Черная печаль твоих глаз

Тилл не из тех, кто долго анализирует, думает о чём-то. Он скорее из тех, у кого в голове пусто, — а действия механические. Что-то похожее на утренний «затуп», когда рот немеет от мятной пасты и из дёсен идёт кровь и только тогда ты понимаешь, перестарался. Вероятно, Тилл из тех, кто долго кусает губы, пока язык не почувствует неприятный металический вкус, из тех, у кого в карандаше ломается грифель, от того как сильно давил, тот тип людей, у которых перед глазами стоят картинки, а не проносятся мысли. Ему, на самом деле, страшно думать, страшно, — что-то понять, или понять, что ты когда-то что-то не понял. Страшно, думать о последствиях, а ещё страшнее иметь только догадки о них. В тот вечер, после остолбенения, он закрыл двери и сняв куртку, обувь, подошёл в каком-то, — ебанном, — трансе к кровати. В голове тоже был остаточный хоровод из мыслей, которые проносились в голове, — надежда, наверное. Тогда Тилл просто сел на скрипучую постель, сжал до боли телефон в руке и, судорожно перечитывал сообщение, будто что-то изменится. И ведь дело было даже не в работе, — было так все равно на это, на деньги, на квартиру, на материальные ценности было побоку. Парень даже не будет скучать по этому месту, по стойке, по старому чайнику, по мониторам, старым, которые только для просмотра камер и сгодятся, ему просто до противного мерзко вспоминать белые стены, облезлые диваны, палаты, тоже блеклые и холодные, до отвратительного чистые полы и форму «охраны». Все это ассоциируется только с плохим, — горький кофе, гробовая тишина, темные ночи, пустота. Но, блять, как же он будет сожалеть о людях, находящихся там. Работа там не приносила удовольствия, — но, сука, до чего в этом отвратительном месте, были понимающие люди. Конечно, не все, — но, его почему-то, окружили именно такие.       «Лука», — был вторым человеком, с кем он там познакомился, первый это, уже старый, начальник. И он, до сих пор ненавидит Луку, но, несмотря на все зазоры, блять, зигзаги ебать, как бы они мало не общались, тот всегда мог выручить.       Даже если взять ситуацию с тем, когда Тилл заявился пьяным на работу, — Лука мог бы забить, просто уйти и пожаловаться, но они с Исааком, все равно выручили его и ведь не доложили на него. Хотя, парень знатно потрепал нервы.       Таких примеров не один, например, будучи на третьем курсе, был период, когда Луке приходилось работать вдвойне больше, потому что учеба захватила его, накидывая, все больше и больше дел. Тот конечно, попиздел еще на Тилла, но слово сдерживал, без труда оставаясь дополнительный час или полтора.       Суа — это не третий человек, с кем он познакомился, но это был третий человек, кому, он понял, можно доверять. Вообще-то, парень уже отмечал её поступки, но наверное, стоит отметить ещё раз. Все-таки, без неё Тилл бы так и не узнал о том, как этот ебанный «препарат», — в кавычках, потому что, это лишь условность, блять, просто язык не поворачивается называть это вещью, которая помогает людям, — работает, что то из себя представляет и как влияет. А ведь могла бы не делать этого. Она не должна была ни о чем из этого рассказывать и ведь Тилл даже в некоторые моменты и не настаивал, не просил, но получал ответы на неозвученные вопросы. Тилл кусает щеку изнутри, сжимает зубы, но не чувствует боль, — будто после стоматолога вышел, а перед этим обезбол вкололи, теперь рот не ощущается никак. Он так один раз в детстве, губу до крови прогрыз, — парню кажется, что сейчас тоже близок к этому.       Мизи долгое время была лучиком света, — не его, но в его жизни, — девушка была его вдохновением, мотивацией, даже при том, что они бы никогда не могли быть вместе. Её позитив заставлял восхищаться, грели сердце и душу. Она была не против общаться, — пусть Тилл был отвратительным собеседником. Испытывать к ней симпатию было легко и сладостно. А сейчас, став друзьями, — хоть, он все ещё, ведёт себя как идиот в некоторых моментах, когда они соприкасаются плечами или Мизи проявляет тактильность, — с ней легко говорить, а ещё обсуждать любые темы. За долгое время, та стала дорогим человеком. Он забирается на кровать с ногами, прижимается к стене затылком, убирает телефон.       Исаак и Дьюи, — те, кто мог развеселить всегда своими не злобными перепалками, или тупыми шутками. Они были такими добрыми к Тиллу, тот всей жизнью не отплатит все, что они сделали для него.       Хёна была той, кто делал небольшие, но приятные вещи. Могла редко, но метко, дать совет или дарить какие-то безделушки, по праздникам и без, а ещё он точно знает, что попроси помощи у неё, она никогда не откажет. Иногда помогала Тиллу, когда Лука сильно «наглел». «Лука, заткнись, иначе я расскажу ту историю, когда ты очень сильно опозорился… Короче, Тилл, там такое было!…» Воспоминания вызывают улыбку и только тогда, он понимает, что в глазах стоят слёзы. Парень их вытирает и смотрит в потолок бестолково.       Что он сделал? Вдруг, она посмотрела записи с камер? С ним бы по-другому разбирались бы…Тогда почему его уволили? В такой неподходящий момент…

Иван.

Он берёт телефон опять, выходит из чата с Хёной, листает ниже, — далеко не надо, потому что, он немного с кем общается.       Иван вообще, был первым, спустя долгое время с кем Тилл общался. У него не стоит никакой аватарки. Просматривая последние сообщения, отчего-то сжимается сердце. Их чат покрылся своеобразной паутиной, — хоть он заходил туда просто бесконечное количество раз, что-то написать так и не решился. Казалось, легче будет спрыгнуть со скалы, — Тиллу так точно. Ну, или это просто, очень похожие чувства, — стоять у обрыва и написать Ивану, — его буквально пронизывало до кончиков пальце, будто иголкой по рукам тыкали, непонятный страх холодил, а еще походил и потоптал все намерения, заставляя выходить из чата. Но так было раньше. Сейчас его пугает только то, что он больше не сможет…       Короче…

21:59 ~ [ Вы ] :

меня уволили

22:05 ~ [ Вы ] :

вообще то знаешь это не страшно у меня все еще есть твои деньги

22:20 ~ [ Вы ] :

я если честно их больше не тратил после того как вызвал себе такси

22:43 ~ [ Вы ] :

и зачем я тебе это сказал

22:48 ~ [ Вы ] :

иджнахцй короче

23:21 ~ [ Вы ] :

прости меня за то что так поступил

23:22 ~ [ Вы ] :

и за то что не замечал

23:22 ~ [ Вы ] :

я эгоист

23:23 ~ [ Вы ] :

а ты идиот ясно

Иван не ответил в тот вечер.

Тилл не спал всю ночь. Правда пытался. Утыкался носом в подушку, закрывал глаза, а в руках сжимал телефон, переодически подскакивая, словно в припадке каком-то, — проверял, раз за разом. Если бы, хотя бы Иван их прочитал, — Тилл бы понял, что ему нужно отстать и извинения не к чему, статус «непрочитанное», забивал гвозди в крышку надежды. Надежда того, что может в этот раз обошлось без таблеток. В конце-концов, он просто отключился к пяти утрам, прижимая долбанный телефон к груди, а еще так и не переодевшись с чёрной кофты.

***

Ему и не ответили ни через день, ни через неделю.       На телефон падает снежинка, возвращая в реальность. Он просматривает свои последние сообщения, оставшиеся, — так же, как и остальные, — без ответа.

16:32 ~ [ Вы ] :

сейчас иду к маме и волнуюсь пиздец

15:33 ~ [ Вы ] :

я не понимаю что мне надо ждать от нее

15:33 ~ [ Вы ] :

как и от тебя хаха

15:34 ~ [ Вы ] :

вообще я ей не сказал про работу еще и из за этого нублять я себя короче ощущаю как на каторгу иду

      Время идёт чересчур быстро. Вот совсем недавно был первый курс, ссоры, ругань, потом новые незнакомые лица, после чего несколько лет он пытался войти в обычный стабильный режим: дом-универ-работа-дом. Пришёл Иван, разрушил его весь режим, вторгся в одиночество, заставил кататься туда-сюда, то от злости, то от чего-то другого. Колющего и распирающего. Теперь вот, еще и родители подключились, точнее только мама. Пальцы уже окоченели и он убирает телефон в карман куртки. Встаёт с скамьи на остановке и голову поднимает. Вокруг заснеженные улицы, люди куда-то спешат, а Тилл не спешит, — наоборот шаг замедляет. И не понимает толком, — от чего? Не то, чтобы парень избегал встречи с матерью, но и ускорять этот момент не особо хочется. Скорее, все из-за того, что его чересчур затягивает то, как ничего не изменилось, с тех пор как он уехал. Тилл вообще не приезжал сюда, желания, да и времени тоже, не было. Теперь с ностальгическим удивлением рассматривает все и всех. С некой надеждой, что не встретит никого знакомого, натягивает капюшон получше. Погода не радует, ветер вокруг разносит снег по всюду, не забывая про лицо Тилла. Он заворачивает за угол, чуть не спотыкаясь об какого-то мальчика. Хотел было крикнуть извинение, да тот как заматериться, Тилл аж ахуел. Отвернулся слегка ошарашенно и заметил, что находится прямиком у школы, — своей школы, где учился сам. А ведь, парень даже не подумал, что чтобы прийти к дому родителей нужно сначала обойти учебное заведение, — хотя, сложно сказать так, про здание, что чуть было не разваливается, — а только потом зайти во двор. Вокруг школы собралась толпа народу, — задумчиво смотря на часы, тот понимает, уроки только недавно закончились и поэтому они стоят тут. Вообще-то, в его подростковые годы, — блять, — все постоянно собирались у ворот школы прямо там и курили, а после выбегал охранник и… Ну в общем, наверное, спустя время ничего не изменилось. Воспоминания пронизывают до костей, до подкорке в мозги, заставляют ускорить шаг и как можно скорее завернуть за угол. Они конечно его не отпускают, ведь хват у них до боли в груди сильный. Острым ножом в горле ощущается, комком непроглатываемым и мыслями затуманенными. И он «просыпается», только когда оказывается у двери в квартиру. Тилл сглатывает, когда заносит руку для того, чтобы постучать. Разглядывает двери зачем-то, коврик, — криво стоит, нужно поправить, — свою обувь в снегу. Сердце бьётся в бешеной скорости, и он в унисон ему стучит костяшками по металлу, после чего руки складывает в карманы, сжимая потеющие кулаки сильнее. С характерным щелчком проход открывается и из-за проёма выглядывает серая макушка. Пару секунд они оба немного ошеломлённо разглядывают друг друга. Тилла привлекает внимание темные синяки под глазами, волосы короче, чем обычно, — хоть Ио всегда стрижётся коротко, последний раз, когда они виделись та немного забила на то, чтобы ходить к парихмахеру, отрастив каре, — свитер серый, старый и который она всегда носила. Первой отмирает мама, раскрывает двери шире, выходит прямо в носках в холодный подъезд и обнимает. Они с ней практически одного роста, только Тилл совсем чуть-чуть выше, из за чего его нос утыкается ей куда-то лоб. И это заставляет остолбенеть, — потому что, её запах нисколько не поменялся, а сам он будто в совсем детство переместился, когда не было забот и чего-то или кого-то, что нагружает мозг. Когда в твоей жизни только мама и папа есть, а сам ты забиваешь мозг разной фигней и спрашиваешь на каждую вещь: «А что это?». Его мама почему-то всегда слишком-спокойным тоном отвечала, не злилась, объясняла, даже когда видела, что Тилл специально тупые вопросы задаёт, просто чтобы поговорить, просто чтобы внимания побольше уделили. Он чувствует, что сейчас заплачет третий раз за неделю, а потом прячет это чувство в ответных объятиях. В запахе, в тепле и в счастливом моменте. За всю жизнь они обнимались так мало, что Тилл по пальцам пересчитать может, — и он не думал, что когда-то почувствует это вновь. В конце-концов мама сжимает его крепче напоследок, а потом отпускает неловко посмеиваясь. И все сжимается от этого смеха в районе груди, все ощущается таким родным, — сейчас, стоя на пороге квартиры, он понимает, что правда скучал. Вроде, живет в одном городе, всего лишь соседние районы, — а приезжает, как после долгой поездки откуда-то. Укол вины прокалывает внутри что-то, хоть он и понимает, перестали общаться по обоюдному согласию. Причина была настолько глупой, что стыдно, от того, как все вышло. Пускай, это был на самом деле, долгий путь, когда плохие воспоминания просто перекрыли хорошие, а они «втайне», — если быть честным, открыто, — ненавидели друг друга, продолжая все проблемы игнорировать, закрывая уши и глаза. Правда, Тилл пытался открыть. Вышло, что вышло. За этими мыслями, парень понимает, что они уже в прихожей, а руки автоматически снимают ботинки. А ещё мама уже начала что-то быстро тараторить, пока он витал где-то не здесь. — …Боже, Тилл, – снимая куртку, тот поднимает голову, — я будто переместилась в прошлое. Она улыбается, обнимает себя руками, глади по предплечью. — В смысле? — Ну, ты всегда снимаешь ботинки и об эту стену упираешься, – вскидывая руку, Ио не отводит взгляд, — все снимают их просто, а тебе всегда надо о что-то упереться и рукой. — Я даже не замечал… – неловко усмехается он, заканчивая с верхней одеждой. — А я тебе и не говорила никогда, – вздыхает женщина, — чай, кофе, что-то будешь? Тилл соглашается на чай и опять задумывается. Мама ходит по кухне туда-сюда, да так, что пока за ней наблюдаешь невольно голова закружится. В квартире небольшая перестановка, теперь тот диван зелёный диван с гостиной перенесли фактически на кухню и это удивляет, то как он там идеально встал к стене. Парень садится на него, думая, что давно надо новый, — сколько ему лет то уже, учитывая, что купили его еще в детстве Тилла. На столе новая скатерть, белая и с какими-то узорами и спиралями, по которым хочется провести пальцем. В остальном, на кухне ничего не изменилось, — те же шкафы, тот же холодильник и магниты на нём, на окне все также стоят различные сувениры, небольшая колонка… Колонка. Он сразу вспоминает, как после разных праздников, когда уже все успокоились, парень выходил на кухню и выключал музыку на ней. Ему было уже тогда четырнадцать или около того, хотелось так сильно её выкинуть в окно, а не нажимать на объемные кнопки. Когда ему дают кружку, они начинают обсуждать какие-то неважные, — хотя, с другой стороны, настолько важные, потому что, этого не было слишком давно, — повседневные вещи. Погода, обстановку, да, даже этот самый чай в чашках. Вообще, «обсуждают», — это сказано сильно, в основном говорит мама, Тилл отмалчивается, запивая странные, некомфортные ощущения кипятком. Ему до сих пор не понятно, — где отец, что за новость, что дальше, как рассказать о работе? Вопросы, так и появляются снова и снова, конечно, приятно общаться вот так, — но не становится легче. — Слушай, – начинает Тилл, ставя чай с негромким стуком на стол, — меня, в общем, уволили с работы. Мама охает, сразу же заваливая вопросами: — Как? За что? А когда? И что теперь? Ты после Нового года будешь искать другую? Если что, я могу помочь… — Да, я сам толком не понял, за что, – слегка раздраженно выпадает из него, — типо, за какие-то там ошибки, хотя, до этого все нормально было, я не разобрался сам… Если честно, парень был немного, как в тумане, чтобы адекватно расценивать причины, плюсом, было немного страшно, что Хёна знает о них с Иваном, поэтому он не стал спорить и спросил только одно.       — А до Нового года можно будет остаться?

             Если бы, можно было, я бы написала тебе после Нового года, а не перед, – сказала Хёна, поправляя волосы в хвосте.

И вообще-то, Тилл не особо понял, как это «можно было», но спорить и настаивать не стал. — Ладно! Ничего страшного, ты же можешь всегда найти другую работу, – улыбается Ио, вновь, уже какой раз за вечер, утягивая из мыслей. Она пьёт чай из кружки, пока Тилл напрягается еще больше, потому что, вариант что, — новость связана с деньгами и работой, отпадает. Как минимум, женщина бы по-другому реагировала бы. — А где… папа?… – слово отдаётся горечью, заставляет скривиться. — Я… – мама запинается на слове, смотря прямиком в глаза, — можешь не надрываться, называя его так. Мама вздыхает, а у Тилла фактически отпадает челюсть. Вообще-то, всю жизнь он и не «надрывался», но его заставляли так обращаться. И это одно из самых отвратительных воспоминаний и один из самых отвратительных людей в его жизни. Вообще-то, всю жизнь даже про себя, он стал обращаться к этому человеку уже на уровне привычки «папа», «отец», хотя тот никогда не был им. Но пришлось познать это слово уже на уровне пощёчин или чего похуже. Тилл понимает, что способность дышать потерялась и вдыхает два раза подряд. У него никогда не было отца, только подобие, пришедшее давно и засевшее надолго. Сейчас, когда ему говорит мама, — «можешь не надрываться и называть его так», это отчетливо разнится в голове с воспоминанием: «называй его папой». — Ладно. Неважно, – отмахивается он не только от «отца», но и от своего дрожащего голоса, — что ты мне хотела рассказать? Мама медленно берёт его за руки, разворачивает его к себе, Тилл видит, что у неё блестят глаза, наверное, как и у него. — Прости меня, – голос не слышит, читает по губам, по глазам и по большим пальцам, гладящим косточки на его руках. Тилл спохватывается, отрицающе машет головой, — «нет-нет, все нормально», «ты меня тоже прости», — бормочет что-то невнятное. — Тилл, – отрезвляющим голосом говорит она, заставляя поднять голову, перестать говорить, слушать так внимательно, как только можно, напрягать уши и слух, — я с ним развелась.

Что?

— Что? – тупо спрашивает вслух, в неверии. — Теперь я живу одна, я больше не… Тилл не дослушивает и обнимает её. Утыкается ей в плечо, первое время сдерживая всхлипы и слёзы, но как только до уха доходит рванный вдох и его обнимают в ответ, то он не выдерживает. Рыдает, как маленький мальчик ей в плечо, а в голове каша-малаша. Парень ожидал услышать что угодно, но не это. Новость не слишком веселая, но Тилл настолько рад и счастлив в эту секунду. В их семейной жизни, его «отца» и мамы, было столько порывов это сделать, но никогда это не доходило дальше действий, потому что, как только тон переходил на более громкий, то сразу утихомиривался, потому что, кое-какое подобие человека грозило поднять руку на свою «любимую» жену. При Тилле это происходило всего один раз, но тот уверен, было куча разов, когда мама просто не хотела чтобы он это видел и слышал, — знала, что парень полезет защищать. Знала, что ему достанется больше потом. Всегда большая часть ссор начиналась из-за «папы», — вечно что-то не нравится, — а Тилла нельзя было успокоить простым ударом или же орами, поэтому приходила Ио, отправляла никчёмного сына в комнату, после чего продолжались ссоры уже между ними двумя. А ещё, большая часть пьянок, — это же тоже, отец всегда собирал каких-то «недо» гостей, устраивал все это в их квартире, заставляя Тилла закрывать уши в своей комнате. Он знал, что несмотря на это все, мама любила его, не бросала в том числе из-за этого. — Я-я… хотела давно ещё, н-но получилось только тогда, когда от нас ушёл ты. Тилл задерживает дыхание, женщина в его руках дрожит. — Было так тяжело, я так скучала и… Я понимала, что это наша вина. Нет, что это моя вина, – шмыгает носом. — Твоё ужасное детство, моя вина, я сама все испортила, прости меня. Тилл сжимает её в руках сильнее, делая серый свитер мокрым в районе плеча. — Я проблемный ребёнок, – горько усмехается, — ты тоже прости, мы оба виноваты…

***

Одеяло согревает, на душе тоже тепло и Тилл с надеждой думает, возможно, — хотя бы сегодня получится уснуть. Сегодня парень устал просто физически. Из глаз будто вытекла вся оставшаяся жидкость, да и из него тоже, кажется вышли все последние силы. Но, он все равно думает: во первых, сейчас Тилл лежит в своей кровати, в своей комнате, в своем доме, где прожил большую часть своей жизни. Во вторых, ему никак не удаётся успокоиться от радостной новости и диалога с матерью, даже кажется, что вдруг это сон, но эти мысли отгоняет. Они с ней разговаривали так долго, пытались восполнить этот промежуток в три года, извинялись где-то слишком много, а ещё плакали и продолжали говорить. В третьих, его посещают прозрачные, — хотя, скорее призрачные, — мысли о работе.       Он берёт телефон в руки, привычно заходя в переписку с Иваном:

22:38 ~ [ Вы ] :

короче я переживал зря

22:38 ~ [ Вы ] :

все прошло даже слишком хорошо

22:39 ~ [ Вы ] :

мы так хорошо поговорили я впервые за долгое время почувстввал что нахожусс дома

22:42 ~ [ Вы ] :

надеюсь у тебя тоже все хорошо

22:48 ~ [ Вы ] :

спокойной ночи Иван

      Откладывая телефон по подушку, он ложится на спину, стараясь не забивать себя плохими мыслями. Почему-то опять вспоминается начало работы. Тилл пришел, и тогда в палатах ещё было ещё совсем пусто, а персонал был по ощущениям злее и противней. А Лука таким и остался, но не суть. Был холодный январь, снег наваливал все интенсивней, а радости от недавнего праздника и прошедшего года совсем не осталось, да, её и не было, если честно. В период выходных, то есть, когда пар не было, а ему нечего было делать, парень работал так: день-ночь-день-ночь. Так и решил, что лучше работать, — в любых случаях, — ночью. В общем, так проработав полгода, Тилл уже привык к такой жизни, не жаловался. А потом пришла Суа и пациентов вместе с ней как-будто стало больше, но он практически не задумывался об этом, да и некогда было, у самого проблем по горло. Лишь иногда, не замечая, что говорит вслух, тот спрашивал какие-то вещи у самого себя, а новый психолог отвечал на них, — вот это было удивление, ведь девушка не выглядела, как человек, который хочет общаться. Потом пришла, — это громко сказано, — Мизи, это было летом, в августе, тогда Тилл опять от скуки работал и днём и ночью, о чем впоследствии не пожалел, — ведь, иначе, они бы встретились намного позже, а может и не встретились бы вовсе, тогда Мизи осталась бы, просто еще одним пациентом на камере четыре.       Ему вдруг приходит уведомление, отчего Тилл подскакивает на подушке. Дрожащими руками достает телефон, думает, — надеется, — что это может быть только один человек. Маме писать нечего, они итак в одном доме, а кто ещё может быть кроме него? 23:06 ~ [ ****** 76-32] : Привет, Тилл!       Блять, его чуть-чуть подзаебали незнакомые номера.