Обретая себя

«Утренняя звезда, пролей сияние,

На мой лик. Брось теплый свет,

На мое не-лицо,

Скажи мне, что я не одинок.

Ужасен, ты ужасен»

Rammstein — Morgenstern

Кастиэль подходит к открытому окну и вдыхает свежесть, поднимая глаза к небу. Тёмное пространство над головой было как безбрежный океан, усыпанный множеством звёзд. Они горели, как огоньки в бескрайности, такие далёкие и такие яркие. Каждая из них была как маленькая надежда, мигающая вдали, но почти недосягаемая. Сотни, а может, и тысячи звёзд мерцали в темноте, создавая пёструю мозаику на небесном своде. Взгляд Каса скользнул по одной из ярких звёзд, которая выделялась среди прочих своим непривычно интенсивным светом. Она, казалось, вела свой путь в тёмном океане, оставляя за собой светящийся след. Он следил за её движением, пока она не исчезла, растворившись в пустоте. Падающая звезда. Такой редкий, почти магический момент, когда можно загадать желание, не задумываясь о его исполнении. Кас быстро закрыл глаза, и в его мыслях прозвучало лишь одно: «Обычно люди загадывают желание при падающей звезде… Почему я никогда этого не делал? Мне нечего желать? Как я вообще могу что-то желать? Dimitte mihi, Domine…» — Эта мысль, словно тягучий туман, проникала глубоко в его сознание и уходила вглубь тьмы, где растворялась среди бесконечных звёзд. Он не знал, есть ли вообще смысл в желаниях — в его мире и его понимании вера в чудо была невозможной роскошью. Закрыв окно, Кастиэль на мгновение взглянул на часы — 23:45. Пора. Быстро умывшись и одевшись, Кас на мгновение замер у любимого изображения Божией Матери Горы Кармель. Мягкий свет лампады освещал Её лик, спокойный и благосклонный. Он предлагает Ей своё сердце и мысли, позволяя этой краткой тишине заполнить его изнутри. «Mater mea, dirige me…» — шепчет он, прежде чем покинуть свою келью. На улице его встречает ночной, холодный ветер, режущий лицо и пронизывающий через тяжёлую рясу. Лёгкий снег кружится в воздухе, оседая на капюшоне и руках, но Кастиэль шагает уверенно, не сбиваясь с ритма молитв, которые тихо шепчет себе под нос. Путь до временной часовни короткий — каких-то 500 шагов, но сегодня они кажутся длиннее. Холод делает каждый шаг ощутимее, а хруст снега под сапогами напоминает об поздней осенней пустоте горного монастыря. Мысленно он вновь возвращается к планам строительства нового клойстера — будущего укрытия от таких суровых ветров. Надежная крытая дорожка между 24 кельями и часовней будет благословением в такие ночи. Добравшись до входа в монастырь, Кастиэль наклоняется, чтобы сменить свои тяжёлые, промокшие сапоги на старые кожаные сандалии. Он на мгновение замирает, стряхивая с них снег. Полусонное молчание окутывает пространство вокруг, прерываемое лишь лёгким дыханием ветра. Один за другим начинают подходить другие братья — тёмные фигуры в шерстяных, коричневых рясах, молчаливые и сосредоточенные. Их шаги гулко отдаются в пустоте коридоров, пока они молча готовятся к подъёму в часовню. Тихая процессия монахов в капюшонах шествует по коридору, их шаги гулко отдаются под сводами. Кастиэль идёт впереди, как один из старших среди них, его шаги ровные и уверенные, а руки скрыты в складках коричневой рясы. В тусклом свете полной луны тени монахов пляшут на кремовом известняке стен, словно древние тени прошлого, живущие в этом месте. Поднимаясь по старым, скрипучим ступеням один за другим, они ступают в часовню на третьем этаже. Воздух здесь наполнен благоговейной тишиной и слабым запахом пчелиного воска от свечей. Кастиэль первым преклоняет колени в глубоком поклоне, приветствуя Иисуса в Пресвятом Таинстве, его голова склонена, а сердце молчит в молитвенном трепете. За ним, слаженно и смиренно, монахи следуют его примеру — старшие братья занимают передние ряды, молодые же тихо проходят к задним. Поднявшись, Кастиэль аккуратно целует свой скапулярий, как того требует традиция, а затем идёт к своему месту в хоре. С лёгким усилием он опускается на колени и разворачивает бревиарий — кожаную книгу, обветренную годами молитв. Длинные ленты закладок мягко ложатся на нужные страницы, готовые к ночной молитве. В этих страницах заключены их часы, их служение, их жизнь. Кастиэль опускает взгляд на текст, но его мысли чисты и сосредоточены на грядущей молитве. Тишина становится ещё глубже, лишь лёгкое дыхание монахов нарушает её. В этой тишине слышится ожидание — ожидание удара полночного колокола, который объявит о начале утрени. Кастиэль чувствует, как тишина переплетается с вечностью, и, прикрыв глаза, готовится начать служение вместе с братьями, как это делали поколения монахов до них. Он, стоя на коленях в первом ряду хора, почти не замечает, как холодный воздух часовни пробирается сквозь тяжелые каменные стены. В его руках покоится бревиарий — ветхий и привычный, с лентами, уже давно расставленными для ночной молитвы. Когда часы пробивают полночь, гул колокола разносится по монастырю, словно эхом проникая в самое сердце. Отец-настоятель стучит по деревянной поверхности скамьи, и тишина мгновенно наполняется движением — монахи крестят губы, произнося слова молитвы: «Domine labia mea aperies…» Голос настоятеля звучит спокойно и уверенно, будто пробуждая саму часовню от ночного покоя. Кастиэль, как и все остальные, повторяет вместе с братьями. Он чувствует, как древние слова — привычные до последнего слога — проникают в его разум, успокаивая и настраивая его душу на предстоящий труд ночной молитвы. Псалмы звучат мерно, их ритм похож на дыхание монастыря — ровный, неторопливый, но полный скрытой силы. Впереди три ночных бдения, и Кастиэль знает, что каждое из них будет как путь: сначала Писание, потом истории о жизни святых, а в конце — слова Евангелия, что будут словно свет во тьме ночи. Эхом отдаются чтения младших монахов, их голоса порой неуверенны, но чисты и искренни, как первый снег. Когда Кастиэль закрывает глаза, слушая чтение, его разум на мгновение переносится дальше — к святым, чьи подвиги звучат в этих стенах. Как они молились? Испытывали ли они то же самое смирение, ту же тяжесть веков, что сейчас лежит на плечах братьев? Наконец, последний псалом отзвучивает, и наступает время для Хвалы — первой молитвы на заре нового дня. Вскоре монахам предстоит снова склонить колени перед Богом, воспевая Его хвалу. А пока Кастиэль находит в этой ночной тишине что-то бесконечно родное — как будто каждая молитва, каждый вздох часовни ведет его к тому, что он ищет всю жизнь. Кас, как старший монах хора, привычно прикрывает бревиарий и встает со своего места в хоре. Его движения отточены годами монастырской жизни: ровные, спокойные, словно само время для него течет иначе. Произнесенные слова молитв и пропетые псалмы, казалось, еще колыхались в воздухе, а свечи у алтаря продолжали отбрасывать мягкий свет на кремовый известняк часовни. Он подносит руку к своему скапулярию, аккуратно поправляя ткань на плече, и делает глубокий поклон в сторону Пресвятых Даров. Затем, скрестив руки на груди, направляется вслед за остальными братьями вниз по лестнице. Холодный утренний воздух снова обдает лицо, когда он ступает в крытую галерею. За ним следуют другие монахи — их тихие шаги звучат почти в унисон. Галерея, хоть и защищала от снега, всё равно не могла уберечь от пронизывающего ветра, который пробирался сквозь каменные щели. Монастырь ещё спал, лишь тусклые огни в окнах кельи и далёкий свет восходящего солнца намекали на пробуждение. Достигнув своей кельи, Кас без лишней суеты снял тяжёлые сапоги, глядя на изношенную кожу. Перед тем как вновь войти в свою небольшую комнату, он бросил взгляд на небо, на котором серые облака уже успели прикрыть яркие безграничные звезды. Ложась снова в свою постель, Кас мимолетно осознал, что его голова совершенно пуста, словно ни одна конкретная мысль не могла прорваться в его разум. Списывая все на усталось и тяжелую рутину, монах погрузился в сон. Кастиэль вновь открыл глаза. Небольшое окно кельи пропускало слабый свет наступающего утра, бледного и холодного, словно само небо еще не успело проснуться. Он сразу понял — 5:45. Слишком привычное для него время, ставшее частью его жизни. Ночной сон, хоть и короткий, оставил после себя лишь легкий след. Память о нём уже таяла, как снег на ладонях, уступая место новым обязанностям. Тишина вокруг была наполнена движением — снаружи, в глубине монастыря, уже слышались приглушённые шаги братьев. Кас поднялся, привычно натянул шерстяную рясу, облачив ее в коричневый скапулярий и обул сапоги. Он остановился на мгновение у небольшого распятия на стене, его пальцы коротко коснулись тёплого дерева. Он вышел в коридор, где во всю уже просыпался монастырь. Первыми шагали те, кто готовился встать с первыми лучами солнца. Кельи монахов одна за другой оживали. Над каждой дверью было вырезано имя святого: скромная дань памяти тем, кто был их духовным покровителем. С противоположной стороны он заметил одного из священников — тот вышел из кельи Святого Иоанна Креста, его темная ряса тихо шуршала по слегка заснеженной земле. Следом показался мирянин из кельи Святого Иосифа, а чуть позже — облачённый в чёрное монах хора из кельи Святой Терезы Младенца Иисуса. Кастиэль шагал ровно и уверенно, словно ледяной ветер и первые хлопья снега не могли его коснуться. Он кинул взгляд на восток — краешек солнца начинал пробиваться сквозь горизонт, окутанный дымкой. Бледные оттенки розового и золотого озаряли монастырские стены. Красиво. Однако сейчас не время для этого. Они все это видели, все замечали — но красота мира не должна отвлекать душу. Сейчас время для молитвы. Вскоре он достиг входа в монастырь. Молча присев на деревянную скамью у стены, он сменил сапоги на сандалии — их холодная кожа сразу заставила пальцы ног немного заныть, но это чувство было привычным. К нему присоединились остальные монахи хора. Все вели себя одинаково: никаких слов, только молчаливое сосредоточение и простота движения. Деревянные ступени вновь скрипели под ногами, когда монахи в привычном порядке поднимались в часовню на третьем этаже. Он покорно занял своё место в первых рядах хора и сдержанно поклонился. Вновь — молитвенная тишина, в которой слышалось только тихое шуршание бревиариев и лёгкий скрип стульев. Постепенно время подходило к Ангельской молитве, к которой ещё оставалось несколько минут. Кастиэль аккуратно развязал ленты на своём бревиарии и убедился, что всё готово. В его мыслях не было ничего лишнего — только предстоящие молитвы и тихая привычка, ставшая ритмом его жизни. Внезапно тишину нарушил стук приора по деревянной поверхности скамьи. Голос приора разлился по часовне, как первый солнечный луч, задевая всё вокруг. «Et concepit de Spiritu Sancto», — вторили ему монахи. Кастиэль ответил вместе с братьями, и их голоса слились в едином ритме молитвы. Когда прозвучали последние слова, монахи, не сговариваясь, склонились алтарю Иисуса. Тишина, которая последовала за этим жестом поклонения, была наполнена глубоким смыслом — словно само время остановилось. Один из братьев ловко зажёг свечи у алтаря, и их свет мягко заиграл на стенах часовни, бросая причудливые тени на лица монахов. Начался Прайм — ещё одна молитва, ещё один час, посвящённый Господу. После службы монахи тихо покинули часовню и отправились на завтрак. Кастиэль ел молча, почти не замечая вкуса простой трапезы. Его мысли были сосредоточены на предстоящем дне, пока приор не прервал его: — Кастиэль, прошу тебя зайти ко мне после завтрака. Есть важный разговор. Кастиэль поднял глаза и кивнул: — Да, отец-настоятель. Вскоре Кас стоял у массивной двери кабинета отца-настоятеля, стараясь стряхнуть последние остатки посторонних мыслей. Он несколько раз глубоко вдохнул, коснулся скрытого под рясой маленького распятия у сердца и постучал, а затем открыл дверь. Кабинет настоятеля, на первый взгляд, был строгим, но уютным, где священные книги на полках перемежались с небольшими иконами и аккуратно уложенными бумагами. Возле окна стоял письменный стол из тёмного дуба, а на нём — чертежи, знакомые Касу до последней линии. — Входи, Кастиэль, — голос настоятеля был мягким, но твёрдым, как у человека, который привык держать всё под контролем. Кастиэль поклонился и приблизился к столу, видя на нём свои эскизы. — Во-первых, — начал настоятель с лёгкой улыбкой, кивая на чертежи. — Я хотел бы выразить тебе благодарность за великолепные эскизы будущей крипты. Вся братия единодушно согласилась, что они не просто точны и продуманы, но и исполнены благоговения. Уверен, что этот проект станет венцом нашего монастыря и местом молитвы на века. Кастиэль опустил голову, принимая похвалу с привычной скромностью. — Это для славы Божьей и на благо нашего ордена, приор. — Вот именно, сын мой, — настоятель одобрительно кивнул и тут же перешёл к делу, собрав руки перед собой. — Но не для этого я позвал тебя сегодня. Монах внимательно поднял взгляд, ожидая продолжения. — Дело в том, Кастиэль, что мой старый друг попросил меня об одной услуге, и я не смог отказать, думая, что действую во благо. — Отец-настоятель сделал паузу, словно подбирая слова. — Он попросил пристроить его сына к нашему монастырю. Кастиэль на мгновение задумался. — Понимаю, — начал он осторожно. — Он хочет, чтобы ребёнок начал изучать Слово Божье? — Не совсем, Кастиэль. — Настоятель чуть помедлил. — Понимаешь, его сын вовсе не ребёнок. Это уже взрослый, состоявшийся юноша. — Вот как, — удивлённо отозвался Кастиэль. — Но что же тогда привело его в орден Кармелитов? — Думаю, вера, сын мой. — В голосе настоятеля прозвучала особая, глубокая интонация. — Как и всех нас в своё время. Кастиэль коротко кивнул, стараясь осмыслить услышанное. Вопросы возникали один за другим, но один, главный, всё же сорвался с его уст: — Простите, но причём здесь я к вашему решению принять юношу в нашу обитель? Настоятель улыбнулся — чуть уставшей, но уверенной улыбкой человека, который уже принял своё решение. — Всё просто, сын мой. Я хочу, чтобы ты стал наставником для него. Кастиэль замер, будто бы не сразу осознав, что именно от него сейчас потребовалось. — Почему я? — он на мгновение сбился, но тут же поправился, голос зазвучал увереннее. — Простите, в смысле, это великая честь — нести такую миссию, но я… как-то не готов. Настоятель откинулся на спинку кресла и посмотрел на Кастиэля долгим, изучающим взглядом. — Кастиэль, — наконец произнёс он мягко, — ты с нами уже очень давно. С самого детства ты молишься не только в единении со Христом, но и с Непорочным Сердцем Марии. Твоя вера непоколебима. Я уверен, что ты способен наставить любого на праведный путь. Кастиэль почувствовал, как внутри что-то дрогнуло от этих слов — не гордость, нет, скорее глубокое чувство ответственности и доверия, которое ему оказали. Он склонил голову и тихо произнёс: — Спасибо за доверие, отец. Я приму этот дар и сделаю всё, что в моих силах. Он уже собирался покинуть кабинет, как голос настоятеля вновь окликнул его. — И ещё одно, Кастиэль. — Тон его голоса изменился, стал чуть более серьёзным, чуть тише. Кастиэль обернулся. — Юноша, с которым ты будешь иметь дело, не совсем праведный и близок к Богу. Ты должен знать это. Кастиэль нахмурился, но не перебил отца-настоятеля. — Я понимаю всю тяжесть этого дела, сын мой, но верю в тебя. Он прибудет через пару дней. У тебя есть время подготовиться. Кастиэль на миг замер, обдумывая сказанное, затем медленно кивнул: — Как скажете, приор. Выйдя из главной части монастыря, он ощутил, как холодный воздух галереи коснулся его лица. Две мысли были в сознании: «Почему именно я?» и «Господь не даёт испытаний, которые мы не можем преодолеть».

***

Дин проснулся от настойчивого стука в дверь. Он сморщился, натянув на голову одеяло, пытаясь проигнорировать шум, но стук не прекращался. — Дин, вставай, — раздался приглушённый голос Сэма. — Отец велел, чтобы ты был на завтраке. Мягко вздохнув, Дин приподнялся на локтях, недовольно глядя на закрытую дверь. Ему хотелось провалиться обратно в сон, но требовательный тон брата и упоминание отца не оставляли выбора. — Ладно, иду, — буркнул он, проводя рукой по растрёпанным волосам. Когда Сэм ушёл, Дин медленно поднялся с кровати, потянулся, чувствуя приятное расслабление в теле. Последние пару дней дома действительно пошли ему на пользу. Сон, тепло, тишина — редкая передышка в его беспокойной жизни. Он оделся, выбрав первую попавшуюся футболку и джинсы, и, наконец, направился на кухню. За столом уже сидели Джон и Сэм. Завтрак — омлет, тосты, пара кружек кофе — был простым, но запах пробуждал аппетит. Дин занял своё место, пытаясь сделать вид, что всё в порядке, хотя напряжённая тишина в комнате говорила об обратном. Джон смотрел на него пристально, будто оценивал. — Я вижу, что ты чувствуешь себя уже лучше, — сказал он наконец, прерывая молчание. — Пару дней дома тебе явно пошли на пользу. Дин кивнул, стараясь выглядеть равнодушным. — Да, отец, мне уже лучше, — ответил он коротко. Джон молчал ещё несколько секунд, прежде чем продолжить: — Значит, завтра ты отправишься в монастырь. Дин замер, рука с вилкой зависла в воздухе. — Ты же не серьёзно, — он произнёс это скорее как утверждение, чем как вопрос. — Вполне серьёзно, — ответил Джон, положив вилку на тарелку и сложив руки на груди. — Это такой план у нас теперь? — Дин пытался сохранить спокойствие, но внутри уже начинал закипать. — У нас? — Джон поднял бровь. — У нас планов нет. Твои планы — это монастырь. Дин хлопнул ладонью по столу. — Ты издеваешься? Ты действительно хочешь отправить меня в какое-то богом забытое место, чтобы я там… что? Становился святым? Сэм, сидевший напротив с опущенной головой, едва заметно вздрогнул, но не вмешался. — Дин, это необходимо, — Джон говорил с таким спокойствием, что это только разжигало гнев Дина. — Тебе нужна дисциплина, порядок. Ты уже давно сбился с пути. — Да ты издеваешься! — выкрикнул Дин, вставая из-за стола. — Я не какой-то малолетний бунтарь, которого можно перевоспитать! Джон тоже поднялся, тяжело дыша. — Хочешь того ты или нет, но именно там ты будешь находится в ближайшем будущем! Без телефонов, денег, этих твоих друзей… — Ах вот как?! — Дин громко рассмеялся, но смех был горьким. — Тебе просто удобно избавиться от меня, да? — Ты ничего не понимаешь, Дин! Решается твоё будущее! Не желая продолжать этот разговор, Дин развернулся и вылетел из кухни. Поднявшись в свою комнату, он с силой захлопнул дверь, чуть не сорвав её с петель. Гнев сжигал его изнутри. Он достал рюкзак из шкафа и начал бросать в него вещи — джинсы, пару футболок, теплую кофту. Захватил из тумбочки карманный нож и фонарик. — Новая жизнь… без денег, без телефона… — пробормотал он себе под нос, скалясь от злости. Он достал пачку сигарет, лежавшую в ящике, и спрятал её в боковой карман рюкзака. Ещё раз оглядев комнату, он запихнул в рюкзак последний свитер и застегнул молнию с резким движением. Дин слышал, как внизу Джон всё ещё что-то кричал ему вслед, но теперь это были всего лишь отголоски гнева. Он стоял, пытаясь понять, что делать дальше. Ему хотелось уйти, но он чувствовал, что этот путь не так прост, как кажется. Он бросил рюкзак на кровать и провёл руками по лицу, пытаясь осмыслить происходящее. Как отец мог быть таким упрямым? Каждая мысль только добавляла масла в огонь его ярости. Вдруг дверь приоткрылась, и в комнате появился Сэм. Он медленно вошёл, прикрыв дверь за собой, и встал у стены, сжимая руки перед собой. — Дин, я понимаю, что ты сейчас зол… — начал Сэм, осторожно подбирая слова. — Нет, Сэм, ты не понимаешь! — резко перебил его Дин, оборачиваясь. — Ты не можешь понять, потому что это не тебя пытаются отправить в монастырь! — Я знаю, это несправедливо, — продолжал Сэм мягким голосом, — но, может быть, если ты успокоишься, мы сможем что-то придумать. — Успокоиться? Ты вообще слышал, что сказал отец? Он чокнулся! Он серьёзно хочет засунуть меня в чёртов монастырь, чтобы избавиться от меня! — Это не так, — Сэм шагнул ближе, но остановился, увидев взгляд Дина. — Не так? — Дин горько усмехнулся. — Сэм, он всю жизнь только и делал, что пытался меня контролировать. И вот, наконец, нашёл способ избавиться от «проблемного сына». Сэм вздохнул, опустив голову. — Дин, я просто хочу помочь… В этот момент дверь снова открылась, и на пороге появился Джон. Его лицо было суровым, но голос звучал неожиданно спокойно, даже мягко. — Сэм, оставь нас, — сказал он, положив руку на плечо младшего сына. Сэм не хотел уходить, но взгляд отца не оставлял ему выбора. Он молча кивнул и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Джон подошёл ближе к Дину, его осанка была напряжённой, но он старался держаться уверенно. — Дин, это для твоего же блага, — начал он, глядя на сына. — Для моего блага? — Дин резко обернулся, гнев пылал в его глазах. — Ты серьёзно? Это не для моего блага, а для твоего. Ты просто пытаешься спасти свою драгоценную репутацию! На мою судьбу тебе наплевать! Джон нахмурился, его лицо покраснело. — Я из-за тебя и так по уши в дерьме, Дин! — выкрикнул он. — Ты даже не представляешь, чего мне стоило, чтобы отмазать тебя от тюрьмы. Ты хоть раз поблагодарил меня за это? — Я тебя об этом не просил! — выкрикнул Дин в ответ, его голос был наполнен яростью. — Ты даже не думаешь о семье! Ужасен, ты ужасен! Ты думаешь только о себе, о своей свободе! Ты эгоист, Дин. Всё, что ты делаешь — живёшь своей жизнью, плюя на остальных! — голос Джона становился всё громче. — Ты забил на семью, на бизнес, который я для вас создавал. Так почему я должен идти тебе на уступки? — Потому что я не твоя чёртова игрушка! — закричал Дин, шагая к нему. — Ты не можешь меня контролировать! Всё, что я слышу от тебя, это то, какой я позор для семьи. Так передай всё это Сэму, а от меня отвали! — Не смей говорить так! — взорвался Джон, шагнув навстречу сыну. Сэм, услышав крики, вновь открыл дверь, пытаясь вмешаться. — Пап, хватит, пожалуйста! — его голос дрожал от напряжения. Джон протянул руку, останавливая младшего сына. — Сэм, не лезь. Дин повернулся к брату, его глаза блестели от подавленного гнева. — Всё, Сэм, ты оставайся тут, будь хорошим сыном, а я… я сваливаю. Не дожидаясь ответа, он бросился к двери. Спустившись по лестнице, он резко остановился в прихожей. У входа уже стоял личный водитель Джона — высокий мужчина в строгом костюме с профессионально-непроницаемым выражением лица. Дин замер, его грудь тяжело вздымалась. Он чувствовал себя как в клетке, из которой невозможно вырваться. — Мистер Винчестер, машина уже подана. Можем ехать? — раздался уверенный голос Рона, личного водителя Джона, стоящего у порога. Его взгляд мельком прошелся по Дину и задержался над его головой. — Да, Рон. Пару минут и отправляемся. Проводи Дина к машине, пожалуйста. — кивнул в ответ Джон, спустившийся вниз. Дин чувствовал затылком прожигающий взгляд отца. Слова того звучали ровно, почти равнодушно. Опустив голову, Дин услышал как Джон поднялся обратно наверх. Сэм шагнул ближе к брату, его глаза были полны тревоги. Он молчал несколько секунд, пытаясь подобрать слова. Наконец он заговорил: — Дин… Я знаю, ты злишься. И мне жаль. Но, пожалуйста, не принимай это всё всерьёз. Ты же знаешь, отец просто… не умеет по-другому. Дин стоял неподвижно, глядя куда-то мимо Сэма. Его губы плотно сжались, и на лице застыла смесь гнева и отчаяния. — Я поговорю с ним, — продолжал Сэм, осторожно касаясь плеча брата. — Когда он остынет, я всё ему объясню. Всё ещё можно изменить. Это не навсегда, Дин. Сэм неожиданно обнял его, прижимая к себе так, словно боялся, что это их последний разговор. Но Дин оставался холодным, его руки остались опущенными. Он даже не обернулся к брату. — Пока, Сэм, — глухо выдавил он. Его голос был почти безжизненным. Сэм посмотрел на него с болью, но ничего больше не сказал. Он отпустил брата и сделал шаг назад. Рон шагнул ближе и мягко, но уверенно произнёс: — Пожалуйста, идёмте, мистер Винчестер. Дин тяжело вздохнул и, собрав всю свою волю, направился к двери. Он чувствовал, как с каждым шагом его сердце сжимается всё сильнее. Он хотел обернуться, сказать что-то Сэму, но не смог. На улице светило солнце, но его лучи не дарили тепла. Деревья лениво покачивались в такт порывам ветра, будто соглашаясь с его капризной игрой. Поздняя осень в полной мере раскрывала свой суровый характер, позволяя разгулявшемуся ветру срывать последние листья с обнажённых ветвей и гнать по небу тяжёлые, свинцово-серые тучи. Черный джип стоял неподалёку, его блестящий корпус казался пугающе чужим. Дин молча подошёл к машине, и закинув рюкзак, сел на заднее сидение, даже не глядя на Рона. Внутри машины было душно, несмотря на открытую форточку. Дин уставился в боковое окно, но его мысли были где-то далеко. Он закрыл глаза и на мгновение представил, как вырывается отсюда, выбегает прочь, оставляя всё позади — дом, отца, этот чёртов монастырь. Но ноги не двигались. Что-то внутри него заставляло сидеть на месте. «Может, это ненадолго?» — подумал он. Его размышления прервал глухой звук захлопывающейся двери. Джон сел на переднее сиденье, тяжело опустив плечи. — Отправляемся, босс? — негромко спросил Рон, обернувшись к нему. Джон ответил едва заметным кивком, словно каждое движение давалось ему с усилием. Машина плавно тронулась с места. Дом Дина остался позади, вместе с теми, кого он любил, и всей его прошлой жизнью.