Путь Гордого Бессмертного Злодея ко спасению

      На следующее утро обычная рутина пикового лорда вступила в свои права, и жизнь потекла, как и прежде, привычным образом. Он проснулся в час тигра , чтобы изучить свои собственные записи, касаемо планирования уроков, дабы после долгих лет перерыва не сесть в лужу, преподав уже давно пройденный материал. Как правило он не был таким щепетильным: если получалось, и он мог спокойно поспать, то поднимался он не раньше часа кролика , чтобы привести себя в подобающий вид. Изредка он даже позволял себе маленькую вольность, и мог при случае лишние четверть шичэня после пробуждения провести, нежась в постели, уютно завернувшись в простыни, словно цзяоцзы в тесто.       Он не был помешан на своей внешности, но придавал большое значение аккуратности и тщательно следил за гигиеной. Сейчас, неторопливо облачаясь в многослойные ханьфу, он довольно мурлыкал ту запоминающуюся мелодию, которую услышал накануне вечером. Жаль, что музыкальная библиотека в столь ранний час была ещё заперта.       - Вот ведь коварная крыса! Едва не поймала этого мастера в свои сети волшебными звуками! - ворчал он себе под нос, осторожно разбирая гребнем длинные шелковистые локоны и освобождая их от тут и там возникших за ночь колтунов. Он склонил голову, и волосы рассыпались по плечам чернильным водопадом. Подобрав спереди две пряди, он принялся неуклюже укладывать их в причёску, пытаясь закрепить на затылке заколками, изрядно подзабыв за долгое долгое время, как это делается. Он с тоской вспомнил свои ученические ленты для волос, подумав, что неплохо было бы вернуться к этому не столь роскошному, но простому и оптимальному стилю.       "Как же странно вновь ощущать свои руки..."       Такое обычное и естественное для нормального человека чувство, как осязание, долгое время было ему недоступно, и теперь, после перерыва, он стал более чувствителен к текстурам - от вееров в его руках до одежды, соприкасающейся с его кожей. Столько лет в виде человеческой палки, плюс целая жизнь в виде призрака заставили его забыть любые ощущения, кроме боли и умирания, когда, словно насмехаясь над его волей, смерть сжигала каждый цунь его тела мучительным огнём.       По крайней мере, о своей последней гибели он не жалел.       Хотя даже перед смертью ему было отказано в последнем слове.       - Шицзунь! Ваш покорный ученик принёс учителю завтрак и просит разрешения войти.       Тишину бамбукового дома нарушил раздавшийся снаружи знакомый голос его главного ученика. На Шэнь Цинцю вдруг нахлынула волна ностальгии, уголки рта приподнялись в горькой улыбке. Быстро взяв себя в руки, он прокашлялся и придал своим чертам более спокойное выражение, пытаясь скрыть охватившее его волнение.       Глупо было отрицать, что он рад возвращению и воссоедининению с теми, кого он любил, после разлуки длиною в вечность. Наслаждаться кристально чистым воздухом пика Цинцзин, вкусом закусок, которые он ел, вернувшись к жизни, снова лежать на кровати или перебирать пальцами страницы своих полевых исследований. Одна только мысль о том, что он наконец-то перестанет быть для окружающих невидимым, вызывала в душе бурю чувств, и он был внутренне благодарен богам за то, что они дали ему новую возможность воплощения в собственном теле.       Даже если ему никогда не нравилось быть тем, кем он был.       - Можешь войти, Мин Фань, - произнёс он, не повернув головы и поправляя перед зеркалом съехавшую набок заколку. - Этот мастер уже одет.       - Этот просит у шицзуня прощения за беспокойство, - ученик возник на пороге с подносом, заставленным едой.       Во всем его облике чувствовалось напряжение и недовольство, столь явное, что учителю стало неловко наблюдать настолько откровенную потерю его учеником самоконтроля. Загнав поглубже готовое выплеснуться наружу раздражение, он сдержался, вспоминая о преданности этого мальчишки в прошлом.       - Я вижу, что у моего главного ученика на уме что-то, что нарушает его покой. Я надеюсь, что речь не идёт о какой-то шалости, ведь этот ученик знает, что этот мастер не будет снисходителен, если мой главный ученик создаст проблемы, которые могут запятнать достоинство пика Цинцзин.       - Н-нет! Этот ничтожный ученик не посмеет посрамить честь школы и шицзуня! - изо всех сил замотал головой Мин Фань, всё сильнее увязая в замешательстве и паникуя. - Но... Этот преданный ученик не может чувствовать ничего, кроме беспокойства о здоровье шицзуня. Он был сильно напуган его искажением ци...       О, так вот, в чём дело! Оглянувшись назад, он вспомнил, что во второй жизни, перед тем, как его тело было украдено, Мин Фань был одним из насмерть перепуганных ребят, помогавших ему, когда он потерял рассудок.       Мин Фань, Вэй Цзя Лунь, Хуан Юнь... Эти имена всплыли в его воспоминаниях о том дне, словно в тумане.       - О? У этого ученика достаточно времени, чтобы беспокоиться об этом старом шицзуне? - на его губах появилась улыбка, которую он не смог сдержать, быстро спрятав её за веером. Недостаточно быстро, чтобы укрыться от зоркого глаза ученика, покрасневшего от смущения и отвесившего учителю низкий поклон. - Мин Фань - избалованное дитя, слишком склонное раздувать из мухи слона.       - При всём уважении, здоровье моего наставника - вовсе не пустяк.       - Подумать только, он ещё и дерзить смеет! Где же этот ученик прятал свою дерзость всё это время? - глаза владыки пика весело сверкнули. Его настроение поднялось при виде знакомого лица, по которому скучал. Он был рад снова увидеть мальчика таким же полным жизни, каким он его помнил.       - Этот ученик сожалеет!       - Не стоит принижать себя. Мин Фань отлично потрудился в отсутствие этого учителя. Нет так ли?       Эти слова скупой похвалы от шицзуня, обычно столь холодного и сдержанного с учениками, особенно мальчиками, застали врасплох бедного Мин Фаня, который поражённо застыл на месте с открытым ртом. Он быстро пришёл в себя и отмер, снова склонившись в ученическом поклоне, соединив рукава и прикусив нижнюю губу, пытаясь сохранить самообладание перед лицом захлестнувшей его лавины эмоций.       Не в силах сдержать широкой улыбки, он не выдержал и счастливо рассмеялся, за что, шутя, получил по лбу сложенным веером.