Нормальная у меня самооценка, давай, кланяйся молча

— Вот ты специально на языке Юнъани говоришь? — спросил Се Лянь у меня довольно странным голосом, то ли возмущенным, то ли обиженным. — Я тут зразумела, што ў мяне пачала забывацца мова, а мне б гэтага проста не хацелася, вось і практыкую яе кожны дзень на працягу гадзіны каня размаўляць толькі на гэтай мове. І зараз ты мяне выстаўляеш вінаватай у тым, што ты прыйшоў да мяне ў клас не зразумела навошта ў гэты час і разумееш мяне праз раз? (Я тут поняла, что у меня начал забываться язык, а мне бы этого просто не хотелось, вот и практикую его каждый день на протяжении часа лошади говорить только на этом языке. И сейчас ты меня выставляешь виноватой в том, что ты пришёл ко мне в класс не понятно зачем в это время и понимаешь меня через раз?) — спросила, приподнимая бровь, у него. — Гэта даволі дзіўная логіка, кеміш? (Это довольно странная логика, смекаешь?) — Понятно через раз, хоть суть и уловил, — сказал он, сложив руки на груди. — А для чего тебе вообще этот язык помнить? Ты опять в Юнъань собираешься ехать? На это заявление закатила глаза. Гори эта Юнъань, но сгорим уж скорее мы тут, а мне нужно будет потом договариваться. А обычные люди там не в зуб ногой с основным языком, который используется и в столице, и как «международный» тут язык, чтобы договариваться с соседями, да и для разговора с богами. А вообще, если так посмотреть, то у нас у каждой соседской страны, есть свой основной диалект китайского и он используется, как основной у них в общении. А у Сяньлэ такого нет, тут используют вот этот вот основной язык, а единственный «иностранный» это как раз диалект Юнъани. Нет, чтобы сделать, как во всех странах, «свой» язык и для «духовенства и дипломатии». Нет, мы будем этот язык использовать, а те, кто говорит на своём, странные люди. Перевела взгляд на телохранителя Се Ляня. Фэн Синь, которого выбрали относительно недавно для брата, стоял что-то с недовольной физиономией. При этом я ему ещё ничего не сделала и даже не планировала, Му Цин более интересная личность. Да и не нравится он мне, всё. Вот что вы мне сделаете? Ни-че-го. — Чым больш моў чалавек ведае, тым ён больш развіты. Тым больш мне б яшчэ і хацелася ведаць мовы як мінімум трох суседніх дзяржаў, для палітыкі, у любым выпадку, гэта будзе больш за карысна (Чем больше языков человек знает, тем он более развит. Тем более мне бы ещё и хотелось знать языки как минимум трёх соседних государств, для политики, в любом случае, это будет более чем полезно,) — сказала, сложив руки на груди. — Это не логично учить языки других государств, если они и так всегда говорят на том языке, что и мы обычно, — сказал брат, глядя что-ли снисходительно на меня. Ну он явно не правитель. Если я буду знать язык одного из соседей, то когда они приедут к нас послами и будут переговариваться между собой, даже могут обговаривать, как обмануть нас, то я смогу их понять и не напороться на какую-то фигню. — Тебя это волнует? — сказала, приподняв бровь, глядя на догоревшую палочку благовоний, которая показывала, что моя практика закончилась. Хотя меня Се Лянь с вопросом: «Почему ты говоришь на своём родном языке?» — мурыжил пока она горела. — О, заговорила. — Было бы гораздо легче, если бы мы с тобой не разговаривали по крайней мере лицемерно-вежливо, хотя бы между собой, — сказала я, подходя к догоревшей палочке и зажигая другую. Обычно этим занимаюсь не я, но когда пришёл брат, то слуги отсюда вылетели с такой скоростью, будто их плетками гнали. Может быть думали, что будет какой-то конфиденциальный разговор. — Неужели? — спросил Се Лянь таким голосом, будто вежливый, но при этом он явно усмехается, глядя мне в спину. — У нашего любимца небес очень большое сердце, — спарировала я. — В котором найдется место каждому. Но единственный человек, которому там нет места, это княгиня Сяоцзин. Поэтому, Царственный Братец, прошу тебя, раз ты меня уже просто терпишь, то не лицемерь, когда мы наедине. У нас с тобой разные идеалы и мы с тобой друг друга ели переносим. — Сейчас мы не наедине, — ответил он мне, а когда я к нему повернулась, то у него руки были сложенны на груди. — Наедине, — выдвинула протест. — Нет. — Да. — Нет. — С нами тут ещё Фэн Синь, — сказал он, указав на него пальцем. Да и при том сделал такое выражение лица, будто я тут дура. — Что на это скажешь? — Это телохранитель, — приподняла бровь. — Если даже и слышит наши с тобой разговоры, то не имеет право никому рассказывать. И я, и ты, имеем статус выше, чем у него, он вообще по уставу, не имеет право влезать в разговор. Так что можно считать, что мы наедине. — Как ты можешь говорить о людях? — Лёгка і проста (Легко и просто,) — опустила руки. — Социальное положение, есть социальное положение. И вообще не важно, как ты, да-да, именно ты, относишься к этому человеку. Даже если ты меня настолько не любишь, что предпочел бы не видеть в императорском дворце, который ты считаешь за свой дом, ты не можешь сделать его положение в твоем доме выше, чем оно у меня. А ты вообще зачем пришёл? — Матушка сказала, что было бы хорошо наладить с тобой отношения до того, как я уеду в монастырь. Ага, значит заставили. Ну тут и логично. Он бы ко мне добровольно не пришёл. — С принятием в монахи, — фыркнула я. — Считай на одну ступеньку в обществе станешь ниже. — С меня не станут снимать статус принца, не смотря на то, что буду там учиться. Да это и так было понятно. — Будешь сразу монахом и принцем. Странный статус. — Вот как с тобой отношения налаживать? — фыркнул он. — Ты хочешь со мной нормально общаться не потому что считаешь меня достойным человеком для этого, а потому что тётушка так захотела. Так что можешь себя в этом не утруждать. Нам с самой первой встречи было понятно, что мы не сойдемся характерами и всем остальным, даже приоритеты и взгляды на жизнь расходятся и это ещё с пятилетнего возраста, так что просто будем стараться расходиться, как в море корабли. Я не нужна тебе, ты не нужен мне.