Семья Флейшеростлин.

      — Пауль обязательно познакомит меня с замечательным человеком из своей команды, который будет лучше этого вонючего ирландца! — решительно заявила Клара.

Двадцать девятое января тысяча восемьсот пятьдесят девятого года:

      Наступил субботний вечер, и прошел еще один день января 1860 года. Французский путешественник Анри Муо только что открыл гигантский храмовый комплекс Ангкор-Ват в непроходимых джунглях Камбоджи. В это же время Смитсоновский институт оплакивал потерю Джеймса Полларда Эспи, своего выдающегося ученого. Эти факты были известны каждому студенту-историку, но что значил этот день для Клары? Для нее это был момент, когда ее мир рушился.       Клара и Дункан Айсалор стояли в городском парке. Дункан, всегда такой уверенный и решительный, выглядел потерянным. Его голос дрожал, когда он начал говорить:       — Клара, я должен тебе кое в чем признаться.       Его слова звучали так, будто он готовился к самому тяжелому испытанию в своей жизни. Он не хотел этого говорить, но понимал, что откладывать больше нельзя.       Клара почувствовала, как ее сердце сжалось. Она знала, что сейчас услышит что-то важное. Ее взгляд упал на деревья, которые казались ей живыми свидетелями этого разговора. Птицы пели, но их пение казалось ей неестественно громким.       — О чем ты хотел поговорить? — спросила она, стараясь скрыть волнение.       Дункан опустил голову, его взгляд был устремлен на землю. Он понимал всю тяжесть момента, но не знал, как начать. Он знал, что каждое слово будет иметь значение.       — Клара, я… я люблю тебя, — наконец произнес он. Его голос был тихим, но искренним.       Клара замерла. Ее дыхание стало прерывистым. Она не ожидала услышать этих слов. Внутри нее бушевал вихрь эмоций: радость, страх, надежда и боль.       — Что ты говоришь? — прошептала она, не веря своим ушам.       Дункан поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. Его взгляд был полон искренности и боли.       — Я люблю тебя, Клара. И я должен был сказать тебе это. Но я боялся. — он вздохнул и продолжил: — Я не хотел, чтобы это все усложнило. Я не хочу терять тебя.       Клара закрыла глаза, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. Она знала, что должна что-то сказать, но слова не шли. Она чувствовала, как слезы подступают к глазам.       — Я тоже тебя люблю, — наконец прошептала она. Ее голос дрожал, но она знала, что это правда. — Но… это все так неожиданно.       Дункан кивнул, чувствуя, как в груди разливается тепло. Он понимал, что ей нужно время. Она только что услышала слова, которые он так долго боялся произнести, и теперь её радость была осязаемой. Однако, несмотря на это, он не мог не добавить ложку дегтя в этот сладкий момент. Дункан знал, что должен быть честным, даже если это разрушит их идеальный момент. Он не хотел обманывать её и знал, что правда рано или поздно всплывет. Поэтому, собравшись с духом, он решил, что лучше сейчас, чем потом. Главное — не переусердствовать и не испортить то, что только начало зарождаться между ними.       — Клара, нам нужно серьезно поговорить, — сказал американец ирландского происхождения, нервно поправляя воротник рубашки.       Она почувствовала, как внутри все сжалось от дурного предчувствия.       — Что случилось? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.       Он сделал глубокий вдох и посмотрел ей прямо в глаза.       — Мне предложили работу в Нью-Йорке, — произнес он, словно это было самое обычное дело. — Это возможность, которую я не могу упустить. Зарплата гораздо выше, и перспективы огромные.       Клара почувствовала, как земля уходит из-под ног.       — Ты уезжаешь? — спросила она, стараясь не выдать своего отчаяния.       — Да, — ответил он, не глядя на нее. — Прости, но я должен принять это предложение.       Она не могла поверить своим ушам. Как он мог так спокойно говорить об этом?       — Это конец? — прошептала она, чувствуя, как слезы подступают к глазам.       Он замер на мгновение, а затем повернулся к ней.       — Нет, Клара, — сказал он твердо. — Это не конец. Я люблю тебя и всегда буду любить. Но я должен сделать это ради семьи.       Она закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы.       — Ради семьи? — переспросила она, пытаясь уловить хоть каплю искренности в его голосе.       Он кивнул, но в его глазах мелькнула тень сомнения.       — Ты всегда будешь в моем сердце, — сказал он тихо. — Я вернусь, как только смогу.       Она посмотрела на него, пытаясь понять, говорит ли он правду. Но в его голосе было что-то, что не давало ей покоя.       Она сделала шаг вперед и взяла его за руку.       — Обещай мне, что вернешься, — прошептала она, глядя ему в глаза. — Обещай, что мы не расстанемся навсегда.       Он сжал ее руку и кивнул.       — Обещаю, — сказал он тихо, но в его голосе она услышала неуверенность.       Она отпустила его руку и отступила на шаг.       — Тогда иди, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Но помни, что ты дал слово.       Он посмотрел на нее в последний раз, а затем повернулся и пошел к двери.       Клара осталась стоять, чувствуя, как сердце разрывается от боли. Она знала, что это только начало их испытаний.

Наши дни:

      — Но ты же сама его отпустила! —       сказала Октавия, глядя на подругу с недоумением.       — Ну и что — если я отпустила его в Нью-Йорк? — ответила та, но в голосе её прозвучала обида. — Он мог бы написать мне хотя бы раз за всё это время, хотя бы пару слов о том, как прошел переезд, как ему живётся в Нью-Йорке, как дела на работе, как он устроился, в конце концов! Неужели это так сложно?       — Он умеет писать? — с любопытством спросил Йозеф Флейшеростлин.       — Да, умеет, хотя почерк у него немного своеобразный, но я всегда могу разобрать, — ответила она, стараясь не выдать своего разочарования.       — И в чём же тут драма? — недоуменно спросил Михаэль. — Лично я не понимаю твоей печали. Он бросил тебя, и что с того? Ты же знала, что он беден, а твой отец никогда бы не позволил вам быть вместе.       — Я знаю, — тихо сказала она, — но мне просто обидно. Я столько сделала для него, пыталась помочь, а он просто ушёл, не сказав ни слова. И это после всего, что между нами было.       — Настоящая любовная трагедия, о которой не напишет ни один современный писатель, — с грустью произнесла Габриэлла, сочувственно глядя на Клару. — Мальчик из бедняцкой семьи, воспользовавшись богатством и положением девушки, обманул её чувства. Когда появилась возможность зарабатывать больше, чем могла давала, он оставил её, оставив её с разбитым сердцем, без любви, поддержки и помощи, которые она так щедро ему дарила.       — Ненавижу ирландцев, — прошипела Мария, её голос дрожал от гнева. — Когда я приеду в Нью-Йорк, они будут дрожать передо мной, как перед Антихристом!       — Ненависть к одной нации из-за поступка одного из её представителей — это грех, как сказал Бог. Я говорю вам: даже те, кто злится на своего брата, должны ответить за это перед судом, — ответил Йозеф, сын семьи Флейшер, мечтавший стать священником.       — На чьей ты стороне, Йозеф? — её голос стал ещё более резким.       — Я на стороне отца, чьими детьми мы все являемся, — сказал он, его голос звучал твёрдо, но с болью. — Моя позиция неизменна, как непоколебимость мустанга, как это было тогда в церкви, как это есть сейчас…

Двадцать седьмое января одна тысяча восемьсот пятьдесят девятого года — десятое февраля одна тысяча восемьсот пятьдесят девятого года:

      В Северной Каролины шел сильный ливень с грозой. В такой день никто не ожидал, что стук в дверь нарушит тишину. Три четких удара заставили всех присутствующих отвлечься от молитвы.       Йозеф Флейшеростлин, изучавший христианское учение у одного из самых уважаемых пасторов в штате, не мог не подойти к двери. Он понимал, что это может быть что-то важное.       — Я открою, — твердо сказал он, не давая никому возможности возразить.       Йозеф Флейшеростлин, погруженный в свою ежедневную работу по очистке стены от грязи, вдруг услышал голос пастора церкви, доносившийся из-за двери.       — Да, спасибо вам, Йозеф, за вашу доброту, — сказал пастор, его голос был полон искренней признательности.       Йозеф, прервав свое занятие, подошел к двери и открыл ее. На пороге стоял незнакомец, полностью закутанный в капюшон, который скрывал его лицо. Его поза была напряженной, а фигура — слегка ссутуленной, словно он хотел остаться незамеченным.       — Кто ты, странник? — с тревогой спросил молодой пастор.       — Я добропорядочная гражданка своей родины, — мягко, но уверенно произнесла она, поднимаясь. Её голос звучал ровно, но в нём слышалась настойчивость. — Я прошу вас об одном одолжении.       Йозеф замер, не сводя с неё глаз. Он не мог оторвать взгляда от её лица, в котором переплетались черты разных рас. Её кожа была тёмной, но не чёрной, а оттенка, который невозможно было описать одним словом. В её глазах читалась смесь печали и гордости.       — Я мулатка, — тихо, но твёрдо сказала она, и в её голосе не было ни тени сомнения или страха. — Я родилась в семье свободных людей. Моя мать — белая, а отец — чёрный.       Её слова ударили Йозефа, как молния. Он почувствовал, как его лицо заливает краска стыда и ужаса. Он знал, что его реакция будет неправильной, но не мог сдержаться.       — Мулатка, — повторил он, но уже тише, почти шёпотом. Его голос дрожал, а руки сжались в кулаки.       Она посмотрела на него прямо, её глаза были полны боли и усталости.       — Пожалуйста, не судите меня за то, что я есть, — сказала она, её голос был полон достоинства и силы. — Я не выбирала свою судьбу. Я родилась такой, и я горжусь этим.       Йозеф почувствовал, как его сердце сжимается от стыда. Он знал, что должен был что-то сказать, но слова не приходили. Он просто стоял, не зная, куда деть глаза.       — Йозеф, что там случилось? — раздался голос за спиной.       — Ничего, просто бедняк просит хлеба, — соврал он, стараясь скрыть дрожь в голосе.       — Дай ему, что ему нужно, и закрой дверь, — приказала учительница. — Холодно!       — Да, сейчас, — пробормотал Йозеф, чувствуя, как его щеки заливает румянец. Он поспешно вышел из церкви, захлопнув за собой дверь. — Чего ты хочешь? — резко спросил он, стараясь скрыть волнение.       — Мой отец умер, и мы хотим его похоронить, — тихо ответила она, опустив глаза. — Я пришла спросить вас: не могли бы вы помочь нам?       Она замолчала, но Йозеф почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Он знал, что должен помочь, но в то же время боялся. Он боялся своих чувств, боялся того, что может произойти.       Он молчал, глядя на нее, и она, не дождавшись ответа, развернулась, чтобы уйти. Но он не мог позволить ей уйти. Он схватил ее за руку, и в этот момент что-то странное произошло. Они оба замерли, словно пораженные молнией. Их тела пронзила странная, почти болезненная энергия. Они смотрели друг на друга, не в силах отвести взгляд. Это было похоже на судьбу, на что-то неизбежное.       Наконец, она выдернула свою руку и, не сказав ни слова, быстро ушла, оставив Йозефа стоять на холодном ветру. Он долго смотрел ей вслед, чувствуя, как внутри него бушует буря эмоций.       — Ну, так ты согласен провести похоронную церемонию или нет?       — Я согласен, — ответил он, стараясь скрыть внутреннюю неуверенность.       — Серьёзно? После всего, что произошло? — её взгляд был полон недоверия.       — Я всегда готов помочь своим братьям и сёстрам, — он пытался звучать уверенно, но голос дрогнул.       — Ты не производишь впечатление человека, готового помогать, — она скрестила руки на груди, словно защищаясь.       — Я… я просто… — он запнулся, не находя слов.       — Ладно, забудь, — она махнула рукой, явно разочарованная.       Он чувствовал, как его лицо заливает краска стыда. Он хотел бы взять свои слова обратно, но не знал как.       — Скидка пятьдесят процентов, — выпалил он, сам удивляясь, как это пришло ему в голову.       Отец Мишель Паримпу’Ракумло оказался одним из богатейших чернокожих американцев Юга США. Он владел несколькими фабриками легкой промышленности и переработки сельскохозяйственной продукции. Его звали Филани, и он умер в возрасте сорока шести лет от сердечного приступа.       Йозеф узнал, что их семьи были потомственными погонщиками мулов из Нового Орлеана, когда эта земля принадлежала Франции. Он не мог упустить возможность проводить отца в последний путь.       — Папа, всех членов нашей семьи всегда хоронят здесь, — спокойно объяснил Йозеф. — Это наш долг и традиция.       — Но ты ведь там не живешь! — возразил отец.       — Они, как и я, лютеране, — напомнил Йозеф. — Я хочу помочь завершить эту важную для нас процессию.       Отец вздохнул, но не стал спорить. Он знал, что для Йозефа это было важно.       Молодой священник лютеранской ветви христианства решил завершить начатую работу. Он уже произносит вступительную речь, выражает сочувствие родственникам и говорит несколько слов о личности покойного:       О святой и праведный Бог, Тебе было угодно призвать из этой жизни Своего слугу Сифисо.       Дай нам узнать из этой смерти, что мы тоже должны умереть и покинуть этот мир, чтобы вовремя подготовиться к этому покаянием, живой верой и избеганием грехов и суеты мира сего.       Освежи душу, которая сейчас отошла, небесным утешением и радостью и исполни для неё все милостивые обещания, которые в Твоём святом Слове Ты дал тем, кто верит в Тебя.       Даруй телу мягкий и тихий покой на земле до Последнего Дня, когда Ты воссоединишь тело и душу и приведёшь их во славу, чтобы весь человек, который служил Тебе здесь, мог быть наполнен там небесной радостью.       Утешь всех, кто скорбит в связи с этой смертью, и будь и оставайся для погибших их Отцом, Кормильцем, Опекуном, Помощником и Поддержкой.       Не оставляй их и не отнимай от них Своей руки, но позволь им в изобилии испытать Твою доброту, благодать, любовь и помощь, пока Ты не даруешь им также счастливый и благословенный конец.       Услышь нас ради Твоего милосердия. Аминь.       Он решил отправиться в Новый Орлеан, чтобы завершить начатую работу. Для семьи Паримпу’Ракумло он был случайным человеком, встретившимся на жизненном пути, но хотел стать их лучшим другом. Он стремился помочь им преодолеть порочную ситуацию и предотвратить депрессию после потери любимого человека во время отпуска в Северной Каролине.       Когда они добрались до места, напряжение не спадало. Через два дня после прибытия началась заупокойная служба. Звучали молитвы и гимны, лились слезы. Йозефу пришлось приложить все усилия, чтобы успокоить собравшихся. Это было непросто: горе сковывало сердца каждого.       Когда пришло время заключительной молитвы благословения над прахом, Йозеф почувствовал облегчение. Обращаясь к погребальным останкам, он нашел в себе силы говорить искренне:       В твердой надежде на воскрешение к вечной жизни через Господа нашего Иисуса Христа, мы вверяем нашего брата Сифисо Николаса Одорика Паримпу’Ракумло младшему и предаем его бренные останки земле: земля к земле, прах к праху.       Он был похоронен в строгом соответствии с лютеранскими канонами, завершив свою священную миссию. Через несколько дней Йозеф Флейшеростлин отправился в административную столицу Северной Каролины как почетный гость семьи Паримпу’Ракумло.       — Вы ничего не забыли у нас? — спросила его вдова, провожая священника к поезду.       — Нет, не забыл. За исключением одного — вознаграждения, которое вы мне обещали.       — Мы никогда не забываем о своих обязательствах, — твердо ответила Мишель, держа в руках шкатулку с деньгами. — Вот ваше вознаграждение за проделанную работу.       Он воспринял шкатулку как самую драгоценную вещь в этом мире, боясь даже прикоснуться к ней. Ее изысканная красота и утонченность говорили сами за себя: это творение рук мастера, чьи золотые руки невозможно купить ни за серебро, ни за фунты во всем мире.       — Я должен вернуть вам коробку? — спросил он, стараясь скрыть восхищение.       — Что? Эту? Нет, я приобрела ее специально для тебя, чтобы ты мог хранить в ней деньги из другого штата. — Мишель улыбнулась, но в ее глазах мелькнула тень грусти.       — Спасибо за подарок, но у меня есть кошелек. И, честно говоря, эта коробка вызывает у меня странное желание украсть ее, — признался Йозеф, кладя шкатулку в свою сумку.       — Не все вещи должны храниться в банальных вещах, вроде кошелька, — мягко заметила она, но в ее голосе прозвучала легкая обида.       Поезд прибыл, и, прощаясь, все благодарили друг друга и Бога за эту встречу. Молодой священник вернулся домой и решил открыть коробку, которую ему дала Мишель. Его заинтриговали её слова: «Не все вещи хочется класть в такие банальные предметы, как кошелёк». Внутри оказалось письмо с деньгами без скидки в полцены. Читая его, священник ощутил, как мир вокруг рушится. Слова Мишель навсегда остались в его сердце, напоминая о её доброте и искренности.       В этом письме говорилось:       Йозеф, я благодарна тебе и Богу за эти чудесные похороны. Звучит странно, не правда ли? Очень редко девушки пишут священнику такое, не так ли? Но я хочу быть честной. Я влюбилась в тебя. Твоя поддержка в тот момент, когда мой отец покинул нас, была для меня невероятно важна. Я должна признаться, что в какой-то момент мои чувства к тебе были романтическими. Но, Йозеф, любовь для меня — это не просто слово. Это огонь, который сжигает меня изнутри, это страх, который парализует меня, это боль, которую я не могу вынести. Любовь — это война, которую я не готова вести.       Я прошу тебя быть честным. Кто я для тебя? Я для тебя просто источник дохода? Или я та женщина, которую ты можешь заполучить? Я хочу знать, кто я в твоих глазах. Пожалуйста, не заставляй меня ждать долго. Я приму любой твой ответ. Я буду ждать, сколько потребуется, но я должна знать.       Он начал размышлять, словно погружаясь в бездну своих мыслей. Каждый час эти размышления превращались в мучительную пытку, разрывающую его изнутри. В его голове крутились образы, словно в безумном калейдоскопе: её лицо, её улыбка, её глаза, полные надежды и ожидания. Он думал, думал, думал, но каждый раз что-то невидимое, но осязаемое, останавливало его, заставляя замирать с пером в руке.       Эти страдания были похожи на те, что испытывал Иван Степанович Мазепа на картине Горация Верне. Мазепа, одинокий и обречённый, сидит на лошади, которая символизирует его отказ написать ей ответ. Волки, окружающие его, — это муки совести, которые терзают его изнутри. Мишель, его любовь, стала воплощением всех этих страданий, её образ преследовал его, как призрак, не давая покоя.       — Что мне ей написать? — этот вопрос эхом звучал в его голове, разрывая его душу на части. Все, к кому он обращался за советом, говорили одно и то же:       — Напиши правду, обдумай всё тщательно.       Но это не помогало. Его мучения продолжались, и он чувствовал, что с каждым днём становится всё ближе к краю пропасти.

Наши дни:

      — Кстати, Йозеф, ты написал ей письмо? — с нетерпением и легкой насмешкой спросил его старший брат.       — Нет, я… я все еще… обдумываю, что написать, — сказал Йозеф, его голос дрожал от волнения и неуверенности.       — Тебе лучше поторопиться, иначе она станет новой Беатрис Портинари, — Михаэль произнес это с явной издевкой, словно наслаждаясь тем, как его слова ранят брата.       — Я знаю! — Йозеф прорычал, его лицо исказилось от ярости. Эта тема всегда была для него болезненной, особенно когда кто-то пытался подтолкнуть его к действию.       — Интересно, узнает ли меня Пауль? — Габриэлла спросила с легким трепетом в голосе, глядя на свое отражение в зеркале. Ее руки дрожали, когда она аккуратно поправляла волосы.       — Габби, я не думаю, что из армии уходят только идиоты, — твердо и с уверенностью сказал Теодор, его голос был полон решимости. — То, что он солдат, вовсе не означает, что он перенял все грубые привычки деревенщины.       — Какое это имеет отношение к делу? — спросила она его, ее голос дрожал от недоверия и страха.       — Я имею в виду… узнает ли он меня после того, как я превращусь из актрисы в ученого? — его голос был тихим, почти шепотом, но в нем слышалась отчаянная надежда.       — Ну, это не составит труда ни для кого! — Клара ответила с уверенностью, которая казалась почти вызывающей.       — На твоем месте я бы не была так уверена, — мягко, но решительно возразила она. — Принять нового человека, который родился, когда тебя не было рядом с ним… это не так просто, как ты думаешь.

Двадцать третье апреля тысяча восемьсот пятьдесят девятого года:

      В одной из аудиторий Университета Роли, штат Северная Каролина, лекция по палеонтологии превратилась в настоящий театр. Студенты, от первых рядов до последних, сидели, затаив дыхание, и слушали лектора. Они старались записывать каждое его слово, но их внимание было приковано не к лектору, а к его рассказам. Он был скучным и устаревшим, словно человек, который мог умереть от сердечного приступа в любой момент. Его голос был монотонным, а шутки — плоскими. Но все это не имело значения. Знания, которые он передавал, были настолько захватывающими, что они готовы были терпеть его, несмотря на все его недостатки. Они знали, что эти знания могут изменить их будущее, и это было самое главное.       — Представьте себе: маленький городок Хаддонфильд в штате Нью-Джерси, где однажды, словно из ниоткуда, произошло нечто невероятное. Местный житель Джон Хопкинс, обычный человек, нашел первые кости, которые хранил у себя дома, даже не подозревая об их истинной ценности. Но вот однажды его находку увидел Уильям Паркер Фульк, настоящий исследователь и искатель приключений.       Фульк, не теряя ни минуты, организовал раскопки и вскоре обнаружил почти полный скелет удивительного животного. Это был настоящий прорыв! Второй случай находки хорошо сохранившегося скелета после мейдстоунского игуанодона.       Но что же это за существо? Палеонтолог Джозеф Лейди, изучив находку, был поражен. Он заметил, что у этого динозавра были сильные задние и слабые передние конечности, что кардинально отличало его от известных тогда четвероногих игуанодонов. Лейди, словно настоящий детектив, провел параллели и пришел к поразительному выводу: это животное ходило на двух ногах, как кенгуру!       Он назвал его «Гадрозавр (рослый ящер) Фулька». И это открытие стало настоящей революцией в палеонтологии. Бипедализм у динозавров? Это было невероятно, это было потрясающе! Это открытие перевернуло все представления о динозаврах и их образе жизни.       Так маленький городок Хаддонфильд стал местом, где родилась новая глава в истории палеонтологии, и где обычный человек, сам того не зная, стал частью великого открытия.       Этот профессор, осознавая, что он не самый привлекательный человек, как в типичных приключенческих романах своего времени, все же стремился сделать свои уроки увлекательными. Он хотел, чтобы его занятия были подобны волшебным сказкам на ночь, где нет места скучным научным фактам, и чтобы дети — то есть зрители — полюбили его за это.       И вот, когда все взгляды, наполненные любопытством, устремились на женщину по имени Габриэлла, она, сохраняя хладнокровие, задала неожиданный вопрос:       — Простите, а как же мегалозавр?       Ее голос прозвучал уверенно и твердо, словно она готовилась к этому моменту. Лектор, слегка удивленный, попросил ее уточнить вопрос.       — Да, я могу, — ответила Габриэлла, не сводя глаз с профессора. — Вы сказали, что гадрозавр может ходить на двух ногах, и это фантастика. Но задолго до этого, в эпоху, когда динозавры еще ходили по земле, существовал другой вид — мегалозавр.       В аудитории повисла тишина. Габриэлла, словно не замечая напряжения, продолжала:       — В 1824 году преподаватель геологии в Оксфорде, Уильям Баклэнд, сделал потрясающее открытие. Он обнаружил в юрских сланцах Стоунзфилда несколько костей и фрагмент нижней челюсти «допотопного» чудовища. Баклэнд назвал его мегалозавром, что означает «огромный ящер».       — Да, я этого не отрицаю, — произнес он с легкой дрожью в голосе, его глаза горели восторгом. — Но вы должны признать, что открытие нового вида — это фантастично, это как заглянуть за завесу тайны! Мы, люди, — высшие создания Божьи, и вот наконец-то мы обратили внимание на подобных им существ. Теперь у нас есть шанс раскрыть все их секреты, все их загадки, которые веками будоражили умы ученых и простых людей. — Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание и смочить пересохшее горло. — А Джозеф Лейди для меня — национальный герой, истинный герой нашего времени! Я всегда говорю о достоинствах подданных Ее величества, о людях, которые своими открытиями и трудами делают науку настоящей сокровищницей.       Его голос дрожал от волнения, когда он продолжил:       — Гидеон Алджернон Мантелл описал 24-метрового ящера как динозавра и назвал его Пелороз — «чудовищный ящер». А Ричард Оуэн, хоть и говорят, что он нашел крокодила, лично я знаю, что он нашел динозавра! Такие люди, как Джозеф Лейди, не просто сделали науку настоящей сокровищницей знаний, они заставили нас, американцев, почувствовать гордость за то, что мы изучаем динозавров. Это наше наследие, наша история, и мы должны быть благодарны им за то, что они открыли нам этот удивительный мир.       — Да, мы американцы!       — Слава американским ученым!       — Спасибо Богу за то, что помог нам добиться успеха в войне за независимость от Великобритании, — голос лектора дрожал от волнения, и каждое слово, словно раскаты грома, разносилось по залу. — И сегодня вы помогаете нам!       Аудитория взорвалась аплодисментами, переходящими в овации. Люди хлопали так яростно, что стены зала, казалось, вот-вот рухнут. Национально-патриотический дух витал в воздухе, как густой туман, окутывая каждого присутствующего. Гордость за страну переполняла сердца, и в этот момент каждый чувствовал себя частью чего-то великого, великого и незыблемого.       Но среди этого бурного восторга стояли они — ученые, приехавшие сюда, чтобы погрузиться в мир палеонтологии, узнать новое и сделать открытия. Их лица выражали смесь недоумения и возмущения. Как можно было лишить их возможности работать, когда они так стремились к знаниям? Как можно было ставить их на одну доску с теми, кто никогда не задумывался о важности науки и просвещения?       Теодор, молодой и амбициозный палеонтолог, смотрел на лектора с непониманием. Его глаза горели от гнева, но он молчал, не решаясь вмешаться.       — И когда они успокоятся? — прошептал он, не обращаясь ни к кому конкретно.       — Когда я использую один из актерских приемов, чтобы привлечь к себе внимание, — ответила Габриэлла, ее голос звучал уверенно и спокойно, несмотря на нарастающее напряжение. Она встала на стул, как будто собиралась произнести тост, но вместо этого прокричала так громко, что стекла в окнах задрожали: — Тихо!       Ее голос, словно молния, пронзил зал. Люди замерли, удивленные и даже немного напуганные. Габриэлла подняла руки, и ее лицо озарила яркая, почти безумная улыбка.       — Тихо! — повторила она, на этот раз тише, но с той же силой. — Я знаю, что вы все здесь патриоты и гордитесь своей страной. Но давайте не будем забывать, что мы здесь для того, чтобы учиться и работать. Наука не знает границ, и наши открытия могут изменить мир. Так давайте же не будем мешать друг другу!       Зал начал успокаиваться. Люди переглядывались, словно приходя в себя после внезапного пробуждения. Кто-то все еще выглядел недовольным, но большинство уже осознало, что Габриэлла права.       Теодор посмотрел на нее с благодарностью. Он знал, что без ее вмешательства ситуация могла бы выйти из-под контроля.       — Спасибо, Габриэлла, — сказал он тихо, но она услышала.       — Всегда пожалуйста, — ответила она, спрыгивая со стула. — В конце концов, мы здесь для того, чтобы поддерживать друг друга.       — Габриэлла, то, что произошло в лекционном зале по палеонтологии, могло бы произойти, если бы там преподавали актерское мастерство, тогда ты отреагировала бы точно так же, — уверенно сказал Теодор, его голос был полон убежденности.       Габриэлла вздохнула, пытаясь собраться с мыслями. Она знала, что Теодор прав, но все равно чувствовала, как внутри нее поднимается волна раздражения.       — Ох, я не знаю, как бы я отреагировала, если бы что-то подобное произошло на уроке актерского мастерства, — сказала она ему, стараясь звучать спокойно, но в ее голосе проскользнула нотка раздражения. — Я ведь частично ушла из театра и теперь совмещаю науку и культуру. Мне кажется, что это было ошибкой.       Мария, сидевшая рядом с ней, наклонилась ближе и положила руку ей на плечо.       — Кстати, как у тебя обстоят дела с актерским образованием? — спросила она с любопытством, но в ее голосе чувствовалась искренняя забота.       Габриэлла посмотрела на Марию, и в ее глазах мелькнула тень сомнения.       — Все нормально, — ответила она, но ее голос дрогнул. — Но каждый раз я начинаю сомневаться, нужно ли мне это или интересно. Я просто не знаю, почему у меня сейчас такое отношение к актерскому мастерству.       Оскар, который до этого молчал, наклонился вперед и посмотрел на Габриэллу с интересом.       — Ты говорил об этом со своими родителями? — спросил он с любопытством, в его голосе слышалось искреннее участие.       Габриэлла покачала головой, ее взгляд стал задумчивым.       — Нет, я еще не говорил об этом. Я говорил об этом только с Афрамом, — ответила она, и в ее голосе проскользнула печаль.

Третье августа тысяча восемьсот пятьдесят девятого года:

      — Почему ты не можешь решить, что для тебя лучше? — спросил Афрам, нахмурившись.       Она вздохнула, её взгляд устремился вдаль, словно она искала ответы в невидимых горизонтах.       — Я не знаю, — призналась она, её голос дрожал. — В актёрской профессии мне нравится быть в центре внимания, чувствовать аплодисменты и получать признание. Это как наркотик, и я не могу остановиться. Но в то же время я чувствую, что теряю что-то важное. В этом новом мире, который я исследую, я нахожу себя, свою истинную сущность.       — Лучше выбрать две профессии, — твёрдо сказал он. — Актёрский заработок ограничен, и это не может быть твоим единственным источником дохода.       Она посмотрела на него, в её глазах мелькнула искра сомнения.       — Откуда ты знаешь? — спросила она, её голос звучал недоверчиво. — Ты ведь не актёр.       Он улыбнулся, его глаза засияли теплом.       — Ты рассказала мне, — просто ответил он.       Она замерла, её лицо побледнело.       — Что? — выдохнула она. — Я… я ничего не помню.       — Конечно, не помнишь, — сказал он, мягко беря её за руку. — Но я помню всё, что ты мне говорила. Каждое слово, каждую мысль. Ты моё сокровище, Габриэлла.       Она закрыла глаза, чувствуя, как её сердце бьётся быстрее.       — Афрам… — прошептала она, её голос дрожал.       Он наклонился к ней, его дыхание коснулось её щеки.       — Я люблю тебя, — сказал он тихо, но твёрдо. — И я всегда буду рядом, чтобы поддержать тебя.       Она открыла глаза и посмотрела на него. В её взгляде было столько тепла и нежности, что он не смог сдержать улыбку.       — Я тоже люблю тебя, — прошептала она, и её голос был наполнен искренностью.       Они поцеловались, и это был самый нежный и трогательный поцелуй в их жизни. Их губы слились в одно целое, и в этот момент весь мир вокруг них исчез. Остались только они, их чувства и их любовь.       Вокруг них раскинулась природа, словно поддерживая их в этот важный момент. Пологие холмы и плоские долины, старые поля, где когда-то росли кукуруза, соевые бобы, пшеница, сладкий картофель, хлопок, овощи и фрукты, и скалистые выступы, создающие причудливые формы и очертания. Всё это было частью их истории, их любви, их будущего.       Когда они закончили целоваться, Габриэлла, задыхаясь от счастья, прошептала:       — Пока ты со мной, мне больше ничего не страшно. Все трудности, которые когда-либо встречались на моем пути, теряют свою значимость.       Афрам, обнимая ее крепче, ответил:       — И пока ты со мной, я готов разорвать любые цепи, будь то оковы моей семьи или любые другие. Я готов идти против всего мира, лишь бы ты была рядом. Я благодарен Бонди за то, что она привела тебя ко мне, за то, что она свела нас.       На этих словах их поцелуй стал еще более страстным и искренним. Габриэлла чувствовала, как его сердце бьется в унисон с ее, и в этот момент она знала, что ничто не сможет их разлучить.       Их свидание закончилось, но не их любовь. Габриэлла, переполненная чувствами, пошла домой, а Афрам, держа в руках мешалку с персиками, улыбнулся, вспоминая каждую минуту, проведенную с ней. Он знал, что вместе они смогут преодолеть любые преграды, ведь их любовь была сильнее всего.

Наши дни:

      — И в любом случае, я уверен, что лучше сказать им об этом, потому что так вы просто транжирите их деньги по своей прихоти, не осознавая их истинной ценности. — мудро заметил Оскар, его голос дрожал от волнения. Он резко повернулся к Марии, Отто и Адаму, его глаза сверкали от ярости. — Не так ли?! — почти выкрикнул он, его голос звучал как гром среди ясного неба.       Когда он это сказал, на их лицах автоматически и немедленно появилось недовольство, граничащее с гневом.       — Да, как долго я могу это помнить? — яростно спросил Адам, его голос дрожал от напряжения.       — Оскар, тебе не надоело постоянно насмехаться над нами? — спросила его Мария, её голос был наполнен болью и разочарованием. — Если ответ «нет», то это характеризует вас как очень плохого человека.       — Оскар, пожалуйста, перестань уже издеваться над нами, — взмолился Отто, его глаза наполнились слезами отчаяния. — Мы готовы пойти на любые уступки, но, пожалуйста, не пытай нас.       — Бедные, несчастные, слепые и глухие грешники, ну как вы можете не понимать, что содеянное вами — грех? — саркастическим тоном спросил Оскар, его голос был полон презрения и сарказма.       — Мы уже поняли это, — уверенно сказала Мария, её голос дрожал от пережитых эмоций. — И мы покоились перед Богом.       — А вы покоились перед своими родителями? — с любопытством спросил он, его глаза горели интересом.       — Нет, и не смей даже говорить им, иначе я не возьму на себя самый тяжкий грех из всех — убийство! — решительно заявил Адам, его голос был наполнен решимостью и отчаянием.       — Хорошо, делайте, что хотите, но имейте в виду, что причиной вашей смерти станут наши родители, у которых будет для этого мотивация: ведь вы опозорили их на пасхальном фестивале и совершили преступление против близкого родственника, — уверенно заявил Оскар, его голос был исполнен злорадства.       — Использовать религию для угнетения и унижения — это так по-католически! — Йозеф фыркнул, его голос был полон презрения.       — Я не вонючий католик, я гордый лютеранин! — решительно заявил он, его глаза горели от гнева.       — Ваши действия не похожи на доброту, — вступилась за них Одетта, её голос был твёрдым и решительным. — Чего ты хочешь?       И в этот момент он мог буквально расхохотаться — выражение лица Одетты было невероятно строгим и злым, это просто умора! Он не мог удержаться от смеха, но старался делать это как можно тише. Когда смех покинул его тело и он вспомнил миллионы людей с острова Ирландия, покинувших свои дома из-за картофельного голода, он сказал:       — Я делаю это ради них, чтобы они могли быть порядочными людьми и никогда больше не вспоминать об этом грехе.       — По-моему, они не совершали такого смертного греха, — спокойно возразил молодой человек, который молчал, чтобы стать пастором.       — Спасибо, Йозеф, потому что я думал, что логика давным-давно умерла, — поблагодарил его Отто, его голос был полон благодарности.       — Логика есть в каждом действии, даже если оно нам не нравится, — продолжил Йозеф, его голос был решительным. — Но если мы хотим добиться справедливости, то вы трое должны рассказать нам, что произошло в канун Пасхи.       Троица переглянулась. В воздухе повисло напряжение, словно невидимая нить, натянутая до предела. Каждый из них смотрел на другого, надеясь, что тот осмелится сказать то, что было на уме у всех, но никто не решался нарушить тишину. Время тянулось бесконечно, словно кто-то играл на нервах, как на расстроенном пианино. Мария, Отто и Адам, каждый из них, казалось, был воплощением известных композиторов: Мария — хрупкой и нежной, как Мария Терезия фон Парадиз, Отто — сильным и решительным, как Бетховен, а Адам — умным и аналитичным, как Карл Черни. Но даже их таланты не могли справиться с этой гнетущей тишиной. Наконец, Октавия, словно дирижер, взяла ситуацию в свои руки. Она посмотрела на Марию, ее голос был твердым, но в нем звучала тревога:       — Может быть, ты расскажешь нам всем, что произошло?       Наказание за проступок в глазах семьи Флейшеростлин должно было быть суровым, особенно для детей. Но пока они держались вместе, у них была сила, чтобы справиться с любыми трудностями. Мария решила довериться родным и наконец сказала:       — Мы ходили к цыганке, она гадала нам по руке.       После этих слов в комнате повисло напряжённое молчание. На лицах Адама, Отто и Марии отразился страх, словно у преступников, ожидающих приговора. Они боялись наказания, поэтому решили попросить прощения, рассказав всю правду.       — Всё началось с того, что Отто…

Пятнадцатого апреля тысяча восемьсот шестидесятого года:

      Троица, как и все члены семьи Флейшеростлин, с энтузиазмом и любопытством прогуливалась по разным частям фестиваля, организованного в честь Светлого воскресенья. Главная задача этого мероприятия — собрать средства для помощи бедным слоям общества в штате и тяжелобольным людям. Воздух был наполнен ароматами изысканных деликатесов, привезенных как новыми иммигрантами с европейского континента, так и их потомками, которые уже давно обосновались на Североамериканском континенте.       — Давайте пойдем к той цыганке, и пусть она погадает нам по руке, — предложил гном Отто, его глаза светились загадочным блеском.       — А зачем нам к ней идти? — недоуменно спросила Мария, ее голос звучал немного настороженно.       — Разве вам не интересно узнать о своей судьбе? — с искренним удивлением спросил Отто.       — Моя судьба известна, — твердо заявила Мария. — Она будет счастлива, если я буду работать и делать добро для других. Бог мне заплатит.       — Я очень рад, что ты в это веришь, — ответил Отто с легкой улыбкой. — Но не забывай, что, каким бы безграничным ни было человеческое любопытство, мы все равно многого не знаем об этом мире.       — И кто же тебя укусил, чтобы ты стал таким философом? — с любопытством спросил Адам, его голос звучал с нотками иронии.       — Жизнь и общаться с Теодором, — ответил Отто, подмигнув. — Кроме того, разве тебе не интересно послушать, какую чушь они тебе рассказывают?       — Отто, с каких это пор это чепуха стала веселой? — с легким раздражением спросил Адам.       Они подбежали к цыганской палатке. В нос ударил резкий запах табака, горящих фруктов и овощей. Внутри все было раскрашено яркими цветами, как карты, которые иногда хорошо сочетаются, а иногда не очень. Повсюду были разбросаны вещи, очевидно, приготовленные к скорому переезду.       — Ух, здесь тепло, как в хаммаме, — воскликнул Адам, его глаза загорелись от волнения.       — Главное, чтобы нам не пришлось искать дорогу обратно, как Гензелю и Гретель, — сказала Мария, слегка приоткрывая верх своего костюма, чтобы не перегреться.       — Не бойся, смелей подходи,       Тайну открою тебе я,       Прошлое — нить, что ведёт       Сквозь настоящее к счастью.       Огонь обжигающий жжёт,       Оставит следы на пути,       Но в этом и есть ваш полёт,       И смысл судьбы обрести.       Доверьтесь мне, я помогу       Понять и принять всё, что ждёт вас,       Ведь я — проводник, я — ваш друг,       В судьбе твоей светлый восход. — послышался из тамбура чудесный женский голос.       Отто уверенно шагнул вперед, и его решимость передалась остальным. Они подошли к цыганке, сидящей на старом кресле, украшенном разноцветными бусами. Ее глаза, черные как ночь, сверкнули, когда она заметила новых посетителей.       — Что привело вас ко мне? — спросила цыганка глубоким, хриплым голосом.       Адам сглотнул, почувствовав, как его сердце забилось быстрее. Он посмотрел на Марию, ища поддержки, но та лишь кивнула, слегка улыбнувшись.       — Мы хотим узнать свое будущее, — сказал Отто, его голос прозвучал уверенно, несмотря на внутреннюю дрожь.       Цыганка подняла руку и начала медленно перебирать карты, ее пальцы ловко скользили по ним, словно танцуя.       — Ваше будущее скрыто в этих картах, — произнесла она, и ее голос стал еще глубже. — Но помните, знание будущего может изменить вашу судьбу.       Адам и Мария обменялись взглядами, и в их глазах зажегся огонь любопытства и тревоги. Они готовы были рискнуть, чтобы узнать, что ждет их впереди.       Они все сели, и цыганка начала гадать на картах об их будущем. Ее голос звучал как зловещий шепот, проникающий в самые глубины души. Цыганка предсказала будущую любовь, которая могла бы оказаться лживой, если бы она не присматривалась к мужчине своего сердца. Адаму было предсказано, что в час, когда воцарится нечестие, он сможет преодолеть себя и из трусливого кролика превратиться в храброго льва, но это потребует от него невероятных усилий и жертв. Отто предсказали его моральный упадок, когда огонь войны достигнет их дома, и его возрождение как феникса во имя добра или во имя зла, но выбор будет за ним.       — Это какая-то чушь, — сказала Мария, ее голос дрожал от возмущения. — Как она смеет так нагло врать?       — Но представление, которое она устроила, было захватывающим, — уверенно сказал Отто, его глаза блестели от восторга. — У нее замечательный голос, и от того, как она играла с картами, невозможно было оторвать глаз.       — Лучше проверь свои вещи, чтобы убедиться, что она ничего не украла, — настойчиво посоветовал Адам, его лицо было мрачным и серьезным. — От этих цыган ничего хорошего ждать не приходится.       Никто не спорил с утверждением Адама, ведь все знали, что от цыган нельзя ожидать ничего хорошего. Они начали обыскивать свои карманы, но, к их глубочайшему удивлению, ничего не украли. В этот момент к ним подошел Оскар, его глаза светились злорадством.       — Доброе утро, — сказал он с ехидной улыбкой. — Напомните, пожалуйста, что родители сказали об этом цыгане?       — О, нет, только не это, — Мария ужаснулась, ее сердце забилось быстрее. — Ты не мог так поступить!       — Отто, это все твоя вина! — Мария повернулась к брату, ее голос дрожал от гнева.       — Но вы согласились пойти! — Отто попытался оправдаться, но его голос звучал неуверенно.       — Заткнись и скажи мне, что вы собираетесь сделать, чтобы я ничего не сказал родителям!       Они замерли, словно окаменев, от ужаса перед тем, что Оскар может сказать что-то лишнее, что разрушит их жизни. Их сердца бешено колотились, а глаза метались, пытаясь найти выход. В воздухе повисло напряжение, как перед бурей, и каждый из троих понимал: если Оскар заговорит, все будет кончено.       «Что делать?» — этот вопрос разрывал их разум, словно раскаленная игла. Ответ был ясен: они должны служить Оскару, они должны сделать все, чтобы он молчал. Любой ценой. Их жизни зависели от этого, и они были готовы пойти на все, лишь бы сохранить свои тайны.

Наши дни:

      — И это все? — удивленно спросила Октавия, ее голос дрожал от недоумения. — Это главная причина, по которой вы стыдитесь своих?       — Ну, на самом деле, мы не столько стыдимся этого, сколько боимся, что наши родители могут узнать об этом, — ответила Мария, ее голос звучал подавленно и тревожно.       — По-моему, это чушь собачья, на которую не стоит обращать внимания, — спокойно сказала Габриэлла, но в ее тоне чувствовалось легкое презрение.       — Да, но для Оскара это стало рычагом давления и шантажа на нас, — грустно сказал Отто, его голос был полон печали и усталости.       — Не волнуйтесь, мы не раскроем вашим родителям вашу тайну и не будем их шантажировать, — заверил их Йозеф, но его слова прозвучали неубедительно, как будто он сам не верил в то, что говорит.       — Спасибо вам всем, — с облегчением сказал Адам, его плечи расслабились, а лицо осветила слабая улыбка.       — Остается только вопрос, зачем ему нужно было все это делать? — с любопытством спросил Михаэль, его взгляд был строгим и обвинительным.       Оскар побледнел как полотно, его лицо стало белым как мел, а глаза наполнились стыдом и отчаянием. Он хотел выйти из комнаты, но они не позволили ему это сделать. Одетта преградила ему путь к двери, ее лицо было жестким и решительным.       — Ты не пройдешь, пока не ответишь нам! — жестко сказала она, ее голос звучал как удар хлыста.       Всем остальным это могло показаться смешным, но не ему. Он отвернулся, его плечи опустились, а взгляд стал пустым и безнадежным.       — Я хотел быть похожим на Поуля, быть вашей поддержкой, вашей основой для спокойного стояния на месте, — тихо сказал он, его голос дрожал. — Я хотел скрывать твои секреты в обмен на твое перевоспитание.       — Оскар, мы не хотим перевоспитываться, — уверенно заявила Мария, ее голос был твердым, как сталь. — Нам не нужен второй Пауль, нам нужен ты. Все, что ты делал, было просто шантажом без лидерских качеств.       — Спасибо за комплимент, — фыркнул он, его губы искривились в горькой усмешке.       — Оскар, поверь мне, у тебя есть и другие моральные качества, которых нет ни у Пауля, ни у нас. Ты любишь железную дорогу, детей и умеешь рассказывать истории. Ты можешь быть непреклонным, но иногда нужно уметь остановиться, — сказала она, надеясь, что ее слова смогут его вразумить.       — Спасибо за поддержку, — на этот раз ответил он без сарказма. — Я не шучу. Я хотел быть лидером, который, по моему мнению, лучше Пола, но понял, что шантаж не работает.       Он повернулся к ним с серьезным лицом, на котором больше не было слез, только их следы. Он чувствовал себя чужим, и ему было неуютно. Но рука Октавии, коснувшаяся его, и ее слова вернули его к мысли, что они все похожи:       — Мы все не идеальны. Пауль высокомерен и вмешивается в чужие дела. Это не делает нас лучше или хуже, мы просто люди.       Эти слова проникли в сердце Михаэля. Они были ему знакомы. Он вспомнил, как плакал, когда все смотрели на Поуля как на образец, а на него — с осуждением. Почему он всегда делал все не так? Это сделало его безынициативным и боязливым. Октавия говорила, что у него есть таланты, которые нужно раскрыть. Тогда его жизнь станет лучше.       — Как это знакомо. — сказал он.       — Что именно? — спросила Мария, непонимающе глядя на него.       — Ничего страшного, просто словесный понос. — ответил он, пытаясь отшутиться.       — Нет, я хочу знать, — настаивала она, сверля его взглядом. — Или я не оставлю тебя в покое.       Он знал Марию слишком хорошо, чтобы игнорировать ее угрозу. Вздохнув, он наконец заговорил:       — Я тоже страдаю оттого, что меня сравнивают с тобой, — тихо сказал он. — Я отдалился от тебя, потому что чувствовал себя тенью на фоне твоего блеска. Вся любовь родителей направлена на тебя, а я как будто забыт. Никто, кроме твоих родителей, не знает, что я умею рисовать в бытовом жанре.       Эти слова прозвучали неожиданно. Всегда высокомерный и отстраненный, он редко показывал свои слабости.       — У меня есть идея, — вмешалась Габриэлла. — Давайте перестанем сравнивать друг друга и поддерживать нашу индивидуальность. Не будем игнорировать слова родителей, если они не правы.       — Звучит разумно, — поддержал Теодор.       — Каждый из нас уникален, — добавил Йозеф. — Мы должны ценить свои таланты и уважать чужие.       — Я согласна, — решительно заявила Октавия.       — И я, — весело добавила Одетта.       Это было время смеха, радости и лёгкости, когда в сердцах и душах царила гармония. После голосования Габриэлла, как главный судья, с гордостью и уверенностью произнесла:       — Тот, кто осмелится сравнить кого-то из нас со злым умыслом, унижением или высокомерием, будет немедленно наказан. Наказание — сладости и карманные деньги на неделю или месяц.       Все зааплодировали, поддерживая мудрое решение. В их компании не было принято сравнивать друг друга, но воспитание, данное родителями, оставило след, и иногда напряжение всё же возникало.       — Михаэль, ты покажешь нам свои прекрасные предметы искусства? — с любопытством спросила Октавия, стремясь разрядить обстановку.       — Да, конечно, — ответил он, но в его голосе прозвучала усталость. — Но не сейчас. Я иду спать. Спокойной ночи.       Михаэль встал и направился к выходу, оставив остальных с лёгким чувством недосказанности.       Теодор задумчиво почесал подбородок, его глаза блестели от любопытства.       — Интересно, кто же является музой в его творчестве? — спросил он.       Мария, стоявшая рядом, улыбнулась, её голос был полон уверенности.       — Я не знаю, но мы обязательно это выясним завтра, — ответила она. — Всем спокойной ночи.       Комнаты погрузились в тишину, каждый человек устремился к своей кровати. Их владельцы знали, что впереди ещё много дней, но до четвёртого апреля следующего года оставалось всего сто тридцать пять дней.       Они ждали его, но без него их жизнь уже не была прежней. Брат был для них не просто членом семьи, а опорой, частью их самих. Он был тем, кто всегда знал, как поступить, и на кого можно было положиться. Его отсутствие ощущалось во всем: в повседневных делах, в разговорах и даже в тишине. Они стали как сапожник без сапога — все было не так, как раньше.       Несмотря на это, они старались жить своей обычной жизнью. Каждый день был наполнен новыми вызовами и открытиями, но в их сердцах всегда оставалась пустота. Они скучали по нему, по его улыбке, шуткам и крепким объятиям. Брат был их светом в темноте, и теперь они были вынуждены справляться с трудностями самостоятельно.       Два года разлуки изменили их. Они стали сильнее, но в то же время более уязвимыми. Их жизнь приобрела новые краски, но и новые оттенки боли и тоски. Они уже не были теми, кем были раньше, и это осознание придавало их существованию особую горечь.       Но с каждым днем, наблюдая за нарастающим напряжением внутри страны, они все больше боялись. На президентских выборах в США победил Авраам Линкольн, представитель Республиканской партии.       — Иногда я соглашаюсь с Платоном, что демократия — не лучший способ управлять страной, — сказал Финн Флейшеростлин. — Ведь демократия — это равенство всех влиятельных людей, где личные качества не имеют значения. Но кто может гарантировать, что все они умны и порядочны?       Эта мысль пугала их, не давала покоя. Они старались не думать о будущем, но оно становилось все реальнее. Габриэлла, стараясь успокоить друзей, сказала:       — Мы молоды, хотим наслаждаться жизнью. Даже если она закончится раньше, пусть в ней будет хоть что-то хорошее.       В эти короткие, наполненные тревогой дни, когда Южная Каролина разорвала связи с Соединенными Штатами, не желая подчиняться решениям Конгресса, которые ставили бы интересы Севера выше, и отказываясь отпустить рабство, дети семьи Флейшерестлин отчаянно искали свое место в этом хаосе. Их сердца бились в унисон с ритмом времени, и каждое их решение, каждое действие было продиктовано желанием оставить след в этом мире, несмотря на все страхи и неопределенность.       Они хватались за каждую возможность, пытаясь прожить жизнь на полную катушку: найти любовь, заработать деньги, испытать все, что только можно. Иногда их мечты сбывались, и они чувствовали себя на вершине мира, а иногда реальность обрушивалась на них с жестокостью, оставляя раны, которые долго не заживали. Они играли, смеялись, совершали безумства, словно пытаясь запечатлеть каждую минуту, каждый миг, чтобы сохранить их в памяти навсегда.       Но в глубине души они знали, что их беззаботное детство подходит к концу. Война уже стучалась в их двери, и пламя конфликта грозило поглотить их уютный мир. Они понимали, что впереди их ждут испытания, которые проверят их на прочность, и что им придется расстаться с мечтами о светлом будущем. Но даже в самые мрачные моменты они не теряли надежды, веря, что их любовь, их смелость и их стремление к свободе помогут им преодолеть все трудности.       В то же время, наслаждаясь последними днями своей мирной жизни, они открыли для себя столько нового, что казалось, их жизнь разделилась на до и после. В эти дни они узнали больше, чем за все предыдущие годы, как в учебном, так и в личном плане. Например, они узнали, что Майкл — талантливый художник-самоучка, чьи способности он сам сильно недооценивал. Картина «Моральное падение Адама и Евы» стала для всех открытием и доказательством его огромного таланта. Но в то же время, их отец становился все более нервным и напряженным, открыто высказывая свои взгляды на отделение Северной Каролины от Соединенных Штатов Америки. Эти перемены в их жизни казались такими резкими и неожиданными, что они не могли поверить, как быстро все изменилось.