Forever After

Она правда была там. Гилберт увидел полы ее платья сразу, как только его голова показалась в открытом люке. Лестница здесь сужалась, переходила в приставную железную, заканчиваясь бетонной ступенькой, о которую он, к счастью, не споткнулся, поскольку, хоть и мог разглядеть ее в узком квадрате солнечного света, бьющего из окон, совершенно забыл об осторожности. Балки протяжно звякнули под ногами, осыпаясь струпьями многолетней ржавчины, когда Гилберт начал карабкаться наверх, очень ловко для человека без одной руки. Это было намного легче, чем подтягиваться на ней, и потому мужчина не боялся, что сноровка подведёт его. С первого взгляда и нельзя было сказать, что места на самом пике маяка так мало. Если смотреть с земли и вовсе казалось, что купол достаточно широкий, чтобы в нем просторно мог расположиться смотритель. А на деле же мужчина с усилием протиснулся в узкое пространство между перилами, ограждающими прожектор на подвижной основе и стеклянной стеной, за которой начиналось бесконечное небо. Маленькая смотровая площадка огибала лампу по кругу так, что повернувшись к ней спиной можно было забыть, где находишься: небо перед тобой, сверху, слева и справа, и только если посмотреть вниз, перед взглядом открывалось такое же бескрайнее море. Оно перекатывалось белыми барашками волн, раскачивалось и шумело так громко, что даже здесь, так высоко над скалами, его было прекрасно слышно, как и грохот прибоя, разбивающегося об камни где-то внизу под скалами. Под ногами тянулся пучок проводов от генератора, который, должно быть, стоял где-то внизу, поскольку для такого большого агрегата здесь попросту не было места. Электричество на острове добыть было непросто. Как бы далеко не шагнула цивилизация за пределами Экарте, на нем самом время замерло. Островитяне по старинке пользовались керосиновыми лампами, свечами, разводили огонь в очагах не только, чтобы приготовить еду, но и освятить жилище. О большем мечтать не приходилось, хотя для населения, состоящего в основном из пожилых людей, электричество могло заметно улучшить жизнь. Наверняка это был единственный генератор, и стоял он именно там, где был больше всего нужен. Гилберту даже стало интересно, ремонтирует ли Марта его сама, или же какой-то старик, что ещё в состоянии в случае необходимости подняться под купол, как-то держит это устройство в рабочем состоянии. Поломку механизма допускать было нельзя. Слишком важную функцию он выполнял. И исправно. Яркий луч маяка освещал небо каждую ночь, предупреждая проплывающие мимо корабли о приближении к суше, хотя Гилберт не мог припомнить, чтобы корабли когда-то проходили близ острова, но тем не менее маяк свою работу выполнял, и Марта взвалив на себя ещё и эту обязанность помимо управления почтовым отделением, строго следила за оборудованием. Женщина навряд ли поднималась сюда часто, однако все стекла изнутри были вымыты так тщательно, что если бы не перегородки между ними, можно было бы подумать, что стоишь под открытым небом. Вид отсюда открывался действительно прекрасный. Весь остров, если отвернутся спиной от океана, был как на ладони: убегающие вниз холмы, дальние пики скал у северного берега, крошечные крыши деревенских домиков, и редкие нити песчаных дорожек. Если бы не духота и солнце, от которого нельзя было спрятаться, Гилберт согласился бы остаться здесь подольше, полюбоваться на Экарте с новой для себя стороны, но горячего воздуха в тесном помещении было слишком мало, стоило поскорее вернуться назад, пока Марта не спохватилась о пропаже. — Вайолет? — позвал он. Девушка едва заметно вздрогнула, но не обернулась, все так же всматриваясь в темно-синюю бездну внизу, словно нашла в ней что-то интересное. Но она слышала, знала о его присутствии, и потому Гилберт не опасался, что нарушает ее покой своим внезапным появлением, мужчина сделал полшага вперёд, сокращая расстояние между ними, и осторожно прикоснулся рукой к плечу Вайолет. Темная ткань жакета едва ли не обожгла его руку. "Как же долго она здесь стоит?" Она всегда была очень выносливой. И даже слишком. Ни один другой солдат не мог сравнится с ней ни по одному из показателей. Каждому из подготовленных, отличившихся на службе бойцов, было до нее далеко. Противников, не всерьез воспринимавших Вайолет, неминуемо прощались с жизнью. Не было задачи, с которой она не смогла бы справиться. Гилберт никогда не рассматривал такие полезные качества для войны как свою приведению как майора, командующего полком, но был искренне рад, что благодаря выдающимся способностям Вайолет раз за разом выходила живой из самой кровавой бойни. Все это помогло ей пройти войну, но в мире, где вооруженного конфликта больше не было, так ли нужны были ее умения? Как тяжело ей пришлось, учась существовать в мирное время? Он сам уже не чувствовал себя тем человеком, каким его создавала семья, каким вытачивала военная академия, каким его хотели видеть в обществе. Вайолет тоже изменилась, но кое-какие черты в ней были ещё узнаваемы, и возможно, это не было плохо. Во всяком случае, сопротивление к высоким температурам здесь на Экарте, где летом всегда было очень жарко, точно не помешает. — Там тоже было море, но не такое, — вдруг проговорила девушка. — Что? — Там тоже было море, — повторила она. — Другое. Холодное. Серое. Там, где капитан меня нашел. А это теплое, светлое... Гилбер знал историю Вайолет лишь со слов Дитфрида, и эта история была не той, которую хотелось бы вспоминать, пусть сам Гил и не был свидетелем тех событий. Брат нашел девочку на маленьком необитаемом острове, который и правда находился где-то на севере, куда прибило военный корабль. Точное место Дит не назвал и младший брат особо не вдавался в подробности, когда к нему попала Вайолет, полностью занявшись ее воспитанием и приобщением к жизни в обществе. А зря... возможно, так бы удалось хоть приблизительно узнать о прошлом девушки, откуда она родом, кем были ее родители, как она оказалась одна и самое главное: кто вырастил из невинного ребенка такого монстра? Было ли это интересно самой Вайолет, и помнила ли она хоть что-то из своей прошлой жизни? Хотелось бы ей знать, была ли у нее семья, родители, братья, сестры? Возможно они живут где-то далеко и ищут ее долгие годы. А может, ничем не лучше его собственной семьи, и потому девочка и сбежала. Или же несчастный случай разлучил их? Гадать можно было долго, но только Вайолет могла знать, что случилось на самом деле, однако она никогда ни о чем ни говорила. Не помнила или не хотела вспоминать... — Вспоминаешь тот день? — спросил мужчина. Это было плохо. Не нужно ей вспоминать подобное. Дитфрид не стеснялся в выражениях, когда рассказывал о том, что натворила Вайолет. Однако, какой бы ужасный поступок она не совершила, Гилберт все ещё относился к этому двояко. Он никогда не был сторонником радикальных боевых методов, не любил убивать людей, даже под тяжестью армейского долга, и делал все это лишь потому, что офицер не может оспорить приказ. У здравомыслящего человека так или иначе все равно появляются мысли "что я делаю?" и "зачем?". Но только не у Вайолет. После того, как Гилберт лично убедился в том, насколько хладнокровным убийцей является этот ребенок, не поверить в слова Дитфрида было невозможно. Оттого брат так сильно ненавидел Вайолет, лишившей его команды. И кто знает, возможно Гилберт остался последним из своего рода, если бы Дит не смог справиться с ней. Оставалось загадкой, почему Вайолет тогда не убила, и его тоже и как позволила привезти себя в цивилизованный мир. Зная брата, он мог избавится от нее без всякой жалости, особенно после того, что она сделала, но как и всегда, а любой даже самой трагичной ситуации он нашел пользу, и решил, что такой "инструмент" будет отличным подарком для Лайдена, который уже в середине военных действий испытывал нехватку людей. Маленькая девочка, не вызывавшая у врага повышенное внимание, лишена человечности и по эффективности заменяющая собой роту солдат, несомненно была хорошим приобретением для армии. Дитфрид отказался от кровной мести, но видел в Вайолет только убийцу. Не человека. Инструмент. Скорее всего рассчитывал, что девочка все равно погибнет на фронте, а так ему даже руки не придется марать, и перед начальством в хорошем свете покажется. Но все это только догадки, пусть Гилберт и знал своего брата хорошо, понимал, что это действительно может быть правдой. Так или иначе, похоже сейчас Дитфрид уже не ненавидит Вайолет той лютой ненавистью, не отзывался о ней так же холодно, не обращался как к вещи. Но забыть о прошлом точно не мог. Значило ли это, что Вайолет сделала достаточно в своей новой жизни, чтобы его брат, безжалостный и принципиальный, все-таки смог увидеть в ней частицу того, что Гилберт рассмотрел уже давно, с самой первой встречи. Если судить справедливо, строже судить следовало взрослых людей, которые знали, что творят и какой груз ответственности ляжет на их плечи, когда они возьмут в руки оружие, ребенка, которого обучили бездумно следовать приказам, как служебную собаку, не заложив даже основы человечности и сострадания. В этой войне каждый был виноват, но по-своему. По-своему переживал последствия, и старался как-то жить дальше, раз посчастливилось выжить в этой бойне. Вниз они спустились вместе. Девушка так и не ответила на его вопрос, задумавшись о своем. Наверное, вид с маяка заставил ее воспоминания всколыхнуться, поднять на поверхность что-то давно забытое, что-то, о чем она могла и не помнить. Или старалась не вспоминать. О прошлом мужчина никогда ее не спрашивал. Сначала потому что она и разговаривать толком не умела, потом времени не было. Вайолет ещё не закончила обучение грамоте, когда их о правили на фронт и там уже никакой речи о расспросах не вставало. Да и о многом ли мог поведать одичавший ребенок? Вайолет и сейчас отвечала сухо, не вдаваясь в подробности, четко и ясно, словно рапорт. Но мужчина чувствовал, что выговориться ей необходимо, не только потому, что он хотел знать о ее прошлом чуть больше, а потому, что это принесет облегчение ей самой. Подходящее время для этого появляется, когда находится подходящий собеседник. Человек, который заслуживает доверие. Но может ли он сам стать таким человеком? Марта суетилась на улице: перетаскивала корзины с засушенными травами, отчего песок у порога засыпался темно-зеленой лиственной трухой, от которой поднимался приятный, пряный аромат, собирала в пучки связки лука и чеснока, которые весели гроздьями на первом этаже маяка и, спохватившись о беспорядке, охая и вздыхая, утирая пот передником, хвасталась за метлу, поминутно извиняясь перед Вайолет за лишние хлопоты. От помощи она, конечно, отказалась, но Гилберт все-таки попытал счастье предложить ее хотя бы из вежливости. Удивительно, но прошло уже много времени с тех пор, как он понял, отказывают ему не из-за того, что он калека, а из личных принципов и привычек. Радушная хозяйка, как бы тяжело ей не было, хотела сделать все сама, чтобы порадовать девушку, и создать для нее лучшие условия, которые только возможно в условиях их деревенской общины. Для Марты, похоже, сейчас не было дело до девушки, но это только пока, после того, как работа будет сделана, этот интерес непременно проснется и, пока этого не произошло, Гилберт надеялся успеть провести с Вайолет хоть немного времени, прежде чем ему придется оставить ее и в одиночестве возвратиться в свой одинокий дом, который после того, как в нем побывала Вайолет, станет для мужчины ещё более пустым и холодным. Все так же молча они устроились на скамейке под окном, где узкая полоска тени хоть немного скрывала от палящего солнца. Шуршали прутья метлы по каменистым, выщербленным ветрами и непогодой, каменным ступеням крыльца, где-то высоко, настолько, что не разглядеть, в небе кричали чайки. Море грохотало совсем рядом, волнами разбивалось о скалы, шорохом разбрызгивая солёную пену, и отходило назад, готовясь к следующему броску. Наверное, детвора слишком увлеклась поимкой гусениц и позабыла о своей любимой забаве: кидать камни со скалы, примечая, кто дальше всех забросит и поднимет больше всего брызг. Хорошо, что он осмотрительно пробирался к маяку обходными тропками, а иначе фокус их интереса мог бы быстро перемениться. Воцарившиеся молчание было неловким, но Гилберт не знал, что сказать, ведь Вайолет так и не ответила на его вопрос. Наверное, ей вспомнилось что-то неприятное, о чем не хотелось вспоминать. Она могла забраться под купол, просто чтобы лучше осмотреться, но неожиданно для себя, вспомнить фрагменты своей прошлой жизни, и если это так, он не имел никакого права расспрашивать ее, учитывая, что он и сам ещё не понимал, насколько доверяет ему девушка, которое он так надолго покинул. В ее молчании не было ничего удивительного, но вместе с тем Гилберт не хотел, чтобы девушка печалилась. Особенно, если он был не в силах проиграть ее тревоги. Марта хлопотала перед маяком, уже почти освободив прихожую от корзин, что-то бубнила себе под нос, вороша сухие травы и, потирая свернувшиеся листочки пальцами. Потом прошла мимо, оставляя после себя травяной шлейф. В нем угадывались нотки аира, слишком знакомого Гилберту, чтобы с чем то перепутать. Именно им сестры Банши пытались излечить его фантомные боли, которые едва ли не каждый день тревожили мужчину первое время его прибывания на острове. Горькая и вяжущая трава даже сейчас, казалось, чувствовалась на языке стоило Гилу вспомнить о ней. Старушки очень старались, каждое утро отправляя Хьюго к нему, со свежим снадобьем, от которого ещё поднимался слабый, ароматный пар, а на дне стеклянного бутыля, медленно перекатывались заваренные трава и коренья. Лекарство помогало плохо, но самую малость успокаивало боль настолько, чтобы мужчина мог заснуть. Какое-то время этого вполне хватало, а потом, медленно и постепенно, боль почти перестала посещать его. Ему хотелось бы верить, что чудодейственное снадобье все-таки возымело действие, но склонялся к тому, что все дело в голове. Мужчина медленно откинулся на спинку скамейки, с облегчением выдохнув. Сложно справляться с болью, когда болит то, чего нет. Впрочем после пережитого ада, побывав одной ногой на том свете, не стоило ничему удивляться. Старик Макаров и вовсе пророчил ему едва ли не постоянные приступы. Грех жаловаться на то, что он имел сейчас. — Не помню. Гилберт вздрогнул от неожиданности, когда девушка тихо заговорила, и посмотрел на нее. На лбу Вайолет проступили едва заметные морщинки, она старательно пыталась вспомнить, но у нее ничего не получалось. — О чем? — не понял Гил, совершенно забыв, какой именно вопрос он задал последним. — Как оказалась там не помню. И почему тоже. Я хорошо помню только то, как встретила тебя. Даже первая встреча с капитаном едва жива в памяти... "И хорошо", — подумал про себя Гилберт, нервно дернув бровью. — "Если верить тому, что он рассказывал, лучше не вспоминать". — Прости, я вовсе не хотел, чтобы ты вспоминала об этом, когда спрашивал. Столько времени прошло... ты была совсем ребенком. Ты и не должна помнить, Вайолет. Если эти воспоминания беспокоят тебя, лучше не обращаться к ним. Это я по себе знаю. Просто мне показалось, что тебе стало не по себе, когда ты смотрела на море. Девушка неопределенно мотнула головой, то ли не соглашаясь, то ли отмахиваясь от его слов. Гилберт виновато отвёл глаза, ему снова показалось, что он говорит что-то не то, что совсем не понимает, что нужно говорить в таких ситуациях. Оно и понятно. Общение с противоположным полом никогда не было его сильной стороной. По большому счету, единственная девушка, с которой он общался, была его несостоявшаяся невеста, и то, потому лишь, что они оба последовали одну цель – избавиться от ненавистного союза, навязанного родственниками. Холодный расчет и тактика – больше ничего. Это абсолютно не походило на общение людей, которые испытывают друг к другу хоть какую-либо симпатию. Гилберт вдруг осознал, что не помнит ни ее имени, ни ее внешности. Настолько незначительной была эта фигура из прошлого, настолько крепко связанная с ненавистным обществом, породившим его, что память, словно заботясь о душевном здравии хозяина попросту избавилась от воспоминаний. И к лучшему. Если Вайолет не хотелось вспоминать, как она оказалась так далеко на остров посреди северного моря, то он не хотел вспоминать ничего, относящегося к его дворянскому титулу. Как бы ему не хотелось узнать возлюбленную лучше, он понимал: в глубине души у каждого человека есть место, куда не проникает свет. Место, где хранятся самые ужасные воспоминания, которые не должны подниматься наружу. Тяжёлые и ужасные моменты, которые не стоило трогать, чтобы не поселить в душе смятение и не омрачить настоящее, время, в котором все встало на свои места. Было бы преступлением делать так, когда все наладилось... хотя бы отчасти. — Я помню только море, — повторила Вайолет, словно не слушая Гилберта, настолько глубоко погрузившись в себя. — Не сразу, но однажды я начала задумываться о том, что ничего о себе не знаю. Совсем ничего. У меня нет ни одного человека, который бы помнил то время, которое я ни в состоянии вспомнить. Иногда мне кажется, что я всегда была одна до встречи с тобой. Но понимаю, что это не так. У каждого человека есть семья и прошлое, близкие люди, которые хранят те же воспоминания, а иногда и больше. А у меня нет. Гилберт задумчиво кивнул, медленно наклоняя голову. Вайолет действительно очень сильно изменилась. Прежде ее не тревожили подобные вещи, ей не было дело до мира вокруг и людей, которые ее окружают. Ребенок, воспитанный каким-то чокнутым монстром, воспринимал себя оружием, инструментом, но только не человеком. Несмотря на то, что у нее были чувства. Даже тогда. Мужчина с горечью на душе вспомнил, как сорвался, высказал все это маленькой Вайолет, когда она поняла, какие именно планы имелись у майора относительно ее будущего, и кто станет ее опекуном, когда война закончится. Тогда ему казалось это правильным решением. Ему было больно и невыносимо быть рядом с ней, пытаться найти отклик в ее сердце, вызвать чувства которые девушка отрицала, зациклившись на своем предназначении служить ему. Как верная собака, не иначе. И от этого понимания ему на стену лезть хотелось от безысходности. Как объяснить, что такое чувства, как объяснить, как их проявлять если он и сам не знал, что так сильно гложет его изнутри. Эмоции – не то, чему можно научить так просто, как читать. Пусть Вайолет всегда была прилежной ученицей и всему училась охотно и быстр, эту "дисциплину" ей было не дано понять. Да и учить ее человеку, которому полжизни запрещалось проявлять эмоции, тоже было нелегко. Единственное, что знал Гилберт, – у нее были чувства. Спрятанные глубоко внутри, но были. Ему всё ещё было стыдно за то, как он повел себя в ту страшную, последнюю ночь, перед их расставанием. Мысленно не раз возвращался к этому моменту, сожалел, что не сдержался, поддался разочарованию поняв, что Вайолет не понимает его, не может почувствовать то же, что и он. Но это не была ее вина. Он не имел права кричать на нее. Все-таки ему удалось вызвать у нее эмоции, но совсем не те, которые он хотел: печаль и страх. Он слишком многого требовал от Вайолет, слишком... И чем же все закончилось? Он хотел ещё раз вернуться к этой теме, после того, как задание будет выполнено. И задание он выполнил, но этот разговор отложился на долгие-долгие годы, а потом и вовсе оказался не нужен. Вайолет научилась чувствовать без его помощи, ценой огромных потерь. — Директор говорил, что пытался найти хотя бы упоминание обо мне, чтобы постараться найти мою семью, но единственный человек, который мог бы направить вектор поиска, – это я. Но я совсем ничего не знаю о себе, — сказала Вайолет, до того, как Гилберт задал вопрос. — Поэтому все закончилось не успев начаться. — А ты хотела бы найти их? Гилберт все яснее осознавал такую простую истину, которая почему-то все эти годы абсолютно не приходила ему на ум, даже когда Вайолет была рядом с ним. Проклятая армия не оставила ему никакой возможности чуть лучше разобраться в прошлом девушки. И со своими связями тогда, когда он все ещё был главой семьи Бугенвиллея, он мог эти сведения из под земли достать. А сейчас... да и нужно ли ей это самой теперь? Инструмент без собственной воли и желаний не мог высказать своего мнения, но хотя бы для себя, просто чтобы знать, что этот несчастный ребенок не с неба свалился, что у девочки есть корни и, возможно, дорогие люди, он мог хотя бы попытаться. А ещё лучше: найти и уничтожить тех, кто сделал ее такой. А в итоге, мужчине пришлось иметь дело лишь с последствиями. Какое-то время он даже считал, что девочка больна, слабоумна и брошена на произвол судьбы как ненужный мусор. Но ее способности говорили он обратном. И как только Вайолет произнесла по словам свое имя, он понял: есть шанс подарить ей, если уж не самую лучшую, но жизнь человека, который будет достоин носить свое имя. Вайолет выслушала вопрос и надолго погрузилась в размышления. Несмотря на все противоречия, которыми он сам себя задушил, ему хотелось быть частью ее жизни, поддерживать и направлять, но после воссоединения он понял, что прежние отношения уже к ним не применимы, но вместе с тем не знал, на что они похожи сейчас. Во многом потому что сам ничего не понимал, и уж тем более не ждал ничего от Вайолет, прекрасно понимая, что для девушки, научившийся чувствовать позднее, чем нужно, ещё многое остаётся сложным и непонятным. И Гилберт хотел помочь ей, правда ещё сам сомневался в том, насколько хорош в толковании чужих чувств. Возможно он и вовсе заблуждается на ее счет и Вайолет, столько лет проработавшая автозапоминающей куклой, знает намного больше, чем он мог предполагать. Девочка, завернутая в грязное одеяло, лежащая на холодном полу в комнате брата, теперь оставалась лишь в его памяти, в глубине воспоминаний, возвращается к которым не хотелось, но и забыть не получилось бы. Перед ним была уже совсем другая Вайолет — сильная и смелая девушка, умеющая чувствовать и понимать других. Понемногу, мужчина начинал привыкать видеть перед собой именно ее, другую, но в тоже время все ту же, его любимую Вайолет. Забывшись в своих мыслях, Гилберт поднял глаза на девушку, лишь когда она заговорила, и сначала не сразу вспомнил, о чем именно задумалась девушка, и какой вопрос заставил ее замолчать. — Я не знаю, — ответила Вайолет. — Не знаю, как должна чувствовать себя и что должна думать. — Ты ничего не должна, — поправил ее Гилберт. — Никому и ничего. Даже себе самой. Ты была совсем маленькой, когда тебя нашли. Учитывая обстоятельства, возможно это даже к лучшему. Ему не хотелось допускать, что именно семья Вайолет могла совершить над ней столько насилия и превратить в бездумную убийцу, но если такая вероятность могла быть, лучше бы ему было прикусить язык и не заводить это разговор. В любом случае, то, что было в прошлом, уже не имело над ней власти. Важно лишь то, что существует здесь и сейчас, наравне с тем, что ждёт их дальше. — Я не знаю, что такое семья, — продолжила она, как будто не слыша его. — Видела множество, пока работала, наблюдала и запоминала. И все они были... разными. А что значит семья для тебя? — неожиданно обратилась она к мужчине, с надеждой заглядывая в глаза. — Я хочу понять. Хотя бы попытаться, чтобы чуть лучше понять свои чувства, которые я испытываю, когда говорю об этом. Мужчина растерянно моргнул, не ожидая получить конкретный вопрос. Казалось, все лежит на поверхности и ответить на него можно одним предложением, не задумываясь, как учили в детстве: семья — родственные по крови люди, связанные родом, те, в чьих жилах течет одна (непременно самая "чистая") кровь. Темное сообщество, на благо которому ты должен служить, с самого рождения превозносить и беречь ее честь. "Вот что такое семья, сын! Гордись тем, кто ты, и сделай так, чтобы тобой гордился я!" Голос отца эхом прогремел а его голове так, словно рядом с ним сидел полоумный старик, а не Вайолет, и он отвернулся, не в состоянии выдержать это, скрипнув зубами о досады. Даже после своей смерти этот тиран имел над ним власть. — Я спросила что-то не то? — тихо отозвалась девушка, и Гилберту стало ещё совестней от того, что он проявляет слабость тогда, когда должен быть сильны. Для нее. Мужчина тряхнул годовой, злясь на себя, и задержавшись на секунду, чтобы успокоится, повернулся к ней. Вайолет смотрела на него печальным взглядом, словно понимая, что ему самому не легко размышлять об этом. Совсем некстати мимо прошла Марта, волоча по земле за ручку большую корзину, к которой сложенные одна в другую лежали точно такие же, поменьше. Гилберт боялся, что радушная, гостеприимная, но очень болтливая женщина непременно вмешается в разговор, но та, словно почувствовав, что этого делать не стоит, и при всем своем любопытстве к новому человеку, не стала останавливаться, но все же заинтересованно перевела глаза с мужчины на девушку. Спокойно выдохнул Гилберт только, когда старушка отвернулась и свернула за круглый бок маяка. — Нет-нет, — помотал он головой, возвращаясь к разговору, надеясь, что пауза не была слишком долгой и не посеяла в собеседнице сомнения. — Просто... я не совсем тот человек, который может тебе это объяснить. У Вайолет не было семьи. Она не знала, какого это иметь людей, которые окружают тебя с самого рождения, которые помнят тебя несмышленым ребенком, помнят моменты, которые ты сам давно утерял в памяти и никогда не вспомнишь. Поэтому этот вопрос был более чем оправдан ещё и потому, что он и сам был бы не прочь услышать на него ответ. Однако ничего не сказать тоже было не хорошо, и он попытался прямо сейчас, без долгих раздумий попытаться охарактеризовать это слово так, как он понимал его сейчас. — Но я бы сказал, семья, — он замолчал, подбирая слова, — это люди, которым ты дорог. Которые поддерживают тебя и не предают. В которых ты уверен и можешь доверять им. — По-твоему, семья – не всегда близкие по крови люди? — с некоторым непониманием спросила Вайолет. — Мне всегда казалось, что когда произносят "семья" имеют ввиду именно родственников... Гилберт хмыкнул и небрежно качнул головой, усмехнувшись. Так сразу и не поймёшь, что здесь страннее: Вайолет, которая не рассматривала семейные связи с другой стороны, или он, который вообще не знает, какую чушь он несёт и можно ли вообще придерживаться подлинному пониманию. Со стороны, должно быть, и правда звучало не очень. В конце концов, во всем мире, и он был в этом уверен, именно так и воспринимались семейные отношения. А Вайолет только тем и занималась, что постигала человеческое общество с его нормами, моралью и вечными ценностями. Чему удивляться? Ведь именно этого он и хотел: чтобы Вайолет стала человечнее, чтобы стала такой, как все. Его же картина мира была совсем другая и не сходилась с мнением большинства. К тому же, восприятие у всех тоже разное. Он не должен навязывать девушке свое мнение. Она уже давно не ребенок и может сама для себя решить, что чувствовать, как называть, с кем общаться. Именно к такой самостоятельной жизни Гилберт и хотел ее подготовить. И все равно, повзрослевшая Вайолет все так же просила у него объяснений, доверяла его мнению, прислушивалась к нему. Пусть ситуация сейчас была совсем иной, но она все же немного походила на их прошлые взаимоотношения, основанные на схеме "хозяин- слуга". Вот уж к чему мужчине совершенно не хотелось возвращаться, и он надеялся, что Вайолет, встретив его, человека из своего прошлого, не переменет забытую манеру общения. Что она останется той самой автозапоминающей куклой, которую знают во всем мире и которая пока что непостижима для его собственного разума. Наверняка у девушки была и своя точка зрения. Не могла не быть. Она так долго путешествовала по миру, общаясь с разными людьми, проникаясь их историями, чтобы передать чувства заказчика в письмах. Все это было бы невозможно, если бы Вайолет не понимала, о чем пишет. Но все же, раз она обратилась к нему с вопросом, у нее оставались какие-то сомнения, и эти сомнения очень волновали ее, судя по тому, как внимательно она слушала Гилберта. Пусть она сама призналась, что не знает, что чувствует по отношению в своей собственной семье, ей не было безразлична своя принадлежность к какой-либо социальной группе. Человек так или иначе мало чем отличается от дикого зверя. На подсознательном уровне в каждом живёт страх, что он останется один, а тот, кто отрицает это, по-настоящему не был одинок. Даже он сам обрёл некоторое умиротворение, когда осел на Экарте и перестал скитаться. Так и остался один, но все же не был одиночкой в общепринятом смысле слова. — Да, мне так кажется, — уверенно ответил мужчина. — Иногда родственники могут оказаться хуже чужих по крови людей, зато те, кто не имеет к тебе никакого отношения, могут стать близкими людьми. Такое не всегда случается, но я знаю это наверняка. Таких людей можно назвать семьёй. Они более чем заслужили. Он был благодарен Вайолет за то, что она не стала спрашивать его, что именно он имел ввиду. Ему совсем не хотелось сейчас сводить разговор к своей семье и уж тем более рассказывать о том, какие в ней складывались взаимоотношения до того, как старший Бугенвиллея покинул этот мир, до того, как в поместье появилась сама Вайолет. Но легко было догадаться просто взглянув на то, как общался с ним Дитфрид. В то время девушка могла и не обращать внимания, но сейчас представляла вполне. Возможно оттого и не спрашивала ни о чем. Марта продолжала шуршать где-то за маяком, подметала дорожку судя по звуку и не могла слышать их разговор, даже если бы захотела. — Получается, — осторожно пробормотал Вайолет, — директор и вся почтовая служба – моя семья? — заключила она. Гилберт не спешил с ответом. Передавая девочку на попечение Клаудии он надеялся, что старый боевой товарищ выполнит его просьбу и передаст ее на воспитание престарелой чете Эвергарден, которые не раздумывая согласились позаботится о сироте, и только с их охотного разрешения Гилберт присвоил ей фамилию своей дальней родственницы. Тиффани когда-то преподавала в институте благородных девиц, и несмотря на возраст оставалась активной и дальновидной женщиной, не замыкалась на прошлом и всегда была открыта новому. Гилберт был уверен, что с ее энтузиазмом справиться с Вайолет будет несложно, но понимал, что проблем все-таки не избежать. Однако какими должны были быть обстоятельства, чтобы Клавдия забрал девочку себе? Разве что Вайолет сама изъявила такое желание... Но какими бы ни были причины, свое слово Ходжинс сдержал и даже сделал намного больше, чем просил его Гилберт. Подробностей мужчина не знал, но без влияния Клаудии Вайолет не смогла бы стать автозапоминающей куклой. Наверняка ему было непросто расставаться с ней. Ему ли не знать, каким он был привязчивым и мягкосердечным, несмотря на воинское звание. В ушах ещё стоял его грозный полный ярости крик: "Какой же ты болван". Совсем как отец, заступавшийся за свою обиженную дочурку. Должно быть, там, на континенте, у Вайолет осталось много друзей, которые будут по ней скучать... и она по ним. — Да. Если ты так считаешь, значит так оно и есть, — наконец кивнул он, надеясь, что не сбил девушку с размышлений своей интерпретацией. — В отличие от кровной семьи, тут ты сама вправе решать, какими людьми окружить себя. Может так статься, что именно такие люди станут более близкими, чем родственники, которых ты и избрать не можешь, и отказаться не в праве. — Я всегда считала иначе, — нахмурилась Вайолет так, словно мужчина ненароком разрушил какие-то фундаментальные установки в ее голове. — Но если подумать, звучит очень правильно и многое объясняет. Гилберт с облегчением выдохнул, радуясь, что кукла не сочла его мысли абсурдными, поскольку они так далеки от общепринятых норм. Свое мнение не просто сохранить, особенно, когда оно противоречиво в понимании человека, потратившено годы, чтобы усвоить совсем другие определения. Однако Вайолет была открыта всему новому. Она продолжала учиться у человека, которому доверяла больше всего, несмотря на разлуку. Это удивляло Гилберта. Он ждал сомнений и недоверия к себе, особенно после того, как не пожелал и под крышу своего дома ее пустить, когда на улице разыгрался шторм. А она ему все ещё верила, пыталась разобраться в его словах, понять их, примерить на себя. Она умела отпускать плохое и если уж не забывать о нем, то не позволять мешать. Он смотрел на нее, затаив дыхание, на нее сосредоточенную на своих мыслях, отчаянно пытающуюся что-то понять. Быть может, он помог ей разобраться в чем-то важном, направил на нужные размышления. Он как никто другой понимал, как это важно найти свое место в мире и знать, к кому себя причислять. Так уж случилось, что когда-то именитый аристократ растерял все свое могущество, лишился даже семьи и отказался от прошлого, чтобы освободиться от тяжкого гнета. Однако быть безродной бродячей собакой оказалось ничуть не лучше. Сколько не беги и где не прячься, от самого себя не скрыться. Он все помнил и знал, кто он. А Вайолет... у нее не было воспоминаний, которые могли бы тревожить и поднимать в душе тоску. Ее беспокоило только настоящее и будущее. Прошлое не имело над ней власти. В какой-то мере она была намного счастливее его самого и даже не понимала этого — Тот, кто дорог, заботится, поддерживает, — продолжала рассуждать Вайолет. — Получается... мы с тобой тоже семья?