Семья Флейшеростлин.

      С каждым часом напряжение в Соединенных Штатах Америки нарастало, как грозовая туча, готовая разразиться бурей. Граждане по всей стране, затаив дыхание, осознавали, что их родина стоит на пороге великих испытаний. Противоречия между Севером и Югом, словно невидимые трещины, раздирали страну на части. Налоги на импорт товаров, ставшие камнем преткновения, превращались в символ борьбы за власть и экономические интересы. Север, жаждущий защитить свою молодую промышленность, стремился установить высокие пошлины, в то время как Юг, мечтавший о свободной торговле и суверенитете, требовал беспошлинного доступа к мировым рынкам.       Эти разногласия, словно искры, разжигали пламя ненависти и недоверия. Север, с его стремлением к централизации и контролю, казался холодным и безжалостным. Юг, с его идеалами свободы и независимости, выглядел как романтический герой, готовый бороться до последнего вздоха за свои убеждения.       Но конфликт был не только экономическим и политическим. Он затрагивал самые глубокие струны человеческой души, обнажая противоречия между свободой и рабством. В Канзасе, этом крошечном уголке огромной страны, разгорелась настоящая война, в которой противники и сторонники рабства сошлись в жестокой схватке. Жертвы были немногочисленны, но каждая из них была как капля крови, падающая на алтарь грядущей трагедии.       Юг Соединенных Штатов Америки — это не просто географическое понятие, это целая вселенная, полная страсти, гордости и глубоких противоречий. Техас, Джорджия, Вирджиния — каждый из этих штатов дышит своей уникальной историей, традициями и духом свободы, который порой переплетается с рабством, словно нить в ткани времени.       Южане всегда были людьми, живущими в своем ритме, со своими традициями и обычаями, которые казались чуждыми и непонятными для многих северян. Их быт был наполнен яркими красками, громкой музыкой и неукротимой энергией. Но за этой внешней бравадой скрывались глубокие раны и противоречия.       Экономика Юга строилась на рабском труде, и это было не просто экономическое явление, а целая философия, пронизывающая все аспекты жизни. Рабы были не просто рабочими руками, они были частью этой земли, частью этого общества, и отказ от них означал бы разрушение привычного уклада жизни. Богатые плантаторы, владевшие сотнями рабов, видели в них не просто собственность, а продолжение своего рода, свою семью, свою силу.       Бедные белые южане, несмотря на все трудности и лишения, тоже поддерживали рабство. Для них это был способ сохранить свое место в расовой иерархии, подняться над бедностью и доказать свою значимость. В этом мире, где каждый день был борьбой за выживание, рабовладельческая система казалась единственным способом сохранить хоть какое-то достоинство и уважение.       Юг Соединенных Штатов Америки — это место, где страсти кипели, как лава в вулкане, где каждый день был испытанием на прочность, на верность своим идеалам и традициям. Это мир, который невозможно понять, не почувствовав его пульс, не проникнувшись его духом и не разделив его боль и радость.       Ни для кого из южан не было секретом, что семья Флейшеростлин всегда стояла на стороне рабства. Но в последние годы они не просто выступали за него — они стали настоящими лидерами сепаратистских настроений среди своих сограждан. Они делали всё возможное, чтобы защитить фактическое и потенциальное богатство, а также социальный статус, которые их семья приобрела честным и достойным трудом на протяжении многих поколений.       Их вклад в открытие первой сессии Временного конгресса Конфедерации был неоценим. Они поддерживали формирование Конфедеративных Штатов Америки, видя в этом шанс сохранить и приумножить свои достижения. Их участие в инаугурации президента Джефферсона Дэвиса в Монтгомери, штат Алабама, стало символом единства и решимости южных штатов.       Семья Флейшеростлин была не просто сторонниками рабства, они стали движущей силой в борьбе за независимость Юга, их страсть и преданность делу вдохновляли всех, кто был готов сражаться за свои идеалы.       Старшее поколение семьи Флейшеростлин не просто боялось потерять свой социальный статус с его привилегиями и возможностью использовать прибыль как угодно. Они искренне верили, что рабство — это благо для экономики Соединенных Штатов. Для них это была не просто экономическая стратегия, а философия, в которую они вложили всю свою душу. Они видели в рабстве способ контролировать производство и обеспечивать стабильность, что, по их мнению, было необходимо для процветания их семей.       Рабы были для них не просто рабочими, а частью большой семейной системы, которую нужно было правильно организовать и контролировать. Их семьи делали всё правильно, и поэтому рабы не сопротивлялись своему положению. Для них это было нормой, и они не представляли себе другой жизни.       Эта философия рабства была для них чем-то священным, как платоновские идеи о власти, принадлежащей избранным. Они искренне верили, что если рабовладельцы будут справедливы и добры к своим рабам, то всё будет хорошо. Голодный раб — плохой раб, и они жили по этой логике, считая, что это единственный правильный путь.       В то время их дети словно жили в своем собственном, защищенном от бурь мире, где события, способные перевернуть их жизни с ног на голову, казались далекими и несущественными. Они упрямо цеплялись за каждое мгновение, проведенное вместе, словно это был их последний шанс насладиться друг другом. Их сердца были полны решимости осуществить все свои мечты и желания, как будто они не были просто молодыми людьми, едва перешагнувшими порог двадцатилетия, а древними старцами, прожившими долгую и насыщенную жизнь. Это было время, когда они чувствовали себя бессмертными, и каждый день был наполнен предвкушением новых открытий и приключений.       Теперь они осуществили свои самые обыденные мечты, которые когда-то казались недостижимыми. Они читали книги, рисовали, болтали между собой на повседневные темы — каждый занимался своим делом, и ни у кого не было общей темы для занятий. Но всему этому пришел конец. Габриэлла вошла в комнату с сияющей улыбкой и сказала:       — Я хочу попросить вашего внимания на минутку. Я хочу исполнить песню, которую придумала на день рождения Пояля.       Ее голос дрожал от волнения, но в нем звучала такая искренность и тепло, что все сразу почувствовали, как их сердца наполняются радостью и ожиданием. Она начала петь, и слова песни, словно волшебный ключ, открыли двери в их души.       — Габби, с каких это пор музыкальное искусство снова стало для тебя мотивом жизни? — с любопытством спросил Йозеф, который учил Библию наизусть.       — Я — уникальный корабль, — с гордостью и уверенностью заявила Габриэлла, её голос эхом разнёсся по комнате. — Я могу доплыть до двух маяков, и это всегда будет правильный путь. — В её словах звучала непоколебимая вера в себя и свою миссию.       — Это займет много времени, — с искренним сожалением продолжила она, глядя на их лица, полные надежды и ожидания. — Я обещаю. — Её голос дрогнул, но она не позволила себе отступить.       Все замерли, отложив свои повседневные дела. В воздухе повисло напряжение, смешанное с предвкушением. Каждый из них знал, что этот момент особенный, и что Габриэлла, их талантливая певица, готова отдать всё ради того, чтобы создать что-то волшебное.       Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами, и её глаза засияли. Медленно, но уверенно она начала петь свою коронную песню. Её голос, наполненный эмоциями, разлетался по комнате, заставляя сердца биться быстрее. В каждом звуке, в каждой ноте чувствовалась её душа, её страсть и её желание сделать этот день незабываемым для всех.       Весна сорок второго года — подарок судьбы,       Ты родился, как светлый луч, озаривший весь мир.       Пауль, ты наше солнышко, ты наше счастье и свет,       Ты — Прометей, ты — пример, ты — наш ответ.       Доброта, искренность, честность — в тебе с рождения,       Ты — наше солнышко, наше вдохновение.       Девятнадцать лет, но сколько добра ты успел совершить,       Да благословит тебя Бог, чтобы ты мог дальше жить.       Ты живешь по принципам гуманизма,       Ты верен делу, ты верен своим принципам.       Ты — наш герой, ты — наш свет в темноте,       Ты — надежда, ты — вера, ты — жизнь на земле.       Доброта, искренность, честность — в тебе с рождения,       Ты — наше солнышко, наше вдохновение.       Девятнадцать лет, но сколько добра ты успел совершить,       Да благословит тебя Бог, чтобы ты мог дальше жить.       Мы любим тебя, ценим, гордимся тобой,       Ты — наш ангел, ты — наш герой.       Живи долго, счастливо, пусть каждый день будет ярким,       Ты — наше солнце, ты — наш светлый путь.       Доброта, искренность, честность — в тебе с рождения,       Ты — наше солнышко, наше вдохновение.       Девятнадцать лет, но сколько добра ты сумел совершить,       Да благословит тебя Бог, чтобы ты мог дальше жить.       Ты — наше все, ты — наш свет и тепло,       Пауль, мы любим тебя, ты — наш герой.       Живи долго и счастливо, пусть каждый миг будет ярким,       Пауль, ты — наше солнце, ты — наш ангел светлый.       Голос Габриэллы был дрожащим и хриплым, словно струны ее души рвались на части. Она пела с невероятной искренностью, но фальшь пробиралась сквозь каждую ноту, выдавая ее истинные страдания. В этих звуках слышалась боль, страх и отчаяние. Она пыталась скрыть свои истинные чувства, но не могла обмануть ни себя, ни других.       Габриэлла стояла перед окном, за которым простирался мрачный пейзаж, словно предвещающий беду. Ее брат Пауль, ее надежда и опора, должен был отправиться на войну. Она знала, что там его ждет опасность, неизвестность и, возможно, смерть. Эти мысли разрывали ее сердце, и она не могла сдержать слез.       — Габриэлла, что с тобой? — спросил Адам, его голос звучал обеспокоенно.       — Ничего, — ответила она, вытирая слезы. — Просто блеск в глазах.       Она пыталась улыбнуться, но ее губы дрожали.       — Но все окна в доме закрыты занавесками, — напомнил ей Михаэль. Его слова прозвучали мягко, но Габриэлла восприняла их как упрек.       Она резко повернулась к нему, ее глаза горели гневом и отчаянием.       — Разве не ясно, что я не хочу, чтобы наш брат погиб на войне! — закричала она, ее голос сорвался на рыдание. Слезы хлынули ручьем, и она упала на колени, завывая, как раненое животное.       Все вокруг замерли, не зная, как реагировать. Адам и Михаэль бросились к ней, пытаясь успокоить, но она оттолкнула их, крича:       — Вы не любите Пауля! Все, что вам нужно, — это деньги, унаследованные от родителей, и вас больше ничего не волнует!       Ее голос был полон горечи и боли. Она не могла поверить, что ее близкие не понимают, как важно сохранить жизнь Пауля.       Михаэль, не выдержав, подошел к ней и с силой оттолкнул всех остальных. Его лицо было мрачным, а глаза горели решимостью.       — Перестань думать, что ты единственная, кто этого не хочет, включая всех нас, — сказал он, его голос звучал жестко, но в нем чувствовалась искренность. — И я не хочу, чтобы это случилось.       В гостиной, где раньше царили уют и покой, теперь витала атмосфера тревоги и напряжения. Здесь, в пространстве, где раньше наслаждались жизнью, теперь господствовали страх и боль. Воздух был пропитан тяжелыми, густыми чувствами, словно надвигалась буря.       Михаэль, стоявший рядом с Габриэллой, чувствовал, как ее тело дрожит под его руками. Он нежно обнимал ее, стараясь передать ей свою уверенность и поддержку. Его пальцы мягко скользили по ее волосам, словно пытаясь успокоить ее, как будто это простое прикосновение могло унести все страхи и боль.       — Он не умрет, — тихо прошептал Михаэль, стараясь вложить в свои слова всю свою силу и веру. — Он будет жить долго и счастливо.       Габриэлла подняла голову, и Майкл увидел в ее глазах отражение страха и отчаяния. Она выглядела такой уязвимой, что у него сжалось сердце.       — Я тоже хочу, чтобы это случилось, — призналась она, и ее голос дрожал, как осиновый лист на ветру.       Эти слова прозвучали так тихо, что Михаэль едва расслышал их. Но он понял, что они были сказаны с такой искренностью и надеждой, что он не мог просто оставить их без ответа.       — Я верю в это, — ответил он, стараясь говорить уверенно. — И я сделаю все, чтобы это сбылось.       Он продолжал обнимать ее, чувствуя, как ее тело постепенно расслабляется под его прикосновениями. Михаэль знал, что сейчас он был единственным человеком, который мог дать ей хоть немного утешения.       В этот момент он понял, что готов на все, чтобы защитить близких сделать их жизнь такой, какой она должна быть. Финн вошел в комнату, его голос дрожал от напряжения.       — Что здесь произошло?!       Михаэль и Габриэлла замерли, их объятия стали еще крепче, словно они пытались защитить друг друга. Габриэлла, всхлипывая, пыталась вытереть слезы, а Михаэль, его глаза горели решимостью, начал быстро стирать следы недавней ссоры.       — Папа, ничего страшного не случилось, — голос Габриэллы дрожал, но она старалась говорить уверенно. — Мы просто немного поссорились. Но теперь все в порядке, правда.       Финн смотрел на них, его лицо было суровым, но в глубине глаз мелькнула искра понимания. Он вздохнул, подошел ближе и положил руку на плечо Габриэллы.       — Я рад, что вы помирились. Но я не хочу, чтобы такие ссоры повторялись. Вы должны научиться решать свои проблемы без криков и слез.       Михаэль кивнул, его лицо стало еще более серьезным.       — Обещаю, папа. Мы постараемся.       — Кстати, Миха, ты подал налоговую декларацию за этот месяц? — спросил Финн с явным любопытством и легкой улыбкой, словно ожидал чего-то интересного.       — Да, я подал налоговую декларацию за этот месяц, и теперь мы свободны как птицы, можем делать все, что захотим! — воскликнул он с энтузиазмом, его глаза горели от радости.       — Спасибо тебе, сынок. Запомни раз и навсегда одну вещь: когда женщина впадает в истерику, только ее муж может ударить ее по лицу, все остальные не могут. Это не шутка, — сказал Финн, его голос звучал твердо и решительно.       — Я буду жить, руководствуясь этим советом, словно это восьмой смертный грех, — ответил Михаэль Флейшеростлин с легкой усмешкой, но в его голосе чувствовалась нотка сарказма.       — Я не шутил, когда говорил это. Отнесись к моим словам серьезно, — сказал Финн, глядя на него с суровым выражением лица. Он развернулся и ушел, оставив Михаэля в раздумьях и с ощущением легкого беспокойства.       Это был конец марта тысяча восемьсот шестьдесят первого года, и мир стоял на пороге перемен. Император Александр II, словно ангел-освободитель, взмахнул крылом, подписав «Манифест» об отмене крепостного права. Это был не просто документ, а искра, разжигающая огонь свободы, который должен был охватить всю страну.       В то же время, словно тень на солнце, прозвучала весть о смерти великого украинского поэта Тараса Григорьевича Шевченко. Его душа, словно птица, покинула этот мир, оставив после себя бессмертные строки, которые теперь звучали в сердцах каждого, кто любил слово и искусство.       А на другом конце света, в далеких Соединенных Штатах Америки, Северная Каролина объявила о своем отделении, как будто раскололась сама земля, разделяя некогда единое целое. Эти события были как удары грома, сотрясающие основы старого мира и заставляющие людей замирать в тревожном ожидании.       Все понимали и осознавали, что эти последние часы их мирной жизни будут наполнены болью и неизвестностью. Траурное настроение витало в воздухе, как густой туман, окутывая сердца людей. Казалось, что кто-то из близких умер, оставив за собой пустоту и горечь утраты. Но в этой печали было что-то возвышенное, что-то, что заставляло верить в лучшее будущее, несмотря на все испытания.

Четвертое апреля тысяча восемьсот шестьдесят первого года:

Наступил апрель тысяча восемьсот шестьдесят первого года. В семейном поместье Флейшеростлин, раскинувшемся на окраине Роли, штат Северная Каролина, витал дух праздника, который обещал стать незабываемым. Белые люди со всего мира готовились к этому событию, предвкушая изысканные блюда и атмосферу радости.       В воздухе витал аромат горячих блюд, от которого невозможно было спрятаться. Суп, зимний эндивий, фиолетовая брокколи, морковь, савойская капуста, спаржа, пастернак, шпинат и сельдерей — все это манило своим запахом, обещая наслаждение каждым кусочком. Фазаны, павлины, зайцы, нут, оленина и спаржа — блюда, которые радовали глаз и вызывали слюноотделение.       Все это было не просто ради радости жизни для горстки богатых людей в южных штатах Соединенных Штатов Америки — нет, для них это был настоящий пир духа и торжество, когда наконец-то можно было увидеть родное лицо своего сына и брата, окунуться в атмосферу единства и поддержки, встретить политических деятелей-единомышленников, таких как первый президент Конфедеративных Штатов Америки Джефферсон Финис Дэвис и первый вице-президент Александр Гамильтон Стивенс. Эти люди, как и Сэмюэл Купер, Альберт Сидни Джонстон, Роберт Эдвард Ли и многие другие, не просто стремились к взаимовыгодным соглашениям между компаниями — они жили этим, они дышали этим, для них это была возможность совместить приятное с полезным, обрести смысл и цель в этом хаосе.       — Когда Пауль вернется домой? — голос Антонии дрожал от нетерпения. — Уже одиннадцать часов! Все остынет!       — Я не знаю, что случилось, — финн нервно достал из кармана письмо и развернул его. — Здесь написано, что его выписали пару дней назад и что он должен вернуться около одиннадцати.       — Мама, не забывай, у нас не так много железных дорог! Он может вернуться по старинке, например, на карете, — Октавия попыталась успокоить её, но голос её звучал неуверенно.       — Если карета будет так долго добираться сюда, мы отпразднуем день рождения Пауоля в канун Рождества! — закричала Антония, её глаза наполнились слезами. — Я больше не могу ждать!       — Дорогая, я так же сильно переживаю, как и ты. Но, пожалуйста, не давай страху взять верх. Все будет хорошо, я обещаю. Ты и я — мы справимся вместе, — его голос дрожал от волнения, но он старался звучать уверенно, чтобы поддержать ее.       В небольшом городке царила суета. Гости, приглашенные на важное торжество, уже собрались и с нетерпением ждали виновника. Они стояли за красным знаменем с синим Андреевским крестом на белом фоне, украшенном окантовкой и семью белыми звездами на заднем плане. Это был символ единства и гордости, объединяющий всех собравшихся.       Однако виновник торжества задерживался. Люди перешептывались, нервничали, но никто не знал истинной причины задержки. В это время виновник, о котором все так переживали, находился в дилижансе вместе со своими друзьями из военного-сухопутного ремесла.       Молодые и удивительно красивые мужчины, все они были мечтателями. Они мечтали о славе, любви и счастье. Их сердца горели огнем амбиций и надежд. Каждый из них хотел оставить свой след в истории, найти свое место в мире и сделать что-то значимое.       Но среди них был один человек, Пауль. Он отличался от остальных. Его глаза были холодными и решительными, а лицо — суровым. Пауль был старше своих друзей и уже давно решил, что его жизнь будет иной. Он знал, что путь к славе и счастью будет тернистым и полным испытаний.       Прежде чем отправиться в армию, Пауль познал ужасы внутриполитических противоречий на юге и севере Соединенных Штатов Америки. Он видел, как страдают люди, как рушатся мечты и надежды. Эти события закалили его дух и научили его ценить жизнь и свободу.       Теперь, сидя в дилижансе, Пауль смотрел на своих друзей с легкой улыбкой. Он знал, что они верят в светлое будущее, но он уже видел темную сторону мира. Его сердце было тяжелым от воспоминаний, но он был готов к испытаниям.       Когда дилижанс остановился у ворот дома, где проходило торжество, Пауль вышел первым. Его взгляд был твердым и решительным. Он знал, что его ждут великие дела, и был готов к ним.       — Добро пожаловать в мой дом, — произнес Пауль Флейшеростлин с теплотой в голосе, приглашая друзей внутрь.       Слово «дом» — это не просто здание, не просто родная земля или страна. Это сердце, пульсирующее любовью и памятью, где каждое бревно, каждая травинка хранит истории и души многих поколений. Это место, где каждый уголок наполнен любовью и заботой матери-природы, которая щедро одарила его своими богатствами.       Это дом — настоящий шедевр архитектуры, созданный в стиле барокко, с изящными линиями и величественными деталями. Здесь, среди пышных садов и плодородных полей, можно почувствовать себя частью чего-то большего, чем просто жилище. Здесь каждый уголок дышит историей и уютом, здесь каждый миг становится особенным, наполненным радостью и теплом.       — Удивительно, что ты вырос таким человеком, а не превратился в толстяка, — с явным восхищением и удивлением воскликнул его друг, который был родом из штата Кентукки и служил в армии. Его голос был наполнен смесью гордости и радости, как будто он только что открыл для себя нечто невероятное.       — Моя семья искренне верит, что людям жизненно необходимы работа и цели, которые можно достичь и реализовать с помощью упорного труда, а не пустые обещания о вечной жизни в раю, которые звучат как сладкая, но обманчивая иллюзия. — Пауль с горящими глазами и решимостью в голосе продолжил. — Вот почему я не такой ленивый, как все остальные в моей семье, Стивен. Я хочу жить здесь и сейчас, строить свою судьбу своими руками и оставить след в этом мире, а не просто мечтать о несуществующем будущем.       — Что ж, вы богаты на красноречие, — сказал Стивен, его голос был полон сарказма. — Если бы вы стали президентом Соединенных Штатов, о войне вообще не было бы и речи.       Пауль ответил спокойно, но с легкой ноткой раздражения:       — Спасибо за комплимент, но, на мой взгляд, эти противоречия невозможно разрешить мирным путем.       Они вошли в дом семьи Флейшеростлин, где их встретили сотрудники. Пауль бросил на них холодный взгляд, а Стивен только хмыкнул. Атмосфера была напряженной.       Один из друзей Пауля, не удержавшись, фыркнул:       — Мы не виноваты, что лошадь решила поесть и посрать по дороге сюда.       Пауль резко обернулся, его глаза вспыхнули гневом:       — Следите за своими выражениями! Моя семья не потерпит злых слов в своих владениях!       Друг стушевался, пробормотав:       — Я знаю, ты уже говорил это. Извини.       Пауль, слегка успокоившись, но все еще с оттенком раздражения, сказал:       — Изменения были приняты, а сейчас дайте мне подумать.       — О чем мы должны дать тебе время подумать? — с любопытством спросил один из друзей.       Пауль, с загадочной улыбкой, ответил:       — О моей эффектном появление.       Он отошел в сторону, его взгляд стал задумчивым, и он уставился в пустоту, словно пытаясь увидеть там что-то важное. Его друзья переглянулись, чувствуя смесь удивления и легкого страха.       Все ждали, что он ответит или придумает, как должна выглядеть его «эффектное появление». Многие были убеждены, что без этого можно обойтись, но спорить с Паулем никто не осмеливался.       Наконец, он повернулся к одному из своих слуг и сказал:       — Секай, пойди на задний двор и позови кого-нибудь из членов моей семьи. Пусть он или она встанет спиной к дому, а я подойду к ней сзади, обниму её и скажу: угадай, кто?       Слуга, слегка вздрогнув, спросила:       — А на какую тему мне с ней поговорить? Пауль задумчиво улыбнулся:       — На любую, какую захочешь. Главное, чтобы мое появление было неожиданное и запоминающееся.       Служанка отправилась выполнять его просьбу. Затем Пауль Флейшеростлин ознакомил своих друзей из армии с их обязанностями, которые они должны выполнять по его плану:       — Вы будете стоять вокруг меня и не позволять никому меня видеть.       Все подчинялись его приказам, и никто не протестовал и не бунтовал против него. Все было сделано так, как он хотел, но у Секаи было чрезвычайно скучное воображение, и она не могла связать двух слов должным образом из-за своего волнения.       — Секай, ты сказал то, что хотел сказать, или нет? — с любопытством спросила Октавия, которая уже не слышала о кулинарных качествах курицы и поросят.       — Нет, это еще не все, — она украдкой оглянулась, — они уже выходили из дома. — Я должна вам сказать, что вчера я видела, как двое мужчин о чем-то шептались и разговаривали…       Горничной пришлось набрать в рот воды, чтобы заткнуться и приступить к следующему этапу их плана. Друзья-мужчины из армии окружили Октавию, а Пауль Флейшеростлин подошел к ней сзади и закрыл ей глаза руками.       — Кто это? — сразу же спросила она, когда почувствовала, как чьи-то руки легли ей на глаза, а другая обвила ее за талию. — Что за шутки?       — Угадай, кто я? — спросил он ее шепотом.       Она отреагировала на это чрезвычайно эмоционально и дерзко — Октавия ударила Пауль по левой ноге, схватила его руку и засунула ее себе в рот, после чего начала грызть.       В тот момент, когда Октавия схватила Пауля, все присутствующие замерли от ужаса. Их лица исказились смесью страха и недоумения. Казалось, будто время остановилось, а воздух стал густым и тяжёлым, как перед грозой. В воздухе повисло напряжение, и каждый, кто был свидетелем этой сцены, почувствовал, как его сердце забилось быстрее.       Пауль, не ожидавший такого поворота, пытался вырваться из цепких рук Октавии, но её хватка была железной. Она смотрела на него с такой яростью и ненавистью, что даже самые смелые люди начали отступать. В её глазах читалась решимость и безумие, и никто не знал, чего ожидать дальше.       Но, к счастью, ситуация не продлилась долго. Друзья Пауля, увидев, что происходит, не раздумывая бросились на помощь. Они окружили Октавию, пытаясь оторвать её от Пауля. Их голоса звучали решительно и громко, но она не собиралась сдаваться без боя. Октавия продолжала удерживать Пауля, её пальцы впивались в его кожу, оставляя следы.       Однако, несмотря на её сопротивление, друзья Пауля оказались сильнее. Они работали вместе, и вскоре Пауль была вырвана из рук своего мучительницы. Пауль, тяжело дыша, упал на землю, а Октавия оказалась в руках друзей, которые удерживали её, чтобы она больше не могла причинить ему вреда.       В этот момент облегчение накрыло всех присутствующих, как волна. Напряжение начало спадать, и люди начали приходить в себя. Кто-то бросился к Паулю, чтобы помочь ему подняться, другие начали обсуждать произошедшее, пытаясь понять, что же произошло.       Октавия, поняв, что произошло, бросилась к брату, ее глаза наполнились слезами. Она начала извиваться перед ним, ее голос дрожал от волнения и отчаяния:       — Пауль, прости меня! Прости тысячу раз! Я не хотела, я просто испугалась! Я не знала, что это ты!       Пауль, пораженный ее реакцией, стоял в ступоре, не зная, что сказать. Его лицо было напряженным, но в глазах мелькнула тень понимания и, возможно, прощения.       — Что здесь происходит? — воскликнула Финн Флейшер, подбегая к ним. Ее голос звучал обеспокоенно и решительно.       Октавия, не отпуская брата, повернулась к Финн, ее голос дрожал:       — Я случайно пнула и укусила его, потому что подумала, что ко мне пристает какой-то извращенец! Я не знала, что это ты, Пауль!       Пауль, наконец, обрел дар речи:       — Я не извращенец! — его голос был твердым, но в нем слышалась обида.       Финн, внимательно глядя на Октавию, спросила:       — Я не узнала твой голос.       Октавия опустила глаза, чувствуя, как краска заливает ее лицо:       — Да, твой голос сильно изменился. Он больше не слабый, он мужской. Тембр средний, баритон.       Пауль, пытаясь скрыть смущение, усмехнулся:       — Папа, я, конечно, очень рад этому. Но не мог бы ты вызвать врача, чтобы он вылечил меня? Я не привык, чтобы меня кусали и пинали.       Папа, который все это время стоял в стороне, наблюдая за сценой, вдруг осознал всю серьезность ситуации. Его голос прозвучал уверенно и решительно:       — Да, конечно, сейчас. Я вызову врача.       Пауль Флейшеростлин, бледный и слегка дрожащий, вошел в кабинет мистера Николаса Коратисека. Его рука была перевязана, но боль пульсировала, напоминая о недавнем происшествии. Мистер Коратисек, человек с уверенными движениями и добрым взглядом, быстро приступил к осмотру. Он действовал быстро и профессионально, словно знал, что каждая секунда на счету.       — Всё будет хорошо, — тихо сказал он, накладывая повязку. — Рана несерьезная, но требует внимания. Если бы вы не обратились за помощью, последствия могли быть куда хуже.       Пауль благодарно кивнул, чувствуя, как его сердце постепенно успокаивается. Он знал, что мистер Коратисек не просто врач, но и человек, который понимает, что значит заботиться о других.       — Спасибо, Николас. Вы не представляете, как я вам благодарен.       — Не за что, — ответил тот, собирая инструменты. — Но послушайте моего совета: овощи и фрукты полезнее, чем мясо. Особенно, если оно получено примитивными способами.       Пауль улыбнулся, чувствуя, как напряжение покидает его. Он знал, что Николас всегда говорит правду, и его слова не были просто формальностью.       — Я обязательно передам это сестре.       Когда Пауль вышел из кабинета, его встретила тишина. Все члены семьи и армейские друзья смотрели на него с тревогой и удивлением. Он чувствовал себя неловко, словно был в центре внимания, хотя ничего особенного не произошло.       — Привет, почему вы все так на меня смотрите? — спросил он, пытаясь скрыть смущение.       Октавия, его младшая сестра, отвела взгляд. Она всегда была такой, когда чувствовала вину. Пол знал, что она переживает, и это тронуло его.       — Октавия, я не держу на тебя зла, — сказал он мягко. — Просто давай забудем об этом.       Эти слова прозвучали для нее как пронзительный звонок будильника, вырвавший из глубокого сна. Она резко открыла глаза, сердце заколотилось в груди, и она почувствовала, как холодный пот выступил на лбу. В то же время ей стало невыносимо неловко перед ним. Его присутствие, словно яркий луч света, внезапно озарило темную комнату, наполнив её чувством смущения и тревоги.       Каждый член семьи Флейшеростлин, словно завороженные, пристально рассматривал его. Их взгляды были подобны лупам, которые ученые используют для изучения редкой и ценной находки. В их глазах читался не просто интерес, а почти благоговение. Они изучали его, как будто он был не человеком, а объектом искусства, который нужно тщательно исследовать.       Словно он был не просто гостем, а экспонатом в музее, они пытались проникнуть в каждую деталь его внешности и поведения. Их внимание было настолько сосредоточенным, что казалось, будто они забыли, как дышать. Это было странно и даже немного пугающе.       Он, как и все остальные, молчал. Его лицо оставалось непроницаемым, но она заметила, как его глаза иногда останавливались на ней, словно ища поддержки или понимания. Но он молчал, как будто не знал, что сказать или как реагировать на это странное внимание.       В воздухе повисло напряжение, которое можно было почувствовать физически. Каждый из них, казалось, был погружен в свои мысли, но никто не решался нарушить эту тишину.       — Сынок, мы так давно тебя не видели, — дрожащим голосом произнес Финн Флейшеростлин. Его слова повисли в воздухе, как тонкий лед, готовый вот-вот треснуть.       Все взгляды устремились на него, и Пауль замер на месте, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Его сердце забилось быстрее, а руки похолодели. Он остановился, не в силах сделать ни шагу, словно невидимая сила сковала его. Его лицо побелело, как чистый лист бумаги, а глаза наполнились слезами — слезами, которые он так долго пытался сдержать.       Пауль был не таким сдержанным, как его отец. Он не мог скрыть своих чувств. Его голос дрожал, когда он наконец ответил:       — Я тоже скучал по вам, хотя и отказался возвращаться. Мне там нравилось, но… я скучал по вам.       Эти слова, как капли дождя, прорвали плотину. Пауль почувствовал, как слезы хлынули из его глаз, и он закрыл лицо руками, пытаясь скрыть свою слабость. Но никто не осуждал его. Наоборот, его семья, его родные люди, бросились к нему.       Финн Флейшеростлин, который всегда был образцом стойкости, на этот раз не смог сдержать слез. Он крепко обнял Пауля, прижимая его к себе так сильно, что казалось, он больше никогда не отпустит его.       — С возвращением, сынок, — прошептал он, и его голос дрожал, как и сердце. — Мы так ждали тебя.       Пауль почувствовал, как тепло разливается по его телу. Он прижался к отцу, обнимая его в ответ, и закрыл глаза, пытаясь удержать это мгновение.       Затем к ним присоединились другие члены семьи: мать Пауля, его сестры и братья. Все они обнимали его, гладили по голове, шептали слова утешения и любви.       — Ты дома, — сказала его мать, и ее голос был полон нежности. — Ты всегда был и останешься нашим.       Пауль чувствовал, как напряжение покидает его тело. Он наконец-то мог дышать полной грудью, зная, что он не один. Что у него есть семья, которая всегда будет рядом.       Они стояли так долго, обнимая друг друга, словно боялись, что это мгновение может исчезнуть. И когда они наконец разомкнули объятия, на их лицах сияли улыбки. Улыбки, полные радости и облегчения.       — Мы так скучали по тебе, — сказала одна из сестер Пауля, и ее голос дрожал, но уже не от слез. — Мы так сильно скучали.       Пауль кивнул, чувствуя, как его сердце наполняется теплом. Он посмотрел на свою семью и улыбнулся.       — Я тоже скучал, — сказал он, и его голос звучал уверенно. — Я тоже.       Семья Флейшеростлин наконец-то была в полном сборе, и их счастье переполняло дом. В этот волшебный момент, когда все они были рядом, их сердца бились в унисон, наполняя каждую клеточку тела теплом и радостью. Они чувствовали, как время замирает, и каждый миг становился вечностью. Их глаза светились от счастья, а улыбки были такими искренними, что казалось, будто они могут осветить весь мир. В этот день они могли забыть обо всех заботах и просто наслаждаться друг другом, зная, что этот момент останется в их сердцах навсегда.       Первое, что сделал Финн Флейшеростлин после процедуры, — завязал Паулю глаза и повел его в конюшню. Это была небольшая, но ухоженная постройка, где стояла арабская лошадь. Финн снял повязку, и Пауль увидел животное. Его сердце забилось быстрее: перед ним была великолепная лошадь с благородной статью и выразительными глазами.       — Его имя Мурад, — сказал Финн, улыбаясь. — В честь султана Мурада I, который начал завоевания, положившие начало Османской империи.       Пауль подошел ближе, провел рукой по шелковистой шерсти лошади и сказал:       — Мурад прекрасен. Он достоин самого лучшего ухода.       — Наши рабы сделают для него все, — заверил Финн. — Эта лошадь — часть нашей семьи, и мы будем заботиться о ней, как о родной.       Пауль кивнул, ощущая гордость и ответственность. Он знал, что теперь на его плечи ложится забота о Мураде, и он не подведет.       После этого они отправились к гостям. В воздухе витал аромат свежеиспеченного хлеба и запеченной индейки, смешиваясь с нотками хвои и мандаринов. В просторной гостиной, украшенной гирляндами и мерцающими огоньками, уже был накрыт праздничный стол, ломившийся от разнообразных блюд. Яркие тарелки, хрустальные бокалы и белоснежные салфетки создавали атмосферу уюта и тепла. Гости, оживленно беседуя, с улыбками на лицах, ждали их прихода, чтобы вместе насладиться этим волшебным вечером.       — За семью Флейшеростлин! За её счастье и здоровье, за Пауля! — с теплотой и искренностью восклицали гости в тот знаменательный день.       Каждый из них, затаив дыхание, произносил эти слова с особым чувством, ведь семья Флейшеростлин вызывала восхищение и уважение. Отец семейства, уважаемый всеми, был не просто успешным бизнесменом, но и человеком с глубокой душой и непоколебимыми принципами. Его имя гремело в военных и политических кругах: он обеспечивал армию продовольствием, поддерживал государственные проекты и был меценатом для многих общественных инициатив. Пауль, старший сын, был воплощением силы и мудрости. Его глубокое патриотическое чувство, знания в области военного искусства и организаторские способности делали его легендой.       Дети семьи Флейшеростлин, как жемчужины в драгоценной шкатулке, были гордостью своих родителей. Они росли в атмосфере любви и поддержки, окружённые роскошью и возможностями. Их красота, ум и трудолюбие вызывали восхищение у всех, кто их знал. Каждое их достижение, будь то успешная карьера, научные открытия или благотворительные проекты, становилось поводом для гордости всей семьи. Только Одетте, младшей из детей, прощали её детские шалости и забавные выходки. Её искренний смех и непосредственность согревали сердца всех вокруг.       В тот день, когда семья Флейшеростлин отмечала свой праздник, воздух был наполнен радостью и теплом. Гости, собравшиеся в просторном зале, были не просто знакомыми, а настоящими друзьями и единомышленниками. Они знали, что могут положиться на эту семью в любой ситуации, и ценили их за это.       — Я рад, что Бог дал мне возможность познакомиться с таким человеком, как ваш сын Пауль, — сказал Роберт Эдвард Ли, пожимая руку Финну Флейшеростлину. Его голос звучал тепло и искренне, а глаза светились гордостью. — Он горд, как мустанг, силен, как лев, и лидер, подобный солнцу, которое приносит нам радость и работу каждый день. Он — воплощение всего, что я ценю в человеке.       Финн Флейшеростлин, высокий и статный мужчина с густой бородой, ответил с глубоким уважением и признательностью. Его рука крепко сжала руку Роберта, словно пытаясь выразить всю благодарность, которую он испытывал.       — Для меня также большая честь пожать руку такому человеку, как вы, — сказал Финн, его голос дрожал от волнения. — Вы настоящий пример для всех, кто ценит нас, южан, и сможет защитить от янки. Ваш дух и мужество вдохновляют нас.       Роберт Ли улыбнулся, но в его глазах промелькнула тень.       — Положитесь на меня, — сказал он, его голос стал тверже. — Эти гринго не повторят трюк, который они пытались проделать с мексиканцами. Я клянусь, что мы защитим наш народ и нашу землю.       Антония, жена Финна, внимательно слушала разговор. Она не могла понять, что значит «гринго», но слово привлекло её внимание.       — Что значит «гринго»? — спросила она, её голос был полон любопытства.       Роберт Ли замер на мгновение, его лицо стало напряженным. Он знал, что это слово может вызвать неприятные воспоминания, но решил ответить честно.       — «Гринго»? — переспросил он, стараясь говорить спокойно. — Это иностранец, англоговорящий уроженец другой страны Латинской Америки. Это непереводимое ругательство с их дикого испанского на наш язык — американский английский.       Антония нахмурилась, пытаясь осмыслить услышанное.       — Но почему они называют их гринго? — спросила она, её тон был полон искреннего интереса.       Роберт Ли вздохнул, его лицо смягчилось.       — Это слово появилось во времена войны, — начал он, его голос стал мягче. — Когда мексиканцы сражались с нами, американские солдаты были для них чужаками, пришельцами из-за границы. Они называли их «гринго», что означает «чужак» или «зеленый». Антония кивнула, её глаза расширились от удивления.       — Значит, это просто ругательство? — спросила она, её голос был тихим.       — Да, леди, можно и так сказать, — ответил Роберт Эдвард Ли с легкой усмешкой, глядя на собеседницу с высоты своего роста. Его голос звучал мягко, но в нем чувствовалась сталь, словно он говорил о чем-то гораздо большем, чем просто слова.       — Мама, ты придаешь слишком большое значение этой чепухе, — уверенно сказал Пауль, его голос эхом разнесся по залу. Он поднял бокал шампанского, словно салютуя, и сделал глоток, наслаждаясь моментом. Его взгляд был твердым, почти вызывающим, когда он продолжил: — Не забывай, мы не США, мы — Диксиленд!       Последние два слова он произнес с особым нажимом, словно пытаясь донести до каждого свою мысль. Его голос становился все громче, и в нем начали звучать нотки гордости и уверенности. Он поднялся на стул, чтобы все могли видеть его лицо и слышать каждое слово. Его поза была уверенной, даже немного театрально, но в ней чувствовалась искренность.       Когда Пауль произнес эти слова, все присутствующие, казалось, замерли. Они смотрели на него с разными выражениями лиц: кто-то с удивлением, кто-то с интересом, а кто-то с легкой насмешкой. Но все они, не сговариваясь, подняли бокалы и выкрикнули: «Диксиленд!»       Они выкрикивали эти слова, держа бокалы в руках и прижимая их к груди, на уровне шестого и восьмого грудных позвонков — места, где находится сердце. Это было не просто действие, это был ритуал, символ единства и силы.       После этого все начали петь гимн нового государственного образования в западном полушарии. Их голоса звучали громко и уверенно, словно они заявляли о своем праве на существование и независимость. В каждом звуке, в каждом слове чувствовалась страсть и преданность:       О, я бы хотел оказаться в стране хлопка,       Где не забыты старые времена, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.       В стране Дикси, где родился я, ранним морозным утром,       Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.       Я хотел бы быть в Дикси! Ура! Ура!       В стране Дикси я отстою своё право       Жить и умереть в Дикси.       Далеко, далеко, далеко, на юге, в Дикси.       Далеко, далеко, далеко, на юге, в Дикси.       Старая миссис женится на Вилли-ткаче.       Вильям был весёлый плут,       Обернись! Обернись! Обернись!              Диксиленд.       Но когда он обнял её       С улыбкой жарче бутылки рома,       Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.       Лицо его было острее тесака,              Но кажется, это её ничуть не огорчало,       Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.       Старая миссис сглупила       И погибла за того, кто ей сердце разбил,       Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.       Теперь за здоровье другой старой миссис,       Всех девушек, что хотят целовать нас,       Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.       Но если ты хочешь отринуть скорбь,       Приходи и слушай эту песнь завтра, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.       Пауль Флейшеростлин, с его проницательным взглядом и острым умом, был глубоко осведомлен о настроениях в высших кругах южных штатов Америки. Он знал, что они уже начали шептаться и переглядываться, что их лица становились все более напряженными. Он чувствовал, как воздух наполняется тревожными ожиданиями, и знал, что скоро их мир изменится.       — Я пойду прогуляюсь, — сказал он тихо, но твердо, повернувшись к родителям и остальным членам семьи. Его голос звучал спокойно, но в нем слышалась решимость. — Эй, пойдем со мной.       Все представители молодого поколения семьи Флейшеростлин, словно ведомые невидимой нитью, последовали за ним. Они знали, что это не просто прогулка, а нечто большее. Это был их последний шанс насладиться тем, что они так любили, прежде чем мир вокруг них изменится навсегда.       Они отправились к месту, которое было для них как святилище, — за пределы их родной фермы, где первые поколения их семьи жили и трудились. Здесь, среди бескрайних просторов Северной Каролины, они всегда находили утешение и вдохновение. Природа здесь была их спасением, их убежищем.       Вокруг них расстилались величественные пальмы и кипарисы, их высокие кроны, казалось, касались самого неба. Песчаные почвы прибрежной равнины мягко шуршали под ногами, а воздух был наполнен ароматами сосен и цветущих растений. Они шли по извилистым тропинкам, ведущим через смешанные леса Аппалачских гор, где каждый шаг открывал перед ними новые чудеса природы.       Фауна Северной Каролины была столь же разнообразной и удивительной, как и ее флора. В лесах, реках и лагунах обитали черные медведи, пумы, рыси, лисы и дикие кабаны. Белохвостые олени грациозно паслись на лугах, а зайцы и белки резвились среди деревьев. Даже опоссумы, эти хитрые и находчивые создания, казалось, знали каждый уголок этого прекрасного края.       Но сегодня все было по-другому. Даже природа, казалось, чувствовала напряжение в воздухе. Птицы пели тише, их песни были наполнены тревогой, а ветер, обычно такой игривый, теперь казался тяжелым и угрожающим.       Пауль остановился на вершине холма, откуда открывался захватывающий вид на всю долину. Его семья стояла рядом, молча впитывая эту красоту. Они знали, что скоро все изменится, но здесь, в этом месте, они могли хотя бы на мгновение забыть о грядущих бурях.       — Это наше последнее приключение здесь, — сказал Пауль, глядя на своих братьев и сестер. Его голос был тихим, но в нем звучала решимость. — Мы должны быть сильными и готовыми к тому, что нас ждет. Но пока мы здесь, давайте наслаждаться каждым мгновением.       — Почему ты так сказал, Пауль? — в голосе Михаэля звучало недоумение, смешанное с легким беспокойством. Он искренне не понимал, почему его друг, всегда такой рассудительный и осторожный, решил вступить в армию.       Присутствующие начали переглядываться, обмениваясь растерянными взглядами. Габриэлла, сидевшая ближе всех к Паулю, подалась вперед, словно пытаясь прочитать его мысли. В ее глазах читался страх, смешанный с надеждой, что это просто шутка, неудачный розыгрыш.       Пауль, казалось, почувствовал их напряжение. Он тяжело вздохнул и обвел всех взглядом, полным решимости. Его глаза, обычно ясные и живые, теперь были затуманены чем-то, что никто из них не мог понять.       — Я решил вступить в армию Конфедеративных Штатов Америки, — произнес он, и его голос прозвучал неожиданно твердо, почти холодно.       Эти слова вызвали настоящий шок. Михаэль резко выпрямился, его лицо побледнело. Габриэлла вскочила на ноги, ее руки дрожали. Остальные тоже начали подниматься, обмениваясь недоуменными взглядами.       — Что? — выдохнул Михаэль, его голос сорвался. — Пауль, пожалуйста, скажи мне, что это просто неудачная шутка. Мы быстро простим тебя за это.       Габриэлла тоже не могла сдержать эмоций. Ее глаза наполнились слезами, а голос дрожал.       — Нет, Пауль, это не шутка. Ты не можешь так поступить. Ты должен понять, что… — она запнулась, не находя слов.       Пауль медленно поднялся на ноги, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, словно он видел там что-то, что остальные не могли увидеть. Он сделал шаг вперед, его голос звучал спокойно, но в нем чувствовалась стальная решимость.       — Мне нравятся тамошние отношения между людьми, — сказал он, и его слова повисли в воздухе, как тяжелый груз.       Никто из них не понял, что он имел в виду. Михаэль нахмурился, его брови сошлись на переносице. Габриэлла открыла рот, чтобы возразить, но слова застряли у нее в горле. Остальные тоже молчали, не зная, как реагировать на это странное заявление.       Пауль продолжал стоять, его взгляд был твердым, но в глубине его глаз читалась тень сомнения. Он знал, что его решение вызовет бурю эмоций, но он также знал, что это его путь. Он не мог объяснить, почему он выбрал именно этот путь, но он чувствовал, что это единственно верный выбор.       — Меня вдохновила армия, которая лучше всего объединяет людей. Здесь я встретил друзей из самых разных социальных слоев: от богатых до бедных. — говорил он. — В нашей семье всегда считалось, что все равны, но на деле это не так. Каждый живет своими интересами, и в этом нет ничего плохого. Но в армии я увидел, что неважно, кто ты — высокопоставленный офицер или обычный солдат. Все работают на общее дело, и это вызывает у меня восхищение.       Мне также нравится идея конференции. Почему мы должны жить по правилам, навязанным теми, кто даже не знает, как это — жить здесь? Север всегда стремится диктовать свои условия, даже там, где все довольны текущим положением вещей. Но я не хочу, чтобы вместо красивых олеандров, юкки, остролиста японского и гортензий крупнолистных здесь появились фабрики и гетто для рабочих.       Я не допущу, чтобы наша земля превратилась в место, где царят только деньги и власть. Здесь должны быть гармония и уважение к природе и культуре. Я верю, что каждый из нас может внести свой вклад в то, чтобы наш дом стал лучше. И я готов бороться за это, потому что верю в силу единства и взаимопонимания. Все замерли, пораженные его талантом к красноречию. Он говорил так, словно был рожден для этого, его слова проникали в самую душу, заставляя задуматься о жизни, о смысле, о будущем. Его речь была не просто набором слов, а настоящим искусством, которое, казалось, могло изменить мир.       Все смотрели на него с гордостью и грустью. Гордостью за то, что они были рядом с таким человеком, что им выпал шанс увидеть его талант. Грустью, потому что, возможно, это был последний раз, когда они могли насладиться его присутствием. Его слова, его идеи, его страсть — все это было таким ярким, что казалось, будто он оставил за собой свет, который теперь будет гореть в их сердцах.       Пауль Флейшеростлин, обычно спокойный и немногословный, вдруг предложил поиграть в прятки. Его голос звучал так легко и непринужденно, словно он пытался вернуть всех к обычной жизни, к простым радостям детства. Мария, удивленная его внезапным предложением, посмотрела на него с интересом и легкой насмешкой.       — И ты серьезно хочешь поиграть в прятки после этой демосфенской речи? — спросила она, приподняв бровь. — Это как-то не вяжется с твоим образом.       Пауль улыбнулся, его глаза блестели, но в них было что-то неуловимое, что-то, что говорило о глубине его мыслей.       — Да, я хочу поиграть, — ответил он спокойно, но с какой-то странной, почти детской решимостью. — Мне нужно отвлечься.       Одетта, всегда готовая поддержать любую идею, быстро согласилась.       — Отлично! Кто водит? — спросила она с энтузиазмом.       Все переглянулись, и в их глазах мелькнула тень сомнения. Никто не хотел быть тем, кто будет искать остальных. Это было не просто прятки, а игра, которая могла стать испытанием для каждого из них. Они были так поглощены моментом, что не заметили, как Пауль начал считать.       — Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. — его голос звучал тихо, но уверенно, и в нем слышалась какая-то магия, которая заставляла всех замереть. — Начали!       За эти десять секунд, которые показались вечностью, все успели спрятаться, став невидимыми для глаз Пауля Флейшеростлина. Он отправился на их поиски с мрачной решимостью. Территория, где можно было найти укрытие, казалась огромной, но в то же время ужасно маленькой. В панике люди прятались где попало, и Теодор не стал исключением. Он забился в густые кусты, стараясь не дышать и не двигаться.       — Я нашел тебя, Теодор, — раздался вдруг голос Пауля, который прозвучал как гром среди ясного неба.       Теодор вздрогнул и медленно поднялся, его сердце бешено колотилось. Он вышел из кустов, чувствуя себя пойманным с поличным.       — Как ты меня нашел?! — возмущенно воскликнул он, его голос дрожал от напряжения.       Пауль усмехнулся, его глаза блестели от удовольствия.       — Тебя можно увидеть за милей отсюда. Это чрезвычайно простой, но, к сожалению, неэффективный способ спрятаться, — сказал он, оглядывая Теодора с легкой насмешкой.       — Я знаю, но у меня не было выбора, — пробормотал Теодор, разводя руками в стороны, словно оправдываясь.       — Это не дом, это открытое место, — холодно заметил Пауль.       — Я понимаю, но… — начал Теодор, но остановился, не зная, что сказать.       — Ты также знаешь, что я могу или знал, где спрятались остальные, — продолжил Пауль, его голос стал жестким.       — Этого я тебе не скажу, — ответил Теодор, его голос стал твердым, как камень.       Пауль прищурился, его взгляд стал острым, как нож.       — Почему? — спросил он, его голос звучал почти с интересом.       Раньше Пауль думал, что у них сохранилась традиция: тот, кого найдут первым, должен помогать тому, кто ищет всех. Но сейчас он понял, что это был лишь миф.       — Потому что я не знаю, где они, — ответил Теодор, его голос дрогнул, но он старался не показать свою слабость.       Пауль вздохнул и покачал головой.       — Хорошо, но ты все равно должен мне помочь, — тихо сказал он, его голос был полон решимости.       Они отправились в путь, но их молчание было тяжелым и напряженным. Теодор чувствовал, как внутри него борются страх и гнев. Он не знал, что ждет его впереди, но понимал, что это будет непросто. Пауль же шел рядом, его лицо оставалось непроницаемым, но в глубине его глаз таилась тень.       Они разговаривали, но их слова были лишь фоном для того, что происходило внутри каждого из них. Теодор пытался понять, как он изменился за это время. Он стал более осторожным, более замкнутым, но в то же время он стал сильнее. Он научился выживать в этом мире, где каждый день был как битва.       Пауль же, казалось, стал еще более жестоким и циничным. Он видел, как мир вокруг него становится все более хаотичным и опасным. Он понял, что в этой игре нет места для слабых.       Иногда их разговоры были такими увлекательными, что Теодор забывал о своем страхе. Они обсуждали книги, картины, музыку. Они вспоминали свои детские мечты и надежды. Но каждый раз, когда их глаза встречались, между ними снова вставала стена недоверия и подозрительности.       И все же, несмотря на все трудности, они продолжали идти вперед. Они знали, что только вместе они смогут выжить в этом мире. Они знали, что их путь будет долгим и опасным, но они были готовы пройти его до конца.       — То есть вы хотите сказать, что каждая женщина — это трофей, который нужно завоевать в борьбе с конкурентами? — с иронией спросил Теодор, приподняв бровь.       — Да, именно это я и хочу сказать, — ответил Пауль с ноткой вызова в голосе. — Но лично я не хочу начинать отношения с женщиной, пока не буду полностью уверен, что все риски исключены.       — Пауль, в истории не было ни одного дня, когда все было бы идеально, — Теодор покачал головой, скрестив руки на груди. — Мы должны создавать семью, чтобы продолжить наш род. Главное — адаптироваться к новым условиям.       Вот почему вымерли динозавры? — Теодор решил сменить тему, не желая продолжать спор. — Есть разные теории, но я думаю, что они просто не справились с изменениями. Они думали, что нужно отложить размножение до лучших времен, но не смогли приспособиться.       — Габриэлла! — Пауль внезапно крикнул, перебив Теодора на полуслове. Его голос прозвучал резко и тревожно, словно он звал кого-то очень важного.       Теодор обернулся, удивленный внезапным криком, и заметил, как Пауль напряженно смотрит в сторону. Его лицо было искажено смесью беспокойства и облегчения, а в глазах читалась тревога.       Габриэлла совершенно сошла с ума в глазах своих братьев. Она сидела на земле, спиной к которой служило дерево, как в конструкции стула. У ее ног лежала голова Афрама, которому она гладила волосы и клала в рот клубнику — ему и себе.       — Афрам, ты хоть понимаешь, как ужасно это звучит? — спросила она его и сделала паузу, чтобы прожевать кусочек клубники. — Человек, который не интересуется своей жизнью, но интересуется рыцарской литературой, решил стать рыцарем и все себе вообразил?       — Да, это ужасно, но я не могу не согласиться, — согласился он. — Но иногда жизнь — не самое интересное, что дает тебе Бог, вот почему существуют все эти книги, музыка и все остальное.       Она грустно вздохнула и посмотрела вдаль. В ее глазах блестели слезы.       — Порой я сама не знаю, как мне быть, — прошептала она. — Я так устала от этой бесконечной рутины, от однообразия. Иногда мне кажется, что я живу не своей жизнью, а какой-то чужой.       Афрам нежно обнял ее за плечи и притянул к себе.       — Ты не одна, — тихо сказал он. — Мы вместе пройдем через это.       Габриэлла прижалась к нему, чувствуя тепло его объятий. На мгновение ей показалось, что все не так уж и плохо.       Габриэлла замерла, услышав слова чернокожего. В его голосе звучало что-то особенное — тепло и забота, которые она редко встречала. Она почувствовала, как ее сердце забилось быстрее, предвкушая нечто приятное.       — Габриэлла, у меня для тебя подарок, — повторил он, его глаза блестели, словно он делился с ней чем-то важным.       — Правда? — Габриэлла улыбнулась, чувствуя, как в ее груди разливается приятное волнение. — И что же это?       Но прежде чем он успел ответить, их внимание отвлекли два силуэта, появившиеся на горизонте. Пауль и Теодор. Их появление было внезапным и разрушило всю магию момента. Габриэлла почувствовала, как атмосфера вокруг них изменилась, словно кто-то резко выключил свет.       Напряжение повисло в воздухе, и Габриэлла ощутила, как ее сердце сжалось. Она знала, что Пауль и Теодор могут испортить их вечер, но все равно надеялась на лучшее. Однако сейчас, увидев их, она поняла, что их планы рушатся.       Чернокожий, заметив ее взгляд, нахмурился. Он тоже почувствовал изменение в атмосфере, и его голос стал более жестким.       — Не волнуйся, — тихо сказал он, пытаясь успокоить Габриэллу. — Мы справимся.       Но Габриэлла знала, что это будет непросто. Она не могла не думать о том, что Пауль и Теодор пришли сюда не просто так. Их появление означало, что их спокойное свидание подошло к концу.       — Габби, как ты? — тихо спросил Пауль, его голос звучал мягко и обеспокоенно. Он пристально смотрел на нее, пытаясь уловить малейшие признаки волнения или грусти.       — Как прошло свидание? — резко спросил Теодор, его тон был обвиняющим и слегка презрительным. Он скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что ждет объяснений.       Габби вздохнула, пытаясь собраться с мыслями. Она держала Афрама за руку, словно ища в нем поддержку.       — Нормально, — ответила она, стараясь говорить уверенно, но в ее голосе все равно звучала нотка неуверенности. Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла слабой и натянутой. — Я прошу прощения за то, что мне было наплевать на игру. Но, по-моему, я все сделала правильно. Вы не сразу меня нашли, значит, я все сделала верно.       — А я просто проходил мимо и решил предложить ей ягод, — твердо заявил Афрам, глядя прямо в глаза Теодору. Его голос звучал уверенно, но в глазах читалась легкая тревога. Он решил поддержать Габби, несмотря на то, что ситуация была напряженной.       — Сестра, мы тебя не осуждаем, — начал брат, который недавно вернулся из армии. Его голос звучал мягко, но в нем чувствовалась настойчивость. — Но, пожалуйста, прояви и к нам интерес. Мы все равно ближе к тебе, чем он. Мы одной крови.       Габби опустила взгляд, чувствуя, как внутри нее что-то сжимается. Она знала, что брат прав. Они были семьей, и она должна была это помнить.       — Я знаю, — тихо сказала она, стараясь не смотреть на Афрама. — Я просто хотела с ним поболтать. Мне не с кем было поговорить.       Она начала вставать, но Афрам схватил ее за руку, удерживая на месте.       — Стой, — сказал он, его голос звучал уверенно, но в нем слышалась легкая дрожь. — Я не делал тебе подарка.       Габби удивленно посмотрела на него, не понимая, о чем он говорит.       — Подарок? — переспросила она, как будто впервые услышала о нем. Ее брови слегка нахмурились, и она посмотрела на листок бумаги, который Афрам держал в руке. — Ах да, подарок. Где он?       Афрам замешкался, его лицо стало пунцовым. Он достал из кармана смятый листок бумаги и протянул его Габби. Его руки дрожали, и он с трудом сдерживал волнение.       — У меня в кармане, — пробормотал он, его голос звучал неуверенно. — Я… я хотел сказать тебе что-то важное, но не знал, как начать.       Габби взяла листок бумаги, чувствуя, как ее сердце начинает биться быстрее. Она развернула его и начала читать, но ее глаза быстро забегали по строкам, и она не могла сосредоточиться.       — Дай мне прочитать, — попросила она, чувствуя, как в ее голосе звучит настойчивость. Она посмотрела на Афрама, и в ее взгляде читалась смесь любопытства и волнения.       Афрам протянул ей смятый листок бумаги, и Габби начала читать. Ее голос дрожал, а глаза наполнились слезами. Она читала медленно, словно каждое слово было для нее драгоценным.       «Габриэлла, ты свет в моей жизни,       Ты — мой мир, мой источник тепла.       Словно солнце, ты даришь мне счастье,       И с тобой я живу, как в раю.       Ты особенная, неповторима,       Ты — моя муза, моя благодать.       С каждым взглядом, с улыбкой любимой       Я готов о любви повторять.       Ты изменила мою жизнь безвозвратно,       Ты наполнила её смыслом и светом.       С тобой я хочу быть всегда рядом,       Ты — мой ангел, моя путеводная звезда.       Я люблю тебя, Габриэлла, безмерно,       Ты — мой дар, моё счастье, мой мир.       С тобой я готов на любые свершенья,       Ты — любовь, что согреет мой мир.».       Габби замолчала, не в силах продолжать. Ее глаза блестели от слез, и она не могла сдержать всхлип. Она посмотрела на Афрама, и в ее взгляде читались смущение и растерянность.       — Ты… ты любишь меня? — прошептала она, ее голос дрожал.       Афрам кивнул, его лицо было серьезным и решительным. Он не отводил взгляда, словно боялся, что она может отвернуться.       — Да, — твердо сказал он. — Я люблю тебя, Габби. И я хочу быть с тобой.       — Ну как можно не влюбиться в такого, как он? — прошептала она с трепетом, и ее глаза засияли, словно звезды на ночном небе. Слезы счастья блестели на ее ресницах, когда она наклонилась и нежно поцеловала его в губы.       Их поцелуй был полон страсти и обещания, и они обнялись так крепко, словно боялись, что время может их разлучить. Но даже в этом объятии чувствовалась горечь прощания, как будто они расставались навсегда. Их корабли, встретившиеся в бескрайнем океане жизни, снова расходились в разные стороны, оставляя за собой след из воспоминаний и надежд.       Габриэлла, Пауль и Теодор поделились своими поисками с остальными братьями и сестрами. В тот момент, когда они гуляли вместе, Габриэлла, с решимостью в глазах, обратилась к Полу:       — Пауль, пожалуйста, если тебе суждено стать новыми руководителями компании, я умоляю тебе, дай Афраму свободу. Я обещаю, что он станет достойным человеком для нашей семьи.       — Я ничего не могу обещать, Габриэлла. Наш отец еще не объявил, кто из нас будет главным наследником. Но если я стану главой компании, я освобожу его и его семью от рабских оков. Пожалуйста, будь осторожна и прячься.       Их поиски продолжались, и с каждым днем они все больше сближались, находя друг друга в этом огромном мире.       Подписывая новые контракты семьи Флейшеростлин с армией и промышленными кругами Юга Соединенных Штатов Америки, они не просто заключали сделки. Это было нечто большее — это были союзы, основанные на доверии и взаимопонимании. Все они понимали, что их будущее зависит от этих соглашений. Но самое главное, они видели друг в друге не просто партнеров, а друзей и семью.       — За конфедерацию! — поднял тост Финн Флейшеростлин, его голос звучал твердо и решительно, словно он провозглашал не просто очередной тост, а начало новой эпохи.       — За конфедерацию, за нас, Дикси! — вторили ему все собравшиеся, их глаза горели огнем решимости и надежды. Каждый из них чувствовал, как слова, произнесенные в этот момент, связывают их крепче, чем любые контракты.       — Но брат, не слишком ли это рискованно для нашей семьи? — с тревогой спросил один из них, его голос дрожал, выдавая сомнения и страхи.       — Да, Джеб, риск есть всегда. Но разве не в этом вся жизнь? Разве не в том, чтобы идти вперед, несмотря на все преграды? — Финн посмотрел на брата с глубокой уверенностью, его взгляд говорил о том, что он готов принять этот вызов.       — Во-первых, я настаиваю на том, чтобы меня называли Джейкобом, а не уменьшительным именем! — рявкнул мужчина, его карие глаза сверкали гневом за маленькими круглыми очками. Он скрестил руки на груди и окинул всех присутствующих испепеляющим взглядом. Его широкие, высокие брови были нахмурены, а нос с горбинкой придавал лицу суровое выражение. Тонкие губы, верхняя из которых была заметно тоньше нижней, придавали ему вид человека, привыкшего к тому, чтобы его слушали. — А во-вторых, вы ставите нас всех под угрозу! Я категорически против этого!       Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, его голос дрожал от напряжения. Его бакенбарды подрагивали, а на щеках играл легкий румянец. Он задумчиво и спокойно взглянул вдаль, словно пытаясь найти там ответы на свои вопросы. Его подбородок, округлый и плотный, придавал ему решительный вид.       — Вы понимаете, что без других вариантов продажи у нас не будет выхода? — продолжил он, его голос стал тише, но не менее напряженным. — Это ограничит наши права как продавцов, и мы окажемся в безвыходной ситуации!       Он снова замолчал, его взгляд метался между собеседниками, словно пытаясь найти хоть каплю понимания. Но в комнате царила тишина, нарушаемая лишь его тяжелым дыханием.       Финн Флейшеростлин почувствовал, как слова Джейкоба ударили его, словно ножом в сердце. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием присутствующих. Все взгляды были прикованы к Джейкобу, а лица окружающих выражали сочувствие и тревогу.       Генри Тул Кларк, губернатор Северной Каролины, решительно поднялся со своего места. Его голос звучал уверенно, но в нем сквозила искренняя забота.       — Джейкоб, я понимаю твои чувства и заверяю тебя, что мы сделаем все возможное, чтобы не допустить банкротства твоей компании. Мы будем покупать ваши товары за любые деньги, лишь бы ты не оставлял нас. Твоя компания важна для нас, и мы готовы на все, чтобы сохранить ее.       Джейкоб, однако, оставался непреклонен. Его голос дрожал от напряжения, а глаза метали молнии.       — Спасибо за вашу благодарность, Генри, но вы не понимаете всей серьезности ситуации. Вы не можете удовлетворить все наши потребности так, как это делают французы и австрийцы. Наши клиенты привыкли к высокому качеству и уровню обслуживания, и если вы не сможете обеспечить это, они уйдут. А каждый потерянный клиент — это потеря прибыли.       Финн видел, как Джейкоб сжимает кулаки, словно пытаясь сдержать ярость. Его слова были пропитаны горечью и отчаянием.       — Репутация нашей компании уже страдает. Недовольные клиенты рассказывают о своих проблемах направо и налево, и это только ухудшает ситуацию. Общественное мнение о нас становится все хуже, а это значит, что доля рынка сокращается. Мы теряем клиентов, и это затрудняет анализ тенденций и разработку новых продуктов.       Джейкоб замолчал, тяжело дыша. Его взгляд был полон боли и разочарования. Финн чувствовал, как напряжение в комнате нарастает, словно грозовая туча, готовая разразиться бурей.       — Я понимаю ваше беспокойство, но не забывайте, что это война, даже самая незначительная может многое изменить в жизни каждого. Да, но природа войны такова, что она может что-то отнять, но в то же время приблизить главное — искать возможность для выживания, и все будет хорошо, — уверенно заявил губернатор, его голос звучал твердо, но в нем слышалась едва уловимая дрожь.       Все это время Джейкоб вместе со своими братьями Альбертом, Адольфом, Виктором и Фридрихом, и их женами сидели в зале, их лица были напряжены. Они внимательно слушали губернатора, но их глаза горели странным огнем, который невозможно было не заметить. Вдруг они начали хохотать, их смех был громким и неестественным, как будто они смеялись над чем-то ужасным, но в то же время нелепым. Это был смех, который пробирал до костей, как будто они знали что-то, чего не знали остальные.       — Боже, как ты не можешь понять, что война проиграна, мы слабее их во всех отношениях, мы проиграем войну, — закричал Джейкоб, его голос дрожал от ярости. Он вскочил со своего места, его лицо покраснело, а глаза горели ненавистью.       — Значит, ты считаешь, что, когда люди отстаивают свои интересы, это глупо? — с любопытством спросил Пауль, который только что вернулся с прогулки. Его голос был тихим, но в нем звучала угроза.       — Сынок, не вмешивайся, — хрипло крикнул ему отец, его голос был грубым, но в нем чувствовалась тревога.       — Я не говорил, что это глупо, дорогой племянник, — сказал Якоб, оправляя свой костюм. Его голос был холодным, как лед. — Я сказал, что война все равно будет проиграна.       — Тогда я должен спросить вас и всех, кто смеется над моим отцом, — Пауль бросил на них злобный взгляд, его глаза горели огнем. — На чьей вы все стороне? На стороне тех, кто не хочет видеть здесь фабрики, разрушающие природную красоту и чудесное, или на стороне людей, которые зарабатывают деньги для бедных, не оказывая им той заботы и доброты, которые мы, американцы Белой расы, проявляем к людям грязной расы?       В воздухе повисла звенящая тишина, словно сама природа затаила дыхание. Гости, с которыми хозяева всегда вели напряженные и даже враждебные беседы, побледнели, их лица исказились от страха и тревоги. Они выглядели как грешники, ожидающие приговора на страшном суде, их глаза метались, ища хоть каплю сочувствия или поддержки. В этот момент стало ясно, что никто из присутствующих не сомневался в исходе. Все без слов поняли, чей выбор они сделали, и их молчание стало красноречивее любых слов.       — Предатели, — голос Пауля Флейшеростлина дрожал от ярости, каждое слово обжигало, как раскаленное железо. — Вы все предатели и трусы, которые даже не знаете правды! Сельскохозяйственные угодья и промышленные предприятия северных штатов Соединенных Штатов Америки погружаются в хаос! Они погибнут из-за наемного труда! Мы не увидим снижения урожайности! Это произошло из-за нехватки рабочей силы! Семян! Органических и минеральных удобрений!       Его лицо исказила гримаса боли и гнева. Он сжал кулаки, словно готов был разорвать кого-то на части.       — Наши рабы преданы нам, как собаки! — продолжал он, его голос становился все громче, переходя в крик. — Они не посмеют ослушаться! Мы сами можем обеспечить себя едой и водой! Не забывайте, что мы — хлеб и молоко для США! Мы — основа их благополучия! Без нас они будут голодать! Мы быстро заставим их вспомнить о нас, когда они захотят есть! Когда они будут умирать от голода, они будут умолять нас о помощи!       Он сделал паузу, тяжело дыша. Его глаза горели безумным огнем, а на лице застыла маска жестокости.       — Мы — сила, с которой нельзя не считаться! — закончил он, его голос упал до зловещего шепота. — Мы — будущее, и мы не позволим никому встать у нас на пути!       — Да, мы сила! — кричали они, их голоса эхом разносились, наполняя все вокруг уверенностью и восторгом. Их глаза горели огнем, а сердца бились в унисон. Каждый чувствовал себя частью чего-то великого, чего-то, что могло изменить мир. Они знали, что их сила — это не просто слова, это их дух, их решимость, их готовность идти до конца ради общей цели. И в этот момент они действительно были силой, непобедимой и непоколебимой.       Повисла напряженная тишина. Воздух казался густым от невысказанных эмоций и страха. Мужчина, с большими глазами и крючковатым носом, стоял в центре, его смуглое лицо было покрыто рябинами, словно жизнь не была к нему милосердна. Его голос звучал уверенно, но в нем слышалась нотка отчаяния.       — Мы все за Юг Соединенных Штатов Америки, — сказал он, его голос дрожал от напряжения. — Но мы понимаем, что для нас это опасно и рискованно. Мы не хотим рисковать.       Антония, с любопытством в глазах, смотрела на него, пытаясь понять, что стоит за этими словами. Ее сердце сжималось от тревоги, но она старалась не показывать это.       — Война может полностью разрушить нашу жизнь и все, чего достигли наши предки, — уверенно заявил Виктор. Его голос был твердым, но в нем чувствовалась боль. Он работал на фермах в Техасе, знал, как тяжел труд, и как много было вложено в эту землю.       Пауль, стоявший рядом с ним, посмотрел на свою семью. Его взгляд был спокойным, но в нем читалась решимость.       — Да, война может разрушить то, что мы так долго создавали, — сказал он. — Но мы не позволим, чтобы наши голоса в Конгрессе считали мусором. Я этого не допущу. Я готов умереть за ценности юга, если северу на нас наплевать.       Эти слова, словно гром среди ясного неба, заставили всех замолчать. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием. Пауль, не отрывая взгляда от своих родителей, дядей и тетушек, стоял с гордо поднятой головой.       Финн, его отец, дрожал от страха. Впервые в жизни он увидел слезы в глазах своего сына.       — Сынок, не надо, — сказал он, его голос был тихим, но полным боли. — Не надо.       Пауль посмотрел на него с холодным спокойствием.       — Папа, если не я, то кто же пойдет и намылит шею северянам?       Эти слова прозвучали как приговор. В них было столько решимости и отчаяния, что никто не мог произнести ни слова. Все понимали, что этот момент изменит их жизни навсегда.       — Но есть и другие люди, которые, как и ты, готовы умереть за наши идеалы, — возразил мой отец. Его голос дрожал, словно он сам не верил в то, что говорил.       — А чем я хуже их? — только что спросил Пауль. Его глаза горели огнем, который Финн никогда раньше не видел. — Кто дал тебе право решать, какими жизнями можно рисковать на войне, а какими нет?       Финн дрожал, как зверь, попавший в ловушку охотника. Перед ним стоял тот, кто когда-то казался ему воплощением силы и мудрости. Его сын, который рос под его опекой, как нежный цветок в саду садовника. Теперь этот цветок превратился в астру, рябину или фундук, но его решимость была подобна горе, возвышающейся над всем.       Финн не мог поверить своим глазам. Он чувствовал, как сердце сжимается от боли и разочарования. Его сын, его гордость и надежда, оказался на грани бунта. Он не мог понять, как это произошло.       — Сынок, я… — Финн замолчал, потому что язык его не слушался. Он пытался найти слова, но они ускользали, как песок сквозь пальцы.       — Что, папа? — тихо спросил Пауль, его голос был полон боли и обиды.       Финн хотел бы обнять сына, прижать его к себе и сказать, что все будет хорошо. Но он чувствовал, что уже слишком поздно. Между ними разверзлась пропасть, и он не знал, как ее преодолеть.       — Я просто хочу, чтобы ты был в безопасности, — наконец выдавил он. — Я хочу, чтобы ты жил.       — А разве ты не понимаешь, что я уже живу? — с горечью спросил Пауль. — Я живу ради идеалов, ради нашей цели. Я живу ради тебя, папа. Но если ты не можешь понять этого, то я должен идти своим путем.       Финн смотрел на сына, чувствуя, как его сердце разрывается на части. Он понимал, что не может остановить его. Пауль был взрослым мужчиной, готовым принять свою судьбу, какой бы она ни была.       — Я всегда буду любить тебя, сынок, — прошептал Финн, его голос дрожал. — Но я не могу позволить тебе идти на смерть.       — Почему он должен идти один? — голос Михаэля прозвучал резко и неожиданно, будто раскат грома среди ясного неба. Его слова эхом разнеслись по комнате, заставив всех присутствующих вздрогнуть.       Отец Михаэля, бледный как полотно, уставился на сына с ужасом и недоверием. Его глаза расширились, словно он увидел призрака.       — Папа, я его брат, — голос Михаэля дрожал, но в нем звучала решимость. — И я должен помочь ему. А он должен помочь мне. Это то, что ты всегда говоришь. Ты сам учил меня быть сильным, быть смелым. Ты всегда говорил, что мы должны держаться вместе, несмотря ни на что.       Михаэль встал рядом с Паулем, его фигура была напряжена, словно натянутая струна. Он смотрел отцу прямо в глаза, не отводя взгляда.       Отец Михаэля был ошеломлен. Он не мог поверить, что его сын готов пойти на такой риск. Его голос дрожал от гнева и отчаяния:       — Вы что, все с ума посходили за это короткое время? — его голос сорвался на крик. — Тот, кто еще будет рисковать своей жизнью, — это единственное, чего нельзя вернуть. А даже если и удастся, это всегда окажется ерундой, которая была прекрасно описана в книге полвека назад «Франкенштейн»!       Он был взбешен, его глаза горели яростью. Он не мог понять, как его сын мог быть таким безрассудным.       Пауль, стоявший рядом с Михаэлем, выглядел растерянным и испуганным. Он не ожидал, что Михаэль решится на такое. Его руки дрожали, а в глазах читалась мольба о помощи.       Напряжение стало почти осязаемым. Казалось, что воздух вокруг них сгустился, как перед грозой. Михаэль и Пауль стояли плечом к плечу, готовые к любым испытаниям. Они знали, что их отец никогда не простит им этого поступка. Но они также знали, что не могут оставить друг друга в беде.       — Я пойду с ними, — с мрачной решимостью заявил Адам, его голос дрожал от напряжения, а глаза горели решимостью. — Я не собираюсь прятаться в тени, словно трус, из-за страха быть убитым. Я не буду оправдывать свою трусость и слабость, связываясь с теми, кто готов предать свои идеалы ради собственной безопасности.       Отец Адама, человек с тяжелым взглядом и нахмуренными бровями, не смог сдержать возмущения. — Адам, не шути так! Ты боишься своей тени, и после этого ты собираешься идти на эту проклятую братоубийственную войну? Ты хоть понимаешь, что это значит? Это значит, что ты можешь не вернуться! Ты можешь погибнуть! Ты можешь оставить нас с матерью одних, без тебя! — его голос сорвался на крик, а в глазах стояли слезы.       — Тогда почему ты поддерживаешь южных сепаратистов, отец? — Оскар, младший брат Адама, не мог больше молчать. Его голос был полон горечи и обиды. — У всех нас здесь есть свои интересы, и каждый из нас должен делать все, чтобы их защитить. Но ты, Адам, ты всегда был таким… таким… — он запнулся, не находя слов.       — Таким, каким? — Адам резко обернулся к Оскару, его лицо исказилось от гнева. — Таким, кто не боится идти против течения? Таким, кто готов бороться за свои идеалы, даже если это означает идти против всей семьи? Таким, кто не готов предать свои принципы ради куска хлеба?       — Да, — Оскар наконец нашел в себе силы продолжить. — Ты всегда был таким. Ты всегда был готов пожертвовать всем ради своих убеждений. Но почему ты не понимаешь, что это и есть твоя проблема? Ты слишком идеалистичен. Ты думаешь, что мир можно изменить, просто взяв в руки оружие. Но это не так. Это война, Адам. Это смерть и разрушение. И ты не сможешь вернуться оттуда прежним.       Адам долго смотрел на брата, его лицо было бледным, а глаза — пустыми. Он не знал, что ответить. Он знал, что Оскар прав. Он знал, что война — это не место для идеалистов. Но он также знал, что не может остаться в стороне. Он не мог позволить себе быть слабым. Он не мог позволить себе предать свои убеждения.       — Я знаю это, Оскар, — Адам сглотнул, чувствуя, как внутри все сжимается от боли и ярости. — Но я не могу просто стоять и смотреть, как кто-то выплескивает свою злобу на нас, на мою семью. Мы для них дикари, варвары, словно мы живем в Средневековье. Они не понимают, что мы такие же люди, как и они, что у нас есть чувства, мечты и надежды.       Финн Флейшеростлин яростно взглянул на Адама, его глаза метали молнии.       — Боже мой, почему вас всех так тянет к этой проклятой войне?! — его голос дрожал от гнева и отчаяния. — Война — это смерть, разрушение, боль. Она не приносит ничего, кроме горя и страданий. Почему вы не можете просто жить в мире?       Пауль, пытаясь успокоить отца, медленно поднял руку.       — К счастью для тебя, — его голос звучал холодно и отстраненно, — они не смогут пойти на войну, пока не научатся обращаться с оружием. Но это не значит, что все будет спокойно. Война всегда будет где-то рядом, и однажды она придет за нами.       Оскар тяжело вздохнул, его глаза наполнились слезами.       — Это меня не успокаивает. Из-за твоего мужества и решительности, — он посмотрел на Адама, — я теперь не смогу жить как раньше. Твоя могила, которую я создал в своем воображении, все еще преследует меня. Мысль о том, что я оставлю своих детей в этом хаосе, не дает мне покоя. Война гораздо опаснее моего ревматизма, она разрушает не только тела, но и души.       Все дети были шокированы, их лица побледнели от услышанного. Они никогда не думали, что их отец, всегда такой спокойный и рассудительный, может так остро реагировать на слова.       — Папа болен? — Габриэлла спросила с тревогой, ее голос дрожал, словно она боялась услышать ответ.       — Как долго он болеет? — Октавия задала вопрос, в котором чувствовался неподдельный интерес и, возможно, даже надежда на то, что все не так плохо, как кажется.       — А что такое «ревматизм»? — Одетта спросила с детским любопытством, которое иногда кажется слишком наивным, но в нем чувствуется искреннее желание узнать и понять мир вокруг.       Йозеф посмотрел на детей, его лицо было серьезным, но в глазах мелькнула тень тревоги. Он понимал, что им нужно знать правду, но не хотел пугать их.       — Ревматизм? — переспросил он, пытаясь подобрать слова, которые могли бы объяснить сложную и пугающую реальность. — Это хроническое воспаление… инфекционно-аллергической природы. Оно поражает соединительную ткань, в основном суставы и сердечно-сосудистую систему.       — Почему ты ничего не сказал?! — Теодор почти закричал, его голос был полон отчаяния и боли. Он чувствовал, как внутри него все переворачивается, как будто мир рушится.       Родители впервые испытали то самое чувство, которое они всегда старались избегать. Стыд перед своими детьми. Это было нечто новое, что разрывало их изнутри, но они понимали, что это необходимо. Это был стыд за то, что они не смогли защитить свою семью от всего, что происходило вокруг. Они чувствовали себя беспомощными и виноватыми, что их дети стали свидетелями того, что они не могли предотвратить.       Стыд стал для них регулирующей частью, помогающей определить дистанцию между людьми. Он служил маркером нарушений этнических и социальных норм и правил, которые были неприемлемы не только в одной стране, но и в их семье, независимо от того, где они жили. Финн, их отец, хотел стремиться к идеальному «Я», и стыд помог ему определить те качества и поведение, над которыми нужно было работать, чтобы стать лучше.       Он сказал:       — Мы не хотели обременять вас этим. Мы, вернее, я не хотел, чтобы вы волновались, я хотел подарить вам всем детство, в котором доброта и счастье были бы доминирующими эмоциями, и я не хотел, чтобы вы беспокоились обо мне.       Его голос дрожал, но он старался говорить уверенно, чтобы не показать свою слабость.       Габриэлла, их старшая дочь, посмотрела на него с недоумением и обидой. «Папа, почему ты нам ничего не сказал?» — спросила она, её голос был полон разочарования. «Мы же не маленькие дети, разве мы тебя поймем?»       Финн тяжело вздохнул и провел рукой по волосам.       — Я не хотел обременять вас мыслями по этому поводу, — начал он, стараясь подобрать слова. — Потому что я понимаю, что вы все хотите одного и того же — счастья. Вы все знаете, что такое «война» — и это не просто социально-политическое противостояние между государствами или коалициями государств, народов, социальных, национальных или религиозных групп. Это горе и кровь. Я не хотел, чтобы кто-то в мире провел свое детство во время войны. Но поскольку на небе появились тучи, я хотел дать вам возможность насладиться последними минутами солнца.       Его слова звучали искренне, но в них была горечь. Он знал, что они не могут изменить прошлое, но он хотел, чтобы его дети знали правду. Чтобы они понимали, что мир — это не только радость и счастье, но и боль, и страдания.       Габриэлла посмотрела на него с болью в глазах.       — Папа, я понимаю, — тихо сказала она. — Но я все равно хочу, чтобы ты был с нами. Чтобы ты был рядом, когда нам будет трудно. Мы все хотим, чтобы ты был счастлив.       Финн обнял её и притянул к себе.       — Я знаю, Габриэлла, — прошептал он. — И я постараюсь быть. Я постараюсь быть рядом с вами, несмотря ни на что.       В этот момент они оба поняли, что стыд — это не только боль и вина, но и сила. Сила, которая помогает им стать лучше, сильнее и ближе друг к другу. Сила, которая позволяет им идти вперед, несмотря на все трудности и испытания.       Их объятия длились недолго, но в этом мгновении было столько тепла и любви, что казалось, будто время остановилось. Финн Флейшеростлин медленно отстранился от своей первой дочери Габриэллы, его глаза светились гордостью и надеждой. Он сделал шаг назад, а затем, словно не веря в свои слова, обернулся к Кларе, которая стояла, застыв от удивления.       — У тебя есть прекрасная возможность, которой никогда не было в истории нашей семьи, — произнес он, его голос дрожал от волнения. — Ты станешь первой женщиной, возглавившей компанию.       Клара, казалось, не могла поверить своим ушам. Ее глаза расширились, а лицо побледнело. Она не знала, что сказать. Ее сердце колотилось так сильно, что она боялась, что оно вырвется из груди.       — Я? — прошептала она, ее голос был едва слышен.       В комнате повисла тишина. Все присутствующие были шокированы. Вильгельм, брат Финна, первым нарушил молчание. Он подошел к Финну и схватил его за плечи, его лицо исказилось от гнева.       — Брат, ты с ума сошел? — прорычал он. — Если это не шутка, то я… я открываю свою собственную компанию в Арканзасе!       — Моя дочь — самая уважаемая женщина на свете, — продолжал Финн, его голос звучал твердо и уверенно. — Она умна и образованна, я убежден, что она станет замечательным руководителем компании.       — Или причина, по которой она исчезнет, как западный Рим! — добавил Вильгельм, его голос был полон сарказма и насмешки. — Ты хоть представляешь, какие опасности и трудности ждут женщину на этом пути? Это не просто бизнес, это игра, где мужчины всегда будут пытаться доказать свое превосходство.       Клара почувствовала, как внутри нее закипает гнев. Она всегда была сильной и независимой, но сейчас ей казалось, что весь мир ополчился против нее. Она посмотрела на отца, пытаясь найти в его глазах поддержку и понимание, но увидела лишь решимость и уверенность.       — Отец, — сказала она, ее голос дрожал, но в нем звучала решимость. — Я готова принять этот вызов. Я готова доказать всем, что я достойна этой должности.       Финн улыбнулся, его глаза засияли от гордости. Он подошел к Кларе и обнял ее, крепко прижав к себе.       — Моя дочь, — прошептал он. — Я верю в тебя. Ты справишься.       Вильгельм лишь покачал головой, но в его глазах мелькнуло что-то, похожее на уважение. Он понял, что спорить с отцом бесполезно.       — Как ты собираешься управлять компанией? — с волнением и любопытством спросила Габриэлла, когда шум праздника утих и они оказались наедине в тихой гостиной. Ее голос дрожал от надежды и тревоги, ведь она знала, как много значит для сестры этот вопрос.       Сестра, с легкой улыбкой на губах, отложила фигурку, которую держала в руках, и повернулась к Габриэлле. Ее глаза светились решимостью и уверенностью, но в них также мелькнула тень сомнения. Она глубоко вздохнула и начала говорить, словно собираясь с мыслями:       — Ну, я… Я знаю основы экономики, — начала она, ее голос звучал твердо, но слегка дрожал от волнения. — Я прочитал работы Франсуа Кенэ, Адама Смита и Дэвида Рикардо. Их теории, их мысли, их подходы к управлению… Они как звезды на небосклоне, которые освещают путь. Я понимаю, как они связаны, как они работают вместе. Я знаю все экономические законы Соединенных Штатов Америки, Великобритании, Франции. Я знаю, что такое пошлины, которые мы платим, и как они влияют на нашу компанию. Я разбираюсь в терминах, в цифрах, в графиках.       Она замолчала, словно пытаясь перевести дыхание, и Габриэлла заметила, как сестра слегка нахмурилась, словно пытаясь найти нужные слова. Она знала, что за этим уверенным фасадом скрывается нечто большее, нечто личное и глубокое.       — Но это только теория, — продолжила сестра, ее голос стал мягче, но в нем все еще звучала решимость. — Я знаю, что на практике все гораздо сложнее. Я не просто читаю книги, я слежу за денежными переводами, я анализирую отчеты, я общаюсь с людьми. Я понимаю, что экономика — это не просто цифры и графики, это люди, их желания, их страхи, их надежды. И я готова к этому.       Она снова замолчала, глядя на Габриэллу с легкой улыбкой, но в ее глазах читалась искренность и решимость. Габриэлла почувствовала, как ее сердце наполнилось гордостью и уверенностью. Она знала, что сестра справится, что она готова взять на себя эту ответственность.       — Ты справишься, — тихо сказала она, подходя ближе и обнимая сестру. — Я верю в тебя.       — Спасибо, Габриэлла, — прошептала Клара, её голос дрожал от благодарности. Она сделала глубокий вдох, словно освобождаясь от невидимых оков. — Это было ужасно неудобно. Тяжело и громоздко, словно платье было воздушным шаром.       — Наконец-то, — добавила Клара с улыбкой. — И первое, что я сделаю, когда стану президентом компании, — это предоставлю свободу Афраму. Он заслужил это. Он талантливый, преданный и заслуживает большего. Я больше не позволю ему чувствовать себя связанным и ограниченным.       Габриэлла кивнула, её глаза наполнились гордостью и восхищением. Она знала, что Клара не просто говорит слова — она готова действовать.       — А где наш бывший врач? — взволнованно спросил Пауль Флейшеростлин, внимательно осматривая свою рану, словно пытаясь найти в ней ответ на свои тревоги.       — Мы не знаем, но, кажется, он в Нью-Лондоне. Он поехал туда, чтобы похоронить свою мать, но потом, по каким-то неведомым причинам, решил остаться там. — ответила Мария.       Габриэлла нервно сжала руки в кулаки, её голос дрожал от волнения:       — Я надеюсь, что с ним всё в порядке, в противном случае я хочу получать медицинскую помощь от таких людей, как он, — резко заявила она, её глаза метали молнии. — Конечно, этот врач хорошо выполняет свою работу, но лично я предпочитаю лечиться, а не быть объектом медицинских экспериментов.       Пауль, нахмурившись, прервал её размышления:       — Кстати, что случилось с нашими бухгалтерами и всеми остальными?       Октавия, пытаясь скрыть тревогу, ответила ровным тоном:       — Они все живы и невредимы. Почему ты спрашиваешь?       Пауль нервно потёр руки:       — Я спросил, потому что они не пришли на вечеринку и потому что Клара частично выполняла их работу.       Клара, её лицо оставалось невозмутимым, но в голосе проскользнула тень раздражения:       — Они не хотели сюда приезжать. Нас с ними ничего не связывает, кроме профессиональных и трудовых отношений. И мой отец считает, что мы должны сами разобраться в этих областях.       Пауль, прищурившись, посмотрел на неё:       — А когда приедет наш второй врач?       Адам, с усмешкой, вмешался в разговор:       — Мы не знаем, но точно узнаем, когда папа решит опустошить свой кошелек не для того, чтобы поддержать конференцию, а для обычного врача с революционными идеями в области медицины.       — Кстати, а я действительно не могу пойти воевать, пока не научусь обращаться с оружием? — с интересом спросил Михаэль.       Пауль, с лёгкой улыбкой, достал из кармана небольшой камень и покрутил его в руках:       — Да, но есть одна проблема: хоть я и умею обращаться с оружием, у меня есть реальный боевой опыт, а также камня — ровно ноль.       Мария, с любопытством посмотрела на него:       — Пауль, зачем ты таскаешь камни?       Пауль, улыбнувшись, посмотрел на неё с хитрым блеском в глазах:       — Это мой маленький секрет, который я никому не раскрою.       — Секрет? — Теодор выглядел потрясенным, его глаза расширились до невероятных размеров, словно два гигантских арбуза, готовых вот-вот лопнуть от любопытства.       Пауль, слегка нахмурившись, медленно поднял голову и взглянул на друга с легкой улыбкой, в которой сквозила загадочность. Он сделал паузу, словно наслаждаясь моментом ожидания, и, наконец, сказал:       — Я не скажу тебе, потому что это то, о чем я не готов говорить ни с кем. Это слишком личное, слишком сокровенное. — Его голос звучал твердо, но в нем чувствовалась легкая грусть, словно он уже успел пожалеть о своих словах.       Он аккуратно положил камень в карман, словно оберегая его от чужих глаз, и посмотрел на Отто с легкой насмешкой.       — Я получил его в армии, — добавил он, словно это все объясняло, но на самом деле только добавляло вопросов.       Отто, всегда спокойный и рассудительный, на этот раз не смог сдержать своего любопытства. Его глаза загорелись, а голос стал чуть выше и нетерпеливее:       — Пауль, брат мой, пожалуйста, скажи мне! При чем тут камень? Что в нем такого особенного? — в его голосе звучала искренняя заинтересованность, смешанная с легким волнением.       Пауль вздохнул, словно собираясь с мыслями, и посмотрел на Отто долгим, задумчивым взглядом. В его глазах мелькнула тень сомнения, но затем он снова улыбнулся, на этот раз чуть теплее.       — Возможно, однажды я расскажу тебе, — сказал он, и в его голосе прозвучала странная смесь обещания и сожаления. — Но не сейчас.       — Сын Адама и Евы, ложь — это грех, — Йозеф произнес эти слова спокойно, но в его голосе слышалась настойчивость, словно он хотел донести до собеседника что-то важное.       Пауль вздрогнул от этих слов, его лицо исказилось от раздражения и боли. Он поднял глаза на Йозефа, его взгляд был полон гнева и укора.       — Ты что, решил стать моим духовником? — спросил он с сарказмом. — Не тебе судить, что является грехом, а что нет. Это дело Божье, а не твое!       Йозеф нахмурился, но его голос оставался ровным.       — Я просто хочу, чтобы ты сказал правду, — сказал он, не отводя взгляда. — Ложь разрушает людей.       Пауль встал, его стул с грохотом упал на пол.       — Правду?! — воскликнул он, его голос дрожал от ярости. — Ты ничего не знаешь о правде! Ты даже не представляешь, что значит жить с этим… с этим…       Он замолчал, не в силах продолжать. Его лицо исказилось, словно он пытался сдержать слезы.       — Это у меня осталось от армии, — прошептал он, наконец. — Я расскажу вам об этом, когда придет время. Но не сейчас.       Воцарилось неловкое молчание, которое было кислым, как лимон, пропитанным горечью и обидой. В воздухе повисло напряжение, словно перед грозой, когда каждый вздох становился тяжелым и давил на грудь. Атмосфера в комнате была настолько плотной, что её можно было потрогать, и каждый чувствовал себя как в клетке, из которой не выбраться. Злость, словно ядовитый туман, окутывала всех присутствующих, проникая в каждую клеточку тела. Никто не решался нарушить тишину, боясь, что это только усугубит ситуацию.       — Пауль, а могу ли я пойти на войну? — с трепетом и надеждой в голосе спросил Михаэль, его глаза горели решимостью и страхом одновременно.       — Да, но там ты будешь заниматься, например, чисткой обуви или переносом оружия к нам, но не будешь участвовать в боевых действиях, пока не пройдешь военную подготовку. — ответил Пауль. — А почему ты хочешь туда поехать?       — Я хочу испытать себя. Я устал от этой бесконечной рутины. Мне нужно что-то новое, что-то, что заставит меня почувствовать себя живым, — с горечью произнес он, его голос дрожал от накопившейся усталости.       — Любое государство имеет право быть независимым, будь оно агрессором или защитником. Но ваша позиция, на мой взгляд, больше напоминает очередное бегство от нас, — сказал сын, его глаза пылали праведным гневом. Он всегда мечтал стать лютеранским пастором, и сейчас его убеждения столкнулись с жестокой реальностью.       — Мотивация не имеет значения, важно лишь то, что они умеют и знают свое дело. — Пауль говорил уверенно, но в его голосе звучала усталость. Он направился к двери, словно хотел поскорее скрыться от этих разговоров, от этой тяжести, которая давила на него.       — Спокойной ночи, — тихо сказал он, его голос был наполнен грустью и пониманием.       — Спокойной ночи, — ответили ему все, но в этих словах не было ни тепла, ни надежды.       Ночь окутала город Роли, штат Северная Каролина, словно мягким, бархатным покрывалом. Город замер, погружаясь в тишину, нарушаемую лишь редким шорохом листьев и далеким шумом автомобилей. Свет фонарей мерцал, создавая причудливые узоры на тротуарах и мостовых, словно рассказывая свои собственные истории.       Пауль лежал в своей уютной кровати, чувствуя, как прохладный ветерок из приоткрытого окна ласкает его лицо. Он закрыл глаза и представил, как солнечные лучи медленно пробиваются сквозь облака, обещая новый день, полный радости и возможностей.       Сон был его лучшим другом сегодня. Он уносил его в мир, где все было возможно: от приключений в далеких странах до встреч с любимыми людьми. Пауль чувствовал, как его сердце наполняется теплом и счастьем, когда он думал о том, что впереди его ждут новые открытия и незабываемые моменты.       Десятки подарков от родственников и друзей лежали рядом с кроватью, как маленькие сокровища. Каждый из них был наполнен любовью и заботой, и каждый вызывал улыбку на лице Пауля. Он знал, что эти подарки — не просто вещи, а символы внимания и поддержки, которые будут согревать его в самые холодные дни.       Северная Каролина была для Пауля настоящим домом. Этот чудесный субтропический уголок, окруженный океаном, обладал особой магией. Жаркое и дождливое лето, прохладная и умеренно влажная зима, мягкая весна и осень — все это создавало уникальный климат, который невозможно было найти больше нигде.       Пауль чувствовал, как каждая пора года приносит свои радости и свои испытания. Лето было временем открытий и приключений, зима — временем уюта и размышлений, весна — временем пробуждения природы и новых надежд, а осень — временем сбора урожая и благодарности за все, что было дано.       И вот, в эту ночь, когда прохладный сезон давно закончился, а до жаркого сезона оставалось еще два долгих месяца, Пауль лежал в своей кровати, окруженный теплом и заботой, и чувствовал, что впереди его ждет что-то особенное.       — Мне нужно насладиться моментом, прежде чем начнется кровопролитие, — произнес он, его голос дрожал от смеси волнения и решимости.       Его глаза метались по комнате, словно он пытался запомнить каждую деталь: тусклый свет, проникающий сквозь грязные окна, запах пыли и старого дерева, который смешивался с металлическим ароматом оружия. Его руки слегка дрожали, когда он пытался найти наиболее удобное положение для своего тела, словно готовясь к прыжку в неизвестность.

~

      В Национальном театре Вашингтона, Округ Колумбия, состоялась постановка «Комедии ошибок» Уильяма Шекспира. Зал был полон, зрители в предвкушении заняли свои места, готовясь к волшебству театра. На сцене развернулась картина древнего Вероны, полная интриг и недоразумений. Актеры, словно ожившие персонажи пьесы, с легкостью перевоплощались в героев, вызывая у зрителей искренний смех и восхищение.       Каждый жест, каждая интонация были наполнены британским колоритом, который так тонко передавал автор. В зале царила атмосфера волшебства и чуда, зрители смеялись, не сдерживая эмоций, и в какой-то момент казалось, что они сами стали частью этой истории.       Однако среди множества счастливых лиц выделялся один человек. Он сидел в самом углу зала, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, а лицо оставалось неподвижным. Никто не знал, о чем он думал, но в его глазах читалась глубокая печаль, словно он видел что-то, недоступное остальным.       Актер, исполняющий роль герцога:       В былые времена       В моих войсках твой муж служил усердно,       И я — в тот день, когда ты отдала       Ему свое супружеское ложе, —       Я герцогское слово дал тебе,       Что для него все сделаю, чем только       Могу служить.       Эй, кто-нибудь!       Сейчас       В аббатство постучитесь и просите       Игуменью ко мне.       Я не хочу             Уйти, пока не кончу это дело.       В голосе актёра слышится смесь решимости и тревоги. Он сжимает кулаки, его лицо напряжено. Взгляд полон сосредоточенности, словно он готов к любым испытаниям       Актер, исполняющий роль слуги:       Сударыня, спасайтесь поскорей!       Мой господин и раб его на воле;       Служанок всех осыпал и они       Побоями, а доктора связали       И принялись жечь бороду его.       Актер говорит быстро, задыхаясь. Его голос дрожит от волнения и страха. Он оглядывается по сторонам, словно ожидая, что в любой момент может кто-то напасть.       После спектакля, когда актеры вышли на поклон, он медленно поднялся со своего места и направился к выходу. Никто не обратил на него внимания, но в его походке было что-то, что заставило одного из зрителей, молодого человека с острым взглядом, последовать за ним.       — Ну, наконец-то это бесконечное преклонение перед театральной культурой нашей «империи, над которой не заходит солнце» подошло к концу, — заявил он с уверенностью, которая, казалось, могла сдвинуть горы.       — Милый, почему тебе не понравилась пьеса? — мягко, но с легким оттенком тревоги спросила Мэри, когда занавес опустился, и зал разразился аплодисментами. В ее голосе чувствовалось искреннее желание понять его чувства, но также и легкое беспокойство. Она знала, как сильно он ценил искусство, и его разочарование могло быть для нее чем-то новым и тревожным.       — Дело не в этом, просто мне не дает покоя мысль о том, что происходит в нашей стране, — сказал он, вставая со своего места с тяжелым вздохом. Его голос звучал устало, но в нем также чувствовалась решимость. — После этого мне придется вести переговоры с южанами, с которыми я не хочу иметь дела, поскольку, по моему мнению, они не являются самостоятельными личностями в политике.       — Дорогой, я уверена, ты добьешься своего, — решительно заявила Мэри Тодд Линкольн, ее глаза горели непоколебимой верой. Она подошла к нему, взяла его за руку и посмотрела прямо в глаза.       — Спасибо тебе за веру в мои силы, которые я всегда недооценивал, и за то, что ты всегда рядом, чтобы напомнить мне, что я могу больше, чем думаю, — с теплой улыбкой поблагодарил президент Соединенных Штатов Америки. Его голос слегка дрогнул, выдавая внутреннюю борьбу.       — И помни, в ваших руках, в вашей голове и на вашем языке находится сила, которая может расколоть планету пополам и превратить тигра в вегетарианца, — продолжила она, ее голос стал мягче, но не менее убедителен. — Вы сможете убедить их в необходимости сохранения союза, если будете верить в себя так же, как я верю в вас.       — Спасибо тебе, Мэри, за твою поддержку, — сказал он, его голос стал еще более уверенным. Он сжал ее руку, словно черпая из нее силу. — Но лично я считаю, что переговоры с ними крайне сложны, и лучше подготовиться к встрече с ними.       Они оба вышли из аудитории, их шаги были решительными, но в то же время тяжелыми. Они направились к выходу, где их ждал их верный слуга, молчаливый и преданный, как всегда.       — Что случилось? — спросил мистер Линкольн, его голос был спокоен, но в нем чувствовалась тревога.       — Ничего такого, что не могло бы случиться, — твердо произнес слуга, стараясь придать своему голосу уверенность, хотя его руки слегка дрожали. — Для вас телеграмма, сэр.       Он протянул небольшой конверт, украшенный яркими печатями, и его пальцы нервно сжали край бумаги. В воздухе повисло напряжение, словно гроза, готовая разразиться в любой момент. Слуга ждал, затаив дыхание, его взгляд метался между хозяином и телеграммой, словно пытаясь предугадать, какие вести она несет.       Телеграмма гласила следующее:       Уважаемый господин президент,       Я обращаюсь к вам от лица солдат, находящихся в форте Самтер, который расположен в Чарлстонской гавани, Южная Каролина, в Конфедеративных Штатах Америки. Наша ситуация критическая: мы голодаем и испытываем недостаток в воде и продовольствии. Форт Самтер зависит от поставок из континентальной части Соединённых Штатов, и мы настоятельно просим вас разрешить нам покинуть пост, чтобы получить необходимые запасы еды и воды.       Мы являемся солдатами Соединённых Штатов и полагаем, что наше положение должно быть учтено. Мы верим, что наше благополучие и здоровье имеют значение для нашей страны и для вас, как для её президента.       С уважением,       Роберт Андерсон       — Почему они не снабжают их едой? — воскликнул Линкольн, его голос дрожал от волнения и негодования. — Это же нарушение всех правил и норм этики! Как они могут так поступать с нашими людьми?       Жена, с тревогой глядя на него, мягко произнесла:       — Дорогой, не забывай, что они больше не считают себя американцами. Они теперь конфедераты. Их убеждения и ценности изменились.       Линкольн сжал кулаки, его глаза пылали решимостью.       — Я знаю это, — ответил он, его голос стал тверже. — Но это не повод для таких бесчеловечных поступков. Я не могу просто сидеть и смотреть, как они страдают. Я немедленно пойду и куплю еды и воды для них. Пусть кто-нибудь из них уйдет, чтобы я мог купить всё необходимое.       С этими словами он решительно направился к выходу, его шаги были твердыми и решительными. Жена последовала за ним, её сердце сжималось от тревоги, но она понимала, что сейчас важно действовать быстро и решительно.       Когда они возвращались в Белый дом, официальную резиденцию президента Соединенных Штатов, Линкольн сразу же поблагодарил слугу:       — Спасибо тебе за твою преданность делу.       Слуга склонил голову, его глаза светились благодарностью.       — Для меня честь служить вам, господин президент, — ответил он с уважением. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь вам и нашим людям.       Линкольн кивнул, его лицо было серьезным, но в глазах светилась надежда. Он знал, что впереди их ждут трудные времена, но он был готов бороться за своих людей и за свою страну до конца.       Вернувшись в Белый дом, глава семьи Линкольнов написал следующую телеграмму:       Уважаемый господин Андерсон!       Я получил ваше письмо и хотел бы выразить свою позицию по поводу ситуации, сложившейся вокруг форта Самтер. Я понимаю, что ваше подразделение нуждается в пополнении запасов продовольствия, воды и других необходимых ресурсов. Однако я вынужден напомнить вам о сложной политической обстановке, которая сложилась в Южной Каролине.       Я дал разрешение на то, чтобы некоторые солдаты покинули форт и отправились за припасами, но при этом попросил вас оставить на базе достаточное количество военнослужащих, чтобы не провоцировать местное население на беспорядки. Я считаю, что это позволит избежать конфликта и даст возможность прояснить ситуацию с официальными лицами Конфедеративных Штатов Америки.       Меня удивляет, что вам отказывают в предоставлении продовольствия и воды. Я считаю, что это политизированное решение, которое не имеет под собой никаких оснований. Я призываю вас попытаться наладить диалог с представителями Конфедерации и выяснить причины их действий.       Ещё раз повторю, что я дал разрешение на отправку некоторых солдат за припасами, но я прошу вас быть осторожными и не создавать конфликтных ситуаций. Я надеюсь, что вы сможете разрешить эту ситуацию мирным путём и не допустить кровопролития.       С уважением, Авраам Линкольн.       Солдаты форта Самтер были ошеломлены, поражены и полны надежд, когда услышали ответ Главнокомандующего Вооруженными силами Соединенных Штатов Америки. Их сердца заколотились от волнения, а глаза засияли от радости. В этот момент они почувствовали, что их не оставили в беде, что за ними стоит великая нация, готовая защищать их до последнего.       — Что ж, наконец-то настал день, когда наша рыбалка здесь — это единственное средство выживания, — с радостным блеском в глазах сказал один из солдат из Иллинойса. Его голос дрожал от волнения, а лицо светилось надеждой.       — Рыбалка отняла у меня все силы, и теперь у меня все меньше возможностей полакомиться кукурузой из вашего штата, — недовольно фыркнул он, его голос был пропитан горечью. В глазах читалась усталость, а лицо выражало разочарование.       — Поверь мне, ирландец, моя мама готовит его лучше всех, и оно изумительно вкусное, вот почему, когда она покинет этот мир, ее тело и душа непременно должны попасть на небеса, — сказал он, с нежностью вспоминая вкус домашней кукурузы. Его голос был полон тепла и любви, а глаза светились благодарностью.       — Вообще-то, у меня есть имя, — фыркнул Дункан Айсалор, его голос был пропитан сарказмом и раздражением. — Я Дункан Айсалор.       — Я знаю ваше имя, — уверенно заявил молодой человек с иллинойсским акцентом, его глаза светились уверенностью и настойчивостью.       — Ребята, хватит болтать, пойдемте со мной пополнять запасы еды, — Роберт Андерсон, лидер группы, решительно прервал их разговор. Его голос был твердым, но в нем чувствовалась забота о каждом члене команды. — Дункан, ты главный.       — Да, Святой Патрик поможет тебе, — добавил ирландец, перекрестившись и сжимая католический крест, словно искал в нем утешение. Его голос был полон веры и надежды, несмотря на мрачную обстановку.       Роберт Андерсон и его спутники покинули крепость, их сердца были полны решимости и надежды. Они сели в лодки и начали грести, их руки ритмично двигались в унисон. Ветер играл с их волосами, а волны Атлантического океана мягко покачивали лодки. Но с каждым гребком становилось ясно, что пересечь эту часть океана будет непросто. Волны становились все выше, а ветер усиливался.       Когда они были уже в середине пути, одна из лодок начала набирать воду. Гребцы работали изо всех сил, но вода продолжала прибывать, угрожая перевернуть лодку. Роберт Андерсон быстро принял решение: он взял весло и начал вычерпывать воду. Его движения были уверенными и решительными, он не собирался сдаваться.       Остальные члены группы, видя его пример, тоже начали вычерпывать воду. Их лица были напряжены, но глаза светились решимостью. Они понимали, что только вместе смогут преодолеть это испытание.       Когда они наконец добрались до города, их сердца наполнились трепетом и восхищением. Перед ними раскинулся пейзаж, словно сошедший с картины, где каждый элемент дышал историей и элегантностью. Величественные здания, выполненные в георгианском стиле, возвышались над ними, словно стражи времени. Овальные окна, расположенные стройным рядом, создавали ощущение гармонии и спокойствия. Закругленные дверные арки, как изящные изгибы реки, приглашали войти внутрь, где их ждали тайны и уют. Прямоугольные очертания зданий, строгие и четкие, подчеркивали их монументальность и надежность. А крыши с небольшим наклоном, как будто слегка склонившиеся в приветствии, добавляли мягкости и уюта этому архитектурному ансамблю.       Федеральные дома, симметричные и строгие, как солдаты в строю, поражали своей упорядоченностью. Четкие ряды окон, словно выстроенные по линеечке, говорили о дисциплине и порядке. На их фасадах можно было заметить следы влияния Древнего Рима — небольшие колонны на верандах, как дань уважения великой культуре прошлого. А греческий Ренессанс проявлялся в высоких неоготических колоннах, чьи удлиненные и острые конструкции создавали ощущение устремленности ввысь, к небесам.       Внутри зданий, в залах и коридорах, царила атмосфера кропотливой заботы и внимания к деталям. Сложные орнаменты, выточенные из камня и дерева, украшали стены и потолки, рассказывая истории о мастерах, которые с любовью создавали каждый элемент этого великолепия. Двери, словно приглашая в мир тайн и открытий, открывались с мягким скрипом, а окна, как глаза домов, впускали внутрь свет и воздух.       Перед городом раскинулась глубоководная бухта, превратившаяся в оживленный порт. Корабли, словно гигантские птицы, скользили по водной глади, а крики чаек и шум волн создавали ощущение вечного движения и жизни. Вокруг города простирались бескрайние плантации риса, кофе и хлопка, где трудолюбивые фермеры трудились, чтобы обеспечить жителей города и гостей урожаем.       Этот город был живым воплощением истории и культуры, где каждый уголок хранил свои тайны и легенды. Он был местом, где прошлое переплеталось с настоящим, создавая неповторимую атмосферу, в которой хотелось остаться навсегда.       — Это просто супер красиво, — с восторгом выдохнул один из солдат, когда они ступили на мягкий, золотистый песок Южной Каролины. Его голос дрожал от восхищения, а глаза жадно впитывали каждый оттенок закатного неба, окрашенного в невероятные оттенки розового и оранжевого.       — Да, с этим мнением трудно поспорить, — согласился Роберт Андерсон, но в его голосе проскользнула нотка предостережения. — Но, пожалуйста, не соблазняйтесь этой красотой и не пытайтесь разбудить Катону Старшего.       Один из подчиненных, с любопытством оглядываясь по сторонам, спросил:       — А кто такой Катон Старший?       Роберт, слегка прищурившись, ответил:       — Он был выдающимся государственным деятелем и писателем Древнего Рима. В эпоху, когда Рим завоевал Грецию, он яростно выступал против греческой культуры. Катон искренне верил, что римская культура должна развиваться самостоятельно, без влияния греков, потому что, по его мнению, греческая культура была более развитой и утонченной.       Солдат из Берлингтона, штат Вермонт, добавил с легкой улыбкой:       — Он считал, что Рим должен создать что-то уникальное и самобытное, что не будет просто копией греческих достижений.       Роберт, внимательно глядя на солдата, заметил:       — Вау, ты так много знаешь об этом. Где ты учился?       Солдат, чуть помедлив, ответил:       — В одной из школ, название которой тебе ничего не даст.       В его голосе звучала уверенность и даже легкая насмешка, но Роберт не мог не почувствовать, что за этими словами скрывается что-то большее. Он пристально посмотрел на солдата, но тот лишь слегка улыбнулся и отвернулся, продолжая смотреть на море.       — Хватит рассуждать о Древнем Риме и Греции. Наша задача — пополнить запасы продовольствия, — твёрдо заявил он, обводя взглядом ребят, выросших в разных уголках северных штатов США.       Они происходили из самых разных семей: кто-то вырос в бедности, кто-то — в достатке. Но их объединяло одно: все они чувствовали себя частью одной нации. Американцы. Они были готовы защищать свои интересы, свою землю и друг друга до последнего.       Они шли по прибрежным улочкам чудесного города Южной Каролины, и каждый шаг был пропитан ощущением волшебства. Архитектура здесь была словно ожившая сказка: величественные особняки с резными балконами, старинные церкви с витражными окнами и уютные домики, спрятанные в тенистых садах. Природа вокруг поражала своей красотой: изумрудные луга, цветущие деревья и лазурное море, которое сливалось с горизонтом.       Но за этой идиллией скрывались тени. Они не могли насладиться этим местом, потому что перед ними стояли важные задачи: купить еду и выяснить, почему её не привозят из континентальной части Южной Каролины. Каждый день начинался с тревожных мыслей и беспокойства. Местные жители смотрели на них с недоверием и настороженностью, как будто они были чужеродными элементами в этом мире. Иногда казалось, что их воспринимают как нечто необычное, как будто они не люди, а кролики, случайно оказавшиеся в этом месте.       Солдаты Армии Обороны США чувствовали себя чужаками в этой стране, где всё было так незнакомо и непонятно. Они были частью Национальной гвардии, но здесь они ощущали себя изолированными и оторванными от своих корней. Они не могли объяснить, почему их послали сюда, и это только усиливало их тревогу.       — Мама, кто они? — в ужасе спросил мальчик, указывая дрожащим пальцем на фигуры, которые медленно приближались к их дому.       Мать, с тревогой в глазах, обняла сына и прошептала:       — Эти солдаты-каратели, пришли сюда, чтобы уничтожить нас. Они не понимают, что у нас свои ценности, своя жизнь. Они не оставят нам выбора, кроме как защищаться.       Другой мужчина, стоявший рядом, спросил:       — Что они здесь делают? Это что, объявление войны?       Мать ответила, её голос дрожал:       — Если бы это было объявление войны, они бы открыли огонь. Но они не делают этого.       Мужчина нахмурился:       — Тогда что это? Демонстрация своей способности запугивать?       Мать кивнула, её глаза наполнились слезами:       — Да, это демонстрация силы. Но это не настоящая сила. Это просто попытка показать, что они могут нас уничтожить.       Другой мужчина усмехнулся:       — Может быть, это шутка?       Женщина покачала головой:       — Если нет, то они крайне плохо подготовлены. Они не понимают, что настоящая сила заключается не в количестве оружия, а в единстве и вере.       Молодая женщина, стоявшая рядом, тихо добавила:       — Или, может быть, это подтверждает мнение моей свекрови о том, что никто не будет воевать за север.       Мать вздохнула:       — Может быть, она права. Но мы не должны сдаваться. Мы должны бороться за свою жизнь, за свою свободу.       Мальчик, обнимая мать, прошептал:       — Я не хочу, чтобы они приходили сюда. Я боюсь.       Женщина крепко обняла сына:       — Я тоже боюсь, милый. Но мы должны быть сильными. Мы должны защищать друг друга.       В воздухе повисло напряжение. Все понимали, что скоро начнётся нечто страшное.       Сами каратели, в представление южан, старались вести себя как того требовал верховный главнокомандующий вооруженными силами Соединенных Штатов Америки — спокойно и с невозмутимостью. Некоторые из них даже улыбались прохожим, которые смотрели на них с неприкрытой ненавистью и страхом, как на чудовищ, которые должны быть уничтожены, пока не уничтожили их.       Один из уроженцев Массачусетса, не выдержав напряжения, наконец, произнес вслух то, что, казалось, висело в воздухе:       — Они нас ненавидят. Мы для них монстры. И они готовы убивать нас, пока мы — монстры — не убьем их.       Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба, заставив всех замолчать. В воздухе повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь редкими звуками шагов и шепотом ветра.       Сын штата Пенсильвания, до этого момента сохранявший невозмутимость, не смог сдержать раздражения:       — Боже, не начинай, — фыркнул он, закатив глаза. — Это уже слишком.       — А что я здесь не так сказал? — непонимающе переспросил первый солдат, искренне недоумевая.       В его голосе звучала обида, как будто он не понимал, почему его слова вызвали такую реакцию. Он ведь просто высказал то, что думал. Но в воздухе витало напряжение, и каждый чувствовал, как невидимая грань между ними и местным населением становится все тоньше и тоньше.       — Не рассказывайте мне обо всем, что вы здесь видите, — прошептал он, его голос дрожал от напряжения.       — Салаги, молчать! — крикнул Роберт Андерсон, его голос эхом разнесся по тихой улице.       — Извините, сэр, — хором ответили они, их лица побледнели от страха.       — Эй, ты что здесь делаешь? — грубо спросил один из местных, его дыхание было тяжелым, а глаза налиты кровью.       Роберт повернулся и посмотрел на него с искренним недоумением, не веря, что эти жители «Штата пальм» осмелились подойти так близко. Мужчина был ужасно пьян, и это придавало ему смелости, словно алкоголь стал его броней.       — Эй, почему молчишь? — продолжил он, его голос становился все более агрессивным.       — Извини, но я не хочу общаться с пьяным человеком, — ответил Роберт, стараясь сохранять спокойствие.       — О, вот как? Ты все еще думаешь, что имеешь право учить меня жизни? — пьяница грубо усмехнулся. — Это наша земля, она принадлежит нам, а не вам!       — Я не спорю, это ваша земля, — ответил Роберт, сдерживая гнев. — Но где же ваше знаменитое южное гостеприимство, о котором все говорят?       — Гостеприимство? — мужчина внезапно перешел на крик. — Да, мы готовы принимать гостей, угощать их! Но не таких, как вы, злые янки!       — Злые янки! — подхватили остальные, их голоса слились в единый хор.       Солдаты, верные Соединенным Штатам Америки, стояли неподвижно, чувствуя, как стыд и подавленность сжимают их сердца. Они не хотели злить этих людей, но и не могли позволить себе молчать. Это был страх перед собственным мнением, страх перед зависимостью от чужого мнения, даже если это мнение людей, которые смотрели на них с презрением.       В воздухе повисло напряжение, и Роберт чувствовал, как каждая секунда становится все более невыносимой. Он знал, что должен что-то сказать, но слова застревали в горле. Он посмотрел на своих товарищей, и в их глазах увидел ту же смесь страха и гнева.       — Мы здесь не для того, чтобы причинять кому-то вред, — наконец произнес он, стараясь говорить спокойно. — Мы просто выполняем свой долг.       Но его слова потонули в криках и ругательствах. Местные жители не хотели слушать. Они были полны ненависти и злобы, и их гнев был направлен на тех, кто пришел с другой стороны океана.       Роберт понимал, что сейчас он не сможет изменить их мнение. Он знал, что война — это не только сражения и победы, но и такие моменты, когда люди сталкиваются с ненавистью и непониманием. Но он также знал, что должен оставаться сильным, несмотря ни на что.       В воздухе висело напряжение, как перед грозой. Роберт, тяжело дыша, стоял перед одним из солдат, его голос дрожал от отчаяния:       — Куда бежать? — спросил он, пытаясь осмыслить ситуацию. — Мы еще не запаслись провизией.       — Да, но мы просто убежим отсюда! — воскликнул кто-то из солдат, его глаза горели безумным огнем. — Заберем всех остальных с собой и отправимся на север!       — Нет, — Роберт покачал головой, его голос был тверд, но в нем звучала боль. — Мы должны сдержать клятву.       — Сэр, если начнется война, мы немедленно проиграем сражение, — возразил другой солдат, его голос звучал как у карикатурного персонажа из старого комикса. — И вы все умрете!       Эти слова ударили Роберта, как хлыст. Он почувствовал, как внутри него что-то ломается. В этот момент, когда безумие и порочность царили вокруг, он, наконец, нашел то, что искал.       — «Азбука питания», — пробормотал он, его взгляд остановился на вывеске небольшого магазина, который находился неподалеку.       Это была розничная компания, которая продавала определенные группы продуктов питания, а при необходимости и непродовольственные товары общего спроса.       Они бросились к магазину, который оказался просторным, несмотря на обилие мебели для фруктов, овощей и всего остального. Это было вызвано тем, что магазин закрывался через пять минут. Все продукты были аккуратно упакованы в колодцы и глиняные контейнеры, готовые к продаже.       — Извините, не могли бы вы продать нам немного еды? — Роберт внезапно сменил тон, его голос стал хриплым и умоляющим.       Продавец, молодой человек с уставшими глазами, посмотрел на него и покачал головой.       — Мне очень жаль, но нет, мы не можем этого сделать.       Роберт замер. Его сердце сжалось, как кулак.       — Что? — спросил он, его голос дрожал. — Но мы… мы умираем!       Один из солдат шагнул вперед, его лицо было мрачным.       — Господа, я и все мы понимаем, что сильно опаздываем, — сказал он, его голос был хриплым. — Но наша ситуация крайне критическая. Мы не можем позволить себе потерять ни минуты.       Роберт почувствовал, как внутри него поднимается волна отчаяния. Он огляделся вокруг, его взгляд остановился на витрине магазина, где лежали яблоки, морковь и хлеб. Он знал, что они не смогут взять с собой столько, сколько нужно, но это было хоть что-то.       — Но почему вы не хотите остаться и продать нам еду?! — солдат почти кричал, его голос дрожал от ярости и отчаяния.       — Честно? — продавец переспросил, его тон был ледяным, как ветер в морозную ночь. — Ты вызываешь у меня отвращение, — сказал он, глядя солдату прямо в глаза. — Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Если я продам тебе еду, никто больше не придет сюда. Никто не захочет иметь дело с человеком, который ассоциирует себя с тобой.       Эти слова были как удар молнии, разрезающий небо. Они обрушились на солдат, как ледяной поток, проникая в их души и заставляя их замереть от ужаса.       — Что? — прошептал один из них, его голос дрожал.       — Почему вас это так удивляет? — продавец продолжил, его голос был пропитан презрением. — Мы вас ненавидим, и точка. Мы не хотим кормить тех, кого презираем.       Солдаты переглянулись, их лица исказились от боли и гнева.       — Так вот почему… — начал один из них, но не смог закончить предложение. Его голос сорвался.       — Нет, это не просто так, — продавец прервал его. — Мы решили создать нашу собственную страну, где вы будете чужаками, незаконными элементами.       Мистер Андерсон почувствовал, как его гнев закипает. Он сжал кулаки, пытаясь сдержать ярость, но она вырывалась наружу, как вулкан.       — Это незаконно! — закричал он, его голос эхом разнесся по магазину.       — Все законно, — продавец спокойно ответил, его глаза сверкали холодным огнем. — Мы имеем право защищать свои интересы.       Гнев мистера Андерсона был подобен буре, готовой разрушить все на своем пути. Он схватил свою сумку и направился к выходу, его шаги были тяжелыми, как удары молота.       — Рыба, знаете ли, не такая уж и противная, если знать, как ее готовить, — мистер Айсалор сказал, словно пытаясь разрядить обстановку. Он нарезал рыбу, его движения были уверенными и спокойными. — О, Патрик, это просто замечательно!       — Кто же знал… — прошептал один из солдат, с трудом веря своим глазам. Его голос дрожал от волнения и изумления. — Кто же знал, что эта катастрофа откроет передо мной целый мир ирландской кухни, о котором я даже не подозревал?       Дункан, с холодным блеском в глазах, вдруг заговорил, его голос звучал жестко и решительно:       — Мы, ирландцы… — начал он, но внезапно замолчал, словно подбирая слова. — Мы, ирландцы, — продолжил он с неожиданной ноткой гордости, — как и англичане, которых мы так ненавидим, живем на этих проклятых островах.       Его голос стал тише, но в нем зазвучала неподдельная страсть:       — Моя мать, — сказал он, и его глаза на мгновение затуманились, — моя мать… Она из Фингала, из самого сердца Ирландии. А вот мой отец… — он замолчал, словно боясь произнести это вслух. — Мой отец… Он остался в тени, как и многие другие ирландцы. Его имя неизвестно, но его кровь течет в моих жилах.       — Ты родился здесь или в Ирландии?       — Я родился на корабле, который даже не успел пройти и половины пути отсюда — в США, — сухо ответил американец ирландского происхождения. — Большую часть жизни я провел в Роли, Северная Каролина. Я жил там, пытаясь найти способ дожить до следующего часа. Когда мои мать и сестра умерли, я решил пойти в армию. Мой начальник сказал, что это лучший способ справиться с депрессией.       — А что насчет твоей женщины? — с сарказмом спросил уроженец Мичигана.       Искры любопытства начали вспыхивать в глазах каждого, словно у птиц, которые хотят свободно летать. У нас на устах уже вертелась тысяча вопросов.       — Мичиган, ты обещал, что больше не будешь о ней вспоминать! — крикнул ирландец.       — Прости, Дункан, я думал, ты уже все им рассказал, — уверенно произнес он.       — Если бы я говорил о ней, я бы не злился на тебя, — уверенно заявил уроженец Атлантического океана.       — Что это за женщина? — с интересом спросил другой уроженец Мичигана.       — Клара Флейшеростлин. — спокойно ответил он.       — Флейшеростлин?! — все были шокированы, когда услышали это.       — Да, она была моей девушкой. И что с того?       — Да, это самая богатая семья в Северной Каролине.       — Я знаю.       — И тебе всё равно?! — никто не мог и не хотел в это поверить.       — Да. Мне всё равно.       — Но она из самой богатой семьи в Северной Каролине! — громко и с гордостью воскликнул один из них, его глаза горели фанатизмом.       — Да, и я это прекрасно знаю без вас, — спокойно ответил он, но в его голосе чувствовалась легкая ирония. — Но на самом деле она мне совсем не нравится. — Он отправил в рот еще один кусочек рыбы, тщательно пережевывая его.       — Но почему? — спросил собеседник, явно задетый таким ответом.       Дункан медленно поднял указательный палец, подчеркивая каждое слово:       — Она — ребенок в шкуре взрослой девушки. Влюбилась в меня, потому что я дал ей то, чего ей не хватало в детстве. — Он сделал паузу, чтобы все осознали его слова. — Она крайне скучна, как человек, который считает, что ему чего-то не дали, и теперь хочет это наверстать. — В его голосе звучала усталость, смешанная с презрением.       — Но разве у нее и у всей ее семьи нет положительных качеств? — не унимался собеседник, явно пытаясь защитить ее.       — Да, конечно, — ответил Дункан, но в его глазах мелькнула тень. — Она умеет смеяться и разговаривать со мной, не давая мне рта раскрыть. И она часто помогала моей семье. А что касается ее семьи… — Он сделал паузу, словно подбирая слова. — Они единственные плантаторы, которые хорошо относятся к своим рабам и честно зарабатывают свои деньги. — Его голос стал тише, но в нем чувствовалась горечь.       — В любом случае, это заведение должно исчезнуть с лица земли, — твердо заявил уроженец Нью-Джерси, его лицо было мрачным. — Из-за него все осталось в прошлом.       — За США! — воскликнул он, поднимая стакан с водой. Остальные подхватили его тост, их голоса звучали уверенно и решительно.       Наступила глубокая, таинственная ночь. Луна, словно древняя богиня Диана, освещала землю своим холодным, призрачным светом. В её лучах пробудились создания, чьи сердца были неразрывно связаны с этим загадочным временем суток: летучие мыши, словно призраки, скользили в воздухе, светлячки зажигали свои крошечные огоньки, опоссумы, совы и еноты — все они, как и сама ночь, были частью этого волшебного, но тревожного мира.       В форте Самтер, затерянном в ночи, солдаты мирно спали. Их сны были наполнены теплом домашнего очага и мечтами о будущем. Они не знали, что этой ночью, двенадцатого апреля, их жизнь изменится навсегда. Эта ночь станет переломным моментом для всей Америки, от Мексиканского залива до границ с Британской империей.       Среди них был и Пьер Гюстав Тутан де Борегар — белый креол из Нового Орлеана. Его имя было известно многим со времен американо-мексиканской войны, но никто не знал, какую роль он сыграет в грядущих событиях. Борегар был человеком, чьи амбиции и решимость могли изменить ход истории. В эту ночь он принял решение, которое станет искрой, воспламенившей Гражданскую войну в Соединенных Штатах Америки.       — Открывайте огонь, — спокойно, но с леденящей душу решимостью приказал Пьер Гюстав Тутан де Борегар. Его голос, словно сталь, прорезал утренний воздух, заставив солдат вздрогнуть.       Они открыли огонь по фортам Джонсон и Моултри мгновенно и хладнокровно. Звуки выстрелов, как раскаты грома, эхом разносились по побережью, разрывая тишину, которая должна была быть наполнена мирным сном.       Эдмунд Раффин, известный сепаратист из южных штатов Соединенных Штатов Америки, наблюдал за происходящим с невероятным удовольствием. Его глаза горели огнем, а лицо исказила кривая ухмылка. Для него это зрелище было словно сцена из его самых грязных фантазий. Он представлял, как его солдаты, с ружьем в руках, завоевывают форты, а он, как дирижер, управляет этой симфонией хаоса и разрушения.       — Это просто чудесное зрелище! — закричал он, его голос дрожал от возбуждения.       Для него, южанина и сепаратиста, это зрелище действительно было чудом. Но те, кто находился внутри фортов, думали иначе.       Когда первые выстрелы разорвали тишину, люди внутри фортов начали кричать, не понимая, что происходит. В половине пятого утра, когда мир еще спал, они были вырваны из своих теплых постелей.       — Что случилось?! — раздавались крики, полные страха и недоумения.       Мало кто из них тогда понимал, что происходит. В отличие от врага, они знали, что за час до этих событий, они потерпели поражение. Их надежды на мир и безопасность были разрушены в одно мгновение.       Для них это был не просто шок, сопровождающийся выбросом адреналина. Это был кошмар, который проник в каждую клетку их тела. Страх, как ядовитая змея, сжимал их сердца, вызывая учащенное сердцебиение и холодный пот. Дым, поднимающийся от выстрелов, наполнял воздух, делая его густым и тяжелым, словно предвестник чего-то ужасного.       — Они открыли по нам огонь! — кричали солдаты, их голоса дрожали от ярости и отчаяния.       — Дикси?! — кто-то переспросил, не веря своим ушам.       — Да, они это сделали! — ответил другой, его голос был полон гнева и боли.       — Где наше оружие?! — закричал кто-то, его глаза горели от страха.       — Мы должны ответить им тем же! — закричал другой, его голос был полон решимости.       — Почему его нет на месте?! — продолжал кричать кто-то, его голос был полон отчаяния.       В этот момент на пороге появился Андерсон, его лицо было бледным, а глаза полны печали.       — Андерсон, на нас напали! — закричал кто-то.       — Я знаю, я знал, — сказал он спокойным, но печальным тоном.       Все замерли, удивленные его словами. Они не могли поверить, что он знал об этом заранее.       — Знали?! — закричал один из солдат, его голос был полон ярости.       Андерсон посмотрел на них, его глаза были полны боли и вины. Он знал, что это был конец. Конец их надежды на мир и свободу. Конец их жизни.       — Они предупредили меня за час до начала мероприятия, и я подумал, что это просто блеф. Их угроза казалась мне «колоссом на глиняных ногах». Но теперь я понимаю, как серьезно ошибался. Они действительно решили ускорить нашу гибель, — его голос дрожал от вины и тревоги.       — Не волнуйтесь, мы справимся, — уверенным тоном сказал один из них, но его глаза выдавали внутреннюю борьбу.       — За Соединенные Штаты Америки! За единство страны и ее народа! — закричали все в едином порыве, но в их голосах звучала не только гордость, но и страх.       Но сейчас не время для героической обороны. Американцы редко бывали в обороне во время военных конфликтов, за исключением Американской революции. Голод и холод ослабили их, а корабли из Фокса так и не успели собраться на сборном пункте. Флагманский корабль вообще не появился из-за шторма, оставив их без поддержки.       — Это издевательство над нами! Они делают, что хотят, а мы просто сидим и ничего не можем! — возмутился Абнер Даблдей, его голос дрожал от гнева и бессилия.       — Но что мы можем сделать? — устало спросил ослабевший солдат. — У нас почти нет оружия!       — Это не повод просто сидеть и позволять врагу решать за нас! — с решимостью заявил командир, его голос звучал как удар хлыста. — Открыть огонь!       В семь часов пополудни раздался первый выстрел из форта Самтер. Пушка прогремела, разорвав тишину, как гром среди ясного неба. Это был не просто выстрел, а сигнал к началу сражения. Никто не знал, что это только начало, и что впереди их ждут долгие дни борьбы и страданий.       Это было радостное событие для янки. Они наконец-то смогли что-то сделать с врагом. Их сердца наполнялись гордостью, хотя это было очень мало по сравнению с тем, что они могли бы сделать. Но они защищали свою землю, своих близких, свою свободу. Они не могли не радоваться.       Однако счастье быстро сменялось ужасом, когда снег начал таять, обнажая почерневшие от огня поля и руины домов. Весна, которая должна была принести обновление и надежду, теперь ассоциировалась с болью и смертью. В тот момент, когда последние снежинки растворялись в воздухе, начался непрекращающийся обстрел со стороны военно-морских сил Конфедеративных Штатов Америки.       Огонь пожирал все вокруг. Он не знал границ и запретов, лишь распространялся, становясь все более яростным и безжалостным. Для янки он был воплощением зла, которое невозможно было остановить. Но что такое огонь? Это лишь химическая реакция, сопровождающаяся пламенем и дымом. Это люди сделали его символом разрушения и смерти, особенно в военной сфере, где огонь стал неотъемлемой частью войны.       Сейчас здесь шел артиллерийский обстрел. Корабли вели огонь по диаметральной плоскости, разрывая воздух и землю снарядами. Но солдаты, которые тоже были живыми людьми, не могли думать о военной науке. Они хотели выжить в этом адском пекле, где каждый снаряд мог стать последним. Они были спичками, пытающимися не сгореть в этом огне.       Пятеро раненых лежали на земле, стонали от боли, но продолжали бороться за свою жизнь. Их глаза, полные страха и отчаяния, смотрели на небо, которое теперь казалось им серым и зловещим. Они знали, что огонь не пощадит никого, и каждый выстрел был для них ударом судьбы.       Но даже в этом хаосе были моменты, когда солдаты находили силы улыбаться друг другу. Они поддерживали друг друга, делились последним куском хлеба и глотком воды. В этих мгновениях они находили надежду, что, несмотря на все ужасы, они смогут выжить и вернуться домой.       Огонь продолжал бушевать, но янки не сдавались. Они знали, что за каждым выстрелом, за каждым взрывом стоит враг, который хочет уничтожить их. Но они были готовы бороться до конца, потому что за их спинами были их семьи, их друзья, их свобода. И пока они живы, они не сдадутся.       — Они могут уничтожить нас, но им никогда не сломить дух Соединенных Штатов! — с гордостью и вызовом выкрикнул кто-то, и его слова эхом разнеслись по рядам. Улыбка на его лице была полна решимости и надежды, и все вокруг подхватили этот боевой клич.       Это могло бы стать легендой, которую будущие поколения изучали бы в учебниках истории, как символ мужества и несгибаемого духа. Но солдаты, прячущиеся в темноте, как загнанные звери, не думали об этом. Они были на грани отчаяния, их сердца сжимались от страха, а мысли о смерти были невыносимы.       Иногда даже Дикси, их враги, чувствовали, как ее сердце сжимается от жалости.       — Может, мы не будем так жестоки? — тихо спросил он.       Но на войне, где каждый шаг мог стать последним, подобные мысли были равносильны предательству.       — Замолчи, или тебя расстреляют по законам военного времени! — рявкнул кто-то, и голос его был полон угрозы.       Так могло бы продолжаться вечно, если бы не тот роковой день. Четырнадцатого числа четвертого месяца шестьдесят первого года девятнадцатого века Роберт Андерсон, командир форта Самтер, поднял белый флаг. Крепость, некогда гордая и неприступная, теперь лежала в руинах, как могила древней цивилизации.       Это было горько для всех. Во время сражения никто не погиб, никто не был взят в плен. Но форт был сдан врагу, и они покинули его, как беженцы, оставив за спиной свои дома и земли предков. Они ушли на север, как герои из древнегреческих мифов, но сами не могли считать себя героями. Ведь они не сражались до конца, они сдались, и в их глазах застыла печаль и чувство вины.       — Это позор, Роберт, — с болью в голосе произнес Авраам Линкольн, едва сдерживая гнев. — Вместо того чтобы дать им возможность уйти с миром, мы открыли по ним огонь. Это не просто непоправимая ошибка, это предательство наших идеалов.       — Что нам теперь делать? — Роберт Андерсон выглядел растерянным и встревоженным.       — Мы? — Линкольн усмехнулся, но в его голосе звучала сталь. — Я не собираюсь поддерживать с ними никаких отношений. Если они не хотят решать проблемы мирным путем, то пусть готовятся к последствиям.       Президент поднялся с кресла, его движения были резкими и решительными. Он подошел к окну и взглянул на бескрайние просторы Америки, словно пытаясь найти в них ответ.       — Я стану карающим демоном, — сказал он, не оборачиваясь. — Для южных штатов. За их предательство. За нашу кровь. За нашу страдания.       — Но это только увеличит число жертв, Авраам, — возразил Андерсон, его голос дрожал.       — Знаю, — Линкольн повернулся к нему, и его глаза сверкнули ледяным огнем. — Но другого пути нет. И я не вижу другого выхода.       Вскоре после инцидента в Южной Каролине, на страницах всех газет Соединенных Штатов Америки появилось официальное заявление от Авраама Линкольна, шестнадцатого президента США и первого лидера Республиканской партии. Этот документ, отпечатанный крупными буквами и распространенный по всей стране, содержал решительные слова, которые потрясли нацию до глубины души. В нем говорилось следующее:

      Поскольку законам Соединенных Штатов течение некоторого времени в прошлом и настоящем, оказывается сопротивление, и исполнение оных на территории штатов Южная Каролина, Джорджия, Алабама, Флорида, Миссисиппи, Луизиана и Техас затруднено стечением обстоятельств, слишком могущественным, чтобы быть преодоленным путем обычного юридического делопроизводства, или властью, которой облечены федеральные маршалы:

      Я, Авраам Линкольн, Президент Соединенных Штатов, на основании полномочий, предоставленных мне Конституцией и законами, решаю призвать, и настоящим призываю, ополчение некоторых штатов, общим числом 75 тысяч, для преодоления указанного стечения обстоятельств и восстановления должного исполнения законов. Дополнительная информация будет немедленно отправлена властям штатов через Военный департамент.

      Я обращаюсь ко всем преданным гражданам за одобрением, содействием и помощью в наших действиях по сохранению чести, целостности и существования Национального Союза, утверждению вечности народного правительства, и уничтожению зла, претерпеваемого намиуже достаточно долгое время.

      Я полагаю уместным сказать здесь, что первоочередной задачей, поставленной перед вооруженными силами, настоящим призываемыми, будет возвращение фортов, городов и собственности, захваченных у Союза, и что при любом развитии событий будет проявлена высочайшая аккуратность в отношении указанных объектов, чтобы избежать какого-либо разорения или разрушения имущества, или доставления беспокойства мирным жителям в любой части страны, и настоящим я приказываю лицам, создающим вышеуказанное стечение обстоятельств, одуматься и мирно разойтись по своим домам в срок двадцати дней от сегодняшней даты.

      Полагая, что текущее состояние государственных дел представляет собой чрезвычайную ситуацию, настоящим я, на основании полномочий, предоставленных мне Конституцией, созываю заседания обеих палат Конгресса. Сенаторам и членам Палаты Представителей надлежит собрать заседания соответствующих палат в полдень, в четверг четвертого июля этого года, и на них выработать и принять такие меры, какие по их суждениям, могут потребовать защита государственной безопасности и интересов.

      В подтверждение чего, я приложил к сему свою руку и повелел приложить гербовую печать Соединенных Штатов.

      Это вызвало бурю негодования в южных штатах Соединенных Штатов Америки, которые теперь вступили на путь отделения и стали Конфедеративными Штатами Америки. В воздухе повисло напряжение, смешанное с тревогой и страхом. Люди чувствовали, как почва уходит из-под ног, и не могли поверить, что мирные дни закончились. Все начали паниковать, и это ощущение было настолько сильным, что многие, как Пауль, мгновенно бросились в бой, охваченные желанием защитить свою землю и идеалы.       Антония стояла на пороге комнаты сына, её глаза горели решимостью. Она была полна отчаяния и гнева, но её голос звучал твёрдо и непоколебимо:       — Нет, нет, ты никуда не пойдешь! — закричала она, её голос дрожал от сдерживаемых эмоций. Она знала, что её сын готов пожертвовать всем ради своих убеждений, но не могла позволить ему сделать это. — Ты слышишь меня? Ты не можешь так поступить!       Пауль стоял перед ней, его лицо было бледным, но решительным. Он знал, что мать боится за него, но его сердце было переполнено решимостью. Он смотрел на неё с любовью и болью, понимая, что его решение уже принято.       — Мама, я должен это сделать, — сказал он тихо, но уверенно. — Я не могу просто стоять в стороне, когда наш дом рушится.       Антония почувствовала, как её сердце разрывается на части. Она знала, что его слова — это не просто слова. Это был его путь, его судьба. Она не могла его остановить, но она могла дать ему последнее наставление.       — Почему ты должен пойти туда, а не кто-то другой? — спросила она, и слезы покатились по ее щекам, словно пытаясь найти утешение.       — Мама, в армии я усвоил одну важную мысль: жизнь — это нечто меньшее, чем идея, за которую человек готов умереть. Я понял, что счастье и благополучие нашей семьи — это то, ради чего стоит бороться и жертвовать. Я готов умереть за то, чтобы вы были счастливы и знали, что я всегда рядом, даже если я не могу быть с вами физически. — его голос дрожал, но в нем звучала непоколебимая решимость. — Как бы ты ни проводила свою жизнь, я умру за вас, потому что это самое важное, что у меня есть.       — Но твоя жизнь не менее важна, чем наши, — сказала Антония, стараясь скрыть дрожь в голосе. Ее глаза, обычно теплые и добрые, сейчас были холодны и полны боли. — Кто дал тебе право распоряжаться собой как щитом?       Пауль стоял перед ней, высокий и угловатый, с глазами, полными решимости и упрямства. Он был одет в форму, которую она так старательно помогала ему выбирать, и теперь эта форма казалась ей символом его отчуждения.       — Я больше не твой маленький сын, — сказал он, его голос звучал глухо и холодно. — Я сам решаю, как мне жить.       Антония резко вдохнула, словно ей дали пощечину. Ее лицо исказилось, и она ударила Пауля по щеке. Звук удара эхом разнесся по комнате, и на мгновение воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов.       — Не смей так говорить, — прошептала она, ее голос дрожал от гнева и боли. — Ты не знаешь, каково это — сопровождать своего сына на войну!       Пауль замер, его глаза расширились от удивления и, возможно, даже страха. Он сделал шаг назад, но не отвел взгляда.       — Итак, ответ «да»? — спросил он, его голос был холодным и спокойным, как будто он ожидал этого вопроса.       В комнате повисла напряженная тишина. Напряжение было почти осязаемым, как будто воздух между ними стал густым и тяжелым. Антония почувствовала, как ее сердце сжимается от боли и страха. Она знала, что ее сын уходит на войну, и она не могла его остановить.       — Да, — сказала она, наконец, ее голос был тихим, но твердым. — Да, я согласна.       Пауль кивнул, но его лицо оставалось бесстрастным. Он подошел к ней и обнял, крепко, но без нежности. Антония обняла его в ответ, чувствуя, как слезы текут по ее щекам.       — Ты вернешься, — прошептала она, ее голос дрожал. — Ты должен вернуться.       Пауль отстранился и посмотрел ей в глаза. Его взгляд был твердым и решительным.       — Я вернусь, — сказал он, и в его голосе прозвучала уверенность, которая, как ей казалось, она никогда не слышала раньше. — Обещаю.       Они стояли так еще несколько минут, обнимая друг друга, словно пытаясь передать всю свою любовь и страх через эти прикосновения. Затем Пауль отстранился и подошел к двери.       — Прощай, мама, — сказал он, его голос звучал странно, как будто он пытался сдержать эмоции. — Я вернусь.       Антония кивнула, не в силах сказать ни слова. Она смотрела, как он уходит, чувствуя, что ее сердце разрывается на части.       На железнодорожном вокзале в Роли было шумно и многолюдно. Семьи прощались с родными, друзьями и близкими, которые отправлялись на фронт. Антония стояла в стороне, держа Финна Флейшеростлина за руку. Он был отцом одного из солдат, и она знала, как тяжело ему сейчас.       — Я бы никогда не подумала, что стану одной из тех женщин, которые провожают своих детей на войну, — сказала она, стараясь не показывать свою боль. -       А я отцом, — ответил Финн, его голос дрожал. — Никогда не думал, что буду стоять здесь и провожать своего сына.       Они замолчали, наблюдая за Паулем, который стоял в группе других солдат. Он был таким молодым, таким решительным. Антония знала, что он готов к этому, но в глубине души она все еще надеялась, что это не произойдет.       — Он вернется, — сказала она, пытаясь убедить себя и Финна. — Он должен вернуться.       Финн кивнул, но его глаза были полны сомнений.       — Надеюсь, — сказал он тихо. — Надеюсь.       В тот роковой день, когда молодой человек покинул этот мир, все вокруг ощутили невыносимую тяжесть утраты. Он был не просто братом, но и тем, кто объединял сердца и души. Он как Иерусалим, священный город трех религий — ислама, христианства и иудаизма, — стал свидетелем этой глубокой потери. Для каждого из них, он был символом надежды и единства.       Пауль, всегда излучающий оптимизм и веру в лучшее, стоял в центре этой печальной сцены. Его глаза, полные слез, но не утратившие блеска, смотрели на родных и друзей, словно пытаясь поддержать их в этот момент. Он знал, как важно сохранять надежду, даже когда мир кажется серым и безрадостным.       — Одетта, пообещай мне, что, когда я вернусь, ты исполнишь один из музыкальных шедевров Арканджело Корелли, — сказал он, его голос дрожал, но в нем звучала твердая уверенность.       — Хорошо, Пауль, — ответила она, ее голос был едва слышен, но в нем слышалась та же непоколебимая решимость.       — Пауль, тебе нравится это издевательство над роялем и памятью об этом итальянце? — спросила Мария, ее голос был полон сарказма, но за ним скрывалась глубокая боль.       Пауль улыбнулся, но в этой улыбке было что-то горькое. Он знал, что его слова могут показаться жестокими, но они были нужны, чтобы пробудить в них всех желание жить дальше.       — Это не издевательство, Мария. Это помощь, — начал он. — Мы должны поддерживать друг друга в их увлечениях, Одетт, если она не бросит музыку, она станет новым Даниэлем Стабелтом!       Его слова повисли в воздухе, как последний аккорд, который он так и не сыграл. Но они остались с ними, как напоминание о том, что даже в самые темные моменты жизни можно найти свет.       — Вот вам камешек, — Пауль Флейшеростлин протянул им маленький камешек размером с ноготь мизинца Одетты. Его голос был мягким, но в нем звучала глубокая искренность. — Верните его, когда я вернусь. И заберите этот камешек, когда я вернусь.       Октавия осторожно взяла камень из его рук, чувствуя его прохладную шероховатую поверхность. Камень был явно осадочного происхождения, и в его сердцевине виднелись тонкие слои, растворенные в воде. Она внимательно разглядывала его, ощущая легкое волнение.       — Пауль, зачем ты подарил нам этот камень? — спросила Октавия, глядя ему в глаза. — В чем его смысл?       Пауль улыбнулся, его лицо озарилось мягким светом.       — Мой товарищ по оружию из Флорида рассказал нам об одном из ритуалов местных индейцев. Они дарят друг другу камни перед прощанием и возвращают их, когда кто-то возвращается, — ответил он, его голос был наполнен теплотой и уважением.       — Серьезно? — Октавия недоверчиво подняла бровь, но в ее голосе звучало любопытство.       — Да, серьезно. Я действительно не могу вспомнить, как называется это племя, с которым он встречался не раз, но все знают об этом обычае, — Пауль мягко рассмеялся, его глаза светились добротой.       Габриэлла, стоявшая рядом, скрестила руки на груди. В ее взгляде читалось явное неодобрение.       — Индейцы? — она произнесла это слово с оттенком презрения. — Зачем измерять их обычаи и традиции? Они варвары!       — Как один черномазые, — хихикнула Мария, за что получила неодобрительный взгляд от Габриэллы.       — Хватит! — она повысила голос, но тут же перешла на шепот. — Родители могут услышать!       — Значит, они не такие варвары, как ты думаешь, — Пауль посмотрел на Габриэллу с легкой улыбкой. — Этот обычай показался ему милым и добрым, и он начал его соблюдать.       Пауль накрыл ладони Октавии своими, аккуратно сжимая камень.       — Пообещайте, что с этим камнем ничего плохого не случится, — сказал он, глядя ей в глаза.       Октавия сглотнула, чувствуя, как на нее давят взгляды остальных.       — Мы обещаем, — произнесла она за всех, стараясь придать своему голосу уверенность. — И следи за своим камнем.       Пауль улыбнулся и отпустил ее руки.       — Спасибо, — тихо сказал он. — Для меня это очень важно.       Октавия кивнула, ощущая, как в ее сердце разливается тепло. Она осторожно спрятала камень в карман, чувствуя, что теперь он стал частью ее.       Финн Флейшеростлин подошел к Октавии и Паулю с искренним интересом, его глаза светились теплом.       — Ну что, вы попрощались друг с другом? — спросил он, стараясь не выдать волнения.       Октавия и Пауль переглянулись, и их глаза наполнились тревогой. Они быстро спрятали камни в карманы, стараясь не привлекать внимания родителей.       Оскар, чувствуя неловкость, ответил:       — Да, мы попрощались…       Его голос дрогнул, но он постарался скрыть смущение.       Пауль, стоя рядом с отцом, взял его за руки и проникновенно произнес:       — Папа, пока меня не будет, на твои плечи ляжет ответственная миссия.       Он смотрел отцу прямо в глаза, его голос звучал уверенно, но внутри бушевали эмоции.       Отец, услышав слова сына, нахмурился.       — Что это за задание? — спросил он, его голос был полон серьезности.       Пауль вздохнул и продолжил:       — Задание заключается в следующем: поскольку все наши учителя уехали в Германию и Францию, опасаясь войны, а профессора различных дисциплин и подавно, прошу тебя проследить за образованием моих младших братьев и Одетты.       Он говорил медленно, каждое слово было как тяжелый камень, который он пытался донести до отца.       Отец кивнул, его лицо стало серьезным.       — Пауль, я уже знаю о проблемах с получением хороших образовательных услуг на сегодняшний день, но я обязательно сделаю все возможное, чтобы помочь им, — сказал он, его голос звучал твердо и уверенно.       Пауль облегченно выдохнул и, улыбнувшись, сказал:       — Спасибо тебе, отец, я знал, что могу положиться на тебя.       Он обнял отца, и на мгновение их объятия стали символом надежды и поддержки.       В этот момент голос чернокожего мужчины, одного из немногих афроконфедератов, который был свободным человеком задолго до этого, раздался в воздухе:       — Поезд отправится на границу Северной Каролины и Содружество Виргинии через три минуты. Пожалуйста, военные займут свои места!       Михаэль, брат Пауля, стоящий рядом, воскликнул:       — Пауль, тебе пора!       Пауль кивнул, его лицо стало сосредоточенным.       — Я знаю, — сказал он и направился к поезду.       Октавия и Оскар стояли рядом, их глаза наполнились грустью.       Пауль остановился на мгновение, обернулся и сказал:       — Пока, жди меня на Рождество!       Его голос был полон надежды и обещания вернуться.       Все молча смотрели ему вслед, их сердца сжимались от тревоги и любви.       — Пауль, черт возьми, мы обязательно напишем и навестим тебя в больницах, а ты, пожалуйста, тоже пиши, — крикнул Михаэль, его голос дрожал от напряжения. — После твоей первой схватки с этими проклятыми янки я готов стать волонтером и учиться у тебя.       Пауль, стоя у поезда, который медленно набирал ход, обернулся и ответил, его голос был тверд, но в нем звучала усталость:       — Сначала пусть хоть что-то из этого произойдет, а потом поговорим.       Поезд, увозивший Пауля, с грохотом тронулся, оставляя за собой клубы пыли. Вся семья солдат, собравшаяся на станции, смотрела ему вслед. В их глазах читалась смесь гордости и тревоги.       Финн Флейшеростлин, задумчиво глядя на удаляющийся поезд, произнес:       — Нам нужно что-то сделать с его лошадью. Иначе она не выживет.       — Я говорил тебе, но ты никогда не слушаешь, — возразил ему кто-то из близких.       — Мама, папа, давайте сейчас не будем ссориться, — вмешалась Клара, стараясь сохранить спокойствие. — С этим арабом разберемся позже.       Все Флейшеростлины медленно направились к своим экипажам, их лица были напряжены. Они знали, что впереди их ждут трудные времена.       В то же самое время, последний представитель семьи Айсалор, Дункан, бродил по улицам Нью-Йорка. Этот город, с его волшебными архитектурными шедеврами в стиле федерального, георгианского и французского Бозара, был полон жизни, но Дункан не чувствовал здесь тепла. Тысячи эмигрантов из старого света наполняли его улицы, но их лица казались ему чужими и холодными. Нью-Йорк, некогда великий порт и финансовый центр страны, теперь казался ему тюрьмой, из которой он стремился вырваться. Его душа жаждала возвращения на юг, туда, где царили зло и жестокость, где он мог бы стать солдатом севера и отомстить за страдания своей семьи.       Он шел по тротуарам, мимо величественных зданий, но его сердце было наполнено болью. В его памяти всплывали образы прошлого: бедность, смерть отца, матери и сестры, издевательства Клары, которая, казалось, хотела близости, но лишь мешала ему. Она была как тень, преследовавшая его, как кошмар, от которого он не мог избавиться.       Дункан остановился у одного из зданий, где работал Эдвин Денисон Морган, республиканский губернатор Нью-Йорка. Он знал, что ему нужно найти работу, чтобы выжить, но в то же время он не мог заставить себя остаться здесь.       — Как тебя зовут? — спросил Морган с любопытством, глядя на Дункана.       — Я Макс Зибен, — солгал Дункан, чувствуя, как сердце сжимается от страха. Он придумал себе новое имя, чтобы начать жизнь с чистого листа. Но как он мог забыть прошлое? Как он мог забыть все те ужасы, которые преследовали его?       В этот момент он понял, что месть — это единственное, что может освободить его от боли. Он хотел уничтожить Юг, который объявил себя Конфедеративными Штатами Америки, и отомстить за свою семью. Он хотел начать жизнь заново, но для этого ему нужно было забыть о том, кем он был раньше.