Имя мне — Легион

Дазай что-то упускал. Это было мерзкое чувство — какая-то мысль на границе сознания, скребущие затылок когти, от которых не было ни покоя, ни спасения. Рядом, на кровати, захрипел, закашлялся Чуя, пятная очередную салфетку сгустком собственных легких. Казалось, кашель сотрясал все его хлипкое тельце, лишая последних сил. И только спустя несколько долгих, мучительных минут он остановился, покрасневшими глазами уставился на руки, что комкали окровавленную салфетку. Уставился так, будто чужие, будто не понимал, почему должен на это смотреть. Дазай сидел рядом и не мог сделать абсолютно ничего. Разве что — подать воды. Чуя пил крошечными глотками, и пальцы его дрожали на стекле стакана. Дазаю казалось, что-то внутри него также дрожало при каждом взгляде на Чую. Несколько дней назад, когда худое тело сотрясал особенно сильный приступ кашля, температура подобралась к критической отметке, а сознание начало меркнуть под чужой тяжестью, Чуя — в полубреду, в полусознании — сказал, что чувствует, как умирает. В ту самую минуту, уже много дней. Пришлось вызывать Мори, чтобы он смог успокоить лихорадку и заставить его хоть немного поспать. Дазай уже спать не мог. Он спал уже много ночей урывками, будто украдкой, часами напролет вслушиваясь в свистящее, тяжелое дыхание Чуи, наблюдая, как тот беспокойно метался во сне и хмурился, как дрожали светлые ресницы, а нервные пальцы комкали край сбившегося одеяла. Иногда он говорил во сне — вел диалог, будто бы с кем-то, шептал и рычал на собеседника в своей голове. Иногда он признавался, как ему больно, как ему страшно — во сне, наяву, каждую минуту. И Дазай слушал, продолжал слушать, смотрел, боясь дотронуться, ощущая, как внутри росла дыра такая бездонная и черная из беспомощности и тревог, что он не знал, как заставить себя закрыть глаза, потому что — ему тоже было страшно. Страшно проснуться и почувствовать, что тело рядом с ним уже остыло. У Чуи уже едва находились силы встать с постели. Не было сил привычно огрызаться, острыми локтями врезаться меж ребер и закатывать глаза на очередную выходку Дазая. Унялась строптивость, взрывной характер. Зачастую он уже просто неподвижно сидел, вперив тусклый взгляд в Осаму, что все чаще оставался и работал дома, когда то позволяли обстоятельства, и смотрел так пристально, так изучающе, словно пытался запомнить в мельчайших деталях, как он выглядел. Или словно — прощаясь. Мори выдвинул теорию, что Арахабаки довел сопротивление организма Чуи до минимума, сожрал все резервы и взял на измор — требуя или свободы, или жертвы. И как-то запоздало Дазай подумал, что, если Арахабаки мог пробраться в мысли Чуи, увидеть, что они готовили для него — но, похоже, он был всего лишь паразитом, что продолжал высасывать все соки, не контактируя с реальностью и не ведая о своей скорой участи. У Арахабаки было два пути — мирно ждать внутри сосуда, разламывая тот от скуки, либо же обозлиться на такое промедление и выйти с войной. Никто понятия не имел, чего ожидать. Никто даже понятия не имел, как Арахабаки собирался переселиться в новый сосуд — никто и не собирался узнавать. Дазай встал с кровати и небрежно подал руку Чуе, позволяя тому сохранить остатки гордости. Но гордость планомерно отступала, забилась в угол под давлением перманентной, иссушивающей сознание и выдержку боли в каждой клеточке тела. Чуе уже было почти все равно — он просто хотел, чтобы это прекратилось. Уже было даже плевать, что подумает о нем Дазай — впрочем, что он мог о нем подумать? Чуя грузно опустил косточки на стул, с какой-то щемящей застенок нежностью принялся наблюдать, как Дазай пытался сделать для них что-то съедобное на завтрак, роняя по пути всю посуду. Принялся насвистывать попсовенький мотивчик, едва не пританцовывая — и Чуя правда был ему за то благодарен. Мужчина не пытался своими жалостливыми взглядами и речами лезть в подкорку, выедать мозг крошечной ложкой — он просто был рядом, вел себя так, будто ничего не изменилось, будто Чуя не превращался в нечеткую кальку самого себя — выцветшую, слабую, бесполезную. Дазай старался вести себя как обычно, и, видят боги, сердце, слабое и больное, полнилось любовью и благодарностью за то. Но даже насвистывая навязчивый мотивчик, говоря глупости молчаливому собеседнику, Дазай не мог отделаться от мысли, что он что-то упускал. Что? Повар из Дазая был паршивый, но он честно отковырял себе все самые пригоревшие кусочки омлета и отдал самые — вроде как — готовые овощи и рис. Не затыкаясь ни на секунду, поставил рядом несколько кругляшей таблеток и стакан воды. Но не успел ни один из них и начать, как рабочий планшет мужчины издал короткий сигнал. Продолжая плавать где-то в своих мыслях, он запустил файл присланного видео. Уха коснулась чужая речь, но наложенные субтитры помогали разобраться, в чем суть. Хигучи прислала транскрибированную запись полуночного визита Виктора к Чехову. И с каждой новой репликой внутренности Дазая скручивались в такой жесткий узел, что шанса пропихнуть в горло хоть какую-то еду уже не было. Когда это видео — не такое уж и длинное — закончилось, мужчина перевел какой-то растерянный, тревожный взгляд на Чую, встречаясь точно такой же в ответ. Продолжая глядеть в чужие глаза, Дазай набрал номер, поднес телефон к уху. Сказал, резко, отрывисто: — Где он сейчас? Хигучи на том конце провода сказала без запинки: — Сегодня в три часа ночи они с Отабеком улетели в Амстердам. Потом сменили документы, так что мы их потеряли. «Вот значит как, — как-то апатично подумал Дазай, всматриваясь в чужие бледные черты на вновь запущенном видео. — Почему же сразу не в Питер?» Он понимал, что там довольно мутная причина истинного отъезда Виктора из России — вот уж не верил он никогда до конца в святую натуру Никифорова с его стремлением спасти несчастного Плисецкого от загребущих рук Достоевского — но позволял себе закрывать глаза, пока тот не делал ничего, что угрожало бы Порту. У всех есть свои демоны, у всех найдутся причины сбежать из-под пристального внимания такого, как Достоевский. И Дазаю казалось, Виктор смог найти в Порту то, что ему было нужно, в чем тот нуждался. Но выходит — нет. Дазай даже закрыл глаза на просьбу Никифорова доставить и Чехова в Порт, хоть то и было сопряжено с огромным риском по очевидным причинам. Он рассчитывал, что Виктор закроет свой гештальт — получит ответы, которые ему были так необходимы, разобьет лицо или сломает грудную клетку и вынет сердце, Дазаю все равно — а потом наконец сможет отпустить все, что бы ни держало его в прошлом. Отпустить и идти дальше, вместе или в ногу с Портом. Дазай бы приложил все возможные усилия, чтобы помочь ему обосноваться в Питере. Но выходит — нет. — Смотри, — вдруг сказал Чуя, остановив видео. Мужчина склонился над планшетом, смотря по второму разу, как Виктор напоследок хорошенько бьет Чехова по итак разбитым губам. — Видишь? И Дазай вдруг видит — как Виктор сжал что-то в руке перед тем как нанести удар, как это что-то исчезло из его разжатой ладони спустя мгновенье. — Ублюдок, — прошипел Дазай. Снова вынул телефон, рявкнул: — Акутагава, отправь Ящериц вниз. Пусть проверят сверху до низу обоих русских на предмет отмычек. Каждое звено ебаной цепи должно быть на своем месте! И допросите Чехова. Вытащите из него все, что есть. Хотелось швырнуть телефон в стену, вместе с планшетом, вместе с Никифоровым. Вот уж от былой апатии не осталось и следа — Дазай был зол, так чертовски зол, что попадись ему эта крысиная морда в ту секунду, он бы переломал все его мелкие кости и скормил собратьям. Это ведь из-за него, из-за них с Плисецким они погнались в Питер, из-за него Чуя сейчас вынужден был проходить весь этот кромешный ад, терпеть каждодневную агонию и лишиться способностей, из-за него в подвале Порта сидело две готовых взорваться в любой момент боеголовки. Из-за него Порт находился на грани. И шея самого Дазая была под скальпелем — он не тешил себя иллюзией, что Мори простит ему гибель своего детища в случае чего. Больше не тешил. Он потерял право на ошибку — оно укатило в Амстердам. Как он мог так облажаться? Под столом Чуя тронул его колено своим, привлекая внимание. Сказал: — Ты должен сказать Юри с Плисецким. — Я правда что-то им должен? — голосом полным яда отозвался мужчина. — Может, им тоже купить билет в Амстердам? Чуя нахмурился, но продолжил: — Было бы глупо оставлять их здесь, если бы они все вместе решили уйти. Это решение Виктор принял самостоятельно — и ты должен сказать им об этом. Дазай, глядя на опущенные уголки губ, как-то обессиленно опустившиеся плечи, подумал, что история закольцевалась. Какая жестокая ирония — когда-то Мори сказал Чуе, что он ушел из Порта, и Накахара до сих пор отказывался говорить о том периоде своей жизни, а теперь он сам должен сказать Юри, что его муж бросил не только Порт, но и его самого. И может быть, это требование сказать им было небольшой местью Чуи? Чтобы он увидел, что происходит с людьми, когда их бросают без единой записки. Дазай поднялся на ноги, легко коснулся губами горячего лба, и отправил запрос Собирателям — искать тех по всему Порту желания было мало. И к счастью, оба Юрия были под третьей башней. Около трех лет назад Виктор выторговал минусовые этажи той башни под каток — не особо большой, но дорогущий в содержании и изоляции от остальных помещений. И сделал он то даже не для себя — с его старой травмой любое падение на льду могло закончится слишком плачевно — а для Юри, потому что Никифорову не нравилось, когда тот уезжал в другой конец города в спорткомплекс, и для Плисецкого, что дома едва не жил на льду. Они все в свое время хорошенько разбили себе нос и отбили коленки, когда пытались научиться кататься, но никто так и не прикипел ко льду, так что Юрии так и остались единственными завсегдатаями. Только недавно Плисецкий полностью восстановился после сложного перелома ноги в Питере, и даже сейчас ему было бы лучше поберечь собственную конечность, но нет — вот он, заново учился кататься после травмы. Юри нацепил ему наколенники и не позволял отойти от бортика, потому что стоял тот на коньках, как новорожденный олененок на своих непропорционально длинных ногах. И это никак не могло добавить Плисецкому настроения — тот что-то шипел, заламывая брови, отмахивался от руки, что всегда была готова подхватить, и мертвой хваткой цеплялся за бортик, когда ноги подводили. Юри не обращал ни малейшего внимания на недовольство блондина, чутко следя за тем, чтобы он не расстелился на льду нескладной горкой заново переломанных костей. Холод мгновенно прошелся по открытым рукам Дазая, так что он натянул кем-то небрежно брошенную куртку на подходе к катку. Заприметив внезапного гостя, Плисецкий стал пуще прежнего огрызаться на подхватившего его за предплечье Юри. Впрочем, понятливо заткнулся, стоило им подъехать и увидеть выражение лица мужчины. — Что произошло? — тут же спросил Юри. Дазай не знал, как то произнести вслух, поэтому просто передал им планшет с видео. И пристально наблюдал, как лица напротив, забывшись, выдавали весь спектр эмоций — от непонимания до шока, под конец застряв где-то в неверии. Когда видео закончилось, Юри без слов передал планшет обратно. И, все также без слов, резко вцепился в ладонь Плисецкого, всмотрелся в его лицо, вовнутрь него так пристально, что того замутило от напора, грубости, с которым в его голову ворвалось чужая шарящая рука. И лишь перебрав все, до чего смогла дотянуться, выскользнула. Плисецкому казалось, его сейчас стошнит. — Ты совсем ебнулся? — выдавил Юра, дыша через раз. — Моя голова тебе что, мешок с потрохами, которые не жалко, если взорвутся? Кацуки сжал губы в такую тонкую линию, что тех стало почти не видно. Разжал одеревеневшие пальцы и сплел с пальцами Юры, позволяя уняться головокружению. Посмотрел на Дазая таким тяжелым, темным взглядом, что невольно захотелось отвернуться. Сказал сухо, грубовато: — Мы оба не были в курсе. Если это то, что ты хотел знать. Дазай с каким-то горьким интересом наблюдал, как Юри помогал Плисецкому зачехлить лезвия коньков, сойдя со ступенек. Как внезапно замолчавший Юрий стягивал наколенники уже на лавке, развязывал шнурки, смотря пустым взглядом прямо перед собой. Кацуки, уже переобувшись, наконец встал — и Дазай увидел у него похожее выражение, как у Чуи полчаса назад: скорбно опущенные уголки губ, крошечная складка на подбородке, неестественно блестящие глаза и обессилено опущенные плечи. Его нижняя губы едва заметно дрожала, и Дазай не хотел бы видеть этого никогда. — Что ты хочешь, чтобы мы сделали? — ровно спросил Юри, смотря прямо в упор, не моргая, не позволяя влаге выскользнуть из уголков глаз. — Ты хочешь, чтобы мы нашли его? И убили? На лавке ощутимо вздрогнул Плисецкий, словно слова хлесткой пощечиной коснулись его. Он торопливо выпрямился, оказался рядом с Юри и хотел было коснуться его пальцев, но тот отмахнулся, не захотел делиться и разделять эту острую боль, что кольями загнали ему под ребра. Лишь сложил руки на груди, дыша отрывисто, рывками, будто кто-то придавил его диафрагму тяжелым ботинком и каждый вздох давался с мукой. — Нет, — покачал головой Дазай, который не желал быть свидетелем чьей-то трагедии, тем более Юри. — Вы не должны делать ничего. Оставайтесь здесь. Юри как-то совсем надломленно вдруг прижал пальцы к уголкам глаз у переносицы, с силой нажал, будто желая выдавить собственные глаза, вцепился зубами в губу — и весь он казался сжавшимся, сконцентрированным сгустком эмоций под тонким слоем кожи. И скажи еще хоть слово, сделай надрез — и материализуется, сметет, придавит, задушит чужая боль от предательства. Плисецкий перевел растерянный взгляд с Юри на Дазая, и растерянность вмиг поляризовалась до гнева. Тонкие крылья носа дрогнули, зрачки сузились до крошечных точек, он вдруг сделал шаг вперед, ткнул пальцем в солнечное сплетение. — Ты всерьез предлагаешь наш сидеть здесь, когда этот ублюдок кинул нас всех? — сердито прошипел Юрий, сверкая глазами и злой краской на скулах. — Куда он полетел? Мы вернем его по частям в Порт. — Они вместе с Отабеком полетели в Амстердам, — ответил Дазай, небрежно убирая от себя чужую конечность. Лицо напротив на секунду застыло в выражении болезненного удивления, брови уже так знакомо заломились, и прежде чем Юрий успел разразиться новой тирадой, Дазай сказал: — Вы оба нужны мне здесь. Что бы ни случилось, когда мы начнем, не вмешивайтесь. Кто-то должен будет восстановить Порт по кирпичикам, если все пойдет не по плану. Юри убрал руку, взглянул на него застывшим пустым взглядом на ровном лице, и коротко кивнул, словно не было никакого момента надлома, словно не он прямо перед ними собирал себя по кусочкам, когда его разрушили до основания всего одним видео. Какая жестокая ирония — когда-то видео, записанное его учениками, позволило им с Виктором познакомиться, а теперь оно же стало прощальным, проливающим последний свет на закоулки чужой души. История, казалось, любила повторения и циклы. — Не создавай условий, при которых нам придется восстанавливать Порт, — холодно сказал Юри, взяв себя в руки так мастерски, словно каждый день отыгрывал эту роль. Дазай хотел было беззаботно улыбнуться, но мышцы свело под этим непроницаемым взглядом. Человек, находящийся на грани разрушения, вдруг нарастил огромный панцирь, спрятав истекающее кровью сердце так глубоко, что и сам в итоге забудет, что оно когда-то существовало. Похоже, Виктор своими небрежными действиями создал себеподобного. И у него мертвый, пустой взгляд. И он не видел смысла маскировать это или притворяться. Юри выставлял то напоказ, и холода в нем было столько, что Дазай еще долго чувствовал озноб, когда поднимался обратно в квартиру. История, казалось, любила повторения и циклы. Он неслышно открыл дверь, когда услышал голоса с кухни. Замер, слушая голос Чуи: — …И я подумал, это ведь то, чего я хотел? Аннулирование Порчи забирает колоссальное количество сил, и Дазаю тоже приходится расплачиваться за свою способность. Да, есть Юрий, который может помочь — но что, если его не будет рядом? И тогда… будет лучше, если Порчи просто не станет. Дазай прислонился лопатками к закрытой двери, чувствуя слабость в ногах такую сильную, что хотелось просто-напросто стечь вниз по стене и остаться там — на полу, среди сброшенной обуви, пальто и шляп. Ацуши ответил ему, и в голосе его был намек на восхищение: — Если думать об этом так… это имеет смысл. Бесконечное мгновение спустя, когда Дазай уже почти собрался с силами, чтобы присоединиться к ним, вопрос Чуи заставил его снова остановиться. — На что это похоже? Не чувствовать свою способность. Она была со мной всегда сколько я себя помню. Даже не представлял, что может быть по-другому. — Хм… Это напоминает холод. Вот здесь, где-то на уровне солнечного сплетения. Как будто кто-то поставил пакет со льдом, а он никак не тает. И одиноко — в голове. Знаешь, я всегда ощущаю, словно в моей голове я не один, это похоже на внутренний голос, или глубинные инстинкты. Сейчас, когда я научился превращаться и полностью контролировать Тигра, это ощущается особенно четко. А тогда же — очень одиноко. Это было уже слишком — Дазай вошел на кухню, встречая ни чуть не удивленного Ацуши с кружкой чая в руках, Чую, что выглядел странно, почти пугающе умиротворенным — словно он узнал что-то, что решило его внутренний конфликт. Что заставило его наконец смириться или приблизиться к тому совсем близко. — Сегодня Виктор не пришел на утреннюю тренировку, — вдруг сказал Ацуши, привлекая внимание. — Обычно он предупреждает, если планы меняются, но сегодня почему-то нет. Все в порядке? — Он срочно улетел по делам Порта, — не изменившись в лице, ответил Дазай. — Видимо, забыл предупредить. Не найдя в его словах ничего странного, Ацуши мысленно пожал плечами и вернулся к разговору с отчего-то напрягшимся Чуей. Слушая их лишь краем уха, Дазай принес из спальни ноутбук и занялся делами. Чувство, что он все еще что-то упускал, никуда не исчезло, отчего-то, казалось, лишь прогрессируя рядом с Ацуши. Мужчина поднял задумчивый взгляд на подчиненного, что увлеченно что-то рассказывал Чуе, жестикулируя руками. На губах того даже проскальзывала крошечная улыбка. Ни единой царапины — ни на нем, ни на Акутагаве, даже на Алтыне не было после захвата Достоевского и Чехова. Дазай прекрасно осознавал, кто предупредил русских. И что на самого Шибусаву у него нет абсолютно никакого рычага давления — и Дазай просто должен сделать вид, что все в порядке, что он не в курсе, чтобы не спугнуть Коллекционера. Предупреждение о планах Порта — этим ли ограничивался договор с Достоевским? Впрочем, Шибусаве воздастся за все как только он закончит свое дело. Такой нарочито показательный жест доверия со стороны Фицджеральда — демонстрация Моби Дика. И взрыв его отеля… Фицджеральд не мог погибнуть в той башне. Так зачем это было сделано? Прибытие в Порт Шибусавы — добровольное, едва ли не на собственном энтузиазме. Его жадное желание разгадать загадку Арахабаки. Что помешает ему продолжить расширять свои способности за счет чужих? Что на пару с русскими задумали? Сомнительное, непоследовательное поведение Криспино, что своей алчностью скоро догонит Фицджеральда. Крыса, почуявшая брешь в корабле, и спешно покинувшая его, оставив свою семью. Их водили за нос — Дазая, Ацуши, Порт. Был какой-то план, постичь который пока не получалось. Дазай перебирал все факты, строил теории, скатывался в догадки, но все рассыпалось, как карточный домик в неумелых руках. По всему выходило, что они проигрывают в этой игре. И что это будет стоить ему? Мужчина моргнул, сосредотачиваясь на входящем письме от Мори. Открыл документ, пробегая глазами результаты теста. Ну и что ему делать с этой информацией? Должен ли он сказать Ацуши? Должен ли сказать правду Коллекционеру? Он раздумывал несколько минут, и все же отправил результат ДНК-теста Шибусаве как плату за его услуги — заранее. Что бы он ни задумывал на пару с Достоевским, это должно подкорректировать их план. Если Дазай все еще хоть что-то понимал в людях. Или чудовищах. Когда Ацуши засобирался на выход, Дазай нагнал его у самой двери, положил руку на плечо, заглянув в чуть удивленные яркие глаза. Сказал: — Сегодня вечером начинаем. Вы с Акутагавой будете присутствовать. Если хоть что-то пойдет не по плану — убейте их. Ждать больше не имело смысла.

***

Ацуши чувствовал, как Шибусава, идя прямо за ним, дышал едва ли ни в шею. Мелкие волоски встали дыбом от раздражения, хотелось отстранится, уйди от этого удушающего внимания, но было нельзя — он шел первый, возглавляя колону, зажимая свободным конвоем на пару с Акутагавой Коллекционера, где-то позади был Дазай с еще десятком Ящериц. Все должно было пройти гладко. И Ацуши справится со своим раздражением, хоть и очень хотелось зарычать, чтобы отодвинулся. В камере со скучающим видом сидел Достоевский, что заметно оживился, когда небольшое пространство начали забивать люди с автоматами наперевес. — Дазай, ты наконец-то решил проведать меня? — изогнул губы в ухмылке русский. — Это так грубо — притащить меня в Порт и ни разу не проведать. Я был более гостеприимен. Дазай бросил на него ничего не выражающий взгляд, словно на пустое место. В его планы не входило вести с ним диалог или что-то объяснять — русский стал средством, а не целью. Так и не дождавшись ответа, черные глаза Достоевского принялись цепко следить, как Накаджима и Акутагава занимали места чуть позади Дазая, как Ящерицы становились по периметру камеры — молчаливо, сложенно, без теней эмоций на раздражающе одинаковых лицах. — Зачем тебе столько охраны? — продолжил забивать эфир Достоевский, внимательно следя за ситуацией. — Я закован по рукам и ногам — думаешь, я могу оказать хоть какое-то сопротивление чему бы ты ни придумал? Что ты собираешься делать, кстати? Русский действительно, подобно Чехову, был надежно прикован к вбитому в пол железному стулу, который сдвинуть или сломать было практически невозможно. И даже видя, что пространство комнатушки практически полностью заполнили Ящерицы, он оставался безмятежен, будто они все собрались там выпить чаю. Допрос Чехова не дал абсолютно ничего — тот, с тонкой ухмылкой на разбитых губах, просто глядел на своих мучителей, не произнеся ни слова. Они все еще понятия не имели, к чему должны быть готовы. Но одно Дазай знал точно — медлить уже нельзя. Нужно было идти ва-банк. Вперед выступил Шибусава, выходя из-за спин Ящериц, встал прямо напротив Достоевского, что тому пришлось задрать голову. Прямо за плечом Коллекционера, практически вплотную стоял Дазай, готовый аннулировать способности обоих, если хоть что-то пойдет не так. Тонкие губы Шибусавы сложились в доброжелательной, легкий улыбке, алые глаза были прикованы к пленнику. Достоевский сказал, с неприкрытым интересом смотря на подошедшего слишком близко: — Я слышал, что Порт искал Коллекционера, но не думал, что именно я окажусь его целью. Правда стоило так заморачиваться? Дазая уже стал раздражать сам голос русского. Нервы и так были не пределе, и каждое слово набатом отдавалось в голове, лишь провоцируя нервозность. Глядя на расслабленно сидящего Достоевского, что либо не воспринимал все всерьез, либо не понимал, что ему грозит в реальности через считанные минуты — Дазай чувствовал, как, вопреки, медленно терял контроль над ситуацией. Их план был прост: Коллекционер должен был вынуть способность Достоевского и поглотить ее. Здесь даже не было необходимости приобщать новоявленного объединенного. А уже после, в тандеме с ним, научиться использовать расщепление. И это должен был курировать Виктор, но едва успев активировать Резонанс, он сбежал. Ненависть снова обожгла грудину, но Дазай запихнул подальше свои эмоции. Они справится и без этого ублюдка. Сейчас Чуя — главный приоритет. Пока все шло по плану — не считая неадекватной реакции Достоевского на свою скорую участь. Но тот никогда не был достаточно обычным сам по себе. И от того было еще тревожнее. Шибусава сказал: — Федор, как думаешь… — Без разговоров, — обрубил Дазай. — Принимайся за дело. Коллекционер бросил на него хмурый взгляд и наконец начал действовать. Подошел ближе, еще ближе, склонился над недрогнувшим Достоевским, упираясь руками в жесткие поручни, заглянул в черные, заинтригованные глаза. Шибусава отчего-то замер, всматриваясь так пристально, будто пытался увидеть донышко чужой души, но все никак не мог найти ту. Белые волосы свесились на лицо, прикрывая заострившиеся черты лица. Достоевский наблюдал за ним с каким-то нездоровым любопытством, чуть подавшись вперед. Коллекционер взвешивал свое решение. В комнате сгустилась такое плотное напряжение, что оно ощущалось реальным весом на плечах. Зрачки Достоевского вдруг расширились, он резко вжался спиной в спинку стула. На висках выступила испарина. Шибусава решился — и глаза его вытянулись в звериные щелки. И вдруг — все пришло в движение. И вдруг — Дазай узрел, что он упускал. «Этого не было ни в одном чертовом отчете!»