Позади крутой поворот

      Фонари тускло освещали улицы и улочки Праги, но горожанам в эту ночь не удалось уснуть. Представители закона старались весьма бдительно осмотреть каждый уголок города, бравые городовые не боялись по нескольку раз осматривать одни и те же закоулки и узкие безлюдные подворотни. Квартиры они старались обследовать так же тщательно, как и улицы, то есть переворачивали всё наизнанку. Пражане были в недоумении, однако прекрасно понимали, что это делается ради их же безопасности. Особенно внимательно полицейские старались осматривать Старофонарскую улицу, на которой и произошла утренняя трагедия. В дверь квартиры пани Мюллеровой грубо постучали. Самым главным из полицейских был старший офицер полиции пан Пауль-Франц Фокс — человек весьма крепкого телосложения, с пышными рыжими усами. Его сопровождали два младших офицера, следователь и криминальный фотограф. Старший офицер не стал церемониться и остервенело заколотил в дверь: — Отворяйте, собаки, мы знаем, что вы там! — грозно закричал он. — Да какого чёрта... — пробормотала сонная пани Мюллерова, поднялась с кровати, накинула поверх ночной рубашки халат и вышла в коридор. Вслед за ней со второго этажа спустился такой же злой и сонный Штирлиц, беззвучно ругаясь сквозь зубы. — Проваливайте к дьяволовой матери, а... — ответила пани Мюллерова и широко зевнула, прикрыв рот для приличия. — Боже правый, племяш... Они нас доконают! Тебе на работу вставать, а они в дверь барабанят.. — Да вижу я, тётушка, — раздражённо прошипел Штирлиц. Отворив входную дверь, пани Мюллерова увидела пятерых сотрудников пражской полиции и следственного комитета. Все они недоверительно смотрели на неё, словно бы это она вершила все эти преступления в Праге, на протяжении многих лет. — Старший офицер полиции Пауль-Франц Фокс! — бойко представился старший офицер, увидев пани Мюллерову на пороге. — Мы явились к вам с обыском! Ведь вы же та самая хозяйка, что сдавали жилище пану Швейку? — О боже правый, — устало ответила пани Мюллерова. — Снова обыск? Племяш, выходи, сейчас наш дом снова перевернут вверх дном. Оба они, неодетые, вышли на крыльцо и пропустили полицейских в дом. Штирлиц искренне недоумевал, что им здесь снова понадобилось, но когда увидел во мраке ночи лицо пастора Шлага, то понял — дело, что называется, запахло жареным. Если полиция явилась по поводу того немца, то алиби у них с пани Мюллеровой было стальное — отпечатки Швейка они сумели раздобыть. В доме послышался гомон полицейских, громкие шаги и топот на первом и втором этаже, неумолкали не на минуту. Пани Мюллерова прекрасно слышала, как представители закона бесцеремонно кидали вещи на пол, иногда даже вместе с ящиками от тумбочки. Билась посуда, крики в доме становились лишь громче: — Здесь его нет! — Поищите в другой комнате! — Он скрылся! — Снова придётся потратиться на сервиз... — пробормотала пани Мюллерова с сожалением. — Какая-то патологическая страсть у них к битью посуды. Штирлиц лишь плотнее кутался в ночную рубашку, но теплее ему не становилось. Придётся часть денег потратить на посуду, и прощай, билет до Брюнна. В Праге словно действовал закон «никогда ничего не планируй». Топот не умолкал, представители закона громко ругались и бегали по всему второму этажу, наводя лишь большую панику на пожилую хозяйку дома. — Пани Мюллерова, можно ли вас на секундочку?! — послышался грубый голос старшего офицера Фокса, который, словно по волшебству, оказался на лестничной клетке. — Что там такое? — боязно подала голос старушка, боясь, что полиция обнаружит те самые плёнки с отпечатками пальцев. — Ваш квартирант, пан Швейк, был профессором оккультных наук? — недоверительно спросил мужчина, злобно косясь на хозяйку. — В его комнате мы обнаружили множество записных книжек, медальонов с сатанинской символикой и даже книжку по чёрной магии! Она находилась в тайнике. — Тайнике?! — Именно, в тайнике! — подтвердил Фокс. — Но у меня не было никаких тайников! — взволнованно проговорила пани Мюллерова. — Тайник находился за шкафом, в небольшом отверстии в стене... Я так понимаю, без вести пропавший Швейк до пропажи состоял в секте? — офицер начал спускаться вниз по лестнице, дабы записать все показания в блокнот. — Отвечайте всё, что знаете, либо же знали о его злоключениях! Быть может, что вы помогали пану Швейку совершать ряд преступлений. Кто его знает, что можно ожидать от такой милой пани, как вы... Штирлиц же продолжал ждать на крыльце. Снова полицейские, что называется, уткнулись в те же ворота. Нет, так они ничего не добьются. Офицер продолжал допрашивать пани Мюллерову уже на улице, и снова она всё отрицала. Наконец-то полицейские вышли из дома. Из их разговоров ясно было, что пана Швейка они не нашли. Они забрали все записи, медальоны и книги, собрались уже уходить, как пастор Шлаг резко окликнул их: — Добродетельные господа, попрошу вас остановиться. Неужели вы оставите дом этих добрых прихожан в таком виде? — спросил он сокрушённо, но тут же сурово приказал: — Мётлы в руки и марш подметать все осколки. Остался один только старший рыжеусый офицер, ведь в его обязанности подметание пола не входило, и вмиг накинулся на Штирлица: — А что же вы, сударь? Вы что-нибудь знаете о произошедшем? Пастор Шлаг вклинился между ними и быстро накинул на плечи Штирлица свой плащ: — Оставьте этого человека, вы и так достаточно потревожили его, — и обратился уже к самому Штирлицу: — Вы добродетельны и невинны. Штирлиц сполна уцепился за единственное знакомое ему лицо в Праге, за пастора, и даже позволил отвести со лба налипшие пряди волос. Ему показалось, что это вполне заменило поцелуй в лоб, каким служители обыкновенно одаривают прихожан. Только сейчас он подметил, что они с пастором почти одного роста, что они смотрят друг другу в глаза. Пани Мюллерову другой священник тоже укутал в плащ и усадил на лавку. — Что-то мне подсказывает, святой отец, что я в таком виде похож на кающегося грешника, — попытался разрядить обстановку Штирлиц, намекая на тот факт, что в белой нижней рубашке на картинах очень часто изображали именно кающихся грешников. Губы пастора тронула слабая улыбка: — Ничего не бойтесь, сударь. Видал я на своём веку грешников. Вы на них не похожи. Полицейские закончили с уборкой осколков и наконец-то покинули Старофонарскую, 17. Священники же остались. Штирлиц не совсем понимал, зачем они вообще пришли, но пастор Шлаг поспешил всё разъяснить: — Мне нужно с вами поговорить, и довольно серьёзно. Давайте вернёмся в дом. Пани Мюллерова с позволения пастора удалилась спать, отблагодарив его книксеном, а Штирлиц в сопровождении пастора и других священников поднялся в свою комнату. Но священников пастор Шлаг оставил за дверью и тем самым остался со Штирлицем наедине.       Комната после визита полицейских оказалась совершенно перерытой, а на полу Штирлиц обнаружил свою тетрадь с досье и информацией к размышлению. Благо, она оказалась нетронутой, но кто знает, быть может, её успели прочитать. Ладно, с беспорядком он собирался разобраться потом. Пастор Шлаг сел на край кровати и предложил Штирлицу сесть рядом. Отказать стало невозможно. — Простите, что я потревожил вас в столь поздний час, — деликатно проговорил пастор. —Но визит полиции совершенно неожиданно совпал с моим визитом к вам. От меня потребовали, чтобы я пришёл к вам немедленно. Кто я такой, чтобы что-то говорить против? Но закончим, — и он перешёл к делу: — Ответьте, не испытывали ли вы в последнее время чего-либо странного? Штирлиц собрался с мыслями. Эти слова могли многое значить, но из уст священника они обретали смысл вполне определённый. Обыкновенно для церкви странно всё, что не входит в их поле зрения, следовательно, расспрашивать пастор мог о чём-то сверхъестественном. За эту догадку он уцепился и уточнил: — Вы имеете в виду что-то мистическое, святой отец? Лицо пастора сделалось бесстрастно бледным в лунном свете. — Можно сказать и так, — ответил он ровно. — Не испытывали ли вы никаких видений, не происходило ли с вами чего необычного? — Нет, святой отец, — Штирлиц вмиг подумал снова сделать приписку о том, что он солгал служителю церкви. — Со мной ничего не происходило. — Хорошо. Но мне сообщили кое-что, — Штирлиц содрогнулся от этих слов, но пастор успокоил его: — Молчите, не говорите ни слова. Вас видели ночью на реке... — голос его сделался словно потусторонним. — Объясните, что вы там делали. Штирлиц не чувствовал ни страха, ни паники — напротив, он чувствовал, что пастору он сможет доверять почти как другу. За единственное знакомое лицо из прошлой жизни он цеплялся, словно утопающий за весло. «Что же я молчу? Надо сказать, успокоить его... Надо сказать, что я невиновен» — Говорите, оправдывайтесь... Я поверю вам! — прошептал пастор, перехватив запястье Штирлица. — Я избавлялся от книг по чёрной магии и видел демонов, — проговорил Штирлиц на одном выдохе. — Они остались здесь после прошлого владельца. — Демонов? — переспросил пастор. — Они говорили с вами? — Говорили, — Штирлиц чувствовал, как зрение его куда-то ускользает, а губы шевелятся сами собой. — Один едва не утопил меня, а второй... — Вы одержимы? — спросил пастор. — Нет, святой отец, — Штирлиц уже не видел его лица, видел лишь мрак и глубину. — Я в полном порядке. Он чувствовал, как пастор Шлаг сжимает его кисть, и лишь это прикосновение держало его в реальности. Штирлиц перестал понимать, теряет ли он сознание или засыпает. — Вы выглядите так, будто сейчас умрёте, — ответил пастор. — Ложитесь, сейчас всё будет. Я проведу обряд изгнания демонов. Если вы не одержимы, то с вами ничего не случится. Раздевайтесь и ложитесь. — Я уже раздет, — чуть улыбнулся Штирлиц, намекая на то, что сейчас он сидел на кровати в одной ночной рубашке. — Ужас... Какая неловкая ситуация. — И сколько же демонов вам удалось повидать?.. — настороженно спросил пастор. Штирлиц заметил, что руки того невольно задрожали. — Я помню лишь нескольких, святой отец, — безучастно говорил Штирлиц, глядя в одну точку. — Эскулап помог обработать мне раны. Но кто же послал вас ко мне? Неужели Лукаш... — Именно он, — сознался пастор Шлаг, — но объясните же мне, как вами не овладели служители Ада? Они же приходят в наш мир, чтобы вредить людям. — Осмелюсь не согласиться, святой отец. Большая часть демонов ненавидит людей за то, что они неправильно живут. Демоны — не дикари и не психопаты, а каратели... — говорил Штирлиц заворожённо, чувствуя себя так, будто бы он находился под чьим-то контролем. — Большая часть демонов просто не понимает нас. Им кажется, что мы не можем жить спокойно, воюем, уничтожаем друг друга забавы ради. — Хорошо, хватит. Сейчас я проведу изгнание, только мне понадобится небольшая помощь, — ответил пастор и вышел из комнаты. Вернулся он в сопровождении тех самых священников, только теперь Штирлиц понимал, что это были не просто священники. То оказались экзорцисты. Что ж, обряду быть. Штирлиц рассудил, что вряд ли пастор позволит его привязать к кровати или ещё как-то навредить. Хотя об инквизиции и экзорцизме Штирлиц знал много, и зачастую при таких обрядах, при такой заботе о душе грешника места заботе о теле не находилось. — Ничего не бойтесь, — повторил пастор. — Если вы действительно не одержимы, с вами ничего не случится. — Я не одержим, но зачем мне тогда обряд изгнания? — осторожно спросил Штирлиц, не радуясь таким новостям. — Чтобы отгородить вас от невзгод.. Ваша душа почувствует защиту, доверьтесь мне, — успокоил Штирлица пастор Шлаг, открывая молитвенник. — Главное, просто не бойтесь. Демоны чувствуют страх.       Обряд начался вполне мирно. Штирлиц лежал пластом на кровати, раскинув руки, пока пастор Шлаг и другие экзорцисты читали над ним латинские молитвы, в том числе и «Отче Наш». Вокруг стоял непроглядный мрак, и лишь свечи, которые предусмотрительно зажёг пастор, немного разбавляли темноту. Пока что Штирлиц не чувствовал ничего, слышал лишь монотонное чтение молитв и треск пламени от свеч. В голове у него немного прояснилось, и он мог чётко разглядеть лицо пастора. — Господи, спаси и сохрани наши грешные души... В воздухе витал жжёный запах лёгкого дыма, Штирлиц чувствовал какое-то напряжение в сердце, словно тысячи маленьких иголок вонзались в него. С каждой секундой, боль становилась всё неприятнее и неприятнее. Плечи сводило, ключицы начали болеть. Комната озарилась мраком, Штирлиц больше не видел тёмного ночного неба, свет которого хотя бы чуть-чуть освещал треть комнаты, не видел и свеч. На стенах прорисовывались кровавые надписи: «Быть войне!», «Швейк — виновник трагедии в Сараево, он знал калибр револьвера», «Фронт неминуем!» Значит, это Швейк убил эрцгерцога в Сараево, иначе быть и не могло. Штирлиц и до этого слышал теории, что именно Швейк виноват в сараевской трагедии. Вставал здравый вопрос: а зачем Швейку понадобилось убивать эрцгерцога? Зачем простодушному дурачку развязывать кровопролитную войну? Какая для него в итоге выгода? Просто устроить кошмар наяву или принести Дьяволу как можно больше душ? Загадка. Внезапно Штирлиц увидел перед собой небольшую фигуру полноватого человека. Нос его напоминал картошку, а доброе лицо отчего-то показалось Штирлицу глумливым. Глаза незнакомца остекленели. Это был Швейк. Словно бы потешаясь, Йозеф Швейк горделиво поправил воротник пиджака и продолжил смотреть на Штирлица невидящим взором. «Боже, кого я вижу,» — подумал Штирлиц с усмешкой. Теперь он не видел своей комнаты и происходящего обряда, а видел лишь мрак и силуэт пана Швейка. Его окружала тьма и тишина, он не чувствовал ничего — кроме этого взгляда из пустоты. Вдруг ему показалось странным то чувство ужаса в груди; словно бы это был уже совсем другой мир. А ведь он был готов ко всему - даже к смерти, которую видел уже не в первый раз. Штирлиц почувствовал лёгкий приступ ужаса, и в это время что-то изменилось. Изменилась тьма вокруг — она стала как бы прозрачней или бледнее; Штирлиц увидел комнату с разбросанной на полу мебелью из красного дерева со стеклянными дверями по бокам: за ними были две комнаты поменьше… Потом его внимание переключилось опять к Швейку — тот стал медленно приближаться сквозь сгущающуюся тьму ко входу во вторую комнатку слева от первой... Вот уже он стоит перед дверью. И вот дверь распахнулась. «Куда ты идёшь, Йозеф Швейк?» — с удивлением подумал Штирлиц. Но он не мог ответить себе на этот вопрос. В комнате было несколько человек — Штирлиц заметил, что среди них есть женщины в тёмных вуалях и мужчины с каменными лицами — все они сидели за столом спиной ко входу; у одного из стульев стояла маленькая деревянная собачка странной породы: её хвост торчал вертикально вверх под углом около сорока градусов к оси тела. А затем всё пропало во тьме. «Что же происходит? Я что, тоже умер?» — подумал Штирлиц и тут же почувствовал укол в шею. Боль стала нестерпимой — это был не просто испуг от потери сознания на мгновение; его пронзила какая-то острая жалость ко всему человеческому роду… Он попытался встать, но не сумел. Швырнувшись назад и ударившись спиной о стену, он упал на пол. Потом он ощутил, как его подняли, придерживая под спиною и коленями. — Изыди, демон, изыди! — расслышал он голос пастора. Пастор... Он увидел себя лежащим на кровати, понял, что произошло. Припадок. Иначе и быть не могло. Рубашка чуть надорвалась у ворота и соскользнула с плеча, на лбу выступил пот, и он подумал вдруг о том. что это была не галлюцинация… Это был самый настоящий припадок — но какой-то странный. — Изыди во имя отца, и сына, и святого духа, — повторял пастор. — Во имя Господа, во спасение души и на вечную славу! Штирлиц поднял глаза — пастор был на ногах, в руках у него были две свечи — они ярко освещали его лицо и волосы. На груди висел серебряный крестик с распятием внутри — он тоже горел. — Швейк... — пробормотал Штирлиц, охрипнув горлом. — Он ушёл... Он жив.       Всю ночь Штирлица мучала бессонница. Лёжа в своей постели, он ворочался из стороны в сторону, в надежде уснуть. После экзорцизма он чувствовал лёгкую слабость и жар, словно у него повысилась температура, да и какое-то лёгкое чувство страха не давало ему уснуть. Он был встревожен, полагая, что увиденное во время припадка нельзя было назвать галлюцинацией. Швейк был жив, возможно, что он был жив. И пусть это официально не подтвердила полиция, Штирлиц прекрасно догадывался, что тот был жив и сейчас находился где-то в неизвестности. «Вдруг он сменил внешность? Как я тогда сумею отыскать его? А вдруг его там уже убили или взяли под арест? — Штирлиц хладнокровно перебирал варианты произошедшего в голове. Нужно было сразу отправляться в Брюнн на поиски машины времени, а не тянуть кота за хвост. — Если Швейк наломал дров в Праге, то боюсь себе представить, что он может натворить ещё»       Но постепенно он отходил от этих мыслей. Утром, в трактире он выглядел мрачным и измотанным, а поглядев в зеркало, основательно в этом убедился — кожа его побледнела, а под глазами залегли серые тени. «Что ж, бывало и хуже». Его измождённый вид подметила и пани Паливцева: — Ты сегодня какой-то суровый... День не задался? — Скорее ночь, — ответил Штирлиц сухо. — Бессонница? — настороженно спросила его пани Паливцева и поставила кувшин с водой на край барной стойки. — Вчера полиция по всей Праге ходила, говорят, Швейк вновь в Праге объявился! Вероятно, его и искали... Слышали, на Старофонарской вчера человека убили? — боязливо добавила она, прикрыв рот ладонью. — Я не слышал выстрела, меня разбудила толпа, что вовсю шумела под нашими окнами, — солгал Штирлиц. Портить репутацию порядочного гражданина ему было ни к чему, ведь то убийство было случайным, а случайности не считаются прямым преступлением. — Он немца убить решил? — Да, немца, а как вы догадались?! — ошарашенно переспросила пани Паливцева. — Я даже со своего второго этажа разглядел, что это был отнюдь не чех. Поверьте, я ведь сам немец и знаю своих соотечественников, — уверенно отозвался Штирлиц, протирая грязные стаканы и стопки, но не упустил шанса обругать их: — Немцы высоких чинов мне напоминают попугаев. Ордена на груди стеною, и ходят они потом по городу, хвастаются своими достижениями. Спрашивается, перед кем вы, собаки некрещёные, хвастаетесь?! По части орденов они ещё мне напоминают сорок. На всё блестящее слетаются. Лишь бы побольше, похвастаться перед жалкой челядью... Иначе не скажешь. Дальнейший разговор не пошёл, и оба они предпочли молча работать. Впрочем, не у них одних сделалось скверное настроение — посетители пили пиво молча, и только изредка кто-нибудь из них спрашивал: «А что, у вас тут можно курить?» — и получал ответ от пани Паливцевой: «Курить можно, но только на улице. Если, конечно…» — и так далее. Но все посетители молчали. И только когда кто-то из них, выпив пива и закурив сигару, начинал говорить о чём угодно — например: «…а вот у нас в городе…» или даже просто так… Все посетители начинали смеяться. Штирлиц, как и положено, не вмешивался. Но и не смеялся. Он думал о том, что в жизни бывают такие моменты — когда хочется плакать или смеяться одновременно… А может быть даже так: иногда бывает просто очень хорошо — а потом внезапно становится ужасно плохо от того же самого чувства счастья; но это случается редко-редко. — Кошмар какой-то, — бурчали одни посетители. — Только всё закончилось... — Война эта — дрянь, люди эти — дрянь... — отвечали им другие. — Скверный день, быть может, в церкву сходить... — Поможет ли? — Времена нынче не добрые по церквам ходить... — вяло пробормотал Штирлиц. — Швейк куда-то запропастился, а вскоре произошла трагедия, на месте которой был обнаружен пистолет с его отпечатками пальцев. — Я диву даюсь, как этот Швейк так ловко скрывается от представителей закона? — удивлялся один из посетителей. — Да этот Швейк уже всех достал! — едва ли не выкрикнула пани Паливцева, швыряя тарелку одному из гостей. — Прагу всю на уши поставил! Мужа моего убил! Теперь вот, опять началось... Но и этот разговор быстро потух. Пражане попросту устали от Швейка и его проделок. Штирлиц решил после работы спросить, когда будет следующая зарплата, чтобы в случае чего успеть отложить деньги на билет до Брюнна и посуду для дома, которую паны полицейские до последней чашки перебили. Но это после работы, а сейчас его ждали стаканы и тарелки. Единственным средством, что немного развеивало мрачность духа, стали мысли о Кэт. Как она там, без него? Столько времени прошло. Все эти переживания лишь портили его настроение. Он понимал, что невозможно уже было справляться с непристойными видениями. Он не мог изменить той женщине, которую так сильно любил, но и терпеть замкнутости в своём сердце он больше не мог. Желание овладеть женским телом было куда сильнее, нежели верность. Стать ли ему блудливым подобно Швейку? Или всё же найти свою любимую? Слушать ли рассудок или мимолётные порывы сердца? Бывали выборы и тяжелее. Штирлиц уже заглядывался на красивую статную вдову прежнего трактирщика. Пани Паливцева была хороша, и порою рассудок его затуманивался. Но она же мать, да и пережила такое горе... Вряд ли покойный пан Паливец захотел бы такого счастья для своей супруги. «Не могу помыслить я о другой, не могу тебе изменить. Всегда для меня ты во всём права, я вижу и слышу тебя одну». Он чувствовал, что столкнулся с неразрешимым противоречием — если он пойдёт в публичный дом, то изменит Кэт телом, но не душой. А ведь неважно, как совершена измена — факт остаётся фактом. «А сны всё не прекращаются. Я вижу её нагой, чувствую её ласку на себе. Нет, с этим пора покончить. Воздержание — вещь вредная, поэтому лучше не затягивать с посещением заведения весьма определённого толка» «Ты всё не можешь о ней забыть? Какая жалость! А ведь если пойдёшь в публичный дом, то будешь по поступкам не хуже Швейка, — насмешливо корил его внутренний голос, словно бы издеваясь. — Тогда зачем клянёшься, что любишь её, если готов изменить ей с первой же блудницей? Тебе не стыдно?! Да ты двуличен! И не говори потом, что Швейк негодник, раз сам готов пойти налево! Как глянешь ей в глаза? Как можешь осуждать ты Швейка, ведь сам равняешься на него!» «Всё, бессонница доконала меня, — вздохнул Штирлиц. — Голоса слышу...» Но в чём-то его бессонный бред был даже прав. Двуличен... И то ведь верно. Разведчик — человек всегда двуличный, ведь работа требует. «Признаю: я и впрямь двуличная сволочь. Я и мразь, и гнида, и тварь, и бесчеловечная сволочь, — подумал Штирлиц с насмешкой. — Так что порекомендую удалиться из этой комнаты и из моих мыслей»       День подходил к концу, трактир опустел, в нём не осталось не единой души. Фонари мерцали тусклым светом, нагоняя безжизненный вид на Прагу. Ночь пробуждала в людях совсем иную жизнь, что была полна преступности, похоти и разврата. Недаром люди боялись выходить на улицу после заката, но с появлением патрульных преступность резко уменьшилась. Штирлиц вернулся домой пораньше и собирался было предупредить пани Мюллерову, что уходит, только сон сморил его окончательно. Он упал в кресло в гостиной, как был — в пальто и кепке, — и в бессилии задремал. Проснулся он, когда на часах пробило одиннадцать, и прикинул, что все ночные заведения открываются примерно в это время. Недолгий сон его немного взбодрил. Штирлиц убедился в том, что пани Мюллерова спит, захватил с собою немного денег и вышел на улицу. Дорогу до квартала красных фонарей он примерно помнил. По диагонали от аптекарской герра Дитриха. Он шёл туда не торопясь, но безопасности ради озирался по сторонам. Совесть была права — он двуличная мразь, и никак иначе. Но что делать, если человек по своей натуре подчиняется инстинктам? Да, он любил Кэт, но сейчас она осталась в другом времени. Штирлицу стало дурно, он шёл в публичный дом на ватных ногах, предвкушая весёлую ночь.       Штирлиц осторожно приоткрыл дверь большого здания с красными фонарями. Это здание не походило на публичный дом в привычном понимании — это напоминало скорее нечто то ли что-то древнегреческое, то ли средневековую готику. В главном зале, что был виден из прихожей, горели свечи, разгоняли интимный полумрак. Он видел смутные плывущие фигуры женщин в алых одеждах и с алыми лентами в волосах, но пока что вожделения не ощущал. Он снял кепку и пальто и деликатным шагом прошёл в зал. Там открылось зрелище одновременно развязное и галантное — офицеры сидели с женщинами в алом на диванах, за столами, стояли у колонн. Говорили, флиртовали, не стеснялись непристойных намёков. Пили вино, шампанское, абсент — всё, что могло бы раскрепостить человека настолько, чтобы у него прилила кровь к нужным местам. Мимо него проходило множество прекрасных дам. Некоторые оказались очень высокими, другие напоминали дам с картин Рубенса своей приятной полнотой, но и мелькали в зале особы весьма необычайные. У колонны стояла стройная и бледная, как свеча, девушка. С виду ей было лет двадцать, она была одета в перламутровое алое платье, с розовыми кружевами и яркой розой в чёрных волосах, что тянулись до пояса. Другая женщина оказалась явно широка в бёдрах, но очень худа в талии. Рыжие кудрявые волосы и длинный остроконечный нос сразу же выдавали в ней француженку. Она стояла возле огромного чучела медведя и обмахивалась фиолетовым веером. Пока что Штирлиц не мог подобрать определённый типаж девушки, с которой мог бы провести ночь, но потом прикинул: тёмные волосы и глаза, острые черты... Кэт. Она должна быть похожа на Кэт. Он встал у колонны и начал внимательно рассматривать убранство публичного дома. У кого совета-то спросить...       В этом публичном доме было представлено множество девушек, каждая из которых обладала своим уникальным стилем и характером. Они различались по возрасту, национальности и внешним данным. Богатые дамы носили платья из дорогих тканей, их причёски были выполнены по последним модным тенденциям, а в волосах красовались красные цветы. На плечах они носили воротники из натурального меха, а в руках держали изящные веера. Блудницы среднего класса выглядели менее роскошно. Они не могли позволить себе веера и воротники из настоящего меха, поэтому предпочитали искусственный мех и недорогой макияж. Наконец, доступные девушки носили скромные наряды, предназначенные для простых горожан, таких как пьяницы, трактирщики и другие представители низших слоёв общества. Их отличали шали и вуали, отсутствие яркой косметики и отсутствие вееров. Штирлиц, легко распознавая различия между девушками, сразу же обратил внимание на одну из них. Она напомнила ему Кэт: у неё были тёмные волосы и слегка уставшие глаза. Однако она носила простое чёрное с красным платье и алую ленту в причёске. Она ни с кем не разговаривала, но её взгляд, направленный на посетителей, говорил о том, что она уже ищет кандидата на сегодняшнюю ночь. Штирлиц рассудил, что просто так, за деньги, ночь провести нельзя. Сначала нужно узнать человека, поговорить с ним, возможно, выпить. Иначе говоря, лечь в постель, будучи хотя бы хорошими знакомыми. Он уверенным широким шагом направился к девушке. По её виду можно было понять, что она принадлежит к среднему классу, а значит, могла обслуживать знатных горожан, таких как бароны и графы. Но он своё так называемое дворянство утратил и стал обыкновенным трактирщиком, и это его смутило. Вряд ли она станет с ним говорить, тем более что он был одет не по статусу. Врать было бесполезно, но Штирлиц никогда не искал лёгких путей. Поэтому он решил хотя бы попытаться: — Добрый вечер, пани, вы свободны? — спросил он. — Офицер или барон? — высокомерно спросила она, кривя губы. — Барон, милочка, барон… — приврал Штирлиц, натянув добродушную, но заметно фальшивую улыбку. — По тебе не видно, что ты барон, — воскликнула она, ещё сильнее кривясь. — Одет скудно, явно какой-то пьянчуга или простолюдин. Я таких не обслуживаю, катись отсюда! Или докажи, что барон, я на слово не верю. Штирлиц рассмеялся и сделал хитрый ход: — А что должно отличать барона? Вдруг я прогуливаюсь инкогнито и не хочу привлекать к себе внимание. Девица тоже не осталась в долгу: — К примеру, человек знатный угощает даму хорошим вином. Что скажете? — Вопросов нет, угощаю и надеюсь завоевать ваше расположение, — ответил Штирлиц. — Клянётесь? — прищурилась она. — Чтоб я сдох, — усмехнулся Штирлиц ей в тон. — Ну знайте, ночь со мной стоит целых пять крон, — грубо заявила она, всё ещё недоверчиво посматривая на гостя.       В главном холле публичного дома играла привлекательная музыка, цыгане развлекали посетителей своими песнями и плясками, играли на скрипке, а некоторые даже гадали молоденьким офицерам. Там кипела совершенно другая жизнь, и на первый взгляд развратом даже не пахло. Подвыпившие вояки аплодировали цыгану, играющему на скрипке, шум заполонил зал первого этажа, ритм вновь оживился. Штирлиц не стал долго уговаривать даму и вместе с нею прошёл в главный зал, где играл цыганский оркестр. Но не только офицеры наслаждались музыкой — рядом с ними стояла роскошная статная женщина в чёрном платье с красными вставками. Накрашена она была очень ярко, а пышные светлые волосы опускались на плечи сбитой волной. — Это фрау Заурих, — шепнула девица. — Хозяйка и наша благодетельница. Она дала нам всё, что мы имеем сейчас. — Я её знаю, прекрасная дама, — тихо шепнул он, почувствовав лёгкое напряжение. Та самая фрау Заурих, которую он знал пожилой благодетельной дамой, в молодости содержала публичный дом. Впрочем, он уже во всё готов был поверить. — Она не замужем? — Я не знаю, недавно здесь работаю… — призналась жрица любви, тоже создав неловкую паузу. — Сколько же? Если не секрет? — Всего полгода, но за свой дерзкий характер меня быстро назначили элитной жрицей. — Хорошо, я вас понял, — ответил Штирлиц уклончиво. — Так где у вас вино? Девица провела его в подсобку, где расположилась крошечная барная стойка, уже занятая офицерами и другими жрицами. Вели они себя уже довольно раскованно — обнимались, целовались, а женщина за стойкой вовсю флиртовала с выряженным в золотые ордена то ли майором, то ли генералом — Штирлиц не смог различить, что у него были за ордена. — Нам самое лучшее вино! — воскликнула девушка, тем самым обратив на себя внимание трактирщицы. — И поживее! — Как скажешь, Кентурионна Зажигалка! — бойко воскликнула дама за стойкой. — Кентурионна Зажигалка? — удивился Штирлиц с прозвища куртизанки. — Это твоё прозвище? — Да! Я же дерзкая и заводная, — грубо ответила ему та, кривя лицо от неприязни и наглости. — Мой язык обжигает подобно пламени, да и к тому же я девушка стройная! Мне всего двадцать два недавно стукнуло. Уж поверь, у всех тут разные прозвища, и есть реально странные или нелепые… Штирлиц твёрдо решил, что его в этой жизни ничего больше не удивит, заплатил за два бокала и вместе с девицей вышел из подсобки. Кентурионна Зажигалка — звучало вполне по-чешски. Штирлиц долго привыкал к забавному звучанию некоторых чешских слов, которые звучали как их русские противоположности. «Запомнил» означало «забыл», чёрствым назывался свежий хлеб, стол здесь называли стулом. — Ладно, пани Зажигалка, предлагаю сесть вон там и побеседовать. Не очень вежливо, знаете ли, с незнакомцем ночь проводить. — Это наша профессия, знаете ли… Мне не за болтовню платят, а за интим. Что тут непонятного? — вновь дерзко ответила она, выражая явное недовольство. — Странный вы какой-то! Обычно сразу в койку тащат, я не из тех девиц, кто любит разговоры по душам… Если вас секс мало интересует, то лучше бы заплатили Федерике Белые Чулочки, она у нас любит поболтать! И вообще никому не отказывает, даже пьяницам. Штирлиц засмущался, эта девица была такой же бойкой, как и пани Мюллерова. Всё воспринимала в штыки и настаивала на своём. Ему было неприятно, но что-то в ней сильно привлекало. — Умоляю вас, а вы можете мне рассказать о других девицах? — осторожно поинтересовался Штирлиц, делая глоток вина. — Вижу, вы очень любите сплетни? — А по мне не видно? — дерзко отозвалась она, нарочно раздразнивая гостя. — Есть тут у нас одна павлиниха, Паулина Кошачий Хвостик, такая воображала! После того как она недельку побывала в Париже, то стала называть себя Мадам Нуар и спать с двумя пистолетами под подушкой! — Мне нравится такой типаж, — снова чуть приврал Штирлиц. Кэт могла бы спать с двумя пистолетами под подушкой, если бы не её скромный характер. Но с тех дней, как они стали жить вместе, она стала будто бы решительнее и твёрже. А однажды, когда маленькие спали, Штирлиц даже отвёл её на край сада и показал пару приёмчиков по стрельбе. «Возможно, тебе это пригодится, чтобы защитить себя и маленьких» «Да будет так» — Хорошо, тогда пойдём другим путём, — подумал Штирлиц, не услышав от пани Зажигалки ответа. — Вы хотите поскорее получить свои деньги, верно? Вы не любите разговоры по душам. Хорошо… Покажите, где у вас спальни, и я весь ваш.       Штирлиц и пани Зажигалка вышли из главного зала, шум живой музыки оставался далеко позади. Они поднялись по высокой белоснежной лестнице из мрамора и очутились на втором этаже. Пани Зажигалка указала на дверь, слегка приоткрытую. Штирлиц увидел за ней маленькую комнату с изящной старинной кроватью под балдахином, украшенным кисточками по углам. На стене висело зеркало в позолоченной раме, а рядом стоял маленький столик на изогнутых ножках. Пани Зажигалка подошла к зеркалу и остановилась перед ним. — Что вы думаете о моей фигуре? Я всегда была очень худенькой, — спросила она. — Вы сами сказали, что не любите пустые разговоры, — ответил Штирлиц. — Но мне кажется, что ваша фигура вполне привлекательна. Он устроился на кровати, снял обувь и положил жилет и галстук на тумбу. Хотя Штирлиц и не испытывал особого трепета перед домами терпимости, но на всякий случай решил не рисковать. Пани Зажигалка сняла с себя почти всё, оставшись лишь в белье и корсете, и села рядом с ним. В её движениях была какая-то нарочитость, а весь её облик вызывал у Штирлица трепет. Пани Зажигалка протянула к нему руки, и Штирлиц не стал сопротивляться. Он понял, что она хочет сделать с ним именно то, чего он желал. Она взяла его руку в свою и прошептала: «Я знаю». Он ощутил лёгкое прикосновение её губ; их губы встретились. Штирлиц не мог вспомнить, когда в последний раз целовал кого-то с такой страстью — на ум приходила лишь Кэт. Пани Зажигалка была так близко, что он почувствовал на её шее пульсацию вены, но не стал отвлекаться. Её руки гладили его грудь и плечи, а затем она обхватила его шею и начала целовать, словно хотела выпить всю его кровь. Она была так хороша в этот момент — её глаза блестели, как два чёрных уголька на бледном лице. Он не стал концентрироваться на моменте, когда они оба оказались на кровати. Это была ночь для снятия напряжения, не более того. Штирлиц не думал о любви. Это было просто физическое влечение — он знал, что она может его удовлетворить. Проще было закрыть глаза и представить на месте этой девицы с красной лентой милую кроткую Кэт. Он закрыл глаза и попытался представить её лицо, чувствуя, как падшая девица начинает тереться о него, словно кошка. Он даже заметил, как она расстегнула ему брюки, но тут же перехватил её руку и сжал её запястье. — Мадам, — прошептал он. — Если вы сейчас сделаете так ещё раз и будете продолжать в том же духе, я не знаю, что с вами сделаю. Я просто убью вас! Пани Зажигалка кивнула. Штирлиц почувствовал, что она опять целует его в шею и снова хочет сорвать с него брюки — но теперь он был готов к этому. Наконец оба они остались нагие на этой кровати. Нужно было просто прикоснуться к этой женщине в самом средоточии её женственности, и она будет принадлежать ему до тех пор, пока он сам не скажет «хватит» или «до свидания» — и всё. С этой женщиной всё было совсем не так, как с Кэт. Кэт была настолько очаровательна, что её хотелось ласкать бесконечно, чтобы она кипела и плавилась под ним. С падшей девицей всё случилось быстрее, она к лишним прелюдиям не привыкла, и Штирлицу пришлось под неё подстроиться, но он не жалел о том, что сделал. Он двигался в ней быстро и нетерпеливо, но не слишком грубо. Он не хотел, чтобы она думала о его чувствах и ощущениях. Она стонала под ним так же часто, как раньше, но уже совсем тихо; потом он услышал её слова: «Ты очень сильный. А ещё ты умный. Я всегда это знала». Штирлиц почувствовал, как по его телу пробежала лёгкая дрожь. Голос женщины показался ему смутно знакомым, словно он уже слышал его когда-то. Не подводит ли его собственный слух? Штирлиц давно не доверял никому, он уже сталкивался с нечистью и теперь, осторожно отстранившись от дамы, застегнул брюки. — Признавайся, кто ты такая? — холодно спросил он, схватив её за волосы. — Не притворяйся, что не понимаешь, о чём я говорю. Твой голос звучал слишком холодно. Так не может говорить живой человек. Лицо женщины скрывала глубокая тень, во тьме блеснул острый клык. Штирлиц узнал её. Под маской падшей девицы скрывалась мать Астарот — Эрида. Та самая Эрида, которую он уже встречал на кладбище, где был похоронен покойный пан Паливец. Штирлиц не смог сдержать жестокой улыбки: — Не ожидал увидеть вас здесь, сударыня. И всё-таки вы здесь. Но зачем? Эрида ответила: — Там, на кладбище, я думала, что мы сможем уединиться, но вы мне деликатно отказали. Вот я и выбрала момент. — Она улыбалась не менее жестоко, чем он. — Я давно хотела с вами поговорить, пан Штирлиц. Я ведь знала, что рано или поздно вы сюда придёте. Вы меня ждали? А я ждала вас — и всё это время думала о том моменте. — Это просто смешно, — проговорил Штирлиц, застёгивая рубашку. — Провести ночь не с человеком, а с демоном. Инквизиция уже идёт за мной. Что я делал всю ночь? Ну конечно же, спал с суккубом. Вот это я понимаю. Эрида улыбнулась. Она не стала надевать свою маску девицы — просто подняла её и положила на столик перед зеркалом. В темноте блеснули её клыки: — Вы очень умны для человека. Я тоже умею быть остроумной с существами из плоти… Но вам придётся ответить мне тем же! Где ваша подруга Кэт? Услышав столь колкий вопрос, Штирлиц заозирался по сторонам. Он не знал, что ответить демонице, с которой совсем недавно провёл ночь в обличии блудной девицы. — Не думаю, что это вас касается, — холодно ответил он, вставая с кровати. — Нечисть липнет ко мне не хуже комаров, право же. — Понимаю, что своим присутствием раздражаю тебя, но выслушай меня, — Эрида вдруг начала говорить так, словно боялась Штирлица не меньше, чем Сатану. — Миру грозит большая опасность, и только ты можешь остановить того, кто навёл весь этот хаос в Праге. — Швейка? — Именно! — подтвердила она. — В это трудно поверить, но я спала с этим ублюдком. Йозеф часто вызывал меня, дабы я обучила его мастерству гипноза, заговора и прочим способностям. Но он оказался тем ещё блудником, а его садизм не знал границ. От его злодеяний пострадали невинные люди, а теперь он попал в твоё измерение. — Вот как. Значит, мне нужно возвращаться как можно скорее, — ответил Штирлиц сухо, оделся и высыпал на тумбочку несколько крупных монет. — Благодарю за хорошую ночь. Бордель он покинул в полном смятении и всерьёз собирался купить билет до Брюнна. Благо, денег на него теперь хватало.