Имя мне — Легион

Полушутливый совет Юрия уткнуть Рюноске мордой в стену и трахнуть, чтобы выбить всю дурь, Ацуши признал заманчивым, но не состоятельным. Очень не хотелось потом собирать собственные позвонки по полу. Так что он просто затолкал все эмоции поглубже и сосредоточился на деле. Они разберутся со всем дома. К обеду вместе с поздним завтраком они получили конверт с приглашение на вечеринку Фицджеральда, что намечалась на вечер. Стоило ли говорить, что вся их маскировка оказалась бессмысленной, раз мужчина так просто отправил им пропуска. «Зря только волосы стригли», — с досадой подумал Ацуши, но совершенно не это его волновало. Он взглянул на Рюноске, пытаясь понять, думали ли они об одном и том же — на лбу того поселилась складка, когда он пытался собрать всю картинку в кучу. Ацуши снова чувствовал, что его пытались обвести вокруг пальца, как в Италии. Подталкивали сделать то, что хотели другие, но сейчас их цель поверхностно совпадала — так должен ли он что-то сделать, чтобы переиграть ситуацию? — Вечеринка будет на террасе крыши отеля, — сказал Отабек, изучив пару пригласительных. — В дневное время туда имеют доступ только постояльцы пентхаусов последних этажей. Им нужно было предварительно исследовать место, в которое их так любезно заманивали. Так что они собрали все свои немногочисленные вещи и снова поехали к отелю, уже практически не таясь. Не имея понятия, в каком номере жили Достоевский с Чеховым, они на всякий случай взяли номер на предпоследнем этаже. Увидев стоимость одной ночи в подобном месте, Ацуши едва не поплохело — даром, что они использовали деньги Порта на чистых картах. Они поднялись наверх, оставив Отабека на первых этажах отеля, поближе к парковке, если все пойдет совсем не по плану. Номер оказался едва ли не больше всей квартиры Ацуши в башне — огромный, просторный, обставленный так дорого и искусно, что хотелось не только ходить, как по музею, разглядывая все изыски, но и правда провести здесь какое-то время, однозначно не самому. Но Рюноске, оглядев все пространство быстрым незаинтересованным взглядом, сбил на корню все его желания. Их ключ-карта позволял подняться лифту к самому верху, на террасу, и они тут же воспользовались возможностью. На крыше хлопотали люди, расставляли крошечные столики, шезлонги, кресло-мешки, украшали декоративные растения и открытый бассейн. За длинной изогнутой барной стойкой уже стоял высокий парень, натирая бокалы. В застывшего Ацуши едва не врезался кто-то из официантов, и он поспешил отойти подальше, чтобы увидеть больше. — Здесь форма, — негромко сказал Акутагава, подзывая напарника к себе. Организатор что-то выговаривала светловолосой девушке, абсолютно не замечая, что двое постояльцев ошивались у стойки с костюмами, так что они без труда нашли нужный размер для Рюноске и вернулись обратно в номер. И пока Ацуши занимался их сумками, тот уже влез в утащенную одежду, едва не спровоцировав смерть мозга у своего незадачливого напарника, потому что кровь слишком резко ушла вниз. Это была странная форма — слишком узкая, слишком обтягивающая там, где лучше бы постеснялась, обхватывала так плотно и эластично, что казалась второй кожей. Форма на проверку оказалась сплошным комбинезоном из тонкой ткани, и крошечная незаметная змейка заканчивалась где-то под жестким воротников на спине. — Застегни, — небрежно бросил Рюноске, потому что сам уже не дотягивался. Ацуши на вдруг ставших ватными, слабыми ногах подошел ближе и не смог себе отказать в том, что бы невесомо провести по прямой спине, узким бедрам, провожая взглядом бесконечные ноги. Коснулся губами крошечного позвонка, что не успела скрыть черная ткань, за что тут же получил локтем по ребрам. — Даже не думай, — резко осадил Акутагава, даже не оглянувшись. — Я вылезу из этого костюма только с мылом, так что держи себя в руках. Ацуши, наблюдая, как мелкие мурашки на чужой спине скатились куда-то за молнию вниз, подтянул язычок до конца. И все-таки придвинулся ближе, крепко обхватил чужие ребра, прижимаясь бедрами к восхитительному даже на вид заду, легко укусил куда-то за загривок и тут же отступил назад, пока его не попытались проткнуть Расемоном за своеволие. Рюноске все-таки обернулся, взглянул остро, с непонятным раздражением — впрочем, ткань действительно была слишком тонкая, чтобы скрыть собственную отзывчивость. Картинки в голове Ацуши замелькали против воли — рука, раскрывающая костюм пополам, ведя язычок змейки до самого копчика; дрожь раздвинутых длинных ног, что стреножил бы так и повисший где-то на середине бедра костюм, который бы он так и не снял, потому что Рюноске оказался слишком хорош, закованный во все черное под самое горло; бисеринки пота на сведенных лопатках — удивительно белых на контрасте, и резкий изгиб поясницы, собственный член, исчезающий в расселине растянутой дырки, пока тот будет пытаться удержаться руками за спинку дивана, также загнанно, сквозь зубы постанывая от каждого резкого толчка, как тогда — в Окленде. Ацуши моргнул, прогоняя наваждение, облизал вдруг ставшие сухими губы, натыкаясь на заостренные зубы. Взглянул на Рюноске открыто, ярко, обжигая того такой неприкрытой демонстрацией собственного возбуждения, словно говоря — вот, это все ты, делай с эти, что хочешь. Язык брюнета прошелся по таким же сухим губам, повторяя движение. На миг прикрыл глаза, что горели живой ртутью, и Ацуши показалось, что все эти картинки они увидели одновременно. — Дома, — хрипло бросил Акутагава, уходя к сумке, выданной Отделом Снабжения. Раскрыл ту, оглядывая арсенал, заставляя себя сосредоточиться на деле, раздумывая, что из всего этого многообразия может пригодиться. Рядом, совсем близко подошел Ацуши, совершенно не облегчая задачу. Наэлектризованный воздух с трудом протискивался в легкий, и чтобы не сделать то, чего на самом деле хотелось, Акутагава вытянул небольшую коробочку, раскрыл, передавая напарнику. Сказал: — Умеешь ими пользоваться? — Да. Возбуждение снова смешалось с раздражением, заметно гася пожар по венам. Он сам за столько лет так и не научился владеть этим искусством, но вот, поглядите на него — Ацуши и полугода не пробыл в Порту, но уже освоил то, для чего некоторым не хватало и жизни. — Отлично, — зло процедил Акутагава. — Этим и воспользуешься. Кое будет тобой так горда. Такая откровенная издевательская интонация почему-то именно сейчас задела самое нутро, за живое. И Ацуши в который раз задумался, правда ли ему нужно все это. Уже откровенно надоело пытаться достучаться в дверь, которую почему-то каждый раз захлопывали у него перед носом.

***

Достоевский окинул взглядом собравшийся контингент и мысленно поморщился. Он ненавидел большие скопления людей. С недавних пор — и открытые пространства, от которых нервно подрагивали лопатки. Он сидел за барной стойкой, и ночь в Сан-Франциско в кои-то веки была ясная, без молока тумана. Это тоже не избавляло от нервирующих мыслей. Тонкий хлопок рубашки чуть лип к пояснице из-за влажной духоты. Глазами нашел Чехова — тот, не отказывая себе, был за ближайшим столиком, разговаривая с темноволосой девушкой, что слушала его, едва не открыв рот. Смотрела восторженно, пока он продолжал заказывать ядовито-яркие коктейли, сам же налегая на разбавленный виски. «Наверно, все ладони себе стер, пока куковал со мной два месяца, — с каким-то мстительным злорадством подумал Федор, отворачиваясь от гомона толпы обратно к бармену. — Старается так, будто ему перепадет хоть что-то сегодня». В его собственных руках был высокий стакан с холодным чаем, что он грел уже добрых полчаса. Даже лед весь растаял, растворив вкус имбиря. Снотворное плохо сочеталось с алкоголем. Или что там собираются ему вколоть. За спиной — шум, восклицания и восторг толпы, для которой подобные вечеринки хлеб с солью. Алкоголь лился рекой, разговоры перетекали от сияющей ярче обычного луны до поставок дури послезавтра. Ангельская пыль рассыпалась по столу, вызывая восторг и улюлюканье. Веснушчатый парень на периферии зрения разломал пластинку кислоты и положил на язык хихикающей девушке. Музыка — плавная, расслабляющая, не располагала к таком уж активному времяпрепровождению, но для золотой молодежи американского миллионника не нужно было особого повода и атмосферы, чтобы радоваться беззаботной молодости и упиваться возможностями, что дарили деньги родителей. Вторая часть гостей — как раз те, кто обеспечивал их родителям состояние. Большие боссы, что обитали под крышками Даунтауна, развлекались виски, разговорчиками о полулегальных сделках, что обычно проходили за закрытыми дверями, и насмешливыми, снисходительными взглядами на толпу желторотиков, что и были источником их положения, потребителями вечного веселья и эйфории. На одной террасе собрались противоположные иерархические слои большого города. Достоевский отодвинул полупустой стакан, заказывая новый. Послышался плеск воды и смех, когда безымянная блондинка скинула с себя одежду и нырнула в бассейн. И следом новый плеск — восторженный мальчишка сиганул за ней. Где-то там же был Фицджеральд, расслабленно попивающий что-то неопознаваемое из высокого бокала. Без лишних усилий вел диалог с каждым охочим, и собеседники сами менялись в кресле напротив, словно для Фицджеральда эта была не вечеринка, а официальное время аудиенций. Русский терпеть не мог подобный формат, предпочитая все решать в тишине один на один. Достоевский сделал глоток нового напитка — что-то пряно-имбирное, лимонно-мятное. Ему уже откровенно надоело ждать. Поднял взгляд на бармена, что как и все прочие официанты, был затянут в черный костюм под самое горло, с маской, что оставляла только глаза и губы на виду, с блестящей копной волос над жестким воротником. Вот уж кто умел устраивать вечеринки, заботясь о каждом госте и его досуге даже после того как все огни погаснут, а дымка рассвета рассеет редкий туман. Достоевский хотел было положить локоть на стол, подпереть собственный подбородок от скуки, но резкий дискомфорт в районе лопаток заставил крупно вздрогнуть. В голове начала зреть боль, стремительно перетекая откуда-то из висков в затылок. Он попытался поднять руку, ухватиться на столешницу, но та даже не шевельнулась. Мужчина перевел взгляд на собственные конечности, ощущая, как сердце подпрыгнуло к горлу. Рядом, справа, кто-то сел. Федор резко повернул голову, ощущая, как боль расплескалась, ошпарив, казалось, сам мозг. — Что с моими руками? — резко, грубо бросил мужчина на японском. Рядом оказался японец, и Федор едва ли мог припомнить его имя. Впрочем, примечательные глаза и волосы, начисто лишенные меланина, стриггерили, признавая того, кого однажды тягал за ниточки. Ацуши, одетый в простую белую рубашку с закатанными до локтей рукавами, был на расстоянии вытянутой руки, внимательно, без утайки, разглядывал непритязательные черты мужчины неопределенное возраста. — Это всего лишь Дим Мак, — небрежно пожал плечами парень, не отводя ярких, неоновых глаз без всяких линз. — Твои руки парализованы на ближайшие сутки, так что ты не сможешь использовать способности. Ацуши почти не лукавил, накинув лишь пару часов для эффекта. Потянул руку куда-то за спину под косым взглядом мужчины и вынул иглу из дельтовидной мышцы, убрал в крошечный чехол под закатанным рукавом. Если бы ему нужно было просто незаметно и быстро убить Достоевского, хватило бы и точного удара двумя пальцами в то же место, но приказ был привести его живым, так что пришлось точно рассчитать силу и глубину. Кое действительно могла быть им горда. Мужчина перевел хмурый взгляд обратно на свой стакан, мгновенно вернув внутреннее равновесие. Головная боль чуть унялась. Но было жалко недопитый чай. Японец, проследив за чужим взглядом, перегнулся через барную стойку, вытянул соломинку из подставки и воткнул в мешанину изо льда и цитрусов. Придвинул чуть ближе к Достоевскому, и тот не удержался от насмешливого хмыканья. Вот уж какая обходительность. Впрочем, он не отказал себе, обхватив соломинку губами. — Из-за тебя меня чуть не убили, — вдруг сказал Ацуши. Достоевский хотел было пожать плечами, но тело не слушалось. — Мне часто это говорят. А потом уже не могут. Трупы обычно не болтают. — Но ты же до сих пор способен. Брови непроизвольно поползли наверх в ответ на такую откровенную дерзость. Внутри вдруг взыграл непонятный азарт, глядя на этого глупого оборотня. — Неужели думаешь, вот так просто можешь угрожать мне, мальчик? — Кто меня остановит? Он? Японец кивнул головой куда-то за спину, и Достоевский обернулся, глядя, как Чехов вдруг резко поднялся на ноги. Лицо того резко побледнело, и он, прижимая ладонь ко рту, торопливым шагом унесся на нижний этаж, к уборным, где его, конечно, встретят. Федор досадливо поморщился. Сказал: — Как топорно. — Но эффективно же. Достоевский как-то по-новому взглянул на своего внезапного компаньона. Тот не выглядел хоть сколько-нибудь напряженным, суетливым — напротив, сидел, подперев щеку кулаком, едва ногой не покачивал от безделья. Только глаза — неоновые, необычные — следили за каждым движением, взглядом, вздохом. И русский вдруг подумал, сколько же всего пряталось в этой светловолосой голове, сколько сокрытой, сглаженной силы в нарочито расслабленном жилистом теле. Возможно, при других обстоятельствах ему бы стоило побеспокоиться об этом дольше пары секунд. Хорошо, что он раньше не убил мальчишку чужими руками. Почему-то очень захотелось увидеть, что станет с этим оборотнем через несколько лет. А Достоевский не привык себе отказывать. Он сказал, с новым интересом ожидая ответа: — Ты не сможешь вывести меня отсюда, не подняв шум. — Если не захочешь идти добровольно — тебя поволокут по воздуху. Правда хочешь, чтобы все это увидели? — Ну же, Федор, не порть мою вечеринку, — вдруг сказал Фицджеральд, подсаживаясь на барный стул слева. — Ты обесценишь всю хореографию моих девочек, если тебя и правда поволокут по воздуху. Веселья как-то поубавилось. Недовольно, разочарованно взглянул на предателя, сделав последний глоток чая, он сказал на русском: — И ты, Брут? Телефон Фицджеральда вдруг зазвонил. Чуть удивленно глядя на входящий, он торопливо исчез где-то в складках этажей. Встать элегантно со стула, когда не чувствуешь собственное тело едва не наполовину, не получилось — Достоевский заметно пошатнулся, и рука японца легла на плечо, удерживая в вертикальном положении. Не удостоив и взглядом мгновенно отдернувшего руку мальчишку, Федор независимо направился к лестнице, будто эта была его идея. Охрана, разбросанная среди гостей, у лифта, по всему зданию отводила глаза, будто одного из главных гостей их босса не уводил под конвоем японец. В кабине лифта молчали, под пристальным взглядом Ацуши Достоевский расслабленно облокотился о зеркальную стену, безмолвно, также изучающе исследуя мальчишку. Лифт оставил их на подземной парковке, и Ацуши все ждал, когда русский выкинет что-то подозрительное, хоть как-то проявит свою натуру и нежелание быть плененным своими врагами. Но — нет, он спокойно шел чуть впереди, без особого интереса рассматривая ряды дорогих машин, нашел взглядом единственный фургон и безошибочно направился к нему. Что-то шло совсем не так, билось в голове Ацуши загнанной птицей. Внутри уже был Рюноске, все еще одетый в узкую форму официантов, что старался отодвинуться от распростертого на сиденье Чехова настолько далеко, насколько позволяло небольшое пространство кабины. Достоевский пристально оглядел Антона, проследил, как размеренно двигалась его грудина от каждого глубокого вздоха, убеждаясь, что тот все еще жив. Перевел взгляд на водительское сиденье, с задумчивостью глянул на Отабека. — Так вот оно что, — непонятно пробормотал Федор. Машина тронулась, стоило за пришедшими закрыться двери. Достоевского усадили в другой конец кабины, для верности зафиксировали за спиной наручниками. Акутагава с непроницаемым выражением лица передал Ацуши шприц со снотворным. — Как насчет последнего желания? — вдруг сказал Достоевский, когда мальчишка оказался совсем близко. Ацуши замер, чувствуя подвох, оглянулся на Рюноске. — И что ты хочешь? — подозрительно спросил тот. — Всего лишь малость. В кармане брюк Антона, справа. Акутагава смерил его еще более подозрительным взглядом, но встал, пальцами нащупал что-то, что в тусклом свете кабины оказалось пачкой сигарет и механической зажигалкой. — Серьезно? — не удержался Ацуши. — Это твое желание? — У всех есть зависимости, — просто ответил мужчина, и на губах его поселилась легкая, странная улыбка. — Так что, можно? Рюноске пристально исследовал и пачку, и зажигалку на предмет чего-то подозрительного, но это действительно казалось всего лишь заурядными вещицами. Передал найденное Ацуши в руки, буркнул, чтобы тот открыл окно. И впился глазами в русского, пытаясь понять, что тот задумал. Оставив шприц на соседнее сиденье, Ацуши с непонятными, какими-то противоречивыми чувствами вынул сигарету и поднес к чужому лицу. С чего они вообще делают это? С каких пор правило последнего желания имело хоть какой-то смысл для них? Ацуши прокрутил кремниевое колесико несколько раз, но огня все не было, вместо него — по ушам ударил взрыв. Машина вильнула, странно подпрыгнула, и Ацуши наверняка бы завалился на Достоевского, если бы не вцепился отросшими когтями в мягкую обивку кресла. Выпустив сигареты и зажигалку из рук, он придвинулся к окну, круглыми глазами глядя, как горело подорванное здание отеля Фицджеральда. Даже с такого расстояния слышались вопли, а чувствительные рецепторы уловили запах гари, дребезжание стекол и скрежет бетонной конструкции заваливающегося набок отеля. Повеяло запекшейся кровью и обугленными волосами. Ацуши перевел взгляд на безмятежно улыбающегося Достоевского и желание раздавить его череп собственными ладонями стало почти невыносимым. Но вместо того взял шприц со снотворным, с силой всадил его в рану на шее. Достоевский уснул, чувствуя абсолютное довольство.