Имя мне — Легион

Юрий освободился раньше, так что первый спустился в ресторан на первом этаже. По памяти сделал заказ на всех и принялся ждать, уткнувшись в телефон. Когда напротив уселся первый человек, он поднял взгляд. Юри, почему-то сам, какой-то серый и осунувшийся, сел прямо напротив него, вытянул руки на столе и посмотрел в упор. Медленно обогнул взглядом чистое лицо, зацепился за вихрь пшеничных прядей, заглянул в глаза так, словно попытался добраться до дна на одном дыхании. Плисецкий выразительно приподнял бровь. — Ну что? — спросил Кацуки так, будто они последние полчаса душевно говорили. «Ну что, нагулялся?» — расшифровал Юрий. Ответил: — Нет. «Все. Совсем все, понимаешь?» — услышал Кацуки. Взгляд его потяжелел, плечи опустились, а губы превратились в тонкую линию — это было похоже на злость, но то была досада. — Хорошо. Ничего не было хорошо. Юрий медленно потянулся через стол и коснулся пальцами его. Было тепло, и очень больно — и это чужая боль ввинчивалась в виски так, словно кто-то вкручивал в бетон саморезы отверткой. — Опять поссорились? — зачем-то констатировал факт Плисецкий. Виктор с Юри ссорились не часто, и еще реже на повышенных тонах. Но иногда, когда Виктор, что был всегда себе на уме, переплевывал в этом даже себя, у Кацуки терпение заканчивалось с оглушительным взрывом. И скандал был именно такой — громкий, до хрипа, до едва сдерживаемого желания причинить боль не только словами. Они не умели ссориться — Виктор всегда все отрицал и увиливал, а Юри напирал подобно асфальтоукладчику. Ни одному из них не хотелось идти на уступки. Но все всегда оставалось за закрытыми дверями, и за ее пределами они умело создавали иллюзию вросшего в центр Земли дерева — чего-то постоянного, неизменного и вечного. И только Юрий, иногда присутствующий при ссорах и чувствующий их последствия кончиками пальцев, как сейчас — только он знал об этом. Удивительно, что сам он в этих ссорах практически не участвовал. — Все просто разваливается на части, — выдохнул Кацуки. Юрий медленно вытягивал мутный осадок с чужой души, нивелируя в себе этот ил бессильной злости и обиды, и вместе с тем будто сгонял налипшие серые тучи с мыслей Юри. Задышалось свободнее, не так больно стало под ребрами — для них обоих. Когда откидываешь ненужную шелуху эмоций, все кажется гораздо прозаичнее. — Из-за меня? Юри посмотрел на него посветлевшим взглядом, переплетая их пальцы — потому что так было удобнее. Плисецкий думал, что с этим делать и нужно ли что-то с этим делать в принципе. — Два дня назад, после… всего он ушел с Ящерицами на зачистку на всю ночь. И узнал я об этом от Рюноске уже постфактум. А потом он просто не вернулся ночевать домой. А позавчера прилетел Отабек, и он где-то всю ночь шатался. Вчера… я не знаю, где он был. Утром нашел его на диване в гостиной. И утро началось явно не с кофе — оно началось с такой ругани, что лучше бы и не возвращался вообще. Где бы он ни был все это время. Кацуки вдруг чуть нахмурился, и Юрий ощутил эту заминку, как крючок, дернувший за ребра вниз. Он продолжил, и Плисецкий с удивлением понял, что тот действительно пытался подобрать слова: — Скажи, вчера вечером, ночью, Отабек был с тобой? Он спрашивал и про Юрия, и про Виктора одновременно. Непонятное, подвешенное состояние, которое так ненавидел Кацуки, стало едва ли не нормой, стоило ему связаться с этими двумя. Он не хотел знать ответ — но уже его знал за секунду до того, как тот прозвучал: — Нет. Только вечером. Оба замолчали, глядя друг другу в глаза — и эту их позу, этот их взгляд и уединенную обстановку кто угодно мог бы назвать чем-то романтичным и трепетным, вот только ощущения у них были, словно они пытались натянуть канат на десятиметровой высоте без страховки, потому что прошлый Юрий разрезал ножом. И теперь они снова топтались на месте и пытались понять, чего можно касаться, а что лучше оставить в темноте — в основном Юри, потому что это именно его бросили, и сейчас их разговор и соединенные руки — все это было контрольным от Плисецкого, что не хотел обрывать эту часть их общей жизни. Он помнил, как Кацуки нащупал эту слабину, влюбленность в Виктора, по приезду в Хасецу и проезжался по самому больному так остро и точно, словно заточенным лезвием коньков по чистому льду, оставляя глубокие следы. Хотелось выть и прочесать костяшки о чужие скулы — то было слишком подло, Юрий не мог защищаться, когда ему нужно было вывернуться наизнанку перед этим человеком. А сейчас? После всего? — Почему? — просто спросил Юри. Глупо было думать, что Кацуки поступит сейчас также — особенно учитывая, что это произошло не за один день, а зрело много месяцев, из цветов в плоды. И Юри был тем, кто наблюдал за этим ежедневно. Может быть, если бы Юри действительно любил его, он бы не дал вырасти чувствам к кому-то другому, убил на корню, заставил бы думать только о себе, о них с Виктором, — считал Плисецкий. Но Юри допустил это. Юри ничего не сделал, чтобы этого не произошло. Это было ожидаемо — когда тебе наплевать на сад, он дичает и зарастает сорняками, выбивается за ограду в поисках свободы и чужих внимательных рук. И он действительно спрашивал почему? Юрио почувствовал, как под кожей вскипела кровь от накатившей злости. Рука дрогнула, но Кацуки не отпустил. — Потому что тебе было плевать, — сквозь зубы прошипел Плисецкий, подавшись вперед. — Заебался я чувствовать за троих. Хочу что-то только для себя. Плевать, как долго я буду к этому идти. Кацуки погладил округлую косточку на чужом запястье. Он ощущал чужие эмоции, как бьющие в высокую стену дамбы волны. А он сам стоял наверху и любовался тем, как тихая гладь превратилась в стихийное бедствие за считанные секунды. Юрий недоуменно моргнул, отклонился, и волны стали слабее. Все было именно так — Юри любовался им, и глаза его мягко блестели. — Наконец-то, — чуть улыбнулся Юри. — У тебя ушло на это почти четыре года. Плисецкий вдруг понял — вот так в секунду ошеломляющая мысль вдарила его по темечку и импульсом разогнала все мысли в голове. И те почему-то встали ровнехонько, но как-то совсем иначе, чем было. Юрий вдруг усмехнулся, засмеялся в голос, запрокинув голову — и было в том столько удивления и облегчения, что тело вдруг показалось совсем невесомым. Боги, Юри самый хреновый учитель — когда все ученики спотыкались о камень и падали, их учителя говорили «вставай, ты сможешь», Юри же брал этот самый камень и с особым энтузиазмом пытался его добить, провоцируя к ответному нападению. Смех смолк так же резко, как и начался. Плисецкий посмотрел искрящимися зелеными глазами в мирное лицо напротив и покачал головой. Юри оказался еще более хреновым и подлым учителем, чем Дазай. — Я тебя ненавижу, — с чувством произнес Плисецкий, и Кацуки снова погладил косточку на его запястье. — Ты мог просто сказать мне. — Ты бы не понял, если бы я просто вывалил подобное при разговоре. Ты должен был дойти до этого сам. Еду несли слишком долго, вдруг отстраненно подумал Юрий, почувствовав сосущее непонятное чувство в животе. И потом вспомнил, что обед всегда подавали ровно в два. Почему Юри, что был старше него всего на три года, понимал больше него раза в три? Почему так произошло, что учиться эгоизму Плисецкому пришлось, проходя через все это? Почему эгоизм оказался истинной формой любви к себе и почему он так долго не мог к этому прийти? Он отдавал себя целиком при каждом использовании Агапе, отдавал себя до самого донышка этим двоим и редко задумывался, что получал взамен, получал ли хоть что-то. На деле же никто никогда не просил у него чего-то подобного — Юрий сам решил все это разложить на камнях. По-другому он просто не умел, не знал, что можно. Теперь хотел научиться. Плисецкий перевел взгляд на их сцепленные руки, и не почувствовал никакой тянущей назад тяжести, никакой надуманной им самим неловкости — ничего не было. Было тепло, надежно и правильно — именно так ощущалась чужая рука. И ток их совместной силы циркулировал так легко, не запинаясь о камни вечных сомнений и пульсирующих сгустков боли, что в теле ощущалась эйфория. То, что происходило сейчас — они были в этом равны. — И что делать с Виктором? — спросил Юрий, и эйфории в его теле поубавилось. Юри нахмурился, опустил взгляд куда-то в стол, и Плисецкому это совсем не понравилось. — Смотря, где он был две прошлые ночи, — спокойно произнес Кацуки, поднял голову, и на лице его замерло ровное безэмоциональное выражение; как будто этим можно было обмануть Юрия. — В любом случае, приезд Отабека либо расставит все точки, либо еще больше расшатает качели. Хотел бы я залезть в голову Виктора и вытряхнуть оттуда всю труху. Но это было невозможно, и труха на проверку могла оказаться соломкой под задницы для всех них. Плисецкий не хотел бы заглядывать за фасад, потому что, откровенно говоря, боялся увидеть содержимое этого двуликого, непостоянного и слишком сложного человека. — Так что там с Отабеком? — спросил без перехода Кацуки, вперив прямой немигающий взгляд. Юрий невольно заерзал на месте, закусив губу, перед глазами пролетели воспоминания вчерашнего вечера. Он моргнул, встретился взглядом с Юри, и вдруг понял, что ему уже в общем-то можно ничего и не говорить. Юри сжал губы в тонкую линию, скулы заострились. Плисецкий вдруг почувствовал, как вспотела его ладонь, и вытянул ее из чужих цепких пальцев. — Только давай в этот раз без битья морд, — поспешно сказал Юрий. — Уже есть причины, да? И в прошлый раз ты сам попросил «вдарить ему побольнее». Юрий буркнул, отвернувшись: — В прошлый раз действительно повод был. — Не забывай думать сначала о себе, а потом обо всех остальных. Никто не достоин того, чтобы ты выворачивался наизнанку или калечил себя ради них. Это должно было звучать обидно, но почему — нет. Это звучало так, словно Юри подвел черту под их долгими, сложными и неправильными четырьмя годами взаимоотношений, давал простой урок напоследок. В Юри не чувствовалось этой зыбкой почвы второго дна — чувствовалась усталость, словно чужое прозрение далось ему слишком долго и больно. Плисецкому даже не нужно было касаться его, потому что Юри позволил всему этому отразиться на своем лице. Плисецкий вдруг подумал, чего стоили ему эти годы, пока Кацуки пытался чему-то научить его. Почему именно так? Почему он столько терпел его присутствие между собой и Виктором? Плисецкий видел все его эмоции как на ладони, но все равно не понимал. Если в мире Юри и существовало что-то, ради чего он жил, так это Виктор. Всегда был Виктор. Сложно было с чем-то сравнить то чувство, что жило в душе Кацуки, и эпицентром которого был Никифоров. Юра тоже хотел иметь такого человека, которого бы любил настолько сильно, чтобы жить им, дышать, невозможно было насытиться. И чтобы обязательно взаимно, а не как у них. Но готов был признать, что Отабек объективно не тот человек, с которым хотел бы построить нечто подобное в перспективе — оборачиваясь во вчерашний день, прокручивая сегодняшний диалог с Юри по второму разу. Кацуки выдавил из себя слабую улыбку, словно демонстрируя, что чувства могут быть не только силой, но и ярмом на шее. Может быть, ему стоило воспользоваться собственным уроком. Может быть, Виктору стоило бы поучиться у Плисецкого. Может быть, они просто не должны находиться рядом, потому что причиняют друг друг слишком много боли, и этот порочный круг выплюнул, пережевав, пока лишь одного. Над ухом послышался бодрый голос Ацуши, но Юрий так и не услышал слов — уши словно заложило ватой. Выражение лица Кацуки в момент вернуло привычную легкую отрешенность. Плисецкий не удержался и выдернул салфетку, принявшись рвать ее на мелкие кусочки. — Все в порядке? — донеслось-таки до Юрия, когда Ацуши словно натолкнулся на плотное облако непонятных атмосферы, витающее вокруг них с Кацуки. Юрий отмахнулся, заставил себя расслабиться, и Ацуши упал рядом с ним, чуть дальше опустился мрачный Акутагава. Тот зыркнул на него тяжелым взглядом, но Плисецкий предпочел этого не заметить. Юрию в принципе не хотелось замечать сегодня чего-то, что портило бы внезапно проснувшееся после долгой спячки воодушевленное настроение, но появление Виктора все равно заставило невольно напрячься. Тот появился спустя минуту и, походя мимо Юри, совершенно обыденным жестом провел кончиками пальцев по его шее, уселся совсем близко и опустил руку на колено. Челюсть Кацуки дрогнула. Повернув голову, Юри уставился на солнечно улыбающегося блондина так, будто он задолжал ему хороших объяснений. Как будто не он сегодня утром швырнул в Юри коньячным бокалом, и тот разбился у плеча Кацуки сотней острых осколков, оцарапав голую кожу. Виктор задолжал ему. Они никогда не ссорились на людях. — Я хочу, чтобы ты поехал со мной сегодня вечером, — сказал Никифоров, все продолжая улыбаться; даже его глаза, казалось, светились изнутри. — Куда? — подозрительно спросил Юри, и улыбка мужчины стала шире, приобрела другой оттенок. — Обещаю, тебе понравится. — Фу, давайте не за обедом? — притворно скривился Дазай, появляясь из-за их спин, и, по правде, остальные были с ним солидарны. — Этот стол не выдержит восьмерых. Он и не поместил восьмерых — когда пришли Чуя и Отабек пришлось придвигать еще один стол, чтобы не сидеть друг у друга на головах. Вовремя подоспевшая еда позволила тишине сгладить все острые углы минут на пятнадцать. Но даже Отабек, деревянный на эмоции, ощущал непонятную атмосферу, царящую над столом. По-военному быстро все съев, обогнав лишь Акутагаву, он вцепился в свою кружку чая, как за стрелку компаса в чужих водах. Перевел взгляд на Юрия, и несколько минут просто наблюдал, как худое лицо преображали появляющиеся щечки. Явно ощущая чужой взгляд, Плисецкий упорно не поднимал головы от тарелки, лишь слабо алея скулами. Только спустя пару минут Алтын моргнул, выплыв из собственных мыслей, сделал глоток чая и встретился с прямым взглядом Дазая. Тот отчего-то непонятно хмыкнул и обернулся к Чуе, что-то заворковал ему на ухо. На остром лице того появилась скупая улыбка. Отабеку было не интересно, так что он просто отключился от происходящего. Но игнорировать окружающую действительность было проблематично, когда все закончили с обедом и заговорили с друг другом, перескакивая с темы на тему и от собеседника к собеседнику. Вот Ацуши с жаром рассказывал Акутагаве, как выглядел замок в день свадьбы Агаты Криспино, сколько было пасты и про нелепого Леруа. Чуя как-то по-особенному ухмыльнулся и принялся рассказывать про пляж у их отеля в Палермо и дикие биты ночного клуба, но Дазай перебил его и начал расспрашивать, где Чуя хочет устроить их собственную свадьбу, на что тот просто отмахнулся и перевел разговор на Юрия и его новую прическу. Виктор со смешком назвал его переростком китайской хохлатой, на что тот мгновенно вышел из себя и назвал его седым пуделем. И вместо пререканий Никифоров неожиданно рассмеялся, придя в восторг, и принялся перебирать, кто на какую собаку похож. Юри успел заткнуть ему рот прежде чем он назвал Чую запрещенным словом и обеспечил себе долгую и мучительную смерть. Отабек сделал еще глоток чая. Чай был вкусный. Все, что он захотел вынести из этого словесного шума — нужно было узнать об этом Леруа чуть больше. Проверить на гнильцу. Алтын перехватил взгляд Плисецкого и чуть приподнял краешек губ в намеке на улыбку. Сколько там лет Юрий давал Леруа? — Напомни, во сколько мы вылетаем? — тихо спросил Акутагава у Ацуши; и он явно ощущал себя примерно, как Отабек с поправкой на кофе. — В одиннадцать вечера из Токийского аэропорта. Скучающий взгляд Акутагавы сменился на удивленный. С каких пор Порт посылает на задания через коммерческие линии? — Куда вы летите? — спросил Чуя, и на лице его еще играла легкая улыбка от глупого спора с Виктором, но она медленно начала таять с каждой секундой промедления. Рюноске все еще удивленно глядел на Ацуши, пока тот, преодолев себя, обернулся к Дазаю. Его враз побелевшее лицо не сулило ничего хорошего. — Дазай? — уже напряженно позвал Чуя, непонимающе уставившись на него. — Что происходит? Акутагава все еще не понимал, в чем проблема. Никакого приказа, кроме «найти и привести», ему не давали, а лишение вопросы он задавать не привык. Но судя по поджатым в тонкую линию губам босса — у него будут проблемы. Дазай заставил себя легкомысленно улыбнуться, но было уже поздно. — Всего лишь дела Порта, не бери в голову. — А с каких пор я перестал быть частью Порта? — нахмурился Чуя, и последняя попытка продолжить вести обыденный полилог загнулась на корню. — Тем более если это касается чего-то за пределами Йокогамы. Я ничего не утверждал. Ацуши старался, чтобы его лицо не выглядело виноватым. Рюноске замкнулся в себе, и пытать его было бессмысленно. Виктор вдруг заинтересовался винной картой, а оба Юрия выглядели не менее заинтересованными в новом витке разговора. Отабек просто продолжал пить чай. Чуя ощутил жар в руках, покалывание способностей. Непонятное чувство — сомнение вперемешку с едким непониманием, что выедало чайной ложечкой мозг, ощущение, что за его спиной о чем-то шептались и замолкали при виде него — все это вдруг смешалось, превратилось в тугой ком и поселилось где-то в грудине, выгоняя Арахабаки из его сосуда. Дазай опустил ладонь на его костяшки, и тусклое алое свечение потухло. Чуя чувствовал себя преданным, и вид угрюмой решительности на лице Дазая отнюдь не делал его более счастливым. — Ты мог просто сказать, что отстраняешь меня, — через силу выдавил Чуя, забирая руку из чужих пальцев; на языке собралась горечь, и в это была виновата отнюдь не спаржа. — Это лучше, чем терпеть ваши переглядывания за моей спиной. Дазай облегченно выдохнул — лишь мысленно. Его улыбка стала теплее, эмоциональнее. — Я не отстраняю тебя, а временно перевожу в энергосберегающий режим. Знаешь, как телефон, когда очень хочется домой, а ехать еще чертовки долго. Чуя раздраженно выдохнул, встал и направился на выход. На лице его застыло странное выражение обиды и злости. Он не привык чувствовать себя бесполезным, тем, с кем нужно миндальничать и оберегать от работы. От работы! Чертово тело. Стоило Чуе скрыться, всякое подобие улыбки стекло с лица Дазая. Его мрачный взгляд обратился к Рюноске, и тот вдруг подумал, почему они в действительности летели не на самолете Порта — будь воля Дазая, сейчас бы поплыли на лодке до Новой Зеландии. Похоже, он явно не первый, кто успел разочаровать босса, и его напарник справился явно лучше с этой задачей. Виктор недовольно цокнул. Сказал: — Просто скажи, когда нам уехать из города. Что ж, на этот раз сработало. Но то была лишь репетиция перед главной сценой. Чай у Отабека закончился. Он просто надеялся, что его тоже не будет в Японии, когда это представление начнется.