Провода

      Буду слушать одни и те же грустные песни

снова

и снова,

пока они не завибрируют в моем черепе,

когда убавится громкость.

      Шоколадные маффины. Эмили научилась готовить их давно, как и, в общем-то, восемьдесят процентов всего, что она умела сейчас; ей подробно поведала процесс тетя Джеки, когда в Эмс вдруг зашевелился кулинарный энтузиазм. Ей тогда было лет четырнадцать или пятнадцать, и она выныривала из виртуального мира реже, чем ее дохлый кот шевелился. На выходных Эмили вытягивал из комнаты божественный запах выпечки, и это точно выглядело как устаревшие рекламки массмаркетовского (хренового) кофе: ароматный бело-серый дымок вьется вокруг причудливыми завитушками, чтобы в финале нагло забраться кому-то в ноздри.       Всё, к чему у Эмили вспыхивало любопытство, она непременно осваивала в совершенстве. Для совершенства требовалось много провальных попыток, и идеальные маффины ей удались с одиннадцатой. Эмили обвела тот день в сердечко и написала рядом, пририсовав кексик:       маффины Джеки №11 — ✓       После этого Эмили, поймав порцию приятных импульсов, потерялась в ваянии дилетантских прог недели на две. Всю среднюю школу и частично старшую она просидела на домашнем обучении, потому что тогда ещё была маленькой и глупенькой, и не умела извлекать эти самые импульсы от общения с другими людьми. Эмили спустила кучу времени прямиком в помойнуе яму, когда, раззадоренная словами своего психиатра, штудировала книги по психологии как припадочная вместо того, чтобы изучать людей на практике; эта истина, благо, дошла до ее светлой головушки уже в шестнадцать, и ещё год Эмили провела на усиленной программе — закончила год за два, чтобы не тусить в рассаднике глупых деточек слишком долго.       Она была больше тихой, чем активной, и наблюдала за сверстниками всегда где-то сбоку. Было несложно. Они ее слегка побаивались; такие смешные ребятки. Эмили нравилось, что они воспринимали ее как чёрное пятно на белом фоне, потому что так было проще оставаться слегка в стороне. Эмили носила темные мешковатые вещи, била себе дома татуировки, красила волосы во все цвета радуги. Она откровенно посмеивалась над поведением своих недалёких одноклассников, и только спустя лет десять до Эмили дошло, почему они не хихикали вместе с ней. Люди не любят, когда обнажают их слабости. Им обидно. Эмили знала, что обида ощущается как натянутая в межреберье леска — сама она испытывала такое однажды, или, может, когда-то в глубоком детстве. Ее лучшими друзьями считались мизерные дозы нейролептиков (для того, чтобы контролировать злость) и отрегулированные до необходимой концентрации гормоны, стимуляторы для лимбической — их количество было ничтожным для того, чтобы выровнять восприятие мира полностью, но идеальным для потягушек на комфортных для нее гранях.       Без таблеток Эмили могла сыграть хуманизацию меланхолии в каком-нибудь философско-шизоидном фильме. Она ловила вспышки агрессии постоянно, и у нее — о, самое гадостное — пропадало желание заниматься сексом. Для большинства это проблемой не было, но не для Эмили. К черту всех.       Секс — самый простой ключик к безвредности ее существования, или маяк в постоянной потребности испытывать удовольствие. Ключик или маяк, маяк или ключик. Как она жила до, Эмили не нравилось вспоминать. Для того, чтобы получить разрядку на уровне со слюнтяями, кончающими от одного вида солнышка за окном, Эмили обычно требовалось что-нибудь такое, что Джо называла: «Твою мать, Эмили, это же гребаное безумие!»       Но в сексе было не так. С тех пор, как она открыла для себя красочный мир интимной стороны жизни, Эмили черпала энергию оттуда. Она бывала с разными людьми, и в начале каждый раз представляла, как их энергия в процессе слияния вмешивается в ее энергию. Пополняет ее.       Это работало лучше, чем что угодно.       Первый раз у Эмили случился в восемнадцать. До этого она только примерялась с собственным телом, и подпускать кого-то постороннего без выгоды для себя Эмили не было интересно. Она не видела в этом смысла. Секс, как взаимодействие, не нужен, пока любопытство молчит; но рано или поздно оно все же заговорит… Да, пожалуй, это случилось тогда, когда в Эмс впервые проснулось желание залезть в чужое сознание. Она видела, как Джо загорается при виде нее — выпрямляется, задерживает дыхание на четыре секунды, разглядывает ее так, как если бы Эмили накрыли матрасом, — и, конечно, Эмс не могла ее игнорировать. Случился щелчок; Эмили неизбежно захотелось немножечко поиграть.       Конфета реагировала забавно что тогда, что сейчас; долго притворялась, что прикосновения Эмили ее не волнуют, смотрела в другую сторону, когда Эмили смотрела на нее — и это было так забавно, потому что Эмс точно знала, что Джой зачем-то идёт против себя. Эмили рано поняла, что почти каждый человек страдает расколом надвое, так же, как ореховая скорлупа: одна личность — настоящая, вторая — для людей, этакие перчинки с привкусом трёх «П» — принципов, притворств и приличий. Надо ли говорить, что с тех пор у Эмили появилось ещё одно развлечение — сразу же, как ей удалось расколоть конфету, — она начала практиковаться в срывании масок. Этих их трех идиотских «П».       Вот сидит человек в баре, такой весь в пальто от Бернини и в «Ролексах», а в спальне скулит, как крохотная собачка. Или, например, женщины… Такие, как Джо. Сильные и упрямые. Они всегда делали вид, что не заинтересованы, но стоило Эмили помурлыкать как податливый котик — и всё, они раскрывались, как книга, и Эмили без зазрения совести впитывала ее от и до. Джо она давно уже прочитала. Всю Джо. Она всегда была особенной для нее: первая и искренне обеспокоенная откровениями психопатки Эмили — она единственная, кто сказал ей, тупой восемнадцатилетке, что она нормальная. Она единственная всегда принимала ее такой, какой Эмс была всю свою жизнь.       В отличие от большинства людей, Эмили не считала себя расколотой. Она была цельной. Она никогда не притворялась перед собой. На кой черт убеждать себя в том, что трава белая, если она очевидно, мать ее, зелёного цвета? Дуристика.       Эмили напевала себе под нос знакомый мотивчик — какую-то залипательную песню с «М1», — и скрупулёзно присыпала маффины пудрой. Их шапки потрескались почти симметрично; красные бумажные формочки держались на месте, как влитые, и сами кексики пахли, как рай. Эмили склонилась над выпечкой и глубоко втянула в лёгкие насыщенный шоколадно-ванильный запах.       Эмили распахнула веки, и нижний свет на кухонном гарнитуре отразился аномальным блеском в ее зрачках. Она вспомнила, как готовила для Джо шоколадные кексики после их очередной ночи вместе. Эмили тогда всё ещё было цветущие восемнадцать. Джой — двадцать два, и она сидела на барном стуле в белье и распахнутой рубашке, как кошка, изнеженная, точёная; вытянутая, точно модель или балерина — и смотрела на Эмили так же, как Лиам смотрел сейчас. Эти их джетовские глаза. Голубые, слегка прозрачные. Водянистые, большие и всегда чуть-чуть грустные.       Эмили бы повторила те утра. Повторила бы спустя столько лет, и тогда обязательно ответила бы Джо тем же. Конфета. Она всегда ее понимала. Должна была понять и теперь, верно? Чтобы разобраться в единственном сложном для нее механизме — в чувствах — Эмили требовалось больше времени, чем остальным. Она же ненормальная. А Джо, когда убеждала ее в обратном, вовсе не развеивала этот факт — это всего-то был ее способ сказать, что она принимает Эмили полностью. Она. Плевать на всех остальных. Плевать на то, что Эмили ненормальная. Джо ведь поймет ее снова, если она расскажет честно, как было?..       Чёрт. Эмили правда следовало прислушаться к себе раньше. Может, если бы она допустила возможность быть только с Джо тогда, когда Вай ещё не было, а конфета не женилась на Рейне опять, всё прошло бы легче. Но ведь с логической точки зрения, Эмили не могла обещать Джой верность до того, как не попробовала бы жить с одним человеком.       Как оказалось, это не так уж и сложно. Хотя, может, это потому, что сейчас Эмили ощущала себя целиком поглощённой Джо, и ее мало волновали посторонние. Даже в Шарлотте сдерживаться было подозрительно просто. Ее маленький хорошенький котик был бы вне себя от счастья, если бы вопросы о верности между ними Эмили считала бы легализированными. Пусть лучше помучается. Колечко на ее безымянном тоже имело цену; мужчинам обычно требовались пинки под зад, чтобы они не считали ее своей собственностью после трёх с половиной половых актов. Эмили, озадаченная, нахмурилась. А со сколькими мужчинами, кроме Лиама, у нее вообще было больше трёх с половиной половых актов? А с женщинами, не считая Джо? Еще одна задача со звёздочкой. В ее календаре на последней странице всё это было, но тогда Эмили пришлось бы достать все двадцать семь календарей с ее восемнадцати. Ладно, двадцать пять — последние два висели на холодильнике, и в одном из них числился только Лиам.       Она открыла верхний шкафчик, чтобы достать с полки шоколадную крошку. Эмили чертыхнулась: какого-то черта Лиам переложил коробку с нижней полки на верхнюю. Она встала на цыпочки, чтобы зацепить черно-синюю «Виллоу» хотя бы кончиками пальцев, но удача сегодня повернулась к ней задницей. Эмили забралась коленями на столешницу и, когда уже зацепила нужную упаковку, слишком сильно отклонилась назад. Она зажмурилась, готовясь к хрусту собственных позвонков; почти успела сгруппироваться, как не особо удачно учили ее агенты из ЦРУ…       И радостно взвизгнула, когда вместо пола ее успешно подхватил Лиам. Всё-таки не то чтобы перспектива сломать себе спину была приятной.       — Я так и знал, — вздохнул Лиам и неодобрительно покачал своей косматой башкой. Он явно ещё не расчесывался — черно-красные волосы торчали вверх и частично падали на глаза. Эмили не удержалась: растрепала это торнадо ещё сильнее, а затем с широкой благодарной улыбкой чмокнула Лиама в подбородок. Снова, кстати, колючий. — Ты должна была попасться на пачке «Виллоу», бейби.       — А ты не должен был запихивать ее так высоко, — едко поправила его Эмили. Она возмущённо дёрнула ногой в воздухе, когда Лиам подкинул ее на руках, переместив так, чтобы его ладонь касалась оголенной под персиковым халатом ягодицы. — Поставь мою задницу на пол, пупсик. Я спешу.       — Куда это? — спросил он. Лиам осторожно, словно Эмили хрустальная какая-нибудь, опустил ее на ноги. Он слегка приобнял Эмс за талию, и тогда до него дошло. И без того большие голубые глаза сделались размером с блюдце. — Ты умеешь готовить?! Да ладно, бейби, — удивлённо моргнул он и склонился над кексами, пытаясь, видимо, определить их пригодность по запаху, — у нас на кухне пахнет божественной едой и готовил ее не я. Ущипни меня.       Эмили без лишних слов ущипнула Лиама за задницу, натолкнувшись бедром ему на ногу. Он ахнул, как в театре, и стащил с противня один маффин. Эмили приготовила много; знала, что этот наглый мистер обязательно сожрёт целую кучу, а ещё у них сейчас была Эллен. Как бы Эмили терпеть не могла малышню, оставлять ребёнка без сладкого — это преступление против детства.       — М-м, боже, как вкусно! — с набитым ртом воскликнул Лиам. — Бейби, просто признайся, что ты купила готовые и разогрела их в духовке.       — Ага, блядь, сейчас, — фыркнула она. — Ночью, когда будешь трахать меня, я тоже спрошу в конце, в каком сексшопе ты купил такой клёвый член.       Лиам засмеялся и чмокнул её в висок своим шоколадным ртом.       — Прости, любовь моя, — мгновенно исправился он и мягко стер, видимо, след от шоколада у нее на коже, — просто нам с клёвым членом сложно понять, как в пять футов и два дюйма одной женщины влезает столько виртуозных умений сразу.       Засчитано. Эмили с непроницаемым выражением распечатала пачку «Виллоу» и, красивенько складывая в коробку один маффин за другим, стала по очереди втыкать фигурную крошку в потрескавшиеся шапочки. Черный шоколад слегка расплавился на теплом тесте, и сладкий аромат выпечки стал ещё насыщенней. Лиам позвал Элли. Малявка, в отличие от своего папочки уже подготовленная к вечернему променаду, тут же прискакала на кухню. Она забралась на стул и уперлась локтями в стол; широкая улыбка, мудреные колоски на темных прямых волосах и пытливые, обрамленные длинными ресницами глазки — Элли была девочковой мини-копией Лиама. Лиам дал дочке «пять» и, по-джентльменски присев на одно колено, вручил Элли маффин. Она поведала ему, что уже, вообще-то, накрасила губы, но вгрызлась в кекс в следующую же секунду.       Эмили покосилась на то, с какой вовлечённостью Лиам поправил Элли её ярко-розовые заколки, и покачала головой. Иногда он напоминал курицу-наседку с сертифицированной птицефабрики: как истинная мамуля, одел, причесал, подготовил сумку для малыхи, чтобы взять с собой необходимое для нее, а сам стоял тут в пижамных штанах и с вихрем на башке, наскоро запихиваясь кексами. Никакого баланса.       — Я капец как спешу, — промямлил Лиам, с демонстративной раздосадованностью повертев головой, — мы спешим, Элли! Но как же вкусно, с ума сойти… М-м, ладно, ещё один.       — Хэй, котик, хватит. Ты и так уже жирненький. — Эмили красноречиво стукнула его ладонью по животу. Ничего критичного, но раньше у него был виден пресс, а сейчас только мягенькое, как у кота, пузцо. — Элли, скажи папе, что он жирненький.       — Почему ты жирненький, пап? — Эллен захихикала, прикрыв рот ладошкой. Ну что за очаровательная девчушка?       Лиам гиперболизированно возмутился.       — Я не жирненький, доча, я запасливый, — рассудительно пояснил он Элли, а потом с невинным намеком притянул к себе Эмили. — Может, просто нужно добавить в наш график ещё кардио?       Эмили кое-как выпуталась из его загребущих рук. Опаздывали в этом доме не только Лиам и Элли. Рене просила Эмили приехать к семи, а она засиделась с этой дурацкой готовкой до сорока минут девятого. И это на ней по-прежнему был халат.       — Смотри, котик, — с ехидной усмешкой ответила ему Эмили, — а то две кардио в день твое жирненькое сердечко может не выдержать.       — Я не понял, бейби, — шутливо прищурился он, вытирая салфеткой рот, — кому из нас двадцать пять?       Эмили на это лишь возмущённо ахнула, отчего Элли засмеялась ещё громче. Тогда кусок кекса у нее из рук шмякнулся о плитку под столом. На их небольшой кухне, предназначенной больше для красоты, чем функциональности, творился тотальный армагеддон: заваленная доверху посудомойка, обеденный стол под Элли весь в крошках, на полу и стенах сырое тесто, которое Эмс случайно разляпала, когда разливала его по формам… Конечно, Эмили не собиралась всё это убирать.       Она захлопнула прозрачную крышку небольшой коробки с маффинами для Джо и Вайолет. Пара кексов отправилась на розовую тарелку с бабочкой — для Элли. Она щедро посыпала их шоколадной крошкой и полила остатком глазури, а когда Лиам потянулся, чтобы облизать шоколадную миску, шлепнула его по руке.       — Два кардио в день, котик, — напомнила ему Эмили, — а не две миски шоколада.       — Я тебе припомню, — пообещал он.       Она поставила тарелку с кексами перед Элли.       — А тебе можно, — подмигнула малыхе Эмили. Девчушка наградила ее потоком воздушных поцелуев, и Эмс притворилась, что поймала их все. — Всё, я ушла!

***

      Мирный настрой ее дочери закончился быстрее, чем Джо успела сварить себе кофе. Джой сомневалась в достоверности религий всю свою жизнь, но именно сегодня она окончательно поняла, что Бога всё-таки нет.       Вайолет орала, как будто ее пытают, уже второй час.       Второй ебаный час ее двухлетняя дочь издевалась над ее и так расшатанной нервной системой и обостренным теперь слухом — в ушах стоял непрерывный гул, как аккомпанемент ее крику, моментами переходящему в одержимый визг. Если бы Вайолет творила такое в апартаментах, соседи бы давно уже вызвали полицию, пожарных и службу защиты детей, но звукоизолированные стены особняка благосклонно щадили жителей Пасадены. Всех, кроме Джой, хотя она не то что ничего Вайолет не сделала, она даже не повысила на нее голос. Джой всего лишь напомнила дочери о том, что сегодня она будет ложиться спать без груди, потому что мама Рей уехала с Рене на концерт. Напомнила, на-пом-ни-ла — и это слово значило, что они готовили к этому Вайолет каждый день в течении последней недели, и она всегда преспокойно кивала.       У Джой в висках взрывались снаряды. В голове, как в сломанном механизме, раскручивались шестерёнки; они разбухали и давили на мозг так сильно, что она готова была завыть.       — Хочу мо-око! Мо-око! — Вайолет, стоя около дивана, кричала до хрипоты. Она была красной, как помидор, и начинала брыкаться, стоило Джет попытаться дотронуться до нее. — Мо-око-о-о! А-а-а-а!!! — Вай психовала, пребывая где-то в другом мире — в абсолютной, видно, нирване. Она била ладошками по дивану и прыгала рядом с ним, словно ее кто-то шарахал током.       Джой сидела на том же диване и в молчаливом ужасе, балансирующем на грани с бешенством, смотрела на свою дочь. Она уже не знала, что должна ей сказать. Что должна сделать. Как она должна себя вести?       Джой чувствовала: ещё немного ее дикого ора, и Джо взорвется. Внутри нее тикала бомба замедленного действия. Она будто бы слышала обратный отчет, и его вибрации пускали импульсы по ее позвоночнику.       Джой перепробовала всё, о чем смогла догадаться, и всё, что советовала ей сделать перед вылетом Рейна. Вайолет не реагировала ни на что: ни разговоры, ни предложение сыграть вместе в ее дурацкие корабли, ни мультфильмы, ни молоко в бутылке — ничего из этого ее совершенно не интересовало. Она запустила бутылку с молоком аж на лестницу, корабль сломала о стену, а на слова ей просто было глубоко похуй.       Джой закрыла руками уши.       — Замолчи, — голос дрожал то ли от злости, которую она непроглядно-черным лучом испытывала к собственному ребенку, то ли от собственного бессилия. Она не могла справиться с двухлетним ребенком. Не могла справиться со своей же дочерью. — Вайолет, закрой рот! — не выдержав, Джой вскочила с дивана и, наверное, слишком сильно схватила Вайолет за плечи. Вай была мокрой насквозь. Слезы катились по раскрасневшимся щекам непрекращающимся потоком. Какого, блядь, черта? На это не было никаких долбанутых причин! Джет резко бросило в жар, затем — в холод, когда Вайолет и на это не дала никакой реакции.       Она просто кричала.       Визжала, верещала, орала; от ее звука пульсировала каждая стена в доме, и Джой до хруста в зубах хотелось взять кувалду и разнести их все.       — Мо-око! — рыдала Вайолет ей в лицо. — Мама! Ма-ма-а-а-а-а!!!       Ее почти подкидывало.       Джет больше не могла этого выносить.       Она практически швырнула орущую Вайолет на диван и просто вышла из комнаты. В зале у них был небольшой балкон, и Джой, мысленно считая от ста до нуля, взяла свои сигареты и вышла на чёртов балкон. Закрыть дверь она не решилась: только хлопнула ими так, что они ударились о косяк и остались слегка приоткрытыми. Сквозь жалюзи она видела, как Вайолет встала на диване на колени и вгрызлась в его спинку. Ее рыдания стали глухими и куда более трагичными, потому что теперь она кричала не молоко, а бесконечно только одно: мама.       И Джой знала, что Вайолет зовёт не ее.       Джет понимала, что делает всё неправильно, и от этого её выкручивало, как половую тряпку, до самых костей. Она ничего не могла поделать с собой — снова, снова, снова ничего не могла. Видимо, желание заткнуть Вайолет было сильнее, чем материнский инстинкт, и Джой изо всех сил боролась с мыслью просто захлопнуть тупую дверь. Если она так сделает, то ничего не будет слышать. Вайолет все равно рано или поздно заткнется. Она же не робот. Возможно ли в принципе срывать себе голос криком полтора часа без единого перерыва? Джой сверилась с часами у себя на запястье. Час тридцать восемь.       Джой нервно втягивала в себя ядовитый дым. Приятный, привычный, с привкусом гвоздики и ледяного ментола, он только раздражал слизистую из-за чересчур коротких затяжек. Дышать глубже не получалось.       Она выдохнула с облегчением, когда в зале вдруг мелькнула знакомая фигура — Эмили, наконец, соизволила припереться, — и тут же с силой захлопнула балконную дверь. Там Эмили. Она посмотрит, чтобы с этой мелкой долбанутой истеричкой ничего не случилось. Вайолет будет орать, пока не вырубится от усталости. Тогда всё точно закончится, и у Джой в висках перестанут взрываться мины.       Она сползла вниз по стене, когда вокруг воцарилась блаженная, первая за прошедшие два часа, тишина; двери тоже, как и окна, были звукоизолированы. Джой нужна была хотя бы пара минут. Пара минут в грёбаной тишине, разве это так сложно?..       Джой спрятала лицо в ладонях и громко вздохнула.       А спустя минуту поняла, что у нее по лицу, прямо как у Вайолет, ручьём текут слёзы. Беззвучные, но все же, блядь, слезы. Грузное чувство вины не заставило себя ждать слишком долго. Она прокручивала в памяти последние несколько минут: то, как грубо бросила дочь на диван, и как слишком резко схватила ее за плечи. Маленькие, мокрые, хрупкие плечи.       Но потом Джой снова слышала ее фантомный ор на задворках.       Она не решалась выйти обратно в зал, потому что перспектива услышать этот ад рвала ей барабанные перепонки; разрушала изнутри, как паразит, тысячи нервных клеток. Они искрили и искрили, и причиняли безумную головную боль.       Какая из Джой мать, если она не в состоянии успокоить маленькую девочку? Девочку, похожую на нее, как отражение в зеркале.       Может, так было потому, что у Джой не получалось успокоить даже саму себя, а может, она просто такая вот отвратительная родительница. Ее ребенок скоро лопнет в своей истерике, а она прячется за закрытой дверью. Отлично. Оставить ее с Эмили, конечно же, великолепное решение. Из Эмили мог быть толк везде, но в том, что касалось неуправляемых детских истерик, она явно была профаном.       После этой мысли Джой силой заставила себя подняться с пола. Она заглянула в комнату… Вместо красного лица дочери она увидела только затылок сидящей на диване Эмили, и это здорово ее напугало.       Джет выскочила обратно в зал, насколько ей позволили онемевшие в ноге мышцы. Ей показалось, что гостиная изменилась до неузнаваемости за эти несчастные пятнадцать минут на балконе, но потом Джой поняла, что здесь просто почему-то… стало тихо. Она потерла виски, старательно вслушиваясь в статичный шум дома. Может, она просто оглохла? Джой поскребла ногтями рубашку, чтобы убедиться в сохранившейся способности слышать окружающий мир. Шуршание льна под пальцами звучало, как начало классической композиции — если сравнивать с тем, что звучало до…       — Что за… — недоуменно прошептала она, уставившись на представшую перед глазами картину. Джет обошла диван и сидящую на нем Эмили, искренне полагая, что у нее начались зрительные галлюцинации. А учитывая тишину, ещё и слуховые.       Но она моргнула, моргнула, моргнула ещё несколько раз; и Эмили, статично качающая на руках уснувшую Вайолет, никуда не исчезла. Она еле слышно шикала, шатаясь из стороны в сторону. В правой подмышке она сжимала бутылку, которую Вай выбросила на лестницу… Джой нахмурилась, присмотревшись: такая позиция имитировала кормление грудью — Вайолет выпила почти всё молоко и спала, периодически подергиваясь, причмокивая той самой соской.       Той, которую она выбросила, когда Джой предлагала ей ее взять.       — Как ты это… — на выдохе вытолкнула она. Она стиснула ткань на брюках, растерянно глядя на дочь. Она просто устала и уснула. Устала орать и вырубилась сама. Да?       Вайолет словно прочла ее мысли — дочь содрогнулась сильнее простых подёргиваний во сне, и от этого резко распахнула глаза. Она выпустила изо рта соску. Маленькое, испуганное личико… У Джой сжалось сердце, когда Вайолет скривилась и начала хныкать, и в тот самый момент, когда она сделала шаг вперёд, Эмили направила соску от бутылки обратно малышке в рот. Тогда веки Вай медленно опустились снова, и она уложила ладошку на грудь Эмили. Ее ладошка быстро сжалась в кулак — как всегда, когда Вай спала.       — Тихо, — прошептала Томпсон, накрыв рукой маленький кулачок. — Спи.       Джой приросла к месту, на котором стояла. В ту секунду она перестала ощущать всё своё тело, а не только его левую часть; гулко колотящееся четырехкамерное опустилось куда-то в ноги, и в грудной клетке стало так пусто, что она не знала, куда ей приткнуться.       Эмили догадалась, что Вайолет нужно, а Джой — нет? Это шутка? Это сон?       Она растерянно моргнула, молча глядя на ритмично качающуюся Томпсон. Она подняла уверенный взгляд на Джой. Такой, будто бы точно знала, что делала.       Такой, будто бы пришла сюда как 9-1-1 — исключительно для того, чтобы утихомирить Вайолет.       Господи. Томпсон успокоила ее, а Джой — нет. Джой бросила свою дочь одну. Она бросила ее, как игрушку, и просто ушла вместо того, чтобы… чтобы пытаться снова и снова. Идиотка. Какая же дура. Джет же даже не сомневалась, что способна одна провести вечер с Вайолет.       — Лайфхак, — вдруг сказала Эмили, продолжив покачивать Вайолет из стороны в сторону. Джой чувствовала, как дрожат собственные ресницы. — Лиам так с Эллен когда-то делал. Ей было сколько-то там месяцев, правда, но она тоже орала, как полоумная. Всегда работало.       — Я… — сдавленно начала Джой. — Я буду на кухне. Я…       — М? — невозмутимо улыбнулась уголком губ Эмили. — Только не говори, что собираешься глотать виски. Там точно есть мятный чай, лучше его пей. Успокаивает нервишки.       Джой невпопад кивнула.       Она шла на кухню, как по вате, хотя под ногами валялась целая куча дочкиных игрушек. Вайолет бросалась ими, когда истерила, и теперь вся гостевая была усыпана медведями, машинами, куклами и конструктором. Она обошла угол, ведущий в просторную кухню, и заметила, что яркая деталь от конструктора долетела даже сюда. На графитовой плитке она выделялась, как ошибочный мазок жёлтой краски. Джой подняла его и поставила на узкую высокую стойку. Она не чувствовала себя способной даже включить подсветку на гарнитуре. Так и сидела на барном стуле за чертовой стойкой, в темноте, обхватив руками пульсирующую изнутри голову. Казалось, там бьётся ещё одно разбухшее сердце.       Джой закрыла глаза. Ресницы тут же намокли, но слез, как и чистоты сознания, внутри не нашлось ни капли. Все теоретическое место для эмоций заполонило такой виной, что больше всего на свете Джет хотела себя ударить.       Вайолет плакала потому, что привыкла засыпать с грудью Рейны, это ее зона комфорта, то, что сопровождало ее каждый день перед сном. Она просто хотела получить то, что давало ей ощущение безопасности. Вай же всего лишь маленькая девочка и… вместо того, чтобы помочь ей справиться с эмоциями, как сделала бы любая нормальная мама, Джой просила ее заткнуться, а потом выбросила на диван и оставила в одиночестве. А если бы Эмили не пришла сегодня? Если бы вообще никто не пришел?..       Джой судорожно выдохнула, закрыв ладонями пылающее лицо. Она не знала, сколько времени собиралась позволять себе сидеть здесь, пока Эмили качала ее дочь, но заставить себя вернуться не получалось. Джой чувствовала, что заплачет, как только возьмёт на руки спящую Вайолет, а плакать при Эмили третий раз за последние пару месяцев — уже и так перебор. Хотя вряд ли этот факт имел значение после того, что она сегодня увидела.       Джой было так дьявольски стыдно, что она не смогла выдавить из себя ни слова, когда Эмили зашла на кухню и всё-таки включила подсветку на гарнитуре. Тусклый белый свет геометрическими фигурами осветил стоящую вокруг темноту. Джой молча смотрела прямо перед собой, поддерживая руками гудящую голову. Она слышала, как Эмили что-то делала с посудой. Лёгкий звон двоился и шел кругами, как звуковая иллюзия.       Скоро Эмили поставила перед ней чашку с зелёным чаем и взяла такую же для себя. Она села напротив. Джой не смотрела на нее, но ощущала, как Эмили прожигает взглядом ее.       — Конфета, — тихо окликнула она; знакомое прозвище на этот раз врезалось в сердце, как здоровенный болт. Джой не выдержала и, покачав головой, прикрыла веки, а потом уложила на них ладони. Она не хотела всего этого.       Ни слышать, ни видеть, ничего.       Пусть бы этот вечер просто исчез из ее жизни как техническая ошибка.       — Джо, — снова попыталась Эмили. Теплые пальцы, чужие и одновременно такие родные, мягко коснулись ее пальцев. Она опустила руки Джой на столешницу, и Джой крепко стиснула зубы, сдерживая рвущиеся наружу слезы — вину, облачённую в талый лёд.       — Эмили, пожалуйста, — тон прозвучал дребезжаще-настойчиво, — не говори… ничего. Ничего. — Джой откинулась назад и спешно вытерла глаза рукавом рубашки. — И спасибо. Рене, видимо, хорошо знает, какая дерьмовая из меня мать, и поэтому позвала тебя.       — О-о-о, — нахмурившись, протянула Эмили, — пей чай давай, драма квин. — Джой нервно рассмеялась, не в силах удержать скопившееся напряжение. Она сделала глоток мятного чая; волна тепла помогла проглотить горький ком. — Не нагнетай, — сказала Эмили, когда Джой впервые за то время, что они были здесь, взглянула в спокойные синие глаза. — Вай — характерная малыха, а ты просто устала от ее воплей. У какой угодно матери крыша поехала бы. Не случилось ничего противозаконного, и это уже обалдеть какой уровень. Она долго орала, да? — Джой неловко кивнула. Эмили говорила так, словно всё случившееся — нормальнее некуда, но это же ведь неправда… Или правда, но не для Джой. — Ну вот, так я и знала. Если бы я слушала такой ошалелый визг весь вечер, уже закопала бы во дворе — а я даже не мать никому.       — Да, конечно, — невесело усмехнулась Джет и сделала очередной глоток чая. — Что-то я не заметила у тебя лопату. Ты успокоила ее, а я… — Она задержала дыхание перед тем, как решиться сказать это вслух: — А я — нет.       Самое сложное. Это всегда было сложно.       Джой ненавидела ошибаться. Но еще больше она ненавидела себя, когда чувствовала, что не может облачить собственную ошибку в слова — потому что слова придавали форму, а значит, превращали ее ошибку во что-то неотвратимо реальное. В кубок, стоящий на каминной полке, или в вытатуированную надпись прямо на лбу.       Джой Джет бросила свою плачущую двухлетнюю дочь одну в комнате. Джой Джет почти ударила свою дочь за то, что она просто просила дать ей самое привычное и стабильное в ее маленькой жизни. Джой Джет — позорище, а не мать.       Джой куда больше была готова к тому, что земля под ней потрескается и разверзнется, чем к тому, чтобы о ее промахе узнал кто-то, кроме нее самой.       И, может быть, Эмили. Может быть, иногда, когда не было другого выхода… Конечно, Джой знала (должна была знать), что Эмили никогда не осудит ее, но сегодня, все эти последние два месяца она, как фата моргана, двоилась перед глазами. Весь ее привычный образ частично стёрся из памяти, и на его месте возникли штрихи, полностью зачеркнувшие всё привычное.       Видеть ее такой — новой, но в то же время той самой Эмили, — было странно и причиняло необъяснимо давящий дискомфорт. Это новое чувство, новая пелена, она жила где-то внутри костей, и у Джой не получалось избавиться от нее.       Раньше поддержка Эмили воспринималась легко, как дышать, а сейчас Джо едва устаканивала дикую дрожь, пронизанную страхом, что Эмили впервые за двадцать семь лет рядом оставит ее одну. Так, как Джой только что оставила Вайолет.       Раньше Эмили было просто сказать о любви, просто попросить остаться подольше, просто оправдать ее близость — привычку усесться Джет на колени, прилипнуть, как жвачка, на несколько минут в молчаливом объятии, даже поцеловать коротко, — всё это было просто.       Но не сейчас. Сейчас это всё уже не казалось простым; больше не было правильным и дозволенным. Джой смотрела на нее по-другому, и знала, что этот взгляд больше нельзя было втиснуть в рамки крепкой дружбы и многолетней близости. Эмили перестала быть для нее легальной.       Для Джет это было очередной ошибкой, которую сложно озвучить, и она не собиралась давать ей волю. Она должна была сохранять то, что у них с Эмили давно уже устоялось. Только это. Мысли останутся мыслями, если не выпускать их на волю. Это как с хищниками. Они безопасны, пока между тигром и человеком стоят литые решетки — тогда можно смотреть, сколько угодно, главное не отпирать замо́к.       Джой кивнула сама себе. По большей части, она гипнотизировала свой чай. Эмили не делала попыток задеть ее, а значит, всё оставалось на прежнем месте.       — Я пришла со свежими мозгами, конфета, — продолжала успокивать ее Эмили. — Это весь секрет. Ничего сложного. Будь ты не такой заебанной, сделала бы то же самое. Кстати, я принесла нам шоколадные кексики.       Шоколадные кексики.       Внезапно Джой прошибло ледяной волной ностальгии. Она была такой сильной, что заставила ее впечататься в Эмили всей полыхнувшей в зрачках растерянностью. Сердце пропустило не один удар, а целых пять.       — Кексики? — глухо повторила Джет. В горле будто бы что-то разорвалось. Ее так и порывало спросить, нет ли на белье Эмили вышитого рисунка Хэллоу Китти, как тогда, в восемнадцать, но Джой вовремя прикусила язык.       Отличия все же были. С того утра, когда восемнадцатилетняя Эмили Томпсон готовила ей шоколадные кексы, прошло двадцать семь лет, и Эмили в сорок пять уже вряд ли носила такое смешное белье. Тогда было утро, а сейчас — ночь. В прошлый раз Эмили готовила их на ее кухне.       В этот раз она принесла их с собой. Она готовила их на кухне дома, в котором жила со своим мужем.       Джой стиснула хрустальные стенки чашки крепче. Между ребрами начало скрести, как иголками, когда она позволила себе снова посмотреть на обручальное кольцо у Эмили на руке. Ее неотвратимо начало тошнить, и Джой поморщилась от знакомого спазма.       — Сейчас принесу, — мурлыкнула Томпсон. Между тем, как она умчалась в прихожую и вернулась обратно, не прошло и минуты. Красивая фиолетовая коробка, которую Эмили притащила, была торжественно перетянута такого же цвета лентой. Она поставила ее стол и медленно, словно снимала видео, потянула за края ленточки.       Перед глазами Джо, в этом слишком интимном полумраке, все движения плыли, как в слоу-мо.       …— Я подхожу твоему рту лучше, чем кексики? — выпустила игривый смешок она, стерев что-то под нижней губой у Джет. — Ты скучала по мне? Скажи, что я лучше, чем твои бразильские шлюхи.       — Южноамериканские, — засмеялась Джой. — Вчера они были южноамериканские.       — Ну тогда, — дипломатично исправилась Эмили, накручивая на палец прядь синих волос, — скажи, что я лучше всех.       — Ты лучше всех, — открыто сказала она. Эмили расплылась в чеширской улыбке; ещё чуть-чуть — и получилась бы урожденная челси. Джой погладила ее по щекам подушечками больших пальцев. — Давай сюда свои кексики.       Джой выдавила улыбку. Казалось, она получилась такой несчастной, что почти отчаянной; она так хорошо помнила то утро! И даже помнила, почему — потому что именно в то утро Эмили решила, что сбегать от нее лучшая профилактика больной влюбленности. Влюбленности Джой, а не Эмили.       Конечно же. Любовь — это скучно.       — В твой день рождения ко мне заезжала Джеки, — задумчиво вертя идеальный маффин в руке, перевела тему Джой. Эмили, как всегда, разрезала свой кекс на четыре части. По ее взгляду трудно было понять, разочарована она сменой темы или нет, но Джой не хотела больше ворошить болезненное. Ни Вайолет, ни свою свихнутость на Эмили — лучше будет, как и раньше, обсудить с Томпсон что-нибудь отстранённое. И забавное. Хорошее. Джой отломала кусочек потрескавшейся шоколадной шапки и улыбнулась, уже искренне: на вкус точно как юность. — Она привезла такие же кексы. Джеки рассказывала, что готовит тебе их каждый раз, когда ты приезжаешь, потому что в пять лет ты впервые позволила ей себя обнять после них.       — Джеки постоянно пересказывает эту историю, — спокойно заключила Эмили. — Ей кажется, что в кексах есть что-то магическое, но на самом деле, конечно, нет. Даниэль, — из уст Эмили имя ее матери прозвучало ещё жёстче, чем Джой предвидела, — была нищей, как церковная мышь, так что шоколадный кекс полагался только на день рождения. Как мини-торт. Это была моя ассоциация с праздником, а в праздник нужно обнимать мамочку. Учитывая, что Даниэль сдохла, моей мамочкой формально стала Джеки, так что всё это было закономерно. Думаю, если бы Джеки с Сэмом меня не забрали, я бы сейчас жила в Комптоне и сосала бы за шоколадные кексики. Даниэль так и делала, я уверена.       Джой задумчиво повела плечом. Эмили редко обсуждала с ней свое детство. Она почти никогда не предавалась приятным воспоминаниям, где ее залюбливали тетя с дядей после пяти, а уж тем более не говорила о том, как Даниэль шаталась с ней по муниципальным домам. Они с Эмили обсуждали это, может быть, раза три? Первый раз, когда чёртов Оуэн Томпсон явился в Лос-Анджелес, второй раз — когда его нашли мертвым, а третий однажды глубокой ночью. Джой задержалась в офисе, Эмили выпила много виски, хотя обычно пила редко, а уж если пила, то совсем чуть-чуть. Тогда они до утра обсуждали всё, чего Эмили никогда не касалась — даже с Джой.       Имена Оуэн и Даниэль были для Эмили табуированной конструкцией; и единственным, чем можно было неконтролируемо зажечь ее — как тряпку, смоченную в бензине, поднести к пылающему костру.       — Ты не любишь Даниэль, — констатировала Джет, кружа указательным по ободку своей чашки, — и не любишь о ней говорить. Почему? Когда-то мы с тобой обсуждали… то самое, — намеком выдавила Джой, — и ты рассказывала о ней хорошие вещи.       Джой помнила: иногда я кашляла всю ночь, Джо, потому что под обоями в тех домах была плесень, и Даниэль поила меня каким-то сиропом, кутала в одеяло и прижимала к себе. Иногда она просила прощения, и я не понимала за что. За бедность или за Оуэна? Плевать мне было на бедность.       Действительно, как сложилась бы жизнь Эмили, если бы за ней не приехали Джеки и Сэм? Если бы они отказались, Оуэн бы забрал ее — и рано или поздно Эмили бы все равно убила его? А может, она бы попала в приемную семью, где с ее психопатией никто бы не заморачивался? Никаких психотерапевтов и никаких лекарств. Тогда они с Джой никогда бы не встретились.       — Она не любила меня, Джо, — как-то заторможенно ответила Эмили. — Не лю-би-ла. Любят не так. Когда любят человека — плевать, в общем-то, кого именно, — то слышат, что этот человек говорит, и никогда не делают так, чтобы он страдал. Специально. Я говорила ей, что мне плохо с Оуэном и что я не хочу к нему ехать, но она никогда не слушала. Она постоянно затыкала мне рот своим тупым «будь хорошей девочкой» или «не разочаровывай меня, Эмили». Не разочаровывать ее, а? Да в жопу такую любовь, Джо, — прищурившись, выплюнула Эмили. Джой пыталась заглянуть ей в глаза, чтобы увидеть в них злость или отчаяние, но вместо этого не увидела ничего, кроме туго затянутой пелены. — Даниэль должна была меня защитить, должна была заметить, что ее братец ебаный извращенец, но вместо этого она отправляла меня в ад каждую пятницу. Это не любовь. Так что вот кто был по-настоящему дерьмовой матерью, а не ты. Твои дочери должны быть счастливы, что ты их мама, и они будут, я уверена, — серьезно сказала она и, кивнув, буднично забросила в рот кусочек маффина. — Но пока что они маленькие и тупые, так что советую тебе подождать.       — Хорошо. Убедила, — поджав губы, кивнула Джой. — Эмили… — Порыв накрыть руку Эмили своей, чтобы поддержать, был давно уже доведён до автоматизма, так что это случилось само собой. Тепло ее кожи быстро соединилось с температурой Джой, и она почувствовала, как чужая энергия впитывается в нее через поры — соединяется, как маленькие провода, с оплетающими руку сосудами.       Раньше бы она сказала Эмили, что любит её. Сейчас эти слова застряли в горле наждачным комом, который нельзя было ни вытолкнуть, ни растворить. Неловкость снова сковала Джой грудь, и она двинула запястьем, чтобы отнять его.        — Нет, — вырвалось у Эмили. Она накрыла ее пальцы правой рукой. Она смотрела на Джет заколдованным морем в отблескивающих светом зрачках, и Джой — невозможно было иначе — смотрела в ответ. Сердце, волнуясь, забилось громче. — Я люблю тебя, — шепотом выдохнула она. Джет перестала дышать. — Я знаю, что это. Мне нужно было время. Мне правда оно очень нужно и…       — Спасибо за поддержку, — сглотнула Джой; она специально прервала ее, чтобы не продолжать бессмысленный монолог — они не вместе и никогда уже не будут, потому что чертово время… Она, поморщившись, осторожно вытащила свою ладонь.       Джой мутило, и было больно дышать. Отчаянный взгляд Эмили вреза́лся в нее потоком чертовых лезвий. Джет поднялась. Лучше ей забрать Вай и пойти с дочерью спать — единственное, что могло помочь ей сейчас прервать дурацкий поток. Вина ощущалась куда безобиднее, чем то, что клокотало у нее к Эмили… Вина означала только то, что Джой признала свою ошибку и жалеет о ней.       Чувства к Эмили означали конец устоявшемуся порядку.       — Джо, постой… — Эмили мягко перехватила ее запястье, когда Джой сделала шаг вперёд.       — Эмили, нет, — выдохнула она, дернувшись, как от огня. — Ничего. Не. Выйдет. Ничего. Пожалуйста, пойми это, — голос почти осип, опустившись до вибрирующего минимума. Она импульсивно коснулась щеки Эмили, завороженно смотря в синие озера напротив и ниже; казалось, так будет понятнее — если Джо вынудит себя говорить откровенно. — Помнишь, как ты сказала мне?.. Рейна будет ждать меня дома, а ты нет. Рейна способна быть верной, а ты нет. Рейна родила мне детей.       — А я — нет? — печально хмыкнула Эмили. — В этом всё дело? Ты считаешь, что я не способна быть верной?       — Да, и именно поэтому нас ничего хорошего не ждёт, ясно? — она пыталась звучать резко, но получилось, скорее, надрывно; так, словно не существует на свете вещи для Джой более грустной, чем ошеломительное блядство Эмили Томпсон. — Лиам хороший муж. Отличный. Он согласен на твою свободу, но я нет. Слишком много «но», Эмс, чересчур… Пожалуйста, просто представь, что нас ждёт. Ты добьешься своего, допустим, хорошо… но что после? — Это был вопрос, на который Джет не позволила бы ответить Эмили, поэтому сразу же сказала сама: — Ты потеряешь интерес, — еле слышно предвидела она и опустила руку. — А я потеряю всё.       Джой ожидала, что Эмили промолчит. Она правда ждала этого. Несколько шагов к выходу из кухни ей удалось сделать с чувством того самого пресловутого достоинства; уверенности, что она всё донесла правильно, а значит, правильно поступила. У нее есть семья. У нее есть Рейна. Джой должна…       — Ты не права, — твердый ответ Эмили стукнулся о ее лопатки точно огромный речной валун. Джой остановилась, не оборачиваясь. — Ты прямо сейчас всё теряешь. Прямо сейчас, Джо.       Джой прикрыла глаза и крепко сцепила зубы. Что это, черт возьми, значит?       — Можешь выбрать любую гостевую спальню, — отстранённо произнесла Джет. — Спокойной ночи, Эмили.       Эмили не стала выбирать себе спальню. Она наблюдала, не шелохнувшись, как Джо осторожно, чуть прихрамывая, поднимается со спящей Вайолет по ступенькам. Когда ее спина в белой рубашке исчезла из виду, Эмили злостно швырнула первую попавшуюся вазу о стену. Толстое стекло с острыми многоугольными гранями; должно быть, она стоила больше, чем ее почка, но конфета простит ей это.       У Эмили в висках, вопреки попытке успокоить себя, закипала смола. Она давно уже так не злилась. Эмили влетела в ванную комнату, чтобы удержать разгорающейся внутри смерч; она плеснула себе в лицо ледяной водой, потом ещё и ещё, и только после этого шквальный ветер в груди начал выть отдаленнее.       Конфета. Конфета, конфета, конфета. Эмили уже успела забыть, каким уровнем упрямости Джо страдала, если дело касалось чего-то, отрицающего ее рамки жизни для идиотов. Слишком давно Джо не надевала при ней свои оборонительные щиты, которыми, как маленькая девочка, прикрывала настоящие мысли, чувства и всё, что там бывало у нормальных людей; слишком давно — это, пожалуй, с тех пор, как ее Рейна развелась с ней, а это было больше трёх лет назад. Вот тогда Джо была настоящей. Тогда она не притворялась.       Зачем было притворяться сейчас? Ну почему, почему нужно было все усложнять? Что тяжёлого в том, чтобы просто сделать, как хочется? И в чем смысл жить так, как не хочется? Можно подумать, она что-то изменит своей игрой в притворяшки.       Эмили раздражало это; она смотрела на часы на своем запястье и видела, как цифры чернеют и смазываются, а затем утекают от них с Джо, как на картине Сальвадора Дали.       Всю бушующую в ней энергию Эмс пришлось слить в бытовое русло.       Она, тщательно выскабливая каждую бесячую мысль, собрала все до единой игрушки Вайолет. Затем — осколки вазы. Она с остервенением оттерла с лица косметику в гостевой ванной, а после, как заведённая, вырубила везде свет. Эмили нашла на полу чёртов плед и укрылась им с головой. Всё должно было быть не так. Всё могло быть не так.       Не так.       Всё не так.       Телефон Эмили звякнул уведомлением как раз тогда, когда она боролась с клокочущим желанием плюнуть на всё это и подняться к Джо в спальню. Там была Вайолет, так что жаркой ночи явно не вышло бы, но Эмили могла и без этого. Она просто могла бы спать рядом с Джо, а не здесь, одна, как выброшенный на произвол судьбы пёсик. Джо бы ее не выгнала. Эмили точно знала.       Она перевернулась на спину и, сердито выдохнув, открыла переписку с Лиамом. Сообщение, конечно же, пришло от него.       Deadhead 👽       привет бейби как ты там?       мы тебя любим       фотография       ❤️🧡💛💚💙💜       элли съела все кексики и сказала что ты лучше всех       На фотографии Лиам держал на руках Эллен. Что он, что она — в тотал блэк и разноцветных носках; они широко улыбались ей в отражении гримерного зеркала.       Наверное, это ужасно мило. У Эмили не было настроения для ответа, так что она просто засунула телефон под подушку. Подушка, мягкая и белая, как бархатное облако; она пахла духами Джо.       По-хорошему, ими должна была давно пахнуть Эмили.