Черная печаль твоих глаз

Тиллу это надо-

Тилл заебался.

Сколько уже прошло? Сколько он за этим смотрит? Ивану вообще дают отдохнуть? Ладно, а Тиллу хотя бы можно? Надо бы напомнить, что это не он все заварил! Вот уже неделя проходит не в состоянии полудрема, или в попытках не заснуть, а в, — ебучем случае, ха-ха, — ебучих мыслях и почти скручиваний, просто чтобы не смотреть в девятую камеру. Просто, потому, что это невозможно. Невозможно не смотреть, не думать, что это твоя вина, что ему так плохо из-за тебя. Состояние отчаяния, которое он испытывал, пользовалось им всегда, при любом удобном моменте и случае, когда Тилл не был занят или не отвлекался на что-то. Хотя, даже так, это не всегда помогало. Это все казалось, было с ним всегда и везде во всех делах. Состояние безысходности, — буквально не-состояние, из-за того, что он не может это исправить. В прочем, возможно, Тилл сам себя в это состояние и загнал. Он же знал, что днём, утром, Иван себя уже должен чувствовать, ну, не то, чтобы нормально, но хотя бы скромное более-менее. Несколько раз, парень порывался ему написать, но столько же раз, себя останавливал. Однако, напиши Тилл хоть слово, ему бы ответили? Разве, это не странно? Сам оттолкнул, — а теперь пишет? Неужели, Иван ответит? Тилл сам себе бы не ответил. В голову уже закрадываются мысли, что его самого, нужно бы упечь в больничку, потому что, он тоже, явно ненормальный. Вообще-то, если Тилл и написал, — то что? «Привет»? «Как дела?» или «Что делаешь?». Ему просто не под силам, придумать нормальное и адекватное сообщение. «Твои родители случайно не дровосеки? Тогда откуда у них такой дуб-долбаёб, блять?!» Тилл об это дерево готов стучаться башкой, если это, помогло бы достучаться. Если бы он не ушел на больничный… Нет, не так. Если бы, в тот вечер он не сбежал бы? Спокойно поговорил бы с ним? Что было бы? Если бы Тилл не позвонил Луке, не выбежал бы из палаты, не ушел бы, возможно, было бы все сейчас по-другому? Но, уже поздно, чтобы думать о таком. Тилл съёживается на стуле, от картинки в голове, где ему это говорит Иван. Взлохмаченный, уставший и с синяками под глазами. И хоть сам Тилл, выглядит почти также, — только разве что, не взлохмаченный, — это все не имеет значение. Иван не спит по ночам. Но под таблетками спит. Спит, укрывшись одеялом до носа, не спокойно и тяжело дыша, — хотя нужно наверное просто нос из одеяла вытащить в данном случае? Жарко же. Но, он не всегда спит именно так. Бывает, одеяло сталкивается на пол, а подушка оказывается в объятиях, таких крепких на вид, что появляется облегчение, что на месте подушки не ты. Возможно, он так говорит, потому что, если бы подвернулся случай, обнять его, в цепких объятиях оказался бы уже Иван. Иногда, помимо того, что он громко дышит, бывает слышно какое-то бормотание, тогда парень ворочается, закутывается в одеяло больше, или же подушка отправляется на пол. Эти звуки всегда доставляли ему дискомфорт, неважно будь то дыхание или бормотание. Он всегда мог отключить звук на девятой камере, но не делал этого, потому что, а вдруг… Вообще, перестанет дышать? Если задуматься, то Тилл и не видел, как спит Иван. Они всегда занимались чем угодно, но не спали. Шли в палату «219», например… Поэтому, нельзя сказать, как именно Иван спит и всегда ли он спал так? Тилл переводит взгляд на девятую камеру. Моргает, в непонятках приближается к монитору. Иван не спит. Сердце пропускает удар. Или два. Он вдыхает, а потом не выдыхает, потому что не может. Иван не спит, он сидит на правой стороне кровати, прижав к себе одну ногу, а вторую положив под себя. Его рука, ходит по прижатой к себе ноге, словно в поглаживаниях, или просто действие на котором хочется сосредоточится, вниз-вверх. И смотрит туда же, на коленку свою. Тилл невольно это действие повторяет, по бедру пальцами ведёт, как по гипнозом, блять. В голове вдруг появляется, резко, — как пуля дерзкое, — выражение. «Это мой шанс», — и оно не пролетает дальше, как бывает за остальными мыслями, остаётся в голове, цепляется, как Иван цепляется за подушку и как цеплялся за него в палате «219». Иван спал, но сейчас не спит, на часах «03:48», — может, может… Рука дёргается, он выдыхает, сразу вдыхает обратно. Может действие лекарств прошло? Иван вообще знает, что Тилл вышел с больничного? Нет, блять, Иван вообще, в курсе, что Тилл ушел на него? Черт бы побрал, этого Ивана, блять. Ебанный Иван. Выебанный, блять! Ладно, первый вопрос, точно отпадает. Откуда ему знать, если не с кем не общается из пациентов, а врачам про такую хуйню, как Тилл, говорить необязательно? Даже если спросит, ему только ответят: «Что за интерес?». Но, этот парень, тот еще пидорас загадка, может, как-нибудь и узнал? Уверенность в том, что он знает, про больничный откуда-то присутствует сама по себе. Потому что, это Тилл виноват, наверняка. Тилл движется на одних инстинктах, кажется, им управляют чувства, но не мозг, когда он встаёт с нагретого места. Иван не спит. Иван не спит по ночам. В этот раз, парень не ставит ни телефон, ни наушники на зарядку. Даже не проверяет закрыты ли все вкладки на компьютере или двери. А повешены ли ключи, там где надо? В этот раз, это делается не тишине. Сумбурное сердце так и отдаётся в ушах. Последний раз Тилл смотрит на девятую камеру, а после выходит из стойки. В голове пусто. В голове тишина. Ему не хочется задумываться, чем в прошлый раз это кончилось. Или задумываться, возможно Иван вовсе и не под таблетками, может просто проснулся, может-может-может. «Может» больше не играет в голове. Это итак, проигрывалось пластинкой в голове, последние три недели он только и задавал себе вопросы. Не-ответы, ему уже надоели. Не-состояние тоже. За это время, Тилл понял, что в то утро, идти за Иваном изначально было ошибкой. Хотя, это понимание было исконно, но тогда, всеми фибрами души и всем телом парень игнорировал это. Поэтому, если ещё больше хорошенько подумать, Тилл сам выбрал это. Иван это начал, прикоснувшись… Блять. А Тилл продолжил, не раздумывая. Проходя «214» палату, парень останавливается. Мизи сейчас спит. За последнее время, они стали больше общаться с ней, из-за того, что по вечерам, она постоянно сидит у кабинета психолога, а после они ещё довольно долго сидят в кабинете. Тилл заметил, что Суа часто смотрит на него странным взглядом. Может, она знает, что парень в курсе какие у Суа и Мизи отношения? Напрягает. Когда Тилл узнал, долго его не покидал шок, ну, разные мысли… «Я мечтаю, чтобы ты посмотрел на меня также». Сколько раз за последнее время эта фраза играла в голове? Тилл отворачивается себе под ноги, сжимает кулаки, смотрит в пол. Сам того не заметя, его скетчбук превратился из нежно-розового, в черно-красный. Поэтому, он не рисовал. Останавливаясь у палаты «219», парень вдруг замирает. Смотрит на серебряную, облезлую ручку, закусывает губу. Внутри все сжимается, комок страха лезет в горло, прямиком из души. И что говорить? Зачем он пришел сюда? Вдох-выдох. Парень прикрывает глаза, прикладывает ухо к белой двери пытаясь услышать что-то за толстым картоном. Надо постучать. Решает Тилл, отодвигаясь от двери. Стуки слишком громкие, в тишине больнице, невольно дёргается сам от себя, боится, что разбудит щас кого-нибудь. Может, надо было сначала написать? А не так срываться… Иван не отвечает за дверью. Панически пролетают мысли, что тот уже уснул. Парень задерживает дыхание, давит на ручку. — Иван? – голос его сухой, сглатывает, смотрит под ноги, пока заходит и не поднимает взгляд вплоть до того момента, пока дверь не закроется. Он дёргается, когда его встречает ответный взгляд. Пронзительный, но тем не менее, блеклый и безэмоциональный. — Ты?…– вдыхает испуганно, Тилл не контролируя себя, чересчур быстро подскакивает к кровати, вставая стрункой прямо перед Иваном. Последний, между тем прослеживает за ним, ведет головой за ним, поднимает её когда перед ним оказывается парень. Тилл чувствует, что руки подрагивают, потому что, он снова будто перемещается в тот день. Когда стоял у комода, а Иван сидел на кровати и выглядел, так подавленно, что душа до сих пор болит. Сейчас Иван не выглядит подавленным. Он выглядит никаким. Просто смотрит, не изучает с ног до головы, как обычно, не скользит взглядом по его лицу. Он не удивлен, не злится, на его лице, огромное, простое безразличие. Иван бледный, бледнее, чем обычно, он взъерошенный, растрепанные волосы закрывают ему обзор и Тилл понимает, что чуть ли не тянется, чтобы сбросить их с глаз. Останавливает себя, сжимает руку в кулаке. Черные глаза скучающе наблюдают за этим. Рука на ноге останавливается. Тилл не может смотреть за ним. — Иван, ты… — Ого, – вдруг говорит он. Тилл застывает на месте, когда слышит хриплый, сиплый и тихий голос. И не его будто. У Ивана голос вкрадчивый, мягкий и бархатный практически, завлекательный и такой приятный, что можно заслушаться, пока он говорит, перестать улавливать суть. Идеально подходящий, что рассказывать сказки на ночь. Тилл бы мог попросить, чтобы Иван был его рассказчиком, потому что, заснуть тяжело, а под его голос это сделать легче. У Ивана голос, такой же, как и его касания, будто аккуратный. Вкупе, наверное заснуть можно за секунду. Тилл бы проверил. Но, сейчас этот осипший, уставший тон заставляет, покрыться мурашками, задержать дыхание, закусить губу, чтобы не сказать ничего лишнего, вслушаться сильнее, вдруг Иван скажет что-то ещё. Но Иван не говорит. Склоняет голову, наблюдает за Тиллом. Поэтому, парень пробует: — Что «ого»? — Сам знаешь, – чего, блять?! Тилла пронзает током. Что знает? Блять-блять-блять. Безликий голос бьёт под дых, выбивает воздух. Парень почти задыхается, но сглатывает громко, наклоняется ближе. — Иван, как ты себя чувствуешь? Но больше ему не отвечают. Он и вовсе, закрывает глаза, откидывая голову. Да, что происходит, блять?! — Ответь, – требует Тилл, почти умоляет, но сдерживает эти нотки в своём голосе. Иван вздыхает, убирает вторую ногу под себя, складывает руки в замке, лишь на секунду приоткрывает глаза, закрывает опять. Он опять дышит своими краткими выдохами и вдохами, отчего Тилл почти трясётся. — Иван, твою мать, – теперь он и сам хрипит, — блять, да, что ты за человек такой?! — Какой? – спрашивает он. — Невыносимый! Как тебя понимать, а?! Что я должен знать… Прости меня, – отвечает он спутанно, начинает тревожно ходить по комнате, чувствуя, как горят глаза. Иван молчит, открывает глаза. На его лице безразличие. Безразличие-безразличие-безразличие. Тилл тяжело дышит, злиться сильнее, то ли на себя, то ли на свои ошибки. — Зачем… – горько спрашивает не понятно, что именно, он имеет ввиду. Зачем я пришел сюда? Зачем ты меня поцеловал? Зачем я с тобой связался? Зачем ты вывалил мне свое сопливое признание в любви? Зачем я каждый раз прокручиваю его в голове? Зачем ты смотришь на меня такими глазами? Зачем я их рисую? Зачем, Иван? — Иван! – подходит он к кровати опять, не один из вопросов, в итоге не выпадает из его рта, — что мне делать?! Встаёт сбоку, рядом с комодом, смотрит на него. Пинает кровать, когда ему не отвечают. Звук раздаётся по палате, слишком громко. Боль в ноге незначительная. Боль в груди ошеломляет. Держится за спинку кровати, двумя руками, пока это единственное, что его удерживает. — Ненавижу твоё тихое дыхание, – признаётся он зачем-то, — так давно его не слышал… Громкий всхлип вываливается из него, Тилл моргает, потому что, в глазах пелена. Ему практически физически больно, пока он пытается сдержать слёзы, потому что сердце болит, такая острая боль, будто нож вставили. Поднимая глаза, он видит, что Иван все ещё смотрит на него. На его лице безразличие… Безразличие-безразличие-безразличие… Тилл все-таки убирает с его тусклых глаз волосы, ощущая их мягкость. Да. Конечно, они мягкие. Он так и знал. Хочется потрогать ещё почему-то, но парень лишь кончиками пальцев задерживается на щеке Ивана. — И-Иван, – дёргается парень, опять опускает глаза в белые простыни, которые так крепко сжимались в бледных пальцах тогда. — Ты невыносимый-невыносимый, – шепчет он, пока слеза падает на простынь, — Блять. Тилл вытирает их с глаз дрожащими пальцами и опускается на корточки. Тихонько стукается головой об спинку постели. Рыдает, зажимает себе в рот, пытаясь остановить хотя бы тупые всхлипы. Остановить слёзы даже не пытается, потому что, они текут из его глаз уж больно обильно, машинально, они скатываются по носу и капают на пол. В злосчастной палате «219», раздаются тихие звуки, но теперь не поцелуя, а гребанных содроганий. Поднимается только через пару минут, когда слёзы более-менее прекращаются. Или это он так думал. Тело опустевшее, голова тяжелая, а в ногах слабость. Он обходит спинку, оглядывает Ивана. Опять. Смотрит на его руки. Парень двигается сам по себе, когда хватает его за неё. Холодные. Тилл сжимает, перекатывает его тонкие пальцы в своей ладони, уже не такой дрожащей, но ощутимо горячей. У них видимо, всегда такой контраст. Горячо-холодно. Иван не реагирует, молчит, смотрит на Тилла. Как обычно.

Как и всегда.

Тилл чувствует нарастающее жжение в глазах снова.