Позади крутой поворот

      В доме царила настоящая суета, прислуга бегала из стороны в сторону, держа в руках стопки самых красивых и дорогих нарядов. Высокая девушка громко кричала на весь двухэтажный дом, истеря и плача по всяким мелочам. Стуча каблуками об деревянные половицы, она швыряла косметикой и украшением в прислугу и недалеко стоящую свиту родителей: — Это всё не то! — мерзким голосом вскрикнула Алоиза, швырнув помадой в служанку. — Скоро моя помолвка, а я выгляжу как кикимора болотная! Почему вы дали мне это персиковое платье в белый цветочек?! Я его ни за что перед женихом не надену! Где моё оранжевое? — Но фройляйн Алоиза, вы же его сами приказали на тряпки порезать... — молвила служанка Китти, подавая своей госпоже другое платье. Алоиза же совсем расстроилась и выбежала из комнаты.       Только Дранкель и Жранкель прознали, что их вскоре призовут на службу. В почтовый ящик, приколоченный к забору, как попало, им положили повестку о прохождении военной службы. Драная, рваная бумаженция, насквозь пропитанная чем-то рыбным. Жранкель предположил, что в эту повестку заворачивали селёдку. «Явитесь на медкомиссию туда-то, на такую-то улицу, в такой-то дом с голым носом». Матушка Дранкелева, как эту весть прознала, в обморок как упала, с кровати на пол, а сестра разлила крынку сметаны — целую крынку, жирную, свежую, из-под коровы. Мамашу с пола Дранкель поднял, в зад коленом. Сестра сметану подняла, языком и всю до капли. — А мы парнишки, лет шестнадцать-двадцать-тридцать, может, больше... Поедем на германский фронт, — распевал Жранкель, пока они вещи собирали. — Просто так, для интересу... Собрав свои вещи в котомки, юнцы закинули их на плечи, и зашагали по пустой просёлочной дороге. Дранкель не видел себя в семейной жизни, да и вообще мечтал жить свободно. Жранкель же полностью поддерживал его во всём, чувствуя к своему товарищу некую близкую тяготу. Скучная деревенская жизнь осталась позади, настала очередь надеть военную форму и служить Родине. — Как ты думаешь, Жранкель, примут ли нас в армию? — с сомнением в голосе обратился к своему товарищу Вилли, понимая, что с такими большими животами им могут запросто указать на выход из казармы. Но всё оказалось куда проще: в казарме сказали, что их животы защитят их от пуль, мол, чем ты толще, тем убить тебя сложней. Это Дранкелю и Жранкелю было только на руку. Они сразу приняли поистине гениальное решение — послать свадьбу, ни сколько не стесняясь, к чёрту и пойти добровольцами. К свадьбам, как известно, готовятся долго, и не заметили Дранкель и Жранкель, как наступила осень. — На поле наступила осень, ёксель-моксель! — напевал Дранкель, собирая мешок, чтобы в случае чего удрать на службу прямо из церквушки, где их должен был с Алоизой обвенчать дряхлющий патер Ленц. Жранкель же тоже собрал вещи для службы, но не так таился, ведь ему сватовство не грозило. Конечно, думал Дранкель, с таким пивным пузом его ни одна девка на себе не женит! Сбежали они из деревни очень даже быстро. Бежал по полю Вилли Дранкель, семь на восемь, восемь на семь, в больших кирзовых сапогах, сорок пять, на босу ногу, чтобы под мышкою не тёрло. Бежал по полю Генрих Жранкель с большою торбою в руках, штаны, рубахи, портянки, чтоб в углу всегда стояли.       В деревне же их хватились только на следующий день после их дерзкого побега, и весь Штеглиц-Целендроф поднялся на уши. — Ну и где эти болваны? — кричала сестра Дранкеля. — Да в лес небось пошли, там их и сожрали! Неудивительно! — гаркнул сосед. — Да мяса в них нет, один жир да кости! Тьфу! — плюнула в землю доярка. Узнав, что её возлюбленный пропал, Алоиза впала в очередную истерику. Что девушка только не делала, лишь бы начались поиски Вилли Дранкеля. И закатывала истерики, и падала в наигранные обмороки и даже отказывалась есть. Как оказалось позже, оба пузатых болвана под шумок сбежали в Берлин на службу в армию.       Поселившись в казарме, Дранкель и Жранкель наконец-то смогли вздохнуть спокойно. Казарма была большая, в ней располагалось около ста спальных коек. Уставшие с дороги, Дранкель и Жранкель уселись на свободные железные кровати и стали с интересом разглядывать свою новую военную форму. — Интересно, кто у нас будет главный? — настороженно спросил Вилли, рассматривая мундир. — Этого нам не сказали, но одно я запомнил точно. Мы в тридцать первой роте, он же полк! — воодушевлённо воскликнул Жранкель, судорожно закивав головой. И тут к ним заявился тот самый командир. То был человек высокого роста, широкоплечий, с внушительными усищами. Он был одет в форму и весьма ловко носил длинную саблю и шлем с пикой. На правом глазу у него блестел золотой монокль. — Всем встать, болваны! — рявкнул он зычным голосом. Дранкель и Жранкель подорвались с коек, но ничего не сказал. Человек в монокле рявкнул: — Нужно отвечать: так точно, герр майор! Повторите! — Так точно, герр майор! — с перепуга выпалили Дранкель и Жранкель. — Хорошо! А теперь шагом марш за мной, кретины! — злобно добавил он, резко взмахнув своим стеком. Оба резко подорвались со своих кроватей и строевым шагом последовали за своим новым командиром. На улице их уже ожидал полк, в который они благополучно вступили. Все стояли неподвижно, боясь лишний раз даже моргнуть. Встав в строй, Дранкель и Жранкель задрожали, как от холода, не сдерживая глуповатых улыбок на лицах — Запомните, болваны: здесь вам не курорт Баден-Баден, разряд мне в зад! Это армия, тротил мне в жопу! — рявкнул с трибуны человек в монокле. После такой короткой и пылкой речи он сошёл с трибуны и прошёл чинным шагом мимо строя. — Армия даже из таких увальней, как вы, делает настоящих мужчин, разряд мне в афедрон! ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?! — он остановился возле Дранкеля, который только кивнул в ответ. — Простите, а как вас зовут? — спросил робко Жранкель. — Запомните: я теперь для вас отец, мать и исповедник! Я майор Хельмут фон Швальцкопф XII, но вы будете меня называть «так точно, герр майор!» Ясно? — рявкнул человек в монокле. Весь строй дружно ответил: — Так точно, герр майор! — Разрешите обратиться, герр майор Шваль Xll, цирроз мне в печень! — боязливо обратился к нему Дранкель, вытаращившись на своего военноначальника идиотским взглядом. — ЧТО ТЫ СКАЗАЛ, ЩЕГОЛ?! — яростно взвизгнул Швальцкопф, размахивая перед ним своим могучим стеком. — Да ты хоть знаешь, что тебе будет за оскорбление своего командира?! — Меня иссекут до кровавой юшки? — настороженно вопросил Вилли. Порки он ещё с детства не боялся. — Именно! А ведь я могу и своим стеком иссечь не хуже розг, — хищно молвил герр майор, сгибая стек в своих руках. — Выйти из строя! — зло вскомандовал он, предварительно негромко топнув ногой по холодной земле. Осознавая своё рискованное положение, Дранкель быстро-быстро забегал взглядом по всей округе воинской части. Понимая, что наказательной порки ему неизбежать, Дранкель плавно опустился на одно колено и потянулся в карман за какой-то вещью. Швальцкопф тут же невольно напрягся, а солдаты, в том числе и Жранкель, непонимающе переглянулись. Вытащив из кармана то, что он так судорожно искал, Дранкель раскрыл свою широкую ладонь, на которой лежало сушёное кольцо кальмара. Жранкель угостил его им, когда те неторопливо шагали в заветный Берлин, за лучшей жизнью. — ГЕРР МАЙОР, ВЫХОДИТЕ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ! — заорал Дранкель на весь военный двор, расплываясь в судорожной улыбке. Солдаты в строю, в том числе и Жранкель, остолбенели. Жранкель первым пришёл в себя и крикнул: — Вилли, ты охренел? Тебе конец, прекрати, БЕГИ! — Отставить! — зло взвизгнул Швальцкопф, ударяя Дранкеля стеком по ладони, на которой лежало то самое кольцо. — Десять нарядов внеочереди! Болваны! Кретины! Недоумки! Вы думаете, что в армии ваши шуточки терпеть будут?! — Герр майор, но... — Встать смирно, рядовой! — грозно приказал Швальцкопф XII, дав солдату сильную пощёчину. Ощутив на себе столь грубое отношение со стороны совершенно чужого человека, Дранкель хотел зарыдать, но закусил губу до крови. Кинувшись в объятья своего товарища, Жранкель сразу же зло взглянул на ошарашенного командира с моноклем. — Вы совсем тут охренели, или что?! — на повышенном тоне вопросил Генрих, выхватывая у друга кольцо кольмара и кидая его прямиком в свой рот. — Кто вам дал право кричать на моего друга?! А?! У нас в деревне заведено: брат за брата! В поддержку ему Дранкель выдавил какой-то невнятный звук, похожий на «ауф». Герр майор ошарашенно таращился на обоих новобранцев, пока пытался собраться с мыслями. Часть роты пыталась не засмеяться в голос, а часть просто недоумевала с новичков. — Ваши имена и фамилии! Быстро! — только и успел рявкнуть рассерженный барон фон Швальцкопф, в очередной раз взмахнув своим длинным и могучим чёрным стеком, дабы запугать двоих толстяков. — Я Генрих-Вильгельм Жранкель, а это Вилли-Дитрих-Отто Дранкель. Понятно? — с нотками дерзости ответил ему любитель баварских сосисок, невзлюбив своего военноначальника с первого взгляда. — НЕ СМЕТЬ ГРУБИТЬ МАЙОРУ ПЕРВОГО РЕЙХСМАХТА! — закричал на весь военный двор разгневанный Швальцкопф и уже было хотел дать пощёчину Жранкелю, однако тот благополучно успел перехватить его руку.       Дальше обошлось без особых курьёзов: Дранкель и Жранкель поняли, что с герром майором лучше не шутить, и весь остаток первого дня старались его не провоцировать. А он оказался человеком весьма вспыльчивым, запросто мог бранно обругать, хотя и числился среди аристократии, как можно было понять по пышному имени. Мог собственноручно отхлестать по спине за провинность, используя не розги, а тот самый стек, которым обыкновенно пороли лошадей, а не солдат. Сидя в столовой, Дранкель не спеша уплетал суп, все его теперешние сослуживцы искоса поглядывали на них со Жранкелем. К ним боялись подсесть даже самые стойкие солдаты, однако нашёлся один смельчак, который всё-таки удосужился составить им компанию. — Ребята, у вас, как я вижу, не занято? — ехидно вопросил молодой наводчик Шмульке, подходя с подносом к их столу. — Я присяду? Пара молча закивала головами, наводчик поставил свой поднос и сел перед ними. — Ну так что, смельчаки, давайте знакомиться? — оживлённо и весьма бойко молвил Шмульке, протягивая им свою руку для пожатия. — Меня зовут Ганс-Алистер фон Шмульке! А вас? — Дранкель, — икнул Вилли. — А это Жранкель. — Вы близнецы, верно? Братья? — Соседи, — буркнул Генрих. Очередная шишка с приставкой «фон» не слишком радовала Дранкеля и Жранкеля, и они продолжили есть молча. Кормили здесь не очень вкусно, но есть это было можно. Жранкель сетовал, что здесь нет баварских сосисок, а Дранкель понял, что начал скучать по пиву. Похоже, этих прекрасных вещей из мира еды им не видать ещё очень нескоро. К этому нужно было просто привыкнуть. — Фу! Эта баланда холодная, и в ней почти нет овощей... — начал ныть Жранкель, перебирая ложкой полупустой суп. — Здесь от силы три-четыре кусочка картошки, и немного моркови... — И как вот от этого у нас будут силы?! — возмутился Дранкель, негодуя с такого диетического питания. — А мне нормально, тем более, с вашим-то весом вам мясо вообще есть противопоказано! — уведомил Ганс, слегка пожурив обоих новобранцев. — Настоящий солдат и говяжей тушёнке будет рад! — Ой, фу-у-у! — скривился Жранкель, отворачивая свой взгляд от нового товарища по службе и казарме. — Никогда не любил тушёнку... Но и с диетическим питанием им вскоре пришлось смириться. Под чутким руководством герра майора все солдаты занимались спортом, обучались обращению с оружием, артиллерией и лошадьми. Дранкель и Жранкель довольно быстрый сбросили вес от такого питания, и вместо жира их тела понемногу обрастали мускулами. Ганс Шмульке, несмотря на пышное имя, оказался славным малым. Как и Дранкель, он сбежал с собственной свадьбы. Его должны были женить на богатой девушке, нет, скорее женщине старше его лет на пять. Отважный же парень, раз смыться из-под венца сумел! Теперь Ганса лишили наследства, но он был этому даже рад. Наконец-то он мог почувствовать себя по-настоящему свободным. Жизнь в нём кипела, да и плнвать было на то наследство. Все трое вскоре стали отличными друзьями и не боялись доверять друг другу. Иногда троицу отправляли на гражданку, и тогда они захаживали в местный трактир, дабы отведать вкуснейшего баварского пива или сочных баварских сосисок. Они веселились, болтали о разном, а иногда передразнивали герра майора. Вот и сейчас, сидя за барной стойкой, троица воодушевлённо болтала, громко хохоча на весь бар. — Знаете, господа, а я уж думал, Дранкель тогда решил просто пошутить! — сквозь истошный смех выдал Шмульке, вытерев на своём глазу проступившую слезинку. — Сделать герру майору предложение — это просто fichtze-schwichtze! — Да заладил ты: господа да господа! — хохотнул Дранкель. — Господа все в Берлине! Жранкель же продолжал уплетать пиво и сосиски. Шмульке оказался хорошим парнем. Вот уж действительно: деньги мало кого сделают хорошим человеком, это они по себе знали. — Ну так, мы и служим в Берлине, — настороженно молвил Ганс, опустошая свою кружку пива. — И это просто прекрасно!       Так и шли дни, месяцы. Служба всем троим давалась сносно: Дранкель и Жранкель сумели даже приспособиться к вспыльчивому характеру герра майора и вспышки его гнева теперь не воспринимали, как конец света. Когда он их называл болванам, они глуповато улыбались и даже не думали обижаться. На правду ведь не обижаются. Ганс Шмульке, в условиях службы отбросивший к чёртовой матери второе имя и приставку «фон», всё равно пытался перед герром майором выслужиться, исполнял всё в точности, как тот приказывал. Только солдатские будни сыграли с ним злую шутку: теперь он на всё отвечал «так точно, герр майор», словно у него заело пластинку. Однажды Шмульке признался за кружкой пива в баре, что такого у него на прошлой его службе не было, что командир его не был таким солдафоном, как герр майор. На гражданке они втроём не только глушили пиво и ели сосиски, но и обзаводились интересными знакомствами. Однажды в баре, где они обыкновенно сидели, хозяин слёг с тяжёлой болезнью, и его подменил чех из соседнего тридцатого полка — некий Франц Паливец, до призыва работавший в Праге трактирщиком. Был тот чех редким сквернословом, вкручивал после каждого своего острого высказывания «цена всему этому дерьмо» или «в заднице я видел это всё», но пиво разливал отменно и был вообще человеком очень добрым. В полку своём он не изменил своей профессии и стал военным поваром, разве что вместо рома и пива разливал кашу и супы. Вместе с ним на службу пошла и его супруга, красивая и дородная Элизабет Паливец, только была она сестрою милосердья под эгидой Красного креста, проходила курс оказания медпомощи. Она якобы тоже хотела пойти поварихой, но ей отказали, мол, нечего бабе смотреть, как мужики за жратву дерутся. Вдобавок, к ней с намерениями не самыми пристойными полезть могут, и сама она будет виновата, знала ведь, куда шла. Супруги Паливец на гражданке работали в этом баре, словно то был их родной пражский трактир, разливали пиво и ром, беседовали с посетителями, заодно подтягивали свой немецкий. Жранкелю приглянулась фрау Элизабет, но ухаживать за замужней женщиной он не рискнул. Но однажды к ним в бар зашёл странный человек. Дранкель, Жранкель и Шмульке аж есть перестали. То был человек лет двадцати, быть может, постарше. Весьма упитанный, низкого роста, с чёрными прилизанными волосами, одетый в приличный костюм и шляпу. Он подошёл к барной стойке и вдруг вскрикнул: — Пан Паливец! Пани Паливцева! Какими судьбами вы аж в Берлине? — О том же мы хотим спросить и вас, пан Швейк, — облокотилась о стойку фрау Элизабет. Вид у неё был крайне недовольный, да и герр Паливец помрачнел. — Я приехал сюда, дабы изучать трупы людей. А также буду проходить практику в местном лазарете, — с улыбкой во всё своё круглое молвил Швейк, садясь за свободное место. — Герр Ганикцберг — хороший хирург, он-то и пригласил меня в Берлин после того, как меня отстранили от службы в пражской казарме. Присутствовавшие в баре тут же насторожились и зашептались. С виду Швейк был приличный человек, а говорил каким-то холодным голосом. От его взгляда у многих кровь застыла в жилах. Кто-то даже встал, порываясь уйти, но не ушёл и вернулся к своему столику. Облокотившись одной рукой о барную стойку, Швейк молвил: — Мне как обычно! Кружку тёмного. Дранкель, Жранкель и Шмульке похолодели. Ну и тип к ним в бар зашёл... Шмульке отставил своё пиво, а Дранкель и Жранкель отложили сосиски. — У меня от вида этого пана аппетит пропал, — прошептал Жранкель. Объясняться не пришлось. Если у Жранкеля пропал аппетит, то дела обстоят исключительно скверно. — Цена твоим трупам — дерьмо, Йозеф! — резко ответил гостю герр Паливец, косвенно выразив всё, что Дранкель, Жранкель и Шмульке думали о сложившейся ситуации. Дерьмо — точнее не скажешь! — Понимаю, аптекарь нужен, но не трупорез какой! Это дело ты кому другому оставь, ты их только на куски искромсаешь и ничего не изучишь! — огрызнулась фрау Паливец, протирая стаканы. От её слов многие в баре покривились, а кто-то даже крикнул, встав из-за стола: — Фрау, выпроводите этого мерзавца! Он испортил нам весь аппетит! — Позвольте, господа, но это престижная работа! — возразил вдруг Швейк, поправляя свои подтяжки для штанов. — Мне за неё обещали платить больше ста немецких марок. — Прекратите говорить о трупах! — раздражённо воскликнул Жранкель, ударяя кулаком по барной стойке. — Ей-богу, весь аппетит портите. В барах не принято разговаривать об этом, да будет вам известно. — Вот именно! — подхватили единым голосом Дранкель и Шмульке. — Вон отсюда! Герр Паливец, человек хоть и добродушный, но очень грузный и сильный, вышел из-за барной стойки. — Прости, дружище, но это тебе не Прага. И, схватив герра Швейка за шиворот, герр Паливец вышвырнул его прочь из бара и запер дверь. — Всем по кружке пива за счёт заведения! —воскликнула фрау Элизабет. — В качестве компенсации за ущерб аппетиту. Разъярённый Швейк был сильно возмущён таким жестом, но обещал припомнить сладкой парочке их поступок. Шагая по просторным берлинским улицам, Швейк обещал сам себе, что отомстит всем тем, кто поставил его в такое неудобное положение.       Всем раздали по кружке пива, и на этом конфликт был исчерпан. Несколько минут в баре было тихо, только гремели пивные кружки и играл граммофон. Дранкель и Жранкель тихо переговаривались. Фрау Элизабет отошла от стойки и сделала знак кельнеру, чтобы он принёс ещё пива. Кельнер с готовностью снял со стойки тяжёлую тёмно-зелёную бутыль, снял пробку и налил по полной две кружки. Они перепали Дранкелю и Жранкелю, у которых был очень большой опыт в питии тёмного пива в качестве угощения, а Шмульке попросил ещё сосисок в кляре. Из-за стойки на всю пивную раздался звонкий и весёлый хохот фрау Элизабет, который был с радостью подхвачен половиной посетителей. — Мальчики, вы же лопнете! — с улыбкой сказала она, подавая другому посетителю тарелку с поджаристой картошкой. — Хватит вам пива и этих сосисочек, ведь вы объелись! Посмотрите, как вы раскраснелись, что ваше командование скажет? — А вы налейте и отойдите! — хохотнул Шмульке, — к вам уже очередь стоит. До двенадцати ведь работаете. А за сорок марок, которые мы получим в штабе, даже вы будете вольной птицей! Ну ладно, за ваше здоровье! Пили они ещё долго, когда во входную дверь вошёл генерал Хофаккер в сопровождении высокого офицера в чёрной форме с синими погонами и фуражке с высокой тульей. Увидев около стойки толпу развеселившихся офицеров, генерал сделал им знак, приглашая присоединиться. Офицеры кивнули головами и последовал за генералом. — Господа, — сказал он, громко, так, чтоб все услышали, прочищая горло, насколько позволял его жёсткий стоячий воротник, — мне бы хотелось поднять этот бокал за то, чего мы все с таким трудом добились вчера! Наша страна процветает, наши солдаты отважны и храбры, они героически стоят за нашу свободу и счастье! Я хочу предложить тост за будущее! За те времена, в которые все, кто сейчас сидит в этом пивном баре, ещё смогут пировать в роскошных дворцах Европы, наслаждаясь прекрасным обществом прекрасных дам! Посетители бара радостно загалдели, некоторые встали из-за стола и уже хотели поднять бокалы, Хофаккер поднял свой. Внезапно лицо офицера исказила гримаса, он побледнел и сказал, не глядя на генерала: — Вы сошли с ума, ваше превосходительство. Это непорядочно с вашей сторон. И такие будни на гражданке никак не могли не радовать Дранкеля, Жранкеля и Шмульке. Однако всему рано или поздно приходил конец, и они возвращались в строй. Снова их ждали построение, бег по плацу, упражнения, чистка сапог и целых лоханей картошки, вопли герра майора, к которым можно было смело припечатывать «ВЫ ВСЕ ДЕРЬМО», и так далее. После обеда им полагалось вычерпывать котелками золу из печурки или ещё что-то такое. Но главный распорядок в казарме соблюдался свято – ни за что на свете нельзя было позволить себе забыться хоть на секунду. Во всём был строгий порядок, в котором одно звено заботилось о другом, второе — о третьем, третье — обо всём остальном. Быть может, если бы другие солдаты могли оценить это спокойствие и порядок по-своему, жизнь не казалась бы такой скучной и беспросветной. У них тоже не было покоя. Иногда, даже в стужу и стылость, они нетерпеливо и жадно ждали вечерней поверки. Они волновались, завидев на плацу герра майора. Им даже снились длинные шеренги солдат, чётко печатающих шаг по укатанной тёмной дороге, но на поверку, конечно, ничего не происходило. И солдаты вставали с постелей и принимались за обычные свои дела — снова чистили и вытирали сапоги, снимали шапки и шинели, кипятили чай, собирали пустые жестяные банки и подметали плац. И только иногда посреди этих обычных будней внезапно возникало какое-то особенное настроение, при котором надо было уходить на фронт. Тогда у Шмульке возникала неясная тревога, а Дранкель подолгу глядел на дверь, словно силясь увидеть кого-нибудь знакомого и доброго. Дни плавно перетекали в недели, недели — в месяцы. Постепенно солдаты свыклись со своими новыми обязанностями, новым укладом жизни. Многих такая перемена радовала, особенно Дранкеля, Жранкеля и Шмульке. Они добились того, чего хотели. Им хотелось свободы, и они её получили, ведь им не нужно было больше зависеть от семьи или деревни. Им проще было лохань картошки перечистить, чем снова вернуться домой, честное слово.