Два одичалых воронёнка

Флорида

      Иногда странно осознавать, что дом — это всё-таки не просто здание. Дом — это запахи, мягкие одеяла, вкусная привычная еда и люди.       В английском даже есть два слова, которые обозначают «дом»: a house — просто здание, и home — уже что-то приближённое к пониманию уюта и спокойствия. Даже звучит мягко: welcome home…       В принципе, ей хватило бы и просто a house, если так задуматься.       За несколько лет жизни в грязных бараках рамки уюта и комфорта стираются максимально, и даже двухдневный голод не приносит столько же неприятностей, как мог бы. Однако, живот всё равно урчит. А во рту — вкус мягкой бриоши из той маленькой пекарни недалеко от дома…       Дом… А это всё-таки был home или a house?..       В кармане шелестело несколько долларов. В планы не входило «несколько» — в планы входила целая стопка, однако, пришлось заплатить кругленькую сумму за молчание одному из мужчин, который вообще не должен был её заметить…       Наверное, она могла бы разозлиться или разреветься от несправедливости, как сделали бы многие девочки, но лишь в очередной раз молча проглотила остаток эмоций, сжала купюры в кармане и толкнула дверь маленького магазинчика.       Приветственно зазвенели колокольчики, и парень за прилавком лениво отвлёкся от мобильного.       — Здрасьте.       Она кивнула. В груди сдавило лёгкие. Неуверенно подойдя к кассе, превозмогая тошноту, ткнула пальцем в один из мерзко выглядивших хотдогов и бутылку воды. На кофе хватило бы, но деньги лучше экономить. Да и вряд ли кофе из подобного заведения смог бы принести хоть чуть-чуть радости, чтоб стоило за это ещё и заплатить.       — Немая, что ли? — пробурчал себе под нос кассир, заворачивая хотдог в пакет, назвал сумму, а потом почти тут же спохватился и показал на пальцах.       На небольшом столе девушка развернула газету и сверилась со своими записями. Сосредоточиться было почти невозможно, ибо вкус еды, даже столь мерзкой на первый взгляд, после двух дней голодовки ощущался ярко и приносил какое-то невероятное удовольствие.       Пока большая часть информации сходилась, но ощущение недосказанности не покидало, будто кто-то умалчивал о самом важном — и это беспокоило больше всего. Отвратное знание английского мутило воду ещё больше, но имена, боже правый, имена — вот что будет понятно в большинстве языков, и за этот факт она цеплялась всеми силами. У неё было лишь две газеты — либо во Флориде совершенно не любили спорт, либо почти нулевой уровень знания языка уводил её от единственных зацепок, но даже этих двух газет и одних и тех же имён в них было достаточно, чтоб сердце забилось сильнее. И впервые за пару лет — не от страха.       Нет, надо оставить деньги и купить хотя бы разговорник. Или найти доступ к интернету. Она не умела им пользоваться, но наверняка разобралась бы за пару минут…       Около магазина остановилась большая чёрная машина. И она не обратила бы на это никакого внимания, если бы оттуда почти одновременно не вылезли трое мужчин.       До боли знакомых мужчин. До боли отвратные лица, уродливые до безобразия, и всё в них — от мерзких ухмылок до громких голосов, бурчащих на испанском, — всё это заставило тяжело сглотнуть, запихать в рюкзак газеты и толкнуть кассира в сторону, забираясь на склад.       — Эй! — окрикнул парень, но тут же отвлёкся на вошедших посетителей.       Нет, они не должны были так скоро её найти. Всё-таки было наивно думать, что у них не найдётся суммы ещё больше, чтоб перекрыть договор о молчании. Мужчины всегда оказывались мерзкими продажными сволочами — надо уже наконец-то вдолбить себе в мозг.       — Ты не видал здесь девчонку? — прозвучал голос одного из мужчин. От него хотелось спрятаться, и ни одна складская полка с коробками в этом не помогла бы.       — А зачем вам? — с недоверием спросил кассир.       — Да мы типа родственники. Брат с ног сбился — дочурку найти не может. Подростки, они такие… сбегают вечно. Сам же такой был, да?       Хотелось закрыть уши от скрипучего смеха.       — Э… Забежала туда. Я…       Сердце рухнуло в прятки.       Боже, никогда не доверять мужчинам.       — Нет, вам туда нельзя, иначе я позвоню в поли…       Стук, грохот, скрип распахнувшейся двери. Туман перед глазами.       Как наивно и глупо было надеяться на спасение.       Прижавшись к стене, дыша через раз, она вслушивалась в каждый шаг и выискивала взглядом пути отхода.       Сбежать через дверь? Их трое. Из окон — лишь одно маленькое под самым потолком. И много-много полок — удивительно большой склад для подобной забегаловки.       — Эй, мы знаем, что ты здесь! Не заставляй нас нервничать.       Испанский всё-таки её раздражал даже больше, чем звучание английского.       — Конфетку хочешь, детка?       «Засунь её себе…» — пронеслось в мыслях.       Между полок она заметила дверь. Приоткрытую дверь. Будет славно, если она не ведёт на закрытый двор, иначе — ей точно не дожить до завтрашнего дня. И смерть эта будет страшной, мучительной и долгой.       А по бумагам она и так уже давно мертва…       — Нет, меня это начинает злить! Нам точно нужна эта девка?       — Она босса чуть инвалидом не оставила, — пробасил второй в ответ. — Деньги украла, целое состояние. Ты правда хочешь, чтоб девчонка сбежала?       — Да и личико миленькое у неё, — подхватил третий, с противным дребезжащим голосом и акцентом.       — Я ей это личико искромсал бы уже давно — красивая баба обычно думает, что ей всё можно и всё ей простительно. Ищи её, чего встал?       — Ну же, Элоди…       Элоди… Она уже забыла, что не чья-то вещь, а человек, человек с собственным именем. Именем, которое дала родная мать, а потом бросила, как ненужную тряпку. Из-за матери, из-за отца она превратилась в чью-то собственность.       А владельцы очень не любят, когда собственность внезапно берёт в руки оружие, ворует деньги и сбегает в другую страну.       Шаги слышались уже очень близко. Либо бежать к единственному выходу, либо задушить себя прямо здесь.       — Мун биби, Элоди!       Как отвратительно звучал французский из его уст. Как отвратительно звучало её имя из его уст. Как отвратителен был он сам: грязное животное, что упало до самого дна, либо с этого дна ни разу не всплывавшее вверх. И сердце Элоди заболело от этого издевательства: над её языком, над её именем и когда-то над её телом.       Ей было жаль, что босс не мёртв и что он даже не инвалид — она целилась метко, но дрожь и липкий страх подвели ослабленные руки в самый ответственный момент.       Элоди… Вообще-то это имя дала ей не мать. Его выбрал старший брат и признался в этом только спустя десять лет. Старший брат, который защищал от ссор родителей и зашивал платье с уточками. Старший брат, который точно не переживёт, если вдруг когда-то узнает, что она задушила сама себя.       Старший брат, ради которого она всё и затеяла…       Элоди схватила одну из бутылок с соусом и крепко сжала её в руке. Между стеллажей внезапно высунулась противная голова, с дребезжащим визгом заулюлюкала, и девушка разбила о неё бутылку.       — Ёбанная сука! Хватай!       Рванула к двери, по пути раскидывая коробки и разбивая бутылки. Сердце бешено билось о рёбра, почти не давая дышать, дребезжание стекла, ругательства и топот были слышны, казалось, у самых ушей. Элоди схватила швабру, стоящую у самого выхода, закрыла дверь перед самым носом и просунула палку в ручку.       — Тебе не жить!       — Передай это своему боссу! — тяжело дыша, крикнула она на испанском и рванула между мелких улочек и низеньких домов. Остановиться даже на секунду означало увеличить шанс на смерть в несколько раз. Элоди и так давно ходила на грани и позволить себе свалиться не могла.       До судорогах в ногах, до тяжести в лёгких, до боли в сердце — бежать, бежать, бежать. И верить, что след запетляет, верить, что втроём они сдадутся и вернутся к боссу с пустыми руками, верить, что быстрее всех их настигнет кара.       До места назначения было ещё много и много миль впереди…