Modus Vivendi

      Первым, что он ощутил, медленно вырываясь из вязкого и липкого забытья, была непривычная и незнакомая пустота. Драко впервые не чувствовал всеобъемлющей, режущей тонкими острыми лезвиями боли. Не было ни мыслей, ни эмоций.       Ничего.       Парящая, словно невесомое пёрышко, безмятежность обволакивала его своим коконом.       Неужели ему наконец-то позволили умереть. И он сейчас блуждает по лимбу в ожидании распределения между миром живых призраков и неизвестностью…       Медленно в его сознание заползал дурманящим туманом еле ощутимый запах вереска.       Блядь…       Он не сдох…       А так хотелось…       Тихое неразборчивое бормотание царапнуло ушные раковины, подобно испорченному радио, где-то на заднем плане верескового запаха, уже плотной пеленой осевшего в лёгких. Тихий щелчок заставил сердце на мгновение замереть, и к отголоскам своих, но будто бы чужих ощущений резко добавился запах табака.       Возможно стоило попробовать пошевелиться, чтобы вернуться в свой привычный замкнутый круг бесконечной пытки… Но Драко ещё несколько секунд не хотел нарушать это первое за много лет мгновение зыбкого покоя. Оно давало такое давно позабытое согревающее ощущение, где-то глубоко внутри, под треснувшими рёбрами. Когда-то он знал, что это, но определение не мог вспомнить точно.       Жужжащий назойливой пчелой разговор постепенно становился громче, и он смог разобрать своё имя, произнесённое обеспокоенным женским голосом. Тёплым, с лёгкой возрастной хрипотцой. Он был каким-то смутно знакомым. Или ему показалось? На пару коротких секунд Драко померещилось, что этот голос был из прошлой жизни, но он решил, что нет смысла верить, что слышит его.       — Он ещё слишком слаб… — слова резко ворвались в его замутнённое ленивым дурманом сознание прежде, чем он вновь провалился в пропасть беспамятства.

***

      — Когда можно будет его допросить? — как можно тише спросила Грейнджер, наблюдая за быстрыми и отточенными движениями целительницы.       — Через неделю. Не раньше. Он ещё слишком слаб, — коротко ответила Помфри, взмахами палочки меняя многочисленные повязки на груди и руках спящего Малфоя.       Грейнджер впервые позволила себе его разглядеть. Его неестественно обмякшее тело продавливало жёсткий больничный матрас. Худой. Жилистый. И мертвенно бледный. Участки тела, не скрытые бинтами, изрезаны сеткой белёсых и розоватых шрамов. Острая линяя изгиба нижней челюсти с правой стороны окрашена багряно-чёрным. Отёк с гематомы Поппи почти полностью сняла, но, видимо, не получилось избавиться от него до конца. Вероятно это лишь слегка облегчило боль. На свежих бинтах на животе уже проступила кровь с примесью коричневого и желтоватого гноя. Повязки высасывали его не так хорошо, как зелья, но опять же, после смерти Северуса Орден не располагал достаточным запасом целебных зелий и ингредиентов для их приготовления. Поэтому Помфри пропитывала имеющимися зельями бинты и зачаровывала, чтобы при очищении с них уходили лишь кровь и грязь, а заживляющие и дезинфицирующие смеси продолжали действовать.       Целительница аккуратными взмахами палочки сняла компресс с груди, и Гермиона увидела кровоточащие руны, вырезанные прямо над сердцем. Их линии наслаивались друг на друга и переплетались, глубоко врезаясь в плоть. Она разобрала лишь несколько из самых свежих и совсем ранних, уже побледневших. Судя по их значениям, с помощью рун Малфоя как поддерживали в сознании во время пыток, так и усиливали воздействия проклятий. Она читала о подобном использовании рунической магии, но раньше ей не приходилось сталкиваться со схожими магическими пытками ни на одном из освобождённых Орденом заключённых. В тех книгах, что она читала, упоминалось, что последствия всегда были слишком непредсказуемы и опасны. Необдуманное переплетение рун могло привести к формированию магических печатей и ставов, оказывающих непредсказуемое воздействие как на волшебника-носителя, так и на человека, запустившего необратимый процесс рунического воздействия. Грейнджер сделала для себя мысленную заметку, что необходимо внимательно изучить и разобрать всё, что сейчас больше походило на кровавое месиво…       — Поппи, почему его глаза завязаны? — прервал размышления Гермионы Поттер, внимательно разглядывая белоснежные бинты, туго обвивающие голову Малфоя.       Помфри молча закончила с последней повязкой на левом предплечье и отошла от койки. Медицинская ширма за ней тут же закрылась. Она быстро наложила заглушающие чары и призвала из кабинета папку со своими записями. Гарри всё это время терпеливо ждал, наблюдая за целительницей, уже не раз вытаскивавшей их самих с того света и не задававшей никогда лишних вопросов.       — Гарри, меня тревожит состояние его глаз. Я не совсем уверена, что он видит. У меня не было достаточно времени, чтобы выяснить причины образования на роговице странного помутнения. Пока мне хочется надеяться, что это последствие длительного нахождения в абсолютной темноте, и зрение можно будет восстановить. Сейчас меня больше заботят сильно загноившиеся раны, — ответила целительница, параллельно перелистывая страницы и делая заметки в карте.       Помфри оторвалась от своих записей и, помедлив, внимательно посмотрела на Гарри и Гермиону. На мгновение она прикрыла глаза и сглотнула вставший в горле ком, прежде чем произнести:       — За свою жизнь я повидала многое. Я могу точно сказать лишь по одному виду шрама, каким оружием или заклинанием он оставлен. Для меня тело — как медицинская карта, — её руки сильнее стиснули толстую папку с пергаментами. — На нём расписана история жизни человека. От маленького незаметного шрама от падения с детской метлы до расщепления от аппарации или последствий Круциатуса. Насчёт Малфоя одно могу сказать наверняка. Я даже не представляю, как он пережил всё то, о чём говорят мне следы на его теле. Ни один из вас ни разу не попадал ко мне в столь изувеченном состоянии. И сейчас я говорю не только о теле. Он полностью сломлен и психически, и душевно…       Гермиона мысленно отстраняется от разговора, понимая, что неизбежно проводит параллели со своей изувеченной душой. Она годами была марионеткой в руках беспощадной войны. Отказалась от самой себя, лишив родителей памяти о себе, но, в итоге, всё равно потеряла их стараниями Беллатриссы. Она потеряла всё! Полностью перечеркнула своё прошлое, так и не обретя будущего.       — Возможно, то, что я сейчас скажу, будет не вполне этично с моей стороны… — донеслись до Грейнджер слова Поппи, — и будет полным нарушением всех основополагающих законов целительства, но… Было бы милосерднее дать этому мальчику умереть, чем заставлять жить после всего, что он перенёс.       Чувство бесконечной и неподъёмной вины вновь и вновь отчаянно било Гермиону под дых, разрывая остатки искорёженной души в клочья. Они шли к победе слишком долго. Война успела выкачать из мира всё. Оставила вместо живых людей горы трупов и разбитых пустых оболочек, подобных ей.       — … приходится поддерживать в его крови высокий уровень седативных зелий и постоянно увеличивать дозу зелья сна без сновидений, чтобы хоть как-то затормозить запущенный процесс саморазрушения его психики…       Её процесс также запущен. Колесо его вращения не остановить. Грейнджер неотрывно смотрела на тонкую белую ткань ширмы, скрывающую за собой истерзанное тело Малфоя.       — … для него я не вижу выхода…       Гермиона поднесла сигарету к губам и сделала глубокую затяжку. За своими мыслями она даже не заметила, когда успела прикурить. Поймав на себе обеспокоенный взгляд Гарри, она медленно кивнула, давая ответ на незаданный вопрос.       — Я попробую ему помочь, — твёрдо произнесла Гермиона, сама не веря собственным словам.       «Идиотка, ты не можешь помочь даже себе!» — словно насмехаясь, ответило её подсознание.       Но Гарри и Поппи поверили. Поверили, что у Гермионы, знающей ответы на все вопросы и всегда находящей выход в любой, казалось бы, безвыходной ситуации, есть решение.       Но у неё его не было…       Ни для Малфоя…       Ни для себя…       Гарри отчаянно хотел отблагодарить Северуса, отдавшего за него свою жизнь. Спасти единственного родного зельевару человека.       А она…       Она, как и раньше, продолжала следовать за другом, давно попрощавшись с самой собой и с собственными мечтами… Но всё чаще задумывалась над конечной целью этого пути…

***

      Словно сквозь толщу воды Драко услышал истошные крики. Запоздало осознавая, что это его собственные истеричные и отчаянные вопли раздирают воздух. Он бился в агонии. Кожа горела. Внутренности скручивала фантомная режущая боль, посылающая мгновенные импульсы в мозг, и тот отзывался яркими воспоминаниями недавних пыток.       Больное сознание начало свою излюбленную игру в поддавки с памятью. С помощью бесконечной вереницы воспоминаний заставляя нервные окончания испытывать несуществующие в реальности муки. Но боль Драко была для него реальна. Тело изгибалось, натягивая кожу, и успевшие затянуться раны начинали кровоточить. Горло раздирал очередной отчаянный крик.       Неожиданно резко множество чьих-то рук крепко сжали его, удерживая на месте. Малфой с остервенением пытался вырваться из хватки. Понимая, что за этим непременно последует наказание. С каким-то извращённым удовольствием осознавая, что он, наконец-то, вернулся в свой адский замкнутый круг. Здесь всё должно быть знакомо.       Боль.       Забытьё.       Снова боль.       И так по кругу…       В замкнутом круге нет места неизвестному спокойствию, которое вызывает страх.       Он брыкался из последних сил до тех пор, пока не почувствовал расползающееся по венам холодной волной парализующее заклинание. Его губ настойчиво касалось холодное стекло. С какой-то долей остатков злорадства он осознал, что стиснутые заклинанием зубы не дадут инквизиторам влить в него какое-то очередное зелье.       Тёмный лорд и раньше часто позволял испытывать на нём, как на своей подопытной зверюшке новые зелья и заклинания.       — Тише… Тише… Я не причиню тебе вреда… — опять этот голос из прошлого.       Драко окатило ледяной волной осознания. Страх захватил в свой плен каждую клетку.       Блядство…       Она не могла… Только не она…       Помфри не могла предать свой обожаемый Орден…       … Только не она… Она не могла…       Боль начала яркими вспышками пульсировать в висках, кроша уцелевшие остатки нервных клеток… Сознание вновь ускользало от него. Он пытался из последних сил поймать рассыпающиеся, как песок сквозь пальцы, мысли, но всё равно тонул… Было нечем дышать. Грудную клетку жгло. Его затягивала болотная топь непроглядного забвения…