Forever After

— Получается... мы с тобой тоже семья? — А... Гилберт не знал, что и ответить. Вайолет и раньше спрашивала прямо о сложных вопросах, иногда нескромных, иногда стыдливых, потому как не понимала, какие слова могут выбить из колеи собеседника и просто хотела найти ответы. При этом состояние ответчика мало ее заботило, поскольку каждый из вопросов был для девушки всего лишь информацией, без эмоциональной окраски. Порой Гилберт даже чувствовал себя тяжело, когда маленькая девочка спрашивала его о смерти, о том почему он печалится, когда хоронит своих сослуживцев, отчего хочет побыть один. Обычному человеку и объяснять бы не пришлось. Если испытываешь чувства, умеешь сопереживать человеческой утрате, и эмпатия тебе не чужда, не нужны были слова. Наверное, поэтому объяснить Вайолет такие вещи было сложно. Но он пытался хоть как-то перенести ощущения на слова, описать, что чувствует человек в такие моменты, и почему, и отчего возникают эмоции. Мужчина и в простом общении был не мастак, а тут и вовсе приходилось объяснять такое, что сложно переложить на слова, а потом ещё и связный рассказ составить. Сейчас был точно такой же случай. С той лишь разницей, что Гилберт не был готов услышать от девушки подобное. Нет, конечно он знал ответ. Он родился в его голове сразу же, как Вайолет задала свой вопрос, но отчего-то не мог ответить сразу. Так просто было говорить о значении слова "семья", приводя чужие примеры. Сначала он не задумывался о таком, не вешал ярлыки, не зная, во что выльется его знакомство с этим странным ребенком, которого он должен использовать на войне. Он часто задавался вопросом, почему он? Почему Дитфрид отдал ее именно ему? Почему не преподнес ее как подарок высшему руководству. В те годы Гилберт был именитым офицером, потомственным военным и просто подающим большие надежды майором, лояльным к действующей власти, оставаясь при этом простым армейцем, несмотря на то, что уже прошел немало сражений ещё до того, как началась настоящая война. Но род Бугенвиллея уже тогда перестал занимать высокие позиции среди элиты, и это сказывалось и на нем тоже. Вот почему он удивился, когда генерал не просто оставил Вайолет на его попечение, но и приказал использовать ее, позволив девочке делать то, что она умела лучше всего: убивать. С ее способностями их победа была лишь вопросом времени. Но Гилберт с самого начала относился к ней как к человеку, потому как не имел представлений, как можно называть ее оружием и хотел помочь ей, научить тому, что должны уметь люди, живущие в цивилизованном обществе. Так что вопросы от Вайолет он всегда расценивал как добровольное желание девочки измениться и познать мир вокруг себя.  Прошло много времени, много странствий и встреч. Мир, в котором предстояло жить потерянной девочке, понемногу менялся вместе с ней. Она справлялась с трудностями сама, шла своей дорогой, потеряв сильную руку, которая поддерживала и направляла ее. Гилберт исчез, так и не сказав ей главного, и теперь он был единственным человеком, который мог дать ответы на мучавшие Вайолет вопросы. Они и правда были семьёй. Маленькой, хрупкой, непонятой и невозможной. Сначала он заботился о ней как опекун, следил за ней, оберегал и обучал самым простым вещам. Ведь девочка даже ложку держать не умела, настолько дикой и нелюдимой она была. Служанка в поместье часто говорила, что он возится с ней совсем как отец с дочкой, которую бросила нерадивая мать и жалела молодого господина, на которого повесили такую обузу. Сохраняя военную тайну, майор не распространялся о том, откуда появился этот ребенок, и, возможно, служанка действительно могла решить, что это внебрачная дочь. Учитывая то, как осторожно она интересовалось судьбой Вайолет, такие мысли действительно могли возникнуть в голове женщины. Гилберт хмыкал, но не отвечал. Несмотря на это служанка не очень любила Вайолет, ведь та укусила ее, едва порог дома переступив. Но в чем-то она была все-таки права. Впервые с тех пор, как опустело поместье, и он остался один в его холодных пустых залах, его жизнь стала другой. Усложнилась, перестала быть обыденной и понятной, а вместе с этим обрела и новый смысл. Ведь он впервые делал что-то по своей личной инициативе. Делал то, что считал правильным, и что подсказывало ему сердце. Вайолет появилась в его жизни в тот самый момент, когда он стоял на перепутье своей жизни и не знал, куда следует идти. Старые цели стали до смехотворного ничтожны и после смерти отца перестали его волновать, новые ещё не появились. Эта маленькая хладнокровная убийца зависела от него, подчинялась приказам, и Гилберт не боялся ее, хоть (имя служанки), счастливая от того, что господин полностью взял заботы о сироте на себя, предостерегала его запирать на ночь дверь в спальню, страшилась, что девчонка может что-то страшное сделать. Сейчас все это кажется какой-то забытой шуткой, словно и не было никогда... Вайолет была единственным человеком, которая по-настоящему любила его даже тогда, когда сама ещё не знала, что такое любовь. Она не могла описать своих чувств, но в ее глазах можно было прочитать многое, заглянуть в душу и понять без слов то, о чем она так долго молчала. Они нашли друг друга: оба лишенные смысла жить, оба неуверенные и колеблющиеся, похожие и абсолютно разные. Их история началась несуразно и больше походила на сюжет какой-то чересчур вычурной современной литературы, которую в свое время Гилберт старательно избегал как раз-таки из-за невероятных историй, которые не укладывались в понимании строгого офицера, но так или иначе стал действующим лицом событий, которые несомненно снискали бы любовь публики, догадайся кто-то переложить их на бумагу. Оказалось, что судьба очень любит подобные истории, настолько, что долгожданная встреча затянулась так, что между ними можно было вместить несколько томов. Ему хотелось бы верить, что эпилог ещё не скоро и у них осталось ещё достаточно времени, чтобы наконец-то обрести свое счастье, не бояться его потерять, жить без страха и встречать каждый день, не опасаясь заглядывать в будущее. Если уж не беззаботно, то хотя бы спокойно. Это все, чего хотела его душа: затеряться от большого мира, навсегда исчезнуть для него, взяв с собой груз прошлых деяний, и постараться жить с ним дальше. Почему-то ему казалось, что с Вайолет это будет не так сложно, как прежде. С ней он чувствовал себя совсем другим человеком. С ней ему было легче дышать, а в груди становилось так тепло от переполняющего чувства нежности к ней. Хотелось заботиться и оберегать, поддерживать и просто быть рядом. Если бы только она хотела того же... Ведь пока что Гилберт не знал, чего именно желает Вайолет, но был готов на все, если только сможет сделать ее счастливой. Гилберт не хотел торопить девушку, для которой даже признание было испытанием. Все-таки чувства сложны для понимания, и их так трудно передать словами. Но у Вайолет это получалось делать через письма. И если все ее письма были написаны так же душевно, как и то, которое она отправила ему, знаменитой автозапоминающей куклой она стала не просто так. Сейчас было достаточно того, что они вместе. Все остальные проблемы, с которыми им предстоит столкнуться, не пугали его. Казалось, ему все на свете по плечу, только бы она была рядом. Гилберт о многом хотел спросить, многое обсудить, но прекрасно понимал, что девушке, которая так резко отказалась от всей своей прежней жизни ради него, непросто сходу осознать происходящее, не говоря о том, чтобы привыкнуть к новым условиям. Не стоило на первых порах задавать сложные вопросы. Непросто адаптироваться к новым условиям, даже несмотря на то, что ее поиски наконец прекратились. Скорее всего, она сама ещё в это не верит. Мужчина не верил. Он вспоминал, с каким мучительным отчаяньем она вцепилась в его рубашку прошлой ночью, как боялась засыпать, решив, что утром он исчезнет, что все это сон и он оставит ее снова. Столько боли было в том жесте... с таким трепетом она держалась за него, что становилось понятно — этот страх так быстро не покинет ее. Эта связь между ними была чем-то особенным, не подходила под общие понимания, не могла встать в ряд с привычными отношениями двух влюбленных. По сути, Гилберт не мог сравнивать, никакого иного опыта у него не было, но все же интуитивно понимал, что прав в своих суждениях. Они исключение из правил. - Да. Думаю мы стали семьёй уже давно, — наконец ответил он. — Жаль, я никогда не задумывался об этом раньше. Вайолет внимательно выслушала его, помолчала и отвела взгляд, словно не поняла до конца и старалась дойти до осознания своим умом, не уточняя и не переспрашивая. Это уже было в новинку для Гилберта, привыкшего к тому, что девушка не успокаивалась, пока не удовлетворит свою потребность в информации. Гил и сам понимал, что говорит витиевато, запутанно и слишком сложно, но у него плохо получалось находить нужные слова, говоря просто о сложном. Что тогда, что сейчас. Оставалось надеяться, что со временем они оба смогут понимать друг друга лучше, и это не станет преградой для их общения. Больше тренировки. Пожалуй, только это могло им помочь. — Вайолет? — тихо позвал он. Мужчина старался как мог, чтобы его слова не были чем-то странным для нее, старался вложить в них свои чувства, показать, как дорога ему та связь, которая у них есть, что она крепкая и нерушимая, раз осталась с ними спустя столько лет, что вместе они – одно целое. Надеялся, что Вайолет сможет услышать в его словах именно этот посыл. Но похоже, для девушки это было в новинку, и она не совсем разобралась, а возможно, ожидала услышать иное. — Я много путешествовала. Познакомилась с множеством разных людей. Видела много семей, самых разных. Получается, — она наконец-то посмотрела на него, и Гилберт понял, что она не разочаровалась в ответе, а всего лишь запуталась в формулировке. — что семьи бывают разные? Общепринятые нормы не имеют значения, и каждый сам в праве решать, кто может быть семьей? — Да, получается, что так. Просто не все семьи являются приятными, несмотря на то, что с точки зрения общественности – они считаются эталоном. В таких семьях нет самого главного, того, без чего это слово утрачивает всякое значение, Вайолет, — постарался внести ясность Гилберт, но чем дальше говорил, тем больше запутывался сам. Его отношение к семье было совсем другое, навряд ли то, которое привыкла видеть Вайолет. За закрытыми дверьми правда могла скрываться разная. В глазах соседей и гостей – одна, другая – когда чужие глаза не видят. Многие тайны скрывались настолько хорошо, что никто и никогда не мог узнать, что на самом деле происходит в приличной и дружной, на первой взгляд, семье. Ему самому приходилось поддерживать эту легенду, не быть примерном сыном по своему искреннему желанию, надеждой семьи, а играть эту роль, без права отказаться участвовать в этой пьесе. Что бы с ним было, если бы он не перестал "играть" даже после смерти главного "режиссера"? Стал бы таким же? Занял его место, как и было запланировано? Лживое проявление любви оказалось притворством, которое приходилось принимать за истину, хотя бы для того, чтобы довольствоваться малым, убедить себя, что это правда. На время, пока не хватит сил бороться за свои взгляды. Только дурак опрометью бросается на препятствие, не оценив свои силы. Соперничать отцом в те годы, когда от него зависло не только твое положение, но и твоя жизнь, слишком опрометчиво. Это и была ошибка Дитфрида, импульсивный и необдуманный поступок, который стоил ему будущего и надолго развел двух некогда близких друг другу братьев по разные стороны конфликта. Будь у него чуть больше терпения, он бы не лишился статуса приемника. Но по горькой иронии все равно им стал сейчас... Судьбу очень сложно обмануть. Она всегда берет свое, хочешь ты того или нет. — Чего же? — спросила девушка. — Того, что ты смогла понять не так давно, — грустно улыбнулся он, смотря в ее глаза. — Любви. Там, где ее нет, умирает смысл семьи, остаётся пустая оболочка, которую видят окружающие, и думают, что и с содержанием все хорошо. И они сильно ошибаются. Я это понял очень поздно. Понял, как многого был лишен и как жестоко со мной поступали самые родные люди. В груди стало как-то невыносимо тяжело, словно воспоминание о прошлом сдавливали его ребра, не давали дышать. Зачем он вообще вспомнил об этом? Разве не решил оставить все в прошлом? Забыть и не возвращаться. Все это осталось там, далеко на континенте. Ему не хотелось говорит с ней о своей семье. По большей степени, Вайолет не была с ней знакома, не считая Дитфрида. К общему благу, девушка появилась в его жизни в тот самый момент, когда он волен был сам принимать решения, не оглядываясь на чужое мнение и не ожидая одобрения главы семьи. Потому как сам, пусть и недолго, стал во главе рода. Страшно подумать, что произошло бы с девочкой, попади она в лапы старого тирана. Этот человек не стал бы перечить армии и сделал бы именно так, как приказывали Гилберту: без какого-либо сожаления бросить "инструмент", как только исчерпал весь его ресурс. Даже если бы Дитфрид оставил ее себе, участь Вайолет все равно была бы незавидной. Удивительно, как после всех слов сказанных в ее адрес Дитом, после проклятий и обвинений, его брат смог нормально общаться с девушкой. И даже защищать ее. Что же произошло за эти годы в Лайдене? — Но капитан Дитфрид любит тебя. Вайолет произнесла это так просто и так уверенно, что мужчина запнулся в своих собственных мыслях. Ему даже показалось, что он ослышался, но взглянув на девушку, понял, она говорит это всерьез и прекрасно понимает смысл сказанного. Могла ли девушка, для которой смысл этого чувства открылся лишь недавно, понимать не только свои собственные ощущения, но и оценивать чужие. Тем более, человека, который относился к ней с откровенным отвращением. Если бы Вайолет возненавидела капитана после всего, что произошло между ними, такая реакция была бы вполне понятна и очевидна. Но сейчас же Вайолет делала ровно то же, что и брат. Опровергала его суждения, защищая совершенно чужого для нее человека. Гилберт не нашел, что ответить, потому как не понимал, как относится к ее словам, и почему вдруг она упомянула брата. Благо, она, избегая повисшей между ними тишины, продолжила говорить, аргументируя свой ответ. Все так же рассудительно и прямо, как она умела общаться, донося свою мысль: — Чувства капитана сложно поддаются объяснению, и мне трудно понять его мотивы и поступки. Порой они очень... противоречивы, — она задумалась на мгновенье, но заговорила вновь. — Но твой брат очень тосковал по тебе. — Похоже, ты хорошо его узнала. — Совсем нет, — помотала головой она. — Незадолго до того, как мы с директором прибыли на остров, я встретила капитана на кладбище. Он пришел возложить цветы на могилу вашей матери. И сказал мне, что я должна забыть тебя. Что ты погиб и не вернешься. Тогда я подумала, что он потерял надежду и что никто, кроме меня не верит. Но это было не так. Капитан пригласил меня на корабль вашего отца, показал мне твои книги, разрешил забрать. Он собирался избавится от корабля... но, мне кажется, что он так и не смог этого сделать. Мне всегда казалось, что он никогда не сможет относиться ко мне, как к обычному человеку. Он никогда не сможет простить меня за то, что я сделала, но даже так, у нас есть общее. Ты дорог нам, и как бы капитан Дитфрид не скрывал это, он очень скучал по тебе. Скрывал это, но если чувства настоящие, их не получится спрятать. В голосе, во взгляде, в движении... они угадываются. Слишком сильные, слишком искренние. Мне тогда показалось, что он хочет сказать намного больше, но он не может по другому. Гилберт не нашелся с ответом даже после того, как Вайолет постаралась объяснить ему свою точку зрения, и молча опустил взгляд, прикусив губу от досады. Конечно, это ни в коем случае не звучало как упрек со стороны Вайолет, которая всего лишь старалась понять людей вокруг, даже человека, который ненавидел ее всем сердцем и желал смерти, но как же так получалось, что она смогла разглядеть в этом холодном, отрешенном человеке чувства, о существовании которых Гил и подозревать не мог. Ведь это был его родной брат, единственный родной человек на всем белом свете, последняя часть семьи. В их жилах текла одна кровь, но они отдалились настолько, что, пожалуй, первый встречный на улицах Лайдена оказался бы Диту куда ближе, чем родной брат. Все эти годы ему казалось, что Дитфрид лишь вздохнет с облегчением и не станет долго скорбеть о своей утрате. С состраданием у него всегда были проблемы. Смерти отца он и вовсе обрадовался и с нескрываемым умиротворением сказал: "Я рад, что он умер". Вряд ли он имел ввиду избавления старика от мучительной болезни. Еще тогда Гилберт подумал, а умеет ли брат вообще сострадать? Способен ли любить? Боится ли потерять кого-то? Возможно, у них с Вайолет было чуть больше общего, чем считал Дит. Поэтому, когда Гилберт задумывался о том, как воспримут эту потерю близкие ему люди, брат оказался в списке тех, кто горевать не станет. И наверное, так было бы даже лучше. Горечь утраты слишком сильный яд, она прожигает душу такой неистовой болью, которую унять невозможно, от которой нельзя избавиться. Ему бы не хотелось, чтобы брат испытывал что-то подобное. Потому как он сам, несмотря ни на что, очень его любил и скучал по нему, успокаиваясь только тем, что это не взаимно и Дитфрид так или иначе сможет жить без него без каких-либо проблем. В конце концов, даже когда у него была возможность встретиться с братом, он всячески избегал этих встреч. Было так странно слышать обратное. Навряд ли Вайолет стала бы обманывать его, да и он сам видел, каким теперь стал брат. Времени, которое они провели порознь, времени, в течении которого они были уверены, что никогда не увидят друг друга, хватило, чтоб они оба переосмыслили свою жизнь и поняли, в чем они ошибались. — Капитан говорил, что жалеет, — продолжила Вайолет. — Жалеет, что многого не успел сказать. Что очень бы хотел извиниться при встречи. Убеждал меня перестать вспоминать о тебе, но и сам был не в силах забыть. Я рада, что у вас получилось встретиться. — Да... я тоже... Гилберт тяжело выдохнул, словно бы отпуская эту тоскливую боль на сердце. Получается, Дитфрид все-таки не был рад его смерти, как он радовался кончине отца. Похожий на бывшего главу семьи даже взглядом, и оставшимся на его стороне до самой смерти... Гил был уверен, что Дитфрид видит в нем именно своего недруга, человека, который издевался над ним с самого детства, умалишённого тирана, вершившего судьбы членов своей семьи, относившегося к ним как к шахматным фигурам, цинично расставляя ходы, прописывая каждому свою роль. Старший брат покинул родовое гнездо именно тогда, когда Гилберт подчинялся влиянию отца. Именно таким он и остался в памяти Дита: послушным псом на короткой цепи, услужливым и верным. Он не знал ни о том, какое сомнение уже тогда поселилось в душе Гила, ни о том, какой путь он избрал для себя. Дитфрид не желал возвращаться к прошлому, даже в моменты их кратких встреч не задавался вопросом, как живет младший брат, чем занимается, что намерен сделать – все, что касалось семьи, было абсолютно не интересно капитану морского флота. Им попросту нечего было обсуждать. Не находилось ни одной общей темы. Их обоих это устраивало: просто знать, что где-то есть брат. Вполне достаточно, чтобы продолжать заниматься своим делом и холодно пожать руку при встрече на очередном военном собрании. Но в душах обоих жили настоящие чувства, которые не выпускались наружу, не давали возможности проявиться. Ведь каждый из братьев думал, что это ненужная глупость, помеха, которая испортит и без того напряженные взаимоотношения. Все карты вскрылись лишь когда случилось непоправимое, когда они потеряли друг друга навсегда, как оба решили тогда. Тогда-то все чувства вырвались наружу. Стали настолько ощутимы, что даже грубый капитан не смог скрыть их перед Вайолет. А пытался ли вообще? Теперь Гилберт не был уверен в этом. — Наверное, я был ему нужен намного больше, чем я считал, — грустно ухмыльнулся Гилберт. — Было здорово увидеть его вновь. Оказывается, для того, чтобы поговорить по душам нужно всего лишь умереть... Кхем,— он смутился от глупой шутки, не желая обижать Вайолет. Но она похоже и не поняла, что это была шутка. — Я, как и капитан, тоже не успела много сказать. А теперь, когда у меня появилась такая возможность, мне сложно поверить в нее, и я не знаю, с чего начать. Пока я была в Лайдене, пока была в пути, знала, что нужно говорить, а теперь... Она растерянно побегала глазами и опустила плечи, опуская руки на колени, с тихим металлическим скрипом сжимая пальцы. Она и правда хотела о многом рассказать. В душе поселился настоящий ураган из чувств, голова шла кругом от спутанных мыслей, которые было сложно обличить в слова. Ей казалось, что научившись понимать чувства, испытывая их самой, у нее получится рассказать о них, поведать о том, что лежит на сердце, и тогда, стоя перед закрытой дверью, умоляя его поговорить с ней, выслушать, понять, она чувствовала, что у нее получится, словно эта граница между ними придавала ей сил и уверенности, а теперь, сидя рядом с ним, имея возможность прикоснутся к нему, дотронуться до большой сильной ладони, воскресить в памяти воспоминание о том, какая теплая она была, и как крепко сжимала ее маленькие пальцы, у нее ничего не выходило. И от этого становилось страшно. Пальцы начали слабо подрагивать. Она постоянно забывала о том, что ее долгие поиски подошли к концу, что больше не нужно бояться потерять его, и словно бы готовилась к плохому, всем сердцем надеясь, что ничего ужасного не произойдет. Девушка хорошо помнила тот страшный момент, который стал поворотным в их истории. Простая, секундная неосторожность стала причиной трагедии. Порой между счастьем и кошмаром грань настолько узкая, что предугадать события сложно. И помня об этом, Вайолет не могла отделаться от желания говорить, говорить и говорить, слушать и запоминать так, словно у них больше не будет возможности встретиться. Только вот все это волнение мешало ей выговориться, рассказать о своих ощущениях, неумело, но постараться донести их словами, а не письмом. — Ничего не нужно говорить, Вайолет, — тихо сказал Гилберт, замечая ее волнение. Гилберт осторожно, словно боясь напугать, обнял ее за плечо и ненавязчиво, медленно, на случай, если девушка будет сопротивляться, притянул ее к себе, обнимая. Оба все еще привыкали к таким проявлениям близости, но осторожно, понемногу привыкали к обществу друг друга, преодолевали стеснение и неопытность, пробовали проявлять свои чувства в новом для них образе, где все чины и звания остались в прошлом. Все остальное зависело целиком и полностью от них. Так же медленно и осторожно, девушка положила голову на его плечо, успокаиваясь. Удивительно, как умиротворяюще на нее действовали слова и прикосновения мужчины. Только оказавшись рядом с Гилбертом Вайолет начала чувствовать что-то давным-давно забытое. Какое-то странное, лёгкое ощущение, от которого на душе становилось спокойно, а сердце билось тише и ровнее. Весь мир вокруг словно бы тоже стал тише, море перестало шуметь громовыми раскатами, вместо этого тихо, словно шаля, плескалось под скалами внизу, а ветер, до этого неистово набрасывающийся на обветренные стены маяка, теперь едва слышно копошился в низком, колючем кустарнике, шелестел в сухой, выжженной солнцем, траве, поднимая мелкую пыль и песок. Они как будто на короткое мгновение, показавшееся вечностью, остались вдвоем, вдалеке от целого мир. Хоть это конечно же было не так уже потому, что Марта всё ещё возилась со старой утварью где-то неподалеку, слишком занятая делом, чтобы обращать внимание на двух влюбленных. Да и они общались слишком тихо, чуть слышно. Говорить громко, да и говорить вообще, сейчас казалось совершенно лишним. Сначала Вайолет думала, что она забыла, что именно хотела сказать Гилберту, что перемены, неожиданно обрушившиеся на нее, спутали и без того сложные мысли в голове, длинные долгие фразы, которые она собиралась сказать ему уже долгие годы и которые рассыпались в пыль, стоило майору появиться перед ней. Но кажется, она теперь понимала, почему он не дал ей продолжить попытаться заговорить. Это был тот самый момент, мимолётный, нежный, когда говорили не уста. Сейчас безмолвно беседу вели две измученных жизнью души. Они общались на своем, одном им ведомом, языке. Они кричали, стенали, молчали и говорили, говорили, говорили... и тем громче звучали их голоса, чем сильнее прижимались друг к другу мужчина и девушка. Искалеченные души, искалеченные тела, наконец-то, спустя столько лет, начали понемногу исцеляться. Это чувство не могло вернуть им потерянные конечности, избавить от шрамов, стереть из  памяти ужасы прошлого, но оно могло подарить надежду и тепло, счастье, о котором они уже перестали мечтать. Жизнь научила их не надеяться на милость судьбы, но все же так хотелось верить, что на этом всему плохому пришел конец, а трудности на их пути станут лишь небольшой помехой, с которой справиться вдвоем им будет намного легче. Вайолет прильнула к Гилберту ещё сильнее, повинуясь зову сердца, продолжая этот бессловесный диалог. Казалось, он может услышать все, что она так хочет сказать. За все время своей службы в почтовой службе, девушка ни раз сталкивалась с ситуациями, когда люди не могли обрести взаимопонимание посредством беседы, и тогда на помощь приходила печатная машинка и мысли, которые было так сложно выразить словами, ложились на бумагу, раскрывая  души и сердца, помогая понять друг друга. Но все могло быть и наоборот. Свое последние письмо для него Вайолет как могла наполнила чувствами и благодарностью, пересказывая все, что хотела сказать, однако сейчас, не произнеся ни слово, просто сидя рядом с ним, девушка ощущала, что только здесь и сейчас они по-настоящему открылись друг другу. Просто тишина, просто они вдвоем, вот и все, что было нужно, чтобы не пришлось говорить и неумело подбирать слова. Потому как никто, даже самая знаменитая по обе стороны океана автозапоминаюшая кукла, не смогла бы так точно и трепетно составить письмо, которое сейчас озвучивало ее сердце. Пусть Вайолет никогда прежде не жила на Экарте, она наконец-то была дома. Ведь ее дом был там, где они могли быть вместе. Девушка, у которой никогда не было дома, лишённая прошлого, как бы это не было странно и ужасно, находясь в его объятьях, прижимаясь к мужскому плечу, вспоминала мрачную линию фронта, подорванную снарядами, взрытую сырую землю лагеря, коптящую в темноте керосиновую лампу, освещающую изнутри темную, грязную палатку, где они забывались тревожным сном под пропахшими порохом и кровью кителями. Тогда она ещё не знала, что такое любовь, не знала, что такое чувства, не боялась погибнуть, и по ее поведению и вовсе можно было сказать, что она бездушная машина, послушно исполняющая приказы (она и сама себя такой считала). Но даже там, в самый разгар войны, засыпая под далёкие раскаты снарядов, под шорох листьев под ногами обходивших лагерь дозором солдат, вдыхая едкий воздух, от которого хотелось чихать, глубже зарываясь лицом в жёсткую, грубую ткань армейского кителя Вайолет было спокойно. Вслушиваясь в мирное дыхание майора, дремавшего рядом с ней, всматриваясь в его едва вздымающийся от дыхания силуэт в тусклом свете лампы, которая освещала палатку лишь на столько, чтобы в полумраке успеть вовремя выбраться наружу в случае нападения, маленькая Вайолет успокаивалась, чувствовала что-то сродни тому, что ощущала сейчас. Это были ужасные моменты, мрачные, о которых не следовало вспоминать, которые не должны были всплывать в памяти, ведь они так не вязались с тем, что происходило теперь, но так случилось, что именно на передовой они стали особенно близки. В поместье девушка видела майора не часто. Он практически все время проводил где-то далеко, на службе, оставляя заботу о Вайолет служанкам, но уже в то время, как только находил свободное время, обучал девочку письму и чтению, прививал самые простые навыки цивилизованной жизни, продолжая делать это и на фронте тоже. Сказать о таком вслух Вайолет не решилась. Не потому что Гилберт не понял бы ее, нет. Потому что говорить было не обязательно. Сердца знали обо всем сами, слишком многое их связывало и объединяло. Хотелось сидеть так и дальше, в тишине и покое. Казалось они оба начали забывать, где они находятся, когда далёкий голос Марты заставил их нехотя вернуться в реальность и нехотя отстраниться друг от друга. Связь была прервана. Старушка совершенно не понимая, какому волшебному процессу помешала, направлялась к ним, отряхивая на ходу свой фартук. — Знала бы – заранее все подготовила, — сетовала она, всплескивая руками. — В маяке ж у нас давно никто не жил. Вот мы его под общие нужны и устроили: травы сушили, урожай хранили, да корзины свои я здесь оставляла. Не мешало ж никому. Сейчас ещё воды принесу, и можно обустраиваться. Один день переночевать не страшно, но если жить оставаться, то надо все до ума довести. Гилберт, не сразу очнувшийся от лёгкой дрёмы, в которую вогнало его умиротворяющее мгновение с возлюбленной, хотел было предложить свою помощь, все-таки рядом с маяком колодца нет, и нужно было бы спускаться вниз, к дороге, но ещё до того, как он что-то ответил, Марта, которая, кажется, все это время и вовсе говорила сама с собой, не взглянув на них спешной походкой, насколько скоро возможной для пожилой дамы, прошла мимо, бросив на ходу: — Пойдите пока, взгляните, может ещё что сделать нужно. Луиза очень волнуется из-за такого выбора. В деревне, конечно, было бы сподручнее нам, но что уж сделать... Гилберт дождался, когда суматошная старушка пройдет подальше, и повернулся к Вайолет, вспоминая о проблемах чуть более приземлённые, чем те, о которых переживал все это время. — Дитфрид передал мне твой чемодан, когда в обратный путь собирался. Но это все, что пока у тебя есть. Наверное, — он замолчал, силясь произнести, то, о чем следовало спросить едва ли не сразу, как только речь зашла о том, где и как разместить Вайолет, — тебе придется вернуться обратно в Лайден. Чтобы забрать все необходимое, — быстрее закончил он, уловив тревогу в глазах девушки. Ему вовсе не хотелось, чтобы это прозвучало так, словно он отсылает ее, но он не знал, как сказать об этом, не испугав ее. Было вполне естественно предполагать, что начинать новую жизнь вот так, с нуля, очень и очень непросто. Скорее всего, у нее были вещи, которые стали ей дороги и с которыми она не хотела бы расставаться. В отличии от него, у нее была возможность вернуть их. И все же, уже произнося это, Гилберт догадывался, что она ответит — Нет. Не хочу, — замотала головой Вайолет. — Я не вернусь обратно. Только не сейчас. Я больше не хочу расставаться с тобой. Не хочу. — Эй, тише... Мужчина осторожно подставил свою ладонь под ее щеку, чтобы остановить ее, и аккуратно погладил большим пальцем нежную кожу на ее скуле. Девушка взглянула на него обеспокоенно, пугливо, как будто недоверчиво, но спустя несколько мгновений огонек страха в ее глазах потух и Вайолет опустила взгляд, смущаясь своей реакции. Но ничего не могла с собой поделать. Одна лишь мысль о том, чтобы снова оказаться вдали от него, была невыносимой. Девушка, невозможное желание которой наконец сбылось, только начинала верить в свое счастье, и так просто было омрачить его. Даже необходимость покинуть дом Гилберта, и, пусть даже самое малое незначительное, время находится не вместе, далась ей с трудом. Но требование Луизы были вполне объяснимы и справедливы. Следовало быть благодарной и ей, и всем добрым людям, которые вот так просто и радушно приняли Вайолет в свою общину. Контактировать с незнакомыми людьми для Вайолет всегда было непросто, но отчего-то она была уверена, что люди, приютившие на своем острове мужчину, скрывавшего свое прошлое, смогут оказать такой же прием и ей. Оттого ей стало немного стыдно за свой страх. Учитывая то, сколько ей пришлось вынести страданий и сколько написать писем адресованных ему, которые так и не были отправлены. Наверняка сейчас она выглядела очень глупо, так неосторожно поддавшись эмоциям. Но Гилберт продолжал смотреть на нее все с той же нежностью, думая о том, как сильно они привязаны друг к другу, и как непросто им придется, когда он, возможно в ближайшее время, должен будет ненадолго вернутся в Лайден. Решение он принял твердо и отказываться от него не собирался. Пусть Дитфрид в прошлом никогда нен показывал ему свое участие к его бедам, сегодня он увидел брата с совершенно другой стороны и по глазам видел: свое слово сдержит. Но пока что о разлуке Гилберту тоже не хотелось думать. Слишком мучительно это звучало даже на словах. Будет лучше, если до этого момента они вообще не станут возвращаться к предложению Дита. И тогда, возможно, избежав лишних тревог и проведя вместе больше времени, расставание не станет для обоих таким большим ударом. Хотя, кого он обманывал... — "И минута вечностью покажется", — с грустью подумал мужчина. — Тогда попросим Клаудию отправить все необходимое почтой, — предложил он, стараясь сбежать с неприятных для них темы. — Раз он директор почтовой компании, никакого труда это ему не составит. Сможешь написать ему с такой просьбой. Уверен, он не откажет. — Да, скорее всего, так действительно будет удобнее, — задумавшись и помолчав какое-то время, ответила девушка, и, когда подняла свои глаза на него, Гилберт с облегчением убедился, что ему удалось успокоить девушку. Мужчина с досадой взглянул на маяк, подняв голову к небу. Этот бетонный, обсыпающийся гигант должен был стать домом для Вайолет, и следовало сделать так, чтобы девушка чувствовала  себя здесь комфортно, насколько это вообще возможно, учитывая выбор пристанища. Гилберт неохотно поднялся на ноги. Оставалось ещё много работы, и он собирался помочь Вайолет поскорее почувствовать себя частью Экарте. Стать ее проводником снова, каким и являлся в первое время их знакомства. — Тогда нужно поскорее отправить Ходжинсу письмо, — сказал он.