Позади крутой поворот

      Май 1914 года выдался особенно жарким. Улицы Праги буквально утопали в золотистых лучах солнца, словно весь город был укрыт золотой вуалью. Крыши домов поблёскивали, а стёкла отражали солнечные лучи, порождая сотни неуловимых солнечных зайчиков. Однако несмотря на такой, казалось бы, невыносимый солнцепёк, народу на улицах Праги было предостаточно. Все старались одеваться легко, и при любой удобной возможности прятаться от солнца в тень. А грациозные дамы, не скупились надевать на головы свои самые изящные широкополые шляпки. Благо, что и мест, куда можно было спрятаться от палящего солнца, было весьма предостаточно. Однако находились и такие смельчаки, которые несмотря на невыносимый солнцепёк, не боялись выходить в пиджаках из плотной тёмной ткани. Либо же они надевали на головы котелки чёрного цвета. Кто обладал достаточной стойкостью к майской жаре, тот мог спокойно блуждать по Праге без зонтика от солнца или же не пытался спрятаться в прохладную тень. Одним из таких смельчаков и был пан Йозеф Швейк. Он неторопливо шёл по Цветочной улице и учтиво кланялся дамам в светлых платьях. Те лишь смущённо посмеивались, прикрыв лица кружевными веерами. Сколько Швейк себя помнил, Прага весной всегда казалась ему особенно красивой. Мягкое цветение стеблями и бутонами обвивало клумбы, заползало на столбы. Повсюду зеленела трава, деревья оживали от зимней спячки. Улетели белые метели, природе ночью стало не до сна. Город был знаком с весною две недели, и она уже преобразила его до неузнаваемости. Швейк соблюдал светскую условность: ежедневный променад. И себя показать, и других оценить. Кроме того, его фигура с первой минуты бросалась в глаза в толпе прохожих. Ему в этом смысле не в чём было себя упрекнуть, ибо он сам следил за своей внешностью и относился к любому случаю, который мог бы навести на мысль о пивной плеши на голове, с серьёзным и даже строгим вниманием. Пан Йозеф Швейк был человеком невысоким, а его круглое обаятельное лицо с носом-картошкой всегда привлекало к себе внимание прохожих и особенно дам. От его лица так и веяло добротою, однако на деле же под этой маской скрывался совершенно противоположный житель Праги.. Одевался Швейк достаточно простенько и неприметно: он носил коричневый пиджак и брюки, белую рубашку и флоковую тёмно-зелёную жилетку с позолоченными пуговицами. На шее у него всегда был повязан небольшой красный галстук-бабочка. Именно в таком образе дуроватого простака Швейк частенько любил рассхаживать по улочкам родного городишки. Иными словами он лишь просто притворялся дурачком, дабы вершить свои коварные дела.       Прохаживаясь вдоль Старофонтанской улицы, где располагалось небольшое кафе «Бельвитта», Швейк заприметил весьма величавого господина. Одет тот был весьма недурно, следовательно, в портмоне у него водилось много деньжат. «Хороший повод, чтобы обчистить карманы ещё одного дурачка! — с некой корыстностью подумал про себя Швейк, заулыбавшись подлой улыбкой. — Надеюсь, иностранец... Так я больше сумею награбить!» Он незаметно направился в ту же сторону, что и господин, стараясь идти от него поодаль и не навлекать на себя ненужные подозрения. Господин тем временем свернул в то самое кафе «Бельвитта», и Швейк поспешил за ним. Это кафе он прекрасно знал. Здесь подавали восхитительный кофе, шоколад и булочки. Но и закусками тоже горожан баловали: от заказов с салатами, канапе, бутербродами у повара не было отбоя. Сам пан Швейк тоже любил сюда захаживать и откровенно это кафе объедал. Швейк старался не упустить того господина. Тот уже примерялся к столику заказов, откровенно флиртуя с молоденькой светленькой владелицей кафе — фройляйн Набель. Та, впрочем, была не сильно против. К Швейку она относилась прохладно и терпела его редкие пьяные выходки, ведь он приносил её заведению неплохие деньги своим неуёмным аппетитом. Пока богатый незнакомец продолжал в открытую флиртовать с пани Набель, засыпая женщину комплиментами, Йозеф осторожно запустил руку в карман его чёрного пальто, дабы вытащить денежную наживу. Однако вместо толстого кошелька, набитого хрустящими зелёными купюрами, Швейк достал оттуда белоснежный носовой платок. Сильно удивившись такой находке, он поспешил засунуть ненужную находку обратно в карман незнакомого пана. Но Швейк никогда не сдавался, а потому решил действовать немного по-другому... Дождавшись ухода хозяйки кафе, Швейк сделал вид, что чем-то сильно отвлечён, и пошёл прямиком на задумчивого господина, что любовался интерьером данного кафе. Буквально столкнув незнакомого мужчину с ног, Швейк сделал вид, как будто бы его не заметил: — Ой, простите, достопочтениший пан! — испуганно воскликнул Швейк, схватившись за лицо обеими руками. — Клянусь, я вас не заметил... Господин высокомерно пожал плечами и наконец забрал свой заказ. Швейк проследил, куда тот повесил своё пальто, и начал прикидывать, как же обчистить ему карманы. Можно попробовать сесть к той вешалке и незаметно опустошить её, к примеру. Швейк принял этот план на вооружение и подошёл к пани Набель. — Мне то же, что и тому господину в чёрном, — улыбнулся он. Пани Набель кокетливо накрутила локон на палец. — Минутку, пан Швейк... — игриво отозвалась женщина, растянув губы в приятной улыбке. — Присаживайтесь за столик, я принесу вам ваш заказ. В голосе женщины витало лёгкое возбуждение, звучала даже лёгкая игривость, однако Швейк подметил это не сразу. Его цель была одна — обворовать богатенького гостя пани Набель, ведь скоро подходил день оплаты, а Швейку даже нечем было платить за комнату. Все свои деньги, он любил обыкновенно пропивать в местном трактире «У чаши», где работал его друг детства, трактирщик Паливец. Швейк любил погулять на широкую ногу, и нередко пропивал всё до копейки, а когда деньги всё-таки заканчивались, умолял трактирщика налить ему в долг или хоть как-то отработать эти деньги. Конечно, Швейк любил подворовывать и у Паливца, а иногда склонять его к нехорошим вещам... Сев за свободный столик, который к счастью, располагался у той самой заветной вешалки, Йозеф быстро осмотрелся по сторонам и полез в карман чёрного пальто. Последовало одно ловкое движение, и кошелёк был уже в руках пана Швейка, коварного и подлого негодяя. Быстро спрятав свою добычу во внутренний карман пиджака, Швейк было хотел покинуть заведение пани Набель, однако не успел, поскольку увидел идущую к нему женщину с подносом в руках. — Вот ваш заказ, пан Швейк! — произнесла она звонким голосом и поставила поднос с едой на стол. — Ваши свиные рёбрышки, апельсиновый сок, гороховый суп и чизкейк. Приятного аппетита, мой пупсик... Швейк ответил ей обворожительной улыбкой и принялся за еду. Право же, готовили здесь прекрасно! От свиных рёбрышек и чизкейка он был просто без ума, и удивительное же совпадение, что его состоявшаяся жертва ела за дальним столиком то же самое. Кошелёк приятно тяжелил кариан пиджака, и Швейк предвкушал скорое торжество. Он оплатит старой пани Мюллеровой комнату и дальше будет месяц жить припеваючи. Постепенно у него возник план соблазнить саму прелестную пани Набель. Он знал не понаслышке, какими методами обыкновенно пользуются для этого. Не джентльмены, конечно, а дамы из дома терпимости фрау Заурих. Их обыкновенно называли «спящими красавицами» за то, что они приходили к господам на свидания в их дома и этих господ опаивали снотворным, после чего обворовывали их дом. Швейк подумал это провернуть: у него был хороший знакомый аптекарь, который продавал снотворное и несчастной старушке Мюллеровой. Надо будет к нему наведаться, решил Швейк, уплетая гороховый суп. — О, пан Швейк, я вижу, вам нравится наш гороховый суп? Боже, как вы забавно кушаете, ну прямо милый поросёночек! — воскликнула пани Набель, от восторга хлопнув в ладоши. — Благодарю вас, пани Набель, — бесстрастно поблагодарил её Швейк , продолжая уплетать гороховый суп за обе щеки. — Правда, я очень тороплюсь, вы не могли бы завернуть мне оставшуюся еду с собой, если можно? — Для вас, пане Швейк, всё, что угодно! — одобряюще воскликнула та, в очередной раз хлопнув в ладоши, после чего удалилась. Ждать хозяйку заведения Швейку долго не пришлось, через пару минут она вышла с двумя бумажными пакетами, и стала упаковывать в них оставшиеся свиные рёбра, которые так нравились господину Швейку. При этом её пышная грудь в глубоком вырезе платья при таком её наклоне стала чрезвычайно видна, отчего Швейк испытал неподдельные чувства стыда и смущения. — Пожалуйста, пан Швейк, — вежливо молвила Набель, подавая ему два пакета с рёбрышками. — Когда будете свободны, зайдите ко мне домой на горячий кофе с кексами, — последнее она вновь молвила с неприкрытым возбуждением, явно намекая на свою симпатию к Швейку. Швейк же только и рад был тому, что она оказывала ему знаки внимания. Он забрал рёбрышки и шепнул ей: — А знаете, я приму ваше предложение, дорогуша... Зайду завтра, до встречи!       Вежливо откланявшись кокетливой пани Набель, Швейк вышел из кафе. Такую прогулку стоило растянуть до самого вечера, а деньги за комнату он принести ещё успеет. Прага по-прежнему дышала красотою и цветением, и на это зрелище невозможно было не налюбоваться. Швейк по привычке своей завернул в квартал красных фонарей, ведь именно рядом с ним и располагалась аптека его хорошего знакомого. Как и все приличные кварталы такого рода, квартал в Праге открывался лишь сумеречными вечерами и работал до самого рассвета. Швейк не брезговал посещать такие места, он их обожал. А уж публичный дом фрау Заурих по праву занимал первое место в его предпочтениях. Хозяйку борделя он знал лично. Фрау Заурих обожала роскошные наряды, непременно с чёрным кружевом, красила губы в карминный цвет. Её кудрями восхищались распутные паны всей Праги — они были как будто в золотистой пудре, и на плечах её вечерами чернела кровь могильных гвоздик. Швейк нередко заигрывал с хозяйкой публичного дома и даже мечтал сделать ей предложение. Однако та не воспринимала его ухаживания всерьёз. Для неё он был обыкновенным клиентом, а не кандидатом в женихи. Вальяжная фрау Заурих предпочитала мужчин именно военной знати: офицеров, майоров, или на худой конец обычных рядовых. Но обращала она на них свой пристальный взор только при том условии, если мужчина являлся чистокровным арийцем, ведь чехов она недолюбливала и считала их недоарийскими пустышками. Владелица публичного дома нередко вступала в сексуальные связи именно с немецкими генералами и майорами. Она безумно любила крепких и статных вояк, с пышными усами и грозным нравом. Однако бравый Швейк не опускал руки в надежде рано или поздно заполучить руку и сердце госпожи Заурих. Но сейчас ему было не до этой дородной красавицы: он направлялся к аптеке. О, а вот и она! Неприметное здание на краю улицы, серое, с деревяннымм панелями. Швейк учтиво постучался и изнутри услышал звон колокольчика, а также надтреснутый голос: — Войдите! Швейк вошёл в аптеку. То была обыкновенная аптека, как и все другие в Праге: множество полок с разными баночками, скляночками, клистирами, шприцами, примочками, присыпками и прочей лечебной мелочью. Аптекарь герр Дитрих, пан весьма и весьма обаятельного вида, элегантной походкой вышел из-за прилавка. — О, пан Швейк, кого я вижу! Вы, как обычно, за снотворным? — спросил он учтиво. — Разумеется, — льстиво улыбнулся Швейк. — Пани Мюллерова снова не может уснуть... — Ох, как я её понимаю... — с превеликим сочувствием ответил аптекарь, качая головой. — В её-то возрасте, конечно! Поймите, ведь она уже не молодая, тело давным-давно своё отработало... А вам как обычно? Сильно действующее? — дежурно уточнил он, вновь заходя за прилавок. — Да, да, вы всё правильно подметили! — радостно вскрикнул Швейк, глазея на аптекаря. — С вас две кроны... — коротко ответил герр Дитрих, подавая ему белую баночку средних размеров. Швейк снова учтиво откланялся и покинул аптеку. Уже две кроны из кошелька своей незадачливой жертвы он потратил. Интересно, а тот господин уже обнаружил пропажу? Даже если и обнаружил, Швейку было уже плевать. Деньги теперь принадлежат ему, и с ними он волен делать всё, что ему вздумается. Всё, что вздумается... Верно. Он может снова зайти в свой любимый трактир, к милому другу Паливцу, не стыдясь! Он сможет преспокойно выпить вкуснейшего рома и закусить сочнейшими колбасками, не пресмыкаясь и не прося ничего в долг! От осознания этого у Швейка заколотилось сердце, и он направился к трактиру «У чаши».       А там всё было обыкновенно: Паливец и его благоверная разливали пиво и ром, раскладывали по тарелкам капусту, картошку и мясо, и невозможно было туда не заглянуть — так манило обилие вкусных ароматов. И не один Швейк был падок на это — этот трактир обожала вся Прага, мужья и отцы заходили сюда вечерами пропустить стаканчик, молодёжь запивала веселье ромом, дамы из дома терпимости упивались вусмерть вином. — Пан Паливец, друг мой сердечный, давно я тебя не видел! — с порога крикнул Швейк, снимая шляпу. — Какие люди в Праге! Пан Швейк, день добрый! — радостно воскликнул трактирщик, продолжая протирать стакан. — Тебе как обычно, рому? Или, может быть, чёрного пива? — Давай мне и то, и другое! — бойко молвил Швейк, присаживаясь за барную стойку. — Как поживает твоя жена? Как дети? — Прекрасно! — бойко выдал трактирщик, продолжая протирать стаканы. — Достопочтейниший пан Швейк, вы разве будете пить без закуски? — вдруг удивился Паливец, не услышав от Швейка просьбу о закуске к пиву. Швейк напрягся, этот вопрос явно его озадачил. С одной стороны, он был вовсе не прочь полакомиться вкуснейшими свиными ушками в маринаде. Однако такая закуска стоила у пана Паливца очень дорого, около десяти крон за порцию, а Швейку не особо-то хотелось светиться с такой крупной суммой денег. Он прекрасно знал, что если он закажет здесь что-нибудь дорогое, из уст трактирщика сразу посыплется тонна вопросов: откуда столько денег, наверняка опять у кого-то кошелёк спёр? Или же иные: Это краденое? Когда же вы работать пойдёте, пан Швейк? Вас же рано или поздно схватят и посадят в тюрьму! Таких упрёков от Паливца Швейк на дух не переносил. Конечно, трактирщик был в курсе, о зловещих делах пана Швейка, однако никогда не выдавал его злодеяния полицейским. Ведь Швейк периодически платил ему за молчание, а иногда вместо крон, Швейк благодарил пана трактирщика слегка по-другому... — Не надоела ли тебе ещё твоя пани Паливец? — ехидно спросил Швейк, решая поддеть товарища за живое. — Точно ли у вас с ней в браке всё хорошо? — К чему вдруг такие вопросы?! — возмутился трактирщик, внезапно меняя свой тон из приветливо-дружелюбного на злобный и возмутительный. — Вижу, что твой тон уж очень фальшивит! — саркастично выпалил Швейк, будто бы специально провоцируя пана Паливца на новый конфликт. — А как у вас с ней в постели дела? — с игривой насмешкой задался пан Швейк, абсолютно теряя чувство стыда перед своим другом детства. Только пан Паливец такой откровенности не оценил и совершенно побагровел от злости. — Жену мою не трогай... Ты хоть и мой лучший друг, но хамства в сторону моей милой я никак не допущу! — прошипел он. Тут же в зал вошла и сама пани Паливец, красивая дородная женщина в заляпанном маслом фартуке. В руках она держала блюдо с поджаренными колбасками. — Милый, что тут происходит? — спросила она взволнованно. — Эржбета, ты послушай только, что этот хам о тебе говорит! — взвился пан Паливец. — Спрашивает, что у нас на личном фронте? Ну, ты понимаешь, сдобная моя... — он чуть потупил глаза. Пани Паливец с оглушительным стуком поставила на стол блюдо с колбасками: — Такого хамства я не потерплю! Чтобы он, да у всех на виду... Убирайтесь вон! — рявкнула она. — Убирайтесь, пан Швейк, и чтобы я здесь вас не видела! — Я-то уйду, однако я бы хотел дать пану Паливцу один очень дельный совет... — подло молвил Швейк, делая неглубокий глоток пива из своей кружки. — Во время бурного секса вы лучше связывайте своего супруга, а то он такой ненасытный бывает в постели... Если его не связать, до утра вас поцелуями покрывать будет! Услышав это, трактирщик Паливец вмиг побагровел, однако уже не от злости, а скорее от стыда. Нервно сглотнув, он забегал взглядом по всему трактиру, а сердце бешено заколотилось в его груди. — Что?! Откуда он про это знает?! — в ужасе воскликнула пани Паливец, хватаясь за воротник. — О милая моя, успокойся! Сейчас я побеседую с паном Швейком на улице, а ты пока подмени меня, хорошо? — попытался успокоить свою супругу Паливец, добродушно улыбаясь. — А вы, пан Швейк, пройдёмте-ка за мной... Голос Паливца прозвучал холодно, будто он был готов обругать своего товарища с ног до головы. Если не хуже... Выйдя из-за барной стойки, Паливец и Швейк направились к выходу из трактира. Завернув за угол, они очутились в небольшом дворе, что был окружён деревянными бараками. Дома сами по себе были широкими, состояли по большей части из двух этажей. Двор был почти пустым, не считая одиноко стоящей лавочки возле входа в один из бараков. Здесь проживали дворники, фонарщики, водовозы и трактирщики — в общем, весь тот народ, что или заботился о чистоте на улицах или розливал вкуснейшее во всей Праге пиво. — Ты вообще что творишь, недоумок? — накинулся на Швейка пан Паливец. — То, что ты содомит, ещё не значит, что ты смеешь на меня клеветать! О наших с Эржбетой делах... При честном народе! — он вцепился руками в волосы и застонал. — Да, я бываю страстен, ведь я её очень люблю! А ты... Это наши с нею дела, наши, наши секреты! Если так, то я тогда расскажу людям, насколько мерзок ты, пан Швейк! А я знаю, что ты мерзок. Цена всему этому — дерьмо, Йозеф! А теперь уходи вон, пока цел! В ответ на угрозы трактирщика Швейк лишь игриво заулыбался. Его совершенно не пугали угрозы Паливца, ведь он прекрасно знал, как можно надавить на своего друга детства. Сделав небольшой шажочек к нему, Швейк обхватил своими крупными руками талию Паливца, не меняя своей игривой улыбки. На такой жест трактирщик отреагировал весьма странно. Засмущавшись, он тут же растерялся, после чего его глаза забегали по всему двору... Он буквально не знал, куда подевать свой растерянный взгляд. — Пан Ш-швейк... — дрожащим от волнения голосом молвил трактирщик Паливец. — Что вы такое удумали? — Ой, не прикидывайся дурачком, мой милый, ты же прекрасно знаешь, к чему я веду... — с нотками игривости выпалил Швейк, целуя трактирщика прямо в шею. — Если ты расскажешь о моих злодеяниях, то будь готов к тому, что я расскажу твоей супруге о наших с тобой отношениях! И поверь мне, она будет очень этому не рада... Подумать только, женатый мужчина, отец троих детей, изменяет ей с его же лучшим другом детства! А? Как думаешь, приятно ей будет с этим жить? Тут трактирщик окончательно потерял дар речи. Швейк знал: тот не хотел, что бы он рассказывал его супруге о том, как они порой с ним страстно резвились в их постели, когда Эржбеты не было дома. Конечно, не только в их любовном ложе совершалась коварная измена, иногда, прямиком на рабочем месте, в подсобке трактира, Швейк и Паливец частенько уединялись. А иногда, Швейк делал приятное трактирщику, если вдруг у него не было денег... Такого подлого человека, как Швейк, стоило ещё поискать. Ведь мало кто знал, на что он был способен, но они попросту боялись об этом сказать. Только Швейк твёрдо знал, что в этом сложном клубке отношений и измен пан Паливец всё чаще выбирал свою румяную прекрасную Эржбету. Трактирщик свою жену действительно любил и наверняка не захотел бы такого позора для сердца и своей семьи. Сейчас пан Паливец готов был провалиться сквозь землю от стыда и унижения. Швейк разделял его чувства: конечно, не только жена с детьми от несчастного трактирщика отвернутся, но и вся Прага. — Уходи, Йозеф, — выдавил из себя пан Паливец. — Я этого позора не перенесу... Знаешь, я даже начал сожалеть о нашей с тобой связи! Уходи... А я пойду в церковь завтра утром, вымолю прощение, я покаюсь перед Эржбетой и детьми, перед Прагой и господом самим... Уходи! Уходи, мерзавец! — Странно, ещё вчера я был твоим любимым Йозиком, а сегодня я уже мерзавец?! — вдруг резко вспылил Швейк, не ожидая от своего любовника таких каверзных слов в свой адрес. — А напомнить тебе, блудливая ты морда, как в прошлую пятницу, ты сам меня повёл в подсобное помещение своего задрыпанного трактира, под страстные признания мне в любви.. ВЕЗДЕ МЕНЯ ЛАПАЛ И ОБЦЕЛОВЫВАЛ!!! Паливец вновь засмущался. Ему не очень хотелось это вспоминать, хотя отчасти Швейк говорил чистую, пусть даже и неприятно болезненную, но правду! — Йозеф, о мой Йозеф! Я люблю тебя, и только тебя, я хочу только тебя! Клянусь мундиром нашего государя императора, я брошу свою жену, и уйду к тебе! — начал передразнивать когда-то сказанные слова трактирщика пан Швейк. — Ты хочешь сказать, что такого не было? А?! — Я тогда был просто не в себе! — на одном духу выдал Паливец, не зная, как ещё оправдаться перед этим безработным пронырой. — Прошу тебя, Йозеф, просто уходи! Я не желаю с тобой больше общаться на такие темы, это как минимум неприлично с твой стороны! — Да? — саркастично вопросил Швейк, оперевшись боком об стену. — То есть ты сейчас мне на полном серьёзе пытаешься втирать нормы морали, когда сам предлогал мне вступать в интимную близость? Ну что за лицемерие с твоей стороны?! А ещё друг детства называется! — Это было всего пару раз.. — смущённо молвил мужчина, отворачивая свой стыдливый взгляд от пана Швейка. — Прошу, иди своей дорогой, а я пойду своей... Я не хочу с тобой ругаться, я вижу, что ты упёртый, как ишак! — Возможно. Однако, вспомни, как нам было хорошо вместе... — блаженно промолвил Йозеф, вновь обнимая своего любимого. — Как мы страстно целовались у тебя в подсобке, как я ублажал твоего баварского товарища, когда мне нечем было платить за пиво... И тебе это нравилось! А помнишь ту незабываемую ночь? Когда мы остались наедине у тебя дома, ты попросил надеть меня панталоны своей супруги, называл меня её именем... Мне даже пришлось привязать тебя к кровати, но ты был на столько в возбуждённом состоянии, что порвал верёвки! У-ух, я помню, как ты в ту ночь страстно обцеловывал моё тело, даже оставил парочку засосов... На этот раз пан Паливец не выдержал и оборвал разговор путём весьма простым: ушёл. Он завернул за угол, обратно к трактиру и к своей румяной Эржбете. Сам Швейк его моралистских качеств не разделял, равно как и все представители злачных мест в Праге. Та же фрау Заурих: она хоть и ходила на службы по воскресеньям, слыла образцовой прихожанкой, но никогда не лицемерила. Это ей было очень в плюс: люди обыкновенно ненавидят тех, кто прикидывается святошами, а сам вечерами насаживается на молоденьких девушек из публичного дома. Швейк неудовлетворённо хмыкнул и вспомнил, что пора бы уже и домой возвратиться, но сверился с часами на главной башне, видными даже отсюда. Вечера ещё не виднелось, а это значило, что можно погулять ещё.       Покинув захудалый дворик с деревянными бараками, он окинул озлобленным взглядом трактир «У чаши» и мысленно проклиная своего любовника, не спеша направился к военной казарме, где служил его лучший друг — пан Биглер. Пока Швейк шагал сердитой походкой к солдатской казарме, его не покидали мысли о разговоре с трактирщиком. — И что я такого ему сказал? — недопонимающе спросил Швейк сам у себя, периодически осматриваясь по сторонам. — Ну спросил я у него об их интимной жизни, что тут такого криминального?! Может быть, я хотел дать совет какой-нибудь! А он что? Сразу злиться стал! Возмущению Швейка не было предела, ведь он был просто поражён такому поведению Паливца! Йозеф расчитывал на страстный поцелуй, а по итогу заработал себе лишь больше проблем, да ещё и пива толком не попил! В трактире тем временем царила привычная атмосфера. Посетители спокойно распивали кто ром, кто пиво. Некоторые даже закатывали, что-то на подобии банкетов. Этот трактир был известен на всю прагу, а потому его посещали все: От оброзцового военного, до простого рядового гражданина! Паливец стоял за барной стойкой, совершенно молчаливый. Его некогда хорошее настроение вмиг улетучилось. Спасибо пану Швейку. Чувства были смешанными, трактирщик испытывал одновременно и ненависть, и смущение, и деже безысходность. Паливец же всё думал о словах Швейка, угрюмо протирая бокалы. И ведь действительно, очень сложная ситуация выходила: если он расскажет полиции о злодеяниях лучшего друга, то непременно окажется по уши, что называется, в дерьме, ведь Швейк мгновенно расскажет о своих способах уплаты долгов. Под столом, пока Паливец разливал ром. От этих мыслей пану трактирщику стало безумно стыдно. По факту Швейк поступил очень подло: репутацией своего лучшего друга выторговал его молчание! Пана Паливца грызла совесть и перед Эржбетой, и перед детьми. Как он будет смотреть им в глаза? Абсолютно поникший, он протирал бокалы уже чисто механически. Очнулся он от того, что его погладила по плечу тёплая женская рука: — Францишек, что с тобой? — мягко спросила пани Паливец, весьма обеспокоенная. — Этот негодяй наговорил тебе чего-то дурного? — Да, — выпалил он. — Моя сдобная, мы непременно поговорим об этом, только с глазу на глаз. После работы, перед сном, хорошо? Ему нужно было выговориться. И вмиг у него сложился изящный выход: рассказать всё Эржбете до того, как она узнает от пана Швейка. Быть может, и злиться она не так будет...       Швейк тем временем продолжил свой путь к казарме, где служил кадет Биглер. Швейк надеялся, что хотя бы этот безусый юнец, едва-едва надевший форму, сможет хоть как-то поднять ему настроение. Вообще с ним отношения у Швейка были преудивительные: кадет Биглер совершенно не подпускал его к себе в том самом плане, но был очень рад с ним дружить и общаться. Но одной дружбы Швейку казалось мало: он намеревался когда-нибудь сломать стойкую броню молодого кадета. Известная черта у молодых: всё ломаются и ломаются, а когда дело подходит, им сразу всё нравится и они хотят ещё. Тут Швейк поправил себя: сейчас он рассуждал как мужчина за сорок, хотя самому ему было лишь двадцать пять. А кадет Биглер был едва ли не моложе его. Они были почти ровесники, быть может, с разницей в полгода-год. Так или иначе, Швейк держал у себя в голове этот план. Наконец он достиг казармы и постучал в ворота. — Кто там стучит?! — вдруг послышался озлобленный голос из будки охранника, и Швейк заприметил лицо сердитого мужчины, которому по виду уже было лет за тридцать. Он носил пышные чёрные усы, щеголял густыми бровями и карими глазами, на голове же охранник пражской казармы носил золотой пикихёльм. — Чего тебе надобно здесь?! Не видишь, здесь казарма! Попрошайничай где-нибудь в другом месте, бродяга! — грозно добавил он, высовываясь из оконца сторожевой будки. От такого пан Швейк елва ли не словил сердечный приступ. Слегка пошатнувшись на ровном месте, он слегка приподнял свой чёрный котелок над головой, после чего заулыбался милой и даже слегка идиотской улыбкой: — Осмелюсь доложить, пан охранник военной пражской казармы, я не какой не бродяга! — добродушно выпалил он, прикидываясь добродушным дурачком. — Моё имя Йозеф Швейк! Я когда-то проживал в этой казарме, но меня отстранили от службы из-за повышенного кретинизма и идиотизма! Слышали про это, любезный пан? — Впервые слышу.. — сухо отозвался охранник, сверля бестолкового дурачка Швейка своим сердитым взглядом. — Я здесь полгода работаю, и кого попало мне пропускать не положено! Свободен! Швейк был поражён такой наглостью, а потому решил действовать с этим паном чуть построже. — А ну покличьте мне пожалуйста, пана обер-лейтенанта Войтеха Гамачека! — сердито воскликнул Швейк, делая свой тон грубее. — Я у него служил, он вам подтвердит это! Охранник высокомерно хмыкнул и исчез в будке. Причём исчез надолго, Швейк даже с часами сверился. Вернулся охранник аж через час и процедил: — Ладно, пан Йозеф Швейк, отстранённый от военной службы из-за повышенного кретинизма и идиотизма. Чего надо? _ Мне бы повидаться с одним кадетом, паном Адольфом Биглером, пан охранник военной пражской казармы, — Швейк подобострастно склонил голову. — Мне кажется, он без меня очень скучает. — Отожмись сорок раз, может и разрешу! Я надеялся, что ваш идиотизм не выбил из вашей головы устав и что вы помните: посещение военнослужащих строго по субботам! — рявкнул охранник. — А сейчас, если мне помнится, только среда! — И-и что, теперь я не смогу повидаться с паном Биглером?! — ошарашенно задался вопросом Швейк, делая расстроенное вырожение лица. — Просто, мне уезжать через два дня в Чешские Будейовицы, а приеду я через полгода! — ЛАДНО! — рявкнул охранник, вновь высовываясь из сторожевой будки. — Но только на полчаса! Больше нельзя... — уже чуть спокойней добавил он, покидая сторожевой пост. Направляясь грозной походкой к воротам, охранник военной казармы переодически сердито поглядывал на Швейка. Остановившись у золотистых ворот, охранник достал ключ из кармана своего чёрного кителя и принялся не спеша отпирать ворота. Вскоре те легонько заскрипели, и Швейк прошёл во двор военной части, предварительно отвесив охраннику невысокий поклон. Таким образом он обыкновенно демонстрировал свою добродушность. Когда Швейк очутился в военном дворе, ему сразу же бросились в глаза широкие просторы военной части! Здесь были и трёхэтажные казармы, выполненные из серого кирпича. Они делились на несколько корпусов, а по центру военной части располагалось что-то вроде тренировочного полигона, где солдаты обучались скачкам на лошадях. Вдалеке стояла деревянная баня, в ней по выходным любили париться не только солдаты, а ещё и генералы, майоры, офицеры и прочие военные чины. Швейку удалось здесь прослужить два с половиной года, тогда он был ещё молодым, двадцатилетним и задористым хлопцем! Он мечтал стать бравым воякой и преданно служить своей родине. Однако все его мечты вмиг обрушились, когда у него обнаружили кретинизм... Швейк прекрасно помнил тот день, когда он едва не застрелил своего сослуживца просто за то, что тот начал восхваливать лошадей и генеральские мундиры. И повезло тогда Швейку, что отделался он тогда обыкновенным отстранением от военной службы! А не арестом, или что ещё хуже — повешеньем или расстрелом!       Швейк направился к казармам, где жил кадет Биглер. Он знал: тот жил на третьем этаже, но в саму комнату визитёров обыкновенно не пускали, для этого существовала специальная комната, расположенная у самого входа. Не успел он постучать в дверь, как впереди послышались громкие голоса, и к Швейку подскакали двое охранников. Один из них направил в лицо Швейка револьвер. — Кто? — спросил он. — Куда? Швейк молча поднял руки. — Пан Йозеф Швейк, отстранённый от военной службы из-за повышенного кретинизма и идиотизма. Хотел бы встретиться с кадетом Биглером, — сказал он, глядя охраннику прямо в глаза. — Я через два дня уезжаю в Чешские Будейовицы, а вернусь только через полгода! — Свидания строго по субботам! — рявкнул первый. — Понял? Проваливай! Быстро! Быстро, пока я тебя сам не под арест взял! Давай! Живо! Чтоб я твои сапоги видел, понял? Марш! Свободен. И помни: где о тебе услышу, башку сверну! Швейк с убитым видом ушёл. Ну что за собачья жизнь, подумал он в который раз. Стоит только отлучиться на несколько часов, как неприятности сразу же следуют одна за другой. Особенно если человек уезжает в заграничный отпуск. Но через час он вернулся, правдами и неправдами выпросив у предыдущего охранника документ на свидание, который тот ему дал, так как чувствовал, что кадровый служака подозревает, будто Швейку удастся тайком встретиться с Биглером. Второй охранник заскрипел зубами и впустил Швейка в казарму, после чего запер дверь на замок. Для вида он заглянул в дежурную комнату и принялся рыться в книгах на полке. Ничего стоящего, впрочем, разглядел Швейк, он не нашёл — это были любовные романы, сочинения Бетховена, книги из серии «Как завоевать сердце женщины», и всё в таком роде. Порывшись на полках, охранник раздражённо пошевелил усами и ушёл наверх — за Биглером. Последний пришёл минут через десять и первым делом подозрительно осмотрел Швейка, несколько раз кивнул головой ивошёл в комнату для свиданий. — Приветствую тебя, пан Швейк, неужели заскучал по своему лучшему другу? — с лёгкой насмешкой в голосе спросил кадет Биглер, присаживаясь на стул. — Мы не виделись с тобой больше двух месяцев, и ты мне даже не удосужился написать письмо? — Прости милый, не мог! — с наигранной игривостью ответил Швейк, облокотившись на невысокий железный столик. — Э-э-эх... А ведь я пришёл к тебе не с пустыми руками... — вальяжно промолвил Швейк и полез во внутренний карман пиджака. — Правда? И что же ты мне решил принести? — любознательно спросил Биглер, аж привставая со стула. В ответ на вопрос молодого кадета Швейк лишь хитро засмеялся и достал украденный кошелёк. Сделав хитроумный взгляд, он достал из украденного кошелька пятьдесят крон, после чего протянул их кадету. — На, держи! Купи себе что-нибудь... — вожделенно выдал Йозеф, смотря на ошарашенного Адольфа Биглера. — Я был бы рад, но что? — Биглер убрал деньги в карман. — У нас уже всё есть, всё нам выдали. В любом случае, спасибо. Швейк же продолжал его задабривать: отдал ему тот самый пакет со свиными рёбрышками. Биглер от такого подарка совершенно остолбенел, но Швейк настаивал: — Поверь, Адик, я знаю по себе, чем вас там кормят! Изжога ужасная от вашей похлёбки! А так хотя бы мяса поешь! Швейк решил, что это идеальный шанс сломать железную броню молодого кадета. Он уже чувствовал, как внутри у него всё горит и сводит от желания. А что если прямо здесь, в этой комнате для свиданий, рискуя быть обнаруженными охраной? Швейк обожал адреналин, оттого и приобрёл такие дикие привычки в постельных делах. Занятия любовью в публичных местах, рискуя быть застуканными; порка и связывания, даже до крови. Швейк подбирал, как бы уломать этого кадета, каким способом. И лучше способа, чем тот, которым сам Швейк отдавал долги Паливцу, он не придумал. — Знаешь, Адик, я тут подумал... За подарки ведь надо платить, — Швейк потеребил манжету пиджака. — Нам отвели всего полчаса, мне кажется, ты успеешь. Я знаю, молодые сегодня быстро учатся. Биглер заметно напрягся, Швейк уловил непонимание в его взгляде. Самое время платить. Жар вожделения поднимался всё выше, от живота к самой груди, и становился всё более нестерпимым. Швейк знал: а ведь таким способом можно не только выплатить долги, но и унизить. Уж в обществе армейском это было чрезвычайно распространено, равно как и содомское сношение. Причём тот, кто насаживался, не считался содомитом, а тот, кто принимал — отныне считался испорченной подстилкой, с ним даже отказывались здороваться. — Платить? — вдруг настороженно переспросил Биглер, начиная медленно вставать со стула. Его ноги невольно подкосились, он едва ли не рухнул на пол. — Но я подумал, что ты решил дать мне купюру и еду от чистого сердца! Швейк, я тебя не узнаю, что с тобой стало?! — О, милый, успокойся, тебе понравятся эти ощущения! — возбуждённо проговорил Швейк, подходя к нему ближе. — Потом ты только будешь хотеть страстной любви всё больше и больше! Не отрывая игривого взглядп от Биглера, Йозеф медленно расстегнул ширинку на своих штанах, после чего наполовину приспустил их, тем самым демонстрируя служивому кадету свои белоснежные кальсоны. Теперь Адольфу всё стало понятно, два плюс два сложились! Платить таким позорным образом, а уж тем более служивому кадету, ему уж точно не хотелось... — ТЫ ЧТО, С УМА СОШЁЛ, ЧТО ЛИ?! — в ужасе взвизгнул Биглер, прижимаясь к холодной двери, что была заперта снаружи. — Я тебе не какая-то там разгульная дама! Я кадет! — Я знаю, что ты кадет, — улыбнулся Швейк. — От этого твоя оплата будет ещё интереснее. Биглер лишь сильнее вжался в холодную дверь. Швейк видел искренний ужас в его глазах и понял, что уламывать его он будет долго, поэтому решил действовать резко: — Я думал, ты согласишься... Очень жаль, что мне придётся пойти на крайние меры! — и он схватил Биглера за едва отросшие короткие волосы, после чего силой уткнул в застёжку кальсон. — Давай, приступай. — НЕТ! НЕТ! Я НЕ БУДУ ЭТОГО ДЕЛАТЬ! — заверещал кадет с проступившими слезами на глазах, начиная вертеть головою в разные стороны. — ТОГДА Я МОГУ ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ТВОЕГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ, И МЫ БУДЕМ В РАСЧЁТЕ... — Ах, ты такой забавный... — ехидно промолвил Швейк, сняв с кадета фуражку и поставив её на жележный столик. — Поверь мне, тебе это понравится, ну же, мой кадетик, ну же... — Я НЕ БУДУ СОСАТЬ! НЕ ЗАСТАВИШЬ! Я ТЕБЕ НЕ БЛУДНИЦА! — яростнг закричал Биглер, после чего на него обрушилась сильная пощёчина. Раздался негромкий шлепок, после чего Биглер лишь сильнее сцепил зубы, дабы не заплакать. Поражаясь поведением своего оучшего друго, он никак не ожидал от вечно жизнерадостного Швейка такого... — Ты мразь.. Ты чёртова мразь, Швейк! — сквозь слёзы промолвил Биглер, чувствуя сильную слабость по всему телу. Швейк снова схватил его за волосы и снова уткнул себе в живот, а сам попутно взял со стола валявшийся там по недосмотру пистолет. И тут же ему пришла в голову гениальная мысль: — Приступай, иначе сам понимаешь, что будет, — и Швейк приставил дуло к виску Биглера. Тот вздрогнул всем телом и хотел было податься назад, но дуло уткнулось ему в висок лишь сильнее. — Давай, иначе я выстрелю, — процедил Швейк. Несчастный Биглер действительно оказался в этих делах несведущ: он сначала жмурился, стыдясь голой мужской плоти напротив своего лица, а стоило Швейку пригрозить выстрелом, как он открывал глаза. Поначалу Биглер брал с глубочайшим отвращением, даже укусить хотел, но дуло у виска делало своё. Швейк перестал считать время, сконцентрировался лишь на своём удовольствии, время от времени хватая Биглера за волосы на затылке и насаживая ртом на своё восставшее мужество. Биглер давился, кашлял, забивая свою глотку его плотью, и Швейк прикрикнул: — Дыши через нос! Дыши через нос! — и сам подавался всё глубже и глубже, почти имея Биглера по самую гортань. Тот постепенно приноровился, хотя давиться не переставал, лицо его было всё красное от стыда и гнева, но Швейка стыд заботил в самую последнюю очередь. Глубже, глубже! Он не отпускал пистолета, вонзал его Биглеру в самый висок, в особо запущенные моменты даже палец на спусковом крючке держал. Биглера это сделало чуть более покладистым, и он вбирал плоть Швейка в своё горло всё лучше и лучше. Наконец-то Швейк достиг пика и излился. Биглер совершенно подавился и начал со всей дури блевать на пол, буквально выворачиваясь наизнанку. Швейк тем временем застегнул кальсоны и брюки. — Свидание оплачено. Время вышло, кадет Биглер. Прощай.