посмотрел, будто бы не знал, что дети со временем вырастают. — Так вот подумай хорошо и ответь: ты бы хотел, чтобы твоя шестнадцатилетняя дочь фотографировалась со словами «fuck you» на фоне и флиртовала с совершеннолетними парнями? И учти ещё, — строго добавила Джой, — что ближе к середине шоу большинство из этих парней будут обкуренными, возможно, пьяными, и далеко не такими порядочными, как ты.       Брови Лиама почти сошлись на переносице. Он в глубокой задумчивости потёр пальцами подбородок.       — Хм, — встревоженно выдал он, — нет. Нет, точно нет. — Джой любезно кивнула. — Я всё понял. С какого там возраста я должен нанять Элли телохранителя?..       — Чем раньше, тем лучше, — мирно заключила Джой. Лиам расслабленно ей улыбнулся, а затем, ловко выхватив коктейль у проходящей мимо официантки, столкнул их с Джой напитки. — Спасибо за приглашение. Надеюсь, всё пройдёт хорошо… — Лиам активно ей закивал и, казалось, одним глотком опустошил яркий хрусталь. — И удачи тебе.       — Спасибо-спасибо-спасибо, — на ходу пробормотал он и снова крепко ее обнял, — всё будет супер! О, мам! — отвлекшись в сторону входа, позвал Лиам. Джой повернула голову и тут же натолкнулась глазами на улыбающуюся во все тридцать два сестру. Она, как богиня, сияла в излюбленном тотал блэк. Роуз подошла к сыну, и он стиснул ее в абсолютно счастливом объятии. Они обменялись приветствиями, Эр, конечно же, потрепала его по волосам и сказала, что не сомневается в «зашибенности» предстоящего ни на одну секунду, потому что у нее самый крутой сын на свете. Лиам явно уже спешил, но перед тем, как уходить, он наскоро попросил Роуз попытаться дозвониться до Джесс.       — …я сегодня весь день на студии, ничего не успеваю, но она вчера приходила и, в общем, я потом расскажу, о’кей? — уже отходя, сказал он. — А, или до отеля попробуй, она остановилась в «Миттоне», в эту дыру тот ещё квест дозвониться! Целую-люблю, всё, я на сцену! — Лиам послал им воздушные поцелуи.       Он вылетел в широкую арку двери, ведущую в коридор. Прямо напротив он резко остановился; за его голубым костюмом мелькнули ноги с татуировкой пластыря на колене и фрагмент черного платья.       Джой тут же выпрямилась. Сердце пропустило рваный удар, и она вцепилась в подлокотники стула до боли в ногтях. Лиам, вместе с Эмили, повернулся боком к двери. Он держал в ладонях ее лицо и улыбался ей; создавалось впечатление, будто они там одни, потому что Лиам не обращал внимания ни на кого больше. Он склонился ближе к ее губам, а затем поцеловал Эмили без толики всякой скромности.       Джой даже не рассматривала ее наряд. Она резко отвела взгляд от чертовой сладкой парочки, потому что была уверена, что разобьёт долбаный коктейль прямо сейчас, если продолжит видеть это и дальше. Лиам же куда-то спешил, разве нет? Потрахались бы ещё в этом гребаном коридоре. Получилось бы отличное порно-шоу.       — М-да, в самом деле не берет трубку, — констатировала Эр, глядя в экран своего телефона. Она покачала головой. — Черт, такая странная она, эта Джесс. Я не видела ее уже месяцев шесть, представляешь? — Джой покачала головой: не представляла она. Роуз вздохнула. — Она совсем не занимается Элли. Мой сын влюбляется в женщин, у которых мозги набекрень. И почему так, Джо, ну почему? У Софи отличный любящий муж уже тринадцать лет, у Оливера милейшая жена, у Анни на личном пока всё тихо, но, судя по ее бывшим, это не мы с А накосячили. Только Лиам у меня жжёт. Клянусь, это какое-то наваждение.       Из-за ее спины в зал медленно плыла Эмили. Пелена укрыла Джой ледяным столбом, когда она разрешила себе опустить взгляд с ее лица на, господи, платье. Платье почти касалось изящного ремешка босоножек, обвивающих ее щиколотки. Оно переливалось, как бриллиантовые фасеты, и на Эмили невозможно было не обратить внимания.       Скользящая ткань обтягивала фигуру точно вторая кожа. Глубокое декольте начиналось чуть выше ее виделяющихся под шелком сосков; бесстыдные разрезы слева и справа держались на таких же тонких, как бретели, завязках, и любому идиоту было ясно: из ткани на Эмили только одно это блядское платье. В горле у Джой пересохло. Она сглотнула слюну и ощутила, вопреки ожиданиям, как ее гортань медленно обволакивает царапающая слизистую наждачка.       — Да, — невпопад ответила Джет, — наваждение.       Джой вспомнила, как Эмили сидела перед ней в ее кабинете. Тогда на ней было короткое платье и нижнее. Сейчас — длинное, но скрывающее меньше, чем то короткое; сегодня на ней не было никакого нижнего.       — О, Томпсон, — оглянулась на странно молчаливую Эмили Роуз, — вспомни говно, вот и оно. Привет, дорогая.       Эмили, ни слова не сказав, прошла мимо них, по дороге тыкнув Эр приветственный средний палец. На Джой она даже не посмотрела.       Ну и к черту её. К черту Томпсон. Джой залпом осушила бокал подозрительно кровавого коктейля; он оказался таким ядерным, что Джой до невольных слез обожгло пищевод.       — Виски, вишня и чили, — Роуз невозмутимо прокомментировала адскую смесь. Она сделала маленький глоток через трубочку. — Отличный вечер, Джо. Я пошла, — Эр салютнула бокалом, — если что — маячь!       Джет обернулась в поисках бегающего между столиками официанта, но вместо него снова заблудилась взглядом на откровенном платье. Со стороны казалось, что на Томпсон не платье, а белье: виднелись одни лишь завязки на обнажённом изгибе. Они крестами пересекали полушарие зажатой тканью груди, ползли на талию, на бедро и повторяли силуэт острых коленей. Томпсон меланхолично смотрела на пока что пустую сцену.       Джой не заметила, когда на стул рядом с ней села Рейна. Время загустело. Джой подумала: секунды почему-то стали минутами. Улыбка Эмили тягучая, как сироп.

***

      «RRRED» куда сильнее походило на презентацию, чем на обыкновенное DJ-шоу. Джой не читала программу, но, как оказалось, в центре внимания «RRRED» был не один лишь Лиам. Джет сильно отставала от мира современной транс-музыки; никто из людей на сцене не казался ей знакомым, несмотря на то, что зал позади нее вибрировал от восторга. Световые эффекты плясали по лофтовым сценам и затмевали даже неоновые слова; ромбы, круги и квадраты, алмазы и черепа, все эти фигуры уменьшались и увеличивались, как чьи-то огромные зрачки. Джой испытывала лёгкую тревогу, когда смотрела на мистические танцы девушек с огнём под сопровождение какой-то нереальной, космической музыки — у Джой по телу бежали мурашки от сюрреалистичности происходящего. Парень с зелёными дредами качался в такт тем звукам, которые выдавал его DJ-пульт. Потом Лиам представил какую-то совершенно невероятную группу, затянутую в фиолетовый латекс. Их солисткой была женщина с черными волосами и змеиными линзами. Гости взлетели со своих мест с подначивающим криком. Они кричали: Кобра.       И когда эта Кобра запела, Джой начало шатать. То ли от дыма курящих траву в зале, то ли от того, что она явно перепила, Джет вжалась в стул с замеревшей в груди уверенностью, что она не в «Плазе», а в зубах у гребаного дракона. В зале пахло кровью. Кобра на сцене меняла тональность голоса с ужасающим профессионализмом. Казалось, она та самая, в которой живёт сразу десять личностей, и каждая из них по очереди из нее вырывается. Грубый бас подхватывала электрогитара, а высокий фальцет ещё выше поднимали удары о крэш и звонкие клавиши синтезатора. Они повторялись и повторялись, а затем Кобра начинала рычать и шипеть, вселяя в замершую Джой ужас, смешанный с восхищением: она никогда не думала, что люди могут настолько виртуозно владеть собственным голосом. Разве такое возможно? Бас и фальцет, львиный рык и птичий щебет. Между этими противоположными звуками проходили несчастные доли секунды, Джой даже не успевала моргнуть.       Атмосфера ирреальности так ее затянула, что, когда зажёгся обыкновенный красный свет, ей понадобилось время, чтобы вынырнуть. Наверное, она недооценивала все эти музыкальные штуки; может, ей иногда и стоило слушать что-то, кроме неустаревающей классики.       Внутри грудной клетки взволнованно грохотало сердце. Рейна широко улыбалась, хлопая вместе с остальными, а у Джой все никак не получалось вернуть себя в настоящее. Она снова взглянула на Эмили, чтобы зафиксировать взгляд, и обнаружила, что Эмили сидит так же, как и в самом начале. Неподвижная и потрясающая, такая красивая. Джой пронзило низ живота вспышкой нежданного возбуждения, и она готова была позволить себе расплакаться: почему она, черт, просто не может взять Эмили за руку и потащить куда-нибудь, где их никто не увидит?.. Избавиться от бесячих завязок в кровавом свете, опуститься на колени, смотреть на нее — в синие, затянутые поволокой глаза, такие глубокие и сахаристые. Она бы прочертила водяную дорожку от ее живота и ниже, поцеловала бы… Черти бы её драли. Джой крепко стиснула ноги.       Нет, эта музыка отвратительно на нее влияла.       — Куда ты так увлеченно смотришь? — вдруг послышался голос Рейны; он прозвучал совсем рядом с ухом, и Джой тут же, как роботизированная кукла, вернула внимание сцене. Однако Рей, как назло, повернула голову именно туда, куда она смотрела до этого. Лицо у Джой вспыхнуло, как у школьницы. — На Эмили, что ли?       — Томпсон как всегда, — буркнула Джет, — оделась, как проститутка.       — Хм, — вскинула брови Рей и снова коротко посмотрела на Эмили. — Да нет, ты чего? По-моему, ей очень идёт ее платье.       — По-твоему, — резко рыкнула Джой.       — Ты намекаешь, что у меня нет вкуса, или что? — спросила Рейна, и Джой молча отвернулась к сцене, где уже что-то — она пока не настроила на него слух, — с увлеченной улыбкой вещал Лиам; в зале шумно с ним соглашались. — Да что с тобой такое случилось? — продолжала докапываться она. — Кто тебе испортил настроение? Эмили?       — Нет, не Эмили, — напряжённо ответила она, ощутив, как сердце ёкнуло, словно его долбануло током. — Слышала поговорку? — фыркнула Джет. — Молчание — золото. Так что прикрой ротик и помолчи.       Она чувствовала, как Рейна недоуменно смотрела на нее ещё несколько раздражающе долгих секунд. Когда она, наконец, перестала, Джой смогла выдохнуть — солнечное сплетение сжалось в тугой узел. Этот узел предательски перекочевывал в самый низ живота, когда боковое зрение, как непослушная собачка на выгуле, всё равно возвращалось к Эмили.       Эмили спокойно наблюдала за сценой. Она пила не коктейль, а какой-то сок. Ее потемневшие в красном свете глаза сияли так ярко, что Джой узнала бы эти ирреальные блики среди остальных, даже если бы в зале сидела тысяча человек и она точно не знала, где среди них место Эмили.       Джет качнула головой. Она попыталась сосредоточиться на словах Лиама.       — …это о женщине, которая была адреналиновым аттракционом в прошлой жизни, — так очевидно глядя на Эмили в первом ряду, говорил он. В зале стояла покорная тишина. Толпа поддавалась голосу Лиама, как выдрессированный пёсик. — Я безумно её люблю. — У Джой внутри болезненно натянулся искрящий провод. К чему он это говорил? Джет прослушала. — Не знаю, у кого как, но лично я думаю, что лучшее подспорье для искусства, как и для чего угодно ещё, это когда можешь разделить это, рассказать о человеке, с которым делишь одну энергию на двоих. Мой новый этап в музыке через минуту будет здесь, и я хочу, чтобы вы знали, что он здесь благодаря моей жене, моей Эмили, — сказал Лиам, и Джой почувствовала себя фитильком свечи: Лиам дул на нее всё сильнее с каждым своим словом об Эмили. Моей Эмили. Его Эмили. Джет заскрипела зубами. — Любимая, — с обожанием объявил он, и Эмили, широко улыбнувшись, вытянула вверх руку. Лиам помог ей подняться на сцену — две маленькие ступеньки сразу за ее столиком, — и зал позади Джет рассыпался в громких аплодисментах. Они хлопали и свистели. Где-то между этими дикими выкриками Джой различала слова «поцелуй ее» и «она ахуенная». Лиам, казалось, вообще ничего не слышал. Он смотрел на Эмили, как покорный зверёк, ручной щенок из сказки для грустных взрослых. Он держал ее руку, такой высокий и широкоплечий для низкой Томпсон, большой, как медведь. Эмили стояла в полоборота к залу, и Джой убеждала себя, что она смотрит на него снисходительно. Лиам поцеловал руку Эмили. Гости будто бы почувствовали, когда пришло время опять притихнуть. Тогда Лиам чувственно признался ей, он сказал это так, словно они одни: — Ты моё божество.       Он прижался своим лбом к ее, а затем оставил мягкое прикосновение у Эмили на губах.       Ее племянник, видимо, любил широкий размах, совсем как Роуз. У Джой между ребрами что-то сжалось. Признаться в таком — «ты мое божество» звучало как что-то дьявольски личное — на публику в двести человек было по-настоящему сильным жестом. Лиам казался таким уязвимым рядом с ней… и, наверное, совсем этого не стеснялся.       Внезапно Джой стало так жарко, что она почти решилась выйти из зала. Только вот пропустить главное событие вечера, аккурат после того, как Лиам признался Эмили в неземной любви, было бы уже слишком. Рейна и так смотрела на нее, как на психически больную, и Джой не хотела привлекать к себе внимание ещё и своим уходом. У их с Эмили близости тоже должны были быть границы, и все остальные, включая ее жену, сестру и даже племянника, наверняка понимали это.       Через минуту Эмили вернулась за свой столик. Джой не знала как, но она чувствовала, что теперь на Эмили, не страдая от робости, пялились абсолютно все. Джет не стала убеждаться в этом — оборачиваться и разглядывать людей было крайне невежливо, и не хватало ещё, чтобы кто-то ее за этим сфотографировал.       В зале снова начал мелькать свет. На проекторе за спиной Лиама затанцевали яркие фотографии. Он, шатаясь в такт, потянул к себе диджейский пульт. Его движения были настолько заодно с розорвавшей тишину музыкой — кажется, так звучал рок, — что с первого взгляда можно было определить: перед ними профессиональный диджей, и он сейчас дьявольски напоминал Джет сестру. Роуз иногда тоже пела, но не так; она предпочитала что-то легенькое и драйвовое, а Лиам неожиданно зазвучал так громко и нагло, что Джой захватил феерический диссонанс.       Мое сердце в ее руках, как в удушающем захвате       Я ничего не понимаю, сейчас десять секунд шестого       Я слижу клубничную помаду с ее губ,       Я попробую ее тело на вкус своими пальцами       Я не могу дышать, не могу       Лиам совпадал с нотами каждым дюймом. Он ходил по сцене из стороны в сторону, и его движения — то, как раскованно он опускался на колени, поднимался и двигался, — приводили публику в состояние поросячьего визга, а Джой — в оцепенение. Песня называлась «Клубничная помада», и то, о чем она… Джой нахмурилась. Это было очень дерзко. Если бы Джет не знала, какой характер у ее племянника, она бы решила, что у этого парня на сцене отсутствуют тормоза; что он из тех, кто с ходу хамит прохожим, снимает отбитые ролики и тычет фак в лицо полицейским. Такие парни, как на сцене, говорят девушкам «детка, это не мой ребенок» и «ты меня не достойна».       Это называют фальшивой репутацией?       Последнее, в чем можно было заподозрить такого Дэдхэда — в лебединой любви, ласковом нраве и качественном родительстве. Джой это не нравилось. Она знала хорошего мальчика, но не этого Джокера.       Группа девушек подбежала к сцене, и все они в самом деле стали визжать. Человек сто пятьдесят из двухсот яростно Лиаму подпевали, и Джой только сейчас заметила, что у них у всех на столах были тексты запланированных на вечер песен.       Лиам выдал ещё три без перерыва.       У Джой начала кружиться и болеть голова. В висках трещало от оглушающего рока, грубых скачков музыки и безумно громкого, удивительно сильного вокала Дэдхэда. Джой было проще называть его Дэдхэд сейчас; Лиам бы не стал падать на колени, рисовать помадой улыбку Челси у себя на лице и размазывать клубнику по своей белой кофте. Джет пила и пила всё его выступление. Хорошо, что она выпила далеко не один литр виски за всю свою жизнь, и пьянела от коктейлей степенно и мягко.       Черт возьми, она едва не поймала паническую атаку, когда бешеные биты перестали ее глушить. Приглашенные заорали «на бис» и стали требовать фотографию и автограф, но Лиам пообещал, что всё будет после шоу. Он откланялся, представил следующий номер и, тяжело дыша, исчез за кулисами.       Когда Джой рефлекторно посмотрела на столик Эмили, то не обнаружила ее там. Одержимое желание разбавить алкоголь сигаретой, как по щелчку, зачесалось у нее в лёгких.       — Я сейчас приду, — коснувшись руки Рейны, предупредила Джой.       Как только она вышла в коридор, приятный холодок пробежался у нее по спине. Здесь было гораздо свежее, чем в зале, и она принялась бродить среди длинных кирпичных стен и искать террасу или хотя бы балкон; если смотреть на «Плазу» с парковки, было видно, что и то, и другое здесь точно есть. Может, где-то там найдется и Эмили.       Джой иррационально хотела столкнуться с ней где-то тут. В тусклом свете жёлтых лофтовых ламп было бы позволительно случайно коснуться ее платья, а потом — ненароком, конечно — склониться чуть ближе, прошептать «извини, я случайно». Ненадолго, всего лишь на пару секунд… Джой так сильно хотелось увидеть ее ближе, что после шестой двери она почти отчаялась. Туалет, пустая гримерка, гримерка, гримерка, чей-то обшарпанный кабинет. Последняя дверь была закрыта. Джой увидела, что в одной из них, слегка приоткрытой, виднелся включенный свет.       Она вообще головой не думала, когда открывала ее, не удосужившись постучать. Джет просто потянула на себя ручку. Картина, представшая перед Джо, была как выстрел в лицо.       Дыхание перехватило в ту же секунду, что она, застыв, как каменное изваяние, увидела стоящего вплотную к стене Лиама, а только чуть погодя — Эмили. Она вжималась пальцами в растрепанный затылок черно-красных волос, пока Лиам недвусмысленно двигал бедрами, так, словно собирался вдолбить Эмили прямо в стену. Ее ноги обвивали талию Лиама под голубым пиджаком. Завязки ее платья болтались у самого пола.       Может, не будь Джой опьяневшей, то ушла бы быстрее, но тело стало таким тяжёлым, и она до сих пор не могла заставить себя вдохнуть. Эмили заметила ее, когда медленно, как в трансе, распахнула глаза. Она ничего не сделала, ничего не сказала ему… Эмили застонала громче, вцепившись в Лиама так, словно ей больно. У нее закатывались глаза, и Джой резко затошнило от мысли, что с ним ей в самом деле может быть хорошо. Боже, какого черта… какого черта она здесь делала… Джой попыталась как можно тише закрыть дверь обратно. Уже через темно-зеленое полотно она услышала, как сдавленный вскрик Эмили прорвался сквозь эту самую дверь. Он вонзился в грудную клетку Джо, как удар массивным ботинком. Будто бы она не знала, что они занимаются сексом.       Муж и жена занимаются сексом, удивительно, не правда ли?       Джой не знала, куда она шла. Она, кажется, вообще заблудилась, а ещё ей было по-настоящему больно дышать. Под ребрами кололо с силой шпаги для фехтования. Перед глазами стояло лицо Эмили; развратное, стонущее, с немного потекшей тушью и размазанной по подбородку помадой. Почему она была размазана по подбородку?.. Джой поморщилась. Нет, она не хотела знать.       Как божье благословение, вход на террасу нашелся сравнительно быстро после увиденного, словно вселенная над ней смиловалась. На улице уже стояла глубокая ночь. Безветренная калифорнийская погода окутала ее свежестью и полным отсутствием всяких запахов. Джой дрожащими руками вытащила из кармана «Джи Сэм»; прикурить не вышло ни с первого раза, ни со второго, ни с пятого. Пальцы так тряслись, что Джет почти плакала от всего этого дерьма. Не надо было ей сюда идти. Не только курить, а в принципе ехать в «Плазу» на этот его идиотский «RRRED».       — Ч-ч-черт, — зло прошипела Джой, — ну давай же.       Даже родной «Джи Сэм» не хотел ей поддаваться. Она не попадала огоньком на кончик сигареты, а если и попадала, то, когда нажимала на кнопку, рука предательски вела ее в сторону. В конце концов Джет отбросила сигарету и, вернув зажигалку в карман, приложила ладони к пылающим жаром щекам. Их словно держали над углями. Она не видела ни тёмно-синего неба, покрытого рассеянными облаками, как будто кто-то отпечатал на нем муку; ни полной луны, так символично окрашенной в красный цвет; ни своих собственных ног.       Лицо Эмили. Эмили. Эмили…       — Дать прикурить, конфетка? — Сначала Джет решила, что ей это просто показалось, но в следующий момент на ее плечо улеглась ладонь. — Зарядка в зажигалке закончилась, да? Ну что ты, — нежно съерничала Эмили, — у тебя такой вид, словно ты увидела что-то ужасное! Или не ужасное, м-м… что-то, что хочешь делать сама, но не делаешь.       Джой опустила руки на бетонный поручень и, отказываясь оборачиваться, уставилась прямо перед собой. Со сто десятого этажа виднелись крошечные огоньки снизу. Паутинка из фонарей и вывесок. В висках, как чокнутые, колотились ещё два сердца.       Ну что Джой могла сказать ей?.. Эмили вечно появлялась невовремя. Эмили слышала всё, что не следовало бы слышать. Реагировала на то, на что реагировать не надо было. Эмили как нарыв. Как язва.       Как опухоль.       — Я не хочу с тобой говорить, — у Джой не было сил скрывать дребезжащий голос. — Оставь меня в покое. Уйди отсюда. Эмили, хоть раз… просто уйди.       — Уф-ф, — выдохнула Эмили. Конечно, она никуда не ушла; опухоль без операции из себя не вытравить, а в случае с Томпсон — она уже давно дала метастазы в каждый известный орган. Эмили оперлась локтями о поручень; почти легла на него спиной. — Ты такая странная, Джо… Ты отказывашься трахать меня, но бесишься, когда это делает Лиам. Это просто секс, мне это нужно, я же не Дева Мария!       — О-о, — невесело протянула Джой. — До Девы Марии тебе далеко. Любой девочке на шоссе до нее раза в два ближе.       — Это элегантный способ меня оскорбить? — спросила она, чиркнув обыкновенной спичкой. Эмили курила вишневый «Чапман». Оранжевая точка затлела в боковом зрении Джой. Мир качался, как в лодке. Когда подул лёгкий ветер, Джет почувствовала от Эмили аромат острого мужского парфюма и… соли.       Джой сдавленно рассмеялась.       — Нет, — ответила она. — Не элегантный. Ты ведёшь себя, как шлюха, Эмили. Я серьёзно. Ты можешь сколько угодно спать со своим мужем и говорить мне, что делаешь это только с ним, но ты же делаешь это не ради него. Даже не ради себя. У тебя нет принципов, у тебя нет морали, даже обыкновенного стыда у тебя тоже ни черта нет. Давай, скажи Лиаму, что ты в любую секунду готова раздвинуть передо мной ноги, но пока я сдерживаюсь, ты временно раздвигаешь их перед ним.       — Ну и что? — ее вопрос звучал так, будто Эмили искренне не понимала, в чем здесь проблема. — Как вообще одно с другим вяжется? Я не понимаю. Секс — это не любовь. Где здесь любовь? В чем любовь? Или, может, я вру кому-нибудь, что люблю его? — Она резко выпустила изо рта порцию вишнёвого дыма. — Нет, конфета, я никогда этого не говорила. Все эти ваши домыслы, иллюзии, — ровно говорила она, абстрактно ведя рукой. Тлеющий кончик ее сигареты тянул за пальцами Эмили серый шлейф, — всё это меня не касается, это не для меня. Я уже сказала, чего хочу, и я знаю, что ты тоже этого хочешь. Я сказала, что готова быть верной, и я могу быть верной. А всё то, что ты мне сейчас пытаешься приписать, полный бред.       Джой не знала, как можно было это ей объяснить. Она понятия не имела, как людям в принципе можно объяснить очевидные вещи, потому что очевидные вещи на то и очевидные — для них не нужно было искать правильные формулировки. Джет молча развернулась и уже сделала решительный шаг к выходу, но Эмили преградила ей путь. Она остановилась прямо перед ней, и Джой моргнула, застыв, словно терраса вовсе не широкая и другого пути, как только через Эмили, у нее не было. Джой попыталась сосредоточиться, но слова в ее голове путали буквы и рассыпа́лись; она ожидала, что Эмили просто продолжит курить, может, ляпнет что-то ей в спину… Но она почему-то стояла перед ней, как препятствие.       Перед глазами густела мутная пелена.       Эмили, ни слова не говоря, взяла ее ладонь и уложила себе на талию. Холодные пальцы Джет коснулись кожи под слабо затянутыми завязками. Надо же. Обычно их температуры легко сливались в одну, но не в этот раз. Кожа Эмили горела под ее пальцами. Джой завороженно смотрела на то, как подушечка ее же большого пальца вдавливалась, белея, в до боли знакомый изгиб. У Эмили там был шрам. Джет помнила. У нее много шрамов.       — Ну давай, конфета, — прошептала Эмили, — уходи. Ты же собралась уйти и бросить меня здесь.       Джой наблюдала за тем, как кончики ее пальцев заторможенно, словно подкрадывающаяся змея, ползли вверх. Скользкая ткань послушно вела их выше; она чувствовала под ней каждую мышцу, каждую косточку ее ребер. Джет считала: один, два, четыре.       У Эмили, по памяти Джой, целых четыре шрама под этой тканью. Один, рваный, где печень. Второй вертлявым надрезом пересекал три ребра. Третий был у нее над пупком. Четвертый полукругом прошивал одну ее ареолу; он был рубцеватым, как слой пластилина, и Джой помнила точный его рельеф, если повторить языком форму ее увечья.       Джет попыталась воспроизвести в памяти очертания этого шрама. Бледно-розовый полумесяц. Она обвела его указательным. Прижатая к платью грудь отреагировала, ответно прорисовав для нее напрягшиеся под тканью бусины.       Джой знала, что у Эмили очень чувствительные соски, и знала, где она взяла каждый свой шрам. Она знала, что цвет ареолов под тонким платьем идентичен пионам Альберт Круз — сравнивала когда-то. Джет знала, что вокруг ареолов Эмили можно было разглядеть обесцвеченные растяжки; они отпечатывались глубоко в коже, как лучики вокруг солнца. Она знала, откуда они взялись.       Знал ли это всё Лиам?              — Ты скучаешь по мне? — тихо спросила Эмили. — Скучаешь? Скажи. Скажи мне.       Джой подняла на нее испещренный горечью взгляд.       — Иди к мужу, — глухо ответила она. Ее рука соскользнула с тела Эмили, и Джет тут же сжала ее в кулак.       Она оставила ее пространство пустым, как вакуум. Когда Джой уходила, больше всего на свете ей хотелось одного: остаться. Но она не могла остаться, и поэтому заставляла себя идти. Идти, идти, идти.       Ноги едва ее слушались. Лампа в коридоре мигала, грозясь выключиться, и шипела; Джой долго смотрела на эту лампу, ожидая, когда она, наконец, погаснет, но она просто продолжала гореть, словно ничего не случилось.

***

      Джет провела у раковины перед зеркалом минут десять. Может быть, больше. Она мочила руки ледяной водой и прикладывала их к щекам. Картинка лица Эмили в той злоебучей гримерке исчезала со льдом на коже, но спустя секунды возникала снова… Как наваждение, как проклятие. Не нужно было Джой столько пить. Она твердо решила, что не останется до конца шоу: они с Рейной уедут домой, как только Джой доберется до их столика. Завтра утром они поедут к Роуз, чтобы забрать Вайолет — с ней и Элли сейчас была Али; она справлялась с девочками на миллион процентов, и точно уже спала вместе с ними.       Джой даже не знала, который час. Часы она оставила дома. Телефон лежал в ее клатче, а клатч — на столе в зале. Пошатываясь, Джой брела по тусклому коридору в сторону грохочущей вдали музыки.       — Джо! — вдруг окликнула ее Роуз. Она резко повернулась к сестре, обнаружив на ней потекшую, как от слёз, тушь. Эр всхлипнула, и в этот момент у Джой внутри всё упало. — Джо…       Она плакала. Только бы не поэтому; нет, она не плакала бы поэтому — если бы она что-то услышала из их с Томпсон разговора, то уже послала бы Джой к чертовой матери.       — Что?.. — нахмурившись, выдавила из себя Джет. — Что случилось?       — Джессика, — выдохнула Эр, постоянно стирая слёзы. — Я дозвонилась до «Миттона». Я… я думала, это какой-то бред, Джо, это… Джо…       Джой протрезвела в тот же миг. Слезы всегда улыбающейся сестры эффективно выпарывали из крови весь едкий спирт. Она взяла сбитую с толку Роуз за плечи и, стараясь говорить максимально четко, спросила:       — Эр. — Джой стиснула ее плечи крепче. — Что случилось?       Эр тупо моргнула. Джой ещё никогда не видела Роуз такой шокированной. Большие голубые глаза нервно бегали из стороны в сторону; она будто бы потеряла всякую связь с реальностью.       — Джессика умерла, — сказала она, очевидно не веря в это самое сказанное. Джет застыла. Что?.. — Она… мне сказали, она наглоталась снотворного этой ночью, а потом пошла в ванную и… она, знаешь… они сказали, она порезала себе вены, и вся ванная была красной. Джо, боже… — Роуз нервно пригладила свои волосы. — Нужно как-то сказать Лиаму… Где мой сын, ты не видела Лиама? Нужно как-то сказать ему… боже, Джо, как мне ему сказать?..       Джой уже было открыла рот, чтобы ответить, но вдруг поняла, что Лиам вполне мог быть уже в другом месте. Она заторможенно покачала головой. До нее всё никак не доходило услышанное. Роуз словно погоду ей сообщила; этот вечер и смерть — пазлы из разных наборов, и пытаться склеить их в одну картинку — заранее проигранная игра.       Она обняла сестру и попыталась выдавить из себя что-то успокаивающее и не совсем идиотское. Джой даже не понимала, что говорила. Она представила, каким беззаботным сейчас чувствовал себя Лиам. Наверняка он переодевался, может, ему поправляли грим. Может быть, он даже снова целовал Эмили, или готовился опять выйти на сцену, спуститься в зал и дать обещанные автографы… Когда первая невеста Джой прострелила себе висок, Джой в это время спокойно спала в их постели.       Она помнила тот звонок из клуба, как будто это было сегодня, слово в слово. Джой просто не представляла, как люди сообщают такие вещи. Как их сообщать правильно? Существует ли алгоритм? Подходящий момент? Наверное, все же нет. Джой не очень хорошо знала Джессику, но Джессика действительно выглядела депрессивным человеком; она напоминала Джет какую-нибудь свихнутую художницу последние несколько встреч, но на этом никто никогда не заострял… Джой не помнила, чтобы Джессика стремилась задержаться на каком-либо их празднике после рождения Эллен, хотя ей, когда она привозила Лиаму дочь, каждый раз предлагали побыть с ними дольше. Джой судорожно вырывала из памяти фрагменты прошедших встреч. Могла ли она так поступить из-за того, что потеряла полноправную опеку над Элли?.. Но она ведь, кажется, добровольно ее отдала…       — Надо позвонить А. — Голос у Эр осип. Она отстранилась от Джо, и Джой даже в тусклом свете заметила, какие красные у Роуз глаза. Она вытерла их костяшками. У Джой в горле стоял чёртов ком. — У тебя с собой телефон?       — Нет, я… оставила его в с-сумке, — дрогнула Джой. — Мне так жаль, Эр…       Она скорбно поджала губы. Роуз казалась ей белой, как мел, и тень от настенных светильников делала ее буквально прозрачной.       — Лиам должен что-то знать, — пробормотала Роуз, бегло ощупывая карманы своей кожанки. — Если у нее были проблемы… если… — Роуз снова всхлипнула. Было видно, что она старалась сдерживаться, но… Джой покачала головой и, поддавшись порыву, сжала руку сестры в своей. Эр сжала ее в ответ. Она подняла взгляд, с надеждой вглядевшись Джой прямо в лицо, прошептала: — Лиам, наверное, тоже ничего не знал. Лиам бы сделал что-то, если бы знал?.. Как думаешь, Джо, он бы помог ей? Ему ведь не может быть все равно, — едва слышно пролепетала Роуз, и слезы опять потекли у нее по щекам.       — Ему точно не всё равно, Эр. — Джет произнесла это со всей доступной ей в этот вечер уверенностью. — Иди сюда. — Она крепко обняла сестру. Когда она слышала, как сбито бьётся у Роуз сердце, собственное четырехкамерное ловило точно такой же ритм. — Ты же знаешь Лиама. У тебя потрясающий сын. Я уверена на все сто процентов, Эр, если бы у него была возможность помочь Джесс, он бы обязательно это сделал.       — Да… — В перерывах между всхлипами Роуз часто кивала: Джой чувствовала острый подбородок, утыкающийся в плечо. — Да, да… только… что нам теперь делать… как мне сказать это сыну, и как Элли, и… нужно ехать в морг, нужно позвонить кому-то. Нужно сказать.       Вся их семья всегда тепло принимала Джесс. Неважно, что они с Лиамом не были вместе; Джессика оставалась мамой Элли вне зависимости от формата их отношений… Страшно было думать, что у Элли больше нет мамы. Джой пробирало до костей. Эллен была всего на полгода старше ее Вайолет.       Роуз отошла от Джой на шаг и выровнялась, судорожно пытаясь стереть остатки боли у себя под глазами. Смазанная от влаги тушь этому вовсе не помогала. По тому, как неотрывно Эр смотрела Джой за спину, Джет поняла, что сюда кто-то шел. Она прислушалась к шагам, почему-то без желания оборачиваться; каменные стены и бетонный пол искажали ритм походки, и Джой со своей поплывшей головой не смогла определить, кто это.       — Лиам, — прошептала Роуз.       Конечно, Лиам. Джет могла только надеяться, что это кто-то другой. Она медленно прикрыла глаза.       — Мам! — улыбающийся голос сейчас звучал больно даже для Джой. Им с Роуз словно вручили вазу, которую они должны были разбить; у Джой в груди разверзался чёртов обрыв, когда она ощущала, как пальцы Эр с каждой секундой смыкаются на ее руке всё сильнее, а ресницы дрожат, как будто вот-вот начнется землетрясение. — Джой, привет, что вы тут… Мам, — веселье Лиама сменилось настороженностью, и прозвучало теперь совсем близко. — Ты что, плачешь? Мам, ты плакала? Что такое?       — Лиам, — плаксиво выдохнула Роуз, и Лиам, обеспокоенный, подошёл ближе к ней. Он осторожно коснулся ее плеча, и руки Эр и Джо в этот момент разомкнулись. — Сынок, — она покачала головой, — я дозвонилась в «Миттон».       Джой заметила, как племянник замер. Он вздрогнул, а затем замер. Выражение его лица, со смытой, слава богам, Челси, будто бы потеряло связь с лицевыми мышцами.       — И что? — одними губами.       Он догадывался?       — Дело в том, что Джесс… — Джой видела, каких громадных усилий Эр стоило держать интонацию ровной. — Она… наглоталась таблеток, — сказала Эр, — и… Только, пожалуйста, спокойно, слышишь, милый? — тревожно спохватилась она и успокаивающе коснулась ладонью щеки сына. Джой нахмурилась, когда заметила, что Лиам, как загипнотизированный, начал медленно качать головой. — Ее нашли мертвой полчаса назад, — тихо озвучила Роуз. — Она умерла утром, так мне сказали. Ее не могли спасти.       — Нет, — продолжал вертеть головой он. У Лиама остекленели глаза, и Джой почувствовала, как у нее в гортани зашевелилась нарастающая тревога. — Нет, нет, нет… — Он вдруг так страшно засмеялся — нервно и надрывно, — что жуткие мурашки укрыли Джет спину.       Лиам сделал несколько шагов назад, вцепившись себе в волосы. Он плакал и смеялся одновременно; казалось, он вот-вот вырвет клочья своих волос с их корнями.       — Милый, — предупреждающе низко сказала Роуз. Ее запястье легло Джой на живот, как бы предостерегая от лишних движений, и Джой послушно отступила назад. — Пожалуйста, держи себя в руках. Сынок? Ты слышишь меня? Можно я подойду к тебе? Лиам. Лиам, мы со всем справимся. Всё будет хорошо. Мы справимся.       — Да, — нескладно кивнул он. Лиам смотрел не на Роуз и не на Джой, а мимо; он словно потерялся где-то, откуда не мог найти выхода, и его абсолютно отсутствующий взгляд вселял в грудь Джой какой-то перманентный ужас. Она невольно прислушивалась: Лиам, казалось, вот-вот начнет тикать, как бомба, и в «Плазе» сегодня будет теракт. — Да, да, да… Мы справимся, мне надо, — бормотал он, невидяще уставившись в стену, — надо отойти, мам, мне надо…       Он, пошатнувшись, неровно попятился. Роуз смотрела, как силуэт Лиама постепенно исчез в длинном темнеющем коридоре; она не двигалась.       Раздался грохот. Он звучал, как удар о дерево. Джой вспомнила, что все двери в здании были из дерева. Эхо разнесло страшный звук, и он ещё несколько секунд двоился у Джой в ушах, будто они в пустыне. Это слышалось не так, как если бы дверью хлопнули. Это был удар. Треск.       — Он что… — сглотнула Джой. — Пробил дверь?..       — В этом коридоре же никого больше нет? — обеспокоенно спросила Роуз. — Никого, Джо? Ты никого здесь не видела?       Она вспомнила об Эмили. Но Эмили Лиам точно никогда бы не тронул; даже если у него по-прежнему были проблемы с гневом, судя по реакции Роуз, рядом с ней ему светило исключительное сознание — может, увидит ее, свалится на колени и будет плакать, пока ему из мозгов не вымоет всё отрицание.       — Нет, — ответила Джой. — Никого.

***

      Красный.       Красный, красный, красный.       Rrred.       Это началось с ним давно. Лиаму было двенадцать, когда он впервые почувствовал, что такое красный цвет, вшитый в собственные глазницы. Пацан из команды соперников по лакроссу ударил Лиама под ребро и сказал: «Хэй, Норгаард, я тут слышал, что ты слюнтяй — цветочки девочкам носишь, да?»       Лиам помнил, что стоял, согнувшись, дольше положенного в подобных стычках, потому что внутри у него всё резко остановилось, а потом вдруг стало расти: сердце слышалось так, словно в ушах завели аудио с учащенным его стуком, размеры этого стука ломали ребра, и Лиам, помимо биения, слышал хруст. Он не мог понять, что происходит, и почему поле для лакросса вдруг покраснело. Он чувствовал, что кровь у него, как в электрическом чайнике, начала бурлить и выплескиваться, и течь из раскрытых вен. Лиам увидел отпечатывающиеся круги у себя перед носом. Они тоже были красными, словно в мыльные пузыри кто-то добавил кровь или краску, или все вместе. В тот момент он был сильным и лёгким.       То, что у него росло сердце и трещали ребра, не причиняло боли; ему казалось, он был связан всё прошедшее время, и только после того, как тупой пацан из команды соперников врезал ему по печени, Лиам освободился. Это было легко. И все те удары, которые он оставил на самодовольной роже маленького ублюдка, тоже давались легко. Красный цвет — обезболивающее. Лиам сломал пацану нос, рассек бровь и губу. Тренер с трудом оттащил его. Лиам искренне не понимал, как тренеру вообще удалось оттащить его: он же больше не был материальным.       Лиам не помнил этого после. Он складывал свою первую вспышку годами в единый пазл, по кусочкам: каждый раз, когда он злился, он вспоминал, что ощущал впервые. Потом это было иначе. Потом ему рассказали, что так нельзя, разложили по полочкам — не освобождение, а адреналин; объясняли миллион раз, вталкивая в уши одно и то же. Теперь Лиам не чувствовал никакого освобождения. Наоборот: ему казалось, что он в плену, его связали и заставляют смотреть на красные вспышки.       Раз, два, три. Они плясали у него на костяшках. У Лиама трещала голова. Джесс мертва. Джесс умерла.       Дыра в двери от его кулака плыла перед ним так же, как и круги. Он смотрел на свои окровавленные костяшки и чувствовал, как паника съедает его. Лиам знал, что ему должно быть больно, но ему не было больно. Всё тело горело, жгло и выворачивалось; ему было сложно дышать.       Джесс умерла, Джесс мертва, Джесс умерла. Она умерла из-за него; он знал, что из-за него. Не мог вспомнить, в чем дело. Лиам тянул себя за волосы. Он хотел остановиться, сесть на землю и заорать, чтобы круги исчезли, но ноги его не слушали. Он просто шёл и не видел куда. В ушах стоял дикий, жужжащий шум.       Когда, кроме шума, там зазвучали голоса, Лиам пошел на них. Один голос… это был голос Эмили. У Эмили красивый голос, и Эмили вся красивая. Он любил её. Он не мог злиться на нее. Кулак ещё раз впечатался прямиком в кирпичную стену.       Лиам хотел остановиться.       — Я сказала не трогай меня! — голос Эмили за тем углом. — Отвали, придурок! Отпусти… Ай!       — Да чё ты ломаешься, как девочка, боже, — ответил ей мужской голос. Красный круг раскручивался перед глазами, как большая спираль. — Замуж вышла и приличная стала, или что?.. М-м, как ты пахнешь… Упс, только не надо вот этого, заткнись, заткнись!       У Лиама в висках громко щёлкнуло. Это схлопнулась та спираль; она окончательно превратилась в литой круг, и он не почувствовал даже маленького давления, когда вцепился Эндрю — да, да, так его звали, — в затылок одной рукой. Лиам хотел, чтобы его пальцы провалились в кожу, но этого не случилось… Красный, красный, красный. Он прикасался к Эмили. Один рывок, чтобы лоб Эндрю поздоровался со стеной.       Шмяк, как будто кто-то выбросил на асфальт рыбьи кишки. У Эндрю на лбу красовался потресканный красный круг, пока он, казалось, в замедленной съемке двигал рукой, валялся у противоположной стены. Он отполз дальше, прижавшись к стене спиной.       — Лиам, — испуганно выдохнул он, вскинув руки, — Лиам, прости. Лиам, она сама…       Теперь это было освобождением.       Он не видел, что делал, только слышал; красным цветом ему полностью залило глаза. Эндрю напоминал ему тряпичную куклу. Лиам чувствовал, как в висках бурлит что-то красное, а в ушах непрерывным шумом, как помехи, рипит: red.