Просто притворись мужчиной

      Минуту мы с Косым лишь пялились друг на друга. В комнате повисла странная и непривычная тишина. Где-то за окном завывал зимний ветер, а в коридоре раздавался едва слышный шум солдат, проходящих мимо нашей двери. Косой вдруг резко схватил меня за плечи. Довольно болезненно. Он облизнул свои обветренные губы, и грозно нахмурился. — Только не говори мне, что ты гребаный гомофоб, Щуплый. Не смей, петушила. Или… Мне вдруг захотелось признаться ему в том, что я и сама влюбилась в Мэттью. И красочно представила, как Косой разрывается от дикого хохота. Тычет на меня пальцем, держится за свой живот. Реальность... За одним признанием последует второе. А это слишком опасно. Вуди должен оставаться Вуди. Пришлось тяжко вздохнуть. Но сильное потрясение всё ещё не угасло. Я округлила глаза, и качнула головой. — Ты уверен? Косой медленно убрал руки с моих плеч. — В чём уверен? — В своих чувствах. Что ты любишь его. — Люб… — он сымитировал рвотный позыв, и пренебрежительно оттолкнул меня. — Да пошёл ты! Не настолько же я поехавший! Я со стоном ударила его по спине. Он притворно согнулся. — Наверное, я тебя удивлю, но у любви нет пола. Нации, возраста, расы. Понимаешь? Косой встал с постели. Зашагал по комнате. Его глаза загорелись после моих слов, но его натура отталкивала каждую, полную надежды мысль. Такой сложный человек. — С такой логикой ты можешь втюриться даже в мексиканскую бабулю! — Могу, и что? — хмыкнула я. — Когда ты понял, что неравнодушен к Рику? Косой почесал затылок. Прищурился, глядя в окно. — Ну… Когда… — Когда… — подбодрила я его, энергично кивая головой. Словно ребёнок, он изрыгал нечленораздельные слоги. — Э… — Гм… — передразнила я его, за что получила кулаком по лбу. Вот спасибо. — Когда у меня член на него встал, доволен?! Я вздохнула, потирая ноющий лоб. — Это ведь всего лишь похоть. Я говорю о другом. Мы ведь люди, а не звери. — Да иди ты со своим гребаным нытьём! Любви ему, блядь, захотелось! Косой гневно ударил кулаком по стене. Пробил маленькую зияющую дыру. Штукатурка шумно посыпалась на пол. Мы оба уставились на стену. Паук в углу начал истерично карабкаться вверх, к потолку. — Командир ведь убьёт. Потом заделай дыру, — тихо приказала я, устало ложась обратно в кровать. Косой не позволил. Тут же встряхнул меня за плечи, и вновь рывком поднял на ноги. — Слушай, я… Ну… Он всегда рядом. Смеётся над моими шутками. — Вот и секрет влюблённости. Смеяться с твоих идиотских шуток, — проворчала я. Он вдруг громко расхохотался. — Да нет же! Он меня понимает. Как никто другой. Типа… Я начинаю говорить, а он заканчивает за меня предложение. — М-м-м… — промычала я, не зная, что на это ответить. Мне бы и самой любовного консультанта. Не отказалась бы. Косой помолчал пару минут. Затем с болью в голосе заявил: — Если я признаюсь во всём, то он начнёт избегать меня. В лучшем случае. А в худшем просто изобьёт до потери сознания. И поделом. Я шокированно покачала головой. — Почему это… Твои чувства вполне могут быть взаимными. Вдруг Рик тоже по тебе с ума сходит? Тайно… И мучается, так же думая, что ты его возненавидишь. Ну?! Он поморщился. — Это вряд ли. Пидоров никто не любит. О Боже. Я с раздражением оттолкнула его. — Какой же ты мерзкий. — Да и ты не подарочек, Щуплый, — пробормотал Косой, запрыгивая на свою койку. — Если проболтаешься, то… — Понял, — ответила я. — Понял… Но ничего не было понятно. Усталость сквозила в каждом моём движении. Я шумно зевнула, и уже закрыла глаза, мечтая отключиться, когда Зак вдруг резво спрыгнул с верхней койки и щёлкнул выключателем. Яркий свет ослепил меня. Я застонала в голос. — Косой, ну оставь меня в покое! Он громко хмыкнул. — Ты чего так стонешь? Слушай… А если Рик тоже в меня по уши втюрился… Как мне это разузнать? Я недовольно задумалась. — Ревность? — продолжил Косой. — Я сделаю вид, что меня к тебе тянет. Если он неравнодушен, то ведь начнёт ревновать? Повисла тишина. Я поднялась с кровати. — Это не самое лучшее решение. Может, тебе стоит просто открыто поговорить с ним? Вызывая ревность, ты вызовешь и боль предательства. К тому же, всем ясно, что ты меня терпеть не можешь. Он мерзко расхохотался. — Ну так это та самая история про любовь и ненависть. Я закатила глаза. — Делай, что хочешь. Но подыгрывать я тебе не стану. Даже не думай об этом. Косой щёлкнул языком. — Пофиг. Так и сделаю.

***

      Я и предположить не могла, что этот дешёвый спектакль перерастёт в нечто большее. Но три, два, один… И абсурдное шоу началось. Когда мы сидели за завтраком, в столовой, вздыхая от усталости, Косой вдруг крепко обнял меня за плечи. При всех. Я злобно зашипела: — Зак… Он шепнул в моё ухо: — Ну давай же! Я упрямо качнула головой, жуя ржаной хлеб. Косой вновь шепнул: — Обещаю, что буду ждать тебя. Чтобы ты первым заснул. Я тут же удивлённо замерла. Это была наша вечная битва. Моя вечная боль. Косой невыносимо жутко храпел, и из-за его храпа я подолгу не могла уснуть. Очень часто я просила его подождать, чтобы я уснула первой, а затем пусть он сам и засыпает. Но Зак был ужасным упрямцем, так что всегда засыпал первым. С нынешней физической нагрузкой сон был катастрофически мне необходим. Словно сам воздух. Поэтому эта тема оставалась для меня довольно болезненной. — Хорошо, — согласно шепнула я, позволяя ему обнять меня. — Но только не переигрывай. — Сделаем. Но не тут то было. Косой начал шутить со мной, и его сальные шуточки вызывали у меня рвотные позывы. Мне пришлось буквально выдавливать улыбку. — Обожаю твой смех, Щуплый! Только ты можешь поднять мне настроение! — громко заявил Косой и быстро взглянул на Рика. Слишком палевно ведь, боже. Вот это тормоз. Рик странно улыбался. Улыбка получилась натянутой и неестественной. Всё ясно. Он ревнует. Бинго. Два идиота. Но ревновал не только проклятый Рик. Косой со смехом потрепал меня по волосам, и Белобрысый, до этого лишь молча курящий, вдруг угрожающе прищурился. Я поймала его ядовитый взгляд, но он смотрел только на Косого. Затем скривил губы в вредной ухмылке. Муха покачал головой, советуя ему не вмешиваться в этот балаган. Он был единственным, кто догадался о глупом плане Косого. Бобби же молча уплетал кашу. Но когда это Мэттью кого-то слушался? Верно. Никогда. Он откинулся на спинку стула, и процедил сквозь зубы: — Вижу, у тебя сегодня хорошее настроение, Косой. Зак, как последний идиот, засмеялся. И слишком приторно щёлкнул меня по кончику носа. Придурок. Я быстро ударила его локтем в бок. Он скривился от боли, и жизнерадостно заявил: — О да! Неожиданно проснулась симпатия к моему щуплому сладенькому соседу. Вдруг вилка резко полетела в его сторону. Белобрысый потушил окурок о стол, и тихо прорычал: — Руки, блядь, убрал! Я испуганно вздрогнула и напряглась. От удивления Косой резко разжал руки с моей шеи. — Ты чего, Белобрысый? До сих пор на меня дуешься?! Новый год – новая жизнь. Оставим все старые обиды в прошлом году, дружище. — Ты цитируешь мою бабулю, — лишь усмехнулся Муха. Но Мэттью не успокоился. Его вспыльчивая и ревностная сторона была слишком сильной и доминирующей. От этого обычно и пугались все солдаты. А глупый Косой напоминал безумную гиену из "Короля льва", и жутко любил провоцировать. — Нет, а чё?! В последнее время замечаю, что Белобрысый за Щуплого и Муху готов порвать. Шведскую семью между собой устроили, а? Последнее слово едва сорвалось из его уст. Белобрысый рывком вскочил со своего места. Нагнулся через стол и схватил Косого за грудки. Без лишних слов и высказываний, ударил его лицом в металлический стол. Несколько раз. Кружки шумно полетели в стороны. Я испуганно вскрикнула и резко вскочила, пытаясь их разнять. Муха прыгнул Белобрысому на спину, а Рик безнадёжно пытался спасти Косого. — Сукин ты сын! — заорал Зак, вытирая кровь, идущую из носа. — На правду злишься?! Гребаный Мэт… — Заткнись! Заткнись, долбанный придурок! Жить надоело?! — закричал Муха, с огромным усилием удерживая взбешённого Мэттью за локти. — Белобрысый, блядь, не надо! Он того не стоит! Я с раздражением оттолкнула Косого в грудь. — Прекрати его провоцировать! Хватит! — А, и ты за своих?! — вскричал тот в ответ. — Пошёл ты нахуй, Щуплый! Пошёл! И своих телохранителей туда забери! Слабый уёбок! — Заткни пасть! — злобно рыкнул Белобрысый. — Я сломаю каждую кость в твоём гребаном теле! Вся их дружба стремительно превращалась в пепел. Я знала, что обычно они быстро мирятся, но в этот раз могла быть пересечена черта, за которую нельзя выходить. — Ты пиздец какой одинокий! Никому нахуй не нужен! Вот почему такой злобный сучонок! Ты умрёшь – и даже погода не изменится! — совсем озверел Мэттью. Даже Муха опешил. — Да что это с тобой? Косой издал пугающий хрип, но и слова не проронил. Его лицо покраснело, а затем побледнело. Словно гнев исчез, и его место заняла печаль. Ужасное зрелище. Мы все знали, что он сирота. И если именно Косой давил на нашу боль, часто напоминал Белобрысому о его одержимом насилием отце, то мы никогда не трогали прошлое Зака. Видимо, чаша терпения Мэттью наполнилась до самых краёв. Боль лавой выплеснулась наружу. И это уже не напоминало обычную перепалку. Рик рывком схватил Косого за плечи. — Посмотри на меня. А ну посмотри! Тот поднял на него свой пустой взгляд. Рик качнул головой. — Для меня эта чёртова погода изменится. Станет хреновой. С тобой что-то случится – я точно с собой покончу. Не шутка! Ты, блядь, не одинокий! Понимаешь?! В столовой всё ещё шумели другие солдаты, которые почему-то игнорировали и драку, и наши возгласы. Возможно, они просто были убеждены в том, что Мэттью своих не трогает. А если и трогает – то не всерьёз. Белобрысый недобро прищурился, сжимая челюсти. Затем быстро вышел из столовой. Косой остался стоять, опираясь ладонью на плечо Рика. Он словно хотел упасть, но его что-то удерживало. Муха застыл у стены, всё ещё ничего не понимающий. А Бобби молча допивал свой кофе. Я не знала, что мне делать и куда идти. Вдруг пришло болезненное осознание о том, что всё постепенно меняется. Наши отношения, наши шутки, наши чувства. Юмор исчезал, начинало пахнуть войной. Ветер дул именно со стороны Ирана. А командир ходил мрачнее тучи. Я поняла, что придётся делать выбор. Уже февраль. Остался один месяц. В начале апреля нас отправляют в командировку. Вернёмся ли мы живыми? Или больше сюда не вернёмся? Стоит ли мне ехать туда? Ведь план "Просто притворись мужчиной" состоял в том, что я отучусь в пансионе и вернусь домой. Возможно, даже поступлю в университет. Моя рискованная цель стала ещё опаснее. Вуди не знал об Иране. Он бы в жизни меня туда не пустил. Но если я уеду, не сказав ему про это, то он не станет бить тревогу. Иначе меня разоблачат. А поплатятся за это все.

***

      Несколько дней подряд я находилась в депрессии. О, это слово такое серьёзное. Но такое правдивое. Состояние подавленности не исчезало. Аппетит и сон совершенно испарились. Косой не разговаривал со мной. Он часто сидел с Риком в столовой, у самого окна, подальше от нас. А Белобрысый перестал контактировать со мной. Он нагружал себя настолько, что едва добирался до постели. Мне становилось за него всё страшнее и страшнее. Мэттью мог с самого рассвета тренироваться на холодной улице. До самого заката. Отбоя. Он лишь принимал душ, и падал на кровать. Будить его было невыносимо жаль. Муха разрывался на части от усилий помирить нас всех. Не получалось. Только он один из нашей компании не терял оптимизм, но даже под его улыбчивой маской прятался яркий страх. Бобби изолировался от нас. Теперь и он не скрывал своих опасений насчёт нашего смутного будущего. И я боялась, что он сломается раньше времени. Да и не только с ними пятью, со всем пансионом случилось нечто странное. Мы стали существовать, а не жить. И командир это почувствовал. Вовремя. В пятницу уроки стрельбы отменились. Командир позвал нас всех на улицу. Было холодно, но ярко светило солнце. Лучи сверкали на тонком слое снега и металлической поверхности тренажёров. Томас приказал нам встать в строй. Мы тут же выполнили команду, и теперь как преданные щенки ждали следующего приказа. Он удивил нас, когда вдруг сел на землю. На снег. Расслабленно вдохнул морозный воздух. — Вижу, по пансиону стремительно распространяется чума... От одного рядового к другому. Чувствую ваш страх, боль, тревогу. Томас внезапно улыбнулся. — И это нормально. Неизвестность пугает, не так ли? Все молчали, словно боясь ответить неверно. Но я осмелела и громко заявила: — Верно. Она очень пугает. Всех нас. Командир тут же впился в меня своим холодным взглядом. — Спасибо, Вуди. Я ценю честность. Он невозмутимо продолжил: — В качестве поддержки я могу... гм, скажем так, смягчить вашу физическую нагрузку. Приказать подавать вам на завтрак шоколад. Приятный бонус, верно? Все солдаты разом загалдели. Громче всех вопил Муха: — Да-да, командир! Да! Мы хотим шоколад, мы любим шоколад! Кто за версию с шоколадом?! Томас засмеялся. Это был чуждый звук для многих солдат, и все неловко переглянулись. Командир утвердительно кивнул: — Знаю, Муха. За вкусную похлёбку ты готов и мать родную продать. Муха широко улыбнулся в знак согласия. — И не только. Отца тоже забирайте, если рагу с мясом. Солдаты расхохотались. Когда смех угас, и атмосфера стала более оживлённой, Томас вновь заговорил: — Я горжусь вами. Вы не трусливые, вы отчаянные. Годы назад я и сам был таким. Мне только стукнуло двадцать, когда нас с братом отправили в Японию. В город Гинован. Там находится авиационная станция МП США Футенма. Я был не простым военным, а лётчиком. Согласитесь, риск весьма велик... Как и ответственность. Все тут же закивали. Я завороженно слушала его рассказ. — Я боялся, — вдруг признался командир. Рик не выдержал. Громко крикнул: — Командир, вы ничего не боитесь! Это же вы! Томас пожал плечами. — Я человек. — Да вы гребаный робот! — воскликнул Муха. Все солдаты словно забыли про команду "смирно". Теперь все взмахивали руками, улыбались и спорили. Томас хмыкнул. — Вам только дай волю. Молчать. Позвольте продолжить. Я боялся, верно. Но страх был напрасным. Ваша жизнь ограничивается лишь стенками нашего пансиона. Но в Иране этого не будет. Не будет постоянного места жительства, стабильной пищи и хорошего отношения. — Здесь тоже хорошим отношением не пахнет, знаете ли! — крикнул Косой. И получив в ответ недовольный взгляд командира, тут же виновато умолк. — Не будет тёплой постели и надёжной родной земли под ногами. Но… — Томас выдержал многозначительную паузу. — Но у вас будете вы сами. Это то, что никто у вас не отнимет. Никто. Вы можете смело верить другу другу, но верить себе… Это святое. Я замечаю каждое ваше действие. Каждое изменение. Будь это улучшение, или же напротив. Надо признаться, улучшений всё же побольше. Даже из Бобби удалось слепить неплохого стрелка. Бобби слегка покраснел. — Спасибо, командир! Томас медленно поднялся с земли. Подошёл к нам, и начал останавливаться возле каждого, говоря замечания, но больше всего, искреннюю похвалу. Когда он остановился напротив меня, я смущённо улыбнулась. Его взгляд словно ласкал меня. Как учитель, который гордится учеником. Как отец, который гордится своим ребёнком. — Рядовой Вуди… В первый же день ты совершил большой промах. Обернулся без разрешения, чтобы поглазеть на меня. Наглый и любопытный. Я прыснула от смеха. — Худой и дикий, как бездомный кот. Я назвал тебя никчёмным... — командир тепло улыбнулся. — Никогда в жизни так не ошибался. Слёзы едва не выступили на моих глазах. Это было бы позором, но голубые глаза командира говорили о том, что плакать – это не слабость. Даже для хладнокровных солдат. Он прошёл мимо, продолжая говорить личное, важное для каждого из нас. Мы гордились этими словами, и я знала, что каждый навсегда сохранит эту похвалу в своём сердце. Командир наконец остановился. — Зачем я это говорю? Потому что вы не безнадёжны. Я не хотел отпускать вас в Иран. Но сейчас вижу, что удерживать вас будет большой глупостью. Эта командировка изменит каждого. Но мы служим нашей стране, нашему народу. Это наш долг. Вы вернётесь сильными, более проницательными. Увидите то, что удивит вас. Узнаете то, о чём и не подозревали. Я верю в вас. А теперь дело за малым. Верите ли вы в себя? Муха поднял руку. Командир одобрительно кивнул. — Что ты хочешь сказать, рядовой? Тот в ответ лишь хихикнул. — Я не платил за сеанс психолога, командир. Томас лишь усмехнулся. — И всё же, ты его получил. Считай, что повезло. Ещё вопросы? Белобрысый поднял руку. Моё сердце замерло, перестав биться на пару секунд. Белобрысый… Я так скучаю по твоему голосу. По твоим глазам. — Да, Мэттью? — уже серьёзно спросил Томас, прекрасно зная о том, что Мэттью не выплюнет очередную глупость или шутку. Белобрысый привычно прищурился и издевательски протянул: — А вы, командир? Останетесь здесь, да? Отправите всех своих "цыплят" в эпицентр военной бойни, но сами останетесь прохлаждаться в пансионе? Командир медленно кивнул, понимая, куда он клонит. — Таков приказ. Весной сюда прибудут новые солдаты. Мэттью горько усмехнулся: — А затем вы отправите и тех солдат в Иран? Но уже летом, правильно? И так дальше по кругу? Мне очень интересно, а вы им тоже посвятите такую хвалебную оду? "О, вы сможете, я верю в вас". И все солдаты улыбаются, радуясь радужной жизни? Надо же, какой же охуенный у нас командир. Да он просто солнышко! Я весь в слезах. Все тут же потрясённо застыли. Я крепко зажмурилась. Ох, какой же ты вредный и невозможный человек, Мэттью. Невыносимый до боли… Командир не рассердился, вопреки всем нашим ужасным опасениям. Он задумчиво нахмурился. — Эти слова важны, рядовой Мэттью. Мой брат, Арчи, умер, не получив ни единой поддержки в свой адрес. Его вертолёт разбился, когда он пролетал над Восточно-Китайским морем. И никто ему не помог. Он утонул, двенадцать часов подряд прождав помощь прямо в ледяной воде. Я не успел его спасти. Прилетел слишком поздно. Когда мы летели в Японию, Арчи всё повторял, что умрёт. Никто его не поддерживал, кроме меня. Его всё закаляли как солдата, но у каждого есть сердце. Наш командир считал нас железными машинами убийств. Мы на войне, но не стоит забывать и о том, что мы состоим из мяса и костей. Мы не боги. И чувства у нас никто не отнимал. Немного веры не превратит вас в слюнтяев. Но добавит уверенности и оптимизма. И если первое вам необходимо, то второе желательно. Прекратите искать во всём подвох, и вернитесь в Америку поскорее. Я буду вас ждать. Мэттью молчал с минуту, но затем коротко кивнул. Я облегчённо вздохнула. Рассказ командира почему-то причинил мне странную боль. Его брат… Теперь это объясняло многое. Вот почему Томас забыл про военную авиацию, и стал командиром. Чтобы воодушевлять солдат? Вселять в нас надежду? Но что бы это ни было, тактика командира сработала идеально. Мы горели желанием поскорее расправиться со всем. По крайней мере, теперь в конце туннеля появился смутный свет.

***

      Мы с Мухой сидели в столовой, когда к нашему столу вдруг подошла Руби. Я извинилась, и резко поднялась с места. Моё сердце всё ныло, с самого утра, и теперь искало лишь одного человека. Руби растерянно захлопала глазками. — Вуди… — Не сейчас, — вдруг резко ответила я, прижимая руку к груди. — Только не сейчас. Муха коротко улыбнулся мне. В его улыбке скользнуло понимание. — Он на поле, Вуди. Руби недоуменно спросила: — Кто, он? Муха пренебрежительно отмахнулся. — Неважно. Давай лучше проверим, сколько горошек поместится в моём рту. Поехали. Три… Семь… Дальше считай...гм…ты…я…больше… Руби засмеялась, считая зелёные горошки во рту Мухи. — Уже семнадцать! Я быстро выбежала из столовой. На полной скорости понеслась к полю, к его любимому иссохшему дереву. Сам Матиас Спанидис изумился бы моему невероятно быстрому бегу. Я остановилась на нужном месте. В боку слегка кололо. Мэттью был там. Метал ножи в ствол дерева. Сжимал челюсти до напряжения в скулах. Его белоснежные волосы сверкали на солнце. Идеальная причёска вновь вернулась. Но зелёные глаза были другими. Уже совсем взрослыми. За эти недели он стал невероятно мужественным, и это его очень красило. Я загляделась на его широкие плечи, чёрную куртку, плотно облегающую высокую фигуру. В его взгляде читался непослушный вызов, природная язвительность. Он был очень странным человеком. В нём соперничали добро со злом, нежность с насмешкой. С самого первого дня он только угнетал меня. А когда узнал о том, что я девушка под прикрытием, стал моим лучшим другом. И любимым человеком. Моё тело охотно реагировало на каждое его движение, будь это наклон головы или то, как смешно он щурился, словно подозревая меня в убийстве. Но теперь и сердце больно вздрагивало, когда Белобрысый морщил нос, или выпускал табачный дым изо рта. Он резко остановился, заметив меня периферическим взглядом. Я неловко застыла, обнимая себя за плечи. — Не хотела мешать, прости. Мэттью поднял нож с земли. Умело поиграл с лезвием. Затем пробормотал: — Совсем перестала посещать уроки. Подойди. Я послушно подошла к нему ближе, и подняла второй нож с земли. Белобрысый встал сзади. Его крепкая грудь тесно прижалась к моей спине. Я затруднённо задышала. Всё моё существо невыносимо сильно тосковало по его запаху и близости. По его дыханию. По нему самому. Он метнул свой нож, и спокойно кивнул мне. — Твоя очередь. Я едва сумела сосредоточиться. Согнула локти и быстро метнула нож в дерево. Сильный промах. Нож неудачно угодил куда-то в сторону. Белобрысый ехидно хмыкнул. — Некоторые вещи совсем не меняются. — Но многие вещи всё же изменились, — прошептала я, и быстро повернулась к нему. С огромным усилием сглотнула, не зная, как подобрать правильные слова. И стоит ли? Он слегка наклонился, и поймал мои губы своими. Оставил лёгкий, безумно нежный поцелуй, и со вздохом опустился на поваленное дерево. Его губы выбили из меня дыхание и дух. Вызвали волну мурашек и истомы. Но я всё же присела рядом с ним. — И зачем ты пришла… — Белобрысый достал из кармана сигарету. Я смутилась. — Ты не рад меня видеть? Он помолчал пару минут. — Не знаю. Когда ты рядом, снайпер, всё внутри перемешивается в какой-то странный коктейль. Не разберу, радость это или злость. Удивление или страх. Я тяжело вздохнула. — Мы так давно не разговаривали… Я ищу тебя каждый день, каждую минуту. Но ты словно избегаешь меня. Белобрысый покачал головой. — Не избегаю. Даю выбор. — Какой выбор? Я давно всё решила. Помнишь, что ты сказал Мухе, когда я ушла из вашей комнаты в тот день? "Она моя". Разве это было всего лишь ложью? Он щелчком отбросил сигарету. Ухмыльнулся, но это механическое движение его губ получилось болезненным. — Со мной у тебя нет будущего, снайпер. У меня нет образования. Ни школьного, ни высшего. Отец заставлял меня работать на ферме с самого детства. Я не видел ничего, кроме наших полей и теплицы. Иногда Муха приносил мне книги, но читая их по ночам, я долго не мог понять значение некоторых слов. У меня хреновый почерк, и я понятия не имею, что такое тригонометрия. Даже если я и надену шикарный костюм и часы от "Ролекс", это ничего во мне не изменит. Внутри я тот же Белобрысый. Но ты умная. И конечно же хочешь такого же умного мужчину с амбициями. Я не осуждаю. Это охренеть как правильно. Надо думать о будущем. Особенно в этом мире, где деньги важнее всего. Я потрясённо замерла. — Ты думаешь, что я ищу перспективного? Я кажусь тебе такой расчётливой? Мэттью хмыкнул. — Это только в добрых книжках можно написать, что спустя два года они жили вместе и нашли работу своей мечты. "Вау" эффект для наивных дурочек. В настоящем же мире сложно найти своё место. Я чувствую, что создан для того, чтобы убивать врагов страны. И с готовностью умру, зная, что хоть кому-нибудь был полезен. — Ты нужен мне. Разве это не важно? Он серьёзно кивнул. — Важно. Но я не посягал на что-то большее, чем простой секс. Мне хорошо с тобой, снайпер. Чертовски хорошо. — Это предел твоих чувств? "Хорошо"? Мэттью тихо выругался, глядя в небо. — Чего ты хочешь? Хочешь услышать другие слова? Что-то вроде "я люблю тебя до небес"? Я злобно прошипела: — Да. Именно это я и надеялась услышать. Но тебя тошнит от любых нежных слов. Он скривился. — Слова так важны? — Нет, но иногда очень хочется убедиться в том, что человек к тебе неравнодушен. — Любой человек может просто соврать. — Ну так ты не ври! — отчаянно прошептала я. — Скажи правду. Любую истину. Белобрысый прищурился. Взглянул на свои ботинки. Перевёл взгляд на меня. Затем тихо пробормотал: — Я бы поймал пулю за тебя. Моя жизнь и цента дырявого не стоит, но я бы не задумываясь отдал её за тебя, снайпер. Я быстро заморгала. — Белобрысый… Его губы растянулись в ухмылке. — Вот твоя правда. Он нарочито зевнул, вновь маскируя эмоции на своём лице. Но я успела увидеть самое важное. Услышать самое главное. И для меня это было бесценно. Мэттью схватил меня за ладонь, погладил каждый мой палец. Медленно, ласково. Затем так тихо, чтобы было слышно лишь мне одной, произнёс: — Ты центр всего, снайпер. Ради кого же ещё мне жить? Ради кого?