Калифорния
Это был определённо плохой день.
Нет, не так.
Это был определённо
очень плохой день.
У Жана в жизни таких дней было достаточно. Наверное, легче пересчитать дни хорошие — как раз хватит пальцев. Пальцев одной руки.
Но конкретно этим утром он чувствовал себя, на удивление, самым мерзким образом. Лежал, свернувшись по обыкновению калачиком и зарывшись в одеяло по самый нос с полной уверенностью, что скоро это одеяло с него стянут, кинут в сторону и стащат за волосы с кровати.
Боль, пот, слёзы — и так далее по списку.
Это ужасное ощущение разрасталось внутри с болью, и желание разодрать грудь, вырвать его с корнем и растоптать не покидало Жана с момента пробуждения. Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как открыл глаза после страшного кошмара, но пролежал в таком положении уже очень долго. Соседняя кровать уже пустовала, тишина давила на виски, поэтому Жан подогнул длинные ноги ещё ближе к груди. Сильнее зарылся в одеяло, будто за его пределами страшный мир разорвёт тело и душу и оставит умирать в муках.
Сегодня ему снился Рико. Его перекошенное от злости лицо, кровь на костяшках, и Жан задыхался в этом сне из-за воды в лёгких. Однако, во снах он был готов это перетерпеть, проснуться с жаждой, но бояться сделать и глоток воды.
В этом же кошмаре рядом с Жаном находилась Элоди — держала за руку и терпела всё то же, что и он.
Жан зажмурился, пытаясь стереть картинки перед глазами, но сознание продолжало их издевательски подкидывать и дорисовывать.
В общем, это был действительно очень плохой день с самого его утра. Это был тот день, когда хотелось громко закричать или наоборот заткнуться, зарыться в угол и не видеть белого света.
Воспоминания об Элоди ещё травили душу, слова Стюарта Хэтфорда стучали в висках.
«Думал, ты особенный?»
Это Элоди должна была остаться особенной. Ибо эта девочка, с наивными серыми глазами, кудряшками, что для своего возраста виртуозно играла на фортепиано и напевала французские песни, — последний ребёнок, который заслуживал таких родителей.
Как же он их ненавидел…
Как же давно не слышал французский, особенно для человека, который на нём до сих пор думал. Особенно для человека, который всей душой ненавидел американскую беглую речь. Но позволить себе такую роскошь, как говорить на родном языке с человеком, который на нём думал тоже, Жан не мог.
За это он тоже ненавидел родителей.
Но всё равно хотелось в Марсель, к Средиземному морю, касаться без страха волн. Хотелось к ежевичным кустам, к голосу, не осквернённому чужим акцентом, к маленькой ладони в его руке.
Жан прикусил до крови губу, и металлический привкус добил болезненными воспоминаниями.
Не выдержав мыслей, дрожащей рукой он потянулся к мобильнику и набрал номер, ставший таким знакомым и привычным.
— Здравствуй, Жан, — отозвались на другом конце, и он ощутил прилив свежего воздуха к лёгким, словно с самого пробуждения не сделал ни одного вдоха.
— Поговори со мной… о чём угодно, — прохрипел Жан, с трудом вспоминая каждое слово, — пожалуйста…
— Ты в Калифорнии. В безопасности. Рико и Грейсон уже мертвы. Тебе больше ничего не угрожает, слышишь?
Эти слова уже стали молитвой, которую Рене читала будто проповедник у кафедры. Стали утешением, стали маяком в шторм, стали утренней мотивационной речью, стали колыбельной перед сном. Спокойный голос укутывал, прятал, прогонял дрожь, и Жан неловко поймал себя однажды на мысли, что Рене — единственная, кто говорил на этом ужасном языке мягко и уютно. Дальше Жан хоть и слушал — не понимал половину слов, пытаясь выровнять дыхание и унять тревожный стук сердца. Иногда он нуждался именно в словах, но сейчас, не способному и мыслить на другом языке, ему хватало её тихого спокойного голоса.
— Прости, — спустя время, когда пальцы перестали крепко впиваться в телефон, проговорил Жан, — я должен был сначала спросить, не занята ли ты.
— Мы договаривались, что ты можешь звонить в любое время. Тем более я как раз сейчас абсолютно свободна — уже собрала сумку.
— Сумку?
— На выходных Эндрю и Нил решили поехать в Колумбию, а там как раз сейчас Стефани по работе. Я подумала, что отличной идеей будет с ней увидеться.
— Сядешь в машину с этими сумасшедшими коротышками?
— Специально, чтобы ты не переживал, попрошу сесть за руль Нила — он, на удивление, очень аккуратный водитель.
— Я бы так не сказал. Для человека с английскими корнями он слишком… Ты понимаешь… Бешеный?
Рене мягко рассмеялась, и на эти доли секунд сердце Жана болезненно сжалось. Сколько раз ночами он размышлял, смог бы остаться с Лисами
ради неё, но постоянно приходил к выводу, что идея гиблая. Каким бы путём он не пошёл, все мелочи — от сварливого характера Жана до присутствия рядом Кевина, — привели бы к краху только-только объединившуюся команду.
Однако, он после недолгого молчания всё равно спросил, ибо никогда ни с кем не обсуждал эту мысль.
— Как ты думаешь, я смог бы стать Лисом?
— Лисом? — Рене задумалась, и Жан уже готов был прокусить себе насквозь язык, но ответила она раньше: — Нет. Точно нет.
— Почему?
— Ты много об этом думал, да?
— Иногда бывало. Но мне интересен взгляд со стороны того, кто провёл много времени в команде и много общался с вашим тренером-альтруистом.
— Нет, Жан… — повторила Рене, и он был готов поклясться, что
услышал её улыбку. — Тебе нужны Троянцы, даже если ты думаешь, что никогда не станешь одним из них. Лисы действительно «бешеные», у каждого из нас за спиной тяжёлая жизнь, ошибки и множество травм. Все Лисы — это люди, которым дали второй шанс, когда надежды уже не было. А тебе не нужен второй шанс, Жан, ведь ты ещё пока не воспользовался и первым. Тебе нужен пример нормальной жизни. Нужны люди, которые вернут тебя к свету и дадут понять, что ты — достоин всего этого. Ты не сделал ничего ужасного и ни в чём не виновен.
Жан ничего не ответил — горло сдавило. Столько раз он внушал себе, что заслужил всё, что с ним происходило, и слова Рене больно кольнули словно в самую душу.
— Дай возможность Троянцам помочь тебе, ладно? Они наверняка иногда не знают, что с тобой делать — не потому, что им всё равно, а потому что они просто не понимают, как к тебе подступиться. Всё будет хорошо — верь в это, а я помолюсь за нас двоих.
Сжав серебряный крестик на груди, Жан с головой завернулся в одеяло. В душе смешалась тревога от пережитого ночного кошмара, грусть от ностальгических мыслей и что-то совершенно необъяснимое, тяжёлое и одновременно лёгкое — от слов Рене. Всегда она была права, и Жан не мог спорить, слушал, принимал и осмысливал долгими бессонными ночами — всё никак не мог привыкнуть, что в сутках всё-таки двадцать четыре часа.
И после разговора с ней каждый раз хотелось разрушить что-то в этом доме, чтобы его возненавидели, и одновременно вжаться в чужие объятия со словами благодарности за бесконечное терпение. Ради этого последнее время Жан и звонил — ради коктейля этих безумных неизведанных ранее эмоций, которые заглушали всю тревогу и заставляли хоть приглушённо, но чувствовать жизнь.
Жана отвлёк аккуратный и тихий стук в дверь, но это не помешало сердцу болезненно удариться о рёбра. Если мозгом он и начинал что-то понимать, то молниеносные реакции тела ещё давали знать обо всех прошлых травмах: Жан зажмурился до кругов перед глазами, а конечности пробила дрожь.
— Это я, Кэт.
Мягкий скрип двери, тихие шаги — полная противоположность тому, что происходило в Гнезде.
— Спишь? Я могу присесть?
Жан повернулся к ней лицом и увидел уже ставшую привычной обеспокоенность в чужих глазах. Кивнул. В мыслях пронеслись недавние слова Рене, и Жан попытался совладать с собой и не прогнать Кэт прочь.
Из-за тяжести чужого тела на кровати это желание возросло в нём, но Жан сильнее натянул одеяло в надежде, что оно укроет от всего мира. И даже от обеспокоенного взгляда Кэт.
— Давно проснулся?
— Без понятия.
— Обычно ты ранняя пташка, поэтому я переживаю. Если ты сегодня не хочешь вылезать из постели, то ничего страшного, правда, — улыбнулась девушка, и от этой улыбки жгучее ощущение кошмара в голове перестало настолько сильно давить на мозг. — Но тебе поесть надо. Могу принести сюда, если хочешь.
Но Жан не ответил — язык во рту не ворочался.
— Так хочешь?
— Только если на корт, — хрипло буркнул он, зная, что за этим последует.
— Жан… — Кэт устало выдохнула. — Нет сегодня тренировок, мы не можем просто так ездить на корт.
В голове Жана этот факт не мог уложиться: для Воронов каникулы были единственным временем, когда никто не думал о занятиях в университете, а значит, их система работала ещё слаженее, чем обычно. Никаких отвлекающих факторов — лишь корт и короткие перерывы на еду и сон.
Троянцы же были абсолютной противоположностью: относились к летним тренировкам совсем пренебрежительно, отдыхали на выходных, а некоторые могли позволить себе уехать в любой момент — и Жан сих пор к этому не привык. И вряд ли уже привыкнет.
— Не переживай, у нас есть море идей, как себя занять! — воодушевлённо хлопнула по кровати Кэт. — Мы вчера перед сном с Лайлой перечитали наш небольшой список дел, как бы развлечься летом и втянуть тебя в каждый из этих пунктов. У тебя когда последний раз вообще были нормальные летние каникулы?
Жан задумался и понял, что вряд ли сможет назвать конкретное лето. Наверное, это было ещё во Франции, но в случае его семьи, а именно родителей, вряд ли было хоть одно явление, которое можно было описать словом «нормальный».
— В общем, — продолжила Кэт как ни в чём не бывало, словно её вопрос был риторическим, — помимо тренировок мы сможем найти тебе развлечение, правда. Можешь по выходным толкать Джереми на пробежку по утрам, — она задумалась, — если сможешь его разбудить, конечно. А потом ещё есть магазины, кино, покатаемся на байке, и можно к океану…
— К океану не надо, — быстро оборвал Жан.
— Ну раз не надо, тогда не поедем.
Кэт ободряюще сжала его пальцы, выглядывающие из-под одеяла, и это касание могло бы вызвать приступ паники, но, на удивление, наоборот заземлило Жана.
Он в Калифорнии. Он в безопасности. Рико и Грейсон уже мертвы. Ему больше ничего не угрожает.
— В общем, это будут типичные дни Троянцев?
— Только никакой учёбы! — добродушно рассмеялась Кэт. — Но помни, что это последние каникулы Джереми и Лайлы, и они обязаны пройти о-ху-ен-но. Да и на тебя у меня большие планы, мой круассанский мальчик.
— Отвратительно.
— Прости, но ты правда похож на круассан, когда спишь, — она хихикнула. — Завтрак?
— Думаю, это будет уже обед…
— Тогда… Обед?
Улыбка украсила её лицо, и Жан… Жан после этого точно не мог противиться просьбам и бесконечной заботе Кэт.
— Ты каждый раз… кое-кого мне напоминаешь, — почти шёпотом признался он.
Кэт заинтересованно приподняла бровь в молчаливом ожидании продолжения, которого так и не последовало…
…Выйдя из ванны и лениво зевая, Жан всё-таки выполз на кухню. Девушки что-то бурно обсуждали, но Лайла всё же быстро-быстро помахала ему.
Перед носом сразу появилась еда. Жану иногда казалось, что они живут на кухне, но в этом были свои плюсы: Кэт и Лайле нравилось готовить, а Жан никогда не голодал — прелесть, не иначе, и все счастливы. Со временем он даже стал спокойнее относиться к «неправильной» еде, хоть иногда и кусок в горло не лез. Добсон, с которой он только недавно решился впервые поговорить, называла это чем-то вроде одной из форм РПП, но Жану не нравилось, что его обычное желание держать себя в форме приравнивалось к расстройству.
После ночного кошмара и пугающих воспоминаний происходящее казалось нереальным. Вот Лайла и Кэт бесконечно шумно болтают, пытаясь вовлечь Жана в диалог, вот жаркое солнце пробивается через окно и ярко освещает кухню и прогоняет остатки тьмы в душе, вкусная еда, писк микроволновки, но всё будто не с ним. Жан даже осмотрел пальцы, сжал руки в кулаки, чтобы совладать с мыслями и телом.
— Так ты согласен? — вдруг спросила Лайла.
— Что?
— Не слушал что ли?
— С тобой всё хорошо? — в голосе Кэт вновь проскользнуло беспокойство. — Ты витаешь совсем.
— Я в порядке, — дрогнувшим голосом соврал Жан. — Просто странное… предчувствие?
Кэт и Лайла переглянулись. Жан догадался, сколько всего они сказали друг другу только лишь глазами, но даже пытаться расшифровать это было бесполезно — Кэт и Лайла столько времени провели вместе, что научились понимать друг друга с одного взгляда.
Интересно, каково это было?
Но он больше сосредоточился на этом «предчувствии» — какое точное всё же слово Жан подобрал.
Распахнувшаяся входная дверь быстро отвлекла его от размышлений и отогнала все тяжёлые мысли прочь будто по щелчку.
— Доброе утро!
Голос Джереми прозвучал слегка шепеляво: он заглянул на кухню со стаканчиками в руках и бумажным пакетом в зубах.
— О, Джереми! — радостно взвизгнула Лайла. — Ты спас мой день!
Она мигом забрала свой баблти, оставив его с занятыми руками, отчего Кэт расхохоталась, но всё же забрала пакеты.
— Лучше бы ты меня так встречала, — шутливо буркнул Джереми.
— Тебя я вижу каждый день, а баблти, к своему огромному сожалению — нет, — но Лайла всё же чмокнула его в щёку в знак благодарности.
— Кошмар, ты воруешь мою девушку прямо у меня на глазах! — возмутилась Кэт, оставляя пакеты на столе.
— Нет, мы всё равно не сможем быть вместе: она девушка, я парень — мы слишком разные. И вообще: держи свой кофе, и выпечку все хватайте, пока тёплая.
За всей картиной Жан наблюдал со стороны, но пропускал половину фраз мимо ушей, невольно сосредоточив всё внимание на ямочках на чужих щеках и уже отросших карамельных корнях волос. Он всё ещё не чувствовал себя в реальности, не ощущал собственных рук, а когда Джереми уселся напротив, то это состояние только усилилось.
— Я тебе тоже взял. — Он придвинул стаканчик поближе. — Самый чёрный, совершенно без единой капли молока, без единой сахаринки и даже без намёка на какой-нибудь сироп. А ещё я попросил добавить чуть-чуть горькости — представляешь, у них на складе завалялась маленькая баночка. Но если не понравится — в следующий раз попрошу воду тоже не добавлять.
Жан преувеличенно фыркнул и взял стакан, слегка коснувшись чужих пальцев, но даже этого хватило, чтоб тело прошибла мелкая дрожь.
Сегодня у Жана был определённо
ОЧЕНЬ плохой день.
— Не упади в сахарную кому, — лениво съязвил он в ответ.
— Почти упал, — в глазах мелькнул азарт, и Джереми тихо добавил: — или всё-таки уже.
Жан насупился, не до конца понимая смысла сказанного, но не упустил из внимания, как Лайла недоумённо приподняла брови.
— Просто не переживай — сегодня здесь лишь половина сиропов из их арсенала, — неловко отшутился он. — У меня неплохое настроение.
— Оцениваешь его на семь из пятнадцати по паршивости? — тут же поинтересовалась Кэт.
— Получается так. С утра семья немного замучила меня делами, но зато теперь я вроде как свободен…
— Ну наконец-то! — с облегчением выдохнула Лайла. — Надеюсь, не как прошлым летом, когда…
— Жан, бери круассан, не пей пустой кофе, — максимально игнорируя её, Джереми придвинул бумажный пакет ближе к нему. Лайла беспомощно всплеснула руками.
— Какая банальщина… — только и сумел буркнуть Жан.
Но слова Лайлы он мимо ушей не пропустил. Тяжело было игнорировать тот факт, что Джереми мгновенно мог перевести тему, когда разговор хоть как-то касался его семьи. Для Жана эта часть его жизни оставалась загадкой, но не то что бы он пытался её разгадать. В Воронах тема семьи не поднималась вообще: существовало только экси, существовали только Вороны; весь мир — на корте.
А часть Жана по-прежнему принадлежала именно им. Он Моро.
— Кстати, мы так и не решили, как день проведём! — подала голос Кэт. — Жан, давай, подкидывай идеи, чего хочешь?
И он завис. Завис под внимательным взглядом трёх пар глаз. Залпом допил остаток кофе и неопределённо пожал плечами, совсем потерявшись от одного вопроса.
Чтоб его мнение да кого-то интересовало?
— Если что, вариант «остаться дома» тоже присутствует. Там так-то жара смертельная — по ощущениям, у меня сгорело лицо, пока я высматривала в окне, где же наш Джереми…
— «…с моим баблти», — передразнил он Лайлу и получил лёгкий подзатыльник.
— Можете решить сами, — вздохнул Жан. — И спасибо за кофе.
Втроём они переглянулись между собой, но ничего не сказали.
Вряд ли бы Жан даже в свой самый лучший день в жизни был способен что-то предложить. Как-то Кэт сказала ему, что даже просто захотеть чего-то — это уже достижение, и вряд ли бы он смог с ней спорить.
Жан всё ещё не чувствовал собственных рук, даже незаметно размазал каплю воды по столу, надеясь ощутить влагу на кончиках пальцев. Пошевелил ими — вдруг это о себе напомнили старые переломы? Словно в тумане — чужие разговоры и мысли в голове. Жан имел полное право пролежать целый день в одиночестве, но точно знал, что так наоборот быстрее сойдёт с ума. Находиться в тишине было невыносимо — она давила на уши, сулила обязательно что-то плохое, поэтому он, хоть и не встревал больше в диалог, слушал бессмысленную болтовню Троянцев и хватался за каждое слово словно кончиками своих нечувствительных пальцев.
Троянцы нашли чем заняться и без предложений Жана: нужно было приготовить еды, прибраться, сходить за продуктами, — но они бы не были Троянцами, если каждое дело не сопровождалось бы бесконечной болтовнёй, смехом, музыкой и вопросами по типу: «Жан, а ты слушал этого исполнителя?».
С ног до головы его окутывал мир ярких звуков, запахов еды и духов Лайлы, цветов, словно насыщенность выкрутили на максимум, но душа Жана оставалась по-прежнему тёмной кляксой на этом холсте весёлых троянских дней.
«Даже если ты думаешь, что никогда не станешь одним из них...»
И не станет. И даже не потому, что не хотел, а потому, что в этом мире вряд ли где-то существовало его место среди нормальных людей.
Всё-таки он Моро. Моро запятнаны кровью. И даже если Эрве в своей жизни никого не убил сам — он отправил на верную смерть родную дочь.
Мог ли после этого хоть кто-то из Моро существовать рядом с нормальными людьми?
