В ритме чужих правил

Последний пятничный луч света пробивается сквозь слегка запылённое окно кабинета химии, лениво освещая доску и скучный интерьер, словно сам не особо стремится сюда проникнуть. За окном слышен слабый гул школьного двора, где ветер игриво гоняет опавшие листья, но здесь, в душном кабинете, время будто остановилось. Я, как и все вокруг, погружена в полудрёму. На доске Лариса Петровна что-то пишет мелом — формулы и реакции сменяют друг друга, но от этого хаоса белых знаков перед глазами начинает рябить. К концу недели её монотонный голос сливается в непрерывное гудение, и кажется, будто она рассказывает что-то на неведомом языке. Я смотрю на учительницу, но взгляд постепенно плывёт куда-то вглубь. Периодически фокусируясь на мельчайших деталях: царапина на старой деревянной парте, трещина на потолке, скучные формулы, которые в пятницу уже кажутся почти абстрактным искусством. Голова слегка качается, веки тяжелеют, а тело будто бы само тянется опереться на руку. Вокруг, мои одноклассники тоже находятся в каком-то полусонном состоянии. Кто-то уже рисует на полях тетради, кто-то бесцельно водит карандашом, создавая на бумаге случайные узоры. Даже активные болтуны на задних партах сейчас выглядят измотанными, их энергия будто испарилась в этой удушающей тишине и скуке. Все ждут одного — звука звонка, который положит конец этому учебному дню, словно спасительный сигнал к свободе. Я ловлю себя на мысли, что больше не различаю, о чём идёт речь. В голове пустота, мысли вязкие и медленные, будто бы плавают где-то на границе сознания. Взгляд падает на часы — минутная стрелка, как назло, едва движется, будто время решило замедлить ход, заставляя нас выжать из последних минут всю усталость уходящей недели. В какой-то момент я отрываюсь от своих дремотных мыслей и перевожу взгляд на задние ряды, где Егор, наклонившись к соседу по парте, что-то оживлённо шепчет. Он даже здесь, в этом затхлом классе, кажется живым и вовлечённым, хотя его шёпот явно не имеет никакого отношения к химии. Жучок, его друг, кивает с заговорщицкой улыбкой, и я замечаю, как они перекидываются короткими фразами, будто заключая секретное соглашение, понятное только им. Мой взгляд задерживается на Егоре, и перед глазами, как вспышка, вновь возникает наш недавний спор. Его слова до сих пор стоят в памяти, то, как он говорил о свободе и праве высказаться. Поначалу я была уверена в своём мнении, но теперь, почему-то, возвращаюсь к его взгляду на мир. Что если я действительно не всё понимаю? В его словах был какой-то неуловимый смысл, который я тогда не хотела видеть, но теперь, в полусонной атмосфере пятничного урока, эти мысли всплывают вновь и заставляют меня задуматься. Я чувствую, как раздражение медленно накатывает, словно тяжелая волна, затапливающая все вокруг. Почему мне не удается выбросить этот разговор из головы? Это же просто спор, мелкая разногласие, но каждый раз, как я вспоминаю его взгляд и то, как он говорил о свободе, я снова чувствую себя задетой. Сама не понимаю, что именно меня так цепляет — его уверенность или собственное сомнение, которое вдруг возникло после того разговора. Раньше всё было просто: есть правильное и неправильное, и я знаю, где какая граница. Но сейчас эта уверенность, как ни странно, начинает шататься. Что если Егор прав, и у меня на глазах шоры, которые не дают увидеть что-то большее? Я морщусь от этой мысли, неприятной и будоражащей одновременно, и возвращаю взгляд к учебнику, как будто пытаюсь спрятаться от своих собственных вопросов. Но в полусонной тишине пятничного урока, среди усталых взглядов и тихого шелеста страниц, его слова не утихают, а звучат ещё громче. Внутри нарастает смешанное чувство — раздражение от того, что не могу окончательно доказать себе свою правоту, и любопытство, что заставляет вновь и вновь возвращаться к тому, что он сказал. Я сжимаю ручку чуть сильнее, чувствуя, как раздражение только растёт. Глупый спор, глупые мысли. В конце концов, это просто разговор, который вообще не должен был оставлять такого следа. Но вместо того чтобы исчезнуть, он, кажется, осел где-то внутри и теперь снова и снова всплывает, как заноза, о которой невозможно забыть. Мои мысли перескакивают от одного к другому: почему я так упорно пытаюсь доказать, что была права? Может быть, это не только вопрос правоты, а какой-то страх. Страх увидеть, что на самом деле я была слишком упрямой, слишком сосредоточенной на своей позиции, чтобы допустить хотя бы крупицу чужой правды. Скосив глаза, я снова замечаю, как Егор улыбается, кивая Жучку, и в этой лёгкости, с которой он увлечён чем-то, чего я, возможно, просто не вижу, есть что-то... привлекающее. Наверное, меня злит именно это — его способность так легко отстаивать свои взгляды, не боясь разногласий и чужих мнений. Я же всегда стараюсь, чтобы всё было правильно, чтобы у каждого слова был смысл, чтобы решения были основаны на чём-то твёрдом. Но его убеждённость словно строится на другой, неведомой мне основе. Чем дольше я думаю, тем больше нахожу в себе это странное чувство зависти. Раздражение смешивается с новым, непонятным интересом. Что, если он действительно видит что-то, чего не вижу я? Егор вдруг оборачивается, и я замираю, пойманная врасплох его взглядом. Наши глаза встречаются — его взгляд пристальный, уверенный, с тонкой насмешкой, которая пробирает меня до мурашек. В эту секунду вокруг словно стихают голоса одноклассников, исчезает шум кабинета и бубнящий голос учителя, остаётся только этот немой вызов. Внутри меня закипает смесь раздражения и какого-то необъяснимого волнения, едва ли знакомого мне ранее. Не отводя глаз, я поднимаю подбородок, демонстрируя, что не собираюсь отступать. Пусть видит — меня это не сломает, как бы он ни смотрел. Егор едва заметно приподнимает бровь, его губы чуть дрожат в едва уловимой усмешке, будто я его развеселила. В этом взгляде — столько скрытой уверенности и спокойного вызова, что мне на секунду кажется, будто я увязла в его уверенности, как в зыбучем песке. Он смотрит так, словно пытается увидеть меня настоящую, и от этого внутри всё сжимается. В какой-то момент меня охватывает паника: неужели он видит, что я тоже колеблюсь? И тут меня резко выдёргивает из этого странного транса голос Миланы: — Лиза! Ты меня слышишь? — Рука Миланы дёргает за моё плечо, возвращая в реальность, словно резким рывком. От раздражения меня перехватывает дыхание. Я оборачиваюсь к ней слишком резко, и Милана удивлённо хмурится, не понимая, почему я так зло на неё смотрю. Её присутствие обрушивается на меня как удар по стеклянной поверхности, которая, казалось, только что соединяла меня с Егором. — Что тебе надо? — мой голос звучит с непривычной холодностью, и Милана, почувствовав неладное, отдёргивает руку. Сама не понимая, почему так остро среагировала, я отворачиваюсь, уже жалея, что позволила себе этот тон. Я краем глаза вижу, что Егор снова занят разговором с Жучком, его внимание уже поглощено чем-то другим. Казалось бы, ему всё равно, но это оставляет какое-то неприятное ощущение. Осталась пустота, недосказанность, словно между нами пробежала молния, а я не успела понять её смысл. — Ты чего? — Милана смотрит на меня с удивлением, слегка прищурив глаза. — Ничего, — холодно отвечаю я, хотя краем глаза снова слежу за Егором. Он сидит, опершись на парту, увлечённо что-то записывая в тетрадь и, кажется, даже не замечает ни моего взгляда, ни того, как во мне всё кипит. Милана фыркает и дёргает меня за рукав, заставляя повернуться к ней лицом. — Я вообще-то с тобой разговариваю! — возмущённо заявляет она, будто пытаясь вывести меня из транса. — А ты пялишься на Егора и совсем не слушаешь! Её слова подливают масла в огонь. Я чувствую, как раздражение волной поднимается во мне, и кажется, что вот-вот сорвусь. Мне вдруг невыносимо, что она так легко всё видит, что мой интерес к Егорy стал заметен для других. Я сжимаю зубы, силясь удержать спокойное выражение. — Я не «пялюсь», — тихо бросаю я, чувствуя, что голос предательски дрогнул. — Просто задумалась. Милана вскидывает брови, как будто ей это объяснение не кажется особенно убедительным, и вздыхает. — Ну, знаешь, — тихо говорит она, оглядываясь, чтобы никто больше не подслушал. — Если ты так переживаешь из-за того, что он сказал на днях, может, лучше было бы обсудить это с кем-то, а не морозиться тут одна. Я молча отвожу взгляд. От её слов мне становится ещё тревожнее, как будто она видит все мои мысли насквозь. Может, я и правда зря так цепляюсь за этот разговор, но внутри всё никак не утихнет это глупое ощущение — словно Егор смог зацепить меня за что-то важное, что я сама не хочу признать. Продолжая сидеть с каменным лицом, я упрямо отворачиваюсь от Миланы. Внутри меня всё сжимается, и я чувствую, как раздражение постепенно превращается в тонкую нить беспокойства. Она так просто назвала всё это "переживаниями" — как будто мне не просто неприятно вспоминать наш разговор с Егором, а будто это что-то куда более важное, что вцепилось в мои мысли и не отпускает. Откуда она вообще знает? На секунду я снова бросаю взгляд на Егора. Он так спокоен и сосредоточен, будто ему всё равно, кто и что о нём думает. А я сижу тут, раздираемая этими противоречивыми чувствами, которые до конца не могу даже понять. И это, черт возьми, выводит меня из себя — что, возможно, я была неправа, что, может быть, его взгляд на вещи был куда шире моего. Милана толкает меня локтем, возвращая к реальности. — Лиз, ну ты точно не в себе, — фыркает она, недовольно сверкая глазами. — Пятница на дворе, можно было бы уже и расслабиться. Я едва сдерживаюсь, чтобы не ответить резко, но только выдыхаю, позволяя её словам остаться в воздухе, где-то между моим раздражением и её непониманием. — Ну чего тебе, Мил? — уставше спрашиваю я, стараясь скрыть раздражение. Внутри меня всё еще бушует смешение чувств, и её беспокойство кажется мне неуместным. Я чувствую, как накатывает лёгкая волна усталости — уроки, особенно химия, сводят меня с ума, и все эти размышления о Егоре только усугубляют ситуацию. — Нормально вообще, — отвечает она с лёгкой насмешкой в голосе, приподнимая брови. — Ты как будто в облаках витаешь, а я тут пытаюсь понять, почему ты пялишься на Егора, а не слушаешь меня. А я между прочим рассказываю очень важные вещи! — То, как ты тусовалась с малолетками? Действительно очень интересно, — отвечаю я с сарказмом, не в силах сдержать улыбку, хотя меня по-прежнему бесит, что она отвлекает меня от моих размышлений. — Ой, зануда ты. А я, между прочим, в правду или действие играла, — продолжает она, игриво подмигивая, её глаза сверкают от веселья. Я вижу, как ей нравится быть в центре внимания, и это чуть-чуть поднимает мне настроение. — И? — настойчиво переспрашиваю, хотя мне не очень интересно. — И Артур проиграл мне правду! — говорит она, широко мне улыбаясь, как будто это победа всей нашей дружбы. Её радость заразительна, и я не могу не усмехнуться. — Поздравляю, но я-то тут при чём? — подшучиваю я, хотя в глубине души мне уже любопытно, что она намеревается сказать. — Лиз, ты вроде умная, а вроде и тупая, — смеётся она, наклонив голову. — Я спросила у него насчёт тебя, и ты ему нравишься! А я тебе говорила! В этот момент всё вокруг замирает, словно время остановилось. Я не знаю, что сказать, и моё сердце начинает стучать быстрее, как будто подсказывая мне, что это важный момент. Неужели он действительно говорил что-то подобное? Мысли о Егоре снова лезут в голову, и я чувствую, как щемит внутри. — Ты в этом уверена? — спрашиваю я, стараясь сохранить равнодушный тон, но голос выдаёт меня. Я смотрю на Милану, её лицо сияет от радости, а в глазах светится озорство. Она явно наслаждается этой интригующей информацией и моей реакцией. Милана смеётся, её смех звучит как мелодия, которая отрезает меня от бесконечных размышлений. — Абсолютно! Честно говоря, мне было трудно поверить в слова Миланы. Ну правда, Артур влюблён в меня? Что-то в её рассказе казалось почти забавным. Но даже если он и правда испытывал ко мне симпатию, это ничего не меняло. Я чувствовала, что её намёки не смогут заставить меня увидеть в нём кого-то большего, чем просто знакомого. Я попыталась представить нас рядом, но образ тут же расплывался и терял всякую значимость. — Зря ты не пошла на вечеринку, было очень весело, — говорит Милана, снова отрезая мои мысли. Перед глазами сразу же всплывает недавний разговор с мамой. Я только и думала о том, как уговорить её, и даже не замечала, насколько бесполезны были мои попытки. — Элизавета, сколько раз мне тебе повторять, тебя должны интересовать не чьи-то день рождения, а учёба! — её голос звучал строго и непреклонно, с ноткой холодного разочарования. — Но туда пойдёт и Милана, — ответила я, надеясь, что упоминание подруги хоть немного изменит её мнение. — Я очень за неё рада, но ты никуда не пойдешь, — ответила мама, даже не раздумывая, словно каждое моё желание считалось чем-то поверхностным и незначительным. — Ну, мам, пожалуйста... — я попыталась в последний раз, но, видимо, зря. — Я сказала нет! — отрезала она, как будто поставив точку, которую нельзя было обойти. Слова эхом отдавались в голове, и я снова ощутила ту безнадёжность, что накрывала меня пару дней назад. — Просто не захотела, у меня были дела поважнее, — соврала я, стараясь сделать голос равнодушным. Но внутри я чувствовала, как тянет неприятное чувство от недавнего разговора с мамой. Милана сразу прищурилась, её взгляд стал подозрительным, как будто она прекрасно видела, что моё «не захотела» было не более чем прикрытие. — И какие же? — с подковыркой уточнила она, продолжая меня изучать с хитрой улыбкой. Я запнулась, лихорадочно придумывая хоть что-то убедительное, но вместо этого на ум снова пришли те холодные, твёрдые слова мамы, с которыми спорить было бесполезно. Я помню, как отчаянно пыталась упросить её, как старательно придумывала аргументы, но она оставалась непреклонной. Никаких вечеринок, только учёба. — Ты как-то странно себя ведёшь, Лиз. Я просто вижу, что ты тут не договариваешь, — сказала Милана, скрестив руки на груди, и её голос звучал с нотками разочарования. Я отвела взгляд, чувствуя себя уязвимой. — Да что ты пристала сегодня? — разозлилась я, ощущая, как внутри закипает раздражение. Мне не хотелось быть грубой, но Милана не понимала, когда стоит остановиться. Её постоянные вопросы о том, почему меня не было на вечеринке, её подколки — всё это заставляло меня снова и снова возвращаться к тому глупому разговору с мамой, который я хотела забыть. Милана, кажется, растерялась от моего резкого тона. Она с удивлением посмотрелп на меня, и в её взгляде мелькнула тень обиды. Её обычно лёгкое выражение лица сменилось серьёзным и, может быть, немного разочарованным. — Я просто хотела понять, что с тобой, — сказала она тихо, уже без намёка на насмешку. — Не надо, я сегодня не в настроении, — произношу я тихо, но достаточно резко, чтобы Милана поняла, что лучше не продолжать. Она молчит, явно удивлённая моим тоном, и я чувствую, как напряжение повисает между нами. Смотрю в окно, стараясь переключиться на что-то другое, но внутри продолжает закипать раздражение — и на Милану, и на саму себя. Всё утро меня преследует ощущение, что этот день слишком долго тянется, словно проверяя моё терпение. — Так бы сразу и сказала, — с обидой произносит Милана, отводя взгляд, будто решая, стоит ли продолжать разговор. В этот момент я уже чувствую укол вины за своё раздражение, но сказать что-то в ответ не успеваю. — Воронова, Кузнецова, ну сколько можно? — голос учителя звучит строго, и я вижу, как она начинает вглядываться в нас поверх очков. — Сейчас рассажу! — Простите, пожалуйста, — поспешно извиняюсь, чувствуя, как щеки предательски начинают гореть. Боковым зрением замечаю, что Егор снова посмотрел в мою сторону, едва заметно приподняв уголок рта. Учительница, слегка нахмурившись, кивает, принимая извинения, а затем, вернувшись к своему привычному строгому тону, объявляет: — А теперь переходим к домашнему заданию. В этом семестре у нас будет важный проект. Вам предстоит изучить химические процессы на примере выбранного вами материала, провести анализ, составить отчет и представить результаты. На всё это у вас будет ровно месяц. По классу прокатывается волна удивлённого шепота — проект явно не из легких. Учительница делает небольшую паузу, оглядывая нас, а потом продолжает, как будто обдумав что-то важное: — Чтобы работа была более эффективной, я разобью вас по парам. — Она начинает называть фамилии, и я автоматически напрягаюсь, ожидая услышать свою. — Воронова и… Лебедев, — произносит учительница, и её слова звучат почти как приговор. Я смотрю на Егора, ожидая, что встречу хотя бы дружелюбный взгляд, но он лишь раздраженно морщится и отворачивается, едва сдерживая недовольный вздох. Его реакция моментально выводит меня из равновесия — мне становится неприятно, будто он только что продемонстрировал всем, как ему не повезло со мной в паре. Я снова ощущаю тот же укол раздражения, что и несколько минут назад, и прикусываю губу, чтобы не сказать что-то резкое. Внутри меня бурлит негодование, когда я осознаю, что Егор не рад быть со мной в паре. Как он смеет так реагировать? Я лучшая ученица в классе, если не во всей школе! Если кому-то и повезло, так это ему, что я оказалась рядом. Взгляд Егора, полон скуки и недовольства, разрывает мою уверенность. Он даже не пытается скрыть своего недовольства — отворачивается, словно я что-то испортила, а ведь я могла бы многому его научить! В моем уме проносятся обидные мысли: разве не стоит ему ценить, что я могу поднять наш проект на уровень, который он и не мечтал бы достичь? Какое упрямство, как будто он не видит всех тех усилий, которые я готова вложить! Я могла бы помочь ему не только получить хорошую оценку, но и понять химические тонкости, которые он игнорирует. Но вместо этого он сидит, погружённый в свои размышления, и это делает меня ещё более раздражённой. Я пыталась убедить себя, что его недовольство меня не касается, но оно все равно обжигает. Как же так? Разве он не понимает, с кем имеет дело? Неужели он считает, что это наказание? Внутри меня закрадывается мысль, что он не оценит те качества, которые я предлагаю. Этот проект — шанс показать себя, а он явно не желает им воспользоваться. В то время как учительница продолжает объяснять задание, я чувствую, как моё негодование растёт. Каждый раз, когда я бросаю на Егора взгляд, он, кажется, глубже уходит в свои мысли, как будто я ему совершенно не интересна. Как будто мы не можем работать вместе, потому что он не считает меня достойной! Внутри меня нарастает обида. Я понимаю, что не могу позволить ему задеть своё достоинство. Если он не хочет, чтобы я была его напарником, тогда это его проблема. Я продолжу работать, и покажу ему, что он ошибается в своём недовольстве. Буду делать всё, чтобы наш проект оказался не просто хорошим, а выдающимся. Но в глубине души остаётся горькое ощущение, что не все понимают ценность тех, кто по-настоящему старается. Я всё больше и больше углубляюсь в свои мысли, и одна идея перетекает в другую, создавая настоящий хаос в голове. Каждый раз, когда я пытаюсь сосредоточиться, в сознании всплывают образы — Егор, его безразличие, разговор с Миланой. Мне кажется, что я застряла в этом бесконечном цикле размышлений, где все вопросы остаются без ответов. Звонок, разрывающий тишину класса, становится моим спасением, сигнализируя о том, что учебная неделя наконец-то закончилась. Я слышу, как ученики начинают собирать вещи, но для меня этот звук словно глоток свежего воздуха. Я ловлю взглядом Егора, который уже собирается покинуть класс, его фигура мелькает за дверью. Не дожидаясь Миланы, я быстро собираю портфель и бегу за ним. Почему-то меня тянет его догнать, объяснить ему что-то или хотя бы задать вопрос, почему он так себя ведёт. Сердце колотится в груди, а мысли путаются, но я уверена в одном: я не могу позволить ему просто уйти. Я бегу за ним по коридору, чувствуя, как сердце стучит в груди, словно пытается вырваться на свободу. Каждый шаг отдается гулким эхом, и волнение нарастает, пока я выкрикиваю его имя: — Егор! Но он не реагирует. Его спина, обрамленная лёгкой курткой, ускоряется вдалеке, как будто он специально убегает от меня. — Егор! — повторяю я, уже с отчаянием в голосе, чувствуя, как злость нарастает внутри. — Егор, подожди! — Наконец, только с третьего раза он оборачивается, и в этом движении есть что-то пренебрежительное, что вызывает во мне ещё больше злости. — Ты что-то хотела? — его тон кажется равнодушным, и я не могу понять, как можно быть таким бесстрастным. Я пытаюсь отдышаться после бега, но глядя на него, словно погружаюсь в ступор. Ещё секунду назад у меня было столько слов, которые я хотела ему высказать, но сейчас в голове лишь пустота, словно мысли растворились в воздухе. — Да... Мы теперь вместе работаем над проектом, — наконец выдаю я, стараясь сделать свой голос уверенным, но он слабо дрожит. — Я в курсе, — отвечает он, и его холодный, бесстрастный взгляд только добавляет масла в огонь моего раздражения. Его равнодушный тон пронзает меня, словно обжигая, и я ощущаю, как внутри что-то дрогнуло, но не позволяю себе показаться слабой. Расправляю спину, намеренно игнорируя его грубость. — Нам нужно составить график встреч, когда мы будем работать над проектом, — начинаю я с холодной уверенностью. — Сразу говорю, что понедельник, вторник и четверг у меня забиты под завязку. В остальные дни я, может быть, смогу выделить тебе час. И насчёт места… Думаю, библиотека подойдёт, — я продолжаю, развернув перед ним чёткий план, чтобы всё шло гладко. Но, к моему удивлению, Егор даже не удосуживается смотреть в мою сторону. — Ты вообще меня слушаешь? — не выдерживаю я, в голосе звучит возмущение. — Нет, — отзывается он спокойно, как будто это и не требует объяснений. Я чувствую, как внутри поднимается волна гнева. — Ты совсем охренел, Лебедев? — А кто тебе сказал, что я собираюсь подстраиваться под твой график и сидеть с тобой в библиотеке? — парирует он, посмотрев на меня наконец, но с презрением, от которого я теряю дар речи. — В смысле? — я отказываюсь понимать его слова. — В прямом. Плевал я на этот проект, — бросает он с безразличием, которое по-настоящему задевает. — Сделаю половину в последний день и скину тебе. А дальше уж ты разберёшься. Так что не вижу смысла обсуждать график встреч. Его слова будто холодным душем обрушиваются на меня. Всё, что я планировала, вся моя уверенность растворяются в один момент, оставляя лишь обиду и разочарование. — Лебедев, ты совсем обалдел, что ли? — я изо всех сил стараюсь удержать голос от срыва. — Что за легкомысленность? Это вообще-то очень важный проект, от него зависит семестровая оценка! — И? — он усмехается, посмотрев на меня с безразличием, словно мои слова вообще ничего для него не значат. — Мне всё равно, ты не поняла? Меня переполняет раздражение от его равнодушия, и я делаю шаг ближе, стараясь не дать эмоциям взять верх. — По-моему, это ты не понял, — холодно бросаю я. — Этот проект важен, и я не собираюсь его завалить из-за твоего отношения. Поскольку ты в паре со мной, ты будешь работать так же усердно, как и я, чтобы получить высший балл. Егор смотрит на меня с ленивой усмешкой, которая почти выводит меня из себя. — Ну, раз тебе так важно, делай его сама, — отзывается он, почти с вызовом. — Я всё равно его запортачу. — Не многого ли ты хочешь? — в моём голосе появляется упрямство, которое, кажется, его ничуть не трогает. — Это общая работа. И если ты не будешь меня слушать, я всё расскажу Ларисе Петровне, и тебя не спасёт, что она мама твоего дорогого друга. Я произношу это с вызовом, глядя ему прямо в глаза, и чувствую, как внутри нарастает волна удовлетворения от того, что смогла его хоть немного поставить на место. — Да рассказывай кому хочешь, я тебе сказал, мне всё равно, — спокойно бросает он, словно мои угрозы для него пустой звук. Его равнодушие подливает масла в огонь моего раздражения, и я чувствую, как внутри всё сжимается. Слова застревают в горле, и на миг мне кажется, что мне нечего ему ответить. Я смотрю на него, пытаясь найти в его взгляде хоть каплю понимания или интереса, но его лицо остаётся таким же непроницаемым. — Знаешь, Лебедев, тебе может быть всё равно, но мне нет, — я стараюсь сохранять твёрдость в голосе. — И, хочешь ты того или нет, мы будем работать вместе. Егор лишь пожимает плечами, не скрывая лёгкой усмешки. Будто я зря пытаюсь достучаться до него, ведь он даже не собирается меня слушать. — Ну, значит, это ты будешь слушать меня, а не я тебя, — холодно говорит Егор, чуть прищурившись, как будто это его окончательное условие. Эти слова вызывают во мне взрыв негодования. Чувствую, как внутри всё сжимается, словно от этого бесконечного спора мне вот-вот станет трудно дышать. Ему и правда всё равно! Кажется, он ни за что не собирается уступать, и, по его мнению, я должна подстраиваться под его правила. — То есть, ты серьёзно собираешься так всё оставить? — пытаюсь всё же пробиться через эту стену равнодушия. — Даже не попытаться? Егор, это не только твоя оценка, но и моя. Ты вообще это понимаешь? — Понимаю, — равнодушно отвечает он. — Но это не значит, что мне нужно плясать под твою дудку. В голове всё будто рушится — хаотичные, пугающие мысли о провале начинают вытеснять всё остальное. Я представляю, как проект терпит крах из-за его упрямства, слышу мамино разочарование и тяжёлые слова. Меня охватывает растущее чувство беспомощности и страха — словно это уже не просто оценка, а что-то гораздо большее. Я даже начинаю ощущать дрожь в руках, пока пытаюсь скрыть подступающую панику и сохранить хотя бы видимость спокойствия. Но Егор, кажется, всё прекрасно видит. Он лишь слегка улыбается, будто бы наслаждаясь моим смятением, и, не моргнув глазом, бросает с иронией в голосе: — Удачи, Воронова. Словно это его последнее слово, точка в нашем разговоре, его фигура удаляется, а я остаюсь одна, задыхаясь в собственных мыслях и не зная, как выбраться из этого вихря.