Modus Vivendi

      Гермиона неспешно и как можно аккуратнее продвигалась по ментальным лабиринтам сознания Малфоя. Если свой собственный мозг она могла сравнить с огромной очень чётко организованной библиотекой, то в голове Малфоя был сложный и практически непроходимый лабиринт хаоса. Стены беспорядочно воздвигались и рушились на её пути. Воспоминания путались, поглощаемые чёрным непроглядным туманом. Она впервые за много лет допускала, что может не выбраться из чужого сознания.       После разговора с Помфри и очередного совещания штаба Ордена Гарри настаивал на том, чтобы не допрашивать Малфоя. Но допрос Пожирателей был правилом, а Грейнджер отчаянно цеплялась за чёткое их соблюдение. Это позволяло ей сохранить упорядоченность собственной жизни. Правила, распорядок и размеренность не давали ей возможности задумываться о прошлом и будущем. Гермиона понимала, что это механическая жизнь. Но только так она смогла за все эти годы не сойти с ума.       Помфри продержала Малфоя в лазарете ещё две недели из-за возникших проблем с очередным загноением на левом предплечье и груди. Целительница только недавно приступила к восстановлению мышечной ткани, поэтому его рука всё ещё была на перевязи, которая скрывала от Грейнджер синеватые вены под едва сросшейся бледной кожей.       Она продвинулась в его воспоминаниях на год назад, но ничего не увидела кроме кромешной тьмы, непрестанно ощущая слабые отголоски испытанной им боли. Ещё год черноты и боли уже фантомно отзывались в её собственном теле. Сейчас она понимала, почему Поппи так настаивала на том, чтобы перед допросом удвоить концентрацию седативных зелий и погрузить Малфоя в подобие кратковременной комы, чтобы он не переживал заново то, что сейчас ощущала Гермиона, блуждая по обрывкам его воспоминаний.       Всё тело жгло от ударов магической плетью, которые выдерживал он три года назад, не способный даже кричать из-за наложенного Силенцио. Грейнджер продвинулась ещё на полгода, и опять абсолютная тьма и боль. А ещё отчаяние и желание умереть. Она повернула в очередной коридор запутанного лабиринта памяти, и его плечи едва заметно напряглись. Зрачки под закрытыми веками беспрестанно задвигались. Ей необходимо ускориться. При воздействии ментальной магии действие зелий начинало ослабевать.       Раскалённая вспышка боли прошлась по левой руке языками адского пламени, когда она дошла до событий почти семилетней давности. Его семнадцатилетие — она увидела Нарциссу… Холодный пот прошиб всё тело. Стекал ледяными каплями по позвоночнику и вискам. На каменном полу её насиловали раз за разом несколько Пожирателей, на глазах у сына, у ног которого кровавым месивом лежало тело его отца. Левая рука Малфоя по локоть в крови...       Воспоминания расплывались зыбкой рябью. Она поняла, что перескочила момент наступления тьмы.       Стараясь отогнать от себя выражение глаз миссис Малфой, когда к ней приближался Сивый, Грейнджер чуть отступила в темнеющий коридор. Тусклый свет крошечной камеры, по своим размерам больше напоминающей клетку. Малфой в окровавленной одежде лежал на полу, сжавшись в клубок, и что-то бормотал себе под нос. Его глаза были открыты, но их постепенно заволакивала серая дымчатая пелена. Она сгущалась, и каменные плиты начинали медленно расплываться и темнеть. Бормотание продолжалось до тех пор, пока не наступила кромешная тьма и долгожданное забытьë. Каких-то несколько коротких мгновений ничего не происходило, а затем раздался противный хриплый смех. Звук настолько неожиданный и резкий, что Гермиона вздрогнула вместе с Малфоем. Последовал болезненный удар по рёбрам. В солнечное сплетение. Всё тело окатило ледяной водой, и новые удары трещали непрекращающимся градом по всему телу. В лёгких кончался воздух. Словно эхом были слышны неразборчивые ругательства. Раскалённой волной сокращений каждой мышцы всё тело пронизывала острая боль от удара Круцио в грудь. Крик Гермионы слился с криком Драко в один протяжный вой. Новые раскаты пугающего смеха ударяли по барабанным перепонкам, и неожиданно Грейнджер разобрала лишь одну фразу: «Он слеп».       Она бежала по лабиринту запутанных коридоров, стуча в закрытые двери и стараясь как можно быстрее выбраться из сознания Малфоя. Всё её тело била безудержная дрожь, и, когда ей, наконец-то, удалось высвободиться, она упала на колени, не в состоянии больше стоять на ногах. Тошнотворный ком подкатил к горлу. Перед глазами всё плыло. Грейнджер чувствовала, как чьи-то руки дотрагиваются до плеч. Крупицы сознания подсказывали, что это, скорее всего, Люпин. Он должен был дежурить возле допросной. Но тело сопротивлялось, и она вырвалась и неосознанно потянулась к Малфою, всё ещё чувствуя отголоски его боли во всём теле. Гермиона пыталась открыть глаза, понимая, что Люпин её зовёт. Его обеспокоенный голос бил по вискам. Голова раскалывалась от боли. Гермиона выдохнула — она выбралась. Но окончательное осознание пронзило её, когда она, сидя на коленях у ног Малфоя, взглянула в его молочно-белые глаза, смотрящие куда-то в пустоту.       — Тебе понравилось в моей голове, Грейнджер? — голос его похрустывал, а слова оседали где-то глубоко внутри неё. — Теперь-то вы наконец-то дадите мне сдохнуть?

***

      Гермиона пила воду жадными глотками, ощущая, как холод прокатывается по гортани и медленно теплеет где-то в желудке. Она подавила спазм и сглотнула. Гарри смотрел на неё, не отводя взгляда. В его глазах, явственно читался упрёк. Но крохотные лучики надежды непокорными искрами вспыхивали в яркой зелени.       — Допрос был ошибкой…       — Нет… — голосовые связки болели от недавних криков. — Так я хотя бы имею представление, сколько лет воспоминаний придётся запечатать, если получится…       — Ты сможешь ему помочь? — нерешительно спросил Гарри.       Этот вопрос — единственное, что волновало друга с тех пор, как Поппи подтвердила, что ей удастся излечить Малфоя. Желание отблагодарить Снейпа пусть уже и после его смерти стало для Поттера навязчивой идеей.       — Я ничего не обещаю. Могу лишь попытаться научить его выстраивать ментальные барьеры, чтобы подавлять воспоминания. Вполне возможно, это поможет купировать панические атаки и немного снизить дозы седативных и ноотропных зелий.       — Последний раз, когда Поппи попыталась снизить дозу, он два часа прятался под койкой, прежде чем нам удалось его успокоить и уговорить выбраться оттуда.       Гарри забрал из её всё ещё дрожащих рук полупустую бутылку и сделал глоток. Она выдохнула, несколько мгновений медля и не желая вновь ворошить то, что и так слишком отчётливо стояло перед глазами.       — Его семь лет держали в клетке, как зверя. Он хоть и не видит, но боится большого пространства. Его нужно как можно скорее перевести из лазарета.       Гермиона после увиденного в его сознании опасалась того, что ей предстоит, но одновременно и предвкушала. Ведь так её дни будут заняты и подчинены определённому распорядку. Это давало некоторую устойчивость её собственному шаткому состоянию души. Зелья по графику… Размеренность быта… Свобода от рейдов, от которых она бесконечно устала… Она хоть какое-то время не будет видеть смерть, слëзы и кровь… Она также перестанет проводить допросы, полностью передав эти обязанности Биллу. Будут лишь два изуродованных войной человека, пытающихся научиться жить заново. И больше ничего…       Впервые Грейнджер не станет вести себя, как истинная гриффиндорка, бросаясь в самое пекло с головой.       Она просто устала...       — Поппи говорит, что через пару дней он будет готов к парной трансгрессии, — донеслись в её размышления слова Гарри.       — Я сама скажу ему… Но завтра… Сейчас мне нужно подумать… И поспать… Отчёта о его допросе не будет, — слова сухие, без эмоций.       Грейнджер встала, всё ещё чувствуя слабость во всём теле. Гарри поймал её руку, заставляя обернуться и посмотреть на него.       — Тебя проводить? — с искренней надеждой спросил он.       — Нет, спасибо, — уже привычно ответила Гермиона. — Мой дом…       — ... Моя крепость, — закончил за неё друг, ощущая, как с каждым днём подруга всё больше отдаляется от него и закрывается в себе.

***

      — Мы на месте, — было так непривычно слышать её голос рядом с собой.       Драко цеплялся за руку Грейнджер, как за спасательную нить между собой и пропастью, окружающей его со всех сторон. Услышал звон ключей и скрежет замка, которые возвращали его в реальность. То, что Грейнджер, даже будучи волшебницей, запирала дом обычным магловским способом, заставило его усмехнуться и тут же удивиться тому, что он не разучился это делать.       Амбивалентность внутренних противоречий по отношению к Грейнджер лёгкой рябью будоражила его зыбкий душевный покой, поддерживаемый с помощью зелий.       Протяжный стон дверных петель вновь отвлёк его, и он почувствовал, как к горлу мгновенно подкатывает паника.       — Мы… Мы можем пару минут постоять здесь? — спросил он, борясь со сковывающим все мышцы страхом.       — Да… Просто скажи, когда будешь готов войти в дом, — Малфой уловил лёгкое дрожание в её голосе.       Он глубоко дышал. Ветер омывал своими порывами его лицо и ерошил волосы.       Вереск.       Повсюду запах вереска.       Малфой неожиданно понял, что именно Грейнджер принесла этот запах в его новый мир. С него начался его тернистый путь по руинам своей жизни. И теперь именно с этим запахом у него ассоциируется пьянящая и пугающая свобода. Малфой напрягся от тихого треска, после которого нос назойливо защекотал сигаретный запах.       Она курила. Он стоял молча. Не двигаясь и дыша ей. До него медленно докатывалось осознание этого факта.       Помфри сказала, что его держали в плену семь лет. Малфой попытался понять, чувствовал ли он за эти годы какие-то запахи кроме крови, пота и собственных испражнений. Неторопливо его мозг пришёл к выводу, что он сможет припомнить ещё примерно дюжину столь же мерзких и отвратительных запахов. Но ничего, схожего со смесью вереска и табака. Странно, что ему это, кажется, нравилось.       Всё его существование теперь основывалось на познании окружающих его незнакомых или позабытых звуков, запахов и физических ощущений. Но в основном концентрировалось на Грейнджер, как на проводнике во тьме, в которую он сам себя загнал. Какая-то крошечная часть сознания ещё пыталась сопротивляться, но зелья, которыми его накачала Помфри, подавляли в нём все сильные эмоции. Гнев, отвращение и презрение — три главных чувства, которые он раньше испытывал к Грейнджер, не могли поднять свои уродливые головы. Его трëхглавый цербер спал, убаюканный песнью зелий и страха.       Тёмный лорд преуспел в своих извращённых пытках над его телом и разумом, сделав из Малфоя загнанного в клетку затравленного зверя. Осознание собственной беспомощности и бесполезности теперь негласным спутником шло с Малфоем бок о бок, ежеминутно подкатывая тошнотворным комом отвращения к горлу.       Существование по-прежнему основывалось лишь на ожидании смерти. Как только эта мысль сформировалась в голове, его охватила неестественная лёгкость. Вероятно воздействие зелий не позволяло ему задуматься об этом дальше. Все мысли переключились на восприятие окружающего: жужжание какой-то мелкой мошки, гул ветра, шелест травы, скрип досок под ногами… Её запах...       — Можем идти, — произнёс он, когда бессмысленные размышления об окружающем пространстве неспешно вытолкнули из его сознания панику.       Драко протянул свободную руку и ощутил под подушечками пальцев гладкое, обтëсанное ветром дерево.       — Только не торопись, — Гермиона чуть крепче сжала его ладонь, борясь с собственным вспыхнувшим чувством тревоги.       В её дом впервые входил кто-то кроме неё. Это немного пугало. От подступающих нервных спазмов Грейнджер отвлекла необходимость помочь Малфою преодолеть порог.       Дверь закрылась, и на кончике её палочки загорелся слабый люмос. Ладонь Малфоя ощупывала гладкую стену узкого коридора, но он не выпускал руку Гермионы. Лишь сильнее сжимал маленькие пальчики. Неосознанно обводил большим пальцем острые костяшки, чувствуя на гладкой коже небольшой шрам. В нём неожиданно вспыхнул странный интерес к тому, как она сейчас выглядит. Но он не решился попросить дотронуться до её лица.       Возможно раньше ему бы всё это показалось странным. Неправильным. Раньше бы он никогда бы даже не прикоснулся к ней. Но не сейчас. Сейчас Грейнджер стала его единственным поплавком в пустоте спутанного сознания, не позволяя ему утонуть.

***