Смерть чем плоха? Уходишь, а то, что любил, остается.

Только вот падение в преисподню за оскорбление собственной веры не убивает ее, принося лишь агонию, которую она ни один раз видела, никогда не ощущая на себе. Никто не приносит ей холодной воды, никто не омывает и не подаёт морфий, убивающий в груди что-то орущее и вытягивающее из неё сердце. Она мертва и сейчас тело не ощущает ничего кроме темноты, пустоты и боли, обнимающей поперёк дряхлого живота, такого предательски пустого и ноющего от очередных регул. Разве после смерти земные муки не должны прекращаться? О Мати Луна, пускай Тэхо сбежит из хаток, пускай он молит о помощи известное только ему светило, пускай хватается за несбыточные мечты, но не видит, как мать хладеет на полу собственного убежища, стеклянными глазами смотря в пустоту. Отвратительна, просто отвратительна! Она должна была отдать его в заботливые руки, должна была понять, что у нее не так много сил, должна была не тащить всё на собственном горбу. Она, увы, совершенно не вечна и сейчас шестилетний волчонок, вероятно, срывает голос, прижимаясь к остывающему трупу. Шелест крыльев вырывает из реальности и сейчас тяжесть на животе кажется ощутимой, реальной. Это всего лишь чья-то рука, тянущая куда-то в непонятном направлении. -Не засыпай, не смей засыпать, глупая! Живёшь с псами, да не выловить тебя, иродивую, не помочь, не огородить. Не он твой ангел, слушай меня, ну же, слушай. Не открывай глаз, не запоминай облик, испугаешься, маленькая. Нана клянется, что голос слышит далеко не впервые, когда-то в малом детстве и пока не попала в слабоду, только вот это сейчас не имеет никакого значения. Кара Божья рано или поздно обрушиться, и даже если кто-то будет пытаться вытянуть из объятий черта грешную душу - ничего не изменится, ведь та добровольно сдалась, измученная собственным существованием, пытаясь казаться "счастливой". -Слушай меня, врачеватель, слушай! Не в то светило ты веришь, сейчас слушай меня и выполняй то, что я скажу. Только вот женские глаза не открываются, а тело мякнет в руках, заставляя светящийся облик засиять ярче, врываясь, привлекая внимание даже через зажмуренные глаза. У ангела нет имени, но она тащит отвергнутую душу и сама теряет собственные крылья. Те разлетаются в мелкую пыль, принося жуткие страдания своему обладателю. От чего же ангел хранитель может потерять крылья? Как может пасть? Он не подвластен плоским утехам, ему не нужны запретные плоды с райского сада, он привязан к человеку с момента его крещения, от того оберегает собственное чадо, лелея то на руках до самой смерти. Лелея так качественно, что при падении дитя Божьего, крылья вырываются, рассеиваясь прахом по райской земле, а оставшаяся плоть ссылается в ад, так и не сумев отвести душу покойного дитя в ее последний путь. -Я не сумею забрать всю твою боль. Но заставь себя распахнуть веки, как бы тяжко тебе ни было. Это последнее, что я сумею для тебя сделать. Вернуть тебя туда, где тебя действительно ждут. И чёрт бы побрал мою душу, но пообещай со мной ещё встретиться! Нежные руки касаются пухлых щек и Лекарь с усилием распахивает глаза, наблюдая за самыми раскаявшимися светлыми глазами. Подобно матери, отпускающей собственное дитя в плавь на саморучно сплетённом плоту, матери, что совершенно не знает, к чему сможет привести этот шаг, но это определённо лучше, чем гореть заживо в горящем царстве, полном лжи и обмана. Царстве, где за единичное непослушание способны лишить тебя самого важного. -Прости, что не сумела уберечь тебя от хвори, что впилась в твоё сердце мёртвою хваткой. Ее темные волосы развиваются на ветру, а белоснежные крылья стремительно багровеют, пока голубые, подобно чистому небу, глаза не выражают ничего, помимо раскаяния. Нане кажется, что она удерживает ее хрупкими руками, дабы не свалиться в темный омут с края, только вот та набирает воздуха в лёгкие и так сильно пихает ее в грудь, что кажется, словно рёбра в момент оказываются сломанными. Руки на груди уже совершенно не нежные, не ласковые, а грубые и сильные, родные, знакомые, мужские. Людское тело от чего-то летит совершенно не вниз, пока ее ныне падший ангел хранитель саморучно шагает в пропасть заместо нее, оставаясь с окровавленными культями. Рёбра нещадно ломит, а каждый суматошный и мелкий вдох в темноте заставляет кости хрустеть, пока голоса в голове расплываются. Глаза мокрые от слез и все вспышки вокруг кажутся одним сплошным непонятным сгустком. От боли хочется скрыться, ведь она разрывает на части, оставляя на груди гематомы. К кому ей стоит идти? К кому нужно податься что бы избежать этого жгущего в пепел чувства? Это действительно ад? Предсмертная агония? Только вот удар повторяется снова и на этот раз он заставляет зажмуриться, согнувшись пополам. Телу безмерно холодно, а кости, кажется, впиваются в бренные лёгкие, разрывая те подобно поломойной тряпке. Женщина ногтями впивается в твёрдый деревянный паркет, оставляя на том длинные полосы. Вокруг исключительно тишина и Врачеватель слышит, как сбивчиво бьётся ее сердце, пока глаза пытаются сфокусироваться хоть на чём-то, привыкая к красным болевым вспышкам. Тело интуитивно набирает полную грудь воздуха и тут же считает это самой главной ошибкой, ведь от боли хочется карабкаться на стену, только вот порыв двинуться, лишь бы скрыть пульсацию внутри разливает ту в ещё больший комок страдания. -Я ее сломал? Голос Юнхо тихий, бережный, а его рука, сжатая до белых костяшек, так и замерла в воздухе где-то на уровне ее собственных глаз. -Сломал, но если бы ты этого не сделал, то подохла бы она тут. Кости срастутся, а сердце иначе бы работать не стало. Ёнми кажется голосом разума в этой суматошной ситуации, только вот Нана оглядывается в поисках собственной защиты. Где она? А точно ли это была девушка? Был ли тут хоть кто-то? Почему кажется, что сейчас она совершенно одна, даже не смотря на то, что громкий плач Тэхо слышится даже за плотно закрытой дверью? Куда подевалась важная часть, которую она ранее ощущала? Как она выглядела? Почему чего-то так чертовски не хватает, словно сердце всё же не удалось завести и это ее персональный ад, где каждый круг будет говорить о потере, которую она никогда не сможет вспомнить? Женщина не замечает, как в хатки врывается запыхавшийся Уен, а вместе с ним ещё и Есан, остающийся на пороге. -Давай-ка выпьем вот это, м? Больно не будет, Нана. Волшебник кажется ей маленьким видением, но его настойчивое впихивание стеклянной склянки меж губ заставляет убедиться в том, что этот светлоглазый мальчишка реален. Жидкость холодная, отвратительная на вкус и такая болезненная по применению, ведь каждый глоток заставляет тело содрагаться в агонии. Есан же кивает головой сам себе, собираясь куда-то, легким движением подбородка указывая Чону младшему направление его долгого пути. Уен не отвечает ему, но только тишина с испокон веков означает согласие, от того дверь скрипит, пока путник удаляется, становясь еле различимым пятном. -Сколько пальцев видишь? Давай-ка не будем двигаться и говорить, если это очень больно. Ёнми осторожно показывает два пальца и молниеносно убирает их, осознавая, что женщине будет больно произносить хоть что-то, ведь та дышит обрывисто и не меняет принятого положения, цепляясь сломанными ногтями за ровный деревянный пол. -Ты же хорошо меня понимаешь? Чон качает головой, опуская ту как можно ниже, осторожно подтягивая ноги, лишь бы собраться в подобие шара, скрыться, спрятаться и как бы не хотелось помереть в объятьях супруга, тот сейчас совершенно к ней не прикасался, оставаясь бледным пятном, совершенно не шевелящимся. "Да" вырывается из уст слишком тихо, но оборотень буквально подскакивает, опуская собственный кулак, ныне сжимая колени до хруста. -Тэхо с Минги, он испугался, сего от тебя скрывать не стану. Но его быстро увели, я как раз шла к тебе, лишь бы проведать, да не успела. Не знаю, сколько в тебе сил, раз ты вытаскиваешь людей с того света, сколько бы я тебя ни сотрясала, пока Гонхо выискивал Юнхо, не удавалось мне помочь тебе хоть чем-то, от того вожак тебя и стукнул, знаешь, как бабушка говорила, прямиком по грудине, только вот сил у него больше, сама знаешь. Но выходим, верно? Ты же у нас сильная. Сильна ли она? Совершенно нет. Но разве мать смеет признаться ребёнку, что ей тяжело? Что ей тоже бывает страшно до слёз и истерики? Можно ли показать ему, что она тоже болеет и иногда ей кажется, что ее жизнь скоропостижно кончается? Она не имеет на то никакого права, от того приподнимает голову чуть выше, опуская ту непосильным грузом на плечи, выдавливая самое неубедительное "да". И жизнь ныне тянется самым тяжким бременем и Ёнми буквально поселяется в их хатках, выхаживая больную женщину, пока Юнхо разбирается с хатками вампиров. Джинсоль остаётся нетронутой, до тех пор пока Хонджун остаётся на привязи, пока остаётся живым, буквально пытаясь тем же воздухом, что и хозяйка деревянного сооружения. Вампира устраивает всё, даже постоянные дежурства и проверки, ведь во время тех он только шипит и тянет носом воздух, расспрашивая о делах за пределами слабоды. Он голоден, но находится в сознании, пока его сосуд блуждает рядом, совершенно не покидая его. Олдридж знает о всём происходящем, но ее уродливо заросшие шрамы отчётливо напоминает обо всём, что может случиться, если продолжать танцевать по лезвию ножа, изводя оголодавшего демона. От того она только смотрит в пропасть, но не смеет шагнуть в ту, крепко держа поводок, повязанный вокруг чужой шеи. Вожак же на протяжении месяца слишком трепетно относится к прикосновениям, подобно самому себе шестилетней давности, когда каждое касание оставляло гематомы на чужом маленьком теле, вот и сейчас, исключительно огромное фиолетовое пятно посреди бледной груди, слишком бледной в тени комнаты, занавешенной вышитыми ромашками. Как же глупо сейчас на занавесках выглядят эти знойные ромашки! Юнхо смотрит на них каждый вечер, пытаясь уснуть, совершенно не прикасаясь к чужому телу, не сгребая то в объятия, лишь бы не раздавить и окончательно не сломать, пусть Нана и начала ходить, медленно передвигаясь по хаткам, пусть она сейчас принимает пищу, а не только пьёт, как первую неделю после удара. Чону хочется слышать, как бьётся ее сердце, но уродливое пятно лилового цвета буквально душит его. Всё ли будет в порядке? Оно не желтеет и кажется, что вовсе не становится меньше, от того оборотень с самого утра мчит в город, карауля у госпиталя знакомую ему внешне девчушку. Они все пахнут спиртом, морфием, фармалином, да только имеет ли смысл то, как она пахнет? Сейчас важно сказать хоть что-то, особенно когда та стягивает с лица марлю и радушно улыбается, убирая прядь пушистых и непослушных волос за ухо. -Здравствуйте, господин Чон! Как Ваши дела? Как проходит беременность? Нана совсем перестала захаживать к нам, а у нас дел по горло и я не могу дойти до нее, далековато Вы живёте. Девчушка широко улыбается, совершенно не зная, что сейчас словами глубоко порезала что-то давно окаменевшее в груди вожака, заставляя его суматошно биться и дребезжать, сейчас уже точно прося о помощи. Но как же страшно на самом то деле признаться, объяснить и доложить всю отвратительную истину, что кроется где-то в глубине его существа. Как объяснить человеку его чрезмерную силу и то, что чадо под сердцем его жена потеряла из-за его же необдуманных поступков? И как же много хочется сообщить на грани запрещённых рассказов, поэтому оборотень кивает в знак уважения и приветствия, да только кивает головой в сторону выхода, уводя врачевателя во двор, где тихо и разговор никто иной слышать не сможет. Тут и дышать легче. -Мы потеряли ребёнка. Она перенервничала. Юнхо говорит слишком тихо, но Джуён не задаёт лишних вопросов, не переспрашивает и не называет слов сожаления, которые научена говорить каждому потерявшему, она только осторожно касается его спины, слегка похлопывая, словно через прикосновения сообщая, что она рядом, что слушает и совершенно не осуждает его. -Ее сердце хворает. Нам нужна помощь. Ей нужна помощь. Чон впервые за весь диалог смотрит в глаза уже совсем не улыбающейся девушки, что кивает, пальцем указывает на лавочку, да грозит, прося подождать её. появляясь в дверном проёме спустя битый час, держа в руках авоську с непонятным для оборотня содержимым. Одно он знал точно, пахнет тем же галимым спиртом, которого в госпиталях полным полно. Его нос свербил, но вожак молча отвёл врачевателя к повозке, за которую рассчитался заранее, и спасибо всевышнему светилу за то, что возничий не проронил ни единого слова, подгоняя лошадей на ухабистой дороге. Юнхо только в дороге в обличии человека начал осознавать, как же всё таки страшно оставлять хворающую жену в одиночестве, не имея шанса обратиться и бежать к ней со всех ног. Лим соскакивает с доставившего ее до места сооружения, да осторожно гладит по волосам загнанную лошадь, пока муж ее знакомой просит соседа достать с колодца воды, лишь бы возничий отправился обратно как можно скорее и не был свидетелем чьих-либо обращений. Чон заводит ее в вовсе не богатые хатки и слишком умело уворачивается от бегущих в их сторону Тэхо и Минги, которые почти сносят с ног гостью. -Нам очень жаль, но мы уже уходим, потому что эта злая женщина не хочет играть с нами, да? Сон вопрошает ребёнка, а тот, смотря в сторону тёмного коридора с сожалением соглашается. Мать и правда достаточно долго не играет с ним, ведь у нее попусту нет сил, поэтому мальчишка хватает мужчину за руку и звонко поздоровавшись с женщиной убегает на полянку, только сверкая босыми ногами. Джуен идёт следом за хозяином и оказывается в недоумении, когда видит свою знакомую сидящую на кровати в не самом лучшем виде, но она только радушно улыбается, присаживаясь рядом, лишь бы обнять ту, но от чего-то Нана отшатывается. -Здравствуй! Что с тобой произошло? Муженёк твой волнуется, от того я тут и очутилась. Женщина в ответ не улыбается, а только тяжко вздыхает и Лим готова поклясться, что сейчас все ее морщины россыпью виднеются на, казалось бы молодом, лице. Хозяйка поднимает на мужа взгляд и тот с сожалением качает головой в отрицании, поэтому Нана только растенчивает ночную рубаху, показывая желтующую по краям гематому. -О Бог мой! Как же ты так? Рёбра хоть целы? Гостья легонько ощупывает раневую поверхность, пытаясь выслушать хруст, но человеческие кости почти зажили спустя месяц, почти не прогибаясь под лёгкими касаниями. -У меня остановилось сердце месяц назад. Не могу сказать точно, что произошло, но Юнхо использовал удар по грудине и как видишь я сейчас могу говорить. Да, мои рёбра сломаны, но сейчас уже гораздо лучше. Сейчас двигаться не так дьявольски больно и я могу жить без дурмана. Хозяйка улыбается слишком вяло, но Лекарю этого хватает что бы по-хозяйки выгнать Юнхо из хаток, попутно злостно постукивая того по спине, приговаривая, что "силу стоит расчитывать". Джуен готовит обед на ее кухне, меняет бинты и закладывает в те новую лечебную мазь, лишь бы убрать синяк, всё же даёт женщине морфия, выслушивая медленную и страдальную историю, что успела произойти с ее мертвым чадом, сгребая Нану в самые ласковые и бережные объятия, медленно покачиваясь с той из стороны в сторону, убаюкивая. Что бы она почувствовала, если бы потеряла плод? Лим совершенно не хочет знать об этом, поэтому только накрывает спящее и слабое тело одеялом, выуживая из авоськи склянки с мазями и лекарствами, подписывая те аккуратным почерком, лишь бы Господин Чон смог понять что и как стоит давать его жене, что бы знал, с какой целью и при каких обстоятельствах нужно давать. Она проводит за этим занятием почти весь свой день, обхаживая уставшее тело и на выходе сталкивается лбами с невысокой девицей. -Здравствуй, Врачеватель! Я Ёнми, помогала тут до Твоего прихода. Ты уже уходишь? Девчушка убирает свои прямые и тёмные волосы в хвост, поправляя очки на переносице. Она выглядит дружелюбной, работящей, только вот Джуен не любит новых знакомств, особенно если они происходят в совершенно незнакомой ей деревне в дали от хоть как-то известных ей людей. -Меня зовут Джуен. Лим Джуен. Приятно с Вами познакомиться! Мне хотелось бы поболтать с Вами чуть больше, но уже темнеет, поэтому я пойду. Лекарь вежливо кланяется девушке, однако та только смотрит на идущего в их сторону вожака, отходящего от самых дальних хаток, да замечает пару горящих в темноте глаз. Вампиры на подходе и как же сильно с их появления в слабоде пахнет падалью. -Куда уж Ты? Засиделась Ты, милая, уже поздно возвращаться! Али не знаешь, что звери выходят на охоту по ночам? Оставайся, а на утро Минги отвезёт тебя в город, верно, Юнхо? Оборотень появляется подле них весьма быстро и до мурашек пугает гостью, ведь молчаливо кивает в темноте неосвещённых улиц, одной рукой поманивая к себе ребёнка, что бежит к тому, заливисто хохоча. Почему он кажется Джуен совершенно не человеческим отпрыском? Почему она думает об этом только сейчас?