Черная печаль твоих глаз

      Вода из не до конца закрытого крана, капает на нервы. Тилл шмыгая носом, прикрывает его. На кухне бардак, — посуда грязная, которую парень не потрудился помыть сразу, какие-то крошки на столешнице, разводы на столе, непонятно откуда. Пыль скопилась на ящиках и по углам, в холодильнике, мышь повесилась, — а хотелось бы Тиллу, но не об этом. Воздух здесь кажется, тоже грязный. Спертый, дышать итак тяжело из-за неполностью вылеченного насморка, а тут ещё и как в каморке. Он открывает окно на небольшое, — или большое, — проветривание, надеясь не заболеть с новой силой. Настроение, — отсутсвует. Причём, любое. Не грустно, не весело.  Время «19:46», — уже можно собираться на работу. Наверное, сейчас слишком рано, но это все, чем он может заниматься в ближайшее время. Это все ощущается по-странному смиренно. Словно на казнь, — его убьёт Иван? — собирается, — Иван уже это сделал, — обдумав и приняв это радостно. Возможно, слишком преувеличенное сравнение, но Тилл чувствует себя именно так, будто в сюрреализме. Он достаёт рюкзак из закромов квартиры, удивляясь количеству пыли, — блять, откуда столько? — с другой стороны он лежал между шкафом и стеной, в самом закрытом углу его в квартире, поэтому, разумеется, тот будет в пыли. И как он его туда закинул? Отряхивает его, тряся за ручку. Что-то практически бьётся внутри и он садится на, — заправленную, — кровать, открывая его. Блять, вот и наушники нашлись. И это конечно хорошо, но он роется дальше, достаёт кружку, в которую привычно всегда наливает кофе. Достаёт вторую, белую кружку. Тогда разбор рюкзака откладывается на потом. Почему, блять, нельзя было выложить её сразу? Думал, что ещё кофе вместе попьют? Хотя, наверное, правда надеялся. Нечего скрывать, хотелось, сделать это ещё раз, только в более приятной обстановке и атмосфере. Просто, случая не подворачивалось, не пить же им его ночью? Иван конечно спускался вниз, но настолько наглеть, было уже слишком. В тот день ещё можно было оправдаться, мол, «Суа пообещала позвать через несколько минут, вот ждём», было бы конечно глупо, но почему бы и нет? В конце-концов, вторая кружка остаётся в рюкзаке. Как последняя надежда, возможно? Тилла бесит, что слишком много слов: «Наверное», «Вроде», «Возможно», «Может быть», «Надежда»… Надежда, пф. «Мольба», «Извинения», «Нежность», «Поцелуй», «Я мечтаю, чтобы ты посмотрел на меня также». Никто у Тилла никогда не спрашивал, но раз это все равно, никогда не сбывалось, по секрету, всегда на дни рождения, единственным пожеланием было: «Надеюсь, все будет хорошо». Последние две недели, что он не ходит на работу, это желание звучало каждый день, пока он ложился спать и открывал глаза. Тилл взял больничный на работе сразу, как приехал домой. Вот это мастак, мастерски сбежал от всего и почти закрылся дома. Почти, — потому что, в универ, он все-таки ходил. Именно это помогало держаться на плаву, отвлекаться и не обращать внимание на то, что отмыться не получается. Он наконец-то полностью погрузился в учебу, останавливая накопление долгов и отрабатывая пропуски. Начал по нормальному готовиться к сессии и к окончанию семестра. Рисовал. Рисовал когда его просили и у него, как ни странно, выходило хорошо. Да, даже в коллективе, вопреки всему, все оставалось нейтральным. Того парня не видел, а остальные предпочитали просто не общаться с ним. Началась стабильная жизнь, более того, еще и режим сна восстановить смог. Почти.

А потом приходил домой, принимал душ и, — и.

Как только Тилл вышел из больницы в тот день, первым делом не вызвал такси, как сказал Лука, а просто пошёл. Шел, словно во сне, — блять, — прямо и бездумно. В лицо дул ветер, каша из снега не давала идти прямо, а руки замёрзли так сильно, но отчего-то он совсем этого не чувствовал. Ему буквально, пришлось вызвать такси, только когда стало совсем невыносимо холодно и парень натурально дрожал, так ещё и находился в каком-то незнакомом районе, среди неизвестных многоэтажек и фонарей. Тогда, ещё пришла в голову мысль: «А у меня денег то хватит?». Все тело окатило в непонятных, противных чувствах когда Тилл понял, что да, конечно хватит, Иван же скинул, днём ещё. Вот так, будучи в неизвестном ему дворе, дрожащим от холода, — или уже не только, — тот почти разодрал себе кулаки в кровь, опять. Только не об чужую челюсть, а об бетонную стену. Ебанный Иван. Выебанный, блять. Было ещё так тяжело дышать, как будто кислород в этот момент кто-то отключил, сказал, мучайся, так тебе и надо. Не хотелось что-то за эти деньги заказывать, хотелось наплевать на все и, либо идти дальше, не зная куда и зачем, либо прямо там и сесть, сдохнув от холода, но такси к сожалению пришло слишком быстро, время вышло чтобы принимать какие-то импульсивные решения. «Импульсивные решения», — именно то, что ему и хотелось делать. Вести себя, как ребёнок, обидеться на Ивана, снять деньги которые он отправил, со счета, только ради того, чтобы сжечь их на костре, а потом и их обладателя заодно. Впрочем, он практически так и сделал. Обиделся. Ушел на больничный, чтобы не видеть его рожу, а его рожа все равно перед глазами стояла. Ну, на самом деле, Тилл и правда заболел. К температуре и головной боле, прибавился еще насморк и постоянное першение в горле. Приехав домой и поднявшись на этаж, парень улёгся в мятую кровать прямо в одежде, укрываясь в одеяло и умирая от температуры и насморка. Ну, конечно, его «прогулка» на улице не обошлась бы без последствий. Но, спать даже после всего этого, — предельно не хотелось. Хотя, он и не мог. Его колотило от озноба, пока он чихал с периодичностью в три, а то и меньше, минуты. Просто, если отбрасывать эти факты, в сон его должно было клонить знатно, — он не спал с десяти часов прошлого дня, а к этому факту прибавлялся ещё и конченный Иван стресс, после которого, обычно, он спит как убитый. Поэтому, спустя пару десятков минут, Тилл нехотя выполз. Глотать лекарства, которые, считай были куплены Иваном, было немного, или много, тяжело. Но тяжелее было вериться под одеялом, с не идущим и, даже не собиравшимся, на встречу сном. Было холодно и зябко, но тело при этом адски горячим, такое состояние Тилл ненавидел. Мысли медленно разливались в голове. Да, нет, не мысли. Как в тумане, парень опять вспоминал. Само осознание, что они этим занимались в чертовой палате «219», в ебучей больнице, где это лечат, было невыносимо. Можно было бы сказать, в тихом омуте черти водятся, но дело в том, что Иван никогда не был «тихим омутом». Это был просто омут, — его глаза, мысли, непонятные действия, недоговоренные слова, нежные поцелуи и холодные касания. В нем всегда было что-то такое, на что ответить, Тилл не мог, — быть честным до конца, не пытался. Зато, теперь, получив не совсем, желанные ответы, он задаёт бестолковые вопросы. Себе и пытается найти их в человеке с глубинными глазами. Даже теперь, когда ему сказали, «почему?», тот был не уверен, все ли это. Что вообще значит: «скоро мы можем никогда не увидеться». Как это понимать? Он сильнее зажимается на стуле, прижимая колени к себе, кладёт на них подбородок. Больше всего, понимать не хочется остального. Принимать. Любовь? Даже мысли об этом допускать не хочется. Старательно их очищает, не давая проникнуть куда-то дальше. В душу, а потом и в сердце. Тилл съёживается, когда его пронзают остатки поцелуя. Остатки мягких губ, мокрый и ласковый контакт, — проходящийся током. Иван оставил слишком много, размазывая и размазываясь рядом с ним. Тилл наверное, понимал на что идёт связываясь с ним, связываясь с «пидором из больнички», но не осознавал достаточно четко, за всеми их разговорами. Мы же были друзьями. Или эта граница была стёрта? Все достаточно долгие и достаточно заметные взгляды, он предпочёл игнорировать, либо намеренно не замечать, пуская все на самотёк. А может ему самому это и нравилось? «Может, я и правда не понимал и мне нужно было сказать все в лицо, чтобы я заметил?» — Оправдывает себя он. Иван был странным, но никогда не казалось, что это было из-за… чего-то такого, ряда вон выходящего. Вообще-то, пока Иван его не поцеловал не приблизился достаточно близко, ему хотелось даже было начать отрицать, мол: «Нет, тебе показалось». «Ты себе придумал». «Слушай, тебе нужно просто прислушаться к врачам и они тебя вылечат», — он готов был так сказать, зная, что это неправда. Возможно, если бы Иван прислушался к нему после, а их общение осталось таким же, только более шатким, то Тилл бы даже поддерживал его. Спрашивал бы, как все продвигается. Может, тебе нравится та девочка, что скажешь, Иван? Нет, Тилл, я же сказал, что только хочу чтобы ты посмотрел на меня также, как на Мизи. «Слушай, Иван, может это все-таки просто сон?» Мог бы игнорировать все это, мог бы поверить в тупое «лечение», живя с закрытыми глазами. Тилл вздрагивает, когда осознаёт, что сидит, трогая свои губы. Видимо, таблетки подействовали. Он идёт в душ, хоть и ходил сегодня днём. Выкручивает кран в сторону кипятка максимально, ошпариваясь. Сначала, пока вода стекает по телу, парень бессмысленно упирается лбом в холодную, кафельную плитку, слушает шум воды, вдыхает полной грудью горячий пар. А потом, дышать становится опять тяжело. Тилл кусает свои губы, хотя правильней сказать, впивается зубами, вгрызается. Они такие сухие. Они такие сухие, но совсем недавно были мокрыми. Он сдирает кожицу с них, после чего сразу чувствуя металический привкус. Дрожащее дыхание не позволяет дышать носом, Тилл открывает рот в попытках вдохнуть воздух, но только больше задыхается. Голова только больше кружится, а тело только больше плавится, от недостающего кислорода и кипятка льющегося на кожу. Теперь он упирается затылком в стену, желая убиться о неё. Но это все только невесомые мысли, которые вытесняются, а в голове не остаётся ничего, кроме попыток начать заново дышать. Вдох-выдох-не получается-вдох-вдох-выдох-вдохнуть не получается. В конце-концов, ноги подкашиваются, заставляя присесть на корточки. Сердце стучит бешено, также как и от поцелуя. Дышать-дышать, просто дышать. Рука тянется к крану, выключая воду. Он чувствует себя так, словно через несколько минут упадёт в обморок, весь вспотевший, волосы слиплись и прилипли ко лбу. Тилл сидит в тишине, перебиваемой лишь неудачными вдохами-выдохами, просто пытаясь восстановить чертово дыхание. В глазах темнеет, парень их прикрывает, руками вцепляется в волосы, ощущая как покалывает пальцы. Он чует, что если не успокоится, то точно сойдет с ума. Успокоится. Главное дышать. Но сделать этого совершенно не выходит, что добивает больше. Сильнее. В конечном счёте, Тилл сжимает зубы, впиваясь ногтями в голову. Прямо как ногтями в чужие плечи. Сжимает губы, сводит брови к переносице, опускает руки на щеки. Спустя непонятное количество времени, он открывает глаза. Руки подрагивают, но тем менее, наконец-то ему удаётся дышать полной грудью, а сердце возвращается в привычный ритм. Все расплывчато и он будто под водой, но парень все равно встаёт, опираясь об стену. По коже уже пробегает холодок, оставляя за собой мурашки и он злостно открывает кран опять. Слишком тихо. Тилл берёт мочалку, бездумно растирая мыло на ней. Чувствует себя ужасно уставшим. Либо отрубиться прям здесь, либо пока будет идти на кровать, кажется другого не дано. Губа болезненно горит, но все это все равно остаётся одним большим комком на душе, — аккурат с Иваном в башке. У него в целом, недомогание. Он касается руками шеи и слабо морщится. Растирать мочалкой начинает себя в два раза тщательней.

Так он и принимал душ эти две недели, короче.

На пятый день своего больничного, Тилл думал о том сне, где они шли держась за руки, а в голове были настолько глупые мысли и мечты, что становилось наверное, комично и просто абсурдно. «Возможно, если бы такого разделения общества не было, мы были жили спокойно и все бы улыбались также?» На лице у Мизи пропали бы вечные синяки, а ещё она бы наконец-то вновь улыбалась? У Суа был бы повод для улыбки, а настроение всегда хорошим? Лука бы стал более терпеливым, а ещё менее заносчивым? Хёна бы нашла больше времени для себя и Луки, — как бы противно это не звучало, — посвятив время чему-то более значимому, чем распечаткам и ещё каким-то делам? Исаак стал бы меньше нервничать, и мог бы не спрашивать хриплым тоном у него: «Организуешь новую палату?» Дьюи смог бы радоваться с остальными, наконец-то не находя оптимизм где-то внутри? Тилл бы стал нормально спать, не беспокоится о таких не ненужных вещах, как ориентация? Иван бы… сиял он бы также ярко, как и во сне? Чёрная печаль, она бы ушла с его глаз? Может, если бы больниц, подобного рода, а ещё новых граффити больше не появлялось, — все было бы хорошо? Об этом бессмысленно думать, — вот, что точно Тилл знает. Они никогда оттуда не сбегут, а Иван не засияет так ярко. Отчего-то хотелось надеятся. Они никогда не сбегут. Точка.

***

В больнице все также тихо, даже слишком. — Выглядишь паршиво, – говорит ему Лука, привычно кидая ключи. Тилл с ним не здоровается, даже не огрызается, — все просто он знает, знает об этом. Синяки под глазами стали больше, даже несмотря на то, что спит парень нормально, а синяки давно зажили. Губы покрылись кровавой коркой, от постоянного жевания их. Даже сейчас это желание остаётся навязчивым, но нет, надо избавляться от этой привычки. В зале все на удивление пусто, диваны, лампы, раздевалка, стойка, Мизи махает ему, все как обычно. Нет, подожди… Лампы поменяли что-ли? — Тилл! Ты выздоровел? Как же хорошо, а то я волновалась, — подбегает к нему девушка, точнее, почти подпрыгивает. — Мизи?! – изумленно писклявит он, щеки предательски осыпаются румянцем и парень в непонятках, разводит руками не понимая, во первых, что она здесь делает, а во вторых, что ей отвечать. — Как себя чувствуешь? Рада, что с тобой все в порядке, – как-то задушено улыбается девушка, а после обнимает его. Тилл после холодной улицы, понимает, что весь, с ног до головы сейчас зашипит, словно чайник вскипевший. В голове проносятся вопросы: «От меня нормально пахнет?», «Из за рта не воняет?», «Блять, надеюсь я ничего не ел такого, отчего живот урчать будет», «Боже, а если она услышит, как стучит моё сердце?». Кладёт ей аккуратно руки на тонкую спину, чувствуя аккуратные лопатки и боится сломать. Мизи три раза гладит его по спине, раз, — к плечам, два, — к пояснице. А после отпускает, также быстро, как и схватила. Парень толком не успевает опомниться, но Мизи выглядит какой-то подавленной. — Слушай, а можно… Мы поговорим? До сих пор, не в силах выдавить из себя что-то, — он все еще не уверен, точно ли от него не пахнет, — тот кивает, а потом неуклюже снимает куртку. — Ой, точно, тебе же нужно переодеться, прости! – смеётся она, лаская его уши, — Если что, я буду на во-от тех, диванах. Девушка указывает рукой на диваны, около кабинета психолога и кивая, самой себе, уходит туда. Какое-то встревоженное состояние Мизи витает в голове и оседает на душе, пока он вешает одежду. Совершенно неясно, зачем та хочет с ним поговорить? О чем? Ещё и с ним? Парень кидает рюкзак в будку, направляясь сразу к ней. Сейчас и узнает. Две вещи можно сказать точно, первое, это то, что он просто золотой сотрудник, — особенно в последние дни, — второе, это то, что ещё одну плохую, — можно ли назвать то, что произошло между им и Иваном таким образом? — новость, парень не выдержит. Тилл садится рядом с ней и та смущенно улыбается. — Эм… Иван сказал, что я тебе нравлюсь-

«Иван!? Сказал, что?!»

Панически проносится у него в голове, но вслух он лишь громко сглатывает, когда: — Я рада, что ты считаешь нас друзьями, – увлеченно говорит она, не замечая, как за пару секунд, сердце Тилла успело пробежать по всему телу в поисках прятки, то к ногам, то к верхушке черепа, то вообще, была вероятность оно поди выскочить может. «Я мечтаю, чтобы ты посмотрел на меня также», — но это ведь не означает то, что он бы сделал такое. Укол вины тыкает его, в ещё не до конца успокоившее сердце, заставляя невольно прослушать, что там говорит Мизи. — Ну, в общем, что думаешь? Тилл вздрагивает. — Тилл? Тилл поджимает губы, отвечает, как есть: — Прости, ты просто упомянула Ивана, я задумался, можешь повторить? – неловко говорит он, закусывая губу опять. — Ох, Иван, в последнее время, он не разговаривает со мной… Да и вообще ни с кем, – блять, — знаешь, раньше тоже не особо был разговорчивым, но я искренне считала его самым интересным собеседником. — …А почему, – он выдыхает, — не разговаривает? — Точно, ты же не знаешь, – виновато вымолвила Мизи. — Не знаю… Что? — Ему вот, наверное, почти сразу, как ты ушел, стали чаще давать эти… противные таблетки, – она удрученно утирает переносицу, — Суа говорит, что беспокоится о нём, значит, наверное что-то серьёзное… Мне хочется надеется, что все будет хорошо.

Это из-за меня?

Они умеют как-то это вычислять?

Что если… Иван, сам изъявил, такое желание?

— Да… – шепчет осипшим голосом, непонятно, на что именно, соглашаясь. Я тоже надеюсь, что все будет хорошо? Или, наверное и вправду, случилось, что-то серьёзное? — кстати, почему ты вообще сидишь здесь? Переводить тему одну за другой, это явно не про Тилла. Например, на Ивана и с остальными это не работает, даже если он попытается, его подловят, заставят договорить полностью. Но Мизи, — это Мизи, с ней работает по другому. Ангел. — О, я кажется, упомянула. Жду Суа, она хотела поговорить о чём-то. Повисает неловкое молчание. Или же, Тилл был неправ, а ещё переводить темы с Мизи не работает также, как и с остальными. — Все хорошо? – выдавливает из себя парень, сжимая руки в кулаке. — Да, на самом деле, сейчас все, намного лучше, чем было когда-либо. — Что? — Уверена, что ты никому не расскажешь, но все же, сохрани в тайне то, что я тебе сейчас скажу, – Мизи вдруг заводится, её кажется уже не остановить, а ещё девушка со сверкающими глазами смотрит ему в лицо, заглядывает почти, пока Тилл неловко отодвигается. — В общем, – она наклоняется ему на ухо, начиная шептать, парень чувствует себя сплетницей подружкой, — я… Суа такая восхитительная и не такая, как все остальные в этой больнице, знаешь?

«Во всем этом, только ты был чем-то настоящим, понимаешь?»

Ага, да, Тилл примерно понимает. Кивает, пока не осознавая, к чему та ведёт. — Недавно, я ей призналась, что смотрю на неё так, я думала, мне дадут какого-то другого психолога или сделают более строгий режим, но все, что она сделала, это обняла меня и сказала, что все будет хорошо. Именно тогда, моё сердце и воспылало. На месте он и цепенеет, на губах опять этот солоноватый привкус. Мизи продолжает говорить, но в этот момент уже все как у тумане. Он чувствует, что это начинается опять. Руки потеют, сердце отдаётся в ушах. Надо уйти, уйти куда-то, просто уйти. Но не может сдвинуться с места, потому что, рядом Мизи, она начнёт беспокоится. На помощь ему приходит Суа. Они о чем-то говорят с Мизи, пока Тилл не в силах как-либо попрощаться, лишь кивает разворачивается на пятках, убегая практически. Забегает в туалет. Снова по новой. Вдох-выдох-вдох-выдох.

Иван хотел того же?

Просто, чтобы сказали, что все будет хорошо?

Не начинали отрицать, не советовали полечиться…

Иван, все будет хорошо.

Я в это не верю.

Все это всего лишь сны и глупые мечтания.

Открывает воду в кране, умывается, раз-два, на третий раз просто удрученно опускает руки, сжимает их в кулаке. Вдох-выдох. Губы кусает, дышит полной грудью. Вдох-выдох.

Ну, конечно нет, с Иваном это так не сработало бы, верно? Правда ведь?

Вдох-выдох.

***

Мизи сказала правду. А с чего бы ей врать? Тилл не видел его лица, потому что, он свернулся в кровати, накрывшись одеялом, — если бы, парень мог заглянуть в его лицо, не стал бы это делать, — сначала даже было непонятно, спит тот или нет. На самом деле, это не важно. Иван не спит по ночам. Вот что, знаете?

После таких мыслей, он чувствовал себя выпотрошенным.

      Иван на кровати ворочался, Тилл кусал губы с новой силой.