Обретая себя

«Крик полетит к небу,

Кинжалом пробьется сквозь толпы ангелов. Падают вниз окровавленные перья,

На мое детство с пронзительным визгом.

Потому что это часть меня! Нет!

Часть меня! Нет!»

Rammstein — Mein Teil

Через некоторое время в дверь кельи постучали, и Дин услышал голос Каса: — Дин, можно войти? — Да, заходи, — отозвался тот, сидя на кровати. Кастиэль вошел, держа в руках стопку одежды. Его лицо оставалось невозмутимым, хотя Дин заметил, что взгляд монаха скользнул по небольшому хаосу, который он успел устроить вокруг: рюкзак лежал открытым, на столе валялись сигареты, а на кровати были разбросаны его вещи. — Я принес твое новое одеяние, — спокойно сказал Кас, положив вещи на кровать. Дин тут же схватил одну из туник и начал её рассматривать, вертя в руках. — Ок, попробуем, — сказал он, больше себе, встав с кровати. Оставшись в джинсах и футболке, он начал натягивать тунику прямо сверху. Кастиэль нахмурился, заметив его попытки, и, прищурив глаза, прервал: — Погоди, Дин, это рабочая туника. Её мы носим во время труда, например, на стройке или на производстве. А вот это — твоя повседневная ряса. — Он взял с кровати другую одежду и протянул её Дину. — Она немного другая, но гораздо удобнее. Винчестер с подозрением глянул на новую порцию тканей, словно это был головоломочный конструктор. — И я думаю, тебе будет неудобно ходить в джинсах… и… — Кас запнулся, заметно смутившись. Дин засмеялся, приподняв бровь: — Подожди, ты хочешь сказать, что вы ничего не надеваете под своё «платье» и гуляете тут голышом? — ЧТО? — Кастиэль чуть не выронил пояс, который держал в руках. Его лицо приняло выражение искреннего ужаса. — Нет, Боже, нет! Мы носим обычное бельё, Дин. Просто под рясу лучше надеть что-то простое: хлопковую рубашку и лёгкие штаны. Здесь холодно, особенно в это время года. — А, ну это ещё ладно, — с улыбкой произнёс Дин, стягивая с себя джинсы. — У меня только спортивки есть. Надеюсь, пойдёт? Кастиэль замер на секунду и тут же отвернулся, как будто боялся случайно увидеть что-то лишнее. — Да, конечно. Позже мы подберём тебе что-то более подходящее. Пока Дин натягивал тунику, он начал сталкиваться с первыми трудностями. Материал казался ему одновременно слишком плотным и неудобным, а шерстяная ткань слегка кололась на открытых участках кожи. Он попытался просунуть голову в вырез, но ткань никак не поддавалась, пуговицы на вороте были застёгнуты. Кас, услышав возню, обернулся и увидел странную картину: Дин стоял полуодетый, его голова застряла в тунике, а руки отчаянно махали, пытаясь выбраться из этого текстильного плена. — Боже, Дин, остановись! — сквозь улыбку проговорил Кас. Его позабавила неуклюжесть парня. Он подошёл к нему и ловко расстегнул пуговицы у ворота, после чего уверенным движением потянул ткань вниз. Голова Дина выскочила наружу, и их взгляды встретились. Винчестер задержал взгляд на Касе, слегка ошеломлённый неожиданной близостью. — Спасибо, — пробормотал он, смущённо поправляя подол туники. Затем он осмотрел себя, прищурившись. — Ну, и на кого я теперь похож? На средневекового пастуха или беглеца из костюмированной вечеринки? — усмехнулся он. Кастиэль едва заметно улыбнулся, скрывая эмоции: — Теперь остался только пояс. Он взял кожаный пояс и помог обернуть его вокруг талии Дина. Тот закатил глаза, едва сдерживая улыбку. — Это становится всё более нелепым. Честно, Боже, за что это мне? — пробормотал он, пытаясь оглядеть себя. Кас быстро отвёл взгляд, чтобы скрыть лёгкое смущение. — Ты привыкнешь, Дин. В монастыре форма — часть дисциплины. Дин только покачал головой, не зная, смеяться или плакать. — Что теперь? — спросил Дин, бросая взгляд на остатки одежды, валяющейся на кровати. — Тебе нужно будет накинуть мантию, и, в принципе, всё, — спокойно ответил Кас. — А ещё тебе понадобится скапулярий, но… я пока не нашёл лишнего. — Скапу… что? — переспросил Дин, приподняв бровь. Потом он усмехнулся и добавил: — Звучит как атрибут из БДСМ. Кастиэль на мгновение застыл, явно не ожидая такой реакции. Ещё секунда — и он вновь обрёл самообладание, правда, уголки его губ едва заметно дёрнулись. — Ничего сверхъестественного, Дин, — спокойно проговорил он, хоть его голос звучал чуть натянуто. — Это просто повседневный атрибут, особая накидка, знак принадлежности к нашему ордену. Я выдам тебе её позже, как только брат Алексий закончит её шить. Дин фыркнул, откровенно развлекаясь происходящим. — Ну ладно, жду с нетерпением. Надеюсь, накидка с супергеройским эффектом? Кас проигнорировал шутку, продолжая: — А ещё тебе нужны сапоги и сандалии, но их мы поищем завтра на складе. Сегодня можешь остаться в ботинках. — Ясно, — хмыкнул Дин и отвернулся, чтобы спрятать свои вещи обратно в рюкзак. Кастиэль, воспользовавшись этим моментом, перевёл взгляд на изображение Божией Матери Горы Кармель, которое висело в углу кельи. Он ненадолго закрыл глаза и мысленно попросил у неё помощи, едва заметно сжав пальцы на поясе. Дин между тем, спрятав сигареты, застегнул молнию рюкзака и, обернувшись к монаху, с лёгкой насмешкой спросил: — Ну что, я теперь официально похож на вашего? Или ещё чего-то не хватает? Кас, заметив озорной взгляд Дина, сделал вид, что не поддаётся на провокацию: — Осталось только повесить на тебя табличку с надписью «новичок», но думаю, все и так поймут. Дин усмехнулся, мельком посмотрев на Кастиэля. Что-то в этом монахе цепляло его. На первый взгляд он был таким же, как и все остальные в этом месте — серьёзный, строгий, погружённый в своё дело. Но при этом в его взгляде читалось нечто большее, нечто, что Дин не мог пока понять. Он поправил волосы и на секунду задержал взгляд на монахе. «Как он здесь оказался? Сколько он уже здесь живёт? Каким было его прошлое?» Кастиэль выглядел слишком молодым для того, чтобы всю жизнь провести в монастыре. Его манеры, его взгляд, порой немного резкий, а порой удивительно спокойный, будто скрывали за собой что-то большее. Это заставляло Дина задуматься. «Что скрывают эти глаза?» — подумал он, уловив яркий отблеск в голубых, почти ледяных глазах монаха. «Этот парень явно не так прост. Что бы ни привело его сюда, оно, должно быть, было далеко не обычным». — Ну? — голос Кастиэля прервал мысли Дина. — Ты готов? Дин встряхнулся, отгоняя свои размышления. — Да, готов. А ты, Кастиэль? Готов таскать меня за собой по этому вашему лабиринту? Кас слегка улыбнулся. — У меня нет выбора, Дин. Парень ухмыльнулся. — Ну, это мы ещё посмотрим. Они вышли из комнаты, и Дин всё ещё не мог избавиться от ощущения, что в этом тихом и немного странном монастыре есть нечто гораздо более интересное, чем кажется на первый взгляд. По дороге в столовую Кастиэль старательно объяснял Дину рутину монастыря. — Сейчас все уже закончили Вечерню — это одна из главных молитв в нашей жизни, — начал он, шагая ровным, привычным шагом. — После неё братья собираются на ужин. Сегодня ты присоединишься к нам. Дин послушно кивал, запоминая сказанное, хоть внутренне и вздыхал. — После ужина, — продолжил Кас, — мы посетим Розарий. Это тоже важная часть вечера. А затем я отведу тебя обратно в келью. — А ты? — неожиданно спросил Дин. Кастиэль посмотрел на него, слегка удивлённый таким интересом. — Я пойду на ночную молитву. И после этого — в Великое молчание. — Великое молчание? — Дин слабо усмехнулся. — Звучит… торжественно. Это как, вообще не разговаривать? — Именно. С наступлением ночи мы отказываемся от всех разговоров и стараемся сосредоточиться на Боге, — спокойно ответил Кас, бросив мимолётный взгляд на Дина. Парень закатил глаза. — Что ж, звучит не так уж весело. Кас не стал отвечать. Он продолжил: — Завтра начнётся новый день, и мы отправимся в библиотеку. Там я буду учить тебя литургии кармелитов и основам Слова Божьего. Это займёт немало времени, так что лучше подготовься. Дин только хмыкнул. — Подготовиться? Я тут едва успел свыкнуться с этим одеянием. Что уж говорить о том, чтобы вникать в какие-то литургии. Кастиэль лишь покачал головой, сдержанно улыбнувшись. Перед входом в столовую он вдруг остановился, обернувшись к Дину. — И Дин… Парень приподнял бровь, ожидая продолжения. — Я понимаю, что твои привычки из внешнего мира важны для тебя, — осторожно начал Кас. — И так резко всё это оставить очень сложно. Но я бы хотел попросить… — Не курить на виду у монахов? — ухмыльнулся Дин. Кастиэль замялся, но кивнул. — Да. И не только. Вообще отказаться от этого, если получится. Хоть я и не вправе тебе что-то запрещать, но здесь это неприемлемо. Надеюсь, ты понимаешь. Дин закатил глаза, но всё же ответил: — Я понял, Кастиэль. Не курить, не материться, не соблазнять монахов на грехи. Всё, что угодно для благочестия. Кас тяжело вздохнул, глядя на него с укором. — Ну да, примерно так. Они вошли в большое помещение. Внутри стояли длинные деревянные столы, окружённые скамьями. Монахи сновали туда-сюда, расставляя тарелки, блюда с едой, кто-то негромко переговаривался. Тепло от множества зажжённых свечей заполняло комнату, вместе с тихим, уютным шумом подготовки к ужину. Дин осмотрелся и отметил, что обстановка в трапезной была гораздо менее строгой, чем он ожидал. Помещение напоминало обычную столовую с высокими потолками, украшенными лепниной. Длинные деревянные столы и скамьи располагались рядами, а на стенах висели иконы, придавая месту особую атмосферу. Несмотря на присутствие монахов в традиционных одеяниях, обстановка казалась почти домашней. — Проходи, садись где тебе удобно, — указал Кастиэль на одну из скамей у ближнего стола. — Я сейчас вернусь. «Что ж, Дин Винчестер, добро пожаловать на ужин века», — хмыкнув про себя, Дин послушно прошел вглубь трапезной, чувствуя на себе взгляды нескольких монахов. Однако никто не подошёл и не начал разговор — все были сосредоточены на своих делах. Приметив Дина, приор Винсент подошел к нему, держа в руках колье в виде бусин. — Это специальные чётки для молитв святого Розария, — сказал он, протягивая их Дину. Винчестер взглянул на них: классические чётки состояли из заключённых в кольцо пяти наборов по десять малых бусин и одной большой. К ним также были прикреплены три малые бусины, одна большая, распятие и медальон, украшенные тонким гравированным орнаментом. — Каждый монах должен носить их с собой. Их прикрепляют к поясу, — добавил настоятель, аккуратно закрепляя чётки на поясе Дина. — Спасибо, — тихо произнёс Дин, слегка смутившись. — Пойдём к столу, уже всё готово, — пригласил приор, указывая на длинные столы в центре зала. Дин прошёл за ним, беглым взглядом обшаривая помещение. Ему было неловко среди чужих людей, среди их длинных ряс и сосредоточенных лиц. Его взгляд остановился на Кастиэле, который уже сидел за одним из столов рядом с другим монахом. Они о чём-то тихо переговаривались, и Кас, кивнув, бросил короткий взгляд в сторону Дина, прежде чем снова сосредоточиться на разговоре. Дину казалось, что все на него смотрят, хотя большинство монахов сидели спокойно, погружённые в собственные мысли или молчаливые беседы. Их спокойствие и размеренность лишь усиливали его ощущение изолированности. Приор встал, и мгновенно весь зал наполнился тишиной. Монахи, склонив головы, замолкли, а потом начали молитву перед ужином. Дин украдкой взглянул на Кастиэля: его губы чуть шевелились, глаза были прикрыты, а руки лежали, смиренно сложенные на столе. В этот момент Дин почувствовал странное спокойствие — чуждое, но не неприятное. Когда молитва закончилась, монахи разом приступили к ужину. Только тогда Дин обратил внимание на еду перед собой. На столах были простые, но сытные блюда: миски с густым овощным супом, домашний хлеб, тарелки с варёной фасолью и кусочками сыра. В центре стояла большая миска с тушёными овощами и печёным картофелем. Рядом на подносе лежали фрукты — яблоки и груши. Всё это выглядело скромно, но аппетитно. Он ожидал увидеть что-то скучное и безвкусное, но, попробовав ложку супа, неожиданно для себя ощутил приятный, насыщенный вкус. Суп был густым, согревающим, с мягким ароматом трав, а кусочек хлеба оказался свежим и хрустящим. Дин вдруг осознал, насколько он был голоден: за всю поездку в монастырь они останавливались всего пару раз — на заправке и на перекус в небольшом придорожном кафе. Раздался звон колокола, мягкий, но настойчивый, словно напоминание о порядке, который царил в этих стенах. После ужина Кастиэль подошёл к Дину. — Пойдём за мной, — сказал он негромко, указывая в сторону выхода из столовой. Дин встал, следуя за ним. Он заметил, как остальные монахи тоже начали вставать из-за столов и поочередно выходить из столовой за ними, в то время как некоторые братья остались убирать столы, аккуратно собирая посуду и крошки. Дин наблюдал, как монахи поднимались по трём лестничным пролётам, направляясь в часовню. Каждый из них, дойдя до дарохранительницы, преклонял колени, целовал свой коричневый скапулярий, а затем простирался на полу перед своим хором. В часовне царила почти полная темнота, нарушаемая лишь мягким, золотистым светом свечей, освещавшим алтарь и статую Богоматери горы Кармель. Братья безмолвно занимали свои места, погружаясь в молитвенное спокойствие. Один из монахов бросил любопытный взгляд на Кастиэля, заметив, что тот не идёт на своё обычное место в хоре, а остаётся позади вместе с Дином. Кас, уловив этот взгляд, слегка кивнул, но не сдвинулся с места. Дин чувствовал себя неуютно, словно оказался не в своей тарелке. В его голове роились тревожные мысли, но вдруг он услышал тихий голос Каса: — Дин, ты не в школе. Тебя не вызовут к доске, не переживай. Просто слушай, попробуй вникнуть. Всё хорошо. Эти слова немного успокоили его, и он сделал глубокий вдох, впитывая атмосферу часовни. Приор начал молитву. Все монахи взяли в руки свои чётки, их голоса зазвучали монотонно, сливаясь в единый ритм. Дин, ошеломлённый, словно улетел куда-то далеко. Мягкий свет свечей, пляшущий на каменных стенах, придал всему таинственный и почти мистический вид. Он чувствовал себя так, будто очутился в другом времени, в какой-то древней истории. Каменные стены казались живыми, как будто дрожали под гул голосов монахов, их молитвы пронизывали воздух. Алтарь и статуя Богоматери перед ним начали расплываться, словно в тумане. Дин моргнул, пытаясь прийти в себя, и глубоко вдохнул: запах свечного воска, дыма, затхлого дерева — всё это смешивалось в странный, но завораживающий аромат. Его рука машинально потянулась к чёткам, закреплённым на поясе. Он ощутил гладкие бусины под пальцами, обвёл их, пока не нащупал крошечное распятие. Металл оказался холодным, почти обжигающим. Дин на мгновение замер, а звуки голосов вокруг него начали превращаться в далёкий, неразборчивый гул. В этом гуле он словно услышал голоса отца, Сэма и друзей. Они говорили невпопад, их слова смешивались в хаотичную какофонию. Неожиданно на его плечо легла чья-то рука. Дин вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стоял Кас. — Дин? — тихо позвал он. — Пойдём, я отведу тебя в келью. Дин молча кивнул. Они вышли из часовни, спускаясь по холодным каменным ступеням. У дверей Кас остановился, чтобы переобуть сандалии. — Это всё странно, — вдруг сказал Дин, нарушая молчание. Кас поднял взгляд. — Что странно, Дин? — Всё, — вздохнул Дин. — Всё, что здесь происходит. Все как… зомби, ходящие молча, прячущие глаза друг от друга. Эти свечи, эта темнота. Для чего всё это? Кас улыбнулся уголками губ, но быстро вернул себе серьёзный вид. — Дин, тебе это кажется странным, потому что ты никогда не видел ничего подобного. Я понимаю. Но это наша жизнь. Мы проводим часть дня в молитвах и псалмах, а остальное время — в работе и служении. Он выпрямился, словно подчёркивая свои слова. — Всё очень просто, Дин. Со временем ты всё поймёшь. Винчестер кивнул, но в его голове всё ещё крутился вопрос, зачем всё это нужно. Кас проводил его до двери кельи. — Спокойной ночи, Дин, — тихо произнёс он. — Завтра я зайду за тобой рано утром. Дин пробормотал в ответ: — Спокойной ночи. Убедившись, что Кас ушёл на ночную молитву, Дин быстро подошел к кровати, взял сигареты из рюкзака и, стараясь не издавать ни звука, выскользнул из кельи. Снаружи его встретил холодный, сырой воздух. Узкий проход, освещённый лишь тусклым светом нескольких масляных ламп, вёл его к выходу. Дин, увидев первую попавшуюся по пути арку, свернул в нее и вышел на крыльцо. Над головой простиралось тёмное небо, плотно затянутое тучами. Вокруг стояла густая темень, лишь свет свечей, льющийся из окон часовни, разгонял мрак. Дин огляделся: неподалёку возвышалась сама часовня, а за ней — недостроенная крипта. Её массивные колонны, будто высеченные из льда, возвышались, напоминая о грандиозных замыслах, оставшихся незавершёнными. Каменная дорожка вела к небольшой скамье, куда Дин, немного оглянувшись по сторонам, направился. Он присел, достал сигарету, прикурил и сделал глубокую затяжку. Дым мягко растворился в холодном воздухе. Перед его глазами было верхнее окно часовни, из которого пробивался золотистый свет. «Где-то там сейчас Кас», — подумал Дин, представляя, как тот стоит среди монахов, молится вместе с ними. Сигарета горела медленно, а мысли текли неспешно. Он вспоминал день: незнакомая рутина, странные правила, новые лица. Всё это казалось чужим, но каким-то странным образом не отталкивающим. Дин докурил, затушил окурок и бросил его в урну, стоящую неподалёку, а затем поднялся со скамьи. Возвращаясь в келью, он чувствовал, как его охватывает усталость. Он вошёл в комнату, тихо закрыл за собой дверь и принялся убирать свои вещи. Всё, что было в рюкзаке, он аккуратно разложил по местам: одежду — в небольшой шкаф, остальные мелочи — на полки. Оставшись в одном белье, Дин упал на кровать. Его рука машинально потянулась к тумбе в поисках телефона, но нащупала лишь пустую поверхность. В этот момент Винчестер осознал: целый день он провёл без телефона. Более того, он едва ли вспоминал о нём. Эта мысль удивила его. Дин улыбнулся про себя: возможно, отключиться от привычной жизни иногда бывает даже полезно. С этой неожиданной мыслью он закрыл глаза и провалился в глубокий сон, окружённый тишиной древних каменных стен. Тем временем, завершив молитву с братьями, Кас неспешно собирался в свою келью, предвкушая короткий отдых перед новым днём. Однако его окликнул Себастьян, суб-приор монастыря. — Брат Кастиэль, — голос Себастьяна прозвучал приглушённо, но с оттенком официальности, — настоятель просит, чтобы вы зашли к нему. Кас вздохнул, кивнул и направился в кабинет настоятеля. Дверь, обшитая тяжёлым дубом, скрипнула, когда он вошёл. Настоятель сидел за столом, освещённым мягким светом лампы. Его лицо выглядело строго, но не злым — скорее, усталым. — Садись, брат Кастиэль, — сказал он, указав на стул напротив. Кас сел, слегка выпрямившись, ожидая начала разговора. — Я хотел поговорить о твоём поведении на вечернем Розарии, — начал настоятель, скрестив руки на столе. — Ты прекрасно знаешь, что как старший монах ты должен был занять своё место в хоре. Вместо этого ты остался позади вместе с нашим гостем. — Отец, я… — начал было Кас, но настоятель поднял руку, прерывая его. — Слушай меня, брат Кастиэль. Дин не монах, и, скорее всего, никогда им не станет. Он не примет обета и не станет одним из нас. Ты должен это понимать. Он здесь лишь потому, что ему нужно время и место, чтобы разобраться в себе. Настоятель встал, облокотившись на стол и глядя Касу прямо в глаза. — Я знаю твою искреннюю любовь к нашему делу и желание помочь каждому найти путь к Господу. Это похвально. Но у Дина нет необходимости посещать все службы и глубоко изучать литургию. Всё, чего я прошу от тебя, — это следить за ним, чтобы он усердно трудился и не нарушал наш устав. Поэтому, временно ты отлучаешься от ежедневных месс. Но что касается основных богослужений, то твое присутствие обязательно. В это время Дин может спокойно пребывать в келье. Надеюсь, мы друг друга поняли? — поправив очки, настоятель Винсент всмотрелся в лицо Кастиэля, дожидаясь ответа. Кас молчал несколько секунд, прежде чем кивнуть. — Простите меня, отец. Я выполню вашу просьбу. — Хорошо. Ты свободен. Кастиэль поклонился и вышел из кабинета. Но внутри он чувствовал, как разгорается внутренний протест. «Это неправильно», — думал он. Настоятель сам неоднократно говорил, что никто не попадает сюда случайно. Что всякий, кто приходит в монастырь, делает это по зову души, по зову любви к Богу. «Если так, разве Дин не заслуживает шанса увидеть больше, понять глубже, а может, и обрести надежду? Разве не в этом заключается наша миссия — дарить веру тем, кто её ищет? Если мы будем просто выполнять формальности, зачем тогда все наши правила, устав и служение?» — Кас сжал руки в кулаки, но тут же заставил себя успокоиться. Дойдя до своей кельи, Кастиэль закрыл за собой дверь, аккуратно провернув ключ в замке и тяжело опустился на узкую кровать. Некоторое время он просто сидел, глядя на трещины на стене напротив, которые будто бы стали глубже и шире за последний год. Вздохнув, он потянулся к матрасу, приподнял его край и достал оттуда старую, потрёпанную тетрадь. Её обложка давно выцвела, края страниц были слегка изломаны, а на внутренней стороне проступали пятна. Кастиэль открыл её, и из-под страниц выпало несколько фотографий. Он машинально подхватил их, не дав упасть на пол, и разложил перед собой. На одной из фотографий был молодой мужчина с тёплой улыбкой и искренними глазами. Он стоял на фоне зелёного холма, держась за руку с женщиной в цветастом платье. Их лица были освещены солнцем, и Кастиэль вдруг почувствовал как сжалось сердце, глядя на эту счастливую пару. На другой фотографии — группа людей, явно сделанная в каком-то старом зале: трое мужчин и две женщины сидели за круглым столом, на котором стояли недопитые чашки кофе. Все смеялись, а самый младший из мужчин, с непослушными светлыми волосами, махал в камеру, как будто хотел передать привет зрителю. Кастиэль провёл пальцами по фотографии, как будто пытаясь ощутить её тепло. Его взгляд затуманился. Он закрыл глаза и вдохнул глубоко, стараясь удержать в себе чувства, которые поднимались на поверхность. Он не видел этих лиц уже столько лет. Каждый из них был частью его жизни до монастыря. Той, о которой он старался забыть, но которая никогда не отпускала его полностью. Последняя фотография была самой личной. На ней был сам Кастиэль, но совсем другой. Без монашеского одеяния, в простой белой рубашке, с чуть взъерошенными волосами и детской, беззаботной улыбкой, которая сейчас ему казалась чужой. Рядом с ним стояла девочка лет шести, которая держала в руках воздушного змея. Кастиэль взглянул на своё детское лицо на фотографии, и воспоминания нахлынули волной, словно размывая границы между прошлым и настоящим. Он до сих пор помнил тот день, когда впервые переступил порог монастыря. Тогда он был совсем мальчишкой — четырнадцатилетним ребенком, но испуганным и растерянным, как и Дин сейчас. Как и в случае с Винчестером, у него не было выбора. Отец Каса буквально запихнул того в машину и привёз в мужской закрытый монастырь рядом с их городом. Это произошло после того случая со школьным другом Кастиэля. Тот день стал переломным. Отец, узнав о том, что между его сыном и тем мальчиком произошло что-то большее, чем просто дружба, пришёл в ярость, которая обрушилась на Каса не только словами, но и жестокими ударами. После этого, как будто стараясь стереть «греховное» из жизни сына, отец решил отправить его туда, где, как он считал, «исправляют» таких, как Кас. Монастырь стал тюрьмой для мальчика, который до этого жил в доме, полном, как он думал, любви. Он не мог понять, как всё разрушилось так быстро. Мать, брат и сестра пытались поддерживать связь, иногда приезжая на свидания. Но эти редкие визиты приносили больше боли, чем радости. Каждый раз, когда мать умоляла отца забрать Каса обратно, всё заканчивалось ссорами. Отец был непреклонен. Для него Кастиэль стал позором семьи, и возвращения домой он не заслуживал. В первые месяцы Кас всё ещё надеялся, что однажды всё изменится. Он ждал, что отец одумается, что семья снова станет прежней. Но вскоре этот свет надежды начал гаснуть. Монахи оказались искусными мастерами по «перевоспитанию». Касу не оставили ни времени, ни пространства для сомнений или сопротивления. Его дни были заполнены молитвами, чтением Писания и изнуряющими работами. Они говорили ему, что единственный путь искупления — это полное подчинение Божьей воле. Постепенно, незаметно для самого себя, Кас начал верить. Он поверил, что его прежняя жизнь была греховной, что он заслуживал наказания. Он погрузился в религию, словно утопающий, хватающийся за последнюю соломинку. И к тому моменту, когда исполнилось два года его пребывания в монастыре, он уже не хотел возвращаться домой. Его окончательное решение покинуть семью и связать свою жизнь с монашеством пришло на одном из больших городских богослужений. Это было в их местной крипте, где собрались монахи и священники со всего штата. Среди них был кармелит из Вайоминга. Этот монах, спокойный и вдохновляющий, рассказал Касу о жизни кармелитов, об их служении, их уставе и особой близости к Богородице. Тогда это прозвучало как ответ на все вопросы, которые терзали душу Каса. Кармелиты не только молились, они жили в полном уединении и самодисциплине, направляя каждый свой шаг к Богу. Это казалось чем-то высоким, почти недосягаемым, но в то же время правильным. Через несколько месяцев Кас принял решение перевестись в монастырь в другой штат. Там, вдали от своей семьи и прошлого, он начал новую жизнь. Он отважно служил, проникаясь любовью к Богородице и стремясь к очищению своей души. За все эти годы Кастиэль видел своего брата лишь несколько раз. Габриэль, в отличие от него, не выдержал семейного гнёта и вскоре после ухода Каса покинул дом. Он разорвал связь с отцом, устав терпеть его религиозный фанатизм, и начал жить своей жизнью, полной свободы и спонтанности. Каждый их редкий визит превращался в противостояние. — Уходи отсюда, Кас, — говорил Гейб, его голос был полон отчаяния. — Ты тратишь свою жизнь впустую. Ты молодой парень, ты должен жить, а не прятаться в четырёх стенах, надеясь, что всё это когда-нибудь оправдает тебя. Зачем тебе это все?! — Потому что это часть меня! — резко ответил Кас, вспыхнув от этих слов. — Ты не понимаешь. Это часть меня. Это моё место. — Место? — фыркнул Гейб, подаваясь вперёд, как будто хотел схватить его за плечи и вытрясти этот фанатизм. — Это тюрьма, Кас! Ты просто боишься признать, что отец был не прав. Что он сломал тебя. Эти слова, как нож, застряли в голове Кастиэля. Но он остался непреклонен. Он не хотел, не мог признать, что его жизнь — это ошибка. Что всё, чему он посвятил себя, лишь результат родительской жестокости и чужих решений. Габриэль уговаривал его снова и снова. Говорил, что отец был не прав, что монастырь стал для Каса спасением, но теперь это спасение превратилось в цепи. Он пытался убедить Каса, что вне монастыря его ждёт нормальная жизнь. Однако Кастиэль лишь отворачивался, уходя в свои мысли. После каждой такой встречи Кас долго размышлял над словами брата. Иногда его мысли уносили его за стены монастыря, туда, где была жизнь, которой он так и не узнал. Но с наступлением утра, когда первые лучи солнца пробивались через витражи часовни, он снова спешил на молитву. Голоса других монахов, запах ладана и звон колоколов возвращали его в привычный ритм. Рутину, которая за эти годы стала для него домом. И хотя он старался забыть слова Габриэля, внутренние сомнения всё же всплывали время от времени. Чтобы утолить их, Кас искал утешение в работе. Оказалось, что у него есть талант к черчению и архитектуре. Он разработал проект будущей крипты, которая сейчас строилась на территории монастыря. Это была его гордость — не только как монаха, но и как созидателя, человека, который может оставить свой след в этом мире. Кас также активно участвовал в производстве кофе, которым занимался их монастырь. Ему нравилось работать вместе с братьями, создавая что-то, что приносит пользу людям. Работа в компании других монахов была не просто трудом, а способом почувствовать себя частью чего-то большего. Иногда его и других монахов отправляли в ближайший город Мититсе для богослужений, литургий и помощи местным жителям. Кастиэль чувствовал себя уверенно среди горожан. Он был добр и внимателен к каждому, кто приходил за советом или поддержкой. Он слушал истории о том, как люди живут с Богом, какие трудности преодолевают, и рассказывал им о монастырской жизни. Но он никогда не хвастался своей службой или достижениями. Наоборот, он стремился доказать, что жизнь в монастыре не является бременем или заточением. Для Каса это была возможность служить, делать мир хоть немного лучше тем, что он мог предложить. Его смирение и благодетель становились примером для других. Братья уважали его за трудолюбие и искренность, часто прислушиваясь к его советам. И всё же, когда наступала тишина, Кас иногда задавался вопросом: а что, если Гейб был прав?