Под куполом цирка.

      Фронт неумолимо приближается, с каждым днём всё ближе подбираясь к последним спокойным уголкам страны. Его пылающее дыхание разрушения уже ощущается в тревожных разговорах и поспешных сборах. Очередная внеплановая эвакуация детей — на этот раз в новый, тщательно скрываемый штаб глубоко в тылу. По дороге старших детей оставляли в приёмных семьях, где они должны быть скрыты от внимания врага. Да и такой ценности они не представляли — были недостаточно идеальными представителями высшей расы. Детей вместе с няньками-медсёстрами перевозят ночью машинами и возами, запряжёнными лошадьми. Начало марта. Колёса грузовика с крытым кузовом буксуют в вязкой болотистой грязи. Молодой солдат вышел из кабины с автоматом на перевес и сразу же утонул сапогами в размокшей земле.       — Дерьмо! — выругался он и, с трудом переставляя ноги в кирзачах, подошёл к кузову. Женщины в белых медицинских чепцах и фланелевых одинаковых пальто все как одна посмотрели на него.       — Выходите, не проедем дальше. Машина застряла. Придётся вас с детьми пересадить в телеги.       — Ну как это? Конвоир сказал, что нам с детьми положено лучшее отношение и условия, — возразила одна из женщин, но её быстро перебил солдат, открыв затвор кузова.       — А я сказал — вылазить и переносить детей в телегу! Иначе, если мы тут застрянем дольше чем на сутки, нас казнят. Или, не дай бог и пресвятая дева Мария, — он перекрестился и плюнул в проклятую весеннюю грязь, — нас возьмут в плен. — Выбирайте, фрау Мюллер: пересесть и потерпеть или оказаться в плену?       — Вы умеете убеждать, херр Кляйн, — ответила она, передавая ещё одной женщине помоложе свёрток с младенцем и подходя к краю кузова. — Поможете спуститься?       — Естественно, — ответил он и подставил ей ладонь для более безопасного спуска с высоты военного грузовика. Фрау Мюллер аккуратно спустилась на землю, стараясь не запачкать подол пальто в грязи, хотя это казалось невозможным. Ноги в строгих туфлях на низком каблуке тут же утонули в луже, вызвав лишь сдержанный, печальный вздох. Йохана делала это не ради себя. Она старалась ради благополучия всей немецкой нации, как и её начальник, как и фюрер. Медсестра тут же взяла свёрток с младенцем обратно на руки, укутывая его плотнее. Остальные сотрудницы начали помогать друг другу спускаться, передавая детей на землю. Херр Кляйн, ворча себе под нос, прикидывал, как быстро можно перегрузить маленьких пассажиров и вещи, прежде чем дождь окончательно размоет дорогу.       — Двигайтесь быстрее, — бросил он через плечо, заметив, как одна из женщин замешкалась, пытаясь открыть дорожный сундук. — Нам нужно выдвигаться немедленно. Если фронт прорвётся раньше, чем мы уедем, всем нам конец. Фрау Мюллер бросила на него суровый взгляд, но ничего не сказала. Она знала, что солдат прав, но его резкость вызывала у неё раздражение. Вместо слов она направилась к одной из телег, куда уже начали сажать детей. Вокруг стояла ночь. Луна еле проглядывала сквозь густые тучи, и только фары грузовика и фонари, висевшие на телегах, давали слабый свет. Грязь чавкала под ногами, лошади нервно переступали, недовольные сыростью и запахом дыма, доносящимся отдалённо с линии фронта.       — Эти малыши не понимают, как им повезло, — пробормотала медсестра рядом с Мюллер, усаживая трёхлетнего мальчика в центр телеги и укрывая его одеялом.       — Никому из нас не повезло, если бы нам везло, мы бы сейчас пили тёплый бурбон или ликёры, а не тащились на чёртов север.— тихо ответила Мюллер, осматривая группу детей. Она заметила, как одна девочка лет шести неуклюже перебиралась из кузова. — Ох, подожди, я помогу. Фрау Мюллер быстро подошла к кузову и протянула девочке руки. Та нерешительно посмотрела вниз. Её глаза блестели в тусклом свете фонарей, словно собирались наполниться слезами.       — Не бойся, моя хорошая. Я тебя держу, — мягко сказала Йохана. Девочка с трудом сделала шаг, ухватилась за руки Мюллер, и та легко спустила её на землю.       — Вот так. Молодец, — сказала медсестра, проводя рукой по растрепанным светлым волосам ребёнка. Херр Кляйн, который наблюдал за этим с раздражением, глухо пробурчал:       — Вам бы всех так носить, фрау. Времени-то у нас вагон. Мюллер, не поднимая взгляда, ответила ледяным тоном:       — Это не игрушки и не багаж, Ганс. Это дети. Солдат недовольно фыркнул, но не ответил. Вместо этого он начал помогать остальным женщинам переносить сундуки и корзины в телеги. Грязь, казалось, становилась глубже с каждым шагом. Колёса грузовика застряли окончательно. Лошади нервно ржали, чувствуя напряжение людей. В воздухе повисло странное глухое эхо — то ли далёкий раскат грома, то ли звук артиллерийских залпов.       — Мы должны поспешить, — снова заговорил Кляйн, глядя на горизонт. Там, где ночь сливалась с тьмой леса, небо начало наливаться тёмно-красным светом. — Это не просто дождь. Мюллер подняла голову и тоже заметила этот зловещий отблеск.       — Это фронт? — тихо спросила одна из молодых медсестёр, едва справляясь с дрожью в голосе.       — Да, — коротко бросил мужчина. — Все в телеги. Мы не можем ждать больше. Женщины быстро рассадили детей, укутывая их плотнее в одеяла. Кто-то молился, кто-то просто сжимал руки, борясь с паникой. Фрау Мюллер уселась на переднее сиденье одной из телег, рядом с возницей.       — Едем, — приказал Кляйн, проверяя автомат. — Я поеду рядом. — Сказал молодой офицер оседлав коня. Лошади нехотя двинулись с места, таща за собой тяжёлые повозки. Телеги заскрипели, но двигались. Дети почти не плакали — страх будто парализовал их. Мюллер время от времени оглядывалась назад, проверяя, всё ли в порядке. Девочка, которую она помогла спустить, сидела рядом с мальчиком, обеими руками прижимая к груди куклу без одного глаза.       — Ты как, милая? — спросила Йохана, слегка наклонившись к ней. Девочка молчала, но потом тихо сказала:       — Они нас найдут, правда?       — Нет, — уверенно ответила Мюллер. — Мы уедем далеко, где они нас не достанут. Но её собственные слова звучали пусто. Тревожный свет на горизонте становился всё ярче. Шанс уехать далеко с каждой минутой уменьшался. Лошадей гнали до пены и мыла. Дети тихо начали плакать из-за холода и подступающего чувства голода. Раньше они жили в большом доме: им давали вкусные завтраки и обеды, играли и укладывали спать, в то время как детей «неугодных» гноили в трудовых лагерях и травили газом. Когда дети «херра Гиммлера» получали подарки в честь церковных и государственных праздников, дети с «плохой кровью» молили Бога о краюшке хлеба. Но главным для детей, будущих идеальных граждан великого германского государства, одаривали самым главным: их крестили и посвещали, в ряды партии. Извращённый обряд крещения, где конвейером приобщали чистые души к грязным целям партии. Купальня, группа людей в чёрной форме, священник, а вместо креста — знак свастики и случайный выбор крёстного отца. Детей обращали в веру партии, веру в фюрера и идеалы, прописанные тайными кардиналами. Такими, как дядюшка Генрих, который иногда приезжал с проверками в дома к идеологически чистым по крови подаркам фюреру. Госпоже Йоханн даже посчастливилось встретиться с ним, с тем, кто распоряжался о том, чтобы в домах Лебенсборн было спокойствие. Даже в самые сложные времена они употребляли лучшие продукты, а будущие матери, находившиеся под присмотром, отъедались и могли читать, вышивать и общаться друг с другом. Также, если бы они были на курорте, хотя к таким женщинам, которые были из оккупированных территорий относились очень плохо на их родине. Продались, лягли под врага. Да и немки, были не в почёте, родили бастардов, вне брака, а иногда даже и без фамилии. Пусть отцы этих детей не всегда были известны, а матери чаще всего бросали эти подарки на попечение государству, это было не важно. Ведь такие ярые и заботливые женщины, как фрау Мюллер, готовы позаботиться о наследии, о будущем их страны. Фрау Мюллер, глядя на притихших детей, не могла отогнать от себя чувство надвигающегося конца. Мысли о том, что светлый идеал великого германского государства, ради которого она столько трудилась, может рухнуть, тяготили её душу. Она поправила одеяло на одной из девочек и заметила, как херр Кляйн с автоматом на плече шагал рядом с телегой. Его лицо выглядело спокойным, но в глазах был странный блеск.       — Ганс, — окликнула его Йохана, поднимаясь с переднего сиденья телеги, — можно вас на минуту? Солдат подвёл лошадь ближе к телеге, убрав автомат за спину.       — Что-то случилось, фрау Мюллер?       — Нет, просто… — Она посмотрела на тёмное небо, где красный отблеск фронта становился всё ближе. — Мне нужно с вами поговорить. Кляйн кивнул и сделал знак вознице, чтобы тот остановил телегу на миг. Слез с седла и за узду отвёл коня подозвав к себе женщину. Оба отошли чуть в сторону, подальше от ушей медсестёр и детей.       — Что-то не так? — повторил он. Йохана вздохнула.       — Вы… вы верите, что мы победим? — спросила она тихо, избегая смотреть ему в глаза. Кляйн задумался. Его лицо исказила сложная смесь эмоций: горечь, усталость и — к удивлению Йоханы — что-то похожее на облегчение.       — Победим? — переспросил он, хмыкнув. — Я бы сказал, что вопрос не в этом. Вопрос в том, что останется, если даже победим. Йохана нахмурилась.       — Что вы хотите этим сказать?       — Посмотрите вокруг, фрау. — Он обвёл рукой тёмный лес, мокрую дорогу, детей, прижавшихся друг к другу в телегах. — Разве это тот мир, ради которого мы должны сражаться? Разве ради этого ваши идеалы? Она вскинула подбородок, словно защищаясь.       — Наши идеалы… — начала было она, но замолчала. Слова не приходили на ум.       — Вы хотите знать, что я думаю? — продолжил Кляйн, опустив голос. — Я думаю, что, может быть, поражение — это наш шанс начать заново. Исправить то, что сломалось. Йохана потрясённо посмотрела на него.       — Вы говорите как предатель. Кляйн улыбнулся, но в его улыбке не было радости.       — А может, я просто говорю как человек, фрау Мюллер. Вы знаете, я раньше мечтал о простых вещах: жить в доме с садом, завести семью, работать на ферме. А теперь что? Годы войны, кровь, грязь… и вот мы спасаем детей, чтобы бросить их в ту же мясорубку, что и нас. Это ли великий Рейх?       — Я… — Йохана хотела ответить, но слова не шли. Вместо этого она просто опустила голову. Солдат шагнул ближе и, положив руку ей на плечо, тихо добавил:       — Вы ведь тоже это чувствуете.       — Нет, — прошептала она, но сама себе не верила. — Нет, я верю… верила.       — Значит, вы честнее, чем те, кто продолжает лгать себе. — Кляйн убрал руку и отступил на шаг. — А теперь, фрау, давайте идти дальше. Чем ближе фронт, тем меньше шансов у нас всех. Йохана осталась стоять, глядя ему вслед. Её сердце разрывалось между долгом и сомнениями, но одно было ясно: мир, в который они ехали, был уже не тем, что она когда-то хотела защищать. Телега скрипела на каждой кочке, глухо отзываясь в ночной тишине. Фрау Мюллер сидела рядом с возницей, но её взгляд то и дело возвращался к детям, свернувшимся клубочками под одеялами. Две медсестры тихо шептались между собой, но общую тревогу нельзя было скрыть. Йохана обернулась и заметила мальчика лет двух, который сидел рядом с одной из девочек. Его щёки горели, а слабый кашель разносился в холодном воздухе.       — Остановите телегу, — сказала она, резко вставая. Возница натянул вожжи, и лошади замерли. Йохана быстро подошла к мальчику и приложила ладонь ко лбу. Он был горячим.       — Он заболел, — тихо сказала она, оборачиваясь к медсёстрам.       — Госпожа Мюллер, мы дали ему настойку ещё днём, но кашель усилился. У нас мало лекарств, — ответила одна из женщин, нервно теребя край платка.       — Где его одеяло? Оно слишком тонкое! — Йохана поспешно сняла свой плащ и завернула ребёнка. Мальчик посмотрел на неё затуманенными глазами и снова закашлялся, его маленькое тело содрогалось.       — Нам нельзя останавливаться, — раздался голос Кляйна. Он подошёл ближе, сжимая ремень автомата. — Если нас догонят, у нас не будет ни времени, ни шанса объясняться.       — Этот ребёнок умрёт, если мы не позаботимся о нём! — Йохана повернулась к солдату, её глаза горели решимостью. Кляйн взглянул на мальчика и смягчился.       — Ладно, рядом должна быть старая ферма. Мы сделаем привал на пару часов, но больше нельзя. Лошадям тоже нужно напиться и отдохнуть.

***

      Ферма оказалась заброшенной. Похоже, что на неё совершили набег. И когда солдаты, молодые парни под предводительством Ганса осматривали периметр, на глаза им попалась страшная картина. Фермер и его семья лежали кучей в небрежно вырытой яме. Во лбу у хозяина зияла дыра, а у остальных домочадцев одежды разорваны в районе груди. Кровь давно смылась под дождём напитывая землю некогда живой энергией. На лбу у подростка была вырезана звезда Давида.       — Лопаты у нас есть? — Ганс дрожащей то ли от холода, то ли от животного отвращения к тому кто это сделал поднёс самокрутку которая тут же промокла и естественно не зажглась. Но он не убрал её, а лишь продолжил держать её зажатой в зубах разглядывая картину показывающую настоящую картину их идеалов. — Генрих, я спрашиваю, лопаты есть?       — Да, сейчас принесу. — Ответил ему молодой высокий парень и направился к одной из телег.       — Командир, зачем? Пусть гниют себе лежат.       — Вот так и тебе потом скажут, а их нужно прикопать, всё же у нас с собой дети. Вдруг увидят. — Пусть видят, учатся как нужно поступать с жидами. — Солдат хмыкнул и заглянул в яму. Командир промолчал, хотя сказать ему было много чего. Честь была той чертой, которая мешала ему строить карьеру. Ведь засыпать каждую ночь, после недолгой службы под началом Эйхмана сопровождал его в лагерь Аушвиц в сорок втором. Фабрика смерти, чёрный дым валил из труб почти круглосуточно. А горы одежды, обуви, очков и золотых зубных протезов страшили и напоминали о количестве жертв кровожадного плана по очищению земли от неугодных. Ганс отвёл взгляд от ямы, чувствуя, как внутри поднимается волна омерзения. Он облизнул пересохшие губы и вытащил самокрутку изо рта, бросив её в грязь.       — Генрих, быстро вручи всем лопаты, — повторил он, бросая мрачный взгляд на молодого солдата, который продолжал ухмыляться. — А ты, Фогель, замолкни.       — Командир, — начал было Клаус Фогель, но Ганс резко обернулся, его глаза горели гневом.       — Замолкни, я сказал! — рявкнул он. — Если я ещё хоть раз услышу подобное, ты сам ляжешь рядом с ними. Ясно? Клаус напрягся, но всё же кивнул, пробормотав что-то себе под нос.       — Вот и славно, — сухо бросил Ганс, отворачиваясь. Генрих раздал лопаты, и несколько солдат неохотно взялись за работу. Грязь и влажная земля мешали копать, но командир стоял над ними, не позволяя расслабиться. Дети собрались у тёплого огня, который медсёстры разожгли на скорую руку, используя ветки и немного сухого сена, найденного в одном из брошенных сараев. Языки пламени играли на их лицах, освещая усталые, но всё ещё невинные глаза. Йохана держала на руках самого слабого из них — двухлетнего мальчика, которого они звали Фриц. Она осторожно поила его тёплой водой с мёдом, найденным в пустом домике у дороги. Его кашель утихал, но слабость всё ещё сковывала его маленькое тело.       — Как его зовут? — спросила Йохана у одной из медсестёр, не сводя глаз с ребёнка. Медсестра, пожилая женщина с усталым, но добрым лицом, присела рядом.       — Мы называем его Фриц, — тихо ответила она. — Но настоящего имени никто не знает. Его мать… говорят, она была норвежкой. Отказалась от него сразу после рождения. Отец привёз его в замок в Вегимонте, Бельгия.       — В Вегимонте? — Йохана взглянула на медсестру с удивлением.       — Да, я там работала вместе с Петрой, — кивнула женщина. — Фриц был совсем крошечным, когда его оставили. Его мать даже не посмотрела на него на прощание. Так сказал нам его папа тогда, уважаемый между прочим человек. Йохана крепче прижала мальчика к себе.       — Фриц… — она тихо повторила имя, поглаживая его по светлым волосам. — Ты справишься, маленький. Мы все справимся. Вдруг её размышления прервал звук шагов. К ней подошёл офицер Кляйн. Его лицо было измазанным грязью, а мокрые волосы, небрежно зачесанные на бок, делали его моложе, но ещё более измученным.       — Фрау Мюллер, — начал он, его голос звучал спокойно, но настойчиво. — Мы должны двигаться.       — Куда? Вы так нам и не ответили куда мы всё-таки направляемся? — спросила она, не отрывая взгляда от Фрица.       — Вперёд, к северу. Время уходит. Мы слишком близко к линии фронта, — он окинул взглядом детей, согревшихся у огня. — Чем дальше, тем больше шансов у них выжить. Нам было приказано переправить детей и вас с вашим оборудованием в Норвегию. Этот приказ поступил от господина Гиммлера, и подписан самим фюррером. Это всё, что я могу вам сказать, это секретная информация. Йохана посмотрела на него с сомнением.       — Ганс, этот ребёнок слишком слаб. Если мы продолжим путь, он может… — её голос дрогнул. Ганс присел рядом, посмотрел на Фрица, затем на Йохану.       — Мы не можем останавливаться. Чем дольше мы здесь, тем больше рискуем. И ради Фрица, и ради остальных детей, — он понизил голос, чтобы никто не слышал. — Если нас найдут, им всем будет хуже, чем смерть. Враги уже атакуют наши земли. Йохана вздрогнула, но понимала, что он прав. — Хорошо, — прошептала она. — Давайте продолжим ехать.

***

      Путь к границе с Норвегией занял два долгих дня. Леса становились всё гуще, дороги — опаснее. Разведчики докладывали, что союзники и партизаны могли быть где-то поблизости. Но больше всего пугал фронт, который надвигался с юга. Когда они наконец пересекли границу, группа замерла в изнеможении. Кляйн договорился с местными, сочувствующими их делу. Старый рыбак по имени Сверре согласился переправить их через узкий фьорд на своём катере.       — Сюда, быстрее, — тихо говорил он, помогая поднять детей на борт. Йохана держала на руках Фрица, который теперь едва дышал, но всё же выглядел чуть лучше. Она завернула его в тёплый шерстяной плед и отдала медсестре, чтобы помочь другим детям. Катер медленно пересёк тёмные воды. Норвегия встретила их холодным ветром и тихим снегом.

***

      В укромной норвежской деревушке, спрятанной среди заснеженных гор и бескрайних лесов, нашли убежище те, кто чудом выжил в хаосе войны. Здесь, под тихим покровом зимы, Йохана Мюллер и Ганс Кляйн вместе с группой детей обрели временный покой. Деревня, с её покосившимися крышами и крошечной церковью на вершине холма, стала для них последним пристанищем в этом жестоком мире. Священник, худощавый человек с мягкими чертами лица, сидел за столом, заполняя документы. Его старые очки блестели в свете свечей, а пальцы порой дрожали, когда он выводил чужие имена на официальных бланках.       — Мальчика, который так плохо себя чувствует, — сказал он, взглянув на Йохану, — назовём Бьёрном. Это имя принесёт ему удачу. Йохана лишь кивнула, чувствуя, как горечь наполняет её сердце. Малыш Фриц, которого она так старательно выхаживала, теперь становился частью чужой жизни. Она знала, что так будет лучше, но тяжесть в груди становилась почти невыносимой.       — Они должны стать частью этого общества, — сухо произнёс Кляйн, наблюдая за процессом. — Никто не должен узнать, кто они на самом деле. Йохана стояла у окна, глядя на заснеженный двор. За стеклом мелькали силуэты детей, которые, наконец, начали играть, забывая о войне. Её взгляд задержался на Бьёрне, который спал в углу, завернувшись в одеяло. Его кашель почти прошёл, но слабость ещё оставалась.       — Это ради их будущего, — прошептала она. Кляйн подошёл ближе, его фигура вырисовывалась в тусклом свете.       — Мы сделали всё, что могли, — сказал он мягко. — Теперь их судьба — в их собственных руках. Йохана не ответила. Её взгляд всё ещё был прикован к мальчику, и она с трудом удерживала слёзы. Однако покой оказался недолгим. Союзные войска быстро продвигались на север, и деревня не могла оставаться укрытием надолго. Англичане и советские солдаты вошли в Норвегию, уничтожая последние следы немецкого присутствия. Йохану и Кляйна настигла их собственная судьба. Йохану выдали местные жители, видевшие в ней символ режима, который принёс столько страданий. Её арестовали в тусклом свете зимнего утра.       — Сколько детей вы вывезли? — снова и снова спрашивал британский офицер с холодным взглядом.       — Достаточно, чтобы вы могли спать спокойно, — отвечала Йохана, сжимая губы. Её спокойствие раздражало допросчиков. Они надеялись найти в её словах ответы, которые могли бы открыть доступ к тайнам программы «Лебенсборн». Кляйна схватили в горах, на пути к шведской границе. Его попытка сбежать обернулась провалом, но даже в плену он сохранял холодную решимость.       — Всё это было ложью, — сказал он во время одного из допросов. — Вы хотите правду? Эти дети — жертвы, а не наша гордость. Его слова оставались подвешенными в воздухе, словно обвинение самому миру, который породил эту систему. Йохану и Кляйна разлучили. Её отправили в один из британских лагерей для военных преступников, где она оставалась затворницей. Её знание об «Истоках жизни» интересовало разведку, но её сердце давно опустело. Кляйн, напротив, стал полезным ресурсом для англичан. Его познания в логистике, управлении и секретных операциях программы стали основой для новых исследований, которые после войны проводились уже под другими флагами. Его молчаливое согласие работать на бывших врагов было вызвано не преданностью, а желанием оставаться живым. Секреты, которые они пытались уничтожить, теперь перешли в руки союзников. Наработки по генетике и селекционным экспериментам стали основой для исследований в послевоенной Европе и Америке. Эти открытия служили новым целям, но их моральная цена оставалась неизменной. Тем временем дети, оставленные в Норвегии, начали новую жизнь. Их прошлое было сокрыто, а новые имена стали частью их новой сущности. Бьёрн вырос в семье шведских рыбаков, влюблённых в холодное море. Он никогда не знал своих настоящих родителей но подозревал о своём необычном происхождении. Он стал сильным юношей, с блестящими голубыми глазами, который любил шум волн и простую жизнь в деревне. Прошлое было стёрто, как следы на песке после прилива. Спустя годы история военных преступников Йоханы и Кляйна всплыла на поверхность. Для одних они были героями, спасшими жизни детей, для других — символами мрачного наследия. Йохана умерла в одиночестве, в холодной комнате британского лагеря. Её последний взгляд был устремлён на старую фотографию: группа детей, которых она когда-то спасла. Кляйн продолжил жить в тени. Его имя мелькало в архивных документах, связанных с исследованиями послевоенной Европы. Но каждый вечер он вспоминал ночь у костра, детей, которые тихо спали рядом, и их обещание дать им шанс на новую жизнь. Дети выжили. Они стали частью другого мира, свободного от войны и лжи. И это была их единственная победа.