Вопреки всему

      Чернорабочими в Чикаго всегда являлись изгои, но после смены правительства эту нишу заняли арестанты из тех, кто был на службе у Джанин Меттьюс. Многих из них расстреляли сразу же после первых судебных слушаний, но большинство отправили на исправительные работы, без права голоса и надежды на оправдание. Их участь была ещё хуже, чем у изгоев прежде. Им не полагалось за работу денежное вознаграждение. Жили арестанты все вместе в необогреваемом промышленном здании на окраине Чикаго. Большое помещение с высокими потолками и мутными стёклами быстро остывало ночью и покрывалось изморозью ранним утром. Люди жгли костры и согревались возле них. Из еды раз в сутки им поставляли крупу и воду, чтобы арестанты не умерли от голода. Но люди всё равно болели и умирали. Тела отвозили в яму и сжигали. Никто не искал этих людей, никто о них не горевал. Среди арестантов-эрудитов были учёные, медики, солдаты, простые рабочие, женщины и мужчины, старики и юноши. Всех держали в одинаковых жестоких условиях и не шли на уступки, не слышали просьб. Спали заключенные на двухъярусных железных кроватях, на тонких матрасах. Без удобств, с крысами и клопами, эти люди выживали и страдали под пристальными взглядами своих надсмотрщиков, многочисленных солдат охраны из числа анархистов, лихих и правдолюбов.       Джанин стала нарицательной персоной, о которой вспоминали с отвращением и проклинали её имя, обвиняя во всех бедах.       Заключенных делили на группы, присваивали им номера и развозили по разным точкам, где им предстояло работать. Одни расчищали завалы на окраине города, другие очищали коллекторные колодцы вручную, имея минимум средств защиты, третьи работали на городской свалке, сортируя мусор, четвёртым доставались общественные работы по восстановлению городской инфраструктуры, пятым предстояло вывозить тела в яму. Эта была тяжёлая физическая работа. В ватниках с номерами на спинах арестанты выстраивались в длинные колонны по двое, покидая место ночлега, и, медленно продвигаясь, садились в поезд, доставляющий их в разные места города под вооружённым конвоем. Некоторых развозили на грузовиках.       Бывали случаи, когда кто-то пытался бежать. Но всегда это оборачивалось трагедией: по заключенному стреляли, убивая на месте за побег. Были случаи избиения, если кто-то из эрудитов отчаянно пытался отстоять свои права или был слишком словоохотлив. Анархисты в такие моменты становились особенно жестоки. Бесстрашные вмешались только однажды, когда эрудита почти забили до смерти. Инцидент исчерпали веские доводы, и об эрудите на некоторое время забыли.       Люди потеряли надежду. Люди отчаялись.       Сегодня утро выдалось солнечным. Последний день сентября раскинул тёплые лучи. В стёклах отражалось пронзительно-синее небо. Клёны в парках стояли в золотом убранстве. На жухлой траве блестела роса.       Питер вышел из тёплого вагончика. Взглянул на городской пейзаж, тряхнул головой и застегнул куртку на кнопки. По времени он должен был заступать на дежурство. Посты менялись.       Поправив ремень винтовки, сползший с плеча, он посмотрел по сторонам, переходя улицу, и направился к зданию. К площади уже подкатили три грузовика. Парень из анархистов дал ему лист, в котором значились номера заключенных для распределения по рабочим местам.       Питер бегло пробежался по списку и обнаружил в нём номер 1357, под которым числился Калеб, брат Трис. Этот парень явно не приглянулся кому-то из анархистов. Его постоянно за что-то лупили.       Питер с Калебом не всегда пересекался, но сегодня он мог понаблюдать за тем, кто его достаёт, чтобы выяснить причину этого третирования и поставить изгоя на место. Несмотря на неприязнь к Трис, Питер не терпел несправедливости, если кого-то просто так избивали ради удовольствия. Но пока он не вмешивался. Здесь тоже были свои порядки, и Бесстрашные в глазах анархистов были агрессорами, а значит всегда можно было нарушить приказ и применить оружие. Лихие это понимали и зря на рожон не лезли, но не испытывали той же неприязни к заключенным. Анархистам просто нравилось над кем-то довлеть, измываться, смотреть на всех свысока. Здесь их жестокая сторона проявлялась очень ярко. Эвелин знала об этом, но никак не сдерживала своих людей. Эрику свои бойцы тоже доносили об инцидентах, но у Лидера было слишком много работы, чтобы думать ещё и о заключенных. Однако своим людям он дал приказ: по возможности не вестись на провокацию, стараться избегать конфликтов, но вмешиваться, когда этого действительно требует ситуация, и об этом уже докладывать ему.       Остальные главы Нового правительства не шли на уступки, не рассматривали просьбы о смягчении приговора для некоторых заключенных, продолжая оставаться слепыми и глухими, так как не имели действенных рычагов давления на Эвелин или Эрика. Не имели и армии, или были попросту миролюбивы, как Дружелюбные.       Люди покидали здание. Питер выкрикивал номера заключённых, и эрудиты подходили к линии разметки, выстраиваясь в шеренгу.       — Одна тысяча триста пятьдесят седьмой! — сказал Питер, но никто не вышел к нему навстречу. Он оторвал глаза от листка и обвёл взглядом толпу заключенных.       — Одна тысяча триста пятьдесят седьмой! — повторил он громче.       — Ты чё, оглох? — старик вытолкнул из толпы парня, пытающегося спрятать лицо под капюшоном синей куртки. От рукава был оторван лоскут и запачкан в крови. Питер нахмурился и подошёл к старику, сурово взглянув на него. Старик быстро опустил глаза в пол. Питер поравнялся с парнем и взял его за плечо.       — Ну ты как? — спросил он еле слышно, направляя заключённого к краю шеренги.       — Я больше не могу… — голос задрожал. Питер услышал всхлип из-под капюшона.       — Сегодня я на смене. Тебя не тронут.       — Спасибо...       Питер встал на своё место и называл новые номера, пока группа не сформировалась.       — Сегодня разгрузка вагонов! Правила все знают, но я повторю. Грузитесь молча, работаете молча. На отдых есть час. Вас кормят. Те, кто выполнит больший объем работы, получат дополнительный паёк. Вода бесплатная. Объект охраняется. Побег невозможен. Расстрел за побег на месте. Вам всё ясно?       — Да, — отозвался вялый хор голосов.       — Грузитесь!       Питер махнул в сторону двух грузовиков, ожидающих заключённых, и ещё раз окинул хмурым взглядом толпу эрудитов, которым были уготованы другие распределения, быстро вычислив того старика и взяв его номер на заметку. Затем расписался в ведомости, поправил ремень винтовки на плече, каждый раз норовивший сползти, и легко взобрался в кабину грузовика, хлопнув дверцей.       — Трогай, — скомандовал он водителю, и колонна из двух грузовиков с заключенными и одного с конвоирами двинулась по улице. На коленях лежала рация.       Солнечные блики отражались в лобовом стекле, скользили яркими пятнами по одежде. Питер смотрел в окно, попеременно бросая взгляд в зеркало бокового вида. Он видел два грузовика, отступающие дома, людей.       Этот город продолжал жить, любить и ненавидеть.       Питер был практически лишен новостей о том, что происходило вокруг. Всё, что его занимало сейчас — это работа по надзору за заключенными, а больше за анархистами, которые почувствовали себя хозяевами положения. Эрик дал чёткий приказ бдеть за людьми Эвелин. Эта баба была способна на всё, и Питер был с этим мнением согласен. Эрик назначил Хейеса командиром отряда, и лихие безропотно ему подчинились. В его смену не случалось никаких треволнений, бегств, несчастных случаев. Он не запугивал людей, не старался на них надавить. Он просто нёс дежурство, присутствуя рядом. Ведь всегда были те, кто хотел подорвать положение Бесстрашных в обществе, а потому приходилось не столько надзирать за заключёнными, сколько их охранять от анархистов, так и мечтающих внести смуту в общее дело.       Грузовики парковались на площадке. Бесстрашные покидали кузов, рассредоточиваясь вокруг, проверяя все щели, ниши, подворотни, закоулки, осматривая железнодорожное полотно и наблюдая за разгрузкой из грузовиков заключенных. Люди строились в шеренгу и ждали прибытия поезда. Работа началась по прибытии грузового поезда. Мешки складывались в грузовики, непрерывно подъезжающие и отъезжающие от перрона.       Питер расхаживал по площади с рацией в руке и подставлял лицо тёплому осеннему солнцу, не забывая поглядывать в сторону Калеба, с трудом волочащего мешок за мешком.       — Питер! — его окликнул знакомый голос. Он обернулся. К нему на всех парах бежала знакомая фигура, а следом нёсся большой лохматый рыжий волкодав. — Питер!       Девчушка прыгнула ему на руки, повисая на шее.       — Питер, как я рада тебя видеть! — Крис выглядела счастливой и побитой. Питер улыбнулся, жмякнул подругу и поставил её на асфальт.       — Я тоже. Что с лицом? — он провёл пальцем по её свежему шраму на брови.       — Да, упала, — девушка отмахнулась и поймала кружащего вокруг них волкодава за ошейник.       — Это Бой? Ну и вымахал. Сто лет его не видел.       Питер почесал пса за ухом, услышав его утробное урчание.       — Чё как служба? — девушка оглянулась на отряд, подтянувшийся следом.       — Нормально. С пивком бы пошло, — усмехнулся он. — А ты цветёшь и пахнешь?       — Ну так, — Крис улыбается, и Питер ловит себя на том, что дольше обычного засматривается на подругу, её мягкие губы. Рассечение на губе наталкивает на новые мысли, которые он оставляет при себе.       Заключенные продолжают носить мешки, остальные лихие, завидев отряд, стекаются поздороваться и снова занимают свои места. Фор здоровается с Питером. Зик, Юрайя, Лу.       — Разведка? — интересуется Питер.       — Да всё вместе. Сегодня мы на этом объекте, некоторое время с тобой потусуемся. Есть наводка одна. Так что мы поблизости, если что, но оставляем тебе Крис, — Фор хлопает девушку по плечу. — Смотри в оба, птенчик.       — А, Фор, погоди, — Питер его останавливает, и его взгляд становится серьёзным.       — Что такое?       — Калеб Прайор. Его неоднократно избивают изгои. Не в мою смену, и я не могу проследить, кто. Просто говорю, что парень на грани.       — Понял тебя, — Фор окидывает взглядом заключённых.       — Номер на спине одна тысяча триста пятьдесят семь, — подсказывает Питер направление. Калеб тащит мешок и тяжело наваливается на стойку, у которой оставляет груз, и идёт за следующим.       — Я передам.       — Ладно.       Отряд уходит, оставляя Крис с Боем на перроне. Девушка весело щебечет с другом на разные темы. Они смеются. Волкодав бегает вокруг парочки, и все счастливы. Такое увидишь редко, даже среди лихих, и половина из присутствующих гадает, кто этот парень для без пяти минут жены Эрика? Крис теперь знают все, она слишком приметная на фоне своего рыжего зверя, который слушается только её. Но этот парень слишком с ней раскован, не как друг. Даже более чем очень хороший друг.       Бой предоставлен сам себе, но ему совсем не хочется пугать из без того зашуганных людей с номерами на спинах. Он бегает среди них, обнюхивает каждого и снова подбегает к девушке, мило беседующей с парнем. Но вот Крис срывается к парню в синей куртке и успевает его удержать от падения прежде, чем он коснётся рукой асфальта. Она отводит его к мешкам, усаживает прямо на них, скидывает его капюшон и подаёт воду.       — Спасибо.       Он пьёт воду. Его руки и лицо в ссадинах.       — Его бьют? — Крис встревожена.       — Да. Не в мою смену. Хрень там какая-то творится, — качает головой Питер и предупреждает взглядом бойцов отряда, чтобы оставались на своих местах.       — Это надо прекращать, — возмущается она открыто.       — Ну… — Питер смотрит на неё, на заключённого и на рыжесть, сующего голову под его руку. — Тут я бессилен. Я могу препятствовать этому, только когда на дежурстве. В остальное время Бесстрашным приходится не влезать в конфликт, который вечно на острие с изгоями.       — Они вас провоцируют, да? — спрашивает Крис на полном серьёзе.       — Да, — кивает Питер. — Постоянно.       — А ты Эрику говорил?       — Он знает.       — И что, никак на Эвелин не повлиять?       Питер тяжело вздыхает и смотрит на подругу. Она на него.       — Слушай, я в политику не лезу, это не моё. Там какая-то херня происходит. Делёж территории. Понимаешь... У нас сейчас шатко-валкое перемирие. Лишний раз провоцировать Эвелин…       — Я тебя понимаю. Но всё равно так оставлять это…       Они некоторое время молчат. Парень поднимается.       — Вы скажите Трис… что я сожалею… очень… очень… — опустив низко голову, вдруг сквозь слёзы говорит он, — очень сожалею о том, что случилось. Раскаиваюсь. Но она меня не простит…       — Калеб? — Крис осеняет. Перед ней брат её близкой подруги. Она берёт его за руку, но парень отнимает руку и отворачивается.       — Не надо. Не жалейте меня… я это заслужил…       Он идёт к вагонам и продолжает разгружать товар, волоча по асфальту тяжёлые мешки. Крис смотрит на него с жалостью. Питер только выдыхает. Эту ситуацию не решить одним днём.