Позади крутой поворот

«Отто, прости меня... Я не должна была так поступать, я не должна была...» «Ты не виновата, ясно? Кто же знал, что произойдёт та бомбардировка, кто же знал, что Эрвин погибнет, а у тебя начнутся схватки? Ты не виновата, Кэт» И он осторожно придвинулся к ней, обжёг её губы поцелуем. Маленькие только что улеглись, причём Урсулу пришлось долго утихомиривать и качать на руках. Штирлиц держал малышку до тех пор, пока она не утихла и пока он не уложил её в колыбель. Странное чувство — когда у тебя есть кто-то, кто нуждается в твоей заботе, ласке. У Штирлица никогда не было своих детей, и радости брака он не познал, хоть в Германии ему и пытались навязать какую-то пустоголовую блондинку, которая только и тараторила о благе Рейха и предназначении женщины. Тот брак был исключительно фиктивным, Штирлиц и его пассия даже жили в разных домах. А теперь, с Кэт и маленькими, всё было иначе. Большую часть ухода за ними Кэт брала на себя, Штирлицу их давала разве что подержать и поворковать. И то, к такому он не привык и с маленькими он держался на почтительном расстоянии — мог поцеловать в лоб, подержать на локте. Большего ему и не требовалось. Штирлиц осторожно усадил Кэт на большую кровать, возле которой горел тусклый свет, осторожно укрыл одеялом и наклонился, чтобы поцеловать её. Губы её были ледяными, но пахли чем-то терпким, словно она их искусала в кровь. Кэт сделала слабое движение, словно хотела отстраниться, но тут же замерла, ожидая, когда он поцелует её снова. Впрочем, сказать, будто она ждала этого, было бы не совсем верно. Между ними была не та пылкая влюблённость, которая обыкновенно бывает у молодых. Это было нечто зрелое, не пожар в сердце, а ощущение общего быта и общего стремления, ну и вдобавок желания быть нужным. Он был нужен ей, она была нужна ему. Простейшая формула. «Если ты вернёшься, тебя могут схватить» Они обходились поцелуями и лёгкими ласками, и лишь пару-тройку раз дело дошло до любовного акта. Штирлиц осторожно провёл по лбу Кэт, убирая налипшие тёмные пряди. «Если я вернусь, то сумею выкрутиться. Я должен буду курировать важный проект в Германии, это дело чрезвычайной секретности» В эту ночь они обошлись не только поцелуями. Штирлиц концентрировался не на процессе, а на ощущениях, которые он приносил им с Кэт. Ей с ним было очень хорошо, она не лежала под ним бесчувственной куклой, как то было с его фиктивной блондинкой, с которой те самые встречи Штирлиц старался проводить как можно реже. С этой фиктивной арийкой даже поговорить было не о чем, а сходились они только в том случае, когда их начинали подозревать в том самом бессилии, которое не позволяет женщине зачать. «Моя, моя... Всё хорошо. Если я вернусь...» Штирлиц вдруг почувствовал, словно начал тонуть в колодце с ватой, вязкой и рыхлой. Он перестал чувствовать тело Кэт, она показалась ему бесконечно далёкой. Вокруг была лишь вата. Больничная, от неё пахло камфорой. Как в госпитале. Мысли мешались, спутывались, прорастали друг в друга. «Если я вернусь... Я вернусь... Если я не вернусь... Я не вернусь» Он не вернулся.       Штирлиц проснулся с дрожью в руках и мокрым лбом. Такие сны за минувший месяц преследовали его всё чаще, и неизменно ему приходилось вставать и снимать напряжение в ванной. У него даже очень скверная шутка была заготовлена на этот счёт: «Из-за долгого отсутствия женщины советский разведчик Максим Исаев вынужден был заниматься соитием со штандартенфюрером СС Максом Отто фон Штирлицем». Он признавал, что шутит откровенно ужасно, и даже записал где-то характеристику: «Скажу что-нибудь, как в тромбон сморкнусь». После утреннего умывания он быстро собрался и покинул дом на Старофонарской, 17. За месяц пребывания в Праге он успел понять некоторые вещи. Первая — машина времени при саботаже дала удивительный побочный эффект, от которого Штирлиц чувствовал себя лет на десять-тринадцать моложе. Даже морщины у него на лице куда-то исчезли. Он поначалу подумал, что это пражское солнце так влияет, но вскоре оказалось, что дело вовсе не в солнце. Вторая — ходить в швейковских обносках оказалось очень вредно для репутации, и Штирлиц с первой же зарплатой забежал в ателье, где ему пошили несколько хороших костюмов. А вся ситуация началась с невинного диалога перед зеркалом: — Мне кажется, пан Швейк не обидится, если я одолжу у него жилет и пиджак, — спросил у пани Мюллеровой Штирлиц, прикладывая к плечам пиджак на вешалке, что был ему даже на пару размеров больше. — В этом я тебя, племяш, уверяю: ему плевать с высокой колокольни! — отшутилась та. Да только оказалось, что пражане очень многое могут сказать о человеке по его одежде, и Штирлиц даже услышал от клиентов пару упрёков в духе: «Да как вы вообще это носите? Вам тело не жжёт от крови, что впиталась в этот костюм?» Костюм пришлось сжечь в печке. Ну и третья — Штирлица должны были в скором времени мобилизовать. Он сделал себе документы, где подписался: «Отто Штирлиц, тридцати двух лет от роду, родом из Берлина». А если у него появился официальный документ, то на его имя должна была прийти повестка о прохождении военной службы. Он уже успел послушать, как дело это обстоит, от посетителей трактира «У чаши» и понял, что к солдатам в Чехии, да и во всей Австро-Венгрии относятся как к пушечному мясу. — А можно ли как-то избежать всех этих процедур? — спросил Штирлиц, наливая посетителю пиво. — Можно, если не прийти к доктору Грюнштейну, тогда, может, и сможете уберечь желудок! И если вообще не явиться в военный комиссариат! От слов посетителя половина трактира и сама пани Паливцева презрительно поморщились. — Если хотите, я могу подделать вам свидетельство о смерти, тогда вам не придётся страдать! — попытался подлизаться посетитель, но Штирлиц вместо ответа только вручил ему кружку пива. — Уж поверьте, доктор Грюнштейн — человек необыкновенного нрава! — молвил другой посетитель. То был рыжий мужчина с серыми глазами и в чёрном котелке, сидевший рядом. — Вы видели, как он лечит даже самых-самых серьёзных калек? А то, как он исцелил кадета Биглера? Да любой другой врач не справился бы с такой серьёзной проблемой! — Интересно, откуда у этого доктора такие навыки? — с задумчивой интонацией спросил Штирлиц, приставив руку к подбородку. — Право же, не мне знать! Он, говорят, мёртвых из могилы подымает и ставит в строй! — ответил посетитель. — Так что у него симулянтом никак не прикинешься! Чего только наш народ не пробовал: падал с лестницы, колол керосин под кожу, выбивал себе барабанные перепонки, надеясь оглохнуть. Один наш призывник даже глухонемым прикидывался, у другого было малокровие, недоставало половины желудка и пяти рёбер. — Кошмар какой... Ещё пива? — спросил Штирлиц уже машинально. — Давайте... Меня, вон, демобилизовали из-за раздробленной груди. Представляете, в меня граната хрясь — и пополам! — посетитель вдруг поморщился от боли и схватился за отвороты жилета. — Так что держитесь там... Ещё кто-то из наших испробовал все возможные яды, угробил себе лёгкие, почки, печень и кишки! — Жуть какая... На что только не пойдёшь, чтобы не воевать, — подхватил Штирлиц, подавая посетителю второй бокал пива. — Скажите, пожалуйста, а этот доктор Грюнштейн от кого таким махинациям научился? — В каком смысле? — настороженно спросил посетитель, смерив его недоумевающим взглядом. — От кого он обучился таким способностям врачевания? Вы, случайно, не знаете? — Штирлицу вдруг стало очень интересно, ибо этот доктор был явно не из простых людей. А может быть, роль в этом деле играл обыкновенный дар. — Имел раньше Грюнштейн дельного наставника… — почему-то тихо прошипел мужчина в чёрном котелке, делая небольшой глоток из своей кружки. — В молодые годы Грюнштейн учился в Берлине, там же его обучил секретам хирургии некий Швальцкопф. Говорят, что этот человек имеет титул барона и сейчас вместе со своим экипажем, который участвовал в миссии «Железный капут», а сейчас, по слухам, работает в военно-полевом лазарете где-то под Намюром... Швальцкопф... Снова эта бонза в шлеме с пикой. Штирлиц должен был непременно это записать после окончания рабочего дня. И снова этот танк. Это всё наверняка неспроста. — Простите, а кто вы такой? — на всякий случай спросил Штирлиц. — Вы что, сударь, не знаете Юрайду? — спросила удивлённая пани Паливцева, вынося из кухни блюдо с кнедликами. — Ах да, точно... — Пан Юрайда, — представился человек в чёрном котелке. — На гражданке я издавал журнал «Загадки жизни и смерти», на фронте служил поваром, пока в меня граната не прилетела. — А есть ли у пана Юрайды имя? — спросил Штирлиц осторожно. — Имя-то есть, только не люблю я его. Предпочитаю называться по фамилии, — ответил пан Юрайда уклончиво. — Что ж, значит, Швальцкопф был не только военным? — удивился Штирлиц, хотя лицом оставался спокоен и откровенно безразличен ко всему происходящему. — Да... — вкрадчиво ответил Юрайда, делая очередной глоток из своей кружки. — Этот человек — весьма важная бонза среди берлинской знати, вся его династия была представителями военного округа. Его отец, дед, прадед, прапрадед… Да вообще весь род был из исключительно военной знати! — Скажите, а откуда вам всё это известно? — с настороженным тоном в голосе спросил Штирлиц, подозрительно поглядев на Юрайду. — Ну так Швейк мне об этом поведал! — на одном выдохе выпалил Юрайда, ничуть не удивившись расспросам. — Вы тоже знали Швейка?! — ошарашенно вскрикнул Штирлиц, едва ли не выронив из рук пустой стакан. — Да кто ж его не знал? — смеясь, ответил Юрайда и облокотился о барную стойку. — Человек был, конечно, с гнильцой… Манипулятор, шантажист и блудник. Даже я, чего скрывать, пострадал от его коварства! А человек он был, мягко говоря, не очень... — Вот как... — Штирлиц перевёл дух. — Знаете, что... Предлагаю на выходных встретиться. К примеру, в воскресенье, после службы. Ищите меня на Старофонарской, 17. — По рукам, — кивнул Юрайда, пожал Штирлицу руку и тут же скорчился от боли в груди. — Всё нормально... Это пройдёт... — Может, вам как раз к доктору Грюнштейну пойти? — спросила пани Паливцева. — Возможно... — простонал Юрайда. — Прямо сейчас и пойду... Всем до скорого! И он покинул трактир, держась рукою за сердце и бормоча: «Граната хрясь — и пополам! Хрясь — и пополам...» — М-да… Какой-то он странный, ещё и про этого Швальцкопфа опять напомнил. А вдруг этот военный не так прост, как кажется? — задумчиво бормотал себе под нос Штирлиц, протирая пустой бокал. — Юрайда был хорошим другом пана Швейка, но все, кто как-либо связывался с ним, очень сильно страдали… — вмешалась пани Паливцева, осуждающе смотря в сторону выхода, куда и ушёл загадочный повар. — Поверь мне, Отто, Йозеф был ужасным человеком! Он погубил моего мужа, чуть не поквитался с Биглером и даже довёл пана фельдкурата до дома скорби. В Праге даже ходили слухи о таинственном существе, чем-то похожем на кота, но ростом почти с невысокого человека... — Кот ростом с человека? — изумился Штирлиц. — Вы уверены? — Чепцом своим клянусь, — заверила его пани Паливцева. — Несколько раз его видели, впервые это стряслось при пожаре в Национальном театре. В общем, мистика, да и только. Церковь говорит, мол, от бездуховности это всё, от недостатка благочестия вся эта бесовщина. — Кто знает, кто знает... — пожал плечами Штирлиц и продолжил протирать стаканы.       Дело близилось к вечеру. На улицах уже зажигали фонари, повозки с лошадьми не спеша куда-то ехали по дорогам из брусчатки, а горожане совершали вечерние прогулки по родному городу. Штирлиц спокойно шагал вдоль Старофонарской улицы, не обращая внимания ни на что. В Праге творилась откровенная паранормальщина, и Штирлицу предстояло в этом разобраться. Однако его сильно заинтересовал немецкий барон по фамилии Швальцкопф. Человек он был явно с большой буквы, да и руководил сверхсекретной миссией, после чего все четверо членов экипажа лишь чудом избежали своей печальной участи на виселице. И ведь интересно, что делал Швейк в молодые годы, находясь в Берлине? И какое отношение имел этот мерзавец к Швальцкопфу?! Штирлиц вернулся домой и записал всё, что ему рассказал Юрайда, и не упустил случая приписать досье. «Пан Юрайда Повар-оккультист. Не любит своё имя. Откуда-то знает о миссии “Железный капут”. Характер общительный. Холост (???)» Пан Юрайда вышел в исполнении Штирлица странноватым, своей гражданской профессии под стать — широкие плечи, вытянутое лицо и чёрный котелок. Уснуть у Штирлица так и не вышло: мысли жужжали в голове, словно назойливые насекомые. Швейк и Швальцкопф явно как-то связаны, но как? В этом ему ещё предстояло разобраться; быть может, ему поможет кто-то из демонов? Астарот явно была знакома со Швейком, так как он неоднократно призывал её в своих ритуалах. К сожалению, Астарот уже долгое время не появлялась и не навещала Штирлица. Он не знал, как её призвать, ведь все книги он благополучно утопил в реке, за что едва ли не поплатился собственной жизнью. Нечисть словно позабыла о нём, словно Штирлиц и вовсе не существовал на этом свете. Возможно, оно было и к лучшему. Осознавая, что вскоре ему суждено отправиться на фронт, Штирлиц надеялся не погибнуть. Ведь тогда временная последовательность может нарушиться, и будущее может крайне сильно измениться. А если Германия захватит весь мир, то жди беды и горя… А если посудить иначе... Что если от его смерти Европе ничего не будет? Прямо сейчас прошлое не менялось, по-прежнему шла война. «Юрайда может стать неплохим союзником; надо только найти его дом и более подробно расспросить об этом бароне, — подумал Штирлиц, не смыкая глаз. — Быть может, он мне более подробно поведает о Швальцкопфе, миссии “Железный капут” и о жизни Швейка в Берлине» Да и не до демонологии ему было: когда работаешь с одиннадцати утра до одиннадцати вечера без выходных, времени на подобную дурь обыкновенно не остаётся. «Единственное, чего хочется в одиннадцать вечера — принять ванну и завалиться спать». Ещё и служба завтра. Говорили, что вместо сидящего в доме скорби патера Каца прислали нового священника. Якобы из Берлина, в Праге проходит практику. Неужели семинарист? Вскоре Штирлицу всё же удалось уснуть, однако ненадолго. Всю ночь ему снились чёрные кошки, горящие дома и звёздное небо… Что же всё это могло значить? Но потом он увидел вот что. Лунный свет освещал комнату безвестно пропавшего пана Швейка, Прага погрузилась в глубокий сон. Небольшая стая воронов пролетела мимо парочки жилых домов и вскоре уселась на крыше одного из них. В тот же миг на крыше трёхэтажного дома вместо стаи воронов уже восседало пятеро демоноподобных существ, из которых Штирлиц узнал лищь скорбящую Астарот и всезнающего Эскулапа. Все пятеро оживлённо болтали о чём-то, вероятно, очень важном. — Завтра ночью нам предстоит отправиться в Намюр, — заворожённо молвил один из демонов, любуясь большой луной. — На фронт, ребята… Пора идти на фронт. — На фронт, ребята! Пора идти на фронт! — подхватил другой демон, размахивая своей блестящей саблей. — Покажем им, на что мы способны! Штирлиц закусил одеяло. Не хватало ещё таких снов. И не пил ведь, разве что по крошечной рюмке после завершения рабочего дня, и то, не всегда. Намюр... Снова это место. Очень странно. — Против кого дерёмся? — спросил шутливо незнакомый демон. — Против всех! — выпалил тот, что с саблей. — Вот зачем вы, многоуважаемый Азазель, проводите кровавые баталии со смертными? — возмущённо поинтересовался у вояки другой демон с весьма спокойным лицом. — Вы что, не понимаете, что из-за вашей войны гибнут не только живые люди, но и животные, а также невинные птицы? И вам, пан, совершенно их не жаль? — Нисколечко! — огрызнулся Азазель, заправляя свою саблю обратно в ножны. — Вы со своей любовью к животным, птичкам и природе весь боевой настрой сбиваете! Идите лучше в цирк или зоопарк и там свои права качайте! А война — это не место для качания своих прав. Я ясно выражаюсь? — Да вы хам! Самый настоящий! — оживилась Астарот. — Вам, злодею, лишь бы кровь пролить и хаос посеять! В то время как на фронте гибнут невинные люди, которые жили вполне себе беззаботной жизнью. Но нет же! Вам стукнуло в голову приказать Швейку убить государя императора, и пошло-поехало… Штирлиц едва не сдержался, чтобы не закричать. Убить императора? На такое может пойти только безумец или одержимый. А насчёт качания прав этот Азазель совершенно прав. Есть ситуации, когда кичиться правами, вещать о правах человека, взывать о гуманизме совсем неуместно. И война — как раз одна из таких ситуаций. Вскоре начало светать, пятёрка демонов решила испариться с крыши жилого дома и спустилась куда-то за угол подворотни. Вскоре из-за угла вышло пятеро граждан весьма странного вида. Первым был высокий рыжий мужчина с тонкими усами, одетый весьма просто: клетчатый серый пиджак с штанами, а в руках носил пошарпанную от времени чёрную трость. Второй была бледнодицая монахиня, чьи глаза мерцали сатанинским жёлтым огнём, а под глазами виднелись страшные чёрные круги. В ней Штирлиц безошибочно узнал Астарот. Третий был низкорослый рыжеволосый господин в военной форме, по виду явно англичанин. Дальше следовал обаятельного вида господин с бородой лет сорока и с крошечными пенсне на горбатом носу. Завершал странную компанию седовласый и широкоплечий лекарь, часть лица которого была намертво перемотана белоснежным бинтом. То был Эскулап. Они шагали вдоль Старофонарской улицы в направлении церкви святой Людмилы, словно у них была цель, и они должны были её выполнить. — Не понимаю, зачем нам сейчас идти к церкви?! Мы же демоны! — возмутился рыжий в форме, в котором угадывался Азазель, шагая вслед за лже-монахиней Астарот. — Люди же прознают, что мы слуги Дьявола! — Тихо ты! — шикнул клетчатый. — Предлагаю каждому разделиться. Каким бы Швейк ни был отребьем, но сеять хаос среди смертных — наша работа. — И кто куда пойдёт? — недовольно спросил Эскулап, сложив руки на груди. — Тебе-то легко говорить, мы с Эскулапом на людей зла не держим, в отличие от вас! — возмутился господин с пенсне. — Вы как хотите, а я сразу отказываюсь. Лучше просто по городу похожу да книжки в библиотеке почитаю. Это куда интересней, чем грабить, убивать и вести беспорядочные половые связи. Проснулся Штирлиц в холодной испарине. Убить императора... Знать бы, когда Швейк предпринял это покушение. Об этом в городе ничего не говорили, да и в целом пражане не любили вспоминать такие дурные события. Он, всё ещё пребывавший в смятении после странного сна, не мог понять, наяву он видел эту странную компанию или же то было лишь игрой его воображения. Они идут в церковь святой Людмилы, туда же должен был пойти и он, ведь она была ближе всего находилась к Старофонарской улице. Не подавая признаков беспокойной ночи, он наскоро перекусил, надел лучший пиджак, дождался, пока соберётся пани Мюллерова. — Готов, племяш? — спросила та, одетая в скромное чёрное платье и чёрную же шляпку. — Разумеется, тётушка, — кивнул Штирлиц. Случайная оговорка тогда на лестнице, во время обыска полицией переросла в нечто иное. Пани Мюллерова даже выкрутилась, заявив, что у неё есть двоюродная сестра — пани Анна Кейржова, вышедшая замуж за немца. Никто и проверять не стал, тем более, что говорила она чистейшую правду.       Воскресенье у пражан считалось самым настоящим отдыхом. Поскольку Штирлицу не требовалось спешить на работу, у него в запасе был целый день, и сегодня, как он надеялся, ему улыбнётся счастье поговорить с Юрайдой. Покинув квартиру пани Мюллеровой, вдвоём они направились прямиком к церкви. Всю дорогу они оживлённо болтали, словно бы знали друг друга всю жизнь, а не один месяц. Июнь 1915 года стал для Штирлица весьма противоречивым периодом его жизни. Он стал сильно углубляться в философию, опасался гибели на фронте, а также вёл расследование, изучая злоключения Йозефа Швейка и его таинственную пропажу. Конечно, он понимал, что тут частично замешана мистика, а если быть точнее — тёмные силы. Ведь он не раз и даже не два встречал разных демонов — причём как дружелюбных, так и весьма агрессивных по отношению к людям. Но всё же ему стоило бы расспросить о демонах пана Юрайду, если, конечно, он встретит его сегодня в церкви. Хотя вряд ли оккультисты туда ходили. Впрочем, кто их знает, этих оккультистов? Быть может, для них будет логичнее как раз-таки посещать церковь, чтобы не выделяться? Это предположение вполне неплохое. По пути к церкви Штирлиц учтиво кланялся прохожим, а пани Мюллерова, которую он вёл под руку, приветливо им улыбалась. — Доброе утро, — поздоровался с ними обоими господин с тростью. — Наконец-то новый патер прочитает нам проповедь. — Мы в курсе, пан Квятковский, — кивнула пани Мюллерова. — Говорят, он совсем молод! — Интересно, какими судьбами он попал из Берлина к нам, в Прагу? — любознательно спросила старушка в фиолетовой юбке, что стояла рядом с важным господином. — Он что, тоже немец? — удивился рыжеволосый юноша в белой рубашке, проходивший мимо. — Да так скоро в Чехии из-за этих немцев настоящих чехов можно будет по пальцам пересчитать... — Я больше чем уверен, что немцы возомнили себя королями мира! — возмутился старик, взмахнув своей деревянной тростью. — Мы для них сплошное пушечное мясо! Они ведь нас, чехов, даже за людей толком не считают! Вскоре толпа стала шумно переговариваться между собой, и разговор стал уж очень походить на политические дебаты. Штирлицу от такого хотелось уйти, однако его воспитание не позволяло поступить подобным образом. Тем более, что сам он по новым документам оставался немцем, а значит, нападок в его сторону было не избежать. Только бы этого не случилось... — Полегче-полегче, пан Швыдкий! — ответила вдруг пани Мюллерова. — Всех немцев не клеймите! Сворачивайте эту дрянь, и пойдёмте скорее на службу. — Нет, подождите, сударыня! — взвился старик с тростью. — Как это не клеймить? — Да потому что, любезный господин, даже среди чехов встречаются те ещё мерзотные выблядки! — огрызнулся Штирлиц, не удержавшись от того, чтобы припечатать пару русских бранных. И то, он не был уверен, что эту ругань чехи поняли. — Тот же без вести пропавший Йозеф Швейк ангел был? Про него вся Прага мне такое рассказывала, что я порой поверить не мог своим ушам... — Швейк — исключение! — возразил старик, корча недовольную гримасу. — Я скажу так, пан, не все немцы таковы. В каждой нации есть свои сволочи и святые, — продолжал стоять на своём Штирлиц. — То, что сделал Швейк, у меня в голове не укладывается до сих пор. От его рук скончался пан Паливец — человек, который явно не заслужил такой печальной участи. Примерный семьянин, честный рабочий и отец троих детей. Скажите, пан, разве он заслужил такой участи? — Но… — А кадет Биглер, мечтавший стать военным... — Штирлиц чувствовал, что вот-вот сорвётся. — Теперь он несчастный калека, без половины лица и глаза, вдобавок, ещё и хромой. — Племяш, успокойся! — вдруг вмешалась пани Мюллерова, хватая Штирлица за рукав его пиджака. — Простите, тётушка, кажется, скоро я немного сорвусь… — стыдливо сознался он, отводя взгляд в сторону. — Мне просто жаль тех людей, которые пострадали от рук этого ублюдка. Благо, конфликт удалось замять. Штирлиц попросту отошёл от старика подальше и ускорил шаг. Похоже, подумал он, за месяц у него слегка полетели нервы, раз он вспомнил русскую площадную ругань. Матушка это называла «сковородка пригорела». — Похоже, в Праге быть немцем не так уж и безопасно, — подумал Штирлиц вслух. — Не то слово, — возмутилась пани Мюллерова. — А о политике говорить ещё небезопаснее! — Но почему пражане так ненавидят немцев? — поинтересовался Штирлиц. — Разве им не нравятся их взгляды? — Это всё политика, милый мой… — тоскливо молвила пани Мюллерова, тяжко при этом вздыхая. — А я об этом особо не люблю говорить. До церкви они дошли молча. Чтобы не привлекать и так уже излишнего внимания, они сели в самую середину главного зала. Только бы тот старик их не увидел и не поднял своё политическое брюзжание... «Кошмар, ужас и бардак, иначе не скажешь»       В этот день народу в церкви святой Людмилы собралось огромное количество, и лавки были битком набиты прихожанами и прихожанками. Некоторые горожане, кому места не досталось, даже взбирались друг на друга, пытаясь вглядеться в разноцветные витражные окна храма. Шум органа наполнил всю церковь, заполняя даже её двор своей мелодичностью. Разговоры людей перемешивались с мелодией органа, оттого здесь создалась небольшая суматоха. Вскоре из комнаты с красными шторами вышел молодой, гладко выбритый светло-русый человек лет тридцати, в чёрной рясе и с синей книгой в руках. Он не шатался, как бывший фельдкурат-пьяница, а шагал вполне себе спокойно, словно бы никуда не спешил. — Доброе утро всем славным господам, — сказал он вежливо, встав за кафедру. — Позвольте представиться, преподобный Фриц Шлаг. Штирлиц остолбенел. Пастор Шлаг? Неужели это действительно он? Хоть какое-то знакомое лицо из прежней жизни, хоть и помолодевшее лет на тридцать. Да, это был он — густые, чуть обрубленные брови, размытые линии скул, тонкие морщины вокруг глаз, волевой подбородок, сильные челюсти, едва тронутые щетиной щёки. Штирлиц узнал бы его среди тысячи других. Суматоха прихожан несколько стихла, органист убавил звук, и пастор продолжил: — Теперь я новый пастор этого прихода, так как мой предшественник, хранит господь его, попал в дом скорби. Тут же Штирлиц увидел и ту самую компанию странных людей и убедился, что это всё был не сон. Они сидели в разных концах зала, а рыжий в форме располагался вообще в том же ряду, где сидели сам Штирлиц и пани Мюллерова. О проклятье... Внезапно его тело охватил холод, а кончик носа похолодел сильнее всего остального тела. Речь пастора он слышал приглушённо, словно бы частично утратил слух. Всё его внимание было сосредоточено на этом рыжем вояке. Только в какой-то момент раздался шёпот: — Может, в Берлин, а? Вроде бы пронесло. Штирлиц уже подумал о пожаре в церкви прямо посреди проповеди. Быстро же этим демонам в Праге наскучило, даже удивительно. Городок-то довольно шумный, весёлый, и народ здесь ему под стать. Штирлиц сосредоточился на проповеди. Пастор Шлаг не говорил о войне как лучшей перспективе, о любви к Родине как о чём-то обязательном, он говорил о простом человеческом счастье посреди взрывов и траншей. А демоны оказались прихожанами, не обделёнными чувством этикета, поэтому остались до самого конца службы. — Знаете, пани Мюллерова, а этот человек мне нравится… — шёпотом молвил Штирлиц, скрещивая руки на груди. — Хороший такой. Однако женщина ничего не ответила ему, продолжив слушать проповедь нового пастора. Его речь буквально завораживала, он не запинался и не засыпал во время проповеди, за что горожане лишь сильнее полюбили его. Ухоженный, интеллигентный и скромный — то, что надо для настоящего священника. Вскоре проповедь подошла к концу, и новый пастор покинул трибуну, уходя обратно в комнату с красными шторами.       Вернулся он буквально через несколько минут, похоже, отнёс Библию в свои теперешние покои, и теперь готов был принять исповедь у прихожан. Штирлиц, крещённый в православии, не слишком разбирался в тонкостях католической исповеди, в её расписании и прохождении, а к новым для себя вещам внешне относился так, словно давно это знает. Он даже попытался немного помолиться, пока прочие прихожане собирались с мыслями. С латынью у него отношения не сложились, поэтому пришлось молиться на немецком, беззвучным шёпотом. Лютеранин в католическом храме... Возможно, это тоже грех тяжёлый, но на таких абстрактных понятиях, как душа и её осквернение, Штирлиц концентрироваться не собирался. «Приди Святой Дух, просвети разум мой, чтобы я мог ясно осознать грехи мои, прикоснись к сердцу моему, чтобы я сожалел о них, и улучшил жизнь свою. Аминь» Возможно, этого будет достаточно. Лицом к лицу говорить ли о том, что у него были мысли весьма определённые? Или же рассказать всё анонимно, спрятав лицо. Штирлиц вспомнил россказни добрых пражан о том, какие отношения связывали прежнего пана фельдкурата и Йозефа Швейка даже в пределах храма, и поморщился. Нет, пастор Шлаг не такой. Бояться нечего. Примерный католик, с целибатом. Хотя фельдкурату Кацу это не мешало. Штирлиц поморщился снова. Лучше уж сказать обо всём, не открывая лица. Ещё не время. Субординацию никто не отменял. Штирлиц помнил, как в детстве всю службу портили старушки, которые упрекали за недостаточное усердие, отчитывали за неправильную одежду, речь или походку. В католическом храме такого не было, никто никого не осуждал и не порицал за малейшее отклонение от нормы. Очередь на исповедь собралась пока что не очень большая, человек шесть. Проверка пастора на прочность. Штирлиц решил стать седьмым в этой очереди. Семь — счастливое число, не так ли? Наконец подошёл его черёд. Отбросить всё волнение, оно здесь ни к чему. После работы трактирщиком он словно позабыл, что это такое — сохранять стальное спокойствие. Он проделал всё как нужно — не стал садиться на стул у самого зарешеченного окна, а устроился на коленях у стены. Нет, глупо было, конечно, начинать знакомство именно так, но стало уже поздно. — Святой отец, я согрешил, — проговорил Штирлиц чётко и ясно. — Когда вы были на исповеди? — этот мягкий голос он тоже узнал бы в любой толпе. — Неделю назад, — первое, что взбрело в голову. Так-то он ещё не исповедовался. — Что вы хотите мне рассказать? — Штирлиц почему-то был уверен, что пастор Шлаг сейчас улыбался. Так же, как и тогда, тридцать лет спустя — едва уловимо. — Я виновен в грехе гнева, — это было вполне правдой. Рассказы пражан о Швейке сначала его злили, но потом Штирлиц рассудил, что ни к чему тратить нервы попусту. Он в своём времени повидал людей хуже, гораздо хуже Швейка. Именно это он и решил изложить. — Расскажите. — Вы, наверное, уже наслышаны о Йозефе Швейке. Я сначала злился на него, но потом понял, что видал людей гораздо хуже него. — Да, я успел о нём наслышаться. Вы прощены. Что-то ещё? — Ещё я виновен в грехе похоти. У меня были мысли о женщине, — перед глазами мгновенно встал образ Кэт. — Как её зовут? — спросил пастор. — Не знаю, святой отец. Я даже не могу представить себя её облик, — Штирлиц поклялся, что напишет в своих записях: «Юстас украл свечи в лавке. Алекс», что будет означать «Штирлиц солгал на исповеди». — Я думаю об этой женщине каждое утро. — Мне кажется, вы знаете Прагу даже лучше, чем я. Впрочем, и я её уже немного изучил, — ответил пастор. — Мой предшественник с большого похмелья посоветовал бы вам пойти по одному определённому адресу, который я уже не вспомню... Ах, да, по-моему, что-то связанное с аптекой герра Дитриха. И я посоветую вам ровно то же. Штирлиц понял: его послали в квартал красных фонарей. Что ж, это вполне в духе патера Каца, но совсем не в духе пастора Шлага. — А пока что отпускаю грехи ваши во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Идите и служите господу. — Благодарение богу, — Штирлиц поднялся с пола и вышел. Занимательный совет, надо сказать. Пойти в квартал красных фонарей, чтобы перестать думать о женщине? Нет, с одной стороны это разумно. Дома терпимости созданы именно для этого. А с другой? Абсурд. Пастор Шлаг уже успел подпасть под этот австро-венгерский абсурд, а иначе здесь просто нельзя.       Только в такие заведения обыкновенно ходят поздно вечером, а в полдень там делать особо нечего. Штирлиц вспомнил, что обещал встречу повару-оккультисту Юрайде, но тут же понял, что не знает, где его искать. На всякий случай он спросил у прохожего: — Простите, пан, а вы случайно не знаете, где сейчас пан Юрайда? — А он вместе со всеми на Вацлавской площади, пытается от службы откосить! — рассмеялся прохожий. — Откосить? — не понял Штирлиц. — Он же демобилизован. — Его опять призовут, как только он оклемается, — грустно покачал головой прохожий. Благо, идти до площади было недалеко, и Штирлиц быстро добрался до неё. Картина ему открылась странная: на площади собралось уже огромное количество народа, окружив несколько одиноко сидящих людей на табуретах. Около них располагались другие горожане, а сами сидевшие держали в зубах губные гармошки. — Пане, вы знаете правила! Кто дунет — тот не пройдёт! — провозгласила женщина, сидевшая возле Юрайды, который как раз и держал в зубах губную гармошку. Юрайда был одет теперь уже в военную форму чешского солдата, на его голове была потрёпанная временем фуражка, отдалённо напоминавшая ту самую, которую носил некогда пропавший пан Швейк. На боку к его поясу крепилась стальная питьевая фляга, а справа расположилась кожаная кобура. Но теперь он был вовлечён в странную игру: его били по икрам чем только можно, а он при этом должен был не закричать. — Заход один, зелёный лук! —провозгласила женщина. По ноге Юрайды она ударила парой стеблей, но он даже не поморщился. — Ладно, то были стебли, а теперь корень... Но и корни лука не причинили ему боли. Пан Юрайда аж глаза закатил. — А теперь сельдерей! — Нет, пожалуйста, только не сельдерей! — выпалил Юрайда, на миг убрав гармошку, но тут же получил им по икрам. Боли он при этом никакой не почувствовал. — Тыква! Если вы издадите хоть один звук, вам придётся съесть её! — рассмеялась женщина. — Что? Но я не люблю тыкву! — возмутился Юрайда. Но и удар тыквой не причинил ему боли. Человек-кремень, подумал Штирлиц. Странные же у пражан развлечения. — Дальше сковорода! Что жёстче — сковорода или ваша воля? И тут приключилось нечто — после такого удара Юрайда издал звук, которым впору было бы прикрывать громкую площадную брань. Он схватился за колено, не переставая гудеть, отчего народ на площади покатился со смеху. Даже Штирлиц не сдержал усмешки. Со второй попытки Юрайда всё так же пронзительно матерился на губной гармошке, только мат этот напоминал по своему звучанию свадебный марш. На третьей попытке он всё же вытерпел. — Поварёшка! — женщина вытащила из-за пояса стальной черпак. От черпака Юрайда снова не издал ни звука. — Огнетушитель! И снова послышалась изумительная матерная музыка, но в этот раз Юрайда гудел даже громче, чем со сковородкой. На этом игру решили прекратить, и Юрайда, хромая и хохоча одновременно, проковылял к толпе. Тут же ему в объятия бросилась дама в пёстром платке и с амулетами на шее, бормоча: «Вернулся, вернулся, супруг мой, вернулся! Я без тебя новый теософский журнал издала...» Штирлиц пообещал себе досье Юрайды подправить. Тут Юрайда его заметил, выпутался из объятий жены и крикнул: — Эй, пан трактирщик! Я помню о нашей встрече! Несколько торопливо, роняя сапоги, Юрайда подошёл к Штирлицу и облокотился о стену: — Ну так что вы хотели у меня спросить? — Первее всего спрошу, как прошёл ваш визит к доктору Грюнштейну, — ответил Штирлиц вежливо. — А никак не прошёл! Мне сообщили, что доктор отправился на фронт! Угадайте, куда? — Юрайда скорчил загадочную мину. — В полевой госпиталь близ Льежа и Намюра, — проговорил Штирлиц с расстановкой. — Я прав? — Да вы экстрасенс! — расхохотался Юрайда. — Чёрт, теперь не знаю, через сколько времени я оклемаюсь и отправлюсь на фронт! Хотя, с другой стороны тот факт, что доктора Грюнштейна нынче нет, говорит только в мою пользу... Чем позже я встану на ноги, тем лучше! А наша любимая игра «Откоси от армии» всё оборачивает исключительно в мою пользу!