Позади крутой поворот

— Ну что это за чертовщина? — всплёскивала руками возмущённая пани Мюллерова. — Арестовать меня собрались ни за что ни про что! Предъявили обвинения в соучастии, даже не дав мне объясниться! Штирлиц сидел чуть поодаль от неё, готовый в случае чего дать свои показания. До участка они добежали быстрее, чем преследовавшие их полицейские, и начальник отдела предусмотрительно закрыл их в комнате для допросов. Допрос продолжался уже битый час: пани Мюллерову терпеливо расспросили насчёт пропавшего пана Швейка и его злодеяний, она свою причастность отрицала. Штирлиц, если к нему обращались, тоже всё отрицал: якобы свою тётку он знал с юношеских лет, никогда бы эта добрая женщина не стала совершать нечто подобное. Но сам он понимал, что доказательство это не очень весомое, что одними словами не отделаться. Нужны улики, нужны доказательства причастности пани Мюллеровой к происходящим преступлениям. А пожилая пани всё клялась и божилась, попутно рассказывая полицейскому всё, что знала. А знала она по итогу очень немного, терпела его увлечение оккультизмом и вообще очень страдала. Штирлиц же всё размышлял о тех книгах по чёрной магии: ему определённо нужно будет в ближайшее время выбраться за город и избавиться от них. Он знал, что в черте Праги протекает река, большая и полноводная, но если проделывать это в черте города, это обернётся лишь худшими последствиями. Выбираться лучше за город, к лесной опушке, уйти от города как можно дальше и там уже выбросить книги, а вода и природа сделают своё дело. — Значит, вы утверждаете, пани Мюллерова, что ваш жилец Йозеф Швейк увлекался оккультизмом, но про его злодеяния вы были не в курсе? — вопрошал начальник полиции Дьюжкин-Веккольд, взирая холодным взглядом на них обоих. — Да я вам уже в который раз говорю, что я не была в курсе об его кражах и убийствах! — зло вскрикнула пани Мюллерова, аж подпрыгивая на стуле. — Да, я подозревала его в конкретных злодеяниях, однако он вечно заговаривал мне зубы. Ну не могла же я устраивать ему допрос?! — Пане, поймите, она же просто сдавала свободные комнаты. Люди бывают совершенно разными, как она могла по вашему понять, что некий, с виду очень интеллигентный, пусть даже и страдающий кретинизмом человек способен на такое, — проговорил холодно Штирлиц, продолжая заступаться за пани Мюллерову. — Ваша работа защищать мирных граждан, от таких вот, как этот Швейк. Понимаете? Защищать. А не гнобить. — Успокойтесь, пан... — протрещал начальник полиции, хотя Штирлиц был совершенно спокоен. — Штирлиц. Пан Штирлиц, — ответил он, скрещивая руки на груди. — Конечно, я всё понимаю, пани Мюллерова, но почему вы не обратились в полицию, когда обнаружили то самое пропавшее кольцо? — возмущённо, пусть даже и не крича, спросил начальник полиции. В ответ на этот вопрос у пани Мюллеровой случилась настоящая истерика. Штирлиц понял, что такими темпами у неё может не выдержать сердце. — Оставьте её в покое, — проговорил он холодно. — Так она вам ничего не скажет. У меня есть предположение, что её запугали. Пан Швейк, возможно, угрожал ей, поэтому она не обратилась к вам. Советую не давить, иначе дело может стать ещё хуже. Сам Штирлиц тоже собирался расспросить пани Мюллерову, только сделать это он намеревался без всякого давления. Как тогда, с пастором Шлагом, которого он уговорил сотрудничать за столиком ресторана. В мирной, дружелюбной обстановке. А здесь бедную женщину грозились раздавить, как мышь. Штирлиц понимал, что прежнее высокое положение он утратил. Он стал фактически немым с точки зрения закона, и права голоса у него в этом деле не было, но в нём взыграло чувство простой человеческой справедливости. Штирлиц осторожно подошёл к пани Мюллеровой и взял её за руку. Бедную старушку уже трясло от рыданий, ей действительно грозила апоплексия, если этот допрос, больше походящий на пытку в гестапо, немедленно не прекратить. — Простите, но я вынужден закончить допрос, — Штирлиц протянул пани Мюллеровой свой платок, который остался у него в кармане ещё до происшествия с машиной. Старушка вытерла лицо. Штирлиц и пани Мюллерова молча поднялись и вышли, не обращая никакого внимания на протест полицейского. Такими темпами полиция не добьётся ничего. Будет не раскрытое дело, а ещё один труп. На почве апоплексии вследствие нервного срыва. Теперь, когда за ними не было дурацкой погони, дойти можно было медленно, не торопясь. — И что теперь со мной будет? — тоскливо спросила пани Мюллерова, закрывая своё лицо руками от горя. — Неужели меня и вправду посадят за решётку?! — вскрикнула она с отчаянием в голосе. — Успокойтесь, пани Мюллерова, никто вас не посадит за решётку, — решительно ответил Штирлиц, раздражаясь от такого похабного отношения полиции к простым гражданским. — Нам надо обратиться в верховный суд, или органы. — Не думаю, что это хорошая идея, пан Штирлиц! — всё тем же тоном говорила несчастная пани Мюллерова. Она явно понимала, что пожизненная каторга якобы за соучастие и покрытие особо опасного преступника Йозефа Швейка ей обеспечена. — Не думала я, что когда-то до такого доживу! Хотя чего скрывать? Полиция всегда была продажной сволочью... — Сейчас дойдём до дома, и вы ляжете спать. Сон — лучшее лекарство, — ответил Штирлиц твёрдо. По приходу домой — а это место он уже мог назвать домом, ведь иных вариантов у него не было — Штирлиц поискал на кухне снотворное и им опоил старушку, и она уснула на диванчике. Вдруг он сверился с флаконом: стеклянный, с клеймом адреса. Пражская аптека, значит. Пани Мюллерова там берёт себе снотворное на постоянной основе? Об этом Штирлиц решил пока не думать и поднялся к себе. С этой комнатой однозначно нужно было что-то сделать. Лишь бы занять руки, он открутил со стены все жуткие засушенные головы, сложил их в торбы, которые нашёл здесь же, и пока что поставил на заднее крыльцо. А после этого он взялся за записи. «Пан Швейк... Числится пропавшим. Пани Мюллерова. Предполагается, что он её запугивал. Полиция не реагирует. Ей проще обвинить старушку» «Юcтас, ты дyрак. Алекc» — записал Штирлиц, имея в виду, что за такое поведение в участке ему бы медаль дали. За противостояние коррумпированным органам местной власти. Мысли о снотворном его всё не покидали, а само дело становилось всё более запутанным. «Из разведчика в контрразведчика, лихо же ты переобулся, Отто». Снотворное. Оно здесь наверняка неспроста. Старушка могла и им сгубить свои нервы, ведь известно, из чего его изготавливают. Настойка опия, и дело в шляпе. Опий, значит. Можно попробовать расспросить аптекаря, где пани Мюллерова брала снотворное. Быть может, он что-то знает?       Не теряя ни секунды, Штирлиц решил направиться в эту аптеку, благо, адрес у него теперь имелся, теперь дело оставалось за малым. Покинув дом пожилой пани, он не спеша шагал по улице, ориентируясь по табличкам на домах. Прохожие как-то странно на него глазели, а некоторые даже перешёптывались между собой. Заметив странные взгляды прохожих, Штирлиц лишь ускорил шаг. Завернув за угол, он увидел ту самую аптеку. Войдя в неё, Штирлиц невольно стал осматриваться вокруг. Повсюду были всеразличные баночки, скляночки, колбы и прочая аптечная утварь. — Здесь есть кто живой?! — крикнул Штирлиц, пытаясь обратить на себя внимание. Стоило ему подождать где-то минуту, как откуда-то из боковой двери выбрался обаятельного вида мужчина в чёрном сюртуке и встал за прилавок. — Простите, уважаемый, обеденный перерыв, — сказал он учтиво. — Чего желаете? Штирлиц лишь подошёл ближе и поставил на прилавок флакон. — Моя тётка принимает вот это снотворное. Это вы его ей продали? — О-о, снотворное доктора Бользена... Да, продаю. Можно сказать, весь город у меня его берёт. У кого мигрень, у кого ребёнок буйный... — ответил аптекарь, облокотившись о прилавок. — А вы с чего интересуетесь? Штирлиц на миг задумался. Нужно было как-то намекнуть аптекарю, что его продуктом пользуются наверняка люди не самые честные. Пока он сам работал в контрразведке, ещё до Германии, то знал: много надругательств над дамами совершаются подобным образом, много краж и похищений. Пани Мюллерова принимала снотворное, это наверняка неспроста. Пока он думал, в аптеку, звякнув колокольчиком двери, ступила дама в длинном скромном платье и широкополой шляпке. Единственная деталь, которая зацепила меткий взгляд Штирлица, была кроваво-алая лента в её высокой пышной причёске. — Подождите секунду, сейчас я обслужу панну, и вернёмся к нашему разговору, — откланялся за прилавком аптекарь и обратился уже к девушке: — Вам как обычно, верно? — Добрый день, герр Дитрих. Бользена, пожалуйста, — молвила та, и аптекарь подал ей ту же коробочку, тот же флакон. Штирлиц зацепился за это. Девушка тем временем расплатилась. Алая лента в её волосах неистово полыхала. — Сегодня какой-то бум продаж Бользена, клянусь своим галстуком! — воскликнул аптекарь. — Вот этот молодой пан интересуется, и вам потребовалось! Девушка обернулась, перепуталась со Штирлицем взглядом. Он резко отвёл глаза. — Моя тётка принимает его слишком часто, и это мне не очень нравится, — наконец нашёл он объяснение. — Зная её нервы, я очень беспокоюсь. — Простите, а кто ваша дражайшая тётушка? — осведомился аптекарь. — Пани Мюллерова, со Старофонарской, 17, — Штирлиц намеревался придерживаться легенды до конца. Тётка так тётка. — Не помню, чтобы она что-то говорила о том, что у неё есть племянник, — вскинула брови дама с алой лентой. — Понимаете ли, многоуважаемая пани, я живу в Берлине и вижусь со своей тётушкой крайне редко, — вежливо объяснился Штирлиц, слегка кланяясь даме. — Как здорово! — вдруг ещё более оживлённо вскрикнула вошедшая дама, всплеснув обеими руками. — Я тоже оттуда родом! Штирлиц почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Она тоже из Берлина. Удивительное совпадение. Хотя, может быть, он просто себя накручивал. Понятно, что в Чехии живёт много немцев, особенно в Судетской области... При мысли об этом Штирлиц посуровел и забрал свой флакон со снотворным. — Хорошо, Берлин так Берлин... — он собрался уже уходить, как вдруг аптекарь окликнул его: — Погодите, сударь! Вы сказали, племянник? Стало быть, это она вас послала? Прежде за Бользеном для неё заходил пан Швейк, но уже два месяца, как он сюда не заходил... Штирлиц решил не упускать шанса спросить о Швейке: — Пан Швейк, верно? Так вот из-за кого у моей тётки проблемы с нервами. Штирлиц заметил, что аптекарь сильно насторожился. Неспроста. — Простите, многоуважаемый пан, а разве вы были знакомы с паном Швейком? — насторожившись, спросил герр Дитрих. — Кем вы ему приходились?! — уже как-то гневно вопросил он, поправляя на носу своё пенсне. — А вот это, многоуважаемый пан, вас не касается, — также грубо ответил Штирлиц, скрещивая руки на груди. — Для каких целей он покупал снотворное? Заметив то, как аптекарь побледнел, Штирлиц понял сразу, что ему есть что скрывать! Он продолжил: — Как часто он у вас его покупал? Я требую объяснений. — Пане, пане, я вас прошу. Давайте не будем ругаться при даме... — уже сконфуженно попросил того аптекарь, словно чувствовал настоящий стыд. — Хорошо, — Штирлиц помолчал недолго, подождал, пока дама выйдет, и продолжил, спросив уже спокойнее: — Как часто он его у вас брал? — Довольно часто, скажу я вам, — ответил аптекарь. — Не моё дело спрашивать, зачем, вот и я не спрашивал, для каких целей оно ему нужно в таких количествах. Пожалейте бедную пани Мюллерову, она от таких количеств точно была бы одною ногой в могиле, а она по-прежнему жива-здорова. Возможно, он от своих нервов пил, вот богом клянусь, не знаю. Вот с той панной всё ясно: матушка у неё нервна, да и сёстры её тоже ко мне заходят! Дом их, кстати, — аптекарь усмехнулся, — прям от меня недалеко. — Что ж, ясно... — уже задумчиво пробормотал Штирлиц, приложив одну руку к подбородку. — А когда вы в последний раз видели пана Швейка? Аптекарь призадумался. Ему понадобилось доброе количество времени, что бы наконец-то вспомнить, когда же к нему в последний раз захаживал достопочтенный пан Швейк. — Видел я его два месяца назад, он как обычно заглянул ко мне в понедельник, и попросил Бользена. Кстати, пан Швейк когда-то учился на аптекаря, поэтому он хорошо разбирается во всяких лекарствах, снотворных и ядах. Он знает их состав, и ингредиенты. Штирлиц зацепился за эту деталь: это может открыть глаза на многие последующие факты. Пана Швейка здесь точно так же видели два месяца назад. Одно и то же время. — Это всё, что вы у меня хотели спросить? — уточнил аптекарь. — Пока что всё.       Уже у себя в комнате Штирлиц сделал записи, в том числе и записал досье на аптекаря: «Герр Дитрих Аптекарь на Стародворской улице, 27. Обаятельный мужчина средних лет. Характер скрытный. Холост (???)» По старой привычке Штирлиц сделал и зарисовку — вышло прямоугольное лицо с пенсне и чёрным сюртуком. Вдобавок он зарисовал и даму — сложился миловидный профиль, почти как с зарисовок поэтов на полях тетрадей. Только красную ленту никак обозначить не выходило, в доме не водилось красных чернил — Штирлиц весь стол просмотрел, их не нашёл. Тогда ему пришла в голову дикая мысль — острым кончиком пера он наколол себе палец, чтобы кровь выступила, и мазнул там, где у дамы должны были быть ленты. Зарисовка вмиг стала смотреться иначе, яркий акцент выбивал её среди прочих зарисовок. Кем же она всё-таки являлась? Было понятно лишь одно — её черты лица были явно ему знакомы. Теперь Штирлиц знал, что Швейк в юности учился на аптекаря, и, возможно, до службы в армии, проходил практику в одной из пражских аптек. Теперь дело оставалось за малым — предъявить эти доказательства полиции, и пусть уже она сопоставит два плюс два. Тем самым она оставит пани Мюллерову в покое. ***       Пока Штирлиц вёл свое расследование, в Праге и без отсутствия пана Йозефа Швейка продолжала твориться какая-то чертовщина. По Кандалупской улице вдоль местного оперного театра, сильно прихрамывая на правую ногу, нелепо шагал кадет Адольф Биглер. Облачённый в потрёпанный серый китель, служивый громко охал и ахал, норовил повалиться на землю. Опираясь на деревянную трость, он мысленно проклинал Швейка за все те неприятные моменты, которые он успел с ним сотворить. Его левый глаз был скрыт под туго стянутой чёрной повязкой. Он шатался на ногах, и даже верная опора в виде трости не гарантировала ему прогулки без падений. Благо, ему помогла удержаться на своих двоих какая-то дородная пани, поддержав его под руку. — Иисус-Мария! — воскликнула она. — Какой негодяй сделал это с вами? — О-о, это со мною давно... — прохрипел убито кадет Биглер. — И всему виной пан Швейк, будь он проклят! — Говорят, он пропал... Два месяца как пропал! Вместо него на Старофонарской теперь такой юноша обживается, ну просто загляденье! Я видела его буквально только что, выглядит он, правда, как ограбленный! Клянусь своими подвязками, в этом тоже виновен пан Швейк! — Да пусть он в ад провалится, — молвил какой-то пьяница на крыльце кабака. — Туда ему и дорога! — И то верно, — подхватила проходившая мимо дама с алой лентой в волосах. — В пекло Швейка! — В пекло! — повторили хором дородная пани и пьяница. — Говорят, что пан Швейк совокуплялся с самим поручиком Лукашем! — ошарашенно воскликнул какой-то юноша в военной форме, что проходил мимо. — Когда я об этом узнал, я добровольно перевёлся из его роты в роту лейтенанта Дуба. Он, конечно, мужик строгий, но хотя бы не из этих... — Да чего уж Лукаш! Вон наш бывший фельдкурат, патер Кац, и по сей день лежит в доме скорби! — присоединился к их разговору какой-то старик, проезжавший мимо на ишаке. — И всему виной внезапно воскресший Швейк! Биглер же просто стоял молча, взирая на подбадривающих его прохожих. После пропажи Швейка люди наконец-то узнали о его злодеяниях, которые он совершал годами, скрываясь под маской дурачка. Искалеченный кадет с трудом добрался до крыльца какого-то жёлтого здания с белыми колоннами, пытаясь выжать из себя последние силы. При ходьбе его искалеченная нога отдавалась во всё тело Адольфа дикой болью, и всему виной проклятая хромота. Швейк действительно отравил жизни многих, а некоторых даже нарочно свёл со свету. Остановившись, Биглер решил сделать небольшую передышку. Под его повязкой, что была туго стянута, глаз полностью отсутствовал. У Биглера не хватало половины лица, словно какой-нибудь хищный зверь жадно набросился на него и откусил левую часть вместе с глазом. Биглер отдышался, собрался с духом и побрёл в сторону Старофонарской улицы. ***       Штирлиц увидел этого странного человека в окне своей комнаты, когда собирал в торбу книги по чёрной магии. Тот стоял на самой середине двора и беседовал с неизвестным соседом пани Мюллеровой и указывал на заднее крыльцо её квартиры. Штирлиц решил ненадолго оставить своё занятие и спустился на улицу. — Что тут происходит, добродетельные господа? — спросил он вежливо. — Да вот, — ответил сосед. — К пани Мюллеровой стучатся, как вас там, служивый? — Биглер... Кадет Биглер, — ответил незнакомец с тростью и повязкой на лице. — Даже боюсь представить, кто вас так отделал, пан Биглер, — ответил Штирлиц, облокотившись о перила. — Пани Мюллерова, к вашему сведению, сейчас спит. Если ваш визит очень важен, то я непременно передам ей, что вы хотели её видеть. — Понимаете, я не раз обращался в полицию, неоднократно писал заявления на Швейка, однако мои возмущения проигнорировали! Меня просто отстранили от службы, когда узнали что меня искалечила неведомая сила. Но я-то прекрасно знаю, что это дело рук пана Швейка! — дрожаще бормотал Биглер себе под нос, при этом озираясь по сторонам. — О-он увлекался чёрной магией, и в тот роковой день я очутился в совершенно не своей квартире... — В этом явно замешана мистика, а может быть и нечистая сила, — рассудил Штирлиц, поглядев куда-то наверх. — Полиция не поверила, что Швейк оттяпал мне половину лица. Но они обещали разобраться, в чём дело, — тоскливо объяснился Биглер. — Я на своей шкуре прочувствовал, как они разбираются, — ответил Штирлиц мрачно. — У тётушки чуть апоплексия не стряслась после допроса. — Вы о пани Мюллеровой? — уточнил человек с тростью. — Бедная женщина! Но если так, то, может, хоть вы мне поверите? — После всего этого я даже в дьявола поверить готов, — Штирлиц убрал со лба налипшую чёлку. — Если учитывать, что сейчас я разбираю комнату пана Швейка и приспосабливаю её под свои нужды... Как давно вы получили это увечье? — Три месяца назад... Меня еле зашили, кололи морфий, чтобы утишить боль. Это был какой-то ад... — незнакомец аж на ступеньки присел. — Если вдруг наткнётесь на Швейка, то передайте ему, что я ему отомщу! — Я так понимаю, теперь пана Швейка желает убить вся Прага? — насмешливо спросил Штирлиц, облокотившись о стену дома. — Да и не только Прага! — бойко воскликнул искалеченный кадет Биглер. — Вы вообще слышали, что он натворил в Пантевине?! А в Чешских Будейовицах? Ой, а про кровавую расправу над барышнями в Бонди я вообще молчу... — со страхом в голосе молвил кадет, прикрывая своё изуродованное лицо руками. — А что эта сволочь творила в Берлине, я вообще говорить отказываюсь... — Неужели он и в Германии успел натворить дел? — уточнил Штирлиц. Швейк оказался по истине своей опасным типом. — О-о, даже не спрашивайте! — застонал кадет. — Да чтобы он в ад провалился, чтобы его там черти жарили на раскалённой сковородке! Если ты меня слышишь, Боже, прошу тебя, помоги! Отец наш небесный, избави нас от Йозефа Швейка, низвергни его в ад! Молим тебя и просим! Штирлиц понял, что народ в Праге доведён до отчаяния, что пропажа пана Швейка никак не успокоила людей. Преступления продолжались, и горожанам оставалось лишь молиться. Штирлиц, хоть и был истым атеистом, из уважения к жителям Праги деликатно промолчал. — Господь нас от пана Швейка избавил, хвала ему за это, но теперь вместо него орудует кто-то другой! Нет нам покоя, нет нам покоя! — воскликнул сосед. — Да что вы всё заладили о Швейке да о Швейке?! — вдруг послышался недовольный голос со второго этажа с сильным немецким акцентом. Штирлиц и все остальные, кто в этот момент стояли во дворе, тут же невольно подняли головы. Из окна на них выглядывал высокого роста мужчина, которому уже было явно за пятьдесят. Сгорбленный нос, бледная кожа, взлохмаченные каштановые волосы и недельная щетина были тому неоспоримым подтверждением. Одет он был скромно — в посеревшую от времени льняную рубашку, штаны с подтяжками и сверкал позолоченным моноклем на левом глазу. — Надоели уже, честное слово! И так нам этот мерзавец покоя не давал, а всё продолжаете о нём судачить... Когда он уже пропал? — не унимался немец, лишь больше высовываясь из окна. — Лучше бы вы газеты прочитали, там такая интересная статья! Вы просто упадёте в обморок... — Какая же, пане? — любознательно задался Биглер, подходя к окну, из которого выглядывал немец. — Ein moment! — бойко воскликнул немец, исчезнув в окне. Но долго ждать его не понадобилось, поскольку буквально через пару минут он снова высунулся в окно, но уже с толстой газетой в руках. — Лови, солдатик! — с этим возгласом он бросил газету прямиком на кадета Биглера. Газета лишь чудом не задела бравого вояку, не упав ему на голову, а ведь могла сломать ему шейный позвонок. «Газета из окна упала Биглеру на голову. Он сломал себе шею. Кто же знал, что итальянская разведчица так набрала в весе?» — попытался пошутить Штирлиц. Подняв газету, что чудом приземлилась рядом с ним, кадет Биглер внимательно начал изучать кричащие заголовки газеты и читать статью вслух: «В начале двадцатого века, в военных лабораториях Первого Рейхсмахта был создан сверхсекретный танк, обладающий сверхсекретной мощью, опередившей своё время. Танк был спроектирован ещё в сентябре 1909 года, однако конечный этап завершения постройки танка завершился лишь в мае 1910 года. Изначально экипаж танка должен был состоять из двенадцати солдат. Однако, от этой идеи решено было отказаться. Причина неизвестна. Танк был брошен в Африку для порабощения непокорных зусулов, однако миссия, что носила название «Железный капут», оказалась провальной. Членам экипажа лишь чудом удалось избежать виселицы. Правительство Германии посчитало, что всему виной плохо спроектированное оружие, что испытывал экипаж для захвата зусулов. Сейчас бывшие члены танкового экипажа, работают в военно-полевом лазарете, под районами Льежа и Намюра» Штирлиц кое-что слышал об этом проекте, только он в сороковых годах считался заброшенным, а сам танк превратился в металлолом где-то в глубинах Африки. Судьба его экипажа осталась неизвестной. Но сейчас, в прошлом, экипаж наверняка жив-здоров, если ещё не погиб на Западном фронте. А там, как говорится, без перемен. — Сверхсекретный проект... — усмехнулся Штирлиц и не удержался от подколки: — Этот проект теперь настолько же секретен, насколько правдива моя работа русским шпионом. Все остальные — сосед, человек в монокле и кадет Биглер — дружно расхохотались. Штирлиц на всякий случай вежливо попросил кадета отдать ему газету и засел за свои записи. Нужно было кое-что обновить. «Кадет Биглер Жестоко пострадавший от деяний Йозефа Швейка, много знает о его преступлениях. Характер отсутствует. Холост (???)» Штирлиц бегло зарисовал Биглера — серый китель, чёрная повязка, фуражка. Для пущего эффекта он снова наколол себе палец и вымазал кровью рисунок там, где у Биглера было увечье. Также Штирлиц предусмотрительно вклеил в тетрадь самые важные фрагменты из газеты, едва не искромсав себе пальцы тяжёлыми ножницами. И всё же несколько раз он поранился, и вся страница теперь была испещрена каплями крови. Штирлиц метнулся за бинтами и спиртом и перевязал пальцы. Пока что эта ветка с танком его не интересовала, сейчас важен был лишь вопрос о снотворном. Да и книги ждут, чтобы их наконец-то выбросили, не стесняясь этого слова, к чёрту.       Перебинтовав себе порезанные пальцы, Штирлиц вышел в прихожую, из которой веял приятный ветерок. Тишина витала в воздухе, заставляя задуматься о важном, о смысле бытия и обильной рутины. Штирлиц вдруг поднял глаза и остолбенел. На ступенях, что вели на второй этаж, стояла высокая фигура женщины, вся бледная и в ссадинах. Её лицо было изувечено до такой степени, что глаза не только вылезли из орбит, но и заметно сдвинулись вбок. Её длинные косматые волосы переливались на свету чёрным оттенком. На белой сорочке красовались алые пятна крови. На шее висела тугая верёвка, а хорошо отпечатавшийся след от петли выделял из себя какую-то белую слизь. Гной, должно быть. Штирлиц отшатнулся. Незваных гостей в доме он вовсе не ждал. — Вы кто? Вам что надо? — сурово спросил он у стоящей на ступенях фигуры, что как-то странно смотрела на него. — Я АСТАРОТ, ДЕМОН СРЕДЫ, СТРАДАНИЙ И МУЧЕНИЙ! — громогласно молвила она призрачным баритоном, вознося свои изувеченные руки к небу. — УСЛЫШЬТЕ МЕНЯ, НЕБЕСА! — Чего вы орёте, как сумасшедшая?! — возмутился Штирлиц, абсолютно потеряв всякий страх. — Пани Мюллерову разбудите! — Это ты ещё не видел, как я кричу! — рассмеялась Астарот. — В любом случае, ведите себя потише, — Штирлиц на всякий случай зашёл обратно в свою комнату, любезно пропустил пани Астарот внутрь и притворил дверь. — Даже боюсь представить, кто здесь ещё обитает, — Штирлиц сел на край кровати. Теперь он полагал, что его уже ничем не удивить. Пани Астарот лишь прошлась по комнате. Штирлиц смог хорошенько рассмотреть её. Очевидно, это призрак. Призрак жертвы повешения. Он рассматривал два варианта: либо это была казнь, либо же самоубийство. А спрашивать об этом напрямую Штирлиц пока не рисковал. — Давно пана Швейка не видела, запропастился он куда-то, — задумчиво молвила демоница, покрутив в руках человеческий череп со стола. — Дивно однако, Швейк пропал... А все только о нём и судачат. И она рассмеялась. Штирлиц уже не удивлялся тому, откуда же эта достопочтенная пани знала про Швейка. Очевидно, он частенько призывал её в своих ритуалах, но для чего? Понятное дело, Швейк был сатанистом, но неужели он общался с демонами всерьёз? Вызывать демонов для какой-либо корысти — это дело одно, но дружить с нечистой силой — совершенно противоположное явление! — Ах, мой милый Августин, Августин, Августин! Ах, мой милый Августин, всё прошло, прошло! — вновь призрачным баритоном стала напевать демоница, кружась по всей комнате. — Я же просил вас быть потише, — прошипел Штирлиц. Пани Астарот снова расхохоталась. — Нет, ну прелесть же... Хотела я к нему зайти, кричу уже: Зюзя-я-я, я вернула-а-ась! — пропела она. — А вместо него тебя вижу, чужак! Признавайся, кто таков? — Отто Штирлиц, рад знакомству. Племянник хозяйки этого дома. Путешествую налегке, немного увлекаюсь криминалистикой, — отрекомендовался Штирлиц демонице. — А ты очень даже ничего, — оскалилась та. — Тем будет приятнее на тебя мучения обрушивать! Штирлиц дождался, пока демоница замолчит, и поинтересовался: — Скажите мне, любезная, известно ли вам, куда мог запропаститься пан Швейк? — Увы, знать не знаю... — призналась Астарот, пожав плечами. — Мы, демоны, Швейка знаем хорошо, но куда он делся, знает только Лапласа. Демон времени и пространств, вот к нему с этим вопросом и обращайся. Штирлиц на всякий случай записал: «Герр Лапласа, время и пространство». Возможно, с выбрасыванием книг по демонологии стоило бы повременить. Пока что пусть побудут у него. — Благодарю, пани Астарот, — Штирлиц чуть склонил голову. — Знаешь, а ты мне нравишься, — ответила демоница. — Мучать тебя не буду, а мразей, на чьи головы не обрушились пытки Инквизиции, в Праге ещё очень хватает. Вот им бы не помешала взбучка... — Скажите, вам что-нибудь известно об «Железном капуте»? — осторожно спросил Штирлиц, протягивая газету демонице. Та осторожно взяла её в свои окровавленные ладони и принялась внимательно изучать статью. — Швальцкопф... Любимый барон Швальцкопф... — тихо шептала она, прижимая к сердцу газету. — Сколько подарков в виде садизма и пыток своих провинившихся солдат ты мне подарил! Она рассказала, как когда-то виделась с герром майором. Однако он при виде неё предпочитал спасаться бегством. Демоница питала к нему отнюдь не дружелюбные чувства, но каждый раз, когда она видела своё искалеченное отражение в зрекале, сразу начинала рыдать. Ведь такой красивый статный арийский мужчина никогда не полюбит искажённую и обезображенную демоницу. — Выходит, вы с ним знакомы? — уточнил Штирлиц. — Знакома, ещё как знакома! — простонала Астарот. — Ах, какой был мужчина! Настоящий полковник! Знаешь, у тебя тут своих дел по горло, так что эту газетку я забираю, но иногда буду заходить. Помни моё имя, смертный: я Астарот, демон страданий и мучений! И она исчезла вместе с газетой. Штирлиц же твёрдо рассудил, что его в этой жизни уже ничего не удивит. Ни демоны, ни сверхсекретные танки. Ненадолго он решил вздремнуть, хотя бы на свои вечные полчаса. Во сне ему виделась его маленькая вдова Кинн, его радистка Кэт. Он оставил её там, в страшном сорок пятом, совершенно одну, в Париже, с двумя детьми на руках. Это ли не предательство? А ведь за те дни, что шли после раскрытия переговоров и до испытания машины времени, Штирлиц и Кэт с маленькими сделались почти что семьёй. Он ненадолго приехал к ним в Париж, в маленький домик в черте города. Кэт встретила его, свежая и красивая, в скромном платье. «Я ждала тебя, Отто» Так она его называла, отбросив все премудрости легенды вроде дворянской приставки к щёгольской фамилии. Отто. Просто Отто, без заморочек. Её маленьких Штирлиц видел почти что впервые. Молчаливый богатырь Максим и беспокойная крошка Урсула. Оба дремали в своих колыбельках, укутанные в одеяла. «Макс очень похож на тебя» Штирлиц не понимал. Отцом Макса был радист Эрвин Кинн, и он не собирался оспаривать этого. В любом случае, маленькими он был абсолютно очарован. Штирлицу тяжело было представить, как Кэт, с ними двумя на руках, сумела спрятаться от людей Мюллера под люком сливных труб. И ведь они попискивали у неё на руках, выдавали её, но она сумела тогда их успокоить. А какая титаническая сила ей потребовалась, чтобы поднять крышку люка... Уже за всё то, что пережили Кэт и её маленькие, она была достойна лучшего. Покоя, любви и заботы. И Штирлиц даровал ей всё это. Пока не уехал снова. Он проснулся чётко по своим внутренним часам. Полчаса. И никак иначе. ***       На дворе уже вечерело, солнце постепенно уходило в закат, оставляя после себя красные волны на оранжевом фоне. На улицах Праги почти не осталось людей, все покорно разошлись по своим домам и квартирам. Биглер лежал на своей койке, провожая уходящее солнце своим единственным глазом. Голова истошно гудела, Федерика ещё не вернулась домой, хотя обещала не запаздывать. Он периодически оставался жить в старой потёртой комнатушке, которую снимал у пожилого хозяина-еврея. Федерика была против того, что её супруг порой ночует на сьёмной квартире. Да к тому же уход за Адольфом был не самым лёгким. С каждым днём, его хромота лишь усиливалась, причиняя искалеченной ноге кадета нестерпимую режущую боль. Вот и сейчас он не мог банально ею пошевелить. Отголоски боли очень отчётливо давали о себе знать. Сейчас он клял Швейка на чём свет стоит, желал ему смерти в самых страшных муках. А ведь всё началось с того унизительного свидания в казарме. Швейк не особенно заметал следы. Командование поняло, чем отплатил Биглер за подарки и устроило ему жестокое наказание за мужеложие: пятьдесят плетей и месяц в карцере без права на обжалование. Биглер пытался протестовать, доказывал, что это было насилие, на что ему издевательски ответили: «Брал в рот? Брал. Если брал, значит, тебе нравилось. Если это было бы насилие, ты не стал бы брать. Значит, всё по согласию». Биглер вышел из карцера едва живым, а едва ему выпал шанс выйти из казармы, как он начал искать Швейка с целью отомстить за надругательство над собой. Жестоко и изощрённо, чтобы жизнь мёдом не казалась. Однако хитроумный Швейк не боялся мести какого-то жалкого кадетишки. Биглер знал: его целью была порабощение всей Прагу и погружение её в хаос, что после его исчезновения и получилось. Теперь все жители Праги гадали, куда же всё-таки запропастился Швейк? Одни утверждали, что он погиб на фронте, что несмотря на кретинизм, его всё-таки призвали на Восточный фронт. Другие твердили, что Швейк сбежал либо в Германию, либо на Балканы, и сейчас проживает там под другим именем. Третьи наперекор предыдущим кричали, что Швейка убили. Пожалуй, третий вариант нравился Биглеру больше всех прочих, да и жители Праги искренне желали Швейку адских мук до смерти и после неё. Сейчас же он был только рад тому, что отделался лишь травмой ноги и содранной половиной лица. А ведь могло быть и хуже. И этот племянник пани Мюллеровой... Он появился в Праге аккурат в тот день, когда пана Швейка официально объявили пропавшим. Впрочем, может, это просто дурацкое совпадение. Кое-как устроившись на кровати, кадет мысленно распрощался с карьерой военного. — Ну спасибо тебе, Швейк! Спасибо! — яростно шипел Биглер, продолжая смотреть в потёкший от потопа потолок. — Я надеюсь, что ты уже давно варишься в адском котле! Ненавижу тебя... НЕНАВИЖУ! — Ади, кого ты там ненавидишь? — вдруг послышался заметно обеспокоенный голос, и Биглер слегка приподнялся с кровати. В дверях стояла молодая девушка со светлыми волосами и голубыми глазами. На ней красовалось скромное платье в пол, а смотрела она несколько застенчиво. — Федерика? — Привет, любимый, я пришла тебя навестить, — блаженно молвила супруга кадета, заходя в комнату. — Ты знаешь, кого я ненавижу, любимая моя, — ответил Биглер. — Швейка. Он унизил меня, втоптал в грязь все мои стремления и мечты о службе, а теперь... Ещё и изуродовал! Как же я мечтаю, чтобы он подох страшной смертью, если он ещё жив! Он отвернулся от жены и уткнулся лицом в стену. К чёрту, к чёрту увещевания о человеколюбии, которые он слышал в церкви. Ему говорили, что бог накажет Швейка, непременно накажет, а самому руки в крови марать не стоит. Биглер послал всех моралистов далеко и надолго, поклявшись мстить. — Швейк уже как два месяца не появлялся в Праге, а с сегодняшнего дня и вовсе стал числиться без вести пропавшим, — молвила девушка, нежно погладивая Биглера по плечу. — Я думаю, что он поплатился за свои злодеяния и уже давным-давно гниёт по землёй.. — Я боюсь каждого шороха, каждого звука, и всё из-за него! Поганая тварь! — вскрикнул Биглер, резко дёрнув плечом. — Благо, доктор Грюнштейн склеил меня, буквально собрав по частям. Я лишь недавно выписался с больницы, у меня вдобавок был клятый перелом ноги, кость была раздроблена... — Доктор Грюнштейн творит чудеса. — бесстрастно молвила девушка и легла рядом с кадетом. — Возвращайся домой, сдалась тебе эта затхлая комнатушка. Тем более, у нас давненько с тобой не было ночей наедине... — О боже, не в этот раз! — застонал Биглер. — Я не могу, у меня раздроблена нога, да и лицом я страшен! Я весь такой шитый-перешитый.. Никто меня теперь не захочет, даже ты! Если тебе так хочется секса, сними жиголо на ночь, а я не могу... От такой пылкой речи Биглер едва не потерял сознание, боль затуманила все его чувства. Иметь в постели инвалида — это уже совсем за гранью. Или ей плевать, что он сейчас в тяжелейшем состоянии, что он не может встать с кровати? — Прости меня, милый, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но я не променяю тебя ни на кого! — пылко выпалила Федерика, прижавшись к нему. Биглер понимал: пылкость молодой девушки совсем овладела её рассудок, и она невольно подчинялась чувствам. Однако она, слава богу, поняла, как несчастному мужу тяжело, и решила отложить эту попытку в долгий ящик. Она любила Биглера даже после того, как его жестоко искалечил Швейк. Биглер же предпочитал одиночество с того рокового дня. Он никого не хотел видеть, даже сестёр милосердия, что приносили ему еду и книги после операции. Ему проще было замкнуться в себе и своём позоре, чем выйти на свет божий, где люди судачат о его муках и позорят его. Но если эгоизм его и не принимал нормальных форм, то всё-таки делал что-то вполне адекватное и прочное. Даже невыносимая боль, которую приходилось терпеть, имела положительное измерение: после неё появлялась надежда на то, как скоро всё это кончится. Биглер искал мира и покоя в том самом идеале, которому посвятил всю жизнь. Так ему казалось. А на самом деле у него был ещё и мирской эгоцентризм. Ведь даже невыносимо страдая, он продолжал думать о том, кому до всего этого есть дело. Получалось, это не он страдает, а его муку кто-то другой должен воспринимать как должное. Ему больше не хотелось видеть даже свою жену, которую он любил. В последнее время Биглер стал противоречить сам себе, что только сильнее вгоняло его в депрессию. Несчастный и сломленный духом, уставший от этой дрянной жизни молодой кадет больше не желал мыслить позитивно. — Прости, я погорячилась насчёт близости. Однако, несмотря ни на что, я буду любить тебя таким, какой ты есть, — молвила Федерика, обнимая своего искалеченного супруга. — Знай это и поскорее возвращайся домой. Лучше бы ты эти деньги, которые тратишь на съём комнаты, потратил на своё лечение. Ты же понимаешь, мне сейчас тоже нелегко. Биглер лишь отмахнулся от неё, устав терпеть её назойливую нежность. Федерика вышла из комнаты, оставив его в одиночестве.